Крупицы правды


К этой теме почему-то не решался подступить долгие годы, хотя она тяжелым грузом увязла во мне. Как танк в непроходимом болоте. Наконец, она до предела сжала пружину моего терпения. Взвела курок. Для выстрела надо было только нажать на спусковой крючок. И вот крючок этот появился – обстоятельная и убедительная работа о том, как над Рейхстагом водрузили знамя Победы, и кто за это получил звание Героя Советского Союза вместо тех, кто действительно должен был получить. О том, что в истории со знаменем Победы не всё чисто, я догадывался ещё будучи правоверным коммунистом, старавшимся свято верить в любую официальную ахинею.

Я понимал, что фотография героев, водружавших знамя, установочная, что она не могла быть сделана во время боя в Рейхстаге. Понимал. Но…

Но выстрел, в конце концов, должен был состояться. Упомянутая работа о знамени Победы нажала на спусковой крючок. Танк, увязший по самое днище, из непроходимого болота натужно, с трудом вытаскивает долг перед потомками. Кроме официального вранья историков, необходимы пусть хотя бы жалкие крупицы правды очевидцев.

Я только раз видала рукопашный,

Раз наяву. И тысячу - во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.


Это написала замечательный поэт, фронтовичка Юлия Друнина. Как это здорово, образно и правдиво! Лучше сказать невозможно.

Я тоже раз видел рукопашный. Не тот, в котором участвовал в первые дни войны. Тот рукопашный бой в траншее, можно сказать, я не видел. Мне некогда было его разглядывать. Я даже не помню, как он закончился. Помню только, что мы остались в траншее. Менее десяти красноармейцев. И несколько трупов – наших и немцев. Нет, рукопашный, который я видел, произошёл 4 августа 1944 года.

Три танка гвардии лейтенантов Анатолия Сердечнева, Алексея Феоктистова и Иона Дегена получили приказ выйти на исходную позицию для атаки.

Чудо! Исходная позиция находилась точно на линии государственной границы с Германией! На границе между Литвой и Восточной Пруссией.

Обычная нехорошая дрожь в коленках при выходе на исходную позицию полностью подавилась сознанием того, что мы наконец-то после трёх с лишним лет оккупации нашей земли вышли на границу, что мы будем первыми, кто, войдя в Германию, начнёт мстить за все злодеяния, совершённые немцами на нашей земле.

Три танка нашего взвода и неизвестно каким образом появившийся слева танк, – мы его чуть не подбили, но вовремя разглядели, что это тридцатьчетверка с башенным знаком Сто двадцатой танковой бригады. А главное – командиром заблудившейся машины, как выяснилось позже, оказался наш друг по танковому училищу Николай Букин. Колька рыжий, как звали его, отличая от других восьми Николаев нашего взвода. Вечный путаник. Но здесь он очутился кстати. Жаль только, рация у него была настроена на другую частоту.

Подъехав к указанной на карте точке, мы увидели никогда раньше нами невиданное. Никакой исходной позиции здесь быть не могло.

На сжатом поле перед небольшой рощицей по фронту примерно двести метров и глубиной метров пятьдесят-шестьдесят шёл рукопашный бой. На нашей предполагаемой исходной позиции. Мы остановились одновременно без всякой команды. С надкрылков своих танков, на которых сидели, три командира быстро вскочили в башни. Беспомощно стояли и смотрели на драку. Картина так быстро менялась, что в этом месиве трудно было разглядеть кто свой, кто немец. Выстрелов не слышали. Возможно, потому что не заглушили двигателей. Хотя, вряд ли. Обратило на себя внимание временами мелькающее над битвой что-то красное. Разглядели: знамя. Два старших сержанта время от времени передавали его друг другу, чтобы сбросить с себя немцев. Всё это напоминало бы огромную сельскую драку. Но многие не поднимались с земли, истекая кровью.

Сперва по радио, а затем, соскочив из танков, Толя, Лёша, я и тут уже и Коля рыжий (наконец-то мы увидели командира примкнувшего к нам танка, и, разумеется, даже в этой обстановке обрадовались ему) обсудили, как нам поступить. Наконец, всё ещё сомневаясь, я скомандовал на самом малом газу осторожно вклиниться в драку.

