"Зависшие" между мирами: самоубийство, эвтаназия, кровная месть

Обзор тем, связанных с преждевременным окончанием жизни, было бы неуместно закончить, не рассмотрев эвтаназию. Оставив в стороне схоластические споры, зададимся двумя вопросами: «Что происходит после смерти с человеком, умершим от старости?» и «Что происходит с умершим «благородной смертью», то есть, с посторонней помощью?»

Вскоре мы обнаружим неверность поставленных вопросов, ибо «от старости» человек умирает крайне редко. Самой распространённой естественной причиной умирания является смерть от болезни. А вот что происходит после смерти с человеком, умершим по болезни, мы, надо признаться, даже не задумываемся. Для большинства цивилизованного населения планеты эта смерть (в мягкой кровати, в окружении родственников) считается предпочтительной.

По-иному дело обстоит у народов нецивилизованных. Вот что, к примеру, писал на эту тему Д. Леббок:

«...Дикари видят причину смерти в волшебстве. Среди многих из них распространено убеждение, что естественной смерти не существует. Например, у туземцев Южной Африки и ряда индейских племен Южной Америки не допускается, чтобы кто-либо умер естественной смертью. Бечуаны не могут позволить себе представить, чтобы человек умер иначе, чем от голода, насилия или колдовства».

Д. Леббок. Начало цивилизации: умственное и общественное состояние дикарей.

Леббок выпустил свою книгу в конце 19-го века (СПб., 1876г.), но и ныне подход к ритуальному прекращению жизни стариков у традиционных народов не изменился. Как бы данный факт нас ни шокировал, но старикам умереть естественной смертью не давали. Казалось бы, ерунда, и, подобно Леббоку, можно было бы назвать этих людей отсталыми дикарями и успокоиться, однако, как отнестись к сохранившейся в русском языке поговорке: «Старость — не радость, а пришибить некому». Ошибка, описка? Но если уделить исследованию побольше времени, можно убедиться — никакая не ошибка. Да, в традиционном обществе глубоким старикам и тяжелобольным, на определённом этапе их жизни, родственники помогали уйти из жизни. Помогали, боясь, что старик может умереть не от естественной старости, а от болезни. Смерть от духа болезни, пожиравшего внутренности, считалась ужасной, ибо такой человек после смерти не обретал упокоения, а сам становился тем самым духом, который его «пожрал». И, что более ужасно, — основой его последующей потусторонней деятельности становилось «пожирание» остальных членов сообщества (в первую очередь собственных детей). У цивилизованных людей такие случаи называются наследственными заболеваниями. Которые естественно не лечатся и причин появления которых врачи не знают. Обычно они разводят руками и говорят: «Ну, что уж тут поделаешь - будет лечить! Только это без гарантии, вы же понимаете, это наследственность...»

Поскольку у наших предков было своё видение этих процессов, родственники считали невозможным дать духу болезни пожрать члена их сообщества. Они считали, что уж лучше убить этого духа внутри человека, чем «общаться» с ним после смерти старика. Естественно, при этом было необходимо убить самого больного (в запущенной стадии дух болезни считался неотделимым от тела). Иметь в перспективе рядом с собой злого духа считалось опасным. Так что, не просто избавляя больного от мучений, но и спасая родовую организацию от тяжёлой перспективы, наши предки лишали жизни, своих неизлечимо больных стариков. А те, чаще всего не только не протестовали, а даже требовали, чтобы их поскорее убили.

По мнению амурских гиляков, всякая болезнь зависит от «кинза», который гложет человека, пока не заест его насмерть. Что относится одинаково ко всем, умирающим от какой-либо болезни. Не мудрено, что гиляки, при таких верованиях, не претендуют на место на небе для своих соотечественников, умерших от болезни. Эти остаются блуждающими по Земле. В то время как души убитых, а иногда даже и самоубийц, по их мнению, возносятся на небо[23] . Л.Шренк. Об инородцах Амурского края. (СПб., 1903)

Таким образом, для наших предков главным был отнюдь не вопрос: «Предавать ли смерти безнадёжно больного?» Это считалось решённым. Гораздо более важным было выяснить: «Кто возьмёт на себя ответственность за убийство? Кого будет преследовать дух убитого?» Ответ распадался как бы на две части:

• Первая — это умерщвление человека в тот период жизни, когда человеку, прерывающему его жизненный путь, придется отвечать за совершенное деяние.

• Вторая — когда старик достигнет такого возраста, что за лишение его жизни никому отвечать не придется.

В первом случае тот, кто согласился оказать услугу желающему уйти к «верхним людям» старику, должен был серьезно задуматься о своей последующей безопасности. Дух болезни, который «кормится» на упомянутом старике, не допустит, чтобы его лишили пропитания, и будет преследовать убийцу с целью сделать теперь уже его своим «пищевым довольствием».

