Прыжок во тьму

УСПЕХИ СОПРОТИВЛЕНИЯ И ДАЛЬНЕЙШИЕ ПОТЕРИ

В тяжелое время нас вдохновило сообщение о том, что Бенеш едет как президент республики в Москву на переговоры с Советским правительством по поводу нового Договора, где вместе с представителями КПЧ — товарищами Готвальдом, Швермой, Копецким и другими он будет обсуждать структуру общественных отношений в свободной Чехословацкой республике. Для нашего будущего переговоры имели огромное значение. В народе все еще ходили слухи о формах будущего государства, сочиненных на Западе. Говорили о Дунайском федеративном государстве, о польско-чехословацкой конфедерации и т. п. Рабочих эти слухи возмущали, средние слои населения колебались, но как бы то ни было, такие разговоры наносили большой вред делу борьбы с фашизмом. Мы верили, что московское совещание вселит в наш народ уверенность в победе, позволит добиться единства.

Теперь нам очень важно было не упустить ни одного слова московского и западного радио, чтобы напечатать точную информацию в «Руде право». Легко сказать, но как это сделать? Ведь тогда такое задание грозило чрезвычайной опасностью.

Гестапо с бешеной энергией выискивало «Руде право», ее типографии и тех, кто распространял газету. Трудно себе представить, сколько требовалось самоотверженности и мужества, чтобы выпустить очередной номер коммунистической газеты, а затем и распространить!

Первые номера подпольного «Руде право» печатались типографским способом. Товарищи из I подпольного ЦК КПЧ оборудовали тайную типографию, достали бумагу, краску. Способные и опытные редакторы использовали информацию зарубежного радио, сообщения с мест на родине. В тот период функционировала радиослужба.

Согласно правилам конспирации, каждое звено работало самостоятельно. Материал передавали через особые тайники. Например: редакторы передавали в окно рукопись, ее забирали наборщики, готовый набор передавали в другое окно, откуда он попадал в типографию. В особом месте хранились бумага и краска. Распространитель не имел дела с издателями и техникой. При такой организации требовалось довольно много надежных и способных людей, а также квартир.

Типографию разгромили, и уже нельзя было издавать «Руде право» типографским способом. Оборудовать новую типографию в создавшихся условиях было нелегким делом. Весьма сложно было перевезти печатную машину и прочее оборудование. Поэтому мы размножали «Руде право» на ротаторном стеклографе. Таким способом газету печатали до конца оккупации. Конечно, и для такого издания газеты необходима была бумага, краска, склады и надежная радиослужба.

Теперь же, когда перед нами встала задача информировать народ о переговорах в Москве, нам понадобились стенографистки, которые могли записать слово в слово передачи радио. Стенографисты нужны были и для нашего ЦК.

На совещание мы пригласили Арношта Вейднера и с его помощью собрали инструкторов из районов: товарищей Курку, Пиларжа, Фрайбиша, Плишека, Достала. Первейшей нашей задачей было изыскать возможность слушать Москву в нескольких местах, так как мы не могли надеяться на то, что сможем точно все записать, пользуясь одним приемником, ведь радиопередачи глушили. Несмотря на трудности, товарищам удалось создать для работы соответствующие условия в течение одного дня: найти подходящие квартиры, радиоприемники и стенографистов.

Хозяев квартир, где предстояло записывать речи, мы просили не тревожить стенографистов во время московских переговоров. Поскольку нам не было известно, как долго они продлятся и когда текст Договора будет опубликован, мы готовились вести запись несколько дней.

В период лихорадочной подготовки пришло печальное известие: схвачен товарищ Нелиба. Как рассказал В. Курка, Нелиба встретился на вокзале в Каржезе с одним плзеньским товарищем и возвращался на велосипеде в отряд. В окрестностях уже несколько недель рыскало гестапо, пытаясь напасть на след партизан.

Едва Нелиба доехал до леса, как на него набросились поджидавшие его гестаповцы, сбили с велосипеда, связали. С ними была какая-то женщина, которая донесла на него.

Так в результате предательства попал в руки гестапо этот видный деятель нашего Сопротивления. Он был одним из первых организаторов нашей партизанской борьбы в чешских землях, прославивший себя боевыми действиями в брдских лесах.

И опять гестапо действовало наверняка или почти наверняка. Не грозит ли и нам непосредственная опасность в такой серьезный момент?

