Часть вторая ЖИВИ, ЖИВИ ДУХ СЛАВЯНСКИЙ!

Прошли года…

Скажите, кто главой поник?

Кому венец: мечу иль крику?

Сильна ли Русь? Война, и мор,

И бунт, и внешних бурь напор

Ее, беснуясь, потрясали —

Смотрите ж: всё стоит она!

А вкруг ее волненья пали

А.С. Пушкин

«Говоря о состоянии дел в послевоенной России нельзя не вспомнить меткое выражение господина Гучкова, назвавшего 1905 год «переломным». Да, уважаемый Александр Иванович был совершенно прав: именно в том году произошёл перелом, но перелом не только в войне с японцами, завершившейся миром не только почётным, но и выгодным для нашей Империи.

Главным образом произошёл перелом в умонастроениях общества, резко ослабло нараставшее в последние несколько десятилетий негативное отношение прогрессивно настроенного общества к власти. Общественность увидела, наконец, что самодержавие вновь стало эффективно выполнять не только функцию государственного подавления, но и функцию управления и регулирования.

В свете происходящих сейчас в России перемен, сравнимых с переменами времён Петра Великого и Александра Освободителя все годы с 1905 по 1911 стоило бы назвать переломным шестилетием. Великий Князь Николай Николаевич, до того больше известный народу в качестве военного, приняв бремя регентства при малолетнем Государе, доказал, что Царствующий Дом ещё способен дать России своих представителей, подобных великим Государям минувшего.

Его Высочество регент подобно Петру Алексеевичу берёт к использованию лучшие достижения Европы и подобно Александру Александровичу — всячески споспешествует носителям отечественного духа и русской деловой сметки.

Помимо утишения внутренних смут и нестроений и одоления желтолицых супостатов, регентом были предприняты выдающиеся усилия по улучшению русской промышленности, системы образования и транспорта. Не знающему прежнего положения дел в Империи нынче сложно представить, что совсем недавно восемьдесят процентов детей в стране было совершенно безграмотно, они не получали даже азов у сельского дьячка! Сегодня же мы знаем, что обязательное начальное образование получают восемьдесят пять процентов детей христианского вероисповедания, включая католиков, лютеран и автокефальных армян. Действует сто пятьдесят две тысячи начальных школ, на обеспечение их казной выделяется пятнадцать миллионов рублей, не считая вдвое больших сумм от земств.

Создано пятьдесят политехнических, шесть швейно-ткацких училищ и сорок две военные школы для подготовки будущих артиллеристов, автомобилистов и сапёр. Число высших учебных заведений в России возросло с пятидесяти двух до шестидесяти трёх с ежегодным выпуском около семи с половиной тысяч различных специалистов, священнослужителей и офицеров.

И, смею заверить, нынешним выпускникам не приходится долго искать применения своим молодым силам: в бурно развивающейся промышленности нашей Империи спрос на технически подготовленных людей всё равно намного превышает имеющееся предложение.

Одна только железнодорожная сеть, увеличивающаяся ежегодно в среднем на семь тысяч вёрст требует множества инженеров-путейцев, паровозо- и вагоностроителей, ремонтников.

Десятки заводов на сегодняшний день занимаются постройкой дирижаблей и аэропланов как по заказам Военного ведомства, так и по заказам частных перевозчиков пассажиров и грузов.

А кто из вас не знаком с продукцией, производимой новыми фабриками и заводами, построенными за последние годы с деятельным участием казны?

Все знают саратовские гусеничные самоходы системы Фёдора Блинова, которые способны не только тянуть за собою плуги на пахоте, но и транспортировать артиллерийские мортиры и использовать подвесные инструменты при прокладке дорог.

Каждый охотник мечтает приобрести сестрорецкий самозарядный пистолет-карабин «Зверобой», который русские оружейники создали по схеме германского «маузера» модели девяносто шестого года под усиленный русский револьверный патрон.

Лучшие садоводы не одной только России, но и Америки стремятся побывать в Козлове или хотя бы выписать для своих садов саженцы и прочий посадочный материал от господина Мичурина.

Утрата Порт-Артура компенсируется бурным развитием города Дальний на Востоке и ростом русских кварталов на территории города Варны, взятых в прошлом, 1910 году нами на тридцать лет в аренду у болгар.

И везде — и на действующих предприятиях, и на тех, которые пока ещё только строятся и готовятся в проектировании — везде требуются умения, знания и энергия молодых инженеров. И я уверен: все вы, после того, когда ваши студенческие тужурки сменятся мундирами инженеров, где бы ни оказались будете достойно нести миссию Русского интеллигента!».

Из выступления ректора Петербургского института инженеров путей сообщения В.И. Ковалёва перед студентами-путейцами

* * *

«…Ну что же, господа. Выслушав все отчёты о деятельности вверенных вашему попечению министерств, с прискорбием вынужден признать, что сложившееся положение нельзя назвать удовлетворительным. Выяснилось, что Российская Империя, при всей огромности наших территорий, природных богатств и ста шестидесяти четырёх миллионах подданных по степени экономического развития продолжает оставаться на предпоследнем месте среди великих держав Европы, за исключением Италии. Казна Империи, и без того не слишком-то богатая, непрактично расходуется, а по большей части попросту разворовывается, государственная задолженность достигает девяти с половиною миллиардов золотых рублей, тогда как доход казны составляет лишь три миллиарда. Вследствие проводимой политики расширения и улучшения сети транспортных артерий, в первую очередь железнодорожных линий и строительства всё большего количества металлообрабатывающих заводов и нефтеперегонных и химических фабрик наметился большой отток работников из деревень в промышленность. Этому в немалой степени способствует и улучшение положения господ «пролетариев» после того, как в 1905 году было принято новое «Уложение о фабрично-заводских рабочих», дающее фабричным инспекторам гораздо больше прав для воздействия на предпринимателей — вплоть до ходатайствования об отзыве у них государственных заказов. К сожалению, как помнится, ещё академик Ломоносов верно подметил, что ежели где чего убудет, то в другом месте непременно прибудет. И, как следовало ожидать, заметно уменьшилось число рабочих рук, занятых деревенским трудом, хлеборобством и скотоводством. В результате помещики, не желая снижать свой экспорт хлеба за границу, повышают арендную плату и отработки с крестьян-арендаторов. Следствие этого — не только усиление ропота в народе, но и некоторое повышение цен на продукты на внутреннем рынке Империи. Вновь стали поднимать голос недодавленные «народные заступнички», все эти Кировы и Короленки. А Министерство внутренних дел не пресекает вовремя пропаганду различных либеральных критиканов. При дяде моём Александре Николаевиче тоже сперва одни статеечки в газетках тискали, а другие под воздействием тех статеечек бомбы в царскую карету швыряли! Настоятельно требую — всякую критику внутреннего положения в прессе — пресечь! Авторов и сотрудников критиканских листков — арестовывать и направлять в каторжные работы: пускай научатся работать не языками да перьями, а взявши в белы рученьки шпалы да грабарки на возведении железной дороги.

К слову о дорогах: как уже доложил Министр путей сообщения, протяжённость железнодорожных и гужевых путей значительно увеличена, главным образом за Уралом, в Туркестане и на стратегических участках у западной и юго-западной границ. Однако наиболее плодотворному их использованию препятствует катастрофическая нехватка транспорта в России. И если с лошадьми и повозками больших проблем нет — в конце концов телегу любой мужик может если не построить, так починить, а для увеличения конского поголовья у нас дополнительно созданы ещё тридцать конезаводов, то сложные механизмы простым топором не сделать. На западных и юго-западных направлениях старые паровозы различных образцов мы заменяем на паровозы двух основных типов — прежний маневровый и основной тягловый, который на случай войны к тому же станет единым для всех воинских составов и бронированных поездов. Освободившиеся паровозы направляются на железные дороги внутренних маршрутов. Однако пока количество новых тягловых паровозов относительно невелико — чуть более двухсот. Таким образом худо-бедно, грузы и пассажиров вдоль железных дорог есть чем транспортировать. Но это всё по состоянию мирного времени.

Все вы знаете, что международная обстановка в Европе сейчас ещё более неспокойна, нежели в минувшем 1909 году. Участились случаи, когда принципиальная позиция Российской Империи по стратегически важным для нас проблемам вызывает дипломатические трения и волну антирусских и антиславянских публикаций в прессе нашей соседки Австрии. Похоже на то, что император Франц-Иосиф позабыл, что сохранил свой трон, на котором сидит уже неприлично долго, лишь благодаря русским солдатам, одержавшим победу в 1848 году. С тех пор не было ни одного кризиса в Европе с участием нашей державы, к которому не приложила бы свою чёрно-жёлтую руку Австро-Венгрия, причём практически всегда её действия были направлены во вред интересам России.

После недавней гибели во время на смотру болгарского царя Фердинанда, когда взбунтовалась Первая бригада Тракийской дивизии и восшествия на престол Болгарии брата старшей из вдовствующих государынь бывшего датского принца, а ныне царя Владимира Христиановича отношения с австрияками стали ещё более напряженными.

Следовательно, вероятность того, что император Франц-Иосиф попытается воинской силой восстановить авторитет своей державы на Юге Европы, в настоящее время весьма высока. Нам эта война не нужна по причине неготовности России к ней. Однако, буде сие свершится, возможность вступления в войну весьма велика.

Армия наша по людскому составу ныне крупнейшая в Европе, под ружьём находится более миллиона двухсот тысяч. Однако же, основываясь на опыте минувшей войны с японцами, я вынужден заметить, что военное дело на месте не стоит, и вкупе с полевой выучкой пехоты и кавалерии ныне успех сражения решает и наличие у войск новейшей техники и оборудования и их умелое использование. Да, сегодня у нас лучшая в мире кавалерия. Сегодня ни один враг не в состоянии выдержать знаменитый штыковой удар русской пехоты. Наши орлы-воздухоплаватели, невзирая на относительную малочисленность, вовсю осваивают небесный простор как новый, воздушный театр военных действий, готовясь обрушить удары со своих аэростатов и аэропланов на головы врага.

Но нельзя забывать, что наши наиболее вероятные противники, за исключением Турции, компенсируют гораздо меньшую, чем у России, численность своих войск большим количеством новейшей военной техники: автомоторами, бронированными автомоторами и поездами, большим количеством тяжёлых гаубичных дивизионов. Кроме того, и австрийское и германское пограничье имеет разветвлённую сеть железных и гужевых дорог, с помощью которых в случае войны ни смогут в кратчайшие сроки перебрасывать резервы на наиболее угрожаемые участки. Помимо всего прочего у наших наиболее вероятных противников в случае войны обязательно найдутся «заступники» на ниве дипломатии из числа великих держав. И опыт подсказывает, что наиболее рьяно станут ратовать против России извечные наши закадычные враги-британцы. О нет, они отнюдь не будут стремиться прекратить войну, если с первых же дней русская армия не достигнет значительных стратегических успехов: как все мы помним, активнее всего бритты «миротворствовали» тогда, когда русские солдаты стояли в двадцати верстах от турецкой столицы в приснопамятном семьдесят восьмом году. Скорее правительство короля Георга, согласно своему излюбленному правилу «Divide et Empera», приложит все усилия для того, чтобы затянуть войну, дабы максимально обескровить воюющие державы континента, независимо от стороны.

Российской Империи сегодня не остаётся ничего иного, чем следуя иному латинскому изречению «Ci vis pacem Para bellum» в кратчайший срок подготовить армию и флот к возможному военному столкновению. На царскосельских парадах и манёврах все мы неоднократно видели лучшие черты наших доблестных войск. Но и для кого не секрет, что помимо достоинств любое современное войско имеет ряд недостатков, которые разнятся между собой применительно к экономическим и военным условиям, сложившимся в той или иной стране.

Основные недостатки русской армии сегодня по сравнению с армиями ведущих европейских держав — это её невысокая подвижность (за исключением конницы первого разряда) и сложности в снабжении. И то и другое связано, в первую голову, со слабым насыщением войск современным транспортом. Наша артиллерия, как во времена Миниха и Кутузова, еле тащится, влекомая лошадиными упряжками, а марши пехоты регулируются только скоростью солдатских ног. Поэтому мы, при большой численности нашей армии, не в состоянии ни быстро перебрасывать резервы с одного участка фронта на другой участок, ни оперативно снабжать армию на походе всем необходимым — от сухарей до снарядов.

Помимо этого в войсках продолжает наблюдаться нехватка снарядов для лёгкой полевой и горной артиллерии и катастрофически малое число артиллерии тяжёлой, калибров шесть и восемь дюймов. За последние пять лет нам удалось насытить войска первой линии станковыми пулемётами и ружьями-пулемётами образца 1905 года, по одному ружью-пулемёту на каждый стрелковый взвод, хотя для этого и пришлось вновь ввести на ковровском пулемётном заводе десятичасовой рабочий день и скупить всю продукцию господина Мадсена у датчан. Но подсчёты, проведённые по моему поручению группой офицеров Генерального штаба, доказывают, что имеющегося запаса патронов в войсковых арсеналах с учётом выпускаемых нашими патронными заводами, хватит на четыре-шесть месяцев интенсивных наступательных боёв или на три-четыре месяца боёв оборонительного характера на австро-венгерском и германском театрах военных действий. Планируемый в будущем году ввод в строй нового патронного завода в Царицыне на первых порах существенно улучшить это положение не сможет. Заказ оружия и боевых припасов за границей, в странах, которые в грядущей войне по-видимому останутся нейтральны, например, в Североамериканских Штатах или в Королевстве Швеция, не сможет стать панацеей и отвлечёт значительные денежные средства, которые можно использовать для организации производства в нашей Империи.

Несмотря на то, что Россия сегодня занимает первое место в мире по экспорту керосина, газолина и прочих продуктов перегонки нефти, необходимых для моторов, действующих по принципу внутреннего сгорания, наша армия практически не имеет своих средств перевозки, использующих такие движители за исключением воздушных кораблей и нескольких десятков авто. Поэтому, поставив целью создание частей оперативного реагирования и прорывов, мы вынуждены срочно приобрести для них автотранспорт и оборудование мастерских за границей. Начальник Академии Генерального штаба предложил произвести такие закупки в первую очередь в странах, которые могут стать первоочередным противником в грядущей войне, причём оплату производить исключительно имеющимися иностранными ассигнациями. Таким образом мы убиваем двух зайцев: с одной стороны лишаем противника значительного резерва транспортных единиц, которые в противном случае им могли бы быть мобилизованы и использованы против нас и наших союзников, а с другой стороны экономика противника получает вброс значительной суммы наличных ассигнаций, что может одномоментно поднять уровень инфляции.

Как мы только что слышали от господина Извольского, на Юге Европы сотрудничество нашей Империи с Царством Болгарским, Королевствами Сербия и Греция продолжает успешно развиваться. Согласно договорам с правительствами царя Владимира Первого Христиановича и короля Петра Александровича Карагеоргиевича, нами взяты в аренду на тридцать лет несколько приморских участков Варны, где уже строятся русские торговые кварталы, доки и база для кораблей наших Морских сил Чёрного моря а также получена концессия на прокладку трансбалканской железной дороги Варна-София-Белград-Афины и перешивка уже имеющихся болгарских и части сербских железнодорожных путей на русскую колею для более удобного их использования в транспортировании грузов и затруднения коммуникатирования возможного противника, в первую очередь войск Оттоманской Порты и Австро-Венгерской монархии. Помимо этого уже действует регулярная грузо-пассажирская воздушная трасса «Киев-Одесса-Бухарест-Плевна-София- Белград-Афины», уже начавшая приносить прибыль. К сожалению, Италия, занятая сегодня решением турецкой проблемы, от подписания подобных соглашений о взаимной торговле, дружбе и сотрудничестве отказалась. Остаётся надеяться, что итальянцы переменят своё мнение, увидевши ту практическую пользу, которую приносит балканским государствам сотрудничество с обновлённой Россией.

Ныне же болгарское и сербское правительства обратились к нам с просьбой выступить гарантами соглашения между этими странами, согласно которому они планируют создать единый оборонительно-наступательный союз, направленный против давнишней притеснительницы славян — Османской империи. Первоначально в конфиденциальном порядке России предлагалось также войти в военный союз, однако из-за частично наступательного его характера и недостаточной готовности Русской армии к большой войне, которая неизбежна в случае, если Российская империя выступила бы в роли агрессора, мы отказались от такого участия. Но при ситуации, когда какая-либо держава: Турция ли, Австрия ли — причинит вред жизни, здоровью или имуществу российских подданных, русские войска вынуждены будут оружием постоять за их безопасность».

(Из речи Регента Российской Империи Великого князя Николая Николаевича на заседании Совета Министров 20 декабря 1910 г.)

Русский путь Балкан

Прямо дороженька:

Насыпи узкие,

Столбики, рельсы, мосты…

Н.А. Некрасов

Письмо домой.

«Дорогие мамо, сестра и ты, Тарас! Пишу вам это письмо из самого болгарского царства, из Долины роз. Я жив и здоров, слава богу, ни работой ни заработками не обижен. Как поверстался я в рабочие на железку, так с Полтавы повезли в вагоне по железке в Одессу, а там сели мы в пароход и морем повезли аж в самый город Варну болгарскую.

Ну и море же ж, я вам кажу! Вода колеру синего-синего, и во все стороны от парохода раскинулася, и колышется, як бы той студень, что вы, мамо, на Христово Рождество колысь варили. И корабль колышет, даром, что сам пароход громадный, побольше нашей колокольни, ежели бы её на бок положить. И ведь железный весь, а не топнет, как такое бывает — не пойму. Вот як ты, Тарас, колысь гвозди в крыныцю кидал, так они топли, а пароход сам плыве та й нас везе. Привезли нас до той Варны, на берег посходили — а нас на твёрдой землице качает. Матросы которые с парохода в смехи пускаются, кажуть, с непривычки это у нас. Ну да мы не гоноровые, чай, не паны, какие. Попривыкали в обрат к тому, что под чоботами твердо, та й пошли куда назначено. Прошли вёрст с двенадцать от Варны вдоль насыпи железки, та й на саму стройку и пришли. Дивимся, але народу багато, ще бильш, чем на ярмарке в Полтаве бывает. Рабочие, у яких дело в руках имеется, всё больше наши украинцы та й русские, кроме того чуть подалее солдаты наши железных дорожных батальонов и болгарские теж с ними. А вот у землекопов богато самих болгар да ходей с Китайского царства навезли, возчики теж болгары — со своими волами идут, та й с ослами. Отож. Мамо, я тут подивился, что то за ослятя, на яком Христос в Ерусалим въезжал, про что нам батюшка в проповеди пасхальной казав. Худоба с виду на коня схиляется, але ж мелка, сядешь на неё, так ноги поджимаешь, бо до земли достают. Ухи довги, поболее пол-локтя, та й хвост не по-конячьи, волос к волосу, а навроде верёвки, на конце волос кисточкою. Даст бог, заработаю тут грошей — думаю купить такого та й до нас в Малые Кринычки привезти. Бо худоба даром что мелка, но работяща: болгарин на того осла хурджинов навесит, да корзин полных пару с пол-себя высотой — а худоба всё то несе сколько треба, хоть и останавливается. А корму ему втрое меньше, чем коню треба. Только пахать по-кацапски на них, как конями не получится: упираются. Болгары тут, як и мы, волами пашут.

Как болгарский царь и сербский круль с нашим князем Мыколой, царёвым дядей, договор сделали, так и стали этот шлях-железку в Болгарии строить, а якие уже были болгарские — те под наш русский путь переделывать, как наш господин инженер казав: «колею перешивать». Ну, и всякое хозяйство биля того шляху строить. Я вот с мужиками в водокачках трубы ставлю да машины разные нужные. Не зря в Полтаве полгода в депо проработал! Платят нам хорошо, хоть и не дуже богато: шесть копеек на день рабочему да за установку насосов по шестьдесят, да после окончания водокачки — по пятьдесят копеек каждому. А харчуванне — казённое, кажут, от болгарского царя идёт, дай-то ему бог здоровья: и яблок дают, и винограду и мясо в недилю по трети фунта на каждого. По праздникам рыбу и вина дают, но праздники здесь рабочие: только в Пасху Христову, мужики кажут, три дня гуляли, да на Покров день был пустой. Инженера-господа сидеть не велят, кажут, зима здесь дуже суровая, треба до нее дорогу через горы провести. А главно дело кормят кашами: бывает, что и гречишной, но всё более жёлтой, с кукурузы-пшенки. Словом, харч у меня зараз куда как лучше, чем в Малых Кринычках, та й ще и гроши платят. Так что вы там за меня не беспокойтесь.

Дошла до нас весть с Украины, что на Полтавщине богато полей солнцем повыжгло, так что, мабуть, и недород буде у вас, и так меня пришибло, что, колы вспоминал наши Кринычки и як вы, мамо, мыкаетесь в наймычках на куркулив, так зараз сердце, словно клещами, давит. Помогает ли вам крестный мой дядько Митрий? Треба, чтоб помогал, он заможный хозяин, а як вернусь, так зараз всё ему грошами верну или отработаю: как срядимся. Редко, Тарас, пишешь мне: загордился может, але ж на папир грошей немае? Посылаю вам двенадцать рублей ассигнациями, отдайте хоть часть долгов тай справьте чоботы Ганне, нехай не бегает за худобой босиком, дело на осень — по утрам у вас, должно быть, холодно, росисто… Не забудьте же ж, мамо. Справить хоть плохонькие чоботы. Колы б батько жив был, а то вы там як мураши мелкие: хлопочете, работаете, а вас любой обидеть может, и некому зараз вам помочь, заступиться…

Помните, мамо, як вы рассказывали, что батько ваш, а мой дид Нечипор в турецкую войну в Болгарии у Плевны-города загинул? Просился я у начальства пустить меня до той Плевны, хоть могилку пошукать: так не пустили же ж! Побывал вместо того на русском кладбище у Свиштова, в храм зашёл помолиться и на могилы поклониться от народу православного. Уважают болгары нас, крепко помнят, что русская армия их всех спасла, когда османы чуть не под корень всех после повстання резали, ни дивчат ни дидов старых не щадили. Только жалятся, что пол-Болгарии под турками осталось и вышло, что люд православный под басурманом стонет, як до Богдана стонала Украина под ляхом и татарином: татары-то бусурманы, а ляхи хоть и крест носили, а были мы для них хуже худобы бессловесной, ниже свиней православного селянина украинского считали.