Не знаю, поэтому ли, или по другой причине немцы стали удирать к роще. Тут уж мы открыли огонь. Следует заметить, что в нашей бригаде никогда не было шапкозакидательства. Мы никогда не преуменьшали военного мастерства немцев, особенно немецких танкистов. Но после этого рукопашного боя, опасаясь замкомбата по полит части и батальонного смерша, мы и рта раскрыть не смели. Немецкие пехотинцы дрались геройски. Они умирали, чтобы не пустить нас на свою землю.

Только сейчас в голову пришла мысль: неужели у немцев не было фаустпатронов? Они же могли без всяких усилий уничтожить нас, неподвижно стоявших на месте в непосредственной близости к ним. Значит, во время драки они просто не могли выстрелить. Значит, пехотинцы спасли нам жизнь. Можно ли предположить другой вариант?

Прошёл тридцать один год. С женой и сыном мы приехали в бывшую Восточную Пруссию попрощаться с моей могилой. И такое бывает. В ноябре 1944 года из сгоревшего танка, в котором взорвались остатки боекомплекта, выгребли раздробленные обгоревшие кости и похоронили, посчитав, что здесь и мой механик-водитель Борис Макаров и я.

В Калининграде, бывшем Кенигсберге мы посетили музей Отечественной войны. Были ли многочисленные посетители организованной группой, иди такие же экскурсанты как мы, не знаю. Но знаю, что почему-то во всех подобных музеях «о доблести, о подвигах, о славе» рассказывают посетителям обязательно отставные полковники.

И на сей раз мы слушали очередного экскурсовода, рассказавшего нам, как четвёртого августа 1944 года подразделение под командованием младшего лейтенанта Зайцева с красным знаменем полка первым пересекло государственную границу между СССР и Германией. За свой подвиг младший лейтенант Зайцев получил звание Героя Советского Союза.

Жена не успела меня затормозить.

- Простите, - сказал я, - но четвёртого августа 1944 года, когда солдаты батальона майора Губина из 184 стрелковой дивизии первыми пересекли границу с Германией, никакого младшего лейтенанта Зайцева там не было. И вообще не было ни одного офицера и ни одного зайца.

- А вам откуда это известно?

- А я это видел.

- Как это видели?

- Я был командиром взвода Второй отдельной гвардейской танковой бригады, который тут же вслед за батальоном майора Губина пересек границу.

- Как ваша фамилия?

- Деген.

Жена и сын заметили, что фамилия ему известна. Следовательно, должна быть известна и версия о младшем лейтенанте Зайцеве.

Эту сцену в Калининградском музее я отчётливо вспомнил, когда в упомянутой работе прочёл о Героях Советского Союза Егорове и Кантария, водрузивших знамя Победы над Рейхстагом.

А что же два старших сержанта? Поверьте мне, я видел героев. Но никого из них не могу сравнить с двумя старшими сержантами. Жаль, забыл их фамилии. Кажется, в 1974 году я узнал из газеты «Правда», в которой, - трудно поверить, - была действительно правдивая статья о том самом рукопашном бое. В этой статье действительно описывался героизм двух старших сержантов, названы их имена и фамилии. Получили они заслуженное ими звание Героев Советского Союза? Конечно, нет. Полковник в Калининградском музее, ничего не сказав о них, по крайней мере, не солгал. И вообще не знаю, удостоены ли они награды за героизм во время того рукопашного боя.

Лучше бы я не касался этой темы. Лучше бы не вытаскивать из непроходимого болота по самое днище увязшего танка. Это по поводу всяких зайцев и кроликов, которые Герои Советского Союза. Есть некоторые соображения по поводу и не столь высокой награды.

В начале восьмидесятых годов я был выбран заместителем председателя Израильского Союза ветеранов Отечественной войны. Но отгородился от этого, увидев, что политики небезуспешно пытаются привлечь Союз для своих целей. Деньги у политиков были. Желающих получить эти деньги в союзе тоже хватало. Воевать со своими бывшими соотечественниками было противно. Кроме того, все они такие герои и чуть ли не полководцы, а я всего-навсего лейтенант. Короче, ушёл. Остался в Союзе воинов и партизан, инвалидов войны против нацизма. Странно, но почему-то в Израиле мы не числимся ветеранами. К сожалению, и у нас изредка без интриг не обходится. Хорошо хоть, что меня, эгоиста, они не задевают.

