"Дѣти времени" и другие рассказы из жизни рабочих

ПО ДОРОГЪ

Было около семи часов утра. Маленькій промышленный американскій городок, весь утопавпгій в зелени, піумно пробуждался.

По улицам с грохотом раз'ѣзжали фургоны, брички и грузовые автомобили.

На окраинѣ города, между холмов по ущелью, изгибаясь точно огромная темная змѣя пролегла желѣзная дорога. Недалеко от станціи через то же ущелье перекинут был мост шоссейной дороги. На нем видимо поджидал кого то молодой человѣк. Он старательно курил трубку, выпуская огромные клубы дыма и ежеминутно сплевывая, отирал губы ладонью. Он пристально всмотрѣлся в глубь улицы. По тротуару в полумглѣ от развѣсистых деревьев и легкаго тумана двигалась мужская тѣнь по направленію к мосту.

— Иди скорѣй, чего так тянешься! — крикнул ожидашій, и про себя добавил. — опять можем опоздать.

— Иду, иду, — отвѣтил другой.

— С добрым утром, мистер Сафронов.

— С добрым утром, мистер Мотылев. — Ухмыльнулся Сафронов, утроив букву «р» в словѣ «мистер».

Они работали вблизи лежащем мѣстѣчкѣ в шелкоткацкой фабрикѣ и каждое утро сходились на мосту; кто приходил первым, ожидал другого. Перейдя мост, они пошли по хорошей цементовой дорогѣ, пролегавшей по берегу залива.

Был полный прилив, вода спокойно стояла окаймленная отлогими берегами, поросшими густой и сочной травой. Порой вѣтерок рябил поверхность воды; тогда лучи восходящаго солнца загорались милліонами искр на поверхности залива, и казалось, точно кто-то невидимый, огромной рукой разбрасывал брилліанты по всему водяному пространству.

Два спутника шли молча, безучастно и лѣниво посматривая по сторонам.

На склонѣ холмов, по краям дороги стояли красивые и легкіе, точно игрушечные, домики с палисадниками, в которых заботливо была взрыхлена земля; там уже расцвѣтали цвѣты, услаждая владѣльцев и будя зависть в прохожих.

Влажныя листья деревьев блестѣли на солнцѣ. Разноперое птичье царство, опьяненное утренним возду хом и восходом солнца, пѣло, свистало и щебетало на разные лады. На что воробей, и тот, сидя на карнизѣ дома, так усердно и старательно чирикал и трепал крылышками, точно желал показать всѣм, что он лучшій пѣвун в свѣтѣ.

Вдруг Мотылев быстро повернул в сторону, почти бѣгом приблизился к группѣ деревьев близ дороги, и, глядя вверх, воскликнул:

— Смотри… смотри!

Как раз в это время бѣлка, скакнув на близь стоящее дерево, повисла на сучкѣ, распустив свой пушистый хвост, затѣм, взобравшись на сучок, проворно побѣжаа по нему и, прыгнув на ствол дерева, вцѣпилась в кору ствола и застыла в этой позѣ: только хвост пушистый, тихо качавшійся в воздухѣ, да быстрые хитрые глазки, внимательно смотрѣвшіе на прохожих, как бы говорили:

— «А вот вы так не можете!»

Рабочіе внимательно слѣдили за движеніями бѣлки. Мотылев, улыбаясь, проговорил:

— Тоже живет…. и какіе они всегда чистенькіе, как новыя игрушки.

— Да, живет, — задумчиво проговорил Сафронов и, помолчав, добавил, — может быть, еще получше нас.

— Ну уж это-то, пожалуй, и неправда, — возразил Мотылев, выходя на дорогу, и добавил, но уже неувѣренным тоном. — Нашел кому завидовать!

Помолчав, Мотылев заговорил тихим и ровным голосом, точно доставая или вытаскивая слова откуда-то из глубины. Он осторожно разставлял слова, как бы опасаясь поломать или разбить их, и тѣм прервать нить своих мыслей.

— Да… жизнь была-бы сносна… даже хороша, еслиб рабочій человѣк был как нибудь обезпечен в завтрашнем днѣ. А то что, развѣ это жизнь? Это какое-то вѣчное дрожанье. Сегодня дрожим за то, имѣет ли хозяин заказ на его товар, и будет ли для тебя работа; завтра дрожим пред хозяином, чтоб не придрался к чему либо и не выбросил тебя за дверь, как сор негодный, хотя порой причина-то совсѣм не твоя, или вовсе ея нѣт, а так, за здорово живешь. Выть может за завтраком ему не понравилось кофе, или булки, или с женой он поссорился, да мало-ли, что еще, — и он уже не в духѣ! Идет он на фабрику, как туча грозная, гнѣвным взглядом осматривает всѣх и вся, и уж что нибудь да найдет…

Потому что злоба… А она выхода ищет, и находит нашего брата, рабочаго! И расплачивается наш брат за все: и за кофе, и за булки, и за жену, что ему не догодила.