Вот ты, Тарас, в письме спрашиваешь, красиво ли это царство Болгарское? Хорошо ли живут селяне? Расскажу, раз уж выдался час свободный. Селяне тут живут по-разному, есть заможные, а есть и гольтепа, навроде нас. Но в основном хозяйнуют справно. Растёт тут багато такого, чего у нас нет, та же ягода виноградная: почитай. В каждом садочке лозы. Язык с нашим схож, колы не быстро балакают, то разобрать можно не всё, так дуже богато. Теплее здесь, чем на Полтавщине, но зимы, кажут, холодные. Бог даст, доживу — побачу. А вот на красоту тут, брат, дывыться немае часу. Всё тот шлях железный забирает. Одно славно: не всё в мастерских пыльных работаю, как в депо было, а больше приходится на воздухе. Вот зараз напишу, что та стройка с себя представляет.

Вот представьте: со всех сторон стук, звон, лязг, хрипы, брань. Из инструмента всё больше у рабочих грабарки, ломы, кувалды, трёхпудовые «бабы» да тачки. Гравий. Шпалы. Рельсы. Костыли.

Кругом разноязыкая мова: русская, татарская, наша малороссийская, в трёх верстах позади — болгарская, в двух впереди — и вовсе китайское лопотание: «синь-тэнь-кан лян-холосё, капитана». Вот ходей, ей-богу, жаль: уж на что у нас народ бедный бывает, а те и вовсе. Тут есть такие китайцы, у которых только одни штаны синие и сорочка, а всё остальное нужда съела. А грошей им не платят на руки: начальство кажет, что пересылает в китайский банк, потому как ходи эти сплошь должники у богатых купцов тамошних и у ихнего китайского царя: налогов за каждым за двенадцать, а у кого — и за двадцать годов скопилось неуплаченных. Вот их и завербовали на стройки: кого в Россию на Мурман и в Сибирь железку вести, а кого — сюда, в Болгарию. Выдали, ясное дело, сколько-то грошей вперёд, так ходи их семьям поотдавали: у каждого жена, детишки по фанзам бегают. Это они так кажут: «фанза». По нашему хата, значит. Многие ходи уже по-нашему выучились лопотать, жизнь-то заставляет. Половина мовы нашей, половина — болгарской. Были б они хоть православной веры, им бы в праздник, который на Покров день был, хоть облегчение было бы, а так работать пришлось. Но они даром, что не нашего бога люди, но народ хороший, трудолюбцы.

А днями, как ветку дороги соединили с той веткой, которую от Видина тянули, мы чудо-машину видели. Мимо нас проехала, с нашей водокачки в паровик себе воду набирала. Называется «бронепоезд»: попереду платформа вся в железе, на ней гармата здоровая вперед уставилась, кажуть, шестидюймовая гаюбица, за платформой вагон весь железный, с борта две полубашенки торчат с кулеметами, на крыше тоже башенка, вроде бы для обзору, потом паровик, тоже железом обшитый, а в хвосте ещё один такой же вагон и платформа простая, всякими рельсами да шпалами груженая, и не просто так, а по бортам выложена, навроде стенок: чтобы случ-чего добавочная защита была солдатам. Кажут люди, что той бронепоезд с России на пароходе Доброфлота за четыре рейса в Варну перевезли, вместе собрали да на север отправили к румынской границе: на случай австрияки нападут. Что им ту Румынию насквозь пройти по краешку: бешеной собаке сто вёрст не крюк, як кацапы кажут.

А ты, Тарас, жалей Ганну и живите тихо, не ссорься с матерью, бо она у нас в тех наймах и так высохла, як та трава в засуху: як был батько жив о нас заботилась, роздыху не зная, а як состарилась — ещё хуже стало. Хватит ли у вас хлеба и проса до новины? Не забудьте ж, мамо, як те гроши — двенадцать рублей — получите, справить Ганне чоботы: она заработала, всё лето за чужими овечками приглядая.

Остаюсь молиться за ваше здравие, обнимаю вас всех и целую. Ваш Митрий.»

Побег

Глухой, неведомой тайгою,

Сибирской дальней стороной

Бежал бродяга с Сахалина

Звериной узкою тропой.

Шумит, бушует непогода,

Далек, далек бродяге путь.

Укрой тайга его глухая, —

Бродяга хочет отдохнуть.

Народная песня

Бежать с государевой каторги было непросто. Но каторжане с завидным постоянством «уходили слушать соловья» и с Зерентуя, и с копей Нерчинска и даже с окружённого со всех сторон морем Сахалина… «Глухой звериною тропою» шли они — кто неделями, кто месяцами — на запад, держа путь к далёким родным очагам или на юг, в заамурские земли, где на престоле сидел не малолетний царь Алексей, за спиной которого маячила тень грозного регента Николая, а косоглазая императрица Цы-Си, не любившая северных соседей и потому не выдававшая беглецов российским властям. Бежали матёрые воры-Иваны, бежали затурканные фраера-черти, бежали штрафные солдаты, бежали политические всех направлений и «расцветок»: от «чёрных» анархо-максималистов до «бял-чырвоных» сепаратистов «Велькой Польски од можа до можа».

Бежать с каторги было трудно. Не в пример проще казалось бежать из ссылки-поселения… Но так только казалось. Конечно, ноги ссыльных не «украшали» кандалы, да и караулили их не солдаты воинских команд, а местные пристава, к которым через день требовалось приходить, дабы отметиться, собственноручно расписавшись в толстенной отчётной книге. Однако же за каждым шагом ссыльнопоселенцев зорко следили глаза местных жителей — крестьян или казаков, повязанных круговой порукою: в случае побега поселенного в селе или станице «политика» на местную общину налагался штраф аж в тысячу рублей — огромадные деньжищи! А уж ежели в течении года, то есть срока, в который этот штраф положено уплатить, беглец не сыщется, то на общину сверх суммы штрафа налагалась пеня в размере трёхгодичного денежного содержания станового пристава. Разумеется, таёжные «аборигены» вовсе не горели желанием терять тяжким трудом заработанные рубли по милости каких-то ссыльных «варнаков» и «политиков», а вот от трёшницы или десяточки, перепадающей от полиции за участие в поимке беглецов никто и никогда не отказывался.

Потому-то и зашевелились охотники из деревенек привилюйской тайги, услыхав о побеге «политика»-ссыльнопоселенца. Приметы его были разосланы по всем деревням и кочевьям. «Бляхин Павел Андреев. Отроду двадцать четыре года. Росту среднего, плечи широкие. Волосы, борода и усы — русые, глаза серые, лицо не скуласто, курнос, губы тонкие, голос звонок…»… Искали беглеца полицейские. Искали крестьяне. Искали самоеды. Искали в верховьях рек и у трактов, ведущих к железной дороге и уездным центрам. Искали недели, месяц, второй — но обнаружить так и не сумели.

А Пашка-беглец шёл своим путём: не на юг, к «железке», не к верховьям, а вдоль границы с тундрой — на запад, туда, где воды Северной Двины смешивались с солёными водами холодного моря. Шёл, потому что был обязан дойти, обязан доставить по назначению свой секретный груз, передать из рук в руки товарищу Тулину или же — всякое возможно в жизни революционера, может и не удастся свидится — кому-то другому из Центрального комитета.

«Запомни, Павел, что ты понесёшь! Ты понесёшь не просто обломки минерала, не какие-то там «стекляшки». Там за границей товарищи сумеют продать наши с тобой находки, а на вырученные деньги привезти в Россию станки и шрифты для подпольных типографий, пистолеты и ружья для будущих рабочих дружин, продукты и одежду для семей бастующих пролетариев! Наши находки дадут возможность социал-демократам вновь широко развернуть борьбу за нормальную человеческую жизнь для рабочего человека.

Царизм вынуждено пошёл на некоторое облегчение жизни пролетариев: уменьшен рабочий день, введены конфликтные комиссии, следящие, чтобы фабриканты не слишком-то глубоко запускали свою загребущую пятерню в рабочий карман. Сыновей пролетариев стали бесплатно учить в начальных классах, чтобы они приходили на место своих одряхлевших у станка отцов уже имея минимальные знания счёта и грамоты. Но вот беда: как и прежде, живёт основная масса рабочих в общих фабричных казармах, отделённые семья от семьи тряпочными занавесками. Как и прежде, обсчитывают пролетария и штрафуют за каждую мнимую или действительную провинность. Как и прежде, женщина-работница получает на треть, а то и вполовину меньшую зарплату за равный с мужчиной труд, а дети из рабочих кварталов в одиннадцать-двенадцать годов поступают на заводы и рудники, чтобы не быть лишними ртами в полунищих семьях! Справедливо это, Павел?»

«Какая уж тут справедливость, товарищ Рудольф!

Есть, конечно, и среди нашего брата-рабочего которые позажиточней: мастера, рабочая «головка»: у тех и домики свои есть, и квартиру с семьёй снимать могут. Да сколько их? На большой завод дай бог с полсотни или сотню человек! Такой может и детям своим попытаться образование дать: в реальное училище или в новое политехническое сына отдать. И тут уж выбирать придётся: коли мальчишка учится — так всё семейство волей-неволей постится, ремешки подтягивает: не дешёвое дело образование!

А кто из рабочих попроще да получает поменьше — так у тех и вовсе не жизнь, а каторга! Помню, работал я в Баку на биби-эйбатских промыслах: вся земля иссверлена, вышки стоят, рабочие все в нефти изгвазданы так, что и не разобрать: русский ли, татарин, перс или армянин. Нефть везде: на земле, на одежде, в каше, даже воздух нефтью провонял. Спать после смены пойдёшь, и во сне нефтью дышишь. А богатеи ездят себе в фаэтонах в штанах полосатых и штиблетах, а у мамзелей их у каждой шляпка да зонтики белые кружавчатые. А на какие деньги всё куплено? Да на те, которые им рабочие вместе с нефтью из землицы-матушки выкачивают. Нету никакой в этом справедливости!»

…Много дней прошло с того разговора у приречного костерка, но помнит Пашка, как наставлял его товарищ по партии и волею судьбы и губернского начальства начальник геологической экспедиции ссыльный Рудольф Самойлович:

«Главное, Павел, тебе из России выбраться. Границу без документов тебе не перейти, денег для оплаты услуг проводников-контрабандистов взять неоткуда. Камешки же, которые понесёшь, избави бог кому-то показать! У нас варнаки и не за такое зарезать могут!

Потому сделаем так: есть в Архангельске слобода Соломбала, когда туда доберёшься, найди Большую Никитскую улицу. До конца её пройдёшь, будет проулок вправо. На том проулке найди матроса Матвеева, кочегара с парохода «Владимир». Это наш товарищ, передай ему привет от Рудольфа Лазаревича и скажи: «Долог будет Великий пост». А он тебе должен ответить: «Да зато светлое Воскресение после наступит». Это пароль первой степени доверия, по нему Матвеев поймёт, кто ты. После скажешь: «И трава по весне поднимается», а в ответ должен услышать «И посевы в рост идут». Это пароль второй степени. Если верно ответит — проси помочь пробраться на пароход, идущий в Европу. Если не верно — значит, с этим помочь не сможет, тогда попроси оказать помощь с документами, а там уж сам из Архангельска добирайся как сумеешь.»

…Многое потом происходило. И возвращение в деревню, где товарища Самойловича уже ждал конвой «для препровождения в острог для суда по вновь открытым обстоятельствам». И пашкин побег «рывком», когда увидев чью-то упущенную лодку, плывущую с верховья по течению, Бляхин, не обращая ни на кого из деревенских внимания, разбежался и, оттолкнувшись от торчащего из берегового обрывчика корневища, полностью одетый кинулся в речную воду, жадно загребая, как когда-то на родной Волге. И ружейные выстрелы, свинцовыми самолитными жаканами крошившие лодочный борт. И уход от речного берега в тайгу, с моховой «заплатой» на пробитом боку, которую пришлось примотать к туловищу рукавом нижней рубахи. И дни пути, перетекающие в недели и недели, превращающиеся в месяцы: с опухшими от мошки лицом и руками, с пульсирующей болью в боку и жаром, со сбитыми ногами, которым даже выломанная вага-посох не слишком-то помогала идти, с горстями зелёных ягод и укарауленной в запружённых ручьях сырой рыбой в качестве трапезы… Были и редкие охотничьи заимки, с традиционным мешочком сухарей, вяленым мясом и поленницей дров, оставленных по таёжному обычаю для путников…

Многое было.

И вот настал день, когда с лодки-зырянки, плывущей вниз по широкой реке, весёлый мужик закричал изнеможенно сидящему на берегу Павлу:

— Здорово, бурлак! Пошто сидишь? Опристал — так ходи ко мне, свезу, коль на повать попутно спускаться!..

…Ввечеру Павел Бляхин уже шёл по дощатым тротуарам Соломбалы, разыскивая дом кочегара с «Владимира»…

Заботы государственные…

Струятся нити водяные

И чудно, на топазном дне,

В алмаз сливаются оне

В.И. Соколовский

Регент с силой потёр виски, встал из-за рабочего стола, прошёлся взад-вперёд по кабинету. Напряжённый темп жизни при управлении Империей давал себя знать. Раньше, при жизни троих прежних императоров, пока приходилось вести обычную жизнь русского офицера, генерала, да и инспектора кавалерии, служба оставляла гораздо больше времени и на личную жизнь в кругу семьи, и на самообразование, и на отдых. Теперь же на плечи регента приходится ноша, не сравнимая с грузом забот гусарского корнета или генеральским бременем командования дивизией.

Помимо армии и флота, приходится контролировать и образование, и научные разработки, и развитие новых пока для России промышленных сфер. Кроме того, по завету древних латинян, приходится, коль хочешь мира, готовится к войне. А самая правильная война, как говаривал дядя — Император Александр III, это та, в которой меньше воюешь, но больше пользуешься плодами побед. Основным вероятным противником для нас в Европе, помимо Великобритании, чья сила — во флоте и колониях, является Австро-Венгрия, ну, возможно, и Германская империя. Армии у них весьма недурны, да и промышленный потенциал позволяет нанести России в случае открытого противоборства существенный вред. Поэтому крайне важно постараться создать такую ситуацию, чтобы максимально озаботить все три империи решением сложных внутренних проблем — с панславянским ли движением, с сепаратистами ли, или с мятежами в колониях. А уж осложнить ситуацию мы постараемся помочь — недаром через министерство иностранных дел контрразведка получила списки всех газет и журналистов Австро-Венгрии и Германии, а в Тифлисском военном училище уже второй год наравне с русскими и кавказцами учатся несколько молодых знатных персов, пуштунов и двое индусов-дезертиров из сипайских полков британской армии.

И на всё это нужны деньги, казну же Империи приходится растягивать как тришкин кафтан. Повышение налогов или увеличение экспорта продовольствия неминуемо вызовут рост недовольства, брожения в обществе. На то, чтобы погасить брожения вновь потребуются дополнительные расходы… Вот и звонок министра внутренних дел, которым тот добивался безотлагательной аудиенции, видимо, связаны с очередными беспорядками. Кстати, время аудиенции уже подошло…

Великий князь подошёл к телефонным аппаратам на столе, поднял трубку и, крутанув рукоятку, поинтересовался:

— Павел Дмитриевич прибыл?

— Так точно, Ваше Императорское Высочество, его высокопревосходительство Святополк-Мирский ожидает Вашего вызова — прозвучал искажённый мембраной голос адъютанта.

— Просите, Григорий Антонович.

Высокая дверь распахнулась и в кабинет быстрым шагом с бюваром в руках целеустремлённо вошёл министр внутренних дел.

— Здравия желаю, Ваше Императорское Высочество!

— Здравствуйте, Павел Дмитриевич! Что случилось такого, что Вы так настойчиво добивались этой беседы? Опять волнения на новых концессионных нефтезаводах или вновь созданных конезаводах на Алтае?

— Слава богу, Ваше Императорское Высочество, ни на заводе в Баладжарах, ни в Говсанах, ни у Нобеля на Баиловском заводе ничего экстраординарного не произошло, равно как и на Алтае после последней забастовки всё спокойно. Правда, промышленники особой радости от нового рабочего законодательства не в восторге, но и они вынуждены признать, что выгоднее ввести третью смену в сутки и снизить штрафы, чем после больших стачек выплачивать огромный штраф в пользу казны и неустойку заказчикам.

Напротив, Ваше Императорское Высочество, весть, с которой я был вынужден обратиться к Вам, хотя и весьма неожиданна, но очень приятна.

— Приятна, говорите? Интересно… Давненько мне не доводилось слышать приятных новостей… Я весь — внимание, Павел Дмитриевич.

— Прежде всего, Ваше Императорское Высочество, ознакомьтесь с выпиской из полученного мною вчера секретного донесения и приложенными к ней образцами. Смею заметить, образцы весьма и весьма необычны…

— Ну что же, пожалуй, давайте.

«…Ваше высокопревосходительство, господин министр!..

…Полицией порта Архангельска при попытке тайно проникнуть на судно «Св. Илия-пророк», готовившееся к совершению рейса в Королевство Норвегия был задержан неизвестный с фальшивою паспортной книжкой на имя крестьянина Андрея Петрова. При задержанном было обнаружено… оружие: охотничий нож трёх вершков, а также деньги — кредитный билет в двадцать пять рублей и серебряной и медной монеты на один рубль одиннадцать копеек. Помимо того, в выдолбленных каблуках сапог и шве ворота рубахи задержанного обнаружились прозрачные камни различного размера и веса, в количестве шестидесяти восьми штук, при проверке ювелиром оказавшимися необработанными алмазами.

При интенсивном дознании задержанный показал, что является крестьянином села Верходым Астраханской губернии Павлом Андреевым Бляхиным, рождения 1886 года, членом Российской социал-демократической рабочей партии (он же, согласно агентурным данным — «Красная рубашка», он же — «Корней»), ссыльнопоселенцем в селении Нюрга, что в Якутии, самовольно покинувшим место ссылки… Относительно обнаруженных у него при обыске алмазов Бляхин сознался, что нашёл оные в верховьях реки Вилюй, когда участвовал в качестве помощника в исследовательской экспедиции, начальником которой с дозволения местных губернских властей был отбывший трёхгодичный срок ссылки вольнопоселенец Рудольф Самойлович, также являющийся участником противогосударственной организации Р.С.Д.Р.П. Алмазы арестованный Бляхин был намерен вывезти за границу и доставить в Женеву в распоряжение так называемого «Центрального комитета Р.С.Д.Р.П.» для дальнейшего их обращения в деньги, каковые предполагалось использовать для создания тайных типографий, печатающих подстрекательскую литературу и приобретения оружия для вновь формируемых боевых групп означенной противогосударственной партии…

Задержанный и изъятые у того оружие и ценности согласно Инструкции от 5 мая 1905 года «Об усилении контроля и борьбы с противоправительственными организациями и применении интенсивных средств дознания» переданы для дальнейшего продолжения в распоряжение Третьего отделения Собственной Е.И.В. Канцелярии»…

— И что из того, Павел Дмитриевич, что пойман очередной беглый ссыльный? Слава богу, Сибирь велика, всегда можно и подальше Якутии законопатить. Этим должны озаботиться господа жандармы, а вовсе не регент Престола.

— Ваше Императорское Высочество! Дело не в арестованном Бляхине, а в тех алмазах, которые были при нём обнаружены! Получив образцы, я обратился за консультацией в фирму Фаберже, где были очень озадачены. Мне сообщили, что эти камни — от двух с половиною до тридцати шести карат — крайняя редкость в России, а если они найдены примерно в одном месте в таких количествах, то это значит лишь одно: в месте обнаружения существует очень богатое месторождение алмазов.

— Продолжайте, Павел Дмитриевич, теперь Вы меня заинтриговали…

— Слушаюсь, Ваше Императорское Высочество. Итак, речь может идти о залежах, подобных южно-африканским, ради овладения каковыми, как всем прекрасно известно, и происходили не столь давние войны англичан с трансваальскими бурами. Таким образом в верховьях никому не известного Вилюя лежат под землёй богатства на десятки, а возможно, и сотни миллионов рублей.

— Интересные перспективы. И что Вы хотите предложить?

— Можно открыть в тех местах новый рудник наподобие Нерчинских, где каторжане…

— Экий Вы, Павел Дмитриевич, суровый человек! «Каторжане»… Это сколько же потребуется этих самых каторжан? Они ведь не с неба сваливаются: новоосуждённых, слава богу, в Империи не так уж и много, а те, кто уже отбывает наказание, давно распределены: кто на Сахалине, кто в Нерчинске, а большинство, как Вы же сами мне докладывали, занято на прокладке новых веток железных дорог, в основном к нашим западным границам и по Сибири. Ведь так?

— Точно так, Ваше Императорское Высочество…

— Впрочем, и им дело найдётся. Как помнится, в ту самую пресловутую Якутию другого пути, чем по рекам, нет?

— Совершенно верно, только реками: летом лодками, а зимою — по льду санями.

— Вот и озаботьтесь тем, чтобы выделить в распоряжение Министерства путей сообщения новоосуждённых работничков: придётся нам туда железную дорогу прокладывать и какой-никакой город на Вилюе строить. А алмазы пусть старательские артели добывают — скажем, из пятнадцати процентов от добычи.

