Рассказ о шпионе

Глава 16

Мне предоставили тесные комнатушки — почти круглые по площади, на самом верху северной башни. Надо мной была только конусообразная крыша, где бесконечно журчала и переливалась вода в водосборном резервуаре. На рассвете я услышал настойчивый стук Мэйсона в дверь ванной комнаты.

— Горячая вода! — крикнул он.

— Оставь ее там.

— Мне нужен чайник для других.

За окном светало, но были видны звезды. Я вздохнул и спустился по железной лестнице в ванную комнату. Несколько раз щелкнув выключателем, я убедился, что электричества не было. Мэйсон снова постучал в дверь.

— Входи, — сказал я. Во дворе залаяла собака.

Света, проникающего сквозь узкое застекленное окно, оказалось достаточно, чтобы заметить белый прямоугольник на полу перед дверью. Я поднял его. Мэйсон постучал снова, и я, открывая дверь, бросил сложенный лист бумаги в умывальник.

— Зачем закрывать двери? — проворчал Мэйсон. Его манера выражала всю снисходительность человека, который вкалывал, пока другие спали. — Чего ты боишься?

— Привидений, — ответил я.

— Где их тут найдешь? — спросил Мэйсон и, прежде чем я успел ответить, вылил горячую воду в умывальный таз.

— Спасибо.

— Если понадобится еще, то придется спуститься в кухню. А холодная вода и здесь есть. — Он открыл кран, чтобы продемонстрировать мне, что из себя представляет холодная вода, и закрыл кран снова. На Мэйсона это было похоже. Он повертел головой по сторонам, недовольный беспорядком в ванной. Толивер сложил свой бритвенный прибор, пижаму, рубашки и нижнее белье в шкаф, однако теперь его вещи лежали по всей комнате. Мэйсон фыркнул. На секунду его взгляд задержался на сложенном листе бумаги. Однако он ничего не сказал.

Когда Мэйсон ушел, я снова закрыл дверь и развернул лист бумаги. На первый взгляд, это был листок, вырванный из школьного учебника. Письмо было отпечатано на машинке, на которой давно требовалось заменить ленту. В некоторых местах слова были едва пропечатаны:

Я никак не мог вспомнить, где я мог видеть этого бритоголового русского. Но если он был из штаба русских ВМФ (из управления безопасности), то он наверняка мог присутствовать на любой из целой серии конференций по международной безопасности, в которых я сам принимал участие в пятидесятых годах. Если он был сотрудником Главного разведуправления — ГРУ, то шансов на наши случайные встречи было значительно больше. Но однажды я почувствовал, что сильно запахло жареным, и отошел от этого вида деятельности, несмотря на солидные гонорары.

Если советский Генеральный штаб заодно с конторой Толивера, то его сыщики получили оттуда дополнительную информацию и разнюхали про девушек. Если это так, то мое дело — труба.

Я прочитал письмо снова и разорвал его на мелкие кусочки. В таком уединенном сельском доме, как наш, спустить эти кусочки в унитаз было бы верхом неосторожности. Достаточно было открыть люк смотрового колодца между туалетом и очистным резервуаром, чтобы обнаружить их.

Я сжег письмо в раковине, пока умывался и брился. Однако на раковине остались пятна от сажи, которые не стирались мылом. Я начал бриться, когда вода уже остыла. Сказать, что это все мне не понравилось, было бы явным преуменьшением. Если бы они захотели свести со мной счеты, то это письмо, которое я должен уничтожить и которое предлагает мне пройтись по шаткому пешеходному мостику во время снежной вьюги, было бы отличной уловкой, чтобы обтяпать это дело.

Но врачи не могут пройти мимо жертв аварии, так же как и карманники мимо открытой сумочки. Полицейские не могут не заметить дверь со взломанным замком, а иезуиты — прегрешений. То есть каждый делает то, к чему призван. Так и меня продолжала терзать мысль об этом Эриксоне, высадившемся с подводной лодки. И она будет висеть на мне тяжким бременем, пока я не свяжусь со службой Доулиша по телефону через местный коммутатор. И я знал, что, даже размышляя об этом целое утро, я все равно решусь пойти к этому чертовому телефону на почте. Однако я пришел к мысли, что если Толивер еще не догадался взять под свой контроль и наблюдение и эту линию связи, то он бы оказался гораздо глупее, чем из себя строил.

Наверное, мне следовало выбросить из головы эту почту и эти бутерброды, или разработать совершенно другой план действий, но сколько я ни думал, лучшего плана придумать не мог.

Я спустился в холл. Это был мрачный зал, где на стенах висели охотничьи трофеи и чучела животных: головы львов, тигров, леопардов и гепардов смотрели со стен, оскалив зубы. Слоновья нога была искусно изогнута в виде подставки для тростей и зонтов. Здесь были и рыболовные снасти, и пистолетные ящики. Сначала я хотел вооружиться, но потом понял, что оружие мне будет мешать идти. Я удовлетворился тем, что позаимствовал одну рабочую куртку и шарф, и пошел по служебному коридору в чулан. Здесь пахло сырой шерстью и был слышен лай собак. Я прислушался к разговору людей за завтраком и, узнав голоса Толивера, Вилера и Мэйсона, дождался голоса Эриксона, прежде чем выйти из дома.