Такая ситуация не располагала к появлению добровольцев, желающих помочь старику уйти к «верхним людям». Зачастую никто, даже за деньги, не соглашался выполнить это действие. Поэтому в большинстве случаев убийцами старика становились его дети. Правда, иногда, понимая, что их ожидает, отказывались даже они[24] , что ставило старика в исключительно сложное положение.

Однако чаще всего кто-то из родственников, тяжело вздыхая, все же соглашался выполнить требуемое. Чтобы всё, по-возможности, прошло для него без последствий, будущий убийца принимал необходимые меры. Их особенностью являлась относительная анонимность исполнителя, что достигалось особыми условиями проведения умерщвления:

...С наступлением последней минуты в толпе воцаряется глубокая тишина. Находящийся в одиночестве в урусе старик-чукча, одетый по-праздничному, с приподнятою верхнею одеждою садится на постель, плотно прижимаясь к стене полога левым боком, совершенно обнаженным. Совершитель убиения из-за урусы протыкает копьем стенку полога и через это отверстие просовывает острие старику. Тот прикладывает острие к своему боку, направляя его между ребер, пониже подмышки и громким голосом кричит: «Убивай скорее!». Тот в один миг ударяет ладонью со всего размаха в оконечность древка, и острие, пройдя поперек всю полость груди, выходит наружу с противоположной стороны. Из урусы доноситься только один пронзительный крик, после которого убивающий в один миг вытаскивает смертоносное орудие. (Августинович 1878-1879 гг.)

Так обстоят дела с благородным лишением жизни тяжелобольных стариков, за что убивающий несет ответственность. И как уж он в дальнейшем будет «выкручиваться», стараясь избежать внимания духа убитого, — его проблема. Более грамотные, однако, знали: в жизни этих тяжелобольных существует очень короткий период, в который они могут быть убиты, и убившему их совершенно ничего не будет. Период действительно очень короткий (как правило, не более 3-х дней) воспринимаемый в традиционном обществе как самый последний этап человеческого существования. Время, когда человек ещё жив, но земная судьба его практически закончена. Он отработал свой кусок жизни, а посему оставшиеся 3 дня до смерти является абсолютно безгрешным, как и новорожденный до момента отпадения пуповины. В эти дни он считается одной ногой зашагнувшим за черту жизни и уже перенёсшим туда свой дух. А потому можно достаточно безопасно для себя отправить его в лучшие миры.

Что же касается срока, выбираемого для эвтаназии, то 3 дня, конечно, определяются условно. Если говорить точнее, срок должен быть равен времени от рождения до отпадения перевязанной при родах пуповины. Правда, этого никто и никогда, наверное, не помнит. А потому окружающиеся обычно полагались на знаки смерти, которые неизбежно появлялись на теле умирающего. Они подразделялись на указующие и завершающие.

Знаки смерти

Самым ранним знаком, указывающим на фактическую неизбежность смерти, является неожиданное улучшение состояния у, казалось бы, совершенно уже безнадёжного человека. Это касается как людей безнадёжно больных, так и безнадёжно старых. В рассказах, которые свидетельствуют о последних днях умирающего, достаточно часто проскальзывают сообщения, типа:

«3 апреля врач Наполеона констатировал резкое ухудшение состояния своего больного. Генерал Бертон взялся подготовить императора к смерти.

Однако через некоторое время, примерно за 10 дней до кончины, Наполеон вдруг почувствовал неожиданное улучшение своего состояния. Врач отлучился в аптеку, а он приказал принести вино, фрукты, бисквиты, выпил шампанского, съел немного слив и винограда. Когда доктор вернулся, император встретил его громким смехом. Однако на следующий день снова наступило ухудшение, которое закончилось смертью...»

Таких свидетельств множество, и, в большинстве своём, процесс протекает по одной и той же схеме: «Вялое течение тяжёлого заболевания — неожиданный и непонятный всплеск активности — угасание». Разнятся только детали и сроки. Повторимся, что подобное происходит не только с больными, но и с очень старыми людьми:

«Рассказывают, что Вячеслав Молотов, бывший сталинский министр иностранных дел, будучи изгнанным и из партии, и из правительства, первое время был председателем партийной организации какого-то завода на периферии, а потом вышел на пенсию и жил тихой жизнью советского пенсионера. Он потихонечку «сдавал», отходя от дел, в том числе и домашних, тем самым, давая понять родственникам, что конец его близок.

И вдруг, однажды, прочитав газету «Правда», Молотов неожиданно потребовал от родных:

— На пять часов пригласите ко мне на беседу Шеварднадзе!