Сафронов сердито кашлянув, сплюнул в сторону, а Мотылев продолжал.

— А развѣ мы не видим и не чувствуем, что справедливо, и что нѣт…

— Ну, конечно чувствуем, да еще как! — воскликнул Сафронов.

— Да они-то мало считаются с этим.

— Ну, да да… Вот это-то меня и возмущает, — перебил его Мотылев, — что они не хотят признавать нас за людей, а так, вродѣ машин, или скотины считают нас.

— Ты говоришь, — начал Сафронов, — что они нас считают, вродѣ машины, или скотины, — это не вѣрно.

— А как же ты думаешь, за родного они тебя считают? — насмѣшливо перебил Мотылев.

— Да ты погоди, дай сказать, а потом и говори — воскликнул Сафронов. — О маншнѣ или скотинѣ, если онѣ его, он заботится, чтоб машина не поломалась, а скотина не заболѣла, ну а о нашем братѣ — шалишь, голубчик. Мы, брат ввидѣ лимона, видал ты, я думаю, как в американских салунах приготовляют кислую водку. Возьмет это человѣк лимон, разрѣжет на двѣ половинки, положит в такіе щипцы с двумя ручками, да как вот этак рукой, — он вытянул свою длинную, сухощавую руку и, поспѣшно сгибая пальцы в кулак, крѣпко стиснул его так, что суставы хрустнули, — тиснет этак, и весь сок выльется прямо в стакан, кожицу же он бросает в мусорную бочку. Точно таким манером хозяева наши давят нас. Только есть разница: сок лимона течет в стакан, а наш течет к хозяевам в карман; кожицу то онѣ бросают в мусорную бочку, а нас выбрасывают за дверь, прямо на улицу.

— Слышь, что я тебѣ еще хочу сказать, — заговорил снова Сафронов. — Ыо моему, так просто людей уж очень много на свѣгѣ народилось, тѣсно стало, и земля не может прокормить такую пропасть народа, ну каждый и рвет один от другого кусок хлѣба, потому все и дорого и день ото дня дорожает. Также и работа, гдѣ нужно десять человѣк, туда лѣзет сто… — Я так думаю, ежели бы, напримѣр, война какая большая случилась, или болѣзнь какая, вродѣ холеры, или еще, что нибудь позабористѣй этой госпожи появилось, так чтоб около половины людей убыло… О-о, тогда могло бы быть другое дѣло! Повсюду было бы простор и довольство.

Мотылев недовольно воскликнул.

— Эва, ты куда хватил! Пересолил ты, голубчик, заблудился, как в лѣсу, и, не найдя правильной дороги, попал на тропочку, которую проторили дикія свиньи (или кабаны, как их называют). Ну а в людской жизни это уж не тропочка, а большая торная, хотя и фальшивая, дорога, по которой вѣками идут и торят ее всѣ, что сидят на наших шеях. Они тоже так говорят, чтоб оправдать свои вредныя для общества дѣла, что людей много народилось, что земля мало родит и т. д. А я тебѣ скажу, что нѣт, и сто раз нѣт! Все это ложь, ты говоришь, что половина людей должна пойти на смарку. А сам-то ты навѣрное думаешь остаться жить. Он вопросительно посмотрѣл на Сафронова. Послѣдній вспыхнул, как кумач, и понурив голову, ничего не отвѣтил. Мотылев продолжал.

— И другіе тоже хотят жить. Нѣт, друг!

Тут суть не в том, что много людей народилось, а в том, что порядки ни к чорту не годятся… Приходилось мнѣ читать кое какую статистику, что земля может прокормить в пять раз, а другіе утверждают, что в десять раз больше народу, чѣм есть теперь, но только при других порядках и законах.

Да к слову сказать, около года тому назад я читал в газетах такой случай:

Одна компанія, будучи хозяином рынка в Боффало или Филадельфіи, доставила пароход, нагруженный бананами в один из этих городов, но увидѣв, что в складах есть болыпіе запасы бананов и не желая выпускать их на рынок в большом количествѣ, во избѣжаніе пониженія цѣн, она распорядилась вывезти их в открытое море и выбросить в воду.