Началась вьюга, и это было очень кстати. Ветер гудел на задворках поместья и залеплял окна белыми хлопьями снега. Мне понадобятся часа два, чтобы добраться до ущелья Энджел Гэп. Может быть, даже побольше. Я застегнулся на все пуговицы. Южная часть полуострова была самой скалистой. Прогулочка намечалась что надо, если еще учесть возможность свалиться с обрыва во время вьюги. Другая береговая линия представляла собой множество глубоких оврагов, фиордов и болот — местность, в которой легко заблудиться такому туристу, как я. Зато для преследователей, отлично знающих эту местность, она не создаст никаких проблем.

Я не стал выходить в огород через кухню, потому что кто-нибудь мог следить за мной, спрятавшись за печку. Я пошел по коридору в бельевую комнату и оттуда вышел во двор. Используя сарай как укрытие, я прошел по тропинке между малиновыми кустами к высокой стене вокруг огорода. На углу сарая я остановился и огляделся вокруг. Ветер дул с бешеной силой, и сквозь летящие хлопья снега поместье уже казалось серым расплывчатым пятном.

Парник оказался вовсе не таким сооружением из алюминия и стекла, которое мы привыкли видеть на витринах магазинов для садоводов. Им оказалось древнее деревянное страшилище около двадцати метров длиной. Стекла парника были темно-серыми от грязи и пыли, через них ничего не было видно. Я толкнул дверь. Она со скрипом отворилась, и я сразу же увидел мои бутерброды на полке для горшков.

Здесь, видимо, произошла настоящая бойня: старые разбитые горшки для цветов, погибшие растения, и над всем этим — джунгли из паутины, в которой висели тысячи дохлых мух. Снаружи завывал ветер, налетая на оконные стекла и забивая снегом щели в рамах.

Я хотел было взять бутерброды, как вдруг внутри меня все похолодело: я почувствовал, что я здесь не один. Кто-то еще был в парнике. Кто-то старался стоять неестественно тихо.

— Мистер Армстронг! — услышал я насмешливый голос.

Фигура в грязно-белой накидке появилась из-за штабеля старых деревянных ящиков. Я повернулся, и мой взгляд наткнулся на дробовик, прижатый локтем, и только после этого встретился с глазами Сейры Шоу.

— Мисс Шоу.

— Жизнь полна неожиданностей, дорогой. Ты пришел за бутербродами? — Плечи ее накидки были совершенно сухими; значит, она ждала меня довольно давно.

— Да, — ответил я.

— Вчерашняя свинина и ломтик сыра.

— Я даже не предполагал, что ты здесь.

— Знаешь, в этой рабочей робе ты просто неотразим.

Усмешка вдруг застыла на ее лице; я повернулся и увидел, что кто-то выскочил во двор через кухонную дверь.

— Мэйсон, паршивец, наверное, видел меня, — бросила она.

Это был Мэйсон. Увертываясь от снежных вихрей, он бежал сюда во все свои короткие ножки. Сейра взялась левой рукой за цевье дробовика и подняла двустволку.

Мэйсон влетел в парник, словно хотел выбить дверь. В его руке была одна из моделей небольших пистолетов фирмы «Астра». Это была модель как нельзя кстати подходившая для Мэйсона: общим весом около четырехсот граммов и довольно малого размера, чтобы засунуть во внутренний верхний карман.

— А ты откуда взялся? — спросила Сейра. — Ты что, обнаружил здесь рождественское печенье? — рассмеялась она. Но вряд ли человек, видевший эту пушку в действии, захочет посмеяться в ее наставленный ствол. Если только какой-нибудь супермен из фильма. Но я — боже упаси, Мэйсон — тоже. Он направил пистолет на Сейру и схватил рукой за двустволку.

— Отдай ему ружье, — сказал я, — нечего из себя ковбоя строить.

Мэйсон забрал ружье и свободной рукой открыл затвор. Прижав к себе локтем двустволку, он вытащил из нее патроны, а ружье бросил на пол. Затем отфутболил дробовик под лавку с такой силой, будто намеревался переколотить цветочные горшки. Патроны он положил себе в карман. Разоружив Сейру, повернулся ко мне. Мэйсон быстро провел рукой по моим карманам, хотя знал, что я не вооружен: меня обыскали сразу же после приземления самолета.

— Отлично, — сказал он. — Теперь пошли обратно в дом. — Он ткнул своим пистолетом мне в плечо, и я поплелся вдоль лавки к двери, озираясь на цветочные полки в надежде найти подходящее оружие.