— Так ведь воровать будут…

— А уж это, господин министр, Ваша забота. Кто на этом пойман будет — пусть продолжает камни добывать, но только уж под крепким караулом и в цепях…

Что до сравнения этих алмазов с трансваальскими — так ведь Россия — не Трансвааль и Якутия — не Кимберли. Любому, посягнувшему загребущие ручонки пообобьём, коли надо!

Металл и кровь

Приисковые порядки

Для одних хозяев сладки,

А для нас горьки.

Песня приисковых рабочих.

Двадцать пудов в год. Триста двадцать килограммов. Каждый килограмм — это сто шестьдесят две с половиной тысячи рублей. Шестнадцать тысяч двести пятьдесят маленьких золотых монеток с бородатым профилем покойного батюшки ныне царствующего Государя Императора Алексея Николаевича. Или же — увесистый мешочек тяжёлых беловатых окатышков металла. По шесть-семь мешочков в неделю вывозили хорошо охраняемые курьерские тройки с Кытлымских приисков. Еженедельно по миллиону рублей золотом падало на счета британских совладельцев концессии. Хорошие деньги, ничего не скажешь. Имея такие деньжищи, можно многого достичь в коррумпированной Европе.

Мчится тройка новым Кытлымским трактом. Давно уже отстучали железные шины по брёвнам семивёрстной Драговой гати, разбрызгивают дорожную грязь подковы скакунов полудюжины стражников. Колотят землю копыта, весёлым звоном бубенец разливается.

Вылетает тройка на дощатый мост над оврагом. Вот сейчас минует его — и покатят колёса деревянными солнышками к западу, с каждой верстою приближаясь к господам концессионерам, безраздельным владетелям всей кытлымской округи на неделю пути и всех приисковых работников с чадами и домочадцами. Небось, рады будут хозяева очередному кушу миллионному!

Вдруг сменился весёлый перестук древесным треском. Лопнул под тяжестью повозки настил подпиленный и рухнули с десятисаженной выси на дно заросшего оврага и тройка лошадей, и возок с кучером и обоими седоками.

Из кустов подлеска на противоположном краю оврага по стражникам, осадившим лошадей у разрушенного моста в два ружья плесканула волчья картечь. Те прянули вобрат, срывая висящие за спинами «винчестеры». Звонкие голоса американских магазинок переплелись с солидным громыханием двустволок тульской работы.

В глубине же оврага пара разбойных людишек, побив топорами ошеломлённых падением курьеров, уже уносила в своё тайное укрывище плотно прошитый опечатанный мешочек, в котором шуршали тяжёленькие беловатые окатыши…

* * *

— Потрудитесь объяснить, Павел Дмитриевич, что же это делается-то в России-матушке? Отчего я, регент и наставник Государя, ответственный перед Господом Богом за всё, происходящее в державе, вынужден — из газет, это же надо: из газет! — узнавать о том, что из Империи еженедельно вывозят миллионные суммы в благородном металле. Мало того: находятся эдакие «дубровские», с лёгкостью экспроприирующие эти огромные деньги? Отчего газетные щелкопёры выполняют роль и моих секретарей и ваших: ведь это Вы мне в первую очередь обязаны были доложить о таком экстраординарном разбое, раз уж не докладываете о господах англичанах, беззастенчиво грабящих недра страны. Я запросил отчёт графа Коковцова по министерству финансов и Владимир Николаевич весьма оперативно предоставил таковой. И знаете, что из оного отчёта следует? Господа британцы вложили в освоение кытлымских приисков менее 120 тысяч рублей и уже к концу 1905 года не только стократно окупили затраты, но и решили создать в округе свой удел, не подчиняющийся никаким российским законам и порядкам!

Набранные отряды стражников терроризируют рабочих приисков и всё местное население, администрация приисков, мало того, что под всеми видами обсчитывает людей, так ещё и монополизировала, подмяв под себя, всю тамошнюю небогатую торговлишку!

И вот вам результат: крупнейшие газеты пишут о кытлымском ограблении, о каких-то беспорядках, чуть ли не новом «Медном бунте», о каких-то бессудных расстрелах! А министр внутренних дел Российской Империи никак не удосуживается довести до русского регента, что же, чорт возьми, твориться в стране, вверенной попечению упомянутого регента!

Итак, Павел Дмитриевич, я Вас внимательно слушаю: что за бунты такие в Сибири-матушке происходят? Оттуда ведь и ссылать особо некуда…

— Ваше Императорское Высочество! Да, в кытлымской округе недавно происходили волнения рабочих. Но всё далеко не так опасно, как расписали газетчики.

Прежде всего, прииск был взят в концессию ещё при покойном Государе Николае Александровиче на совершенно официальной основе. То, что при оформлении сделки время безраздельного его использования было прописано не в три года, а в пятьдесят лет — это явная бюрократическая ошибка…

— И уж, конечно, за эту «ошибку» кто-то точно получил немалый прибыток: не рублями, так «борзыми щенками»! Извольте приложить старание для выявления сих персон и привлечения оных к ответственности!

Впрочем, прошу Вас продолжать.

— Слушаюсь, Ваше Высочество! Относительно же беспорядков мне донесли следующее: после столь дерзкого ограбления владельцы приисков не пожелали нести убыток и отдали распоряжение об увеличении вдвое нормы добычи платины в ближайшие два месяца. Рабочие Кытлыма, подзуживаемые смутьянами, которых возглавил некий «Комитет» под руководством инженера Дидковского, оказавшегося законспирированным социал-демократом большевиком, решили объявить стачку. Выработав свои требования к администрации, забастовщики демонстративно устроили шествие с красным флагом для их вручения. Однако приисковая администрация, связавшись по телеграфу с владельцами, навстречу шествию выслала отряд приисковых стражников, каковые открыли винтовочно-револьверный огонь по толпе. В результате погибло двадцать рабочих, около сотни были ранены пулями и покалечены в возникшей панической давке. Трое выявленных членов «Комитета», схваченных вместе с несколькими рабочими-забастовщиками стражниками были повешены. На приисках объявлен полный локаут.

— Да уж… Весёлые дела творятся в империи Российской. Одни устраивают шествия с красными флагами, другие считают себя вправе бессудно казнить российских подданных по приказу из Лондона…

Заигрались, смотрю. Пора бы унять!

Завтра же утром у меня на столе должен лежать полный список всех нарушений русских законов, совершённых иностранными предпринимателями лично либо по их прямому указанию. Полагаю, к вечеру завтрашнего дня на внеочередном заседании Совета министров нам удастся выработать основные положения указа об ответственности сих лиц. Если уж у нас нет возможности дотянуться до них самих за границей, придётся вводить проскрипции на всё имущество таких преступников и их счета в российских банках.

Что до недовольства иностранных правительств, так что же: вольно было их подданным пакостить в России, по вине и кара!

* * *
Сербо-болгарский союзный договор от 13 марта 1912 г.
(извлечение)

Статья 1: Царство болгарское и королевство сербское гарантируют друг другу государственную независимость и целостность их территории, обязуясь… прийти на помощь друг другу всеми своими силами в случае, если бы одно из них подверглось нападению со стороны одной или нескольких держав.

Статья 2: Обе договаривающиеся стороны обязуются точно так же прийти на помощь друг другу всеми своими силами в случае, если какая бы то ни было великая держава сделает попытку присоединить, оккупировать своими войсками или занять, хотя бы даже и временно, какую-либо часть балканских территорий, находящихся в настоящее время под властью турок, если одна из договаривающихся сторон найдет подобный акт противным своим жизненным интересам и сочтет его за casus belli…

* * *

«БОЖИЕЙ МИЛОСТИЮ

МЫ, АЛЕКСЕЙ ВТОРЫЙ,

ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ

ВСЕРОССИЙСКИЙ,

ЦАРЬ ПОЛЬСКИЙ, ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ФИНЛЯНДСКИЙ.

и прочая, и прочая, и прочая.

С великим прискорбием извещаем всех верных Наших подданных о том, что 28 сего сентября корабли военного Его Величества Султана Оттоманского флота безо всякого на то повода с Русской стороны бомбардировали Русские кварталы в порту города Варны, от каковой бомбардировки погибли и понесли раны и увечья множество Российских подданных, была уничтожена и повреждена их движимая и недвижимая собственность и собственность Российской Империи, такоже и собственность Болгарская, принятая Россией в аренду. Кроме того, у причалов был артиллерийским огнём обстрелян и повреждён Нашего флота миноносец?272, команда коего осуществляла ремонтные работы в котлах.

По получении известия о сем злодеянии Регентом Российской Империи от Нашего имени была отправлена Нота Его Величеству Султану. Однако же Нота сия Высокой Порте к означенному в ней времени осталась безответною.

Поелику же безответно Империи Российской и подданным её сносить урон невместно, то по совещанию с Регентом м Государственным Советом Российской Империи и по благословению Святых отцов Наших было признано за необходимое объявить Его Величеству Султану, что с 18 часов 00 минут по среднеевропейскому времени 29 сего сентября Российская Империя считает себя в состоянии войны против Блистательной Порты.

Дабы ускорить дело одоления супостата Мы повелеваем:

— Морским силам Чёрного моря и войскам Одесского, Киевского и Кавказского военных округов находиться в состоянии полной боевой готовности;

— Начать мобилизацию запасных первого разряда в центральных и южных губерниях Нашей Империи;

— Ополчить Всевеликое Донское, Верное Терское и Кубанское казачьи войска и призвать под знамёна казаков второй очереди;

— Провести мероприятия по мобилизации для военных нужд средств железнодорожного, автомобильного, воздушного и гужевого транспорта на территории южных губерний Нашей Империи;

Дан в Петергофе в 29-й день Сентября в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот двенадцатое, Царствования же НАШЕГО в восьмое.

На подлинном Собственною ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА рукою начертано:

«АЛЕКСЕЙ»

НОТА, ВРУЧЕННАЯ ВЕЛИКОБРИТАНСКИМ ПОСЛОМ РОССИЙСКОМУ МИНИСТРУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

С.-Петербург, 30 сентября/12 октября 1912 года

Господин министр,

Согласно поручения моего Правительства, имею честь сделать вашему прев-ству нижеследующее заявление:

британское правительство считает действия российского правительства по вступлению в войну против Оттоманской империи недопустимыми, так как вышеозначенные действия могут привести к серьёзным негативным последствиям для состояния statuc-qvo в Европе, нарушению системы международной торговли и безопасности для подданных Европейских держав, находящихся в зоне театра боевых действий.

Британское правительство требует от российского правительства немедленного заключения мирного договора с оттоманским правительством и отвода всех русских войск на рубежи государственных границ Российской империи, а флота — в свои базы. В противном случае британское правительство будет вынуждено прекратить все торговые сношения с Российской империей, объявить российскоподданных, за исключением находящихся под защитой дипломатической неприкосновенности, которые находятся на территории Великобритании и колоний интернированными, а также ввести режим усиленной охраны и блокады морских путей сообщения.

Британское правительство предполагает, кроме того, обратиться к оттоманскому правительству с целью побудить последнее принять на себя подобное же обязательство по отношению к Российской империи; само собою разумеется, что таковой же шаг будет предпринят российским правительством.

Примите и проч.

А.НИКОЛЬСОН

* * *
НОТА, ВРУЧЕННАЯ РОССИЙСКИМ МИНИСТРОМ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ВЕЛИКОБРИТАНСКОМУ ПОСЛУ

С.-Петербург, 30 сентября/12 октября 1912 года

Господин Посол,

В ответ на ноту вашего прев-ства от сего числа имею честь, в свою очередь, заявить, что императорское российское правительство считает полезным, поскольку от него будет зависеть, не допускать никакого ущемления прав подданных Российской империи, покушений на их жизнь, свободу и здоровье со стороны кого бы то ни было. Нарушение Оттоманским военным флотом при пиратском обстреле русских кварталов Варны этой прерогативы российского правительства, повлекшее гибель, увечья и лишение имущества подданных Российской империи, послужило casus belli для вступления Российской империи в войну.

Императорское российское правительство считает необходимым напомнить, что таковая его реакция должна воспоследовать в отношении любой державы, нарушающей данную прерогативу.

В случае, если британское правительство продолжит вести неразумную политику в отношении Российской империи и её подданных, императорское российское правительство будет вынуждено денонсировать Конвенцию между Россией и Англией по делам Персии, Афганистана и Тибета от 18/31 августа 1907 г., считая, что своим недостойным поведением британское правительство само развязывает Российской империи свободу действий на этом направлении.

Кроме того, Императорское российское правительство информирует, что в случае вступления третьего государства в войну на стороне Оттоманской империи, оно будет вынуждено провести дополнительную мобилизацию и переброску некоторого числа воинских соединений и частей из Центральных губерний России, Сибири и с Дальнего Востока в Туркестанский военный округ на зимние квартиры, располагающиеся в бассейне реки Аму-Дарья. Кроме того, велика вероятность того, что Императорский Балтийский флот может направить эскадру через Северное море в учебный поход вдоль Атлантического побережья Европы.

Примите и проч.

ИЗВОЛЬСКИЙ

От нашего корреспондента с Балканского театра боевых действий
18-й Северский драгунский полк в сражении под Лозенградом 9–11 октября 1912

В окончательной победе, конница, гони, руби!

Конница займется, пехота не отстанет.

А. Суворов

Совершив вместе с болгарскими пехотинцами на второй день баталии, 10октября, под проливным дождём по бездорожью обходной манёвр у с. Кайвы, драгуны Северского полка не удовлетворились достигнутою паникой в рядах турок, а напротив — вошли в прорыв, и, обгоняя бегущие таборы оттоман, параллельным маршем устремились к древнему славянскому Лозенграду, именуемому безбожными агарянами «Кирк-Килиссе».

В результате этого манёвра атакуемые болгарской Пятой дивизией на позициях севернее Лозенграда таборы III-го турецкого корпуса оказались отрезанными от тылов и лишены сообщения с командованием и подвоза боевых припасов.

Северцы же, продолжив своё движение, на плечах бегущих осман ворвались в город и учинили в нём полный разгром противника. Несмотря на многократное превосходство турок в численности, молодцы-драгуны сумели уничтожить более двух сотен врагов и пленить более полутора тысяч их.

В деле под Лозенградом вновь геройской славой покрыл себя вахмистр Северского драгунского полка Семён Будёный, награждённый крестом Военного ордена за подвиг, совершённый на полях Маньчжурии в 1904 году.

В то время, как основные силы полка были заняты захватом и удержанием Лозенграда, полувзвод драгун под командою вахмистра Будёного устремился в разведку вдоль полотна железной дороги на Баба-Эска. У станции Казаклы среди застрявших в «пробке» составов с бегущими из Лозенграда турецкими войсками Будёный заметил поезд, составленный из классных вагонов. Поняв, что в таком поезде должны ехать высокопоставленные пассажиры, а ежели упустить время, то им удастся ускользнуть из-под удара, храбрый вахмистр скомандовал атаку. Налетевшие вихрем драгуны обратили деморализованную охрану поезда в беспорядочное бегство. Лихость и геройство русских орлов оказались вознаграждены по достоинству: в штабном поезде ими были захвачены два турецких знамени, множество важных бумаг и сам командующий всеми османскими силами в округе Махмуд-Мухтар-паша. При начале панического бегства турецких войск он, не пытаясь даже водворить порядок, одним из первых покинул Лозенград на поезде. Это бегство не принесло ему ни славы, ни спасения — генерал «кучук-килисской твердыни», казалось, вынужден был сдать свою шпагу простому вахмистру из донских степей. Однако и это ему не удалось: при бегстве он попросту забыл в покинутом помещении штаба не только свою саблю, но даже и часы.

Впоследствии все драгуны, бывшие участниками этой лихой атаки были представлены к знакам креста Военного ордена, причём вахмистр Будёный, согласно статуту, представлен сразу к двум его степеням: как за пленение турецкого генерала, так и за захват вражьих знамён!

Тем временем главные силы 18-го Северского полка укрепились вокруг железнодорожной станции Лозенграда и в течении оставшегося дневного времени и почти всей ночи дружным огнём отбивали атаки отчаянно рвущихся из окружения турок. Только к пяти часам утра 11 октября на помощь русским драгунам пробились основный силы 1-й, 4-й и 5-й пехотных дивизий болгарской армии.

Своим геройством наши драгуны и болгарские пехотинцы и артиллеристы вновь скрепили славянское братство и на деле доказали, что для славян, когда они едины и борются за справедливое дело, нет ничего невозможного.

Совсем ещё недавно, накануне войны, германский генерал фон дер Гольц уверял, что для овладения этой крепостью потребуется армия в три раза мощнее болгарской и штурмы будут продолжаться не менее трёх месяцев. На деле же славяне овладели всею местностью менее, чем за трое суток, потеряв при сем лишь около 300 человек павшими и 450 ранеными. Были захвачены огромные трофеи — тысячи винтовок, более ста орудий, двести зарядных ящиков, два аэроплана, два знамени и около двух тысяч семисот пленных, включая двадцать штаб-офицеров и генерала.

Там, среди шумного моря вьётся Андреевский флаг…

Залп… другой — и дело кончено,

Завершился славный бой

Небывалою победою

Для Отчизны дорогой

Моряки дрались героями,

Доказав на деле вновь

Государю и Отечеству

Беззаветную любовь

М. Липкин

4 октября 1912 года русская эскадра в составе броненосцев «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Три Святителя», «Ростислав», крейсеров «Очаков» и «Кагул», гидрокрейсера «Алмаз», а также девяти эсминцев и двух тральщиков вышла из Севастополя курсом на Босфор. В 6 часов утра 5 октября, с открытием турецких берегов, по сигналу командующего Морскими силами Черного моря вице-адмирала Андрея Августовича Эбергарда, державшего свой флаг на «Евстафии», броненосцы «Три Святителя», «Ростислав» и гидрокрейсер «Алмаз», предшествуемые тральщиками и охраняемые эсминцами, отделились от эскадры и направились к Босфору. Остальные суда, имея в дозоре два крейсера, остались в открытом море на ходу, держась против пролива на расстоянии 12–15 миль. Они должны были находиться там, где глубина превышала двести метров, чтобы избежать подрыва на минах противника. При появлении Турецкого флота бомбардирующие корабли должны были отойти к оставшимся броненосцам.

В семь часов утра в десяти милях от Босфора «Алмаз», застопорив машины, начал спускать на воду гидропланы, а оба броненосца продолжили двигаться к проливу. В семь двадцать, когда тральщики подошли к берегу на расстояние около восьмидесяти кабельтовых, береговые батареи открыли по ним огонь, бывший, однако, совершенно не эффективным, так как турки даже не видели, куда падают их снаряды. К семи тридцати, когда гидропланы уже были спущены и готовились к полёту, радист «Алмаза» принял радиограмму командующего: «Не увлекаться бомбометанием, главная задача — разведка». При приближении к турецким укреплениям гидропланы были сразу же обстреляны с батарей ружейным огнём, не понеся, однако, никакого ущерба. Вскоре первый из них вернулся с сообщением, что в устье пролива замечены два миноносца и несколько дальше — броненосец.

Когда русские броненосцы вышли на указанную им дистанцию под азиатским берегом в районе мыса Эльмас наблюдателями были замечены два больших двухтрубных парохода под турецкими флагами, видимо груженые, которые пытались пройти в Босфор, идя полным ходом. Из пролива в это время им навстречу, сигналя прожекторами, вышли два миноносца. Пользуясь отличной видимостью, броненосец «Три Святителя» немедленно открыл огонь с дистанции шестидесяти пяти кабельтовых, причём с третьего залпа достиг попадания, а затем, когда пароходы повернули к берегу, стремясь уйти под защиту батарей Эльмаса, новые попадания вызвали на них пожар. Было видно, как команды спускают шлюпки и оставляют суда, приткнувшие к отмели.

«Ростислав» отогнал миноносцы двумя залпами, после чего они ушли в Босфор. Русский гидроплан сбросил бомбу на эсминец «Самсун», однако она упала в воду в двадцати метрах за его кормой.

Покончив с пароходами, «Три Святителя» в десять тридцать, идя на шестиузловом ходу за тральщиками, открыл огонь по батареям азиатского берега, сначала в районе мыса Эльмас, затем по укреплениям в районе Анатоли-Фенер. Следом шёл «Ростислав» и повторял стрельбу по тем же батареям вслед за окончанием стрельбы головного корабля.

Обстрел азиатских укреплений продолжался до без десяти одиннадцать. По Эльмасу были выпущены восемь трёхсотпяти-, шестьдесят стопятидесятидвух- («Три Святителя») и двадцать двухсотпятидесятичетырехмиллиметровых («Ростислав») снарядов. По наблюдениям с кораблей и аэропланов снаряды ложились хорошо, но степень разрушений определить было невозможно, так как точного прицельного огня из-за лёгкой дымки вести было нельзя, и обстрел производился по площадям. Батареи не отвечали из-за малой дальнобойности своих орудий. К этому времени авиаторы выяснили, что вплоть до бухты Золотой Рог в проливе больших судов нет. Пилотами было отмечено несколько прямых попаданий в батареи, причём в двух случаях произошли взрывы, давшие столбы дыма, окутавшие надолго одну из батарей.

В одиннадцать часов повернувшие на обратный галс броненосцы с той же дистанции обстреляли батареи европейского берега в районе Панас-Бурну, выпустив двадцать четыре трёхсотпяти- и восемь двухсотпятидесятичетырехмиллиметровых снарядов. Пересекая линию пролива, броненосцы отчётливо видели ряд ближайших внутренних батарей там, где не было дымки, но обстрелять их не смогли, так как угол возвышения башенных орудий обоих кораблей был недостаточен. К двенадцати тридцати корабли закончили обстрел, и пошли на соединение к своим силам. С их подходом на флагмане был поднят сигнал: «Поздравляю флот с историческим днём первой бомбардировки укреплений Босфора».

