Глава 12

Тони, как обычно, сдержал свое обещание, — что в кругу антикваров обеспечивало ему безупречную репутацию. Он высадил ее в темном переулке, когда они отобедали, пожал ей руку и торжественно изрек:

— Увидимся завтра, возлюбленная, — и уехал прочь.

Элинор проследила, как он удаляется в приглушенном сером свете грязного уличного фонаря. Блестящий «порше» выехал на тихую улицу, свернул налево и исчез вдали. Элинор вздохнула и пожала плечами. Слишком много сил у нее отняла борьба за добродетель или как там еще это называется. Слово «добродетель» в данном случае выглядело слегка неподходящим.

На самом деле, хотя Тони вряд ли пришел бы от этого в восторг, она не чувствовала ничего, кроме облегчения. День выдался долгий, а впереди предстояли еще более долгие дни. Все, что она хотела, так это отправиться домой, и…

И вот здесь-то вставал выбор. Можно остаться на ночлег здесь, на старой кушетке, но ковбой, возможно, подумает, что она смылась вместе с Энтони Мондейном назло ему. Также можно поехать домой и запереться в спальне, что, возможно, окажется вызовом, если у него хватит дерзости попытаться узнать, действительно ли дверь заперта.

А сама-то она всего-навсего — усталая женщина с померкшим взглядом, которая стоит в холодном переулке и думает обо всякой бессмыслице.

Было холодно. Она продрогла даже в своем свитере. Сухие листья танцевали на холодном разбитом бетоне, словно маленькие гномы. Пелена тонких облаков разорвалась, обнажив луну, достойную Дня всех Святых, и на платформе замелькали бесформенные тени. Осенняя погода вступила в свои права, и, вероятно, надолго.

А вот фургон все еще не вернулся. Странно. Ведь уже начало девятого.

Но какое ей дело? Никакого.

Внезапно, словно смерч, на нее обрушилась тягостная правда сегодняшнего дня. Ей хотелось моментально забыться и не думать, не чувствовать, она плотно зажмурила глаза, пытаясь уйти от реальности, но ей не удалось.

Элинор Райт увидела себя со стороны.

Она все мечется, жалеет себя и позволяет двум мужчинам соперничать из-за нее.

Но мужчины вряд ли могут контролировать ее будущее. Даже если она им и позволит. Поэтому напрасно она надеется на них. В этом мире она должна всего добиваться сама.

Господь свидетель, что сейчас наступило время, чтобы она поступила благоразумно и сделала кое-что полезное для себя.

Ведь она пользуется в течение тридцати лет хорошей репутацией в антикварном бизнесе.

«Не такой уж маленький багаж, дурочка. Он может тебе очень помочь. И начни прямо сейчас. Ты и так уже достаточно долго вела себя, как глупый маленький ягненок».

Достав ключи, Элинор поднялась по расколотым ступенькам, вошла и захлопнула за собой дверь, зажгла настольную лампу и села.

Томасин мохнатой тенью мелькнул над ее головой, едва не промахнувшись на несколько дюймов, вспрыгивая на высокий подоконник. Но подобные акробатические номера были для него обычным делом. Он бесшумно приземлился на свое излюбленное место, аккуратно сложил лапки и уставился на нее. В более благоприятные моменты он старался привлечь ее внимание и строил из себя несчастного одинокого котика. Но сейчас момент был неподходящим.

Элинор придвинула к себе список антикваров, отбрасывая другие разнообразные бумажки, и раскрыла его перед собой.

Так. «Антиквариат Гроссмана». Она отлично ладила с Родом Гроссманом, а к Рождеству его помощница Бернита должна удалиться на покой. Конечно, магазин находится отсюда в пятидесяти милях, но какого черта, разве ее кто-нибудь заставляет оставаться в этом городишке?

Значит, очевидно, откроется вакансия у Гроссмана, а еще есть магазин Джона Морриси. Джон владел вторым по значимости магазином в пригородах Спрингфилда.

Она открыла блокнот и стала составлять список.

Через сорок пять минут в нем оказалось двадцать имен, десять из которых она вычеркнула, а четыре подчеркнула, добавив номера телефонов. Завтра утром она начнет звонить.

В порыве искреннего самодовольства Элинор откинулась назад, отчего старый стул скрипнул, потянулась и стала почесывать за ушками мурлычащее пушистое существо, устроившееся на ее коленях.