Мэйсон шел за мной вплотную. Как только мы выйдем из парника, он будет держать меня на гораздо большей дистанции, и мой шанс одолеть его будет упущен. Прием номер 1 рукопашного боя заключается в том, что человек, которого толкают дулом пистолета, может отбить в сторону ствол, прежде чем вооруженный противник нажмет на курок. Я замедлил шаги и дождался нового толчка дулом в спину. Я резко развернулся влево, рубанув по пистолету левой рукой, а правой — нанес не глядя удар в то место, где, по моим расчетам, должна находиться его голова. Но мой удар прошел вскользь, потому что Мэйсон успел отшатнуться назад, налетев своим локтем на стеклянную панель. Звон разбитого стекла, казалось, разнесся по всему двору. Я ударил его еще раз — он отлетел назад. Разбилась еще одна стеклянная панель. Я боялся даже оглянуться вокруг, не услышали ли нас остальные, сидящие за завтраком. Собаки во дворе начали неистово лаять.

Девушка отпрянула от нас, пока Мэйсон пытался снова завладеть оружием. Левой рукой я вцепился в его пистолет, а правой — в его руку. Но Мэйсон все еще держал палец на спусковом крючке. Выстрел оглушил нас. Я почувствовал горячую струю воздуха от пули, просвистевшей около моего уха и пробившей стеклянную крышу. Я изо всей силы ударил Мэйсона локтем в лицо. У него наверняка посыпались искры из глаз. Он не удержался и кубарем покатился по полу в кучу заржавленного садового инвентаря, пропахав своим носом.

Сейра тем временем уже подобрала дробовик.

«Умница», — отметил я про себя. Засунув пистолет в карман, я выскочил во двор навстречу вьюге. Тропинка была скользкой, и меня сразу занесло на грядки с капустой. В дальнем углу огорода около самой стены была собрана куча мусора. Она должна мне помочь перелезть через стену.

Я был уже на полпути к стене, как вдруг услышал глухой выстрел из ружья двенадцатого калибра и звон разбитого стекла, который, казалось, разнесся по всей округе.

Но не успели еще осыпаться последние осколки стекла, как прозвучал второй выстрел, который выбил еще одну порцию осколков из парника. Сейра попала в меня со второго выстрела. Я растянулся во весь свой рост на грядке с брюссельской капустой и почувствовал жгучую боль в предплечье и боку.

Видимо, еще большая часть заряда попала мне в зад. Несмотря на ранение в предплечье, я запросто мог бы установить новый мировой рекорд по бегу через огород с препятствиями и с бешеной скоростью вскарабкался на стену. Когда я упал вниз с другой стороны стены, третий выстрел скосил ветки над самым краем стены, которые дождем посыпались на меня. За поместьем земля была изрезана канавами и оврагами, но мои ноги не касались земли первые полкилометра. Я надеялся, что она не станет преодолевать стену, но, имея дело с такими женщинами, нельзя быть уверенным, что они на это не способны.

Пока достиг ручья, я пришел к выводу, что именно Мэйсон — а вовсе не девушка — был связником Доулиша и автором письма. Он специально прижал пистолет к моей спине, догадавшись, что я буду вырываться. Для него такой исход был бы лучшим вариантом, даже если ему самому придется потом оправдываться и выпутываться из создавшейся ситуации. Мне стало жаль его, но я был доволен, что ударил его по-настоящему. Теперь ему не нужно искать подтверждающих фактов для Толивера, они были у Мэйсона на лице. Должно быть, Сейра Шоу выследила его, когда он понес для меня бутерброды в парник. Потом она решила подождать и узнать, кто придет за ними и почему. Хорошо еще, если она не все раскрыла. Я осознал, что Мэйсон был прав, говоря, что они все очень опасны.

Из моего предплечья сочилась кровь, которая оставляла за мной следы. Я несколько раз менял направление движения, чтобы запутать преследователей. Я стянул с себя рабочую куртку, намотал шелковый шарф на окровавленную часть рукава и снова одел робу, просунув руки в рукава и таким образом сдавив повязку. Это было чертовски больно, но у меня не было времени сделать более надежную перевязку. Я надеялся, что давящая повязка остановит кровотечение. Чем больше расстояние от места выстрела, тем больше рассеивается заряд дробовика. Я уже был довольно далеко от Сейры и, видимо, получил только небольшую часть заряда. Моя одежда была прострелена, но кровотечение было легким. Эту мысль я внушал себе, спеша вперед.

Я показывал рекордное время, избегая торчащих валунов, на которых отвердевший снег превратился в скользкий лед. Но, прижимая болевшую руку, мне было трудно балансировать на ходу, поэтому дважды я падал, взвывая от боли и оставляя на снегу кровавые пятна. Несмотря на плохую видимость из-за снежной вьюги, я был уверен, что найду дорогу к большому утесу. Самое важное было прижаться к скале на тропинке и не соскользнуть вниз. Но во время вьюги это было гораздо сложнее. Я едва не прошел мимо группы елок — моего ориентира к камням, по которым можно перебраться через ручей. Когда я перешел через ручей, меня угораздило еще запутаться в терновнике и кустах, откуда я еле выбрался.

