"Вы просто не знаете, куда смотреть". Часть третья: "День очищения"

Глава 31. Свобода Самогонка

В школе мы их не нашли. Депутатор осмотрел опустевший спортзал с разбросанными по нему матами, и спросил:

— И где все?

— Ушли, — сказал робкий девичий голос. — Я здесь, в раздевалке прячусь.

— Выходи, — велел полицейский, — тебя никто не обидит.

Их боковой двери вышла та самая светловолосая девушка, которую я нашёл в шахте. Умытая, она выглядит не так драматично, но на меня смотрит как на постер фильма ужасов — со страхом и предвкушением.

— Сказала, что нас обманули, — пояснила она.

— Кто сказал?

— Ну, помните, чёрные волосы, красное платье… в подвале сидела с нами! Она сказала, чтобы отныне будет зваться Свобода, и нам велела так её называть, но это глупо совсем. Как в комиксах. По-моему, она просто сумасшедшая.

— Ах, да, активистка-революционерка, — припомнил я. — Жанна-д-Арк подвальная. И каков лозунг этой акции гражданского неповиновения?

— Когда вы ушли, она сказала, что всё поняла. Что никакие мы не отродья, это обман. Настоящие отродья — это наши братья и сёстры, они сговорились и обманули наших родителей. А некоторые родители, наверное, и сами отродья, поэтому встали на их сторону. Остальных подкупили, обманули или запугали чужаки, которых отродья впустили в город, и они теперь всем заправляют. Поэтому мы должны бороться за нашу жизнь и свободу. Она уговорила ребят сломать дверь, потом они нашли оружие и отправились доказывать, что не отродья. Я сначала пошла с ними, думала, что они просто уговорят родителей разобраться, но Свобода зашла в свой дом и сразу принялась стрелять. Убила мать и брата, сестра пыталась убежать, она застрелила её на улице. И сказала, что мы так должны поступать со всеми. Освобождать тех, кто в подвалах и убивать тех, кто не там. Тогда мы победим отродий и спасём город. А я сбежала.

— Почему? — поинтересовался я.

— Потому что я знаю, что я отродье. И умереть должна я, а не другие. Умирать мне страшно, убивать не хочется. Услышала, что освобождённых собирают в школе, и пришла сюда.

— Знаешь, что ты отродье?

— Конечно. И Свобода знает, я уверена. Она всем врёт, а может, и себе врёт. Но знает. А потом они пришли сюда и стали рассказывать то же самое. Что те, кто тут сидел, не отродья, даже полиция это знает, поэтому их спасла. Но полицейский не может спасти всех, надо спасаться самим. Она совсем с катушек слетела — говорит без умолку, как безумная, но так, что ей все верят.

— Типичная картина травматического психоза, — сказал Депутатор. — Девушка пережила сильнейший стресс на фоне угрозы жизни и впала с психопатическое состояние.

— Она ещё и пьёт всё время, — пожаловалась светловолосая. — Из дома прихватила бутыль самогонки. Не расстаётся с ней, то и дело хлебает прямо из горлышка. Но ей почти все поверили. Тех, кто был несогласен, избили, а я спряталась в шкафчике. Я мелкая, помещаюсь.

— И куда эта нетрезвая Орлеанская Дева повела своё воинство?

— Искать оружие. Громить отродий. Убивать чужаков и предателей рода человеческого.

— Хороший план, — одобрил я, — многообещающий.

За окном послышались отдалённые выстрелы.

***

— Как вы тут? — спросил я Швабру, подметающую осколки стекла на полу.

— Мы лишились одного окна, босс. Но оно того стоило!

— И при каких обстоятельствах мы его лишились?

— Припёрлась толпа моих драгоценных одноклассничков! Рыл двадцать, не меньше! Заявили, что хотят выпивки, причём даром, и если мы не откроем, то сломают дверь. И тогда нам будет плохо — они подробно объяснили, как именно, но я не буду повторять, ладно? Меня уже не так тошнит, как раньше, но лучше не рисковать. Размахивали какими-то мотыгами и палками, орали, ругались. Кажется, они уже где-то крепко выпили и собирались добавить.

— Судя по направлению на ближайший пожар, — заметил Депутатор, — там горит самогонный шалман. Наверное, часть топлива в огонь не попала.

— Я выстрелила, — сказала блондинка. — Два раза. Так что окно запишите на мой счёт.

— Блонди рили крутая, — подтвердил Говночел. — Те челы сразу сдриснули, хотя она поверх башки палила.