Томасин умел устраиваться.

Элинор улыбнулась и погладила его шелковистую спинку, подумав, что чертовски полезно поучиться у кошки искусству выживания. Один основной принцип у него определенно имеется: быть в нужном месте в нужное время. Выгодно использовать личные качества. Предстать в лучшем свете.

Но сохранять независимость.

Никогда и никому не позволять завладеть собой.

Уже девять тридцать вечера, она очень устала, но ей стало легче от принятого простого решения.

Следующие несколько дней, что касается ее профессиональной деятельности, обещают быть самыми трудными в ее жизни. Но так и должно быть.

Она посмотрела на темные очертания, едва различимые вне света, который отбрасывала ее лампа: уэлшевский буфет, а рядом с ним ящик с инструментами Бена, старая хлебница с оловянными дверцами с узором из дырочек, вся в нежных красных и фиолетовых бликах. Да. Здесь она долгие годы работала, испытывала горе и счастье. Но Джулии не стало, и все хорошее она унесла с собой. Так что пришла пора исчезнуть отсюда и ей.

Слезы заполнили глаза Элинор, но впервые действительность со дня смерти Джулии предстала в реальном свете. Элинор вздохнула и уверенно поставила Томасина на пыльный пол.

Он жалобным «мяу» выразил свой протест, но она сказала:

— Прости, приятель. Мне надо немного поспать.

Причем в собственной постели, в доме Джулии, и к черту Бентона Бонфорда.

Когда Элинор открыла дверь, внутрь ворвался холодный ветер, кружа на полу маленькие вихри из опилок. Старая хлопчатобумажная куртка Бена висела на спинке кресла-качалки, стоявшего возле стола. Она взяла ее, натянула на себя, не обращая внимания на сильный запах табака, заперла дверь и пошла по улице.

От мороза на ступеньках блестел иней, сиденье машины было холодным, а мотор издал тягостный стон, когда она повернула ключ в зажигании.

Разворачиваясь у магазина, она заметила, что фургон так и не вернулся, и подумала с мрачным юмором, что Тони совершенно случайно попал в точку: Бен действительно мог затащить Бентона на кружку пива. Они наверняка не возвращались в магазин.

Свернув на абсолютно пустынную улицу, где стоял дом Джулии, Элинор увидела, как в освещенных окнах отражались экраны телевизоров, возле удобных крылечек стояли двухколесные и трехколесные велосипеды, а на подоконниках ярко выделялись пятна цветущей герани. Некоторые домовладельцы заботливо укрыли от холода последние бархатцы, надеясь спасти их, по крайней мере, до завтрашнего дня.

Что ж. О растениях Джулии никто не позаботится. Она не слишком устала, а ковбою нет до них никакого дела.

Элинор свернула на подъездную дорожку, ведущую в пролет между окном и круглой башенкой старого викторианского дома, и затормозила. Резче, чем намеревалась.

Не стоило ей волноваться из-за фургона. Он был припаркован прямо перед домом.

Ярко освещенные окна кухни отбрасывали золотистые квадраты света на ступеньки заднего крыльца, и, даже несмотря на то, что тяжелая дверь была закрыта, до нее доносились веселые дружеские возгласы.

«Господи, — подумала Элинор, вылезая из машины, в замешательстве, — да они же напились до чертиков».

Когда она открыла дверь, ей показалось, что она вошла в пивную. Она зажмурилась, скорчила гримасу и помахала рукой перед своим лицом, картинно произнеся: «фу-у-у!» — поскольку тошнотворный запах пива достиг ее носа.

Бен в окружении пустых пивных банок проигнорировал ее замечание и радушно сказал:

— Привет, дорогая! Я же говорил ему, что вы придете. Видишь, я говорил тебе, парень. Элли слишком классная девочка, чтобы уехать с этим альфонсом.

«Парень», сотни на две фунтов потяжелее старика, потянулся на крошечном сиденье стула и слегка нахмурился. У его ног, словно живая грелка, устроился Чарли. Перед ним на столе высилась внушительная башня из пивных банок. Он пробормотал что-то невнятное, но, без сомнения, грубое. Волосы падали ему на глаза, рубашка на волосатой груди расстегнулась, а его поведение определенно нуждалось в корректировке.

Только пусть это сделает кто-нибудь другой.

Не она.

А она отправится в постель.