Такая вьюга меня вполне устраивала. Как только погода прояснится, меня сможет увидеть любой, кому захочется подняться на первую террасу утеса. А таких желающих, видимо, будет много. И даже очень много.

Тропинка наверх была опасной. Я по ней не ходил раньше, хотя видел ее сверху, с высоты птичьего полета, — места моего пикника на утесе. Тропинку было еле видно. До обе стороны тропинки торчали металлические метки. Это были обыкновенные жестяные прямоугольники, привинченные к заржавевшим колышкам. Краска с меток давно облезла и весь металл заржавел, но я не сомневался, что эти метки были сделаны военными. Есть что-то специфически однообразное в экипировке всех вооруженных сил — от танков до фонарей. Я спешил изо всех сил к заржавленным меткам, опасаясь, что снегопад скоро пройдет. Хмурые облака висели так низко, что можно было дотронуться до них рукой. Они клубились вокруг меня, обсыпая хлопьями снега, иногда вдруг открывая мне обзор на скалистое побережье, находящееся в тридцати метрах подо мной.

Не только метки, но и сама тропинка была разъедена водой. Я остановился на минутку, чтобы убедиться, что моя рука уже не кровоточит и не оставляет кровавых пятен на тропинке. Кровавого следа уже не было, но рукав набух, и в нем что-то переливалось. Значит, кровь не остановилась. Я ждал наступления такого состояния нечувствительности, которое, как утверждают врачи, наступает после ранения. Но судя по всему, это была лишь дурацкая отговорка эскулапов. Мой бок и плечо пульсировали и чертовски болели.

Я рассматривал тропинку, обозначенную метками. Она представляла собой всего-навсего самодельный выступ вдоль подветренной стороны крутого обрыва. В таком местечке я не бывал даже в кошмарных снах. Но впереди меня темнел спасительный подлесок, и я решился пойти по тропинке, стараясь прижиматься к стене обрыва и не смотреть в бездну, куда скатывались камни из-под ног.

Через триста метров эта адская тропинка неожиданно сузилась. Я старался быть предельно осторожным, проверяя ногой надежность каменистой тропинки, которая норовила осыпаться от малейшего прикосновения. Тропинка плавно огибала выступ скалы. Вскоре я достиг места, откуда был виден узкий залив подо мной. Сквозь мокрый снег я пытался разглядеть тропинку впереди себя. Я надеялся, что дальше она расширится, но меня ждала такая же узкая полоска. Участок стены над заливом был особенно опасным. Острый выступ скалы был похож на нос гигантского корабля, далеко выступающий над свирепым зеленым морем. Наклонная стена скалы нависла над тропинкой. Человеку нужно было бы согнуться в три погибели, чтобы пролезть под этим выступом. Стоя на тропинке прижавшись к стене и вглядываясь вперед сквозь снежные вихри, я пытался побороть свой страх и сомнения. Нет, нужно возвращаться. Надо вернуться к верховой тропе и попытаться пройти по верхней части скалы. Но, разглядывая рельеф этого выступа, я заметил большую связку шипов, болтающихся над обрывом. Люди, которые прокладывали эту тропинку, были, видимо, опытными скалолазами и работали со страховкой. Если они решили проложить тропинку в этом месте, а не по верхней части скалы, значит, здесь пройти все-таки легче.

Это место оказалось не таким уж страшным для прохода, как я себе представлял. Конечно, мне пришлось обеими руками ухватиться за выбоины и крепко обнять адский выступ, оставляя на нем пятна крови. Двигаясь, как краб, я перебрался по тропинке вперед.

Как говорится, когда небо с овчинку покажется, и черту будешь молиться. Но молиться мне захотелось и на следующем участке узкой тропинки, огибающей мыс. Распластавшись по леденящей каменной стене, я пытался выдержать бешеные порывы ветра, которые, казалось, старались расшатать и разрушить скалу. Этот же ветер поднимал огромные пенистые волны в океане, далеко выкатывающиеся на каменистый берег. Вновь и вновь ветер пытался оторвать меня от скалы и бросить в пучину, а я все стоял без движения в надежде, что ветер утихнет. Головокружение, насколько известно его жертвам, — это не столько страх перед падением, сколько атавистическое стремление летать, поэтому среди жертв головокружения так много авиаторов.

Я обогнул мыс и перевел дыхание, прежде чем разглядеть следующий залив и следующий мыс. Проклятье! Этот участок тропинки был завален. На первый взгляд казалось, что осыпался щебень. Но подозрительным было то, что камни как будто были подобраны по величине и цвету. Нависшие странными кучками на самом краю тропинки, они качались под натиском ветра, который вихрем взмывал вверх, поднимая облака снежинок и мелкой каменной пыли.