— Молодцы, — похвалил я. — Держите оборону, я скоро вернусь.

— Куда вы, Роберт? — спросила блондинка.

— Прогуляемся до клиники, проверим, как там наш доктор. Боюсь, как бы не попал под горячую руку революционных масс.

— Что там вообще творится, босс?

— Отмена выбора постфактум, обратный расколлапс суперпозиций. Совмещённые с народными гуляниями. Косплей сипайского мятежа в горящем борделе в Варфоломеевскую ночь. Хотя уже утро.

— А кто в кого стреляет? — спросила Блонда, прислушиваясь.

— Все во всех, как обычно. Так что не высовывайтесь.

***

— Отродья!

— Сами отродья!

— Сдохните!

— Сами сдохните!

Претензии с обеих сторон идентичны, а вот поколения разные. Бывшие школьники и их, условно скажем, родители. Линия конфликта отцов и детей проходит перед проходной Завода.

— Выдайте нам чужаков! Они вас обманывают!

— С отродьями переговоров не ведём! С чужаками и без вас разберутся!

В центре постановка классической картины «Свобода на баррикадах», только что бюст прикрыт. Самозванная лидерша протеста кричит охрипшим голосом с пирамиды ящиков:

— Слушайте меня! Отродья захватили всё! Отродья убивают нас! Отродья везде! Очистим город! День Очищения! День Очищения!

— День Очищения! День Очищения! — скандирует за ней экзальтированная молодёжь.

Сама Свобода держит в руке бутылку и вид имеет абсолютно упоротый. Ружей в толпе мало, но всякого импровизированного дреколья хватает. Охрана Завода торопливо сооружает у входа завал из офисной мебели. Оружия у неё не видно, но, вполне возможно, оно ещё появится.

Мы с Депутатором обошли этот цирк стороной и постучали в двери клиники.

— Кто там? — спросили изнутри.

— Полиция, — строго сказал полицейский, и нас впустили.

— А вы тут что делаете? — удивился Заебисьман.

Он сидит в смотровой, морщась от боли, а доктор заклеивает ему пластырем порез на скуле.

— Производственная травма? — спросил я. — Фотон неудачно синтерферировал? Коллапсом суперпозиции зацепило? Или кот Шрёдингера поцарапал?

— Побочные следствия массовой истерии, — отмахнулся он. — Один придурок слишком всерьёз принял идею Очищения города от чужаков. Хорошо, что охрана успела, у него был нож. Обошлось, и заебись.

— Как ваши глобальные вычисления?

— В самом разгаре, — развеселился он. — Вы, наверное, думаете, что сорвали наши планы, устроив это нелепое представление там, на улице? Ничего подобного! Наоборот, мы имеем целые каскады коллапсов. Освобождённые нашей доблестной полицией из подвалов отродья сейчас запихивают туда своих братьев и сестёр, возвращая, так сказать, око за око. Попутные эксцессы только ускоряют процесс.

— Ничего не устраивал, — пожал плечами я. — Мне не нужно. Значит, посчитаете быстрее?

— Да, скорее всего.

Доктор закончил, Заебисьман кивнул ему и вернул на голову шляпу.

— Мы рассчитывали, что пик загрузки эффектора будет к вечеру, когда горожане закончат праздновать совершеннолетие детей и вернутся в подвалы, чтобы закончить с отродьями, но теперь планируем загрузить второй пул образцов уже в полдень. Думаю, результат будет часам к трём. Наконец-то я смогу уехать из этой дыры и вернуться к семье!

— У вас же тут жена, — напомнил Депутатор.

— Она местная, — отмахнулся научный директор. — Надо было как-то организовать быт и досуг на время такой длительной командировки. Не повезу же я сюда своих? Кроме того, она ужасно много говорит, это так утомительно.

— То есть её вы с собой не возьмёте? — уточнил я.

— Это технически невозможно. Отродья — часть местного экоценоза и нежизнеспособны сами по себе. Мало где принято размножаться корзинками. Ладно, пора мне обратно на рабочее место. Скоро эта шумная молодёжь поймёт, что Завод ей не по зубам, и разбежится устанавливать справедливость локально, и в этот момент мне лучше держать штурвал в руках. Фигурально выражаясь. Какие перспективы открываются, Роберт! Какие перспективы!

— Как пострадавшие? — спросил Депутатор доктора.

— Держу на снотворном. Жизненные показатели стабильные, но не хотелось бы, чтобы они, проснувшись, присоединились к этому безумию, — он кивнул в сторону окна, откуда доносятся истеричные выкрики и шум толпы.