Готовясь слушать Москву, мы приняли решительные меры и привлекли новых людей, отстранив всех, кто мог иметь хоть какую-нибудь связь с Бероуном. К счастью, таких оказалось немного.

Наступило 12 декабря 1943 года. Благодаря нашей оперативности нам слово в слово удалось записать текст Договора. Нелегко было записывать сквозь помехи слова диктора, читавшего первую статью Договора: «Высокие Договаривающиеся Стороны, согласившись взаимно объединиться в политике постоянной дружбы и дружественного послевоенного сотрудничества, так же, как и взаимной помощи, обязываются оказывать друг другу военную и другую помощь и поддержку всякого рода в нынешней войне против Германии и всех тех государств, которые связаны с ней в актах агрессии в Европе».

Невозможно передать, с каким волнением и гордостью читали мы полный текст Договора, сверенный со всеми стенограммами и записями. Читали снова и снова, слово за словом. Договор свидетельствовал о признании Чехословакии независимым государством со всеми правами и исторически сложившимися границами, существовавшими до Мюнхена. Он опрокидывал утверждения немцев и коллаборантов, что Чехословакия будет стерта с карты мира, и давал достойную отповедь Западу, вынашивавшему планы всевозможных конфедераций.

Теперь оставалось как можно скорее познакомить людей с этими радостными сообщениями. Мы написали короткий комментарий, записали отклики зарубежного радио и послали связного с рукописью к товарищам в Голешовицы, где размножали «Руде право». Уже к вечеру 13 декабря благодаря самоотверженной работе товарищей Вейднера, Стейниха, Яна Свободы, Формановой и Шварцовой был выпущен внеочередной номер газеты, его нетерпеливо ждали распространители, чтобы передать по разным уголкам страны.

В эти дни «Руде право» переходило из рук в руки. Товарищи переписывали его, размножали и распространяли, так что тираж газеты значительно увеличился. Один номер проходил через пятьдесят и более рук, пока читать его становилось невозможно.

Сообщение о заключении Договора получило широкий отклик в народе. Повсюду рабочие читали статьи Договора. Они понимали, что близится конец фашизму, что грядет свобода.

«Читал? Слышал? — повторяли в эти дни бессчетное количество раз. — Советы с нами, они никогда не предадут нас… Уж теперь-то дни гитлеровцев сочтены».

Любовь к Советскому Союзу росла. Возрастал боевой дух народа, становился решительнее его отпор оккупантам, консолидировалось сопротивление. Трудовой народ и все патриоты понимали, что наступает время победного наступления на гитлеровцев и их приспешников. Особенно активно стала выступать молодежь.

Партия еще энергичнее повела борьбу против коллаборантского правительства, против политики выжидания. Она выпустила обращение к молодежи, призывая тех, кому исполнился двадцать один год, уклоняться от приказа ехать на работу в Германию. Эти призывы стали призывами дня.

Если первая статья Договора говорила о взаимной помощи, то третья вселяла уверенность в будущее: «Подтверждая свою довоенную политику мира и взаимной помощи, выраженную в их Договоре, подписанном в Праге 16 мая 1935 г., Высокие Договаривающиеся Стороны обязуются, что в случае, если одна из них оказалась бы вовлеченной в послевоенный период в военные действия с Германией, которая возобновила бы свою политику „Дранг нах Остен“, или с каким-либо из государств, которое объединилось бы с Германией непосредственно или в какой-либо иной форме в такой войне, то Другая Высокая Договаривающаяся Сторона немедленно окажет Договаривающейся Стороне, вовлеченной таким образом в военные действия, всяческую военную и другую поддержку и помощь, находящиеся в ее распоряжении».

В этом была гарантия того, что позорный Мюнхен не повторится, что не повторится 15 марта 1939 года, когда фашистские кованые сапоги затопали по нашей земле.

Да, у нас есть союзник, который нас не предаст. У нас есть сильный брат, который плечом к плечу с нами будет стоять в счастливые времена и не покинет в черную годину.

Поэтому в наши сердца так глубоко запало: «С Советским Союзом на вечные времена!»

О товарище Нелибе мы узнали подробности. В гестапо его подвергли жестокому, зверскому допросу: били, жгли раскаленным железом, подвешивали вниз головой, втыкали в тело иглы, пытаясь заставить говорить. Товарищ Нелиба выдержал. Тогда его, связанного, стали возить по деревням и селам Подебрадского района, чтобы отыскать следы к его партизанскому отряду.