Застряв на этом смертельном краешке полуострова, я старался приободрить себя мыслью, что теперь меня никто не сможет увидеть на Блэкстоуне. Я оторвал руку от скалы и медленно поднес ее к глазам, чтобы посмотреть на часы. А что, если они собрали все свои силы и прочесывают вдоль и поперек эту часть полуострова? Меня начало трясти от холода, ужаса и нерешительности, хотя решать тут было нечего. Нужно было идти вперед, и чем скорей, тем лучше.

Тропинка расширилась. По ней уже можно было идти обычным шагом, если прижиматься плечом к скале. Если бы я знал, что за пятна покрывают скалу, словно сифилис бледное лицо. Даже находясь в трех метрах от того места, я бы все равно не догадался, что подстерегает меня за поворотом. Это могла бы быть какая-то страшная опасность, или взрыв, или, может быть, от моего приближения к этому месту скала вдруг разлетится на мелкие куски. Надо мной и вокруг меня висели серые капли: огромная колония морских птиц укрывалась от шторма. Они как молнии набросились на меня, хлопая своими огромными крыльями. Быстрые серые тени носились каруселью вокруг меня. Они обороняли свою скалу, которую давно заселили и куда каждый год прилетали гнездиться. Они атаковали меня, каркая, крича, царапая когтями и толкая меня своими гигантскими крыльями в надежде, что я свалюсь вниз или улечу.

Пробираясь через колонию птиц, я разодрал в кровь руки и собрал на своей одежде всю тину, слизь и грязь старых гнезд. Я давил их своими ногами, поскальзываясь в грязи и птичьем помете, накопившемся здесь за несколько веков.

Я закрыл глаза. Я боялся повернуть голову, чувствуя, как птицы крыльями бьют по моим плечам и разрывают одежду клювами и когтями. Я спешил как только мог, не рискуя даже повернуться и посмотреть на круговорот морских птиц, суетившихся в расщелине и насмехавшихся надо мной. Ветер продолжал свою разрушительную работу. И вот уже его новые вихри разнесли во все стороны раздавленные мной гнезда, разбили их остатки о скалу и превратили в пыль, осыпая ею птичью колонию.

Впереди меня замаячил прибитый кусочек заржавленной жести, и я попытался себе внушить, что с этого места дорога будет гораздо легче. Мне предстояло одолеть еще один мыс, но это уже был пустяк по сравнению с тем, что я уже прошел. Тропинка постепенно поднималась вверх до самого края скалы. Я сел на тропинку, уже не замечая ни грязи, ни колючек. Только здесь я впервые услышал, как я лихорадочно дышал от волнения и как билось мое сердце — так громко, что заглушало рев волн, накатывающихся на каменистое побережье в тридцати метрах подо мной.

Отсюда я мог рассмотреть всю северо-западную часть полуострова. Но то, что я увидел, мне вовсе не понравилось. Шторм, который бушевал внизу, накатывая волны на скалу, немного утих наверху. Видимость улучшилась, и между порывами ветра можно было разглядеть все на расстоянии более километра. Если они были у меня на хвосте, теперь они могли меня заметить и подстрелить, как куропатку. Я встал и пошел дальше. Я заставлял себя ускорить шаг, хотя кошмарное путешествие по скале оставило меня совсем без сил на новые рекорды.

От вершины скалы мой путь пошел под гору. С этой стороны скалы мир был белым, со множеством оттенков коричневого цвета: папоротник, вереск, черника, а еще ниже по тропинке — торфяные болота. Все это было безжизненным, все это было занесено сугробами снега, который засыпал и глубокие овраги, подчиняясь порывам ветра. Своим появлением я встревожил шотландских куропаток. Они поднялись в воздух, крича «Уйди-уйди!» Эти звуки я помнил с детства.

Я уже представлял себе, что тропинка ведет между сосен к какой-нибудь маленькой ферме. Я пообещал себе уже целую гору шоколада, который я никогда не ел. Я маршировал, как солдат, механически двигая ногами и уже на задумываясь, сколько и где мне еще идти. «Все, что мои солдаты видели в России, — это ранец впереди идущего солдата», — сказал Наполеон, словно невежественная чернь помешала его попытке дойти до Санкт-Петербурга и курортов Черного моря. Я повернул к торфянику.

Лучи солнца пробили брешь в облаках и осветили золотым светом близлежащие холмы. Тропинка проходила по холмам. То поднимаясь, то опускаясь, она достигала самого побережья моря, где вскоре бесследно исчезла. Тучи сгустились, и ветер снова начал праздновать свою победу. Заметить пешеходный мостик оказалось совсем непросто. Он представлял собой наглядный образец мастерства ковки стали викторианских времен. Две цепи через ущелье держали стальные перекрытия с орнаментом. Сверху на перекрытия были привинчены деревянные половые доски. Небольшие чугунные подпорки в виде стилизованных дельфинов поддерживали два стальных каната, которые были закреплены в скалах по обе стороны ущелья и служили поручнями. По крайней мере так мостик мог выглядеть в рекламном проспекте. Теперь поручни провисли над ущельем, а одна опорная цепь ослабла, от чего весь каркас моста стал неустойчивым. Он стонал и качался под порывами ветра, проходившего сквозь дыры в полу и свистевшего, как гигантская флейта.