— Когда безумие закончится, у вас будет много работы, — напомнил полицейский. — Тупые и резаные травмы, ожоги, огнестрельные ранения. Так что ещё раз повторю — берегите себя.

***

— Как планируете провести этот осенний праздник? — спросил я Депутатора, глядя как рассасывается толпа молодёжи перед проходной.

Заебисьман прав, надолго их запала не хватило. Теперь они, разбившись на небольшие решительные компании, выдвигаются в разных направлениях по прилегающим улицам. Будут вершить справедливость в индивидуальном порядке. Контингент в подвалах сменится на альтернативный, а старшее поколение либо примет это как есть, либо пострадает в процессе. Ставлю на первый вариант, ведь в глубине души каждый из них знает, что разницы нет. Отродья должны умереть, а какие именно — неважно.

— У вас есть предложения?

— Я всё ещё бармен. Виски?

— Пойдёмте, — Депутатор снял с головы фуражку и сунул её подмышку. Как тазик, в котором умыл руки Пилат.

— Серьёзно, ты хочешь это слушать? — спросила Швабра блондинку, приволокшую из подсобки радио.

— Почему нет? Всё равно делать нечего. Вряд ли сегодня будет наплыв клиентов. Как раз время утреннего выпуска.

— Мне подвинуться? — спросил Депутатор, допивающий второй стакан.

— Нет-нет, не беспокойтесь, тут есть ещё одна розетка. Вот, сейчас, прогреется…

Приёмник долго шипел и пощёлкивал чем-то внутри, потом внезапно из динамика, сразу на максимальной громкости, прорезался истошный крик:

— Не-е-ет! Боже, как больно! Я больше не могу, не могу, не могу! Не надо, отец, не надо, а-а-а! — девушка взвыла от невыносимой боли. Побледневшая Швабра в панике защёлкала кнопками, но крик не умолкал, пока Блонда не выдернула шнур из розетки.

— Плохая была идея, — признала она дрожащим голосом.

— Рили говняная, — согласился панк.

— Знаете, — сказал Депутатор, надевая фуражку, — я всё же, пожалуй, пойду.

— Уверены? — спросил я.

— Да. Я всё понял про размер популяции. И что всё бесполезно, понял тоже. И что не мне решать. Но я не могу просто сидеть и пить, когда там вот так, — он кивнул на радиоприёмник. — Берегите себя.

— Не знаю, — задумчиво сказала Швабра, глядя ему вслед. — Как тут выбрать сторону?

— Думаю, он не станет отделять овец от козлищ. Будет спасать каждого, на кого напали, чтобы тот, в свою очередь, напал на следующего. Как говорится, «у самурая нет цели, только путь».

— Глупо, — сказала Швабра.

— Но красиво, — добавила Блонда.

— Рили крэйзи, — подытожил панк.

***

— Босс, ты чего-то ждёшь? — спросила Швабра, заметив, что я покосился на часы.

— По инсайдерской информации с Завода, в полдень будет перезагрузка образцов. Наша кровь попадёт в их машину. Хочу посмотреть, что будет.

— А что может быть? Это же просто кровь.

— Самому интересно. Может, ничего. Может, что угодно. Моя кровь — это немножко я, а я и сам не знаю, что я такое. Спать только вот хочется ужасно.

— Ага, — душераздирающе зевнула она, — не спали же ночью. Но это хорошо, хожу оглушённая и не принимаю ничего близко к сердцу. Наверное, потом накроет. Если будет это потом.

— Пойду умоюсь, — сказал я. — Может, взбодрюсь. Спать нам сегодня, похоже, не светит.

В зеркале туалета усталый человек неопределённого возраста. На лице пятна копоти, на рубашке брызги крови. Кто я такой?

— Что я такое? — спросил я вслух.

— Явление природы, — ответил Никто.

— Чёрт, вы теперь и в туалете меня караулить будете?

— Случайность, извините.

— Что значит «явление природы»?

— Когда возникает опасность разрушения линии причинности, появляется что-то, что её устраняет.

— Что-то?

— Или кто-то.

— То есть меня как бы нет? Просто судорога Мироздания, которое лупит мной себе по заднице, как укушенная корова хвостом?