Построившись в походный ордер, русская эскадра отошла на север. Корабли весь день и ночь провели в море, чтобы с рассветом снова подойти к Босфору и повторить бомбардировку.

На следующий день, 6 октября, эскадра вернулась к Босфору. Погодные условия были такие же, но мгла стала ещё гуще, и очертания берегов едва различались. Тем же кораблям и гидрокрейсеру Флагман приказал повторить бомбардировку. На этот раз задание было несколько иное, по семафору было передано на корабли: «План маневрирования тот же, расход снарядов тот же. Цели: «Ростиславу» — батарея на мысе Пайрас, «Трём Святителям» — две батареи южнее Румели-Фенер. В случае обстрела вас батареями разрешается выбить и другие цели».

Одновременно на гидрокрейсере «Алмаз» получили новое задание для пилотов: «Задача: держать пролив Босфор под непрерывным наблюдением, корректировать стрельбу, весьма желательно глубже проверить место стоянки Турецкого флота. Летать только на исправных аппаратах и брать на себя только выполнимые задачи».

В семь десять оба броненосца, сопровождаемые тральщиками в охранении эсминцев, направились в точку назначения. В восемь десять «Алмаз» спустил на воду первый гидроаэроплан, сразу же вылетевший на задание. Однако выполнить бомбардировку противника не удалось. По мере приближения отряда к Босфору стало ясно, что обстрел состоятся не может, так как дымка трансформировалась в густой туман, который к девяти часам настолько усилился, что головной эсминец, шедший впереди тральщиков на расстоянии семнадцати кабельтовых, был едва виден. Подойдя на семьдесят кабельтовых к проливу, начальник отряда убедился, что бомбардировка невозможна, и повернул к эскадре, доложив по радио о невозможности вести прицельный огонь. Продержавшись до вечера перед Босфором в ожидании турецких броненосцев, эскадра направилась вдоль азиатского побережья.

7 октября русская эскадра в очередной раз провела обстрел побережья угольного района Эрегли-Зондулак. Гидропланы бомбили угольные копи. В это время в Стамбул от контрабандистов поступила информация о том, что в Одессе собрано более полусотни судов, на которые грузятся русские войска.

В ночь на 7 октября вышли из Босфора и направились к Одессе турецкие крейсера «Меджедие» и «Гамидие», эсминцы «Муавенет», «Ядигар», «Тамоз» и «Самсун». К восемнадцати тридцати 8 октября отряд был ввиду острова Змеиный, называемого турками «Фидониси». В тот же день поздно вечером эсминцы поставили тралы, за которыми пошли крейсера. Головными шли «Тамоз» и «Самсун» с тралами, за ними на расстоянии пятисот метров «Муавенет» и «Ядигар» с тралом, за ними в четырехстах метрах «Меджедие», и наконец, в семистах-восьмистах метрах — «Гамидие». Скорость хода отряда не превышала девяти узлов. Крейсера находились точно за тралами, как вдруг в шесть сорок утра 9 октября «Меджедие», а затем «Гамидие» подорвались на минах, выставленных подводными заградителями «Краб» и «Сечь» в 15 милях от Одесского маяка. Взрывы произошли с левого борта, в районе носовой кочегарки. Глубина в районе взрывов составляла пятнадцать метров. Крейсер «Гамидие» погиб мгновенно, сдетонировали снарядные погреба, из экипажа спаслось пятнадцать человек. Крейсер «Меджедие» застопорил машины, но по инерции крейсер выбросило на мелководье.

Из-за того, что обречённый на захват русскими, корабль на малой глубине не мог окончательно затонуть, османы приняли меры к уменьшению его боеспособности, выбросив за борт затворы орудий и уничтожив радиостанцию. Эсминцы сняли команду крейсера и в семь тридцать «Ядигар» и «Муавенет» по приказу командира отряда выпустили торпеды для окончательного разрушения крейсера.

Торпеды попали в кормовой погреб, корабль выпрямился, а затем погрузился так, что над поверхностью воды остались торчать только трубы, мачты и верхний мостик. Эсминцы, перегруженные снятыми с бронепалубных крейсеров командами, повернули к Босфору.

8 октября броненосцы «Евстафий» и «Иоанн Златоуст», два крейсера: «Очаков» и «Кагул», четыре эсминца, два тральщика в 7–40 утра вернулись к побережью в районе Эрегли-Зондулак и начали повторный массированный обстрел угольных копей. Выпущено было 80 305-, 100 203-, 320 152-мм снарядов. Эсминцы подойдя к портовому угольному терминалу обнаружили шесть больших двухтрубных, пять малых однотрубных пароходов, уже полностью загруженных. Не спеша экипажи эсминцев приступили к боевым стрельбам. Результат налицо: Османский грузовой флот не досчитался одиннадцати пароходов и двух шхун. В 17–20 Русская эскадра направилась к Одессе.

Прорыв на Царьград

Молоды и славны

В вихрях боевых

Мы достойны лавров

И добудем их!

Н. Живков. «Шуми, Марица»

Вторые сутки на востоке громыхала артиллерийская гроза, рассыпалась горстями чечевица ружейной пальбы, зингеровскими швейными машинами вели прерывистую строчку пулемёты.

Вторые сутки русские солдаты укрепляли участок грунтового шоссе полуверстовой протяжённости, засыпая раскисшую после недавних дождей почву гравием, привозимым за десятки вёрст болгарскими ополченцами на запряжённых волами подводах. Возчики не скрывали сердитого недоумения, да это и понятно: одно дело — возить славным юнакам снаряды и патроны, да ещё провиант (ясное дело — на пустое брюхо много не навоюешь!), и совсем иное — бесполезную в бою щебёнку.

Однако подполковника Кольцова мало трогали и недоумение возчиков, и ворчание приставленных к работам русских стрелков: «Что мы, сапёрами, что ли, служить нанялись? Это у них вон лопата да топор на погонах — пусть бы они и ковырялись!» Периодически приезжавших с колоннами грузовиков пластунам он не терпящим возражения тоном тут же приказывал сгружать оружейные и патронные ящики из кузовов машин в установленные тут же рядом палатки, а самим включаться в работу.

В нарушение всех казачьих традиций, бешметы всех до одного пластунов были из защитной ткани, вместо черкесок с газырями поверх бешметов надеты короткие серые куртки на вате, обувью служили британские рыжие ботинки «джимми» с высокой шнуровкой. Только новомодные папахи-кубанки да дедовские кинжалы на кавказских поясах безоговорочно свидетельствовали, что это — те самые овеянные легендами пластуны-кубанцы, лучшие из лучших воинов, потомки запорожцев и черноморцев, некогда наводивших ужас на стамбульских янычар и усмирявших гордых мюридов Шамиля.

За несколько месяцев до войны есаулу Андрею Шкуре было поручено сформировать Охотницкую Кубанскую пластунскую сотню особого назначения из добровольцев со всего Войска, включая не только состоявших на службе, но и запасных. В течении трёх недель Шкура смог набрать почти двести сорок оторви-сорви-голов и прибыл, согласно приказанию, с ними в Крым, в распоряжение подполковника Кольцова.

* * *

Двухшереножный строй тянулся вдоль «линейки» качинского плаца: ещё пёстро, хотя и единообразно обмундированные в кубанскую форму казаки с номерами различных полков на погонах, некоторые — с медалями за усердие, знаками и и цепочками призовых часов за отличную стрельбу на черкесках.

После доклада есаула увешанному орденами армейскому подполковнику кубанцы напряжённо «тянули стойку», сосредоточенно пытаясь уразуметь, что сулят им такие необычные перемены в привычном порядке течения службы.

— Здравствуйте, братцы-казаки!

— Здрав-жлам-ваш-высок-бродь!

— Государь Император Алексей Николаевич и регент Российской Империи Его Высочество Николай Николаевич соблаговолили возложить на меня обязанности по созданию в Русской армии новой, небывалой ещё воинской части. Вы же, лучшие из лучших, призваны составить костяк первой сотни особого назначения, подчинённой, после меня самого, лишь лично Его Императорскому Высочеству Регенту. Оправдаем же возложенные на нас надежды! Ура, братцы!

— Урра-ра-ра-а!

— Нашей части приказано выделить всё необходимое для решения задач, которые могут быть поставлены перед нами: новое оружие, секретное пока снаряжение, обмундирование. Сотня будет подготовлена для ведения необычного боя — боя особого типа. Никто, запомните, н и к т о не должен до времени узнать, к чему вас готовят. До сих пор войны велись на море и на суше, кораблями, конницей, артиллерией и пехотой. Вы же, подобно небесному воинству Архистратига Михаила-архангела сможете разить врагов Престола и Отечества, спустившись с небес не землю!

— …

* * *

С тех пор у пластунов Охотницкой Кубанской сотни ОсНаз служба не пошла, а прямо-таки полетела. Казаков разделили на полусотни, взводы, отделения по восемь человек в каждом. У традиционно шедших на службу со своей справой, то есть оружием и снаряжением казаков забрали «в казну» старые винтовки и шашки, вместо них выдали новенькие, в прошлом-позапрошлом годах выпущенные с завода укороченные трёхлинейные винтовки казачьего образца. Каждому четвёртому пластуну вручили хорошо себя показавшие в Японскую войну ружья-пулемёты системы Мадсена, лицензию на производство которых Россия приобрела по личному распоряжению Регента, каковые получили официальное название «ружьё-пулемёт образца 1905 года». Пулемётчики, урядники и офицеры помимо обязательных наганов повесили через плечо деревянные кабуры «Зверобоев», они же «русский маузер» — конструктивно переработанная сестрорецкими оружейниками версия знаменитого немецкого пистолета-десятизарядки. Присланные с флота артиллеристы обучали пластунов обращению со скорострельными пятиствольными пушками Гочкиса, каковых было выделено на сотню аж четыре штуки! Грохота от этих флотских «малышек» было немало, но на дистанции прямого выстрела их снаряды не только довольно точно накрывали цели, но и с лёгкостью пробивали деревянные стены и листы котельной стали, что пулей из стрелкового оружия было сделать затруднительно.

Прибывший из Гатчинской Воздухоплавательной школы поручик Котельников был назначен в сотне инструктором и пластуны принялись за овладение спасательным прибором для авиаторов его конструкции. Кипу шёлковой ткани, прикреплённой к верёвкам, упакованную в громоздкие металлические короба, которую казаки прозвали «ангельским горбом», каждый складывал и упаковывал десятки раз, добиваясь аккуратности и автоматизма движений. Купола нескольких «аппаратов Котельникова» были укреплены на двенадцати выносных балках выстроенной у края плаца огромной вышки, которая превосходила высотою даже колокольню гарнизонной церкви. Каждый взвод пластунов раз в три дня в очередь совершал с этой вышки прыжки на землю. Сперва казаки приняли такое приказание без восторга, — ведь это ж вам не с мажары сигать! — бурчали, поднявшись наверх крестились и шептали молитвы, но после благополучного совершения первых прыжков не только успокоились, но большинство стало стремиться всеми правдами и неправдами добиться разрешения на внеочередной прыжок. «Истинно — архангельское воинство!» — как говаривал гарнизонный священник отец Николай.

Но подлинный шок пластуны испытали, когда первые два взвода были выведены к аэродромному полю, где их уже ожидали три громадных аэроплана: «Русский витязь», «Илья Муромец» и его невооружённый «гражданский» собрат «Микула Селянинович», на котором крылатые эмблемы «Русско-Балканских аэролиний» до сих пор не заменили трёхцветными концентрическими кругами Императорского военного воздушного флота.

Первые несколько дней пластуны только тем и занимались, что тренировались в подъёме в аэропланы с оружием и надетыми на спину коробами спасательных приборов и выпрыгивании со всем этим грузом на землю. Когда же весь личный состав сотни научился производить обе эти операции достаточно быстро и с минимальными задержками, на «Микулу Селяниновича» поднялись первые шестнадцать человек для совершения прыжка в небесах. Первым прыгал подполковник Андрей Кольцов, за ним — сам изобретатель прибора Глеб Котельников, третьим — есаул Андрей Шкура. К концу третьего месяца обучения у каждого пластуна, начиная от сотенного командира и кончая последним кашеваром, за спиной было уже по десятку-полтора прыжков из недр завывающего моторами тканево-деревянного аппарата на землю. Действительно, такого в Русской армии, да и нигде в мире, ещё не бывало!

* * *

И вот теперь бойцы Охотницкой Кубанской пластунской сотни особого назначения, прибывшие на грузовиках от самой Стара-Загоры, укрепляли дорогу между Чалтаджой и Гевньели, превращая её полотно во взлётно-посадочную полосу для тяжёлых аэробусов конструкции Игоря Сикорского. Слава богу, что Регент Николай Николаевич делом чести считал господство России и на земле и в воздухе, и ещё полтора года назад на производственной базе Русско-Балтийского вагоностроительного завода было открыто конвейерное производство русских тяжёлых самолётов как для Императорского военного воздушного флота, так и для обеспечения деятельности трансроссийских и трансбалканских воздушных перевозок.

Разумеется, пассажирские билеты на «Микулы Селяниновичи» обходились весьма недёшево, например, перелёт из Петербурга в Киев через Москву обходился аж в двадцать пять целковых, а через Варшаву — в целых двадцать восемь с полтиною, но скорость перемещения не шла в сравнение, да и срочные грузы небольшого веса аэробусами было доставлять гораздо более безопасно и оперативно, нежели поездами или пароходами. Поэтому ежедневные рейсы аэробусов по маршрутам Санкт-Петербург — Москва — Киев — Одесса, Санкт-Петербург — Варшава — Кёнигсберг — Берлин, Санкт-Петербург — Варшава — Киев, Санкт-Петербург — Москва — Нижний Новгород — Оренбург пользовались заслуженной популярностью у состоятельных господ. Совершать полёты в небесах — пусть и на пассажирской скамье, а не за штурвалом небесной машины — стало модным в определённых кругах.

К закату на новенькую полосу стали садиться аэропланы. Первыми, ещё около шестнадцати часов, приземлились два «Альбатроса Др-1», захваченных болгарами на станции Лозенграда ещё в разобранном состоянии вместе с германским конструктором Рентцелем. Заранее приехавшие сюда солдаты русской аэродромной команды быстро откатили к краю полосы и занялись их осмотром и заправкой. Спустя примерно час с севера стали подлетать и приземляться на укреплённую дорогу русские военные «Ильи Муромцы» и Микулы Селяниновичи» «Русско-Балканских аэролиний». Всего до темноты на поле у взлётной полосы выстроились в ряд двенадцать тяжёлых аэробусов — всё, что удалось собрать на юге России и на Балканах.

* * *

«Чуть утро осветило пушки», а также склоны Чалтаджийской гряды, когда длинные тени выдавали позиции турецких стрелков, наблюдателей и артиллеристов, засевших в редутах и других укреплениях, первые группы пластуны ОсНаза по двенадцать человек с оружием и приборами Котельникова за спиной стали грузиться внутрь аэробусов. Спустя десяток минут воздушные корабли один за другим поднялись в воздух, и развернувшись над «аэродромом», направили свой полёт на запад, в сторону линии фронта. Ровно в шесть часов на позициях славян вновь, как вчера и позавчера, грянули орудия, посылая тяжёлые снаряды на головы обороняющихся османов.

Тем временем аэробусы, перевалив горный хребет прямо над турецкими редутами, направлялись по прямой линии в строну шоссе, ведущего на Константинополь. Над городком Хадемкиой «Муромцы» и «Селяниновичи» составили движущийся круг, и из недр каждого аэроплана спиной вперёд стали выпадать кубанцы. Один же «Илья Муромец» начал снижение, явно идя на посадку на поле рядом с городком. Как только он закончил пробег по скошенной стерне, из него выскочили восемь пластунов, таща с собой две пушки Гочкиса, станки для них и упаковки снарядов. Спустя три минуты первое орудие было уже установлено на станке и дало очередь в сторону набегающих от Хадемкиоя турецких аскеров.

Приземляющиеся с парашютами пластуны сбивались в группы, и, ведя плотный ружейно-пулемётный огонь по туркам, перебегали от одного естественного укрытия к другому, сбивая огнём и взрывами ручных бомб системы Кольцова (вот когда пригодилось его маньчжурское изобретение!) растерянных турок и всё больше углублялись в улицы Хадемкиоя.

Развернувшиеся в небе аэропланы тем временем возвращались к месту взлёта, чтобы вновь загрузиться пластунами из Охотницкой Кубанской сотни…

* * *

… На наблюдательном пункте генерала Васила Кутинчева он вместе с генералом Радко Дмитриевым и русским генерал-лейтенантом Брусиловым внимательно следили за тёмно-зелёными солдатскими цепями, упорно продвигающимися под огнём к турецким фортам Гамидие??1 и 2.

Третий болгарский пехотный полк ценой больших потерь сумел прорваться под самое укрепление, но сил прорваться внутрь болгары уже не имели.

— Господин Кутинчев, думается, ваших орлов стоит поддержать огнём тяжёлой артиллерии. Иначе полягут зря все…

— За гаубицами уже послано. Но стянуть артиллерийский кулак раньше полудня никак не возможно: земля раскисшая, упряжки не могут быстро тянуть орудия и зарядные ящики, да и орудийные дворики устроить не успеваем.

— Поздно, поздно будет! Алексей Алексеевич, ведь погибнут же, и успешный перелом боя пропадёт втуне! Вся надежда только на русские войска!

— М-да… Ситуация… Сами ведь знаете, Ваше превосходительство, что русские полки назначены для углубления прорыва и последующий марш к Царьграду! Но, видно, тут ничего не поделаешь. Придётся, как в семьдесят седьмом году под Плевной на штыки идти… Адъютант!.. Скачите к орловцам, передадите следующий приказ…

* * *

36-й Орловский полк прибыл в Болгарию ещё летом, как официально было объявлено, для празднования тридцать пятой годовщины войны за освобождение Болгарии от турецкого ига, вместе с несколькими другими частями, прославившимися в кампанию 1877–1878 годов. В обозах полков везли и устаревшие ружья, и давно отменённую форму времён приснопамятного Императора Александра Освободителя. В каждом месте исторического сражения, начиная от Свиштовских высот на Дунае и до самой Софии русские полки устраивали торжественный парад, вместе с частями местных болгарских гарнизонов проходя торжественным маршем по улицам городов, с которых их отцы выбивали османских захватчиков, пятьсот лет кряду уничтожавших славян. Пройдя всю Румынию, Болгарию, заняв Адрианополь, русские тогда дошли до предместий древнего Царьграда-Константинополя, но вступить в его стены и водрузить над древним храмом Святой Софии православный крест им было не суждено. Напуганные перспективой установления русского контроля над черноморскими проливами и вхождения освобождённых славянских земель в состав Российской Империи, «Великие Державы» Запада — Британская и Австро-Венгерская империи, Франция заставили Александра II остановить наступление и заключить с Оттоманской Портой мирный договор, по которому почти половина болгарских территорий вновь попадала под власть турецкого султана…

С тех пор не раз и не два турки и арнауты учиняли резню среди мирных болгар, сербов и македонцев, оставшихся под их властью, не раз и не два вспыхивали там восстания, которые османы зверски топили в крови. После них сотни свежих могил появлялись на христианских кладбищах, сотни славянских семей бежали на север, чтобы, перейдя черногорскую, сербскую или болгарскую границу, оказаться, наконец, под защитой дружеских штыков.

Пройдя по дорогам Царства Болгарского, русские полки приблизились к природопскому пограничью. Последним городом, после парада в котором 36-й Орловский полк встал на отдых в предместье, стала Стара Загора.

В начале славяно-греко-турецкой войны турецкая эскадра обстреляла порт Варны, часть акватории и несколько кварталов которого по договору 1910 года на тридцать лет были переданы в аренду под военно-морскую базу Военно-морских сил России на Чёрном море. Были жертвы среди русских и повреждения зданий, включая помещение комендатуры базы. На следующий день посланник Российской Империи в Турции вручил турецкой Порте меморандум об объявлении войны. В тот же день русские полки, располагавшиеся на отдыхе у Стара Загоры, получив боеприпасы, двинулись на соединение с болгарской армией, ведущей наступление в европейских владениях Турции. Русская кавалерия успела принять участие в сражении под Лозенградом, пехота же и артиллерия двумя колоннами направились частично к Адрианополю, частично — к чалтаджийским рубежам. Немногочисленные механизированные подразделения — мотоциклетные и автомобильные роты — постоянно застревая в грязи, то обгоняли пехотные колонны, то вновь отставали от них. Более мощные, чем вооружённые пулемётами легковые автомобили, грузовики ухитрялись относительно быстро добираться до позиций болгарской армии, выгружать там грузы или солдат и разворачиваться обратно, чтобы перевезти следующую партию…

* * *

Адъютант Брусилова успел добраться до позиций Тридцать шестого пехотного за полчаса. Получив приказ, орловцы выдвинулись в передовую линию болгарских окопов.

Полковой командир, подъехав с группой ординарцев верхом к окопам, спешился.

— По-о-олк! Штыки примкнуть! Наступление цепями! Направление на редут! Оркестр во вторую цепь! Господа офицеры, следовать в цепи, не зарываться! С богом, пошли!

…Комья серых шинелей выползают на брустверы окопов. Взблёскивают серебром примкнутые штыки солдат и клинки офицерских шашек, золотом — трубы оркестрантов. Вот кто-то первый делает шаг вперёд, подошва сапога скользит по раскисшей земле. Цепь шевельнулась. Шаг, ещё шаг, ещё один… Пошли, вразвалку, оскальзываясь, пригибая головы, качаются винтовки в руках. Навстречу, от турецких фортов, летят, гудят жуками пули… Кто-то скользит и падает головой вперёд…

И вдруг…

Там-там-там-там там-там-тара-там!

Взвивается в небо над окопами, над простреливаемым полем, над идущими цепями звук оркестровой меди.