Дорога здесь была значительно легче, и она, конечно, не шла ни в какое сравнение с оставшейся позади меня негостеприимной тропинкой вдоль скалы над бушующей водной пучиной.

Теперь обратного пути у меня не было. Я вспомнил об этой метко стреляющей девице — портнихе для трупов и девочке по вызову для гостей, — и меня передернуло. Если бы ей больше повезло, и ее выстрелы из парника уложили меня наповал, обо мне бы в лучшем случае осталось только упоминание в каком-нибудь путеводителе по Шотландии — в главе «Меры безопасности для охотников-любителей».

Каким бы этот мост ни был, это все равно лучше, чем возвращаться назад.

Ветер с моря сдувал снег со скал и льда на них не было. Но переход через мост все равно казался довольно рискованным. Поручни остались только с одной стороны, а трос был ржавым. Мост опасно прогнулся под моей тяжестью и заплясал на оставшихся перекрытиях так, что я чуть было не свалился с него в бушующий океан. Однако мостик выдержал мой вес. Пока я медленно пробирался по мосту, хватаясь руками за стойки поручней, заржавленный канат встречал мои шаги душераздирающим визгом и ржанием. Без поручней пройти по мосту было бы крайне рискованно, особенно когда доски пола заходили ходуном и мост сильно накренился. Мне пришлось хвататься обеими руками, и когда я наконец перебрался через мостик, раненое предплечье снова начало кровоточить.

Я поспешил подняться на холм, пока меня кто-нибудь не увидел. Только спрятавшись в подлеске, решил остановиться. Я оглянулся на океан, бушующий в ущелье, и на близлежащую местность Блэкстоуна, насколько ее было видно сквозь вьюгу. Преследователей я не заметил, чему был очень доволен, поскольку в худшем случае мне бы пришлось разрушить мост, а это не так уж и легко.

Я снял рабочую робу, а затем кое-как стянул с себя и куртку. Я потерял много крови.

Мне понадобилось больше часа, чтобы пройти четыре километра. Солнце изредка прорывалось сквозь тучи и дарило свои лучи верхушкам деревьев. Наконец я вышел на дорогу, освещенную лучами солнца. Для меня она казалась чуть ли не автомагистралью с зонами отдыха, сувенирными магазинами и развязками дорог. Хотя на самом деле это была обыкновенная грунтовая дорога, или, как она называется в Шотландии, «дорога № 1»: через каждые двести метров кювет засыпан, чтобы разъехаться встречному транспорту.

Еще издали я увидел двух солдат, сидящих на обочине дороги. Они укрылись камуфляжными накидками, с которых быстро скатывался снег. Сначала я подумал, что они дожидаются попутной машины, но потом заметил, что у них полное боевое снаряжение. В руках они держали автоматические винтовки JIIAI, а у одного из них была рация.

Они выключили рацию и спокойно сидели, дожидаясь, когда я к ним подойду. Я догадался, что обо мне уже сообщили по радио: в пятидесяти метрах от дороги я заметил другого солдата, держащего меня на прицеле своей снайперской винтовки. На обыкновенные учения это было явно не похоже.

— Подождите одну минутку, сэр. — Это был капрал десантных войск.

— А в чем дело?

— Сейчас сюда подъедут.

Мы стали ждать. Из-за соседнего холма показалась большая машина с буксируемым фургоном, названным в рекламных проспектах «удобной дачей на колесах». Это шикарное комфортабельное сооружение было округлой формы, кремового цвета, с пластиковой дверью и затемненными окнами. Как только я заметил огромные сверкающие фары, сразу догадался, кто это был. Но я не ожидал, что в кабине окажется еще и Шлегель. Доулиш нажал на тормоза и остановил машину около меня и солдат. Я услышал, как он сказал Шлегелю:

— …Я вам точно говорю: это настоящие гидравлические тормоза, приводятся в движение водой. Хотя должен признаться, что перед нашей поездкой пришлось залить метиловый спирт, чтобы вода не замерзла.

Шлегель кивнул, но не выразил никакого удивления. Было видно, что он и так уже успел убедиться, что тормоза у Доулиша были гидравлическими.

— Патрик, неужели это ты? — В этом был весь Доулиш. Его хлебом не корми, но дай повыпендриваться и попозировать, как генералу Монтгомери. — Ну как, ребята, дело движется?

— Они послали грузовик, сэр. Сказали, что в 11.30.

— Ну что же, тогда можно выпить чаю. Горячий сладкий чай! Что может быть лучше для парня в шоковом состоянии.

Я понял, что он подтрунивает надо мной, и разозлился:

— Я потерял много крови.