— Зависит от точки зрения. Может быть, вы забытый недобог, мобилизованный на борьбу с хаосом. Недаром Ведьма видит в вас что-то сродни себе. Или просто человек, оказавшийся не в то время не в том месте. А может быть, завтра вы проснётесь в своей постели, поцелуете жену, умоетесь, побреетесь, выпьете кофе и поедете на работу, удивляясь, какой странный сон вам приснился, и забывая его с каждой минутой…

— Босс! Босс! Сюда! — завопила из зала Швабра. — Скорее!

Я кинулся к двери, немедленно забыв всё услышанное.

— Ты не выстрелишь, — говорит спокойно Палач, бестрепетно глядя в ствол дробовика.

— Выстрелю, отец, — голос Блонды дрожит, ствол гуляет.

— Не выстрелишь, — в руке у Палача большой нож, когда-то так восхитивший нашедшего его в сундучке панка. — Это работает в одну сторону. Я должен убить тебя, ты не можешь убить меня. Так устроен наш маленький мир.

— Слы, мэн, ты гонишь, — голос Говночела срывается, — убери найф, мэн, давай перетрём!

— Ты избранная дочь, — Палач говорит медленно, спокойно и размеренно, — в тебе чиста её кровь. Ты не можешь пережить этот день, потому что это её место.

— Я выстрелю!

— Нет, ты не сможешь. Так говорит она, и она знает. Ты одна из поколения. Одна чистая. Одна избранная. Одна жертва там, одна жертва здесь, и бабочка снова раскинет свои крылья.

— Мэн, ты не вдупляешь, мэн! — панк шаг за шагом сдвигается, пытаясь закрыть собой блондинку, она тоже отходит, чтобы он не оказался у неё на прицеле. — Слы, мэн, ты ж её папахен! Не надо так!

— Сейчас мы закончим то, что начато год назад, — палач делает шаг вперёд, панк делает шаг ему навстречу, Блонда делает шаг в сторону, я осторожно стараюсь одновременно подойти со спины и не попасть под выстрел, если она всё-таки решится.

— Мэн, ты рили крэйзи мен, тебе бы кукуху лечить! Слы, я в твою дочку втрескавшись! Зять из меня говно, рили, но любовь правит миром, мэн! Мэйк лав, мэн, убери найф!

Панк делает шаг вперёд, Палач делает шаг вперёд, их траектории пересекаются. Говночел пытается схватить его за руку, грохает выстрел.

— Я его убила? — дрожащим голосом спрашивает Блонда. — Или нет?

— Ты промахнулась.

— Тогда где он?

— Там, где хранятся неслучившиеся события. Если такое место, конечно, есть. Может быть, Мироздание записывает их в специальную книжечку, чтобы не забыть. Но это не точно.

— Какой кошмар… Я чуть не умерла от страха! Ой, что с тобой? Ты ранен?

Блонда кинулась к оседающему на пол панку.

— У него кровь! Надо нести в клинику!

— Уже не надо, — сообщаю я, присаживаясь рядом с телом. — Мои соболезнования.

Один удар. Точно в сердце. Палач знал своё дело. Покойся с миром, Говночел.

***

— Но почему он мёртвый, босс? — спросила меня Швабра, когда мы вышли и сели на крыльцо, оставив Блонду рыдать над панком.

— Потому что его убили.

— Но ты же отменил Палача!

— Некоторые события необратимы. Твой дом не возникнет из пепла, Говночел не оживёт, а под клумбой всё так же лежат кости твоей подружки. Хотя её отец не то что её не убивал, а даже и не рождался. Сейчас ты не можешь понять, как это возможно, но скоро поймёшь. Вспомнишь, что отцом её был кто-то другой, убил кто-то третий, а панк споткнулся и упал на нож. Или всё было как-то по-другому, не знаю. Мироздание грубо залатает дырку, остальное вы сделаете сами. Но мёртвые не вернутся, а рождённые не исчезнут. Не знаю, почему так. Спроси учёных на Заводе.

— Босс, а что с Заводом? Смотри, смотри!

С крыльца бара старые кирпичные корпуса видны не целиком — угол одного здания, крыша другого, труба котельной, окно цеха… Всё это мерцает и переливается, пульсирует и размывается.

Я посмотрел на часы и кивнул.

— Они загрузили образцы.

— И что теперь, босс?

— Не знаю. Давай посмотрим. Уверен, будет интересно, — предположил я.

И не ошибся.

***

Заебисьман бежит молча, багровея апоплексичным лицом, придерживая левой рукой шляпу и правой — портфель. Он промчался мимо бара, держа курс на заднюю дверь кафе.

— Пивка? — крикнул я ему вслед. — Для рывка?