В Висках, как и во всех деревнях, согнали всех жителей на деревенскую площадь. Гестаповцы хотели выяснить, где скрываются партизаны и кто их поддерживает. Большинство жителей не знало об этом, а те, кто знал и поддерживал движение Сопротивления, молчали. Так и стояли люди, храня упорное молчание.

Гестаповцы грозили сравнять Виски с землей, всех жителей расстрелять, а школу сжечь. Трудные минуты пережили люди. Они по горькому опыту знали, что это не только слова, не только угрозы.

Гестаповец прокричал:

— Сообщите нам все, что вы знаете, ничего вам за это не будет, не заставляйте нас применять насилие!

Люди молчали.

Гестаповец продолжал:

— Нам все известно, он всех вас выдал.

Изуродованного Нелибу вытолкнули из машины.

— Вот он, кто продал вас всех, так чего же вы не сознаетесь? Расстреляем всех и все сожжем, если будете молчать!

Наступила страшная минута.

И Нелиба, собрав последние силы, выпрямился и прохрипел:

— Граждане, не верьте им. Врут они. Ничего я им не сказал.

Едва он произнес эти слова, как гестаповцы набросились на него, повалили, начали бить ногами, полумертвого бросили в полицейскую машину.

Еще какое-то время они угрожали. Потом уехали и больше не появлялись.

Из всего этого ясно было одно, что ничего конкретного о партизанском отряде гестаповцам не известно и что арест товарища Нелибы связан с арестами в Плзне.

Из членов семьи Нелибы никого в живых не осталось. Выходцы из Обецницы под Пржибрамом, они во время оккупации перебрались в Виски. Поэтому-то и гестапо приехало туда.

С Нелибой мне довелось встретиться еще раз. Но тогда уже я был арестован.

В октябре или ноябре 1944 года во время очередной переброски из Панкраца во дворец Печека нас посадили в автобусе рядом. Товарища Нелибу уже год держали в тюрьме. Он прошептал мне:

— Руда, обо мне говорят, что я предал, не верь этому и скажи об этом товарищам. Зачем только они так долго там оставались!

Передаю дословно сказанное им.

Радость, вызванная мощным наступлением Красной Армии и заключением Чехословацко-Советского договора, придавала новые силы. Случаи саботажа военного производства участились. Несмотря на то, что на заводах работали по одиннадцать — двенадцать часов, производительность труда падала. Это было немалозначащим фактором. Достаточно вспомнить, что промышленность Чехословакии еще до войны достигла такого потенциала, что вполне могла вооружить миллионную армию. Снижение производительности труда на 30–40 % являлось весьма чувствительным ударом по немецкой оборонной мощи. Самой действенной формой саботажа считалось производство некачественной продукции. Не только мы знали, но затем и фашисты убеждались, что на фронт идет оружие, из которого зачастую нельзя стрелять.

Коммунистическая партия оказывала большое влияние — порой недостаточно оцененное — на так называемых тотальников. Наши коммунисты и в Германии призывали людей к активным формам саботажа, к тому, чтобы они использовали свой рабочий «опыт» для снижения производительности труда, чтобы вносили в производство хаос и беспорядок.

Вместе с тем из Германии бежали чешские рабочие, почти половина людей тайком возвращалась домой. Частые бомбардировки немецких городов создавали благоприятные условия для этого. Особенно молодежь умело использовала налеты авиации и разбегалась. Нам катастрофически не хватало оружия.

— Дайте оружие! — говорили товарищи.

Но его у нас самих не было или было очень мало. Взрывчаткой служил динамит, который время от времени удавалось доставать. Как мы завидовали югославам, полякам и другим народам, сражавшимся с оружием в руках! Последствия мюнхенской капитуляции давали себя знать и в данном случае. Мы понимали, что только Советский Союз может нам помочь. Как можно скорее необходимо было наладить радиосвязь с Москвой.

Радиостанция была на попечении Эды, но работа не двигалась. Более того, уже несколько недель я не имел о нем никаких сведений. Я очень обрадовался, когда мне сообщили, что Эда жив и здоров и хочет со мною встретиться.

— Хорошо, что ты здесь, — приветствовал я его. — Рассказывай, где был, что делал?

