Пятеро на борту

Давно уже мы не заходили в кают-компанию, проводя все время в спортивном отсеке и библиотеке. Правда, я время от времени захожу сюда, чтобы посмотреть в иллюминаторы и определить день по часам. Сегодня неожиданно встретил здесь Марию. Она стояла перед дверью с дисковым замком и сосредоточенно на неё смотрела.

Мы с Мартином несколько раз обсуждали вопрос о том, что именно скрыто за этой дверью. Он говорил, что профессор там работал, и мы оба были уверены, что там находятся его чертежи и расчёты. Мы даже пытались открыть дверь, набирая имя и фамилию профессора и порознь, и вместе — всё было бесполезно. Тогда решили пока не трогать её, а позже, когда немного разберёмся в науках, просто взломать её. Поэтому я очень удивился, увидев Марию, стоящею перед этой дверью:

— Мария, что ты хочешь? — спросил я. — Открыть эту дверь?

— Да, — ответила она, — я думаю… Я раза два видела как профессор открывал эту дверь. Он при этом напевал себе под нос: «Фью-фью, фью-фью-фью»… Не свистел, а… Как-то так: «Ю-ий… га-га-ия»…

— А ну-ка, повтори! — мне показалось в этих словах что-то очень знакомое, где-то я слышал это сочетание звуков!

— Ю-ий га-га-ин…

— Юрий Гагарин!

— Да, да! — радостно закивала Мария. Поистине профессор был самый настоящий «красный»!

— А ты знаешь, кто это Юрий Гагарин? Это… — Впрочем, я потом все вам расскажу. Давай-ка попробуем, как подействует на замок это магическое имя.

О, подействовало оно прекрасно! Как только я набрал эти буквы, в двери что-то щёлкнуло, я потянул за ручку и она легко открылась. Это действительно был кабинет профессора. В каюте обычного размера стоял громадный письменный стол, на котором в специальных зажимах лежат чертежи и напечатанная на машинке рукопись с надписью: «Расчёты к «Ласточке»».

Кроме того, на полке, прикреплённой к стене, были книги. Часть их при взлёте выпала, и теперь они валялись в самых неожиданных местах.

Первым делом я схватил рукопись и стал листать. Должен признаться, что символы, написанные в ней, были для меня китайской грамотой. То есть, написано-то все было по-английски, и буквы, и значки — все это было мне знакомо, а прочесть я ничего не мог.

— Март, — закричал я на весь коридор, — Март, иди сюда!

Он не заставил себя ждать и примчался, за ним вприпрыжку неслись Сабина и Джек, страшно довольные, что можно сделать перерыв в занятиях.

С чертежами было немного легче, чем с расчётами, тут мы хоть кое-что поняли.

«Ласточка» представляла собой длинный цилиндр с закруглённым носом и кормой. По высоте она делилась на четыре яруса. Кроме того, что уже видели при осмотре корабля, мы узнали, что по торцам нижнего яруса там, где располагались склады семян, размещены машинные отделения, а в самом нижнем ярусе, который никак не сообщался с жилым, — ёмкости для хранения горючего и двигатели. Все остальные чертежи, так же как и расчёты, были нам непонятны.

Во всяком случае, мы все были рады. Я радовался тому, что появилась какая-то ясность, пусть минимальная, появилась цель: надо разобраться в расчёте. Мартин — тому, что за дверью не оказалось мёртвого профессора, чего он сильно опасался. Сабина и Джек радовались потому, что радовались все, а Мария просто ходила гоголем.

Таким образом, одна из задач «напотомного» блокнота разрешилась.

Сегодня неожиданность преподнёс нам Джек.

Он подвернул ногу во время игры и ушёл в библиотеку.

Пока мы играли, он решил посмотреть мультфильм. Почему-то думал, что мультфильму соответствует буква «М» на диске.

Когда он набрал код, мощные аккорды разнеслись по всему кораблю. Мы бросили игру и примчались в библиотеку. На экране огромный оркестр извлекал из своих инструментов музыку, да такую, какой я никогда не слыхал.

Раньше я не представлял себе, что музыка может быть такой красивой. До сих пор я, об остальных и говорить нечего, сталкивался только с джазом. Сам неплохо пел под банджо песенки, особенно хорошо мне удавалась «Кроха Мэри». И танцевал неплохо, не только твист, но и новомодный «Уа-уа». Конечно, я слышал, что есть «серьёзная» музыка, но не имел представления, что это такое. Мы с удовольствием прослушали всю вещь, а потом спросили у Джека, как она называется. Он не помнил.