Новинка сезона, марш Агапкина взмывает над древней славянской землёй:

Наступает минута прощания,

Ты глядишь мне тревожно в глаза,

И ловлю я родное дыхание,

А вдали уже дышит гроза.

Дрогнул воздух, туманный и синий,

И тревога коснулась висков,

И зовет нас на подвиг Россия,

Веет ветром от шага полков.

Кто и когда успел привезти сюда, в действующую армию ноты этого марша? Юный вольноопределяющийся или офицер, возвратившийся в полк из отпуска в России? Авиатор-пилот с «Микулы Селяниновича» или с «Муромца»? Или, может, напел товарищу в Варне или Стара Загоре мелодию в металлическую трубку солдат-телефонист из Одессы или Киева?.. Как знать… Но «Прощание славянки» звучит всё громче, всё пронзительнее и ярче взлетают к небесам его звуки:

Нет, не будет душа безучастна,

Справедливости светят огни.

За любовь, за славянское братство

Отдавали мы жизни свои…

И будто свежим ветром качнуло людей в цепи. Шаг твердеет, ружейные приклады твёрже прижимаются к бедру, взводные начинают вслух отсчитывать шаг: «ать, ать, ать-два-тррри!».

— Знамя — в первую цепь! Снять чехол!

Шитый золотом Спас на хлопающем полотнище кидает гневный взор на укрепления магометан.

Прощай, отчий край,

Где ты, русская земля? Далеко за спиной осталась, как в сказке далека ты — за горами, за лесами, за полями…

Ты нас вспоминай,

Вспоминают сейчас солдат в крестьянских избах и нищих рабочих казармах, кладут поклоны земные перед образами — во здравие рабов божьих, кормильцев и защитников, Иванов, Василиев, Михаилов, Николаев… Сохрани и спаси их, добрый боже!

Прощай, милый взгляд,

Не все из нас придут назад…

Не хранит их. Вот один принял в грудь шрапнельную пулю. Вот второй тяжело осел в грязевой кисель лужи. Третий, белолицый юный прапорщик с заострившимся носом, раскрыв для выкрика рот, вскинул шашку, и тут же, кроша зубы и челюсти в рот ему влетел четвертьфунтовый осколок турецкого снаряда, сорванная с шеи голова отлетела в сторону, а обезглавленное тело, сделав ещё три шага вперёд, переломилось, согнувшись через эфес вонзившейся острием в землю шашки…

Люди гибли. Но ПОЛК шёл. Шёл вперёд, с каждым шагом приближаясь к гибнущим под турецким фортом братьям-болгарам. Шёл, оставляя за спиной мокрые окровавленные холмики в серых шинелях. Шёл, перетекая цепями, падая в грязь и снова поднимаясь. И вот уже двести тридцать шагов до редута… Двести десять… Двести…

— Ура, братцы!

— Ррррааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Рывок в гору по скользоте, в облепленных пудами грязи сапогах и насквозь пропитанных влагой шинелях.

— Ррррааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!

Остатки солдат болгарского Третьего полка, методично выбивавшиеся на выбор турецкими стрелками, подхватываются, и смешавшись с орловцами, мчатся к насыпи. Штыки, ножи, лопатки втыкаются в откос, солдаты подсаживают друг друга на плечи, дотягиваются до амбразур, швыряют ручные бомбы, стреляют… Всё больше солдат оказываются внутри укрепления. Знамя с простреленным ликом Спаса хлопает по ветру на гребне насыпи…

Турки сосредотачивают фланкирующий огонь на захваченном укреплении. Со стороны Хадемкиоя, откуда должны были подойти для контратаки их резервные таборы, раздавались звуки стрельбы, над городом кружили аэробусы, от которых отделялись тёмные точки, через секунды превращавшиеся в белые облачка, плавно опускающиеся в турецкое расположение. Маленькая юркая пара аэропланов то взмывала ввысь над дорогой, ведущей из города к укреплениям, то резко снижались, строча пулемётами и скидывая то ли мелкие бомбочки, то ли пироксилиновые шашки на мечущиеся среди разрывов турецкие войска.

На позициях славянских войск усиливается передвижение подразделений. На расширение прорыва направлен 53-й пехотный Волынский полк. Северские драгуны, оставив лошадей коноводам, вместе со спешенными мотоциклистами занимают окопы Второго болгарского пехотного полка, болгары же устремляются группами в атаку на форт?1. На этот раз потери атакующих гораздо меньше: орловцы вместе с подоспевшими волынцами наносят фланговый удар по засевшим в укреплении туркам.

С северного фланга доносится грохот разрывов, клубы дыма, земли и камней взлетают над османскими укреплениями. Это ведут обстрел из своих шести-, восьми- и двенадцатидюймовых орудий русские броненосцы «Иоанн Златоуст», «Евстафий» и «Князь Потёмкин-Таврический». Ближе к полудню к берегу около Деркоса подошли турецкие броненосцы, которые начали, было обстрел левого фланга болгар и одновременно с этим — и отряда русских кораблей. Но перестрелка длилась недолго: не прошло и часа, как прикрывающие броненосцы русские эсминцы «Лейтенант Шестаков», «Капитан Сакен», «Капитан-лейтенант Баранов» и «Лейтенант Зацарённый», подобравшись вдоль побережья, атаковали турок, увлечённых перестрелкой с «Потёмкиным» и «Евстафием». Торпеды с «Лейтенанта Шестакова» и «Лейтенанта Зацарённого» достигли цели, поразив одни из турецких броненосцев под ватерлинию, после чего тот стал быстро погружаться в воду с усиливающимся креном на правый борт. Впавшие в панику члены его команды принялись лихорадочно спускать на воду шлюпки, лихорадочно стараясь отгрести подальше от тонущего корабля. Два оставшихся турецких броненосца, видимо, поняв, что перспектива лёгкого победного обстрела болгарских войск вооружённых на левом фланге лишь лёгкими полевыми орудиями, подобного тому, который они провели вчера, превращается в перспективу навеки остаться на дне Чёрного моря, развернулись, оставляя своих неудачливых соратников на произвол судьбы и стали уходить мористее. Однако безнаказанно удрать им тоже не удалось: двенадцатидюймовый бронебойный снаряд «Потёмкина» прошил смотровую щель командного мостика броненосца «Мессудие», уничтожив в одну секунду большую часть офицерского состава на этом некогда приобретённом османами у англичан «полуутюге».

* * *

Хадемкиой скрылся в дыму, сквозь который пробивались рыжие всплески огня. Между сложенными из камня дувалами перебегали фигуры людей в серых куртках и синих мундирах, стреляющие друг в друга и перебрасывающиеся ручными бомбами.

Из двухсот с лишним пластунов, вылетевших нынешним утром на своё первое боевое десантирование, в строю осталась едва ли половина. Уже давно погиб от шального осколка своей же бомбы храбрый есаул Андрей Шкура. Давно истощились снаряды у пятистволок Гочкиса — как у первого полувзвода, так и у второго, доставленного со второй волной десанта. Давно уже многие пластуны вместо оставшихся без патронов казачьих трёхлинеек вооружились трофейными винтовками Маузера, а очереди ружей-пулемётов «образца 1905 года» становились всё скупее и реже. Казаки, за счёт лихости, напора и большой плотности ружейно-пулемётного огня сумели прорваться почти к центру городка, и даже в полном соответствии с предварительным планом, найти и уничтожить штаб Абдуллах-паши, но и сами оказались в плотном окружении турецких таборов. Фактически Отдельная Кубанская сотня приковала к себе и связала боем почти все османские резервы, дислоцированные в Хадемкиое и окрестностях.

Сегодня каждый из них был героем. Казаки Семенной и Капуста с двумя пулемётами Мадсена сумели пробиться во двор мечети, подняться на минарет, откуда перекрыли огнём несколько близлежащих перекрёстков. Фельдшер Григорий Сорокин не только оказывал помощь раненым пластунам, но и сумел, наткнувшись на позицию турецкой батареи ручными гранатами и огнём из «Зверобоя» частично уничтожить, а частично разогнать турецких артиллеристов. Развернув одно из орудий вдоль улицы, в конце которой в этот момент поднялась в атаку группа турецких аскеров, он, выполняя обязанности всех номеров расчета, выпустил в атакующих несколько снарядов, чем сорвал вражескую атаку. Сотник Лобода при штурме здания медресе, где находился штаб Абдуллах-паши, сошёлся в рукопашной схватке с тремя османами. Свалив выстрелом из «Зверобоя» аскера, он попытался застрелить и второго, но курок щёлкнул впустую: в горячке боя сотник выпустил весь магазин. Не растерявшись, Лобода выхватил из ножен кинжал, и сумел сразить им второго аскера и турецкого офицера. При этом последний выстрелом в упор тяжело ранил сотника в голову. Подполковник Андрей Кольцов успевал во время всего боя оказываться на самых опасных участках, раздавая команды и лично ведя огонь по противнику из обоих своих «Зверобоев» — и положенного по штату, и из вручённого от имени военного министра Владимира Александровича Сухомлинова за усердие в развитии Императорского военно-воздушного флота и успехи в создании новых видов вооружений, таких, как ручные бомбы, кассетные бомбосбрасыватели и противопехотные нажимные мины. Четырежды ему пришлось поднимать пластунов в контратаку, трижды турецкие пули проходили в миллиметрах от тела, дырявя ткань обмундирования, четвёртая сбила фуражку а пятая раздробила деревянную кабуру «Зверобоя».

И только около трёх часов дня натиск осман ослаб, и вскоре на дороге с восточной окраины города появились эскадроны северцев, которые, спешившись, при поддержке восьми пулемётов, установленных на легковых автомобилях «оппель», начали наступление на Хадемкиой со стороны прорванных Чалтайджийских позиций. Не принимая серьёзного боя, морально сломленные турецкие подразделения, обтекая те кварталы города, которые были заняты кубанцами, начали отступление из Хадемкиоя, и едва сумев вырваться на шоссе, беспорядочной массой устремились к Стамбулу, бросая ранцы с вещами, винтовки и боеприпасы. Надо помнить, что в основе своей турецкие войска, оборонявшие Чалтаджийскую оборонительную линию и Хадемкиой состояли из аскеров, уже переживших разгром под Лозенградом. Второе сокрушительное поражение за месяц окончательно надломило их моральный дух, и главным желанием большинства аскеров стало как можно дальше убежать от фронта, от стрельбы, от этих упорных в бою болгар и бесшабашных русских гяуров. Они мечтали оказаться далеко-далеко: на улицах стамбульской Галаты, а лучше — за Босфором, в Ускюдаре, или ещё дальше, там, где не будет слышно грохота славянских пушек, где не достанут их ни пуля болгарского войника, ни шашка русского драгуна.

И не было теперь такой силы во всей Отоманнской империи, которая сумела бы остановить этот людской поток, повернуть его лицом к приближающимся славянским войскам, заставить их сражаться и гибнуть за город османских султанов и византийских императоров.

Путь на Царьград был открыт…

Турецкий марш

И ведем мы след кровавый в битвах за собой,

Пусть не много нас осталось, мы не дрогнем душой

Марш л-гв Гренадерского полка

Военные действия на русской армии Кавказском фронте начались сразу же по объявлении войны. И почти сразу после первых орудийных залпов и железные и обычные грунтовые дороги Закавказья оказались плотно закупорены.

На юг, к границе, к гремящему фронту шли воинские колонны ранее стоявших по гарнизонам полков и сотен. В спины солдатам дышали заляпанные дорожной грязью лошади обозов, батарей и артиллерийских парков, нервно храпевшие и вскидывавшиеся при рычании и дребезжаньях окутанных клубами газолинового перегара и бронеавтомобилей и автомоторов. Вдоль побережья Чёрного моря к турецким берегам направлялись эсминцы и канлодки, чьи комендоры старательно подготавливали орудия к обстрелу прибрежных османских позиций и встречаемых транспортов под красным флагом с полумесяцем.

Войска сарыкамышского отряда перешли в энергичное наступление на Эрзерум и уже к пятому октября овладели важной ключевой позицией: Кара-Дербентским проходом, что открывало путь к Кепри-кейской позицией турок, прикрывающей узел путей на полпути от границы до Эрзерума. На остальных направлениях части русской императорской армии частью продвинулись на десять-двадцать вёрст за линию границы, частью были вынуждены, перейдя к жёсткой обороне, отбивать ожесточённые лобовые атаки турецких частей и иррегулярных курдских формировании. Нависший над Эрзерумом подобно кулаку сарыкамышский отряд вынудил осман принять самые энергичные меры по сбору резервов с целью отбросить, а по возможности и окружить русские войска. В результате непрерывных боёв сарыкамышский отряд в течении недели был почти лишен в условиях малопригодного для горных условиях транспорта подкрепления людьми и боеприпасами — почти весь парк военных грузовых автомобилей был направлен на Балканский фронт, который Генштаб видел не иначе, как направлением основного удара, а здесь, в Закавказье, снаряды и патроны возили по старинке — вьюками на ишаках и лошадях. Следствием этого стало отступление русских к тринадцатому октября на линию Алакилиса-Ардос-Хоросан-Делибаба, где и началось знаменитое десятидневное «Хоросанское сидение». Вкопавшись в землю и русские и турки в течении десяти дней поочерёдно, по нескольку раз в день, поднимались во взаимно отбиваемые атаки и контратаки. По сути своей это было сражение на истощение: истощение людских сил и материальных ресурсов, но главное — на истощение боевого духа одной из сторон. Потери были огромны. По истечении «Хоросанского сидения» выяснилось, что в сарыкамышском отряде в составе I кавказского и II туркестанского корпусов с приданными частями из пятидесяти двух батальонов и ста тридцати восьми орудий осталось, причём в весьма потрёпанном состоянии, лишь сорок два батальона и восемьдесят четыре орудия. Процент потерь казачьих сотен был меньше, что было связано с тем, что генерал Берхман запретил кавалерийские атаки иначе, нежели в догон бегущего противника.

* * *

На север же и северо-восток, к Тифлису, Эривани и Баку, постоянно прижимаясь к обочинам тех же кавказских дорог, уступая путь спешащим к фронту войскам, тащились опустевшие арбы и двуколки из-под продовольствия и боеприпасов и устеленные реквизированным у курдских или аджарских крестьян сеном повозки с изувеченными «серыми героями — защитниками веры-царя-отечества». Отчекрыженные культяпки, зловонный гной, ещё кровенящие и уже присохшие к ранам повязки, обожженные лица и кровавый чахоточный кашель из простреленных лёгких: можно ли было узнать в этом паноптикуме недавних «солдатушек — браво-ребятушек», первых парней на селе, или бывших щеголеватых «душек-юнкеров»?

И не один десяток раз стягивали фуражки и крестились, проезжая мимо выросших при дороге крестов из узловатых ветвей чинар, нестроевые-обозники:

— Упокой, господи, души новопреставленных рабов твоих. Имена же ты их веси. И прости грехи их вольные и невольные…

Те же, раненые, кому посчастливилось не скончать дни свои на тряской повозке на петляющей среди гор и долин дороге и живыми, хотя и измученными попасть в большой город на излечение, вскоре понимали, что, хотя фронт для них и позади, но мытарства ещё не окончены. Существующая система военной медицины оказалась неподготовлена к хлынувшему потоку раненых. Так, например, в Тифлисе, где был, надо сказать, крупнейший склад медикаментов, военный госпиталь, находившийся на окраине — в Навтлуге — имел всего четыреста коек. Два лазарета: при церкви Архистратига Михаила, относящейся к Тифлисскому военному училищу, и лазарет Красного Креста вообще рассчитаны были на шестьдесят и сорок пациентов соответственно. Разумеется, для раненных господ офицеров всегда находились места в палатах: при необходимости персонал «заставлял потесниться» нижних чинов. Но вот в солдатских палатах с каждым днём становилось всё больше народу и всё чаще в беседах выздоравливающих звучали опасные слова: ещё, может быть, и не крамольные, но уже заставляющие собеседников задуматься. Разговор-то он разговор, дело такое: может и спроста сойти, а может и в непростое дело вылиться…

Так и в палате для выздоравливающих с ранениями конечностей нижних чинов после вечернего обхода табачный дым, слабо вытягивающийся в приоткрытую форточку, окутывал пеленой собеседников.

— Вот ты, Гнат, расскажи, что тебя тогда у той Дели-Бабы из окопа-то понесло под самые «чушки»?[1] Нога лишняя была, или как? Как теперь с раздробленной стопой к своей бабе пойдёшь?

— Да как все, так и я. Авось, ремеслу какому подучусь, чтоб сидеть больше: портняжить, наприклад, аль чоботы тачать. А бабе — ей не нога нужна, а совсем даже другое.

— Нет, ты всё ж скажи, чего полез-то? — никак не отвяжется настырный сосед.

— Чего да чего! Надобно было — вот чего!

— Чего ж надобно-то?

— Да сапоги. Мои-то за те вёрсты, что отмахал до Кепри-кеи, а потом обратно до Делибабы вкрай развалились, только голенище и держало, а подошву уж не знаю, где и потерял. Сами знаете, какова там слякотища: не только подошву — штаны стянуть может — обиженным голосом нудит «добытчик сапог».

— Гха-гха-ха-ха!!! — Грохнула хохотом в два десятка прокуренных глоток палата.

— Ну так вот: а намедни того, как мне увечие получить, к нам на замену покойному взводному Остапову нового прислали, подпоручика. Видно, путь с России-то он всё больше двуколками проехал, сапоги новенькие, только чуть в грязи забрызганы, ясное дело. Вот как засвистели их благородия «в атаку», так, значится, поднялись мы и побежали вниз, на турку. А он, животная бусурманская, по нам палит, как обычно. Смотрю я, подпоручик-то и свалился в воронку. Неладно свалился: головой да туловом вглыбь, а ноги в сапогах-то этих над воронкою торчат, и уж не дёргаются. Тут от пальбы бежать на турку нам стало невмочь, где бежали, там и повалились: лишь бы пули поверх пошли. А бусурман не успокоится никак: начал по склону из мортиров палить, да всё с недолётом. Смотрю я, а взрывы всё ближе к нам встают, какого-то покойника-бедолагу из прежних павших в воздух подкинуло, да в куски: куда голова, куда руки-ноги… Тут уж я смекаю: надоть за сапогами бечь, потому как разорвёт подпоручика покойного — и пропала обувка! Вскочил я, значит, да и побёг к той воронке. Упал рядом, хвать за сапог — ан чую: нога-то дёргается. Видать, не до конца его благородье скончавшись-то. Что было делать? Хочешь — не хочешь, а пришлось его за ноги из воронки вытягивать. Вытянул, рану на груди прямо поверх шинели фуражкой заткнул да ремнём натуго стянул, чтоб не упала, да и поволок пораненного взводного наверх, к траншее-то. Волок-волок, ан турка, пёс, меня с мортира осколком в ногу-то и приголубил. Хорошо, ребята наши уже близко были: не дали пропасть, затащили за бруствер.

— Так тебе, брат, за спасение офицера «Георгий» полагается.

— Да какое спасение! Помер тот подпоручик и фамилию его никто во взводе и не запомнил. Так и похоронили его у штаба полка при сапогах и портупее. Эх, мне бы те сапоги!

— А у нас весь полк к «Георгиям» представили, до последнего казака! — гулко басит рыжебородый кубанец, невесть каким образом сохранивший от изъятия медперсоналом свою затрёпанную и простреленную на рукаве черкеску, на погоны которой он неловко одной рукой вчера нашивал вахмистерские лычки.

— Чем же тот полк такой геройский? Небось, шибче всех галушки ел?

— А ты не смейся, чиха востропузая! Говорю — представили к «Георгиям» — значит, представили. И даже не наш полковник, а морской начальник, контр-адмирал Покровский!

— Тю-ю! Брешешь! Или теперь казакам по крейсеру верхами скакать полагается? Скоро с вас бешметы скинут, да рубахи полосатые понадевают, и будете вы матросы с кынчалами да в папахах!

— Пёс твой брешет, а ты языком ту брехню метёшь! Было нас две пластунские бригады, тысяч так с семнадцать-восемнадцать народу. Посадили в Батуме на транспорта: поболее двух десятков их было, нашу сотню на «Тревореане» разместили. Охрану флотские обеспечили неплохую: на транспорте-то всего оружия — одна пушечка, если наших карабинов с пулемётами не считать. Даже крейсер с нами шёл в охранении: «Прут» называется, а с ним ещё корабли помельче: миноносцы всякие, канонирские — пушкарские, значит, по нашему. Один канонирский всё больше рядом с нами шёл, пока уже далеко не отплыли. Глянул я на него — и аж тепло в груди стало: «Кубанец» ему имя. Ровно бы с земляком повстречались!

Ну вот. А перед тем, как на транспорты грузится, зачитали нам приказ того Покровского: мол, идём в десант порты мухоеданские штурмовать, и какой полк первый из всех себя славой покроет, тому полку дано в отличие будет знамя Георгиевское и все казаки к крестам представлены будут: и живые, и павшие. Сказали нам, что мы, пластуны, первыми в бой пойдём, а уж после к нам на подкрепление целый корпус придёт.

Раз такое дело, плывём мы, помолясь, по морю. Плывём себе, плывём и доплываем до бухты. Как же ж её название? Спрашивал же! А, вспомнил: Чюр мене*!.[2] Перевезли нас матросы на лодках на берег спокойно: только турецкий разъезд раза три стрельнул по нам, да и ускакал. Долго перевозили, часов пять. Под конец дня разобрались мы по сотням, построились, да и пошли, благословясь, куда господь да начальство указывает. Ночь шли, полдня шли, наконец дошли до Атинских позиций. А там уже нам мухоедане встречу приготовили. Добро ещё, что сильные войска у них в других местах были: кто у Стамбула бился, кто у Хоросана. А против нас стал мустахфиз, ополченцы, значит. А нечего было стоять на шляху! Сбили мы этих мустахфизов к ляду с позиции и к полуночи уже Атина была наша.

