Рассказы

Театр

— В театр надо одеваться нарядно, — говорит мама, поправляя мне галстук и застегивая пиджак.

В костюме немного тесно, но приятно. Мама надела туфли на высоких каблуках и облегающее платье. Оно серебрится на ней, как чешуя. Ее волосы собраны в высокую прическу.

— Идем, — она протягивает мне руку.

В коридоре темно. В столовой, мимо которой мы проходим, тоже выключен свет. Мы входим в гостиную. Вчера весь день отец с дедом что-то мастерили здесь. Каждый раз, выходя из комнаты, они сообщали, что туда заглядывать нельзя, потому что меня ждет сюрприз.

Верхний свет в комнате выключен, все погружено в темноту, в центре которой словно открыто окно в ночное небо. Я вижу точки звезд.

— Садись, — шепчет мама и подталкивает меня к креслу. Мы садимся, и она берет меня за руку. Сердце замирает от тревожного ожидания.

— Когда начнется? — шепотом спрашиваю я.

— Смотри, — она показывает в сторону звездного неба и, действительно, я вижу, что его нижний край начинает светлеть. Поначалу узкая, как нить, полоска света разрезает нижнюю часть ночи и робко начинает теснить синеву, гасить звезды. В невидимых садах пробуют голоса птицы. Где-то далеко-далеко раздается звук, в котором я постепенно узнаю стук колес приближающегося поезда. Теперь нижняя треть неба окрашена в легкую голубизну, и я вижу откос железнодорожной насыпи, по которой кто-то поднимается — это девушка. Она останавливается. Утренний ветерок шевелит ее волосы. Звук приближающегося поезда нарастает. Громче, громче, громче! Я вжимаюсь в кресло, опасаясь за девушку, но мама крепко сжимает мою руку, давая понять, что она рядом, и значит, ничего дурного не случится.

Поезд стремительно врывается в окно, обдавая нас густым запахом горячего мазута. В страшном грохоте череда желтых окон разматывается передо мной, как кинопленка, в каждом кадре которой я вижу лица людей. Они разговаривают друг с другом, читают, дремлют, играют в карты. Только один пассажир стоит у окна, всматриваясь в темноту. И вдруг он кричит:

— Аня! Аня!

— Саша! — вскрикивает девушка на насыпи и взмахивает рукой.

— Остановите поезд! — дружным хором кричит наше купе: я, мужчина в тирольской шляпке с пером и две монашенки, вяжущие в четыре руки полосатый шарфик.

— Что такое? — машинист опускает багет с моцареллой, вялеными помидорами и базиликом на разложенную на коленях газету и, приподнявшись, выглядывает в окно. Опытный железнодорожник мигом оценивает сложившуюся ситуацию. Ухватившись за рычаг тормоза, он опускает его к полу. И чем невыносимей становится скрежет колес, тем краснее становится его лицо в обрамлении бороды и фуражки с кокардой в виде крылатого колеса.

От резкого торможения пассажиры отрываются от своих сидений и вылетают в открытые окна. Восстановив баланс, они начинают обгонять замедляющий движение поезд. Они несутся подобно стае вольных птиц, плавно взмахивая руками и деловито посматривая по сторонам. Они знают, что если будут продолжать свое движение строго над рельсами, то рано или поздно доберутся до места назначения. А чемоданы и саквояжи, что ж, их конечно жалко, но Бог даст, они не пропадут, и их привезут им в гостиницу или домой днем-двумя позже.

Только один пассажир — Саша, это он недавно выкрикнул в ночь имя своей знакомой, — не вылетел в окно. Преодолевая невидимые силы инерции и притяжения, он продвигается к двери. Ухватившись за перила, он выбрасывает свое мускулистое тело из вагона. Галька шуршит и разъезжается под его ногами, он чуть не теряет равновесие, но какой все-таки, молодец, удерживается на ногах и бежит к своей Ане. А та бежит к нему, пока они не оказываются друг у друга в объятиях.

— Нет, вы только посмотрите, просто голуби! — говорит растроганно машинист. Отпустив тормоз, он утирает рукавом мокрое лицо. Поезд, чьи стальные колеса были уже в секундах от полной остановки, начинают двигаться быстрее, и вот уже недавний их истошный визг заменяет деловое постукивание.

Набрав скорость, состав нагоняет стаю выпорхнувших из него пассажиров, и те, уже наловчившись передвигаться в воздушных струях, ловко залетают в свои купе. Некоторые мастера еще умудряются сделать перед возвращением мертвую петлю, а последний, взмыв в посветлевшее небо так, что превращается в едва заметную точку, устремляется вниз широким штопором — ах, какое это захватывающее зрелище! Когда он влетает на свое место, пассажиры устраивают ему овацию. Ее останавливает проводник с подносом, на котором стоят высокие узкие бокалы и серебряное ведерко, из которого выглядывает оранжевая этикетка «Вдовы Клико».

Пассажиры чокаются и смеются, вспоминая пережитое приключение. Постепенно они возвращаются к своим обычным занятиям: чтению газет, вязанью, карточной игре.

Утром я просыпаюсь от голосов за дверью моей комнаты. Я бегу в гостиную, где отец и дед пакуют ящики, забивают крышки. На голове у деда фуражка с кокардой в виде колеса, из центра которого растут два крыла.

— Так это был ты?

— Ну, а кто еще? — он привлекает меня к себе.

Зажмурившись, я прижимаюсь щекой к колючей ткани его куртки и делаю глубокий вдох, чтобы еще раз ощутить аромат горячего мазута.