Научный директор ничего не ответил, дыхания не хватило, наверное.

— Крысы бегут с корабля? — спросила Швабра.

— Пытаются.

Заебисьман добежал и остановился, отдуваясь. Двери в стене нет, как никогда не было. Ровная пустая штукатурка.

— Сюрприз, — прокомментировал я.

— А как же?.. — спросила девушка и сама себя перебила: — Впрочем, пофиг, денег на тачку у меня один чёрт нет.

Зебисьман, тяжко отдуваясь, побрёл к нам. Мы смотрели молча и без сочувствия.

— Что-то пошло не так? — спросил я, когда он доковылял и с тяжким вздохом сел на ступени.

— Фатальная ошибка. Причины понять не успели, всё стало исчезать, начиная с установки. Сам эффектор, кабели, генераторы, устройства ввода-вывода, за ними стапели, выгородки, склады, новые стены — всё, что строилось и делалось под него. К счастью, сами корпуса довольно старые, они продержались достаточно долго, чтобы я успел выскочить.

— Вы? А остальные?

— Не знаю. Не было времени объяснять. Я бы крикнул «Караул», но берёг дыхание. Такое впечатление, что эффектор сам себя отменил, начиная с проекта. Никто не приезжал, никто не строил, никто не потратил годы на всю эту чёртову метрику… Я думал, что и сам отменюсь, если из неё не выберусь. Выбраться не успел, но почему-то ещё тут.

— Некоторые события необратимы, — важно заявила Швабра.

Заебисьман посмотрел на неё долгим мрачным взглядом, потом спросил:

— Кто это вам сказал?

— Один рыбак, — ответил я.

— Какой ещё рыбак?

— Не важно.

— А что вы сидите снаружи? Я бы сейчас не ограничился одним стаканом.

— Там девушка оплакивает возлюбленного. Обстановка не та.

— Понятно. Ну, что же, посижу с вами. Идти мне некуда.

— У вас тут жена, — напомнил я.

— Ой, я вас умоляю. Я считал дни до отъезда! Кто знал, что со временем милая болтовня превращается в осточертелый трындёж? Кроме того, в городе, кажется, небезопасно.

— Уже нет, — Депутатор ведёт под руку Училку, та сжала ладошку сына. — День Очищения закончился досрочно. Как отрезало. Только что все орали друг на друга «Отродье! Сдохни!», а потом раз — остановились, пожали плечами, побросали колья и факелы и пошли по домам. Сейчас уже обсуждают программу праздника и разводят огонь для барбекю. Те, у кого осталось барбекю, конечно. С пяток домов сгорело, а сколько всего жертв, мы, скорее всего, никогда не узнаем.

— Ровно столько, сколько нужно, — сказал я. — Раз всё закончилось. Популяция вернулась к нужной численности. Мы немного ускорили события, и только. Утром они найдут на порогах корзинки, и начнётся новый цикл.

— Было очень страшно, — сказала Училка. — Мы спрятались в подвале и просидели там всю ночь. Почему я вас не послушалась и не уехала вчера?

— Чтобы сегодня вручить аттестаты выжившим? — предположил Депутатор.

— Почему я раньше не видела, какие они чудовища?

— Они просто люди, — покачал головой я. — А вы не знали, куда смотреть.

***

— Я буду его помнить, — сказала Блонда, выходя из бара. — Он был смешной. Не очень умный, но милый. И пытался меня защитить. Как жаль, что всё так кончилось.

— Наверное, надо что-то сделать… Ну, с телом? — спросила Швабра. — Не может же он лежать там на полу.

— Можно устроить во дворе ещё одну клумбу, — предложил я. — Ему нравилось возиться с цветами.

— Ему нравилось заглядывать мне в лифчик, пока с ними возилась я, — возразила Блонда. — Но идея хорошая. Вы поможете мне копать?

— Я могу, — сказал Депутатор, — у меня сильные руки.

Мы встали и зашли в бар.

— Да уж, убирать тут и убирать, — задумчиво осмотрелась Швабра. — Как ты думаешь, босс, у нас ещё остались клиенты?

— Уверен, они придут как ни в чём не бывало к открытию. Твои одноклассники захотят отметить совершеннолетие первым легальным бокалом пива. Их родители — погордиться взрослыми детьми. Деды и прадеды — выпить за старые добрые традиции. У нас будет тот ещё аншлаг.

— А мы будем им наливать и улыбаться?

— Улыбаться не обязательно. Но ты пойми, на самом деле, ничего не изменилось. Они всегда были такими. И в глубине души ты это знала.