Так вот, обратились ко мне с просьбой быть председателем на недавно состоявшемся съезде нашего Союза. Привыкший к дисциплине, я сразу пресёк выходки интриганов. Кроме одного. Не подействовал на него мой председательский голос. Тогда я деликатно попросил его подойти ко мне. Нагло, победно подошёл. Я тихо, чтобы не услышали соседи за столом президиума, сказал ему одну фразу. Он тоже тихо сел на своё место и до окончания съезда не промолвил ни звука.

Несколько любопытных заинтересовались, как это мне удалось усмирить такого героя. Что я ему сказал? Отвечал, что просто попросил его сделать мне одолжение и соблюдать дисциплину. Естественно, они мне не поверили. И справедливо.

Незадолго до этого в Интернете появился замечательный сайт «Подвиг народа». Министерство обороны Российской Федерации выставило на всеобщее обозрение абсолютно все наградные листы. Любой интересующийся может увидеть, как представлялся к награде и чем награждён каждый участник войны.

На мероприятия в нашем Союзе инвалиды иногда приходят с планками наград на груди, а иногда даже с полным иконостасом. Я и сам раз в году – 9 мая на праздновании Дня Победы появляюсь в парадном виде. Так вот, человек, о котором идёт речь, фигурировал с таким количеством орденов и медалей, что создавалось впечатление о правомочности выдающегося героя требовать всё от всех. Но один из обиженных им, заглянув на сайт, обнаружил, чем награждён обидчик, и почему-то решил рассказать мне, что, кроме ордена Красной звезды и медали «За отвагу», у героя нет других наград. То есть, как это нет? Ведь он всегда появляется ещё с тремя орденами, по достоинству выше Красной звезды? А ведь и того, что есть, вполне достаточно, чтобы признать его воином.

Когда интриган по моей просьбе подошёл ко мне, я тихонечко спросил, что он предпочитает – сидеть тихо, или выяснения сейчас на съезде вопроса о его наградах. Вы уже знаете, что он предпочёл.

Ладно, Это для тех, кто знает достоинство наград. Но ведь почти всё население Израиля судит о героизме советских ветеранов не по достоинству наград, а по их количеству.

Сравните даже меня, как посчитал наградотдел Верховного Совета СССР, вроде имеющему для лейтенанта большое количество наград, с величественно и горделиво представляющим себя полковником в новой парадной форме старшего офицера Российской армии. Фуражка с высокой тульей и кокардой. Погоны с тремя большими звездочками на двух просветах. Парадный жёлто-золотистый поясной ремень. Белые перчатки. Но главное – штук сорок медалей на левой стороне, среди них, правда, только одна «За боевые заслуги», самая скромная боевая награда, а остальные всякие юбилейные, к столетию со дня рождения Ленина, Жукова и к прочим именинам. А справа почти такое же количество значков. Какие сомнения могут быть у израильтян в том, что каждый кружок металла вручён ему за очередной героический поступок, за подвиг? А ушедший в отставку перед отъездом в Израиль полковник, оказывается, во время войны в звании сержанта служил радистом в штабе не то армии, не то фронта. То есть, артиллерийской стрельбы он не слышал не потому, что уши были закрыты наушниками, как положено при его профессии, а потому, что до места артиллерийской стрельбы было далековато.

И если уже вспомнил артиллерийскую стрельбу, как не упомянуть знаменитого писателя. Когда говорят о его творчестве, непременно подчёркивают героическое фронтовое прошлое. Виктор Астафьев. Он и герой, и доброволец. Но как может быть добровольцем солдат, призванный в армию в восемнадцатилетнем возрасте? Что касается героизма, то как-то трудно представить себе, что мог совершить шофёр грузового автомобиля в тяжёлогаубичном полку, далековато от переднего края. Литературные критики разбираются в этом, безусловно, лучше меня.