— Почему же потерял, — хмыкнул Доулиш, уставившись на мою руку, словно видел ее впервые. — Она ведь в твоем рукаве.

— Да? Ну, значит, я ошибся, — процедил я.

— Капрал, — сказал Доулиш, — не могли бы вы позвать сюда санитара? Скажите ему, чтобы принес пластырь и всякие там лекарства. — Он повернулся ко мне: — Пойдем в фургон. Это очень нужно для дела.

Он вылез из машины и проводил Шлегеля и меня в тесный салон фургона. Все в нем было белоснежным: и маленькие пластиковые светильники, и ситцевые покрывала на кушетках, и коктейльный бар под старину.

Я знал, что Доулиш имел склонность к самой отвратительной меблировке, какую только можно найти. Причем зачем-то пытался всех убедить, что каждую вещь отбирал лично сам. Он был своего рода садистом, а Шлегель, видимо, был нисколько не лучше.

— Нужно для какого дела? — спросил я.

Шлегель улыбнулся вместо приветствия и промолчал. Он сел на край кушетки и закурил одну из своих любимых коротких сигар. Доулиш подошел к плите и зажег газ. Он взял маленький походный чайник и продемонстрировал выдвижную ручку.

— Выдвижная ручка! Кто-то ведь додумался до этого!

— Обычная вещь, только и всего, — бросил Шлегель. Доулиш назидательно поднял палец.

— В Америке — да! — сказал он. Поставив чайник на огонь, повернулся ко мне: — Этого дела. Нужно для этого дела. Мы следили за тобой с помощью локатора. Мы не были уверены, что это был ты, но мы надеялись.

— Там на юге есть подводная лодка, — сказал я и с завистью втянул в себя дым от сигары Шлегеля, хотя не курил уже несколько месяцев.

Доулиш тут же уцепился за фразу.

— Так-так. Значит, заваруха уже начинается. Мы как раз недавно засекли ее на локаторе ПЛО корабля «Викинг». Сейчас она движется в южном направлении. Что, подлодка кого-нибудь подобрала?

Я не ответил.

Доулиш продолжал:

— Мы решили войти в игру. Но очень осторожно. В случае чего — мы потеряли здесь баллистическую ракету с ядерной боеголовкой. Ну как, звучит правдоподобно?

— Вполне, — ответил я.

Доулиш повернулся к Шлегелю:

— Ну, если он считает это правдоподобным, значит, легенда пойдет. Я лично тоже так думаю.

— Но вам придется пробираться через разбитый мост, — предупредил я. — Вы на нем можете потерять несколько солдат.

— Ни одного, — бросил Доулиш.

— Каким образом? — поинтересовался я.

— Мостоукладчик «центурион» перекроет ущелье за одну минуту, как мне сказал офицер инженерных войск. По мосту запросто пройдут «лэндроверы».

— И чайный фургон, — добавил Шлегель не без сарказма.

— Да, и обоз торгово-хозяйственной службы тоже, — сказал Доулиш.

— Без помпезности, естественно, ракетную боеголовку искать никак нельзя, — добавил я.

— Мне не нравятся русские, которые высаживаются с подлодок, — бросил Доулиш. — Поэтому не намерен сидеть сложа руки.

Я знал, что все касающееся подводных лодок зажигало Доулиша, и он кидался в бой. Главные усилия русских и большая часть их успехов в шпионаже за последнее десятилетие зависели от подводного вооружения.

— Вы совершенно правы, — сказал Шлегель. Я понял (хотя начал догадываться гораздо раньше), что Шлегель работает на какой-то трансатлантический филиал службы безопасности.

— Что это за люди вместе с Толивером? — спросил я. — Они работают здесь официально?

Шлегель и Доулиш хмыкнули с досады, и я догадался, что наступил на больное место.

Доулиш сказал:

— Член парламента может сначала пожурить министра внутренних дел или министра иностранных дел, пошлепать их по задницам, а потом пойти с ними и выпить на брудершафт. А я все буду ждать назначения, которое должен получить еще на прошлой неделе. Толивер отвлек старика этим делом с Ремозивой, и никто моих предостережений даже слушать не захотел.

Чайник вскипел, и Доулиш заварил чай. Когда я работал на него, Доулиш держал в кулаке всех членов парламента. А если кто из них пытался выразить свои амбиции по отношению к спецслужбам, то он после этого не мог продержаться и до следующей ежемесячной конференции. Но, видимо, времена парламентского могущества Доулиша уже прошли.

— Они сказали, что человек, высадившийся на берег, — посланник Ремозивы, — продолжал я.

— А поконкретней?

— Он, возможно, один из лучших друзей Либерэйса, насколько я могу судить. Но я не знаю заместителей и помощников Ремовизы.

— А что из себя представляет этот русский? — спросил Шлегель. Лучи солнца проникли сквозь окно и осветили его спину. В солнечных бликах дым от сигары превратился в огромное серебряное облако, в котором его улыбающаяся физиономия была похожа на неизвестную доселе планету.