Около часа набирали код, пока с экрана не полились торжественно-праздничные аккорды. Это был первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского. Играл Ван Клиберн. Мы решили каждый вечер слушать музыку.

Прошёл год полёта. Много это или мало? Не знаю. На Земле — немного. Для нас — огромное количество времени. Изо дня в день мы прожили этот год: занимались, играли, смотрели фильмы и слушали музыку.

Эти ребятишки действительно стали моей семьёй, я к ним сильно привязался и полюбил их. Если теперь что-нибудь случится с кем-нибудь из них, мне будет очень больно.

Раньше я боялся, что вся эта история кончится плохо. И теперь боюсь, но уже гораздо меньше. Чувствую, что Мартин (он обогнал меня в математике и скоро примется за астрономию) уже в недалёком будущем будет в состоянии разобраться в чертежах профессора…

Пока что нам ещё не известно, ни куда хотел лететь профессор, ни правильно ли мы летим, так как старт был преждевременным, а мы с Мартом уже знаем, что ошибка в одну десятитысячную градуса отклоняет звездолёт на сотни тысяч, если не на миллионы километров.

Чтобы развлечь детей, устроил праздник. Тот Новый год, который праздновали раньше, объявили недействительным и отпраздновали снова. Теперь у нас будет собственный Новый год — «ласточкин». Я все время стараюсь устраивать такие праздники. Надо же как-то веселить ребятишек!

В основном мы празднуем дни рождения всех.

Началось это так. Сабина подошла ко мне и сказала:

— А знаете, папа Роб, если бы мы не улетели, то сейчас праздновали бы мой день рождения. Пришли бы гости, мои знакомые девочки, мама испекла бы пирог, а мне подарили бы новую куклу, потому что моя Катрин уже совсем-совсем никуда не годится.

— А какого числа твой день рождения?

— Двадцать первого декабря.

Это было за несколько дней до того, как мы праздновали Новый год. Мы тогда не отмечали день рождения Сабины, он уже был пропущен. Но все остальные дни рождения были отпразднованы, кроме именин Марта, которые тоже были пропущены.

Праздновали их в таком порядке.

Джек — сто шестьдесят девятый день полёта.

Я — двести сорок шестой день.

Мария — триста второй день полёта.

Кстати, Мария не знала, когда её день рождения, и я просто назначил ей день, чтобы между праздниками были примерно одинаковые расстояния во времени.

На следующий год полёта будем снова праздновать все эти дни, и ещё пропущенные, Сабинин — сто тридцатый день и Марта — шестьдесят восьмой.

Джек все реже вспоминает маму. Только вот сегодня перед ужином стал дёргать меня за рукав:

— А вот, когда мой папа, тот, земной, уезжал далеко, он присылал письмо или звонил по телефону. Папа Роб, давай позвоним маме, пусть она скорее нас догоняет.

Милый малыш! Я не обнаружил в кают-компании ничего хотя бы отдалённо напоминающего радиостанцию, так что сообщить кому бы то ни было мы ничего не можем, да и вряд ли радиоволны дошли бы до Земли, если бы я её сейчас и обнаружил. По-моему, мы от неё очень далеко. Да и как отыскать её в этом безбрежном мире? И что это за звездолёт без средств связи?

После ужина мы с Мартином засиделись ещё в библиотеке, разбираясь с уравнениями профессора. Мы знали, что Мария сама справится с малышами. Некоторое время они ещё шумно играли в кают-компании, потом все стихло.

Когда мы тоже отправились спать, в коридоре стояла тишина. Неожиданно из приоткрытой двери до нас донёсся приглушённый гортанный голос Марии. Мы остановились, прислушиваясь.

— И вот люди с огненными волосами решили срубить столб, на котором держится небо, чтобы солнцу некуда было подниматься. Они принялись долбить и строгать, работали целый день, так что подпорка стала совсем тонкой. Тогда они решили бросить работу, потому что очень устали. Отдохнули немного и вернулись к работе. Однако, пока они отдыхали, обтёсанная часть подпорки выросла снова, и столб сделался такой же толстый и крепкий, как был раньше. Они и сейчас его рубят, а он снова вырастает.