— Вот подлецы-то, — сквозь зубы проговорил Сафронов.

— Ты погоди, я тебѣ еще пару случаев разскажу, тогда увидим, что ты скажешь. О другом случаѣ я читал года четыре тому назад, может и больше, тоже в газетах. Другая компанія скупила восемьдесят тысяч бочек яблок, (на них был плохой урожай в том году), и сорок тысяч бочек допустила (конечно с цѣлью) сгнить, а другія сорок тысяч бочек пустила на рынок по тройной цѣнѣ и, конечно, хорошо заработала: во первых, меньше рабочих требовалось на половину, помѣщеній тоже, а в третьихъ, тройная цѣна, сгребай денежки, больше никаких.

— Я что-то не слыхал об этом, — недовѣрчиво проговорил Сафронов.

— Может быть, — согласился Мотылев, — нѣт ничего удивительнаго, из нашего брата мало кто слѣдит за такими законными злодѣйствами, а если и видит кое-что, то ничего не подѣлают, — и замѣтив его недовѣріе к себѣ, Мотылев, повысив голос, проговорил:

— Третій случай был, в нашей матушкѣ, во святой Руси. Было это лѣт двѣнадцать тому назад, может и больше. Один богач скупил в Керчи или Астрахани, не помню точно, всѣ рыбные промыслы. Как раз в тот год был небывалый улов селедок, так что же он сдѣлал? Нѣсколько милліонов селедок велѣл зарыть в землю. Выкопали болыпія ямы, зарыли их, но не достаточно глубоко, так что, когда онѣ начали гнить, то такая вонь пошла по всей области, что хоть святых выноси. На людей страх нашел, как бы не появилась холера. Подали жалобу, пріѣхали власти разслѣдовать, а если что, то и судить: да извѣстно, как богачи то сдѣлают, сунет барашка в бумажкѣ, и дѣлу конец. Богач-то оправдался, кажется, тѣм, что соль дорога, или во время не успѣли привезти, тѣм дѣло и кончилось, а селедки-то сразу подскочили в цѣнѣ. Которая стоила пять копеек, стала десять, а то и двѣнадцать, да так и до сей поры осталось, и год от года дорожают, а богача-то того прозвали „селедочным королем", мѣсто же гдѣ селедки закопаны — „селедочным кладбищем"! Все это надѣлало шуму на всю Россію, пошумѣли, пошумѣли да и забыли, а золотце-то рѣкой полилось этому мошеннику, который, кстати, послѣ смерти все осавил наслѣдникам… Вот они, современные короли-то какіе, — усмѣхнувшись, закончил Мотылев.

Сафронов не был расположен к смѣху, он очевидно волновался и был возмущен, его лицо обыкновенно блѣдное, было красным; он усиленно дышал, точно послѣ быстраго бѣга, когда же начал говорить, то казалось, что он силится сказать нѣсколько слов одновременно, слова подпирали к его горлу и душили его.

— Да что-же это… Как-же так!

Да вѣдь это… это преступленіе. И такое великое преступленіе, пред которым убійства с цѣлью грабежа кажутся невинными дѣтскими игрушками… И опять, они же виноваты и в этих преступленіях!

Кто меня может заставить грабить и убивать? Если я знаю, что это плохо, — размахивая руками выкрикивал Сафронов.

— Никто, — отвѣтил он себѣ. — Но голод, голод, — это брат такая штука: он заставит и у родного отца кусок хлѣба изо рта вытащить, а не будет давать, придушишь его. Никак нельзя оправдать их! Скупит продукты, сгноит, выбросит в море, и все для того, чтоб нажить в два или три раза больше, когда кругом и всегда ходят тысячи, — да что там, сотни тысяч без работы и без куска хлѣба; принуждаемые голодом, творят всевозможныя преступленья, наполняют тюрьмы и дают работу электрическим стульям, и главные преступники, которые принудили их сдѣлать это, находятся на свободѣ. А гдѣ-же правительство, гдѣ законы? Чего они смотрят на таких выродков человѣчества…

Мотылев засмѣялся.

— Ты спрашиваешь, гдѣ закон? Закон то есть, да не для всѣх одинаковый. Эх друг! Со всѣх сторон, куда бы ты ни пошел, тебя уж ждут законные грабители. И пусть хоть три части населенія вымрет, и одна останется, и пусть земля родит во сто раз больше, чѣм теперь, но если оставить такіе-же законы и порядки, то получится тот же ноль, который мы имѣем и теперь. Ну, да нѣт времени говорить об этом…

И оба скрылись за дверьми фабрики.