Мне кажется, я неплохо определяю истинных воинов. Рядом со мной сидит девяностолетний инвалид без правой руки. Старик. Странно. Почему-то я, всего лишь на три года моложе его, не причисляю себя к этой возрастной категории. Когда я впервые увидел на его груди медаль «За отвагу» в скромном наборе юбилейных медалей, я спросил его о военном прошлом. Не было сомнения в том, что он репатриировался в Израиль до 1985 года: у него не было ордена Отечественной войны первой степени, который подарили в СССР всем инвалидам к сорокалетию Победы, и соответствующей юбилейной медали, Кадровый красноармеец. Призван в армию в 1940 году. Ефрейтор с одним сикелем на петлицах – улыбнулся он. Ранен под Москвой в декабре 1941 года. Представляете себе, что должен был совершить юноша ефрейтор с ярко выраженной еврейской внешностью, чтобы в 1941 году получить правительственную награду?

Медаль «За отвагу» – одна, единственная. Или единственный орден Славы третей степени. Солдаты. Воины. Они, а не генералы добыли Победу. Два ордена Славы второй и третей степени. Говорить уже не о чём!

А вот интеллигентный старичок с тремя орденами Славы. Полный набор. Ехидно улыбается. Говорит, что, согласно моему критерию, он вообще не воевал. Дело в том, что я как-то высказался по поводу воевавших. Воин, мол, это тот, кто убил хотя бы одного немца. У меня даже стихотворение написалось по этому поводу – «В кровавой бухгалтерии войны». Так вот старик не убил ни одного немца. И три ордена Славы. Не убил. Был связистом. Проползал со своей тяжёлой катушкой в местах, на которые сидевшие в траншее солдаты, – тоже не повидло, – смотрели с ужасом. Непонятно, как и на чём преодолевал водные преграды. И даже самые отъявленные зоологические антисемиты на командных должностях поражались его героизму.

Вероятно, что знакомство с ним обязало в упомянутом стихотворении поделить убитых мной немцев с теми, без которых не смог бы воевать:

На повара, связистов, старшину,

Ремонтников, тавотом просмоленных,

На всех, кто разделял со мной войну,

Кто был не дальше тыла батальона.


Куча полупрезираемого мною юбилейного металла и орден Отечественной войны, полученный в 1985 году к сорокалетию со Дня Победы всеми фронтовиками в Советском Союзе. То есть, ни одной боевой награды.

Стоп! Не ты ли написал стихотворение «Обрастаю медалями»?

Обрастаю медалями.

Их куют к юбилеям.

За бои недодали мне.

Обделили еврея.


А сейчас удостоенный.

И вопрос ведь неважен,

Кто в тылу, кто был воином,

Кто был трус, кто отважен.


Подвиг вроде оплаченный.

Отчего же слезливость?

То ль о юности плачу я,

То ли где справедливость.


Не нацепил ли эти медали обиженный солдат, обделённый за бой?

Не хочу усугублять напряжения описанием голодных окоченевающих солдат в траншее, засыпанной снегом. Облегчу это летней порой. Представьте себе многокилометровый форсированный марш ночью с полной выкладкой по бездорожью. В траншею сменить уцелевших сваливается новая необстрелянная часть, завершившая марш. Грязные обмотки на гудящих от усталости ногах. Вооружение – лучше не придумаешь. Трёхлинейная винтовка образца 1891-1930 годов. Две гранаты РГД. В сидоре НЗ – неприкосновенный запас, выданный перед маршем. Какой идиот назвал его неприкосновенным, если изголодавшийся в тылу солдат немедленно съест его? Немедленно. Сейчас. Ведь так невыносимо хочется жрать! Не хранить же его на будущее, которое неизвестно будет ли. Кто загадывает так далеко, как, скажем, завтра?

Немецкому командованию, естественно, достоверно известно, что у русских в обороне появилась необстрелянная часть. Её надо прощупать. Это то, что в сводках Совинформбюро называется бои местного значения. Солдатик, едва пришедший в себя после обрушившейся на траншею артиллерийской подготовки противника, из своей трехлинейки убил одного или двух немцев. Был ранен. Попал в госпиталь. Выздоровел. Выписали в запасной полк. И снова «Эта песня хороша, начинай сначала». И совершил он немало подвигов, о которых новые его командиры, а среди них непременно нелюбящие всяких, скажем, инородцев, забыли продиктовать ротному писарю о совершённом этим солдатом. И обидно сейчас ветерану. И цепляет он сейчас на грудь побрякушки взамен боевых наград, которых заслужено, честно достоин.

Ох, неправ я, неправ! А говорю, правда и только правда! Пусть даже её крупицы.