— Товарищ Млейнкова сообщила мне, что Тонда арестован. Я немедленно покинул квартиру. К счастью, перед этим я встретился здесь, в Праге, с одной своей знакомой из Либерце, за которой когда-то ухаживал. Вспомнил, что фамилия ее Шварцбахова. С ее помощью перебрался в Подебрад.

— Где же ты там жил? — перебил я его.

Эда ответил, что от своей знакомой узнал адрес мясника, работавшего на подебрадской бойне. Он назвал улицу и номер дома.

— Конечно, я не хотел тотчас же давать о себе знать. Ждал, как развернутся события. Только тогда, когда я убедился, что аресты прекратились, приступил снова к работе.

Его рассказ казался мне правдоподобным.

— Тебе известно, что и Млейнкова арестована? По всей вероятности, о ней сказал Тонда…

Затем мы вернулись к другой, основной теме нашего разговора. Я рассказал ему, какая сложилась ситуация и как необходима связь с Заграничным бюро ЦК КПЧ в Москве.

— Поэтому теперь твоя главная задача как можно быстрее наладить рацию и установить связь. Я спрашиваю тебя, почему ты никак не сдвинешь дело с места? Как ты выглядишь в глазах бероунских и челаковицких товарищей! Пока тебя не было, челаковицкие товарищи раздобыли одну рацию. Нужно будет ее проверить. Ты тоже сообщал, что почти закончил все приготовления. Будет лучше, чтобы мы могли осуществлять связь из двух мест. Если все будет в порядке, оснастим радиоаппаратурой еще несколько точек. Этим мы уменьшим опасность.

Эда обещал мне, что сделает все для того, чтобы мы смогли побыстрей наладить связь с Москвой, и что при следующей встрече проверим радиостанцию, которую он к тому времени подготовит. Сейчас я уже не помню точно, когда и где состоялась эта встреча, скорее всего, это было в Челаковицах на рождество. Я попросил его также написать для январского номера «Руде право» статью в связи с годовщиной смерти Ленина, а также гибели Либкнехта и Люксембург.

Товарищ Курка привез из Бероуна тревожные вести: Горжовицкий, Бероунский и Добржишский районы наводнены гестаповцами, которые разыскивают партизан. То же, по словам товарища Лежковой, происходит и в Пржибрамском районе.

Стало быть, облавы в Бероунском районе еще не кончились, и гестапо после ареста Нелибы все силы прилагает к тому, чтобы обнаружить базу партизан. Я попросил товарища Курку предупредить об этом товарищей и постараться как можно скорее покинуть убежище и найти другое.

Вашек Курка рассказал, что сейчас у партизан находится товарищ Никодемова, которой удалось избежать ареста.

Товарищ Никодемова работала в магазине в Тетине. В начале декабре она шла из Поповиц в Тетин. На полпути ее обогнала грузовая машина с несколькими мужчинами в гражданской одежде. Это ей показалось странным. «Кто бы это мог быть? — подумала она. — И что они ищут в Тетине?» И все же Никодемова дошла до Тетина. К счастью, встретила знакомого, который ей сказал: «Молодая пани, там приехал „хозяйственный контроль“; трое пошли к Чапеку, двое — к вам». Поскольку она уже знала, какой «хозяйственный контроль» в таких случаях бывает, ей стало все ясно. Обойдя Тетин, Никодемова стала издали наблюдать, стоит ли кто-нибудь возле магазина. Там никого не было. Тогда она быстро вбежала в магазин, подняла жалюзи и открыла дверь, но не успела она бросить портфель на прилавок и закрыть дверь на ключ, как увидела, что к магазину подходят трое мужчин. Никодемова ни минуты не сомневалась, что это гестаповцы. Она вышла из магазина через дверь, ведущую во двор, и побежала. По заснеженному полю добежала до кодского леса. Первая мысль была — убежать подальше. После долгих и утомительных блужданий решила отправиться в брдское убежище. И действительно, ей удалось добраться до него, и с той поры она там. Отрадно то, что несмотря на все преследования гестапо организация действует, — продолжал Вашек Курка. — Она преодолевает или преодолела уже топтание на месте. Жители видят, что гестапо не всесильно и что для борьбы не обязательно иметь «бог знает какое оружие».

За фактами Вашек не полез в карман.