Отдохнули, сколько начальство дало, да вновь пошли вдоль берега. Идём и думаем: что же подкрепления обещанного нет? Неладом ещё сильный отряд на пути встанет — а нам ни вперёд не пробиться будет, ни назад отступать. И ведь верно: как к городу Ризе подходить стали, по нам мухоедане с орудий как начали крыть! Ну, выноси, Пресвятая Богородица! Что делать? Впереди — басурман, позади — море-океан, а на месте стоять — всяко погибели не миновать!

Вот и пошли вперёд. Да не пошли: полетели как на крыльях! Турок по нам садит почём зря, а снаряды уже за спинами рвутся. Тут он пулемётами ударил. Много казаков там и полегло! Но у турка-то хоть и станковые пулемёты, однако всего с полдюжины, а у нас на каждый десяток казаков по паре ружей-пулемётов, а к ним по четыре магазина на двадцать пять выстрелов каждый! Да и удобнее с таким в бою, сноровистее. Вот и открыли в ответ казачки пальбу не хуже басурманской, сбили с турок спесь. Под это дело мы в окопы ихние и ворвались, а там уж — пошло-поехало. Кого пулей, кого кинжалом достали, кто утекать кинулся, да далеко не утёк: с моря наши эсминцы подошли да из пушек им жару дали. Вовремя флотские поспели — «Дерзкий» и «Беспокойный», а чуть позже к ним и «Пронзительный» подошёл.

Ну так вот: кинулись мы вслед за турками к Ризе. Ан не тут-то было! Басурмане-то, пока мы пешим порядком от той Чюр мене продвигались, с-под Стамбула по морю навпростец несколько дивизий подвезли до Трапезунда, а две из них в Ризе войти успели. Вот и столкнулись мы с ними прямо на улицах вич-на-вич! Ох, и было ж дело! Как дрались, как рвали вражин — это рассказывать бесполезно, да и закрутило меня так, что только в глазах мелькало: что да как — сейчас всё и не вспомню. Помню только под конец: стою у портовой конторы, винтовку трофейную германскую из турка мёртвого выдёргиваю — штык промеж рёбер застрял, а мимо меня наши стрелки пробегают: это Приморский отряд генерала Ляхова под обстрелом прямо на причалы десантом высаживается. Сколько их там потонуло — уже никто и не узнает, царствие им небесное! Но ведь вышибли басурман из Ризе, а через два дня к Трапезунду подступили. Только мы к штурму готовиться начали — а нам отбой. Разведка в город ходила да и доложила, что войск нет, только на рейде транспорты турецкие полузатопленные торчат.

«Что за холера?» — думаем. А генерал-лейтенант Ляхов все полки выстроил, да и говорит: «Молодцы, дескать, вы! Заставили турок от Царьграда войска перебрасывать, чтобы десант наш уничтожить. А флотские наши те корабли мухоеданские с войсками в трапезундской гавани в ловушку поймали, да без малого все и потопили. Так что пришлось туркам город бросать да пешим порядком обратно топать. А почему, спрашивается? Да потому, что пока наши полки в здешнем десанте отвлекающем костьми ложились, да на Кавказе атаками постоянными турецкие резервы к себе притягивали, основной десант из Одессы под Царьградом высадился, и вместе с братушками-болгарами и теми русскими полками, что Чаталджи штурмовали в Царьград вступили, яко же и наши предки при Олеге Вещем половину столицы турецкой на щит взяли. Теперь султан на другой берег Золотого Рога сбежал и перемирия запросил. Так что кресты свои мы заслужили честно, задачу выполнили.

— А где же тебе руку-то прострелили, раз до самого перемирия невредимый прошёл?

— Как это так: «невредимый»? Я же рассказывал уже: в самом начале похода, когда в Чюр мене высаживались, турки раза три по нам стрельнули. Вот моя пуля и нашла кого искала…

— Выходит, ты всё время раненый дрался?

— Ну так. И что с того? Наша доля казачья…

Врата Цареграда

Запомни же ныне ты слово мое:

Воителю слава — отрада;

Победой прославлено имя твое;

Твой щит на вратах Цареграда;

И волны и суша покорны тебе

Завидует недруг столь дивной судьбе

А.С. Пушкин

Обычно поздней осенью Истамбул выполаскивался дождевыми потоками и выдувался резкими порывами ветра. Большая часть жителей города в такие дни всячески старалась избежать непогодь и не высовывало носа за пределы своих квартир и дворов. В редкие же погожие деньки и правоверные и кяфиры, составляющие население столицы Лучезарной Порты запружали тесные городские улицы. Центрами притяжения, разумеется, становились базары, мечети и, разумеется, хамамы. Нельзя представить себе истамбульского жителя, не посещавшего бы эти заведения. Бани в этом городе любили всегда. Менялись времена, на смену византийским термам пришли турецкие хамамы, построенные на фундаментах своих предтеч, апэпархов и протоспафариев — силахтары и эфенди. Но не было в истории Царственного города ни одного месяца, когда бы хотя бы в одном банном зале не собирались люди, собирались не столько для достижения телесной чистоты, сколько для общения друг с другом, культурного проведения досуга и обсуждения множества новостей. Бани Царьграда-Истамбула были островками спокойствия и размеренности в шумных людских водоворотах восточного города.

Но вот уже несколько часов в одном из старейших хамамов города — Чагалоглы — от прежнего спокойно-размеренного течения времени остались только воспоминания запуганного до икоты банщика Рустама.

Ветер гулял по помещениям хамама, врываясь в проёмы разбитых окон. Цветные витражные стёкла вперемежку со стреляными гильзами хрустели на мраморном полу под тяжёлыми каблуками грубых матросских сапог. Вместо напевно-спокойной речи постоянных посетителей хамама под сводами звучали отрывистые команды и многоэтажные «боцманские загибы», запах благовонных масел давно был вытеснен кислой вонью нитроглицеринового пороха. Молотящий сошками по каменному подоконнику пулемёт Максима захлёбывался порывистым лаем, вразнобой рявкали винтовки, чьи тяжёлые пули злобно крошили кирпич стены дворцового комплекса, а иногда с чмокающим поцелуем впивались в появляющиеся в бойницах смуглые лица аскеров султанской гвардии. У двух выбитых дверей, забаррикадированных каменными скамьями и мебелью, устроились замотанные бинтами и полосатыми обрывками тельняшек раненые моряки из второй роты Очаковского морского батальона. Прикрывая подходы к зданию бани, они периодически вели огонь по мелькающим в отдалении аскерам.

Наученные горьким опытом двух атак, после которых на мостовой обеих улиц улеглось до сотни трупов в турецких мундирах, турки вели лишь редкий беспокоящий огонь, который становился всё слабее. И дело не в том, что аскеры этого табора были вынуждены экономить боеприпасы: просто то один, то другой, воровато оглядевшись по сторонам и вслушиваясь в нарастающий грохот приближающегося со стороны Галаты и Золотого Рога боя потихоньку отползал в сторонку и, убедившись, что этот манёвр остался незамеченным, устремлялся к восточной окраине Истамбула. Главным желанием таких аскеров было найти если не лодку, так плот, если не плот — так бочку или бревно, да вообще — любой предмет, могущий основательно держаться на воде, чтобы с его помощью перебраться на азиатский берег пролива — в Скутари. Некоторые из них оставляли прямо на улице оружие, сдирали снаряжение, чтобы было легче плыть, но большинство не спешило расставаться с винтовками: не желая защищать до последнего патрона явно проигрываемое дело султана Мехмеда Пятого, они считали само собой разумеющимся, что оружие послужит им самим как для спасения шкур (проще отнять вожделенную лодку у рыбака грека, нежели просить или тем более покупать её), так и для дальнейшей добычи пропитания — но уже не в качестве воина султана, а в качестве «ночного бека» — разбойника-кочи.

Отсеченные от главных сил русского десанта моряки Очаковского батальона имели весьма вероятный шанс дождаться подхода своих товарищей-пехотинцев, высадившихся второй волной десанта. Однако с той минуты, когда первые шестнадцативесельные барказы с транспорта «Херсон» ткнулись в каменную облицовку берега и десантники, подсаживая друг дружку начали карабкаться на берег, по которому лишь десять минут назад прошёл металлический смерч снарядов миноносцев огневого сопровождения, а в отдалении сотрясалась земля и взлетали ввысь от ударов главных калибров броненосцев камни и балки казарм, морякам пришлось преодолеть уже немало трудных рубежей. И почти каждый рубеж приходилось метить кровью раненых, усыпать десятками и сотнями стреляных гильз и зачастую оставлять там, как безмолвных «линейных» этого наступающего «последнего парада», тела своих товарищей, с которыми лишь немногим больше суток назад вместе шли из казарм флотского экипажа на погрузку к мобилизованным на военную службу доброфлотовским судам.

И всё-таки они пробились почти к сердцу вражеской столицы — сорок два моряка, сорок два добровольца, записавшиеся в только что созданный морской пехоты батальон в первые же дни его формирования после объявления войны. Они были разными: и молоденький матрос второй статьи Мищенко, с Полтавщины, до призыва во флот и не думавший, что когда-нибудь увидит море, и задержанный увольнением георгиевский кавалер Михаил Карпович Булавка, начавший службу еще на ставшем легендарном «Варяге», а весной 1904 года переведённый в Тридцать седьмой флотский экипаж, и кондуктор Владимир Степанов — «гроза разгильдяев», и лейтенант Сергей Гофман — один из немногих флотских офицеров, имеющих Высочайше пожалованные часы с надписью «За отличную стрельбу из пулемёта», и остальные тридцать восемь, которые всё-таки за прошедшие с минуты высадки часы дошли до последнего рубежа атаки, и несмотря ни на что не собирались с него уходить…

* * *

Британцы говорят: «командир на корабле — первый после бога». Это признано аксиомой на абсолютном большинстве военных кораблей мира. Однако бывают случаи, когда «первых после бога» на корабле сразу двое. Это раздвоение происходит, когда построенный для того, чтобы ходить по морям корабль сам становится основой базирования иного корабля, предназначенного покорять воздушную стихию. Так и на переоборудованном в воздухоплавательный броненосец старичке-«Синопе» всеми работами, связанными с эксплуатацией и боевым применением дирижабля «Голубь-морской» заведовал не командир корабля, а лично начальник Воздухоплавательного парка флота Черного моря кавторанг Михаил Большев, сменивший на этой должности принявшего команду над всеми аэропланами и гидроаэропланами Станислава Дорожинского.

Сегодня, впрочем, Михаил Николаевич находился не на палубе «Синопа», а почти на два километра выше — в удлиненной гондоле аэростата в компании двух пилотов дирижабля и четверых флотских офицеров-корректировщиков артогня. Морской ветер, не слишком сильно ощущаемый на палубе броненосца, на высоте усиливался, порывисто ударяя в мягкую оболочку, наполненную гелием и стремясь увлечь с собою «Голубя-М» вместе с его пассажирами. Однако два стальных троса, закреплённых на лебёдках в кормовой части корабля, не давали ветру такой возможности. Тем не менее поднявшийся дирижабль волей-неволей служил неким подобием паруса, из-за чего «Синопу» приходилось постоянно подрабатывать машинами, чтобы избежать ненужного дрейфования и не выкатиться из общей боевой линии. Эта боевая линия выстроилась в четырех с половиною милях от турецкого берега и помимо «Синопа», выполнявшего роль передачи данных корректировщиков стрельбы на более новые корабли состояла практически из всей бригады линейных кораблей. Броненосцы «Князь Потемкин-Таврический», «Ростислав», «Иоанн Златоуст», «Евстафий» и крейсер «Очаков», развернувшись бортами к вражескому побережью, один за другим выплёвывали из стволов многопудовые «чушки» своих главных калибров. Наблюдающие за разрывами в городских кварталах офицеры-корректировщики «Голубя-М», с трудом удерживая на коленях планшеты, торопливо черкали карандашами подсчитывая поправки и сорванными голосами орали в телефонные трубки «комендорские заклинания»:

— Цель шесть! Шестьсот двадцать-четыре триста десять — пехота в укрытии. Ориентир — минарет у казарм! Цель двенадцать на ост четыреста восемьдесят-шесть сто — батарея. Ориентир — зелёная возвышенность!

Эти «заклинания» по проводам мгновенно достигали «Синопа», спустя полминуты начинал стучать шторкой сигнальный фонарь и семафорить флажками сигнальщики с мостика. Корабельные башни в боевой линии начинали доворачиваться, в бронированных внутренностях взвывали электромоторы, поднимающие из погребов снарядные чушки и стаканы зарядов, размеренно, как на учебных стрельбах двигались комендоры, заученными чёткими движениями готовя орудия к залпу и уже через минуту из срезов створов вырывались пламенные пучки, а через секунды сотни килограммов освобождённой из металлических оболочек снарядов взрывчатки взметали в воздух искорёженные тела турецких орудий и обрушивали стены на засевших в укрытии аскеров. Надолго запомнится в Царьграде эта бомбардировка, много лет будут оставаться не разобранными руины бастионов и казарм и незасыпанными глубокие воронки от снарядов главных калибров.

Хорошо видно с вышины, что происходит в горящем городе, где десантники с боями пробиваются всё ближе к восточной окраине. Кавторанг Большев переводит бинокль на дворцовый комплекс. Вот она какая, резиденция султанов, откуда столетиями хищные щупальца расползались по славянским землям! Даром, что называется «Сарай» — на деле настоящая крепость! Ничего, скоро и до дворца-сарая доберёмся… Э, похоже, кто-то уже подобрался к нему, иначе для чего вдруг туркам понадобилось выкатывать эти два орудия не фронтом в сторону наступающих десантников, а направлять стволы на какое-то старинное здание, отделенное от дворцовой стены только площадью?

— Виктор Константинович!

— Есть!

— Взгляните-ка вон туда! Видите орудия на той улице?

— Точно так. Начало Хамам-баир!

— Примите меры к ликвидации!

— Есть принять меры! — и снова черкает цифры карандаш, и снова хрипит голос в телефонную трубку…

Видно сверху и бухту Золотой Рог, в которой корабли огневой поддержки, окружённые водяными фонтанами, почти в упор сыпят малым калибром по противнику. Доброфлотовские пароходы после высадки второй волны десанта уже ушли на север, чтобы принять на борт болгарскую пехотную дивизию и Орловский полк, которым предназначено стать его третьей, решающей волной.

Однако же, похоже, не только русским десантникам предназначено получить подкрепления. По деревянному Галатскому мосту движется на южный берег плотная колонна сине-серых мундиров и не меньше двух батарей орудий. Колыхается в беге штыковой частокол, артиллеристы тянут под уздцы лошадей орудийных запряжек. Всего сотни три метров отделяет передних осман от берега, некоторые уже перехватывают с плеч на руку изготовленные к штыковому бою винтовки. Ещё немного — и вырвавшись на простор синемундирники с воплями «Иншалла!» рухнут стальной кувалдой на спину истекающих кровью в городском бою морских батальонов и стрелков…

* * *

«Умник — в артиллерии,

Щёголь — в кавалерии,

Пьяница — на флоте…»

Так гласит старинная армейская мудрость. Но, разумеется, слова эти — простая шуточная подначка, далеко не всегда соответствующая действительности. И в пехоте были выдающиеся военные таланты — достаточно вспомнить того же Суворова или Драгомирова! И в артиллерии встречались откровенные бездари, и кавалеристы, особенно в армейских боевых частях после минувшей Японской войны стали стремиться к неброским маскировочным расцветкам полевого обмундирования, вплоть до требования окрашивания шкур лошадей белой, вороной, гнедой и рыжей мастей специальной краской защитного цвета «хаки». Что до «флотских пьяниц», то, увы, достоверно неизвестно, были ли среди господ адмиралов, офицеров и кондукторов Российского Императорского Флота и его нижних чинов убеждённые трезвенники, не потреблявшие ничего, крепче простокваши, однако люди, как говориться, «малопьющие» всё-таки встречались. Числил себя таковым и старший лейтенант Александр Иванович Тихменёв, командир миноносца?272. Не то, чтобы Александр Иванович избегал общения с боевыми соратниками в офицерской кают-компании Минной школы Морских Сил Черного моря, однако же и не проявлял особого рвения к возлияниям. А с тех пор, как Высочайшим Указом была объявлена мобилизация, а все черноморцы перешли в боевой режим несения службы, неформальное общение в офицерских кают-компаниях практически сошло на нет.

Так что в боевой поход командир «двести семьдесят второго» вышел с незамутнённым разумом и немалым боевым азартом. В случае удачного десантирования в Золотом Роге на всех участников операции неминуемо должен будет обрушиться поток награждений и повышений в чинах. Конечно, самому Тихменёву вряд ли стоит надеяться на чин капитан-лейтенанта, так как в старшие лейтенанты он был произведён только в минувшем 1911 году, однако весьма вероятным было вручение боевого ордена и получение более значимой должности на флоте: например, старшим офицером одного из крейсеров, а то и броненосцев. Но, однако, чтобы на деле ощутить подобные блага от «честной службы малолетнему царю-батюшке», Тихменёву было необходимо не только принять участие в успешной — обязательно успешной! — операции по высадке десанта и захвату Царьграда-Стамбула, но и живым и желательно невредимым вернуться в родную базу на вверенном его командованию корабле. Корабль же этот, что ни говори, был уже довольно дряхлым, по военно-морским понятиям, «ветераном». Не зря же заложенный в 1894 году миноносец?272 уже два года после капитального ремонта использовался, главным образом, в качестве учебного корабля в севастопольской Минной школе.

Тем не менее в качестве корабля прикрытия десантных судов «двести семьдесят второй» вполне годился. В его задачу входило не подавление вражеской артиллерии — эта роль была отведена главным калибрам тяжёлых кораблей главного ордера, — а огневая поддержка огнём скорострельных пушек высаживающихся на берег стрелковых рот и моряков-десантников. Для этого миноносцу вполне хватало имеющихся на его палубе двух полуторадюймовок и установленного накануне выхода турельного пулемёта. На случай же возможного столкновения с турецкими сторожевыми кораблями надежды возлагались на пятнадцатидюймовый носовой торпедный аппарат (два подвижных однотрубных оставались лишним грузом, так как торпеды были сняты). Конечно, для серьёзного боя с кораблями врага миноносец?272 был мало пригоден, но пока он находился «под крылышком» бригады линейных кораблей встреча с водоплавающим врагом была маловероятна… Не стоит забывать и о том, что к побережью Истамбула в качестве кораблей огневой поддержки десанта направлялись практически все исправные малотоннажные корабли Морских Сил Черного моря. Следствием этого стал поистине губительный артиллерийско-пулемётный огненный ветер, рушивший все прибрежные строения столицы Османской Империи, со стороны которых вёлся хотя бы разрозненный огонь по атакующим русским войскам.

Когда последние доброфлотовские тихоходы, мобилизованные на войну, приняли на борт опустевшие барказы, доставившие на берег десантные подразделения второй волны и ушли к северу, чтобы на траверзе Ак-Бунара принять предназначенные для участия в третьей волне десанта подразделения Третьей болгарской армии, большая часть малотоннажных кораблей — канонерок и эсминцев — ушла вместе с ними, чтобы охранять на походе от возможных атак турецких эскадренных миноносцев.

Осуществлять непосредственный контроль за побережьем и поддерживать десантников остались «Сметливый», «Стремительный» «Строгий» и «Свирепый», а также «номерники» типа «Пернов»: 270, 272 и 273.

Однако бой с противником всё не стихал, корабли русского флота продолжали нести значительные потери. На миноносце?272 уже было разбито шальным снарядом левое орудие, причём погибло трое матросов его расчёта. Расчёт правого тоже был практически уничтожен осколками, но пушка, несмотря на свежие шрамы на металле, ещё была пригодна к стрельбе. Кроме того, осколок другого снаряда искорёжил кожух «максима», в результате чего миноносец остался практически безоружным, если не считать последней торпеды, заряженной в аппарат. Вследствии этого обстоятельства старший лейтенант Тихменёв отвёл покалеченный корабль от берега, имея по правому борту новопостроенный немцами деревянный Галатский мост через пролив. Потери экипажа составили пять человек убитых и семеро раненых, главным образом пострадавших от осколков. Из-за невозможности продолжать полноценный огневой бой и пользуясь тем, что артиллерийский огонь со стороны противника практически стих, подавленный русской корабельной артиллерией, оставшаяся половина команды миноносца в количестве двенадцати человек принялась за восстановление минимальной боеспособности корабля и оказание помощи раненым товарищам.

Невзирая на то, что дым из обеих пробитых осколками труб вонючею чёрной тучей обволакивал весь корпус миноносца, Тихменёв отдал приказ подрабатывать обеими машинами, чтобы избежать дрейфа к северному берегу бухты, пока ещё остававшемуся в руках османов. Поэтому когда на миноносце?272 заметили отступающий из-под Чаталжи турецкий «табор» с артиллерией, который уже начал форсировать Золотой Рог по мосту из Галаты, время на разведение паров и подготовку к атаке терять не пришлось.

Как известно издавна, русский матрос драться не то, что любит, но хорошо умеет… И неважно, что под ногами распалившихся мореманов: утоптанный ли пол в кабаке или корабельная палуба, и кто перед ним противник: случайный ли «стрюцкий», неуважительно отозвавшийся о флотских или весь экипаж вражеского линкора. Если есть враг и силы устоять на ногах и противник находится в пределах досягаемости, ни один уважающий себя русский матрос не будет безучастным. Возможно, подобные мысли возникли в мозгу старшего лейтенанта. Возможно — вспомнились казённые слова Присяги: «…не щадя живота своего до последней капли крови, и все к высокому его Императорского Величества Самодержавству…» Возможно, он ничего не думал, старший лейтенант русского флота Александр Иванович Тихменёв, лишь кисти рук в белых манжетах лязгали рычагами: «Право руля. Так держать. Полный вперёд. САМЫЙ полный вперёд».

