Пять углов

VII

Исайя Андреевич проснулся рано и долго ерзал и ворочался в постели, даже головы не высунул из-под одеяла, чтобы посмотреть на будильник, и только когда зазвонило, он нехотя встал, решив, что в любом случае не стоит ломать английский план.

Чтобы отвлечься от мыслей и не думать, долго и старательно чистил зубы и еще вставную челюсть — отдельно. Завтракал, нарочито жуя и стараясь сосредоточиться на том, что завтрак — легкий. А потом вышел в коридорчик и так, не дойдя до комнаты, все-таки не выдержал и задумался. Очень много мыслей сразу полезло в голову, так много, что Исайя Андреевич только разводил руками и повторял:

— Ну что такое?

И еще:

— Ну что ты скажешь?

Наконец Исайя Андреевич увидел, что бесполезно бороться с мыслями, и решил подумать. Но как только он собрался подумать, мысли, наоборот, стали разбегаться. Так что Исайя Андреевич опять разводил руками и говорил:

— Ну что ты скажешь?

И опять:

— Ну что такое?

Действительно, было над чем подумать Исайе Андреевичу, и действительно, трудно было подумать что-нибудь определенное. Если бы дело чего-то другого касалось, а не их с Машенькой прежних отношений, то тут Исайя Андреевич еще мог бы предположить какое-то там недоброжелательство, или клевету, или по почте анонимное письмо, но ведь тут-то другое дело: сама Машенька утверждала, что Исайя Андреевич ее некогда бросил, и не просто бросил, а «в кусты». Уж он ли — «в кусты», когда он — всем сердцем и руку предлагал.

Да не может быть! Да ведь тут же еще и ташкентские детки, тут и муж, от которого она, правда, овдовела, но ведь был же...

— Что же это за семь пятниц на одной неделе? — жалобно спросил Исайя Андреевич. — Ну хорошо, если не помнишь, то так и скажи: дескать, не помню, Саша. А то ведь что ни день, то новая пятница. Да еще и обидные слова: разным назвала и еще — летуном.

«Летуна» Исайя Андреевич уже от себя придумал, для дополнительной обиды, уж очень его огорчало вчерашнее Машенькино поведение.

«А может быть, она чем-нибудь расстроена была? — с надеждой подумал Исайя Андреевич. — Если Машенька расстроена была, тогда — ничего: могу и потерпеть. Ведь в таком возрасте любая вещь может явиться причиной для расстройства. Я, будучи мужчиной, могу уступить, а женская душа — загадка. И великие мыслители над этой загадкой бились, но так ее и не разгадали. А я? Где мне...»

«А ведь точно расстроена была, — обрадовался Исайя Андреевич. — Ты вспомни, вспомни! Ага, вспомнил? То-то! Ведь она домой пошла. Ведь ты же ее домой провожал, неразумный ты человек! Видно, она так расстроена была, что решила к сестре не идти».

«А-а-а... — подумал Исайя Андреевич, — а-а-а, не могла ли она по какой-нибудь причине к сестре не пойти? А вдруг та... умерла? — подумал Исайя Андреевич. — Вот она и не пошла».

— Да нет, — сказал Исайя Андреевич, — глупости, вздор. Что ж бы это она так спокойно голубей кормить стала? На темы разговаривать?.. Нет, да она вообще веселилась. То какое-то «Сашок». Такая культурная дама — и вдруг «Сашок»!

А может быть, это она так шутит, подшучивает над ним для веселости?

Наконец Исайя Андреевич решил от этих мыслей отдохнуть.

— Есть план, — сказал себе Исайя Андреевич, — есть план — и будь что будет.

Исайя Андреевич надел свой старый плащик и вышел.

Выйдя, Исайя Андреевич усомнился в плащике, но не возвращаться же ему было назад — переодеваться. Знал, что если вернется назад, то уж тогда — прощай, прогулка! — не хватит сил. А прогуляться было необходимо, и не только из-за нерушимости плана, но и сегодня — особенно. Потому что, чтобы свежим воздухом подышать и успокоиться. И Исайя Андреевич с неестественно втянутой в плечи головой, выпрямляясь, тогда как хотелось съежиться, и от этого слишком высоко поднимая коленки, зашагал по бывшей Троицкой, даже не оглядываясь на витрины и не читая никаких объявлений и вообще окостенев и напружинившись в своем дурном настроении.

«Нет, не шутки она шутит, — думал Исайя Андреевич, — не шутки и не для веселости. Тут, может быть, разгадка в другом. Может быть, возраст: забывается? Может быть, у нее склероз или другая от возраста и переживаний болезнь? Все может быть, — подумал Исайя Андреевич, — и от этого не легче. Однако тайну эту так или иначе надо раскрыть: за счастье надо бороться».

Исайя Андреевич напряженными стопами уже прошел почти два квартала и потихоньку начал подумывать, что не пора ли ему, Исайе Андреевичу, повернуть обратно, когда в доме на углу Щербакова переулка открылась парадная дверь и оттуда показалась родная, несоразмерная от возраста и переживаний, обутая в черную с ремешком старомодную лаковую туфлю нога. За ногой появилась пола черного порыжелого пальто, половина хозяйственной сумки и голова в очках и в шляпе. Марья Ильинична, придерживая дверь, осторожно вышла на истертую каменную ступень и со ступени спустилась на тротуар. Отмахнув для инерции сумочкой, она повернулась и пошла в сторону Исайи Андреевича, но при этом она игнорировала, не замечала его или не обращала на него никакого внимания.

— Марья Ильинична, — окликнул ее Исайя Андреевич, — доброго утра!

Старушка остановилась и напряженно и неприязненно оглядела Исайю Андреевичу с ног до головы, и Исайе Андреевичу даже показалось, что она смерила его взглядом. От этого ее взгляда Исайе Андреевичу стало зябко, еще прохладнее, чем до сих пор было, однако Исайя Андреевич продолжал стоять, ничего не прибавляя к приветствию: ждал того, что Марья Ильинична ему ответит.

— Здравствуйте, — холодно сказала старушка, — я ваша тетя.

«Что это она? Что это с ней? — ужаснулся Исайя Андреевич. — Уж совсем...»

— Вы... Вы меня опять не узнаете? — растерянно спросил он.

— Это вы меня не узнаете.

— Я же Саша. Вы что, неужели забыли?

— Ну Саша. Ну и что? — каркнула старуха. — Хватит подъезжать — всяких видели. Хха, Саша!

— Как же? Я же вчера...

— Что «вчера»? — злобно спросила старуха.

— Но вы... Вы неверно поняли вчера. И все-таки... А позавчера так тогда...

— «Вчера, позавчера», — передразнила старуха. — Не морочьте мне голову, — сказала она, минуя Исайю Андреевича.

— Как же... Как же это! — Исайя Андреевич засеменил, забежал вперед. — Марья Ильинична!

— Да отстаньте от меня, нахал! — Старуха пыталась обойти Исайю Андреевича.

Сам не помня, что делает, Исайя Андреевич заступил Марье Ильиничне дорогу. Старуха быстро сунула руку в карман и вытащила оттуда милицейский свисток на цепочке.

— Буду свистеть, — грозно сказала старуха.

Потрясенный, Исайя Андреевич отступил в сторону, а старуха все-таки обошла его и пошла по улице вперед. Исайя Андреевич, уцепившись за верхнюю пуговицу плаща, стоял и глядел, как колеблется и расплывается какой-то зыбкостью удаляющаяся фигура. Кровь билась в висках, и он ничего не понимал.