— Люди, как могут, так и мстят фашистам. Летом спалили хлеб на полях, во время жатвы часто горели риги и мельницы. Этому уже научились. Дадут огню разгореться, а потом прибегают его гасить. На поле ничего не осталось. Фашистам не удалось вывезти хлеб, крестьяне все растащили. Ручные мельницы работают вовсю.

— Пожар якобы всегда возникает от искр паровоза, — добавил Вашек. — Вблизи Рузыньского аэродрома часто случались аварии на линии высокого напряжения. Фашисты удваивали охрану, но это не помогало, ведь за всей линией не уследишь.

Остроумную диверсию удалось осуществить Вашеку-малому и Пашеку-старшему. Телефонная и телеграфная связь с воинским стрельбищем в Инцах часто выходила из строя, фашисты решили провести подземный кабель. Рабочие выкопали траншею, проложили кабель и засыпали его так, что часть кабеля оказалась наруже. Этим воспользовались товарищи. Ночью, когда рабочие ушли, они перерезали кабель, запаяли его оловом, уложили и засыпали.

Кабель проложили, но телефонная станция не работала. Поднялся большой переполох. Людей таскали на допрос, держали под арестом, но так ничего и не дознались. Пришлось кабель снова выкапывать, проверять по всей линии и опять укладывать.

Рабочие и мастера, занимавшиеся прокладкой кабеля под контролем немецких специалистов, никак не могли объяснить, как могло случиться, что уложили неисправный кабель!

Продолжался саботаж в Пржибрамском, Добржишском, Рожмитальском и Кладненском районах. Отовсюду доносились призывы: «Дайте оружие!»

В Добржишском, Рожмитальском, Горжовицком и Пржибрамском районах было много советских, французских, югославских военнопленных, и все искали у нас убежища. Кроме того, много пленных жило в лесах, куда им приходилось доставлять еду, одежду и другие необходимые вещи, чтобы дать возможность продолжать двигаться на Восток, ближе к фронту.

Прятать у себя советских военнопленных было делом особо большой смелости и героизма. Люди рисковали жизнью, но давали им приют. Этим они выражали любовь к Советскому Союзу. Я предложил В. Курке вновь созвать товарищей, пополнить и укрепить руководство КПЧ, обсудить целый ряд вопросов. Такое совещание мы могли провести в январе. Курка со мной согласился, и я попросил его найти подходящее помещение, где можно было собрать восемь — десять человек.

Вскоре после этого я встретился с Арноштом. Мы обсудили выпуск следующего, новогоднего номера «Руде право». Надо было также подготовить материалы, которые понадобятся на пленуме.

В новогодние праздники я намеревался побеседовать с другими товарищами, попробовать связаться с Москвой и подготовиться к пленуму ЦК.

Я рассказал Арношту и о встрече с Эдой. Вместе мы всесторонне обсудили то, что рассказал Эда о своей жизни в Подебрадах, и пришли к выводу: все нужно проверить. Я попросил товарища Брзобогатого побывать в Подебрадах и выяснить, действительно ли по такому адресу живет мясник. Товарищ Брзобогатый нашел улицу и номер дома, там проживал какой-то мясник, но фамилия его была не такая, какую назвал Эда. Скрывался ли кто у него, Брзобогатому выяснить не удалось. И хотя мы понимали, что трудно в чужом городе в короткое время без знакомых все досконально выяснить, сообщение товарища Брзобогатого дало нам повод заподозрить Эду.

Мы с Арноштом решили еще раз поговорить с ним после рождества.

На рождественские праздники у челаковицких товарищей я встретился с Плишеком, Досталом, Ирушеком. Говорили об Эде, которого я вызвал в Челаковицы, чтобы он проверил рацию.

Мы обсуждали, что сделаем, если удастся связаться с Москвой. Единодушно решили, что будем просить помощи, в первую очередь оружие и взрывчатку. Ведь оружие было нам необходимо для скорейшего формирования партизанских групп и для активных решительных действий. Руководство партизанскими группами решили поручить товарищам Рудишу и Карелу Прохазке, которому после арестов в Бероуне удалось бежать в Кладно.

Мы поставили перед собой задачу сформировать до Первого мая десять боевых групп, которые смогли бы при условии, что мы получим из Москвы оружие и боеприпасы, широко развернуть боевую деятельность. Мы намеревались с помощью оружия добывать новое оружие, нападая на станции и склады.