— Крепкого телосложения, блондин, коротко подстрижен, очки в металлической оправе. Обменялся несколькими фразами на польском языке с типом, называющим себя Вилером. Но если предположить, с кем мы будем иметь дело, то я бы сказал — с одним из балтийских государств.

— Мне это ничего не говорит, — ответил Доулиш.

— Мне тоже, — добавил Шлегель.

— Вроде бы он меня знает, если верить вашему Мэйсону или Саракену. Кстати, я ему там крепко вмазал. Мне очень жаль, но у меня не было другого выхода.

— Бедняга Мэйсон, — бросил Доулиш, не выразив никаких эмоций. Он посмотрел мне прямо в глаза, но даже не удосужился извиниться за то, что он мне наврал про Мэйсона, будто бы его обвинили в торговле секретными сведениями. Он налил в пять чашек заварку и добавил кипятка, потом протянул по чашке нам со Шлегелем, открыл окно и, подозвав солдат, отдал им оставшиеся чашки.

— Короче говоря, этот человек — посланник Ремовизы, — подвел итог Доулиш. — Ну и что дальше? Они тебе сказали?

— Вы что, думаете, это всерьез? — удивился я.

— Бывают и более странные вещи.

— В такой жалкой компании авантюристов типа той?

— С посторонней помощью — вполне, — ответил Доулиш. Шлегель смотрел на него с нескрываемым интересом.

— Да уж помощник найдется, — раздраженно сказал я. — Они говорили об изменении курса одной ядерной подводной лодки, чтобы она могла забрать его в Баренцевом море. Так что эту постороннюю помощь трудно не заметить.

Доулиш отхлебнул чай, посмотрел на меня и спросил:

— Значит, ты считаешь, что мы должны насесть на Толивера? Судя по всему, тебе не нравится идея послать подлодку к месту встречи?

— Ядерная подлодка стоит кучу денег, — ответил я.

— И ты думаешь, что они ее могут потопить? Ну что же, все может быть. Но они и без этого шанса могут засечь подлодки и потопить их, если уж им так приспичит.

— Арктика — место спокойное, — сказал я.

— Они могут засечь подлодки и в других спокойных местах, — возразил Доулиш.

— А мы можем засечь их подлодки, — запальчиво буркнул Шлегель. — И не стоит об этом забывать.

— Совершенно верно, — примирительно согласился Доулиш. — И в итоге получится то, что называется войной, не правда ли? Нет, они, конечно, не рискнут пойти на такой конфликт, который приведет к войне.

— Вы наладили тесный контакт с адмиралом? — поинтересовался я.

— Толивер. Толивер установил контакт. В составе делегации в Ленинград. Естественно, только после полного согласования операции наверху.

Я кивнул. В это можно поверить. Если все пойдет неудачно, Толивер станет козлом отпущения: они сделают из него отбивную и скормят русским мелкими кусочками.

— Так что ты об этом думаешь? — это был вопрос Шлегеля.

Я вперил в него долгий взгляд, но ничего не ответил. Но потом все же сказал:

— Они говорили так, будто у них уже есть договоренность. С британской подводной лодкой, как они сообщили. Толивер говорил о королевском флоте, будто о чартерной конторе, словно он сам фрахтует корабли, какие захочет.

Доулиш сказал:

— Если мы вмешиваемся в игру, то это будет американская подводная лодка. — Он посмотрел на Шлегеля. — Пока мы не будем совершенно точно знать, кто стоит за Толивером, будет безопаснее использовать американскую подводную лодку.

— Угу, — ответил я. Черт возьми, с чего бы это две большие шишки решили советоваться со мной в принятии решения, да еще такого уровня? Но тут заговорил Шлегель, который словно прочитал мои мысли.

— Совета нам спрашивать не у кого, — сказал он. — Об этом деле и нашей поездке сюда знаю я, ты и еще этот Фоксуэлл, понятно?

— Вот в чем дело! Ну, теперь до меня дошло, — ответил я.

— Мы решим все полюбовно, — бросил Доулиш. — Без приказов, а полюбовно, по-хорошему — по дружбе. Не правда ли, полковник?

— Да, сэр, — ответил Шлегель.

— Отлично, — сказал я. Видимо, их нисколько не волновало, что я могу умереть от потери крови. Им было важнее наговориться о своем деле. Мое предплечье продолжало кровоточить, и я все сильнее прижимал к себе руку, чтобы утихомирить боль. Единственное, что я хотел, — это поскорее увидеть санитара. Я не собирался выходить из игры как раненый герой.

— Да, пожалуй, пора вплотную заняться этим делом, — закончил разговор Доулиш. Он забрал у меня пустую чашку. — О господи, Патрик! Своей кровью ты закапал мне весь ковер.

— Не беспокойтесь, — ответил я, — видите? На этом великолепном узоре из колибри совсем ничего не заметно.