— Мария, а если они его срубят, тогда что?

— Старики говорят, что тогда будет конец света.

— А это что — конец света? — не унимался маленький Джек.

— Это когда все время темно и не бывает утра, — ответила Мария.

— Как в иллюминаторе?

— Спи, глупый, — вмешалась Сабина.

— А за иллюминатором конец света? — добивался ответа Джек.

— Папа Роб говорит, что мы скоро прилетим к другому солнцу, — сказала Сабина.

— А там будет начало света?

— Вот глупый!

— Ну, если есть конец, должно быть начало?

Я тихонько посмеивался: железная у малыша логика! Как дорого дал бы я, чтобы знать, каким оно будет — наше «начало света»!

Сегодня мне стало известно, почему мы так неожиданно отправились в полет.

В рабочем кабинете профессора я обнаружил кнопку, вделанную снизу в крышку стола. Поэтому мы её не заметили.

После недолгих раздумий я решил, что вряд ли здесь находится управление какими-либо механизмами, и нажал её.

С лёгким шелестом прямо над столом разошлась обшивка, открыв дверцу в стене, которая оказалась незапертой. За дверцей я увидел барабан, на котором были закреплены знакомые мне кристаллы.

Вечером, когда Мария и младшие уснули, я вложил один кристалл в считывающее устройство.

Все, что говорилось в кабинете профессора в его доме у подножья Тахумулька (это гора, на которой была установлена «Ласточка» до взлёта), было записано на этом кристалле.

Я услышал и свой голос, и Мартина, и геолога Мандера, и его жены, и многих других, оставшихся далеко позади, тех, кого мы уже никогда не увидим и не услышим.

Но самой интересной оказалась последняя запись. По голосу я решил, что собеседником профессора был Селби, его старый товарищ по нью-йоркским трущобам. Начала разговора мы не слышали, видимо, он происходил в другом помещении. Вот хлопнула дверь, профессор сказал что-то неразборчивое, наверное, конец какой-то фразы.

— Вы меня не поняли, сэр, — произнёс голос, в котором я узнал голос Селби.

— Нет, нет! Я прекрасно вас понял, — с ударением на слове «вас» произнёс голос Паркинса, нашего профессора. — Да вы садитесь, Селби, садитесь, ведь даже с врагом надо говорить вежливо.

— Кто сказал, что я ваш враг? По-моему, я всегда был вашим лучшим другом… Вспомните то время, профессор, когда вас лишили кафедры: кто присоединился к вам? Селби… Кто вместе с вами оставил университет? Селби. Кто, наконец, делил с вами последний кусок хлеба в нью-йоркских ночлежках? Опять-таки Селби… Нет, я всегда был вашим искренним другом…

— В том-то и дело, что был… Мне часто казалось, что вы не искренни… Теперь я убеждён в этом. Почему это вдруг, перед самым стартом, вы захотели увидеть чертежи «Ласточки»? И эти разговоры, что надо оставить на Земле дубликат! Кому и зачем? И ваше намерение уехать завтра на несколько дней? Вы ведь не случайно связали вместе эти обстоятельства: желание увидеть чертежи «Ласточки» и ваш отъезд? Не так ли?

— Ну, не совсем так…

— Не юлите, Селби, это всегда у вас плохо получалось! Скажите прямо: вы летите со мной, вернее с нами, или хотите остаться?

— Как вам сказать…

— Вы уже сказали. Я все понял. Чертежей вы не увидите. Так же, как свои уши… А теперь можете идти на все четыре стороны, я вас не держу более. Ну, что же вы не идёте? Я вас не задерживаю… Или позвонить, чтобы вам помогли выйти?.

— Назад! Ни с места! Или я выстрелю!

— О! Вы совсем иначе заговорили, Селби! Вот уж не ожидал от вас такой прыти! Стреляйте! Что же вы не стреляете?

— Мне нужны чертежи!

— Вам? Не думаю… Скорее всего кому-то другому, кто купил вас со всеми вашими потрохами… Так вот, ни вы, ни ваши хозяева, ни кто другой — ни один человек на Земле их получит этих чертежей! Это вам говорю я, профессор Паркинс! Эти чертежи были готовы много лет назад, когда у меня была кафедра… И тогда я не стал кривить душой, а теперь и подавно. А вашего пистолета я не боюсь…

— Зато есть кое-что другое, чего вы побоитесь!