Непререкаемым тоном Элинор заявила:

— Если вы устроили здесь разгром, то и убирайте за собой сами. Я не домработница. Бен, вам лучше спать сегодня на кушетке.

И она торопливо направилась к двери. В тот момент, когда Элинор проходила мимо Бентона, он протянул руку и схватил ее.

— А как насчет меня?

Она раздраженно тряхнула головой, вырвав руку:

— Что насчет вас?

— Мне тоже спать на кушетке?

— Да хоть под кушеткой, мне-то что. Дайте пройти! — сказала Элинор, поскольку он снова схватил ее за руку.

Он все еще смотрел прямо перед собой, а не на нее. И хмурился. Только руку не убирал. Затем проговорил:

— Знаете, в чем ваша проблема?

— Нет, — сварливо ответила она, — во всяком случае, ваша точка зрения мне неизвестна. И в чем же моя проблема?

— Вы слишком высокомерны.

Отлично. Этого она никак не ожидала.

— Я?

— Вы смотрите свысока и совершенно без причины.

— Вы говорите глупости. Отпустите меня.

— Нет. Я говорю правду, — сказал он, не отпуская ее. — Я бы мог напялить на себя костюм-тройку. Мог бы сделать заказ из французского меню. Я бы мог, если на то пошло, позвонить губернатору этого распрекрасного штата и немедленно заполучить приглашение к нему на обед для нас обоих. Но я не собираюсь делать этого.

Элинор вздохнула и посмотрела на Бена, который глупо улыбался ей, качая лысой головой.

— О чем это он?

Бен откупорил новую банку, сделал добрый глоток и тыльной стороной ладони вытер губы.

— О том, что вы ведете себя как сноб, Элли.

Она скрипнула зубами:

— Лично я почему-то этого не заметила.

Бентон медленно повернул голову и теперь, обернувшись, смотрел прямо на нее:

— Так вы даже и не знали об этом?

— Не знала и знать не хочу. Вы ведь об этом помалкивали.

— Я уже сказал.

— Что я высокомерна.

— Ага.

— И что я не знала об этом.

— Вот именно.

Она вздохнула:

— Принимая во внимание ваше… состояние… я готова выслушать вас. По отношению к кому я высокомерна?

— По отношению ко мне.

— Ах к вам!

Элинор покачала головой и сняла тяжелую ладонь со своей руки:

— Что же, теперь разговор окончен. Счастливо попить пивка. Примите наилучшие пожелания. Спокойной ночи.

Она вышла в холл, поднялась по ступенькам. Плечи болели. День был долгим.

На верху лестницы она остановилась и взглянула вниз. В квадрате света, образованного кухонной дверью, она могла лишь увидеть ноги в джинсах, закутанные в теплый мех мирно спящего сенбернара. Ноги не шевелились.

А еще она увидела, что один из бентвудовских стульев прислонен к стене в глубине кухни, задние ножки вытащены из гнезд и лежат на полу.

«Проклятье — ну и увалень! — Она должна была знать, что это могло случиться. — Если ножки треснули…»

Она осеклась. Скорчила гримасу. Пожала плечами, стараясь заглушить боль.

Вообще-то, ее не должны уже касаться подобные проблемы. Пусть эта деревенщина делает со стульями, что хочет. Они принадлежат ему.

Чувствуя себя ужасно, она развернулась, стащила туфли и потихоньку прокралась в темную прихожую.

Порыв проявить собственную независимость угас. Теперь она чувствовала себя усталой, больной, старой и потерянной.

«Ладно, Элинор Райт, прими все это должным образом, — велела она себе. — Завтра снова придется начинать все с начала. Так что быстренько прими душ, пока есть возможность, и исчезни из виду».

Бросив одежду на кровать, она вспомнила, что у нее все еще куртка Бена. Он даже не заметил. Она вернет ее завтра.

В ванной она пустила душ и, пока вода нагревалась, почистила зубы. Водопроводная система была старой, и для того, чтобы на третьем этаже появилась горячая вода, надо было подождать. Зубная щетка Джулии все еще стояла на раковине, и она убрала ее в ящик. Моргая слезящимися глазами, она повесила на перекладину сухие полотенца и встала под душ. Это было здорово. И именно в тот момент, когда ее мускулы начали расслабляться, а нервы успокаиваться, ее словно током ударило: она вдруг поняла, какого рода снобизм они имели в виду. И хуже того, она поняла, что, вероятно, они правы.