И снова — рулевому — так держать! курс — на мост!

Сам выметнулся из боевой рубки, кинулся к уцелевшей «гочкисовке» правого борта, оттесняя неуклюже ворочавшего её забинтованными ладонями подручного комендора Михайлова:

— Кирилл, уйди!

Выдавил спуск, пять стволов пару оборотов крутанулись вокруг оси, швыряя в настил моста полукилограммовые стальные снаряды, разрушающие доски и балки настила — и замерли. Сзади, из-за плеча Тихменева, протянулись руки в бинтах, вставляющие в горловину приемника полную обойму.

Глянул — снова Михайлов. Форменка разодрана до низу, под ней белеется бинт повязки, а слева на груди у «запасного» матроса перекосился Знак отличия военного ордена за Японскую войну.

— Михайлов, уйди, тебе говорят!

А мост всё ближе, ближе…

И крик приказа — уже всем:

— Команде покинуть корабль! — и — полушёпотом — выплывайте, братцы…

Трое или четверо занятых до того приборкой моряков выполняли команду не рассуждая: старой службы, вышколенные за пять годиков на царёвых кораблях, приученные не рассуждать, а исполнять. Остальные — призванные недавно по мобилизации бывшие «запасные», отслужившие своё когда-то: кто пять, кто семь лет тому назад мужики — не успели… Кто-то кинулся к талям — спускать шлюпку. Кто-то побежал в кубрик, вытаскивать лежавших там раненых товарищей.

А Михайлов — всё стоит. И снова в руках — приготовленная обойма:

— Не мешай драться, вашбродье… — с хриплым клёкотом из горла.

Ещё длинная очередь — на все снаряды!

— Удрать хотите, шкуры? Ху.!

Они умерли быстро.

Александр Тихменёв при ударе не удержался на ногах, и, перелетев через леер мостика, устремился силою инерции вперёд. Полёт его длился лишь миг: разорвав тужурку и сорочку в грудную клетку ворвалась трёхвершковая щепа мостового настила.

Матрос первой статьи кавалер Кирилл Михайлов, падая, ударился виском о край орудийной тумбы и лишь потеряв сознание, выронил из забинтованных рук снаряд.

Миноносца номер двести семьдесят два не стало. Не стало и полутора пролётов свежепостроенного германцами Галатского моста. А в облаках жгучего пара и в солёной воде Золотого Рога канули, как не жили, русские моряки и пять или шесть дюжин оттоманских аскеров.

…А на захваченном уже берегу лежали, в ожидании эвакуации, раненые матросы-десантники и пехотинцы, вслушиваясь в залпы корабельных оружий и всё удаляющуюся к центру вражеской столицы винтовочно-пулемётную трескотню…

Зарево Пенджаба

Англичане отняли у нас землю -

Но мы прогоним их…

…Мы сотрём вас с лица земли,

Как корова слизывает траву, -

Вы нас никогда не победите».

Народная песня белуджей

«Хороший пулемёт придумали «сахибы», ничего не скажешь. Вернее сказать, не столько сами придумали, сколько попытались довести до ума максимовскую «игрушку». Или мне, как «немцу» надо говорить «машиненгевер»? Надо же, какая чепуха лезет в голову-то… Однако же голову-то как раз лучше бы не слишком высовывать: хоть «облегчённый виккерс» и имеет эффективную дальность пальбы в тыщу двести шагов, однако же пули-дуры летят втрое дальше, хоть и неприцельно. А голова-то одна, другой, запасной, в сакмах не хранится.

Однако же не прошло и полминуты, как томми выпустили непрерывную очередь на всю ленту — и заткнулись. Видать, номера-то молодые, в бою не бывавшие, вот и занервничали. Да как не занервничать, когда несётся на тебя тысячная лавина размахивающих клычами конных дикарей? Вот и не выдержали нервы сахибов. А от беспрерывной стрельбы на дальнем расстоянии толку мало: пулемётом надобно в упор наступающих «брить»-то… Так что хоть и упало наземь десятка два атакующих, да вдвое больше раненных лошадей на камнях бьётся, но основная масса уже на 450–500 шагов к цепям в хаки приблизилась.

Пока перезарядят, пока прицел новый возьмут пулемётчики — ан огланы из Племён уже перед носом будут…»

Худое лицо озарила улыбка и отблеск южного солнца мазнул по стёклышкам пенсне. Неровный треск ружейной пальбы английских СМЛЕ смешивался со всё нарастающим «Алла!», вскриками раненных и грохотом тысяч копыт, потом снова кротко татакнул пулемёт и захлебнулся: первый номер подавился стальным клинком шамшира, рассекшего покрытую лишь тропическим шлемом голову незадачливого уроженца Уэллса или Ноттингемшира…

Яростная двадцатиминутная рубка завершилась так же резко, как и началась. Что поделаешь: с тех пор, как местные британские отряды, набранные из сикхов начали один за другим переходить на сторону повстанцев, англичане постарались как можно скорее передислоцировать оставшиеся батальоны в глубь Индостана, к Мадрасу и Бомбею. Таким образом противостоять надвигающимся отрядам белуджей и повстанцев-сикхов в Пенджабе могли лишь девять тысяч белых английских солдат и полторы тысячи гуркхов. И надо сказать: держались они весьма достойно. Отходили, но организованно, постоянно «огрызаясь» арьергардными боями заслонов, самоубийственными кавалерийскими наскоками и артиллерийскими налётами, когда одна-две батареи, встав на позиции за речкой или оврагом, делали несколько залпов по отрядам противника, движущимся походным порядком и тут же срывались с места, завидев атакующую конницу белуджей.

За полтора месяца боёв отрядам Абибулла-Хана удалось захватить только одно британское тринадцатифунтовое орудие с зарядным ящиком. Эта пушка стала пятой в артиллерии Племён. Остальные четыре австрийских гебиргсканоне М99 были доставлены Абибулла-Хану ещё в Афганистане ещё полгода тому назад, в те же дни, когда в ханском окружении появились «германский» мушавер Михель фон Вельддроссель с несколькими обученными по-европейски военному делу пуштунами и индусами, которые, несмотря на то, что пытались показать знания свежеизученного немецкого языка, периодически вворачивали речевые конструкции, услышанные на плацу тифлисского военного училища. Впрочем, явственно было, что и этот «командный» язык им вовсе не родной, так что единственным, с кем фон Вельддросселю можно было отвести душу после того, как новоявленные «офицеры» разъехались по своим отрядам, оставался Мирза-Хаджи, всеми уважаемый мухаддис родом из Баку. Только в его шатре мушавер-хауптман Михель фон Вельддроссель мог расслабить нервы и на час-другой вновь стать капитаном Михаилом Гордеевичем Дроздовским, выпускником Академии русского Генерального штаба.

Сказать, что им была противна необходимость постоянно жить под чужой маской, скрывать не только своё имя, но и своё Отечество, тайно готовить почву для будущей войны в «мягком подбрюшье» Британской империи — значило не сказать ничего. Однако же каждый помнил те аудиенции, которых удостаивал их Регент в присутствии юного Государя Алексея Николаевича и те доводы, которые звучали приказом: «России нельзя вступать в большую европейскую войну. Нельзя ни на чьей стороне. Неважно, кто победит в сражениях: в любом случае и побеждённые и победители будут крайне истощены, а сливки снимут страны-нейтралы вроде Швеции или Северо-Американских Штатов. Кроме того, мы и не можем встать на сторону ни одного из противоборствующих ныне политически, а завтра — милитарно союзов. Германия связана теснейшей дружбою с исконно враждебным нам и всему славянскому миру Австрией и Турцией. Британия же и Франция после возвращения нами в государственный доход кытлымской платиновой концессии, по которой Лесли Уркарт с компанией ежегодно грабительски вывозил платины более чем на пятьдесят два миллиона рублей золотом брызжут ядом, но готовы терпеть Россию в союзниках… Однако лишь в качестве поставщика пушечного мяса!..

И если сегодня в случае столкновения лицом к лицу Российская Империя способна противостоять германо-австро-турецким силам, то ни поддерживать английские интересы ни отражать английские войска нам сегодня не под силу. Потому-то, господа офицеры, и было принято решение стравить между собой британского льва и прусского орла, позволив им перегрызться между собою. Медведь же российский останется поглядывать на драку со стороны, постепенно сосредотачиваясь и наращивая мускулы. Но схватка эта должна начаться как можно дальше от европейских границ Империи, на юге континента, там, где противники не способны кинуть в бой значительные силы. Посему отныне и до особого распоряжения одни из вас наденут личину германцев и отправятся подготавливать схватку в Индии, другие же под маской британцев отправятся с той же миссией в Зюйдвестафрику. Мы надеемся, что все вы избегнете гибели и ранений на протяжении вашей миссии. Если же суждено случиться несчастью, то знайте: ваши родные не будут оставлены нашей заботой: ведь даже такая жертва несёт в себе спасение сотням тысяч русских воинов, которые не падут на поле брани в угоду извечным врагам России. Ступайте же. С Богом!»

…Видно, Там, Наверху, и вправду кто-то помогает «Михелю фон Вельддросселю»: за последние полгода его миновали все вероятные и невероятные несчастья (разумеется, не считая дизентерийной болезни, приключившейся от здешней нечистой воды). «И холод и сеча ему ничего» — как про Дроздовского было сказано! А ведь сколько было ситуаций, когда избегнуть неприятностей мушаверу Абибуллы-Хана удавалось лишь за счёт крепких нервов и отчаянной храбрости! Довольно вспомнить день, когда случайно наскочив с несколькими конвойцами на стоянку сикхского пехотного батальона, «Михель-эфенди» ухитрился не только не погибнуть в схватке — её он просто не допустил — но и с помощью красноречия и немалого количества золотых пятимарочных монет (изготовленных отнюдь не в Германии, а в мастерской лучших нахичеванских «блиномесов») убедил сикхов примкнуть к наступающим отрядам белуджей. Жаль однако, что поднявшие знамя восстания сипаи напрочь отказались покидать вслед за конницей ставшую уже привычной округу, а занялись планомерным захватом и «очищением» от представителей британской администрации близлежащих селений и усадеб. Вскоре стало известно, что и в других местах начали вспыхивать восстания против англичан: золото и тайно доставленные германские винтовки попадали в руки людей, чьи сердца уже давно кипели от чёрной ненависти к белым сахибам. Сто тридцать лет Британия выдавливала по капле кровь Индостана. И стоит ли удивляться тому, что в Индостане за полтора минувших месяца побежала весёлыми ручейками кровь англичан?

Британцы дрались достойно. Вот и эти, лежавшие сейчас на пыльных камнях изрубленными мешками — всего лишь полурота с пулемётом — успели если не остановить, то задержать лавину тех самых горцев, которые неоднократно уже поднимали восстания, наносившие серьёзные удары по британскому владычеству. Теперь же, имея поддержку извне, современное оружие и толковых военных советников, Племена просто не могли, да и не желали ограничиваться мелкими «укусами». Позади них осталось несколько мелких городишек, а впереди, всего в четырёх тысячах шагов от уничтоженного английского заслона спешно закрывались за последними беженцами ворота древнего Лагора…

«Ну что же. Лагор так Лагор. Измаил помощнее был, да и тот ведь взяли!» — Михаил Гордеевич Дроздовский улыбнулся своим мыслям, одёрнул рукав халата, и, сняв пенсне, принялся тщательно протирать его концом зелёного кушака.

Венгерская искра

Divide et impera

Латинский афоризм

Немалые суммы направлялись из бюджета Военного министерства России на создание и поддержку так называемой «независимой прессы» за пределами Российской Империи, в первую очередь в габсбургской монархии. Официально это не афишировалось, но постепенно нарастало воздействие множества публикаций в венгерской прессе о «былой славы народа», «несправедливости подчинения мадьяр немцам», «отказе императора возложить на себя железную корону святого Иштвана — венец Венгерского королевства» и прочих подобных темах. Вскоре на будапештских улицах у фрондирующих молодых людей стало чуть ли не хорошим тоном насвистывать мотив «Марша Ракоци» и «Песни о Лайоше Кошуте» Бартока в десятке шагов от полицейских, причём те — тоже, главным образом, мадьяры — лишь усмехались в усы, делая вид, что поражены внезапной тугоухостью.

После окончания Балканской войны её последствия для экономики Австро-Венгрии были разрушительны. В итоге войны проигравшей стороной оказалась не одна только Турция, но и Австро-Венгрия, которая была посрамлена и унижена. Впервые за всю историю европейско-османского противостояния балканские проблемы были решены без непосредственного участия империи Габсбургов. Авторитету ее как великой державы был нанесен ощутимый урон. Еще больше пострадал престиж империи в глазах собственных подданных, особенно славянского происхождения. Жгучее чувство униженности и бессилия испытывала, пожалуй, вся верхушка империи. Кроме того, всем стало ясно, что с захватом Стамбула Россия не только взяла под контроль Проливы, но и вышла в подбрюшье Австро-Венгерской империи. Войны же с Россией в Вене боялись и не хотели… А из-за прекращения торгово-экономических связей с традиционными балканскими рынками приходили в упадок или разорялись целые отрасли промышленности, в частности текстильная, закрывались фабрики и заводы. Единственной отраслью, выигравшей от Балканской войны, была индустрия вооружений. Война вызвала радикальные изменения в структуре и в механизме функционирования целых отраслей промышленности, транспорта, сельского хозяйства. Чрезвычайные законы Австро-Венгрии от 1912 г. об исключительных мерах и военных поставках вступили в силу вскоре после их принятия. Эти законы создали правовую базу для вмешательства государства в экономическую жизнь и вообще в жизнь общества: регулирование цен на продовольствие, сырье и централизованное распределение, регулирование военного производства, принудительный труд, ограничение прав и свобод граждан империи.

В сёлах поднимался ропот против постоянно нарастающих процентов на земельные выплаты и высокие налоги. Венгрия, традиционно считающаяся житницей всей империи, из-за административного давления Вены резко подняла объём поставок зерна и мясных продуктов. Однако, несмотря на увеличение нагрузки на крестьян и батраков, основную прибыль получали, главным образом крупные помещики. Кое-где вспыхивали волнения и стихийные собрания крестьян, разгоняемые австрийскими жандармами.

В Государственном собрании Венгрии блистал своими выступлениями об особом пути мадьяр лидер Партии независимости граф Михай Каройи. Одновременно с ростом национального самосознания шовинизм мадьярской политической элиты вынуждал ее упрямо отказываться от каких-либо принципиальных уступок в пользу других национальностей: румын, словенцев, русинов.

В то же время и в Румынии также накалялись страсти. «Потомки римлян» под впечатлением прошлогодней победы соседнего Славяно-греческого Союза над достаточно ещё мощной Турцией вновь открыто стали претендовать на «возвращение в лоно отчизны» Трансильвании, мотивируя это тем, что мадьяр в ней живёт всего около тридцати процентов от всего населения, большинством же являются именно румыны.

Такое «наглое поведение» Румынского Королевства было обусловлено не одними лишь «патриотическими чувствами», но, кроме того, подписанием в Санкт-Петербурге, на «нейтральной территории» тайного соглашения с Болгарией и Сербией о всемерной дипломатической и материально-технической поддержке территориальных притязаний Румынии. В случае войны Румынии против Австро-Венгрии недавние страны-победительницы османов должны были не только поддержать румын морально на международной дипломатической арене, но и провести частичную мобилизацию с демонстративным выдвижением войск к границам империи Габсбургов. Кроме того, Царство Болгарское обязалось поставить для румынских войск часть захваченных у турок трофеев: снаряжения, лошадей, некоторого количества морально устаревших орудий и боеприпасов к ним.

Российская Империя к этому соглашению не присоединилась. Однако вскоре после его подписания с территории Бессарабии через Прут потянулись обозы с продаваемыми Военному министерству Румынского Королевства по весьма приемлемой цене патронами, сёдлами, различными продуктами, пригодными для долгого хранения во фронтовых условиях: консервами, вяленым мясом, солёной рыбой, мукой, крупами…

В ответ на мобилизацию румынских войск, начатую 12 апреля 1913 года. император Франц-Иосиф повелел отмобилизовать запасные части венгерского гонведа, что должно было составить прочти 32 тысячи штыков. Престарелому монарху казалось, что дело не зайдёт дальше обоюдного бряцания оружием на границе: король крошечной Румынии просто блефует, стремясь заставить пойти на территориальные уступки. Заставить?!! Нет, такого унижения Габсбург допустить не мог! Но беда была в том, что антиавстрийские настроения во всех без исключения неавстрийских землях империи уже достигали пика, а живущая «по привычке в прошлом веке» армия не успевала отмобилизоваться. Поэтому, когда почти трёхсоттысячная румынская армия Константина Презана 17 апреля пересекла границу и сбив австро-венгерские заслоны скорым маршем направилась к сердцу Трансильвании, остановить ей оказалось нечем. Гонведы-резервисты*[3] ещё получали обмундирование и оружие или в поездах и в походных колоннах направлялись к границе, а румынские дивизии тем временем в течении нескольких дней преодолели расстояние в 60–80 километров.

Одновременно с этим, согласно договорённостям, начала мобилизацию и выдвижение войск Сербия. Ни Франц-Иосиф, ни его генералы не могли знать, что сербский король издал строжайший приказ: «Ни один сербский войник не должен пересечь Саву! Но и ни один враг да не ступит на её сербский берег!» Встав на границе, не объявляя Австро-Венгрии войны, сербы, тем самым отвлекали на себя значительную часть её войск, причём часть этнически немецкую, как наиболее пригодную для возможной борьбы с обстрелянными победителями осман. Славянские по составу полки австрияки направить на южную границу опасались…

Тем временем в Венгрии к общему недовольству прибавились откровенная враждебность к австрийцам и паническое ожидание «румынского нашествия»:

— Сколько эти немцы из венгров крови выпили, сколько добра да денег на налоги всякие ушло! Кричали: «двуединая у нас монархия! Братскую помощь окажем друг другу!» Знаем мы эту помощь! Вон, деду моему в 1848 году кто руку отрубил? Русский, или, может быть, румын тот же? Нет, австрийский кирасир, будь он проклят! И ладно бы, если б тот с Кошутом или Пётефи вместе бунтовал — так нет, за свинью свою заступался, которую немчура отбирала!

— Да уж, будет «братская помощь» от них, дождёмся! Вон, мамалыжники наступают, а эти сволочи морды наели, да по тылам сидят, только облавы на мужиков устраивают. Кого под пули посылают? Нас, мадьяр, от земли отрывают да спешно к Сибиу гонят! А австрияки за нашими спинами прячутся!.. Вот такая их «помощь»! Не нужны нам такие «братья», без них проживём, верно я говорю, земляки?

И такие речи гудели и гудели повсюду на мадьярской земле… Полнилась чаша, полнилась…

И переполнилась.

* * *

17 апреля в село вошёл и остановился на привал ландверный полк венгерских гусар, направлявшийся на соединение основным силам армии. Около часа гусары отдыхали от верховой езды, поили, кормили, чистили лошадей, подгоняли амуницию. Многие из тех, у кого водились деньжата, не преминули тайком наведаться в местную корчму, чтобы «промочить горло с дороги». Однако вскоре над улочками села зазвенели сигналы кавалерийского рожка, играющие «общий сбор». Спешенные гусары были выстроены на площади напротив сельской управы.

Спустя несколько минут из дверей жандармского управления вышла группа офицеров австрийской военной полиции. Вслед за ними фельджандармы в шлемах-пикельхаубе, которые носили исключительно австрийцы, в отличии от красовавшихся обычно в шляпах венгров, вывели троих связанных людей, одетых в смесь из гражданских вещей и формы гонведа. Руки скручены назад, на лицах засохла кровь, у одного вытек глаз и впалое веко прикрывает окровавленное отверстие в черепе.

Командир полка отдал команду:

— По-о-олк! Смир-на! Сейчас господа фельджандармы приведут в исполнение приговор над дезертирами, опозорившими своим бегством нашу славную армию великой двуединой державы! Герр ротмистр, — обратился он к жандармскому офицеру в мундире цвета бутылочного стекла с красными петлицами и обшлагами — прошу вас, приступайте.

— Ich hеre!

Nun, die Burschen, fьhren Sie dieser ungarischen Schweine zum Baum! Bereiten Sie die Stricke, fьr die Todesstrafe vor![4]

Здоровенный тучный фельджандарм, схватив за шкирку сразу двоих связанных дезертиров, поволок их к растущей неподалёку от корчмы старой сливе, под которой, видимо, в мирные времена посиживали, дымя трубками и ворча на «беспутную молодёжь» сельские старики. Второй немец в чине старшего унтер-офицера уже перекидывал через ветку мокрые верёвки с петлями на конце. С петельных узлов медленно падали в пыль мутные капли мыльной воды. Третий дезертир, тот самый, с выбитым глазом, увидев эту картину, вдруг забился в руках жандарма:

— Люди! Мадьяры! Да за что?! За что это? У меня две дочки без матери растут! Зачем мне, венгру, умирать за немецкое государство? Ааааааааауууууууууэээ!..…….. Не надоооо!!!

Он кричал без умолку всё время, пока фельджандармы волокли его к сливе, ставили на чурбак, накидывали на шею мокрую петлю… Ещё мгновение, команда оберста — командира полка:

— Beendigen Sie![5]

Чурбаки вышибаются из-под ног казнимых. Крик несчастного дезертира обрывается, хрипение, дёргающиеся на верёвках тела, вонь от содержимого самопроизвольно опорожнившихся кишечников…

Строй молчит… Только стиснутые до белизны костяшек кулаки сжимают ремни манлихеровских карабинов. Тишина…

— Es wird den ungarischen Schweinen geschehen, die nicht die Befehle erfьllen![6] — довольно усмехаясь, нравоучительно произносит жандармский ротмистр, подойдя вплотную к гусарской шеренге.