Родственники немного перепугались, ибо ни с того, ни с сего Вячеслав Михайлович снова почувствовал себя главой правительства, отвечающего за внешнюю безопасность страны. Не зная, как вести себя в подобной ситуации, родственники решили спустить эту ситуацию «на тормозах». Дескать, ну взбрендилось старику, но ничего забудет. И не такое забывал.

Однако Молотов неожиданно оказался мало того, что памятлив (чего за ним уже давно не замечалось), но и активен. К пяти часам он переоделся в свой парадный костюм и уселся, как и было обещано, ждать нынешнего министра иностранных дел — Шеварнадзе. Надо было что-то делать. Домашние посовещались и в вежливой форме сказали ему, что Шеварнадзе просил передать, что не может подъехать к 5-и часам, но подъедет как только сможет. Вячеслав Михайлович выразил неудовольствие, подумал и пошёл снимать костюм. В этом состоянии (приподнятого ожидания) он пребывал ещё пару дней, но потом забыл и снова вернулся к своей старческой жизни.

Вскоре он заболел воспалением лёгких и достаточно быстро умер...»

Суть неожиданного улучшения состояния перед смертью очень хорошо отражает калмыцкая поговорка: «Светильник, перед тем как потухнуть, вспыхивает». Данный факт, собственно, и является главным указующим знаком для умирающих и их родственников. Получив его, человек должен был, используя последний приток жизненных сил, привести в порядок дела, написать завещание и со всеми попрощаться. Как правило, это была последняя возможность для умирающего проделать всё необходимое, находясь действительно в здравом уме.

После краткого периода активности, смертельно больной или умирающий от старости снова возвращался в своё состояние угасания, продолжительностью, как правило, не более 40-ка дней. И где-то совсем незадолго до предполагаемой смерти (дня за три) появлялись физиологические знаки, свидетельствующие о том, что смерть близка и неминуема. К таковым, по народным наблюдениям, относятся:

• Резкое увеличение глазных зрачков. Они расширяются практически до размеров всей радужки глаза.

• Округление глаз, приводящее с одной стороны к немиганию, а с другой, к эффекту, так называемых «вытаращенных» глаз.

• Побеление и скашивание набок кончика носа.

• Побеление верхней губы (в той области, где растут усы).

• Убегание с его тела вшей.

• Резкое посинение переносицы.

• Дыхание, осуществляемое сразу через две ноздри (фиксируется карманным зеркальцем)

• Болезненная реакция на резкие и шумные звуки, с неспособностью определить их источник.

• И другие.

Все это, в совокупности (по одному знаку делать такие выводы нежелательно), давало понять, что человек находится на грани неизбежной смерти. Это и было для родственников указанием, что его жизненная судьба закончена, и во избежание захвата души духами старости или болезни, он скорейшим образом должен быть предан смерти.

У некоторых народов Сибири расставанию со стариками посвящался праздничный ритуал. В честь ухода старика к «верхним людям» закалывали оленя. В ходе этого праздника старику предлагались самые жирные и вкусные куски. Когда же он пресыщался и уже больше не мог глотать, его сын забивал его рот и гортань оставшимися кусками, прекращая тем самым доступ кислорода.

«Ангелы» смерти

Когда родственники принимали решение помочь умирающему закончить свой путь, наступал момент истины. Кто-то должен был отважиться и взять на себя роль убийцы. Кто-то должен был стать «ангелом» смерти. Обычно желающих, как мы уже говорили, не находилось, ибо все знали, что перед мёртвым придётся отвечать. Да, сейчас он на смертном одре, со слезами на глазах просит помочь, дабы не оказаться добычей демона болезни. Но совсем не значит, что именно в том же состоянии духа он будет пребывать, будучи мертвецом. Как раз наоборот, стоит ожидать, что за чертой жизни мёртвый призовёт к ответу того, кто, по его же собственной просьбе, лишил его жизни. Именно данное обстоятельство удерживало родственников от желания помочь лично.

Когда-то автору этих строк доводилось изучать жизнь русской деревни 19-го века, и его весьма затронул факт, что при русских деревнях дозволялось жить конокрадам. Все знали, что этот человек — конокрад, но ему разрешалось проживать в пределах данного селения. Правда, жил-то он всё-таки на отшибе, но тем не менее. Вначале я подумал, что это ошибка или описка летописателей. Оказалось, нет, они повторяют это неоднократно. «О, ужас, — думалось мне, — теперь понятно, почему в России так распространено воровство!»

По мере начитывания материала оказалось, что моё восприятие бытности русской деревни было плоским и односторонним. И мало чем отличалось от мнения европейцев, что все русские — воры. Оказалось, конокрадам жить в селении разрешалось, но на определённых условиях. Во-первых, они не имели никакого права украсть что-либо в этом селе. За это просто забивали насмерть. Во-вторых, их не просто допускали жить рядом — их использовали. Использовали в тех ситуациях, когда обычный селянин не решался что-либо предпринять, а дело того требовало.