Проклятье! Вся эта бессмыслица насчет костюма-тройки, французского языка и обеда у губернатора.

Неужели ее поведение было таким очевидно высокомерным? Действительно, она же сама называла его ковбоем на тракторе.

Она, которая гордилась своей открытостью, доброжелательностью и честностью, оказалась скрытной, легкомысленной, заносчивой идиоткой по отношению к человеку, в руках которого было ее будущее. И ее поведение было таким вызывающим и глупым, что никто с ним мириться не станет.

Все удовольствие от душа пропало. Элинор выключила воду, вышла, энергично вытерлась, натянула теплую фланелевую викторианскую ночную рубашку, украшенную оборками и собранную на шее, и поверх всего надела банный халат. Посмотрев в зеркало, она решила, что выглядит, словно плохо перетянутый диванный валик.

Повесив влажное полотенце и банную шапочку на крючок, она провела уставшими пальцами по спутанным волосам и посмотрела на себя в запотевшее зеркало над раковиной. Зрелище радости не вызывало. На вершине диванного валика располагалось лицо пятидесятилетней дамы, на котором отразился не только каждый год, но еще и сверх того. Большое спасибо тебе, зеркало.

Погасив свет, она вышла из теплой сырой ванной в холодный холл, поежилась и, шаркая, направилась к своей комнате.

На полпути она остановилась.

Медленно, немного покачиваясь, вверх по лестнице двигалась фигура в голубых джинсах в сопровождении заспанного сенбернара с поникшим хвостом.

Однако хвост завилял, стоило собаке увидеть Элли. Бентон с трудом добрался до лестничной площадки и искоса взглянул на нее.

— Господи! — сказал он, нарочито небрежно произнося слова. — Вы кто? Рождественское привидение?

Она не удостоила его ответа. И резко спросила:

— Что вы сделали с Беном?

Бонфорд прищурился, словно смотрел на нее через тоннель.

— Ничего не сделал с Беном. Бен сам справился. Он устроился на этой проклятой кушетке. Как вы велели. А теперь уж будьте добры и скажите, где моя комната.

— Вам — направо.

Он повернул налево.

Элинор издала недовольное шипение и, взяв его за руку, аккуратно развернула.

Бентон сказал:

— О, спасибо.

Он наклонился вперед и двинулся, словно локомотив, стараясь добраться до своей кровати. Элинор уже была готова захлопать в ладоши, но радость моментально угасла, потому что он развернулся и обрушился на кровать, словно каменный монумент. Он завалился на спину на смятую после прошедшей ночи постель прямо в тяжелых ботинках, невзирая на изящно вышитое покрывало Джулии.

Элинор замерла, и ее ожидание было вознаграждено громким храпом. Чарли вспрыгнул на свободную сторону кровати, печально посмотрел на нее и закрыл глаза.

Она поджала губы, покачала головой и издала долгий отчаянный вздох: «Чтоб их всех черт побрал!»

Подойдя к кровати, она указала пальцем на собаку и сурово приказала:

— Вон!

Собака открыла один глаз.

Элинор повторила приказ, наградив пса шлепком.

На этот раз он вздохнул, решив, что деваться ему некуда, и послушался, покорно потрусив в сторону холла.

Затем Элинор, громко сопя и пыхтя, стянула с ног Бентона тяжелые ботинки, бросила их на пол; со смачным шлепком они шмякнулись с другой стороны кровати.

Раздался довольный голос:

— Спасибо, мадам. А теперь не могли бы вы переместиться севернее?

Элинор скрипнула зубами.

— Нет, — холодно ответила она. — Не могла бы. Единственное, до чего мне есть дело, так это до красивого покрывала Джулии, которое погибло бы из-за ваших проклятых ботинок!

Развернувшись, она уверенно направилась к двери.

Тот же голос сказал ей вслед:

— А что это за штука на середине потолка?

Она снова развернулась и увидела на фоне залитого лунным светом окна его руку, указывающую вверх. Картины костлявых летучих мышей и волосатых пауков померкли. Она испытала такое облегчение, что почти вежливо ответила:

— Лепная розетка.