Неожиданно его взгляд испуганно застывает, рука тянется к пистолетной кабуре, однако, не завершив движения, дёргается ко рту. А в рот уже вминается, проламывая зубы, ствол карабина вольноопределяющегося Белы Франкля:

— Мадьяры! Бей!

Строй ухнул, как огромные кузнечные мехи выдыхая спёртый в груди воздух, качнулся вперёд…

— АААААААААААААААА!!!!!!

В крике выплеснулся накопленный десятилетиями страх, вековая мадьярская ненависть и презрение к немцам, все чувства оскорблённой души…

Строя не стало. Вместо него на площади закрутился коловорот гусарских шапок, мундиров, карабинов, сабель. Хлопнул пистолетный выстрел офицера, второй, третий… Но остановить обезумевшую от гнева толпу в серых мундирах было уже нельзя. За несколько минут фельджандармы и несколько успевших снискать у гусар ненависть офицеров оказались попросту растерзанными озверевшими солдатами. Толпа врывалась в помещения сельской управы, жандармского управления, крушила двери, мебель, выкидывала из окон изорванные казённые бумаги — словом, в этом безудержном стихийном бунте народная мадьярская душа разлилась во всю ширь!..

Вплоть до утра солдаты полка громили ставшие ненавистными административные здания, пили палинку, митинговали. Многие, поседлав лошадей, в одиночку и группами разъезжались по домам.

Однако разъехались не все. Утром следующего дня остатки полка — человек 900 из прежних 1275 — под командой капитана Лантоша и вольноопределяющегося Белы Франкля, развернув запретный трёхцветный штандарт, наскоро сшитый женщинами Кётетьхаза, с песней выступили навстречу своей судьбе — прекрасной и трагичной судьбе борцов за свободу Венгрии, по пути, ведущему к победе или к гибели. Ветер колыхал красно-бело-зелёный штандарт, покачивались за спинами стволы манлихеров, и звучала над колонной песня, за исполнение которой ещё вчера жандармы могли схватить и отправить в тюрьму:

…Блещет цепь, но вдвое краше

Засверкает сабля наша.

Так зачем носить оковы?

Пусть клинки сверкают снова!

Богом венгров поклянемся

Навсегда —

Никогда не быть рабами,

Никогда!

Имя венгра величаво

И достойно древней славы.

Поклянемся перед боем,

Что позор столетий смоем!..

…Вскоре весь юг Венгрии уже был охвачен восстанием…

«Ещэ Польска не згинэла»

Хаслэм вшистких згода бендьже

И Ойчизна наша

Юзеф Выбицкий

Полковник Русской императорской армии Юзеф Романович Довбор-Мусницкий приехал в Санкт-Петербург на третий день после получения вызова из канцелярии Генштаба. По прибытии, едва переодевшись в парадный мундир, он согласно предписанию явился в здание Генерального штаба на Дворцовой площади к полковнику контрразведки Самойло.

Судя по оказанному радушному приёму, Александр Александрович был искренне рад столь оперативно прибывшему офицеру.

После того, как Довбор-Мусницкий по всей форме доложил о прибытии, хозяин кабинета с дружеской улыбкою на лице вышел из-за рабочего стола, протягивая ладонь для рукопожатия:

— Приветствую Вас в наших палестинах, Юзеф Романович! Рад видеть Вас так скоро! Не ожидал: до места вашей службы в штабе Иркутского округа от Петербурга всё же далековато!

— Спасибо господам авиаторам! отправляли грузопассажирского «Микулу Селяниновича» до Москвы, я и подсел попутчиком. А уж оттуда — поездом…

— Беседа у нас будет серьёзной и долгой, так что прошу: располагайтесь поудобнее. Сейчас нам сюда чаёк с ромом принесут, так что будем общаться со всем возможным комфортом. Полагаю, Вы понимаете, что оторваны от повседневной службы не просто так?

— Разумеется. Это очевидно.

— В таком случае ознакомьтесь с приказом Его Императорского Высочества, подтверждающие мои полномочия и абсолютную, подчёркиваю: а-б-с-о-л-ю-т-н-у-ю секретность поручаемой Вам операции.

С этими словами полковник Самойло передвинул по столу раскрытый бювар для бумаг, в котором лежал лист плотной бумаги с тиснённым золотом текстом у верхнего края: «СобствЪнный Е.И. Высочества РЪгента при Государе IмпЪраторе АлЪксЪе II Николаевиче Кабинетъ». Ниже аккуратным почерком Великого Князя было начертано:

«Полковнику Довбор-Мусницкому.

Повелеваю распоряжения предъявителя сего, касаемые до тайной операции «Белый орёл» исполнять как мои собственные. Содержание распоряжений хранить в совершеннейшем секрете.

Николай»

— Итак, Юзеф Романович, прежде всего ответьте: любите ли Вы Польшу, землю своих предков?

— Странный вопрос. Как можно человеку не любить свою родину? Но увы: от былой Польши мало что осталось: язык польский остался, народ польский остался, а вот единой Польши, увы, уж нет…

— А дух? Остался ли польский дух, стремление к борьбе?

— Да, я уверен: дух Костюшко и героев тридцатого года ещё живёт. И вся польская молодёжь, услышав шелест бело-красных знамён, готова взяться за саблю! И готова погибнуть в неравной борьбе: маленькая Польша не способна одержать верх над объединёнными силами трёх могучих империй… Увы, но Россия, которой я присягнул на верную службу, самая могучая из них, и мне, как и тысячам поляков, на русской службе состоящим, с болью в душе пришлось бы делать выбор меж двумя бесчестьями: сражаться ли против своего Отечества или же нарушить крестоцелование… И, господин полковник, положив руку на сердце мне сложно сейчас сказать, какой выбор будет сделан…

— Смело сказано, Юзеф Романович! По всем полученным отзывам, отваги и способностей у Вас не отнять!

А скажите, если бы сложилась ситуация, при которой не пришлось бы Присягу нарушать, но и против своих драться?

— Как я понимаю, господин полковник, речь идёт не о чисто умозрительной ситуации?

— Верно. Но для того, чтобы она перешла из разряда умозрительных в разряд практических, необходимо стороннее вмешательство людей. И одним из этих людей должны стать Вы…

— Что мне необходимо сделать для этого?

— Всего-то ничего… Создать и возглавить Войско Польское…

— Создание Польской армии в России может привести к всплеску сепаратистских настроений, которые, вполне вероятно, перерастут в очередное восстание, которое вновь захлебнётся кровью. Моя честь дворянина не позволяет…

— Те-те-те! Не так быстро!

Прежде всего, отчего Вы решили, что речь идёт о Российской Империи? Напротив, рассматривается вопрос о передаче самостоятельному польскому государству бывших Коронных земель, ныне принадлежащих Империи по всему левобережью Вислы за исключением Варшавы и окрестностей. Думаю, полякам не стоит сильно переживать: ведь у польского государства есть более древняя, изначальная столица — славный Краков.

— О каком самостоятельном польском государстве может идти речь? Какая-то несуразица, честное слово!

— О том самом, возрождению которого Вы, полковник, будете всемерно способствовать. А мы в этом окажем посильное содействие. Согласны?

— Да! Но, богом клянусь, с каждой минутой мой разум всё меньше что-то понимает!

Ведь из Ваших слов следует, что либо Россия исторгает из себя польские земли для создания государства, либо начинает войну против Австро-Венгрии или Германии с целью освобождения польских земель т-а-м. Конечно, в свете происходящих в Венгрии событий, надежда на успех имеется… Однако если русские солдаты пересекут границу, то неминуемо возникнет война со всем Тройственным Союзом. Допустим, Италия далековато от наших границ, но даже она может причинить неприятности действиями своего флота на адриатическом театре и попытаться установить блокаду Проливов, контроль над которыми достигнут в прошедшем году таким напряжением сил! Да и драться напрямую одновременно против Германии и Австрии будет весьма тяжело…

— Вот потому-то Его Высочество и поручил военной контрразведке Генштаба подготовить операцию «Белый орёл». Воплощать же её в жизнь предназначено Вам, господин полковник. Кстати, через трое суток, когда Вы вернётесь в полк, в тамошней канцелярии уже будет лежать приказ о присвоении Вам чина генерал-майора. Приказ сей уже подписан, но датирован чуть более поздним числом… Рад, что могу первым поздравить Вас с этим событием.

— Благодарю! Но ценз пребывания в полковничьем чине мною ещё не выслужен!..

— Его Высочество Регент осведомлён об этом. Однако тут вопрос политический: одно дело, если возрождение Польши возглавит малоизвестный обществу отставной полковник, и совсем иное — генерал, притом не выбранный бунтующей чернью из сапожников, дантистов или поручиков, как то обыкновенно бывает при всякого рода, прости господи, революциях, а самый настоящий генерал русской службы!

— Ну, Ваше высокоблагородие, если память не изменяет, история как то уже выдвинула такого генерала из поручиков на императорский трон Франции…

— Верно, но это исключение лишь подтверждает правило. Тем более, что если Николаем Николаевич решил, что сего требует гранд политИк, то нам, как офицерам, следует отдать под козырёк и исполнять приказы.

— Однако Вы сказали «отставной полковник»?! Я должен буду подать в отставку?

— Только для виду, Юзеф Романович, только для виду. Ведь нужен же достоверный повод, чтобы Вы могли оставить часть и возглавили повстанческое движение…

— И тем более, как я понимаю, необходимо не дать повода некоторым державам обвинить Российскую Империю во вмешательстве…

Полковник Самойло улыбнулся:

— Вы умный человек, Юзеф Романович. Однако к делу. Прежде всего Вам необходимо будет возглавить первый повстанческий отряд, который уже проходит подготовку под Кельцами. В его составе — как отставные военные различных чинов, так и всякого рода польские радикалы-«неподлежники». Начальник Варшавского контрразведывательного отдела ротмистр Батюшин получил указание на первых порах помочь отряду получить оружие под видом захвата одного из приграничных складов. Очень прошу Вас, постарайтесь воздержаться от жертв из числа охраны!

Затем вашему отряду предстоит перейти границу для развёртывания партизанской войны. Ваш пример сподвигнет поляков, находящихся под германо-австрийским гнётом на восстание, а добытое оружие не даст врагу подавить его. Как только повстанцам удастся занять и удержать любой приграничный город, через границу пойдут подкрепления, оружие, боеприпасы, деньги и снаряжение.

Его Высочество Регент уже собственноручно подготовил обращение к полякам по случаю провозглашения автономии бывших Коронных земель Речи Посполитой с правом вхождения их под руку нового польского монарха, который, без сомнения, будет коронован в Кракове.

— А кто будет этим монархом?

— Этот вопрос пусть решит новый польский Сейм. Нам бы очень хотелось, чтобы им стал тот, кто первый поднимет меч освобождения. Кстати, Юзеф Романович, соизвольте ознакомится с проектом этого обращения. Разумеется, пока оно строго секретно, но от Вас зависит, как скоро обращение станет оглашено…

С этими словами Самойло подошёл к несгораемому шкафу, после недолгих манипуляций с дверцей достав оттуда засургученный пакет толстой синей бумаги.

— Прошу Вас!

За всю свою жизнь Юзеф Довбор-Мусницкий не мог и подумать, что когда-нибудь ему будет суждено своими глазами читать подобные строки:

«Воззвание к полякам

Поляки, пробил час, когда заветная мечта ваших отцов и дедов может осуществиться.

Полтора века тому назад живое тело Польши было растерзано на куски, но не умерла душа ея. Она жила надеждой, что наступит час воскресения польского народа, братского примирения ея с великой Россией. Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ. Да воссоединится он воедино. Да возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении.

Одного ждет от вас Россия: такого же уважения к правам тех национальностей, с которыми связала вас история. С открытым сердцем, с братски протянутой рукой идет к вам великая Россия. Она верит, что не заржавел меч, разившей врага при Грюнвальде.

Заря новой жизни занимается для вас. Да воссияет в этой заре знамение креста, символа страдания и воскресения народов.

От имени Государя Императора Алексея II Николаевича

Регент Российской Империи Николай»

Еще Польска не сгинэла (продолжение)

Но дни отмщенья наступают,

Судьями рок поставил нас.

Разом все песнь споем,

Над троном знамя наше реет,

Массы гнев, месть и гром с ним несем,

Залог свободы в нем.

Но знамя то, как кровь, алеет,

То кровь работников на нем.

Болеслав Червеньский. «Гимн польских повстанцев»

Казик Рокоссовский был хлопцем упрямым и настойчивым, несмотря на свой юный возраст. Поставив перед собой какую-нибудь цель, он упорно стремился к ней всеми доступными способами. Сейчас очередная цель была достигнута и Казик наслаждался часами спокойствия в ожидании той минуты, когда на крыльцо усадьбы, звеня серебром шпор, выйдет командир и негромко скомандует «Седлай». Вскинется к солнцу фанфара сигналиста, взлетят над фольварком звенящие такты — и засуетятся, мгновенно забыв об отдыхе, бойцы у коней, а чуть позже затрепещет на ветру прапор в руке знамёнщика, Гжегож Котовский в своих великолепных алых галифе и малиновой рогатувке выедет в голову отряда и пёстрый шквадрон вновь двинется за ним. Двинется, не спрашивая, куда ведёт их любимый командир: к новому ли бою или к радостной встрече в очередной освобождённой от германца деревне.

А пока не прозвучал приказ, можно и отдохнуть, благо долгим был путь к сегодняшнему дню. За плечами Казимежа осталось много тягот и опасностей. Остался позади переход через тайный контрабандистский брод на реке, разделившей Польшу на землю славянскую и землю германскую, когда главной заботой Рокоссовского было уберечь от воды потёртый «велодог» и затвердевший в камень кусок чёрствого хлеба с запрятанной запиской-удостоверением от подпольного рабочего комитета варшавских трикотажников. Остались недели блужданий от хутора к хутору, без дорог по лесам в поисках партизан. Осталась драка с полицейским, решившим задержать подозрительно оборванного высокого парня в крайне нетипичной для германских территорий чёрной сатиновой косоворотке под потёртым пиджаком. Осталась радость, когда, наконец, на лесной просеке его остановил оклик на польском и из-за кустов подошли двое вооружённых в штатском платье, на шапках у которых выделялись бело-красные ленточки и вырезанные из консервных жестянок, уже успевшие подёрнуться точками ржавчины орлы без корон. Радостным воспоминанием осталась и встреча с Гжегошем Котовским. Знаменитый в Российской Империи атаман, заметки о похождениях и подвигах которого маленькому Казику читал когда-то из газет отец, Ксаверий Юзефович, человек, раздававший отнятое у помещиков и ростовщиков беднякам и неоднократно убегавший из тюрьмы и с каторги и при встрече оправдал ожидания Рокоссовского, давно создавшего мысленный образ благородного разбойника, после очередного побега перебравшегося в начинающую закипать германскую часть Польши и поднявшего знамя не столько национального, под которым выступали повстанцы и Довбор-Мусницкого, и Минкевича, сколько национально-революционного восстания. В известной своими рабочими и повстанческими традициями Силезии Котовскому довольно скоро удалось создать первый партизанский отряд — «Шквадрон Косиньежски».

Одетый в живописную чёрную куртку-доломан германского гусара, алые галифе, обутый в матово сияющие сапоги со звенящими серебряными монетками шпорами, Котовский на полторы головы возвышался над большинством партизан-«косиньеров». Также отличавшийся почти двухметровым ростом Рокоссовский с первых мгновений почувствовал, что вызвал симпатию у этого богатыря. Когда же Котовский ознакомился с запиской подпольного социалистического комитета с просьбой «принять товарища Казимежа в отряд борцов за нашу вольность и вашу», то совсем подобрел.

— Да, «товарищ Казимеж», это ж надо, куда тебя занесло: из самой Варшавы аж почти до бреславльских земель! Без малого треть Польши протопал — и всё, небось, ножками?

— Не всё. Вёрст с двенадцать с хлопами на телегах проехал — широко улыбнулся в ответ Казик.

— Да, двенадцать вёрст — это сильно! Я вот, помню, тоже как-то ножками потопал: от Нерчинских рудников до Читы, когда с каторги ушёл. А сколько тебе годов? По росту вроде парень, а на лицо — совсем молодой вьюнош. Сознавайся, как на исповеди!

— Ну… Это… Шестнадцать…

— Будет?

— Будет. В декабре точно будет.

— Э, брат, до декабря ещё дожить надо. А чтоб дожить, нам как следует подраться придётся: вон сколько вокруг немецкого воронья! Ты хоть стрелять-то умеешь?

— Стрелял… Из револьвера. Два раза барабан расстрелял.

— И попал?

— Попал. В сарай.

— Орёл! Ну прямо Соколиный Глаз!

— А вы не смейтесь, бо ударю.

— Меня?

— А то кого же!

— А ну-ка, покажи силу, вот кулак мой — разожми!

Несмотря на то, что руки Казимежа были неплохо развиты в каменотёсной мастерской у дяди, а впоследствии — и на чулочной фабрике, разогнуть крепко сжатые в кулак пальцы командира Рокоссовскому не удалось, несмотря на натужное пыхтение в течении пяти минут.

— Ну что, орёл, не осилил? А почему? А потому, что гимнастику делать надо каждый день в зной и мороз, в тюрьме и на воле. А кисть руки постоянно упражнять: сжал-разжал кулак, сжал-разжал. Зато потом от твоей сабли германские уланы раздваиваться начнут: ноги в седле, а туловище — на земле. Так-то!

Ну, да ладно. Надо подумать, как к тебя к делу пристроить. Станислав Станиславович! Подойди-ка! — позвал командир одного из чистивших лошадей «косиньеров».

— Вот, знакомьтесь. Это — товарищ Казимеж Рокоссовский, варшавянин. А это — Станислав Пестковский, командир отрядного резерва, где мы учим новоприбывших верховой езде, обращению с оружием и прочим военным азам. Прошу, как говориться, любить и жаловать! А ты, Станислав, прими этого орла под своё крыло, выдай оружие посерьёзнее его пятизарядной сморкалки и в первом же немецком имении реквизируй парню коня с седлом и сбруей. Да не забудь — пятую часть цены лошади хозяевам марками выдай, а на остальное расписку. А то знаю я вас!

— Зачем обижаешь, командир…

— Не обижаю, а шутю! Ну, ступайте!

* * *

С тех пор прошло десять дней, а главное — две стычки с германскими солдатами, расквартированными с начала восстания по многим крупным фольваркам немецких поселенцев. Во дворе именно такого фольварка и сидел Казимир, пытаясь втолковать пленному солдату, что никто того расстреливать не намерен. Благо, солдат попался из местных, и по-польски, худо-бедно, но понимал.

— Ну сам посуди, Никиш, зачем нам тебя убивать? Ты ни в кого не стрелял, сам оружие бросил, руки поднял, когда мы ночью ворвались. Здешних поляков-батраков не обижал, имущество их не трогал.

— А как же лейтенант Фельгибель? — кивнул немец на торчащие из-за угла коровника скрюченные ноги в лакированных офицерских сапогах.

— А что лейтенант? Во-первых, его просто лошадь стоптала, когда он с люгером своим по двору метался. А во-вторых, сам подумай, кто он, а кто ты.

— Оба немцы…

— Только и того, что немцы. А так — ты — сын рабочего, я — тоже рабочий, командир наш агрономом был, большинство наших — простые крестьяне. А Фельгибель твой — из потомственных дворян, все его предки над твоими предками пановали, их трудом себе богатства добывали. Вот, скажем, если бы сюда, в Польшу такие вот рыцари-дворяне не полезли — разве не могли бы простые поляки с трудящимися немцами в мире жить?

— Могли бы. Мы бы, как и прежде, у себя жили, а вы, поляки — у себя. Рабочему человеку много не надо: дом, да работа, да семья хорошая.

— Вот! Верно понял!

— Но ведь сейчас поляки убивают немцев — и здесь, и в Остеррейхе?

— Не все и не везде. Вот если бы, к примеру, сюда пришли отряды Минкевича, то верно — скорее всего всех немцев в фольварке перебили б и пожгли здесь всё. Бандиты настоящие а не солдаты! Жолнежи Довбор-Мусницкого — те дисциплину понимают, недаром их воевода — настоящий генерал, держит в кулаке. Но и они бы, вероятно, после освобождения Польши всех немцев повысылали. А мы, «косиньеры», говорим — нет вражды между трудящимися Польши, на каком бы языке они не говорили! Вместе должны мы бороться с разжиревшими на нашем поте и нашей крови пауками-фабрикантами и помещиками! Но для этого следует возродить единую Польшу, разорванную жадными до чужих земель монархами.

— Говорите — монархи жадные. А как же без кайзера жить можно? Нельзя. Вот я слышал, что в Остеррейхе повстанцы открыто говорят — хотим круля!

— Это ты про довборчиков слышал. Довбор-Мусницкий — генерал царский, к самодержавию привык и сам хочет в Кракове короноваться. И знамёна у них как красный крест с белыми углами между лучей, а в центре — коронованный орёл Ягеллонов. У минкевчиков — просто флаги двуцветные. А у нас, «косиньеров», прапор красный, а в центре — орлица Пястов — без короны, но со скрещенными косой и молотом в лапах. Это значит, что возрождённая Польша должна опираться на братский союз крестьян и рабочих.

— Не понимаю. «Пястов» — что такое? И как можно: герб — и без короны?

— Ну ты тёмный, как совесть тирана! Пяст — это был первый польский князь, кёниг по-вашему. Между прочим — сперва простым крестьянином был, землю пахал и колёса на продажу делал. А короны нам не надо — новая Польша должна стать республикой!

— Это как Швейцария?

— Посмотрим. Может, будет как Швейцария, может быть — как Северо-Американские Штаты, может — ещё как-нибудь: время покажет. Но что Польша будет свободной — это точно!

Загрузка...