К примеру, в природе существуют времена, когда мир «тамошний» и мир «тутошний» соприкасаются. Именно в такие моменты происходит активное проникновение в «наш» мир потусторонних существ. Одни из них добрые — это наши умершие родственники, другие злые — неупокоенные существа разного калибра и степени вредности. Умерших родственников селяне ритуально кормили, парили в баньке и всячески ублажали, а от «вреднюг» — открещивались.

Правда, любой мало-мальски грамотный крестьянин понимал, что от зла в целом откреститься сложно, проще отдать ему малую часть, тогда оно успокоится и больше донимать не будет. Именно поэтому во время определённых религиозных праздников в деревнях происходили ритуальные бесчинства «нечистой силы». Крестьянин утром просыпался и видел, что у него либо ворота сняты с петель и унесены прочь, либо телега лежит на крыше сарая, либо случилось ещё что-то из ряда вон выходящее. Кряхтя и тихо матерясь, хозяин звал домашних, и они совместными усилиями наводили порядок. При этом ругаться он, конечно же, ругался, но в душе был доволен, поскольку считалось, что тот дом, который таким образом «отмечен нечистой» силой, повторному посещению вредоносных сил уже не подлежит. На целый год крестьянин мог быть спокоен. Как говаривали позже на фронте: «В одну воронку снаряд дважды не падает!»

Роль «нечистой силы», по ночам переворачивающей телеги, обычно исполняла сельская неженатая молодёжь. Но заметную лепту вносили и иные персонажи. В частности, конокрады. Запрет на кражи в своем селе во время подобных ритуальных праздников отменялся.

Конокрады крали понемножку, дабы и не слишком разозлить хозяев, и выполнить свои обязанности. Если же кража случалась крупная, то после праздников украденное возвращалось.

Конокрадов, а кроме них ещё вдов, бобылей, колдунов, ведунов, цыган, евреев, кузнецов и просто чужаков, крестьяне использовали и при иных ритуальных потребностях. Во время зачинания и оканчивания дел, для усиления плодородия полей и скота, для защиты от вредоносных сущностей, для лечения и зубодрания и во многих других подобных случаях.

Особая роль отводилась «чужакам» в похоронных обрядах. Считалось, что предпохоронной и непосредственно похоронной деятельностью родственникам умершего заниматься не следует. Они должны присутствовать на похоронах, но не готовить их. Тем не менее, кто-то же должен был рыть и закапывать могилу, обмывать, одевать умершего, закрывать ему глаза и рот и совершать иные соответствующие событию действия. Этим-то и занимались разномастные чужаки, которых ради подобных моментов селяне терпели у себя под боком.

Важны были чужаки и когда тот или иной человек (или его семья) принимал решение об окончании жизненного срока в результате болезни или старости. Для русских православных деревень это, конечно, не характерно, но зато весьма широко использовалось в Сибири и на Севере. Когда больной, старик или опозоренный принимал решение уйти из жизни, он предпочитал не накладывать на себя руки самостоятельно. Для этой цели за деньги нанимали какого-то «чужака». И вовсе не потому, что их было не жалко. Нет, чужой (бобыль, колдун, нищий, чужестранец, вор и т.д.) считался человеком «сдвоенной» природы, то есть в нём присутствовали черты и «того» и «этого» миров. Данное обстоятельство облегчало ему возможность избегнуть наказания за совершённое преступление. Никаких гарантий, конечно же, не было, но лучших вариантов не было тоже.

Подобное восприятие реальностей свойственно многим древним культурам. Причём чем более культура стара, тем больше шансов, что подобные воззрения в ней наличествовали. Особая каста неприкасаемых существовала у зороастрийцев. Именно она ведала всеми похоронными и иными «тёмными» вопросами жизни и смерти. Были (и есть) неприкасаемые в индуизме. На них также возлагалось решение «подобных» проблем. Что, кстати, и определяло их неприкасаемость: они имели непосредственные отношения со смертью и потусторонним миром. Никто не считал их плохими, но они были «чужими» и потому однозначно отторгались обществом. Есть изгои у тамильцев. Именно с тамильского «парайан» в общемировом лексиконе утвердилось слово «пария». В Японии существовала каста «эта» (яп. «много грязи»), которая также занималась нечистыми, с точки зрения буддизма, делами (забой скота, выделка шкур, похоронные процедуры, чистка выгребных ям, обслуживание заключённых и т.д.)

Все эти люди, и им подобные, играли роль «ангелов смерти», облегчая нелёгкие реалии человеческой жизни.