На рождество я встретился и с Карелом Гиршлом. Он рассказал мне, что за прошедшие два месяца после нашей последней встречи им удалось значительно расширить молодежную группу. Через знакомых товарищей из студии они наладили связь с Моравией: с Оломоуцким, Брненским и другими районами, где создаются новые организации. Эти молодежные группы на заводах тесно сотрудничают с партийными организациями. Например, в Гостиварже, в Рузыне, Жебраке и иных местах.

Некоторым группам начали уже давать небольшие диверсионные задания на заводах, такие, которые не требуют применения взрывчатки.

— Ребята получают хорошее идеологическое воспитание, — продолжал Гиршл. — Большую помощь нам оказывает изучение опыта советских товарищей. Думаю, что уже пришло время присоединить нас к партийным организациям.

— Хорошо, в середине января мы хотим созвать пленум ЦК, пригласим и тебя, а там подумаем о дальнейшем. Если решим, что целесообразно присоединить вас, то сделаем это. Издаете ли вы какую-нибудь свою газету?

— Пока нет. Но готовимся. Будем издавать «Бой младых» и «Пржедвой».

— Ну что ж, хорошо, главное — придерживайтесь конспирации.

Следующую встречу мы назначили на начало января.

На условленную встречу в Челаковицах Эда приехал.

— Ну, что твоя станция? — спросил я его.

— Не хватает кое-каких мелочей, но очень скоро она заработает.

— Хорошо. Однако рация у нас уже есть. Проверь ее, будет ли она работать. Не могу понять, почему ты со своей так долго возишься.

Мы снова говорили об аресте Тонды и о бегстве Эды от Млейнковой. Он повторил в сущности то, что уже однажды рассказывал: перебрался в Подебрады, скрывался там-то и там-то.

Я прочитал статью, которую Эда написал для «Руде право». Она не понравилась мне, и я сказал ему откровенно:

— Каким образом ты пришел к такой точке зрения?

— Исходя из данной ситуации…

— Именно в данной ситуации, — прервал я его, — нужно ясно и открыто сказать, кто повинен в смерти Либкнехта, одного из выдающихся сынов немецкого народа. Нужно также сказать, кто убил Розу Люксембург. И нельзя здесь отделываться несколькими словами. Насколько я тебя знаю, ты писал значительно лучше.

— Я писал это наскоро.

— Но такая статья все же должна быть целенаправленной, а именно этого в статье нет.

Снова заговорили о ситуации. Я задал Эде несколько вопросов. Чем-то он не походил на старого Эду. Но я ему еще верил.

Мы ходили по берегу Лабы. И тут нам встретился незнакомый мне человек и поздоровался. Я удивленно посмотрел на Эду.

— Что это значит? Кажется, он плохо говорит по-чешски.

— Вероятно, ошибся, ведь ты видишь, всюду столько немцев.

Погуляв возле Лабы, мы зашли на квартиру товарища Клингера. Товарищи доставили туда рацию, которую Эде предстояло проверить. Он повозился с ней и сказал, что рация в порядке, можно ее переправить туда, откуда будем вести передачи, нужно еще установить антенну определенной длины.

— Хорошо, антенну достанем и для рации найдем место. Потом постараемся поселить тебя поблизости. Но ты подготовь и свою рацию. Постоянно ссылаешься на детали… Ты получил план, который я послал тебе с Тондой?

— Да, получил.

— Стало быть, делаешь радиостанцию по плану?

— Конечно, по плану.

На мгновение я задумался. Вдруг в голове мелькнуло: лжет! Эда лжет! Но почему? С Тондой я разговаривал последний раз 12 октября, это было во вторник. Я спросил его тогда, передал ли он конверт с планом Эде. Тонда ответил, что не успел передать, и показал мне конверт. На следующий день Тонда был арестован. Встреча с Эдой у него должна была состояться в четверг!

— Интересно, когда он передал тебе план? — обрушился я на Эду и весь насторожился. — Я никак не могу понять, когда ты мог его получить?

— Послушай, ты задаешь мне сегодня вопросы, как будто перестал доверять мне.

— Не удивляйся, ты очень долго отсутствовал, и я не могу понять, почему. Что-то меня настораживает и в твоем пребывании в Подебрадах. (О том, что мы там были, он не знал.) А уж если зашла речь о плане радиостанции, то могу сказать тебе, что я разговаривал с Тондой во вторник и спросил его, передал ли он тебе план. Он ответил, что не передал, и сказал, что назначил тебе встречу на четверг. Но вслед за этим Тонда был арестован. Каким же образом мог попасть к тебе план? Тут что-то не клеится! Эда, ты не искренен!