— Давайте выпьем за него, — сказала Блонда. — Он бы хотел, чтобы мы выпили.

Она встала за стойку и потянулась к стаканам, но, вскрикнув, отпрыгнула.

— Что случилось? — кинулась к ней Швабра.

— Обожглась!

— Обо что?

— Не знаю! Ой, смотрите, огонь! Откуда он?

Над стойкой взметнулись языки пламени. Сначала полупризрачные и беззвучные, но быстро набирающие жар и силу. Треснула и потекла в огонь первая бутылка, он загудел и ударил вверх синими всполохами горящего спирта.

— Все наружу! — скомандовал Депутатор и потащил за руки к дверям Училку с сыном.

Огонь распространился моментально, вспыхнув десятком очагов, пытаться тушить бесполезно. Мы еле успели выскочить.

— Что это, босс? — спросила Швабра, стряхивая искры с рубашки. — Откуда пожар?

— Это не здесь пожар, — догадалась Блонда, — а там. Они подожгли бар отца. Значит, его больше нет. Я осталась одна.

— Может, он спасся?

— Нет, его убили. Я знаю.

— Мои соболезнования, — сказал Депутатор.

— И Говночела мы не похоронили, — добавила Швабра.

— Огненное погребение в озере горящего алкоголя — самый панк-рок, — прокомментировал я. — Жаль, что нечего выпить. Мне теперь можно, я уже не бармен.

— Пойдёмте ко мне, — пригласил Депутатор. — У меня есть пара бутылок.

***

— Сегодня мы вступаем во взрослую жизнь. Это важный день для нас, важный день для наших родителей, важный день для города! — Свобода вещает с трибуны на школьной площадке, её голос, усиленный колонками, разносится над улицами.

Образцовая выпускница — платье, туфли, причёска, макияж. Ни винтовки, ни бутылки, ни призывов убивать. Её слушатели выглядят столь же прекрасно — костюмы, платья, банты, белые ленты через плечо. Молодые красивые лица. Чистые вдохновенные глаза.

— Мы благодарны нашей школе. Мы благодарны нашим родителям. Мы благодарны нашим учителям и особые благодарности нашей классной руководительнице. Давайте попросим её подняться на эту трибуну!

— Про-сим! Про-сим! Про-сим! — скандируют выпускники.

Училка идёт к трибуне, перед ней расступаются, ей аплодируют.

— Они же ничего не сделают маме? — тихо спрашивает меня её сын.

— Нет, не волнуйся, — успокаиваю его я. — До чужаков в этот раз руки не дошли, слишком всё быстро случилось.

Это не совсем правда — в холодильнике морга лежит тело поэта, желавшего воспевать смерть. Его вытащил из какого-то подвала Депутатор. Парень оказался не с той стороны ножа, на которую рассчитывал. Но Доктор Клизма цел, хотя слишком занят, чтобы прийти на праздник — пациентов с различными травмами полная клиника. Командированный персонал завода по большей части исчез, но они, скорее всего, сюда просто не приезжали.

— Поздравляю с окончанием школы, — сказала Училка в микрофон. — Ваши аттестаты здесь. Забирайте.

Она положила на край трибуны папку и пошла по ступенькам вниз. Воцарилось неловкое молчание — от неё явно ждали речи, — но Свобода быстро сориентировалась и перехватила инициативу.

— Ещё раз поблагодарим нашу учительницу! Я возьму вручение на себя, если никто не против! Итак, первым приглашаю…

— Давайте уйдём отсюда, — предложила Училка, вернувшись к нашей компании. — Я так ужасно устала. У нас есть свободная комната, Роберт, если хотите…

— Мы лучше пойдём к нему, — я показал на Депутатора. — У него большой запас виски.

— Как вам угодно, — она посмотрела на меня внимательно и строго, потом пожала плечами, взяла сына за руку и ушла.

***

В гостиной у полицейского мы выпили по стаканчику. Молча, потому что говорить сил не было.

— Босс, а босс, — спросила Швабра, когда все разошлись спать. — А что теперь будет-то?

— Я тебе больше не босс, для начала. Твоё место работы сгорело. А что будет, узнаем завтра.

— Я пойду к подружке спать, ладно? Ей не помешает дружеское плечо, чтобы на нём хорошенько поплакать.

— Конечно.

— Ты не обидишься?

— Нет. У тебя впереди жизнь. У меня что-то другое.

— Спокойной ночи, Роберт.

— До завтра.