Кстати о писарях. Предо мною мои наградные листы. В каждом из них, кроме других ошибок, «призван Могилёв-Подольским горвоенкоматом». Ну, скажите, как в 1941 году мог быть призван шестнадцатилетний отрок? Между прочим, не только не призван, но и присяги тоже не принимал. О какой присяге могла идти речь в 130-й стрелковой дивизии во время не отступления, а бегства? А в 1942 году, когда снова добровольно пришёл уже в 42-й отдельный дивизион бронепоездов, мог ли командир, майор Аркуша предположить, что воевавший красноармеец, вернувшийся из госпиталя после ранения, не принимал присяги? А уж после второго ранения – тем более. Так и провоевал, вроде бы не нарушив присяги, которую не принимал. Но ведь писарь должен был что-то написать.

О других художествах моих наградных листов не говорю. Это уже не творчество писаря. Наградные листы подписал командир батальона гвардии майор Дорош. Логику его понять нетрудно. Сказано гвардии майору, или он сам знает, что Дегена надо представить, скажем, к ордену Красного знамени. А экипаж совершил значительно больше, чем полагается по статусу этого ордена. Зачем же добру пропадать. Оставим часть сделанного с небольшим избытком для прочности, а остальное раскинем на ордена гвардии капитану, гвардии старшему лейтенанту и прочим. А ведь гвардии майор Дорош ко мне хорошо относился. Даже как-то выпив чрезмерно, очень тепло вымолвил: «Хороший ты парень, Ион, хоть и еврей». Протрезвев, по моей реакции понял, что, дав выход утаиваемому в сознании, сморозил глупость. Потом долго уверял меня в том, что антисемитизмом не страдает.

Рассказ только на одну тему, которую считаю памятью о войне. Но память уже, к сожалению, не та. Ещё года два назад ночью, когда долго не приходил ко мне сон, среди прочего делал перекличку нашего курсантского взвода. Не забывал ни одного из двадцати пяти, от Ростислава Армашова до Николая Шпетного. А сейчас перекличка порой уже с изъяном.

Совсем недавно в Гостевой книге замечательного портала Евгения Берковича появилось письмо. Меня разыскивает Николай Букин. Радости моей не было предела! Букин! Коля! Рыжий! Один из тех, кого я вспоминал во время переклички! Тот самый, который 4 августа 1944 года заблудился, и вместе с моим взводом первым вошёл в Германию! Тут же отправил письмо. Увы… Оно пришло через месяц после Колиной смерти. Ох, как в нашем возрасте следует торопиться. Обратите внимание, стихи я посвящаю Николаю Букину, а не памяти Николая Букина.

Лейтенанту Николаю Букину

Курсантский взвод обычно узнаваем

Отсутствием дебилов и талантов.

Во взводе было девять Николаев

Из штатных двадцати пяти курсантов.


Судьбу пятнадцати не точно знаю.

Ведь о потерях ложь - в архивах кредо.

Во взводе было девять Николаев,

Но лишь один отпраздновал победу.

13.06.2012 г.


Попытка рассказать правду о войне. В этом рассказе не придумана ни одна буква. Никакой беллетристики. Осознаю, что правда субъективна. Может быть, гвардии майор Дорош мог бы оспорить мою правду, основанную на увиденных мною документах представлений к наградам. Что уж говорить о документах, которых не видел? Только слышал, как представлял меня командующий Третьим Белорусским фронтом генерал армии Черняховский. А затем, получив очередной большой орден, решил, что он и есть вместо того, на что был представлен. И вдруг 8 сентября 1948 года московское радио, назвав меня, прибавило к моему имени награду, к которой представил меня генерал армии Черняховский. Оказалось, что даже московское радио может ошибиться. Не получил я этой награды. В последний раз следы её появились в Киевском облвоенкомате в мае 1965 года, к двадцатилетию со Дня Победы.

Закончен бессвязный бессюжетный и, вероятно, бестолковый рассказ, словно внуку и его друзьям за рюмкой водки пытаюсь поведать хоть какую-то частицу правды о войне, о которой у них весьма смутное и очень далеко не всегда правильное представление.

Непроста эта правда о войне. А ведь я коснулся только одной маленькой темы, имеющей отношение к этой правде. Истина ли она в последней инстанции?

Нет ли даже в ней только крупицы правды?

Не знаю. Простите.

29.06.2012 г.


Загрузка...