Эда растерянно заморгал и пытался возразить, уверяя, что это какое-то недоразумение, что я сбил его с толку, что в конце концов он не может помнить все точно.

— Эда, говори правду. Хватит лгать. И что это за встреча с тем человеком на берегу Лабы? Мне показалось, что за нами следили. Прошу тебя, скажи, кто это был?

Наконец Эда сказал правду…

Он был арестован, и его привели на очную ставку с Тондой. Сначала, мол, он запирался, но Тонда все о нем рассказал.

— Он выдал меня, и я вынужден был все признать. Они предложили нам работать на них. Тонда сразу же согласился, а я сказал, что должен подумать.

На следующий день меня вызвали: «Ну как, надумал? Нам все известно».

В конце концов я сказал, что тоже буду на них работать, а сам решил — и это, поверь, я говорю чистосердечно, — что буду вести «двойную игру». Они требовали от меня связаться с Москвой… а я передавал бы депеши такие, какие надо, а не те, что они давали бы мне…

В те минуты я не знал, что делать. Мозг заработал лихорадочно: «Что делать? Ведь он нанес нам новый удар. Человек, которому я всецело доверял и за которого мог поручиться… Как могло случиться, что он дрогнул при первом же столкновении с гестапо?»

Несмотря на то, что во мне все кипело, я старался сохранить спокойствие.

— Ну, хорошо. Так поступил Тонда. Но почему ты не сказал мне все честно во время нашей первой встречи: «Рудла, так, мол, и так, случилось то-то… Почему играл со мной в кошки-мышки? Если бы ты рассказал тогда все чистосердечно, мы могли бы что-то предпринять. Почему ты рассказываешь об этом только сегодня?»

Мы вышли на улицу. «Почему Эда не пришел сам? — вертелось у меня все время в голове. — Как я могу после всего этого верить ему? Ведь я ответствен не только за свою судьбу, но и за судьбу остальных товарищей, которые были с ним в контакте. Можно ли верить в то, что, если бы с его помощью мы наладили связь с Москвой и вели бы „эту его двойную игру“, он вновь не обманет, не предаст? Нет, так не пойдет. Есть только один выход: ликвидировать! Что же, застрелить его тут же на месте? Но если я сейчас же застрелю его, то никому из челаковицких товарищей не удастся уйти. Лучше заманить Эду на новую встречу, а самому пока предпринять все для того, чтобы сохранить хотя бы то, что удастся. Это крайне рискованно, но другого выхода нет».

— Куда сейчас пойдешь?

— Меня ждут в четыре часа, потом поеду в Прагу.

— Кто-нибудь из них тут останется?

— Нет!

«Что делать? Что теперь делать?» — спрашивал я себя.

— Хорошо, я еще подумаю обо всем этом.

Встречу с Эдой я назначил на вторую половину января, а затем на 6 февраля. Надо было выиграть время.

Расставшись с Эдой, я прежде всего проверил, не следят ли за мной. Нет, все чисто. Гестаповцы, очевидно, были в себе уверены.

Я снова поехал к Ирушеку. На душе у меня было скверно. Я попросил позвать товарищей Достала и Плишека и сообщил им о случившемся.

— Из всего этого необходимо сделать один вывод: немедленно исчезнуть. Буду стараться поддерживать видимость, что хочу с Эдой говорить, а вы пока уйдете в подполье. Каждый будет скрываться там, где ему безопаснее. Ирушек — в Брненском районе, Достал — в Пардубицком, Плишек — в Чешско-Моравском. Рудиш отправится в Градецкий район. Во что бы то ни стало в подполье должны уйти Бородач, Долейший и товарищ Клингер. Эти меры абсолютно необходимы. Я немедленно свяжусь с остальными товарищами и предупрежу их, чтобы они прервали связи, о которых знал Эда.

Необходимо было предупредить товарищей из Бероуна, товарища Коштялека и других. Мы договорились также о том, что после реализации этих планов мы — Пиларж, Фрайбиш и я — пойдем на встречу с Эдой, которая должна состояться 6-го февраля. На этой встрече все будет решено.