Радость и грусть бытия

Старинный фильм. Индийское кино.

Ворованные яблоки. И прятки.

Река по пояс, в полуметре дно.

И первая влюблённость без оглядки.

Открытки памятные кинозвёзд –

«Амфибии», «Бродяги», «Мушкетёров».

Страстей любви индийской перехлёст,

Бесплотная заоблачность актёров.

Приёмник рижский. Фикус. Патефон,

Поющий «Рио-Риту» и «Голубку».

И абажур – матерчатый плафон.

И дýши детства, рыхлые, как губки.

И очередь в подвале голубом

За молоком. И липкие конфеты –

«Подушечки», слепившиеся в ком.

Походы в лес за земляникой летом.

И сахара варёного луна,

Расколотая мамой на кусочки.

Коленки в ссадинах, как мякоть кавуна.

Игра в «синатры», «матери-и-дочки».

И дружные соседи. И лапта.

И ожиданье коммунизма втуне.

И кукурузный бум, и вся «лапша»,

Навешанная на судьбе-фортуне.

О, как была я счастлива тогда

Под музыку мечты, оркестра в парке,

Что вдруг судьба своё сказала «Да!», –

Позволив жить и мне в стране-подарке.

Что у меня два платья – не беда,

И туфельки, ободранные с носа,

И во дворе – «удобства» и вода,

И пахнут бедностью и дом, и папиросы

Соседа Сани, что был одноглаз,

Пел под гитару, всё равно что Визбор.

Из лампочек каких-то и пластмасс

Он мастерил свой первый телевизор.

А я крутилась возле, как юла,

Как вся материя со склонностью вертеться.

Я любопытно-любознательной была,

И некуда к тому же было деться.

Пустая площадь, рынок, сквер, дома.

Кинотеатр (не помню, хоть убейте).

На этажерке – странные тома.

Читать про Партию и Право? – пожалейте!

Учительница – «немка» и клеймо

Концлагеря (не нашего, чужого).

История про Золушку с Жэймо[6].

И эхо в церкви преданного Бога.

Всё это было. Поросло быльём.

И коммунизма блажь, и кукуруза.

И предприимчивым обобрана жульём,

Болеет Русь, и горько плачет Муза.

И в праздник новый города, страны,

Лишь издали вдыхая дух с шампуров,

Бредут вдоль мусорок, непраздничны, страшны,

Бомжи-бродяги, не слыхавшие Капура[7]:

«Абарайя-а-а-а-а!..

Абарайя-а-а-а-а!..».