— Например?

— Солдаты полковника Армаса! Стоит мне подать сигнал, и они будут здесь. Профессор Мандер уже в моих руках. А через полчаса — и все остальные. Все подходы к этой проклятой горе окружены, никому не вырваться! Посмотрю я, что вы запоёте, когда люди Армаса в вашем присутствии возьмутся за этого, черномазого, вашего любимца, или за эту симпатичную девчушку, дочь Мандера!

— Как? Вы хотите сказать?.. Они же дети!

— Ну и что, что дети? Тем более вы не позволите, чтобы по вашей вине они остались калеками на всю жизнь! А не вы, так Мандер, ваша правая рука, выложит все, как на исповеди! Ну, что вы теперь скажете? Или позвоните, чтобы мне помогли выйти?

— Нет, звонить, я не буду…

— Вот видите, дорогой профессор, и вы уже иначе заговорили!

— Хорошо, а чем вы мне докажете, что все то, что вы мне наговорили, — правда? Ну, про полковника Армаса и прочее?

— Очень просто! Подойдите вот к этому окну. Я сейчас взмахну платочком… Смотрите вон на тот пригорок. Видите человека, привязанного к дереву! Видите?

— Вижу.

— Это ваш друг, Мандер. А видите — вон там двинулись вперёд ещё человечки? Это солдаты Армаса.

— Армас не посмеет… Есть же международные правила…

— Армас чихал на всякие правила, хоть и международные, а права он берет сам себе, лишь бы ему платили… А заплатили ему достаточно!

— Да, Селби, вы привели веские доводы… Я должен обдумать все это.

— Думать нужно было раньше! Теперь уже надо решать!

— Хорошо! Но пятнадцать минут вы мне дадите?

— Только в моем присутствии.

— Пусть будет так. А вы можете сделать так, чтобы эти солдаты остались там, где они сейчас?

— А я получу чертежи?

— Получите. Сразу же, как только солдаты остановятся.

— Верю вам. Даю сигнал. Только вы сидите на месте!

Пауза.

— Селби, откройте вон тот шкаф… На верхней полке возьмите большую серую папку. Нашли? Так… А на второй снизу должен быть коньяк и рюмки… Есть? Тащите все это сюда, мне надо подкрепиться на всякий случай.

— Где же чертежи?

— А вы прочитайте заглавие книжки.

— Так это же Годдард! 1935 год!

— Вас хорошо учили читать в школе, Селби! Это действительно Годдард, и эта книга действительно издана в 1935 году! И все-таки, за небольшими исключениями, это чертежи «Ласточки»! Вы дурак, Селби, дело совсем не в чертежах! Мы изменили только двигатель, вернее, двигатели… Все дело в топливе… Наливайте себе коньяк, он совсем не плох. Не думаю, чтобы вам когда-нибудь пришлось ещё пить такой… Так вот, стартовые двигатели работают за счёт реакции сгорания фтора в молекулярном кислороде, а маршевые — это уже мой секрет… Пейте коньяк, Селби! Вы знаете, за что вы пьёте?

— За мой успех!

— Нет, вы пьёте, да и я тоже, оба мы пьём на собственных поминках! Не правда ли остроумно — пить коньяк на собственных поминках?

— Какие поминки? Что вы городите, профессор?

— Обыкновенные поминки. Пока вы доставали коньяк, я нажал вот эту кнопку. Автоматика сработала, и через… Теперь уже через несколько минут «Ласточка» стартует… А весь этот дом и мы с вами сгорим в пламени стартовых двигателей. Куда же вы, Селби? Все равно ведь от судьбы не убежать…

Пауза.

— Убежал… Как будто можно успеть… Ну, хватит о нем… Простите меня, бедные мои ребятишки! Как мне жаль вас, оторванных от привычного мира, от родных и близких, просто от мира взрослых. Вам трудно будет одним, но иначе я поступить не мог… Счастливого вам…

И тишина. Больше на кристалле записей не было…

Так вот почему «Ласточка» стартовала преждевременно! В последнюю минуту своей жизни профессор отправил её в полет, нажав кнопку в своём доме у подножья Тахумулька, спасая и корабль, и нас, находящихся в нем, от страшного врага!..