— О! Почти такая же была на потолке моей спальни на тургеневской даче. Я говорил, что жил на тургеневской даче? Это просто фантастическое место. Все набито французской мебелью. Все стены увешаны живописью. Мой хозяин был полковником во время второй мировой войны, так что я счел невежливым поинтересоваться у него, откуда он все это взял. Как вы думаете, я прав? Я собираюсь поохотиться вместе с ним через две недели. Из посольства пришлют за мной. Но сейчас, милашка, уходите. Я неважно себя чувствую.

«Я убью его, — подумала она, хлопнув дверью и шаркая через холл. — Джулия, прости. Я очень тебя люблю. Но я хочу убить этого человека, я знаю, что сделаю так».

В благодатном покое ее собственной темной спальни она стянула халат, подошла к окну и на мгновение застыла, опершись о подоконник. Она смотрела на улицу и старалась успокоиться.

За окном раскинулась настоящая ночь Дня всех Святых. Шелест сосен долетал до ее ушей, внушая неясную тревогу, ветки трепетали и раскачивались под порывами ветра, становясь то черными, то серыми, когда стремительные облака то открывали, то прятали высокую луну. Старый потрепанный гараж вполне подходил на роль домика ведьм, и она вздрагивала, когда дуновения ледяного воздуха проникали через оконную раму и овевали ее.

«Ставни, — подумала она, стараясь размышлять спокойно. — Их надо повесить чем раньше, тем лучше, иначе счет за побитые стекла будет астрономическим. Впрочем, счет будет не моим. Так что Бентону Бонфорду и предстоит вешать эти проклятые ставни», — подумала она злобно и отвернулась от окна.

Перед ней на ковре пролегла удлиненная тень бронзового жеребца.

В ее теперешнем состоянии духа это зрелище было лишено всяческого очарования, когда Элинор, протянув руку, зажгла лампу и увидела то, что явилось последней каплей.

На ее высокой кровати с балдахином мирно посапывала огромная мохнатая, свернувшаяся в клубок собака.

Элинор фыркнула, сжала кулаки, топнула ногой, что не имело успеха, поскольку она все еще была в мягких домашних тапках, и издала пронзительный вопль необузданной ярости:

— Уберите его отсюда! Вы слышите меня?

После некоторого замешательства в коридоре раздались гулкие шаги. Последовал звук открывающейся двери. Появился Бентон Бонфорд, который остановился на пороге, поддерживая вертикальное положение, крепко держась за косяк двери. Он сварливо поинтересовался:

— Какого черта здесь происходит?

Она указала пальцем на кровать:

— Уберите его!

— О, ради Бога! — Он наклонился, увидел пса и изобразил преувеличенное возмущение: — Чарли! Тебе не место в кровати этой милашки. Никому из нас, насколько я могу вспомнить, не место здесь. Если только… — Он подмигнул и лукаво покосился на нее. — Если только моя память меня не подводит.

— Не подводит, — сварливо ответила она. — Все правильно. А теперь уходите! Оба!

— Господи, женщина, да не кричите так! Я слышу вас.

Он подошел, громко топая, а рубашка развевалась за его спиной. Свет от лампы осветил его торс, на котором курчавые волоски блестели тем же серебром, что и нахмуренные брови, над которыми топорщилась взъерошенная шевелюра.

Он даже не взглянул на нее. Чарли спрыгнул на пол навстречу хозяину; он схватил тяжелой ручищей ошейник пса и сказал:

— Пошли, приятель.

И они пошли.

И тут Бентон оглянулся. Его глаза тщательно осмотрели ее с ног до головы. Медленно.

Ее дыхание участилось, и, не в силах помешать этому, она лишь затаила его. В ее голове поднялся вихрь из убийственных лихорадочных жаждущих мыслей, желание не убило гнев, оно лишь разожгло его. «Ты жеребец! Ты проклятый жеребец!»

Его взгляд перешел на ее рубашку. Он мысленно развязал пояс, представил себе предательскую округлость ее обнаженной груди под тканью, продолжил линию ее бедер. Из холла повеял сквозняк, и ее одеяние плотно прилегло к телу, делая ее почти обнаженной. Он снова взглянул ей в лицо, увидел в ее глазах то, что не может укрыться от взгляда любого мужчины, и убрал руку с ошейника Чарли.

И тут его собственное лицо изменилось, и в свете лампы Элинор увидела, что оно совершенно зеленое. Он поднес руку ко рту и пробормотал со стыдом и гневом одновременно:

— О, черт возьми… — И, громко топая, устремился к двери.

А затем вниз, в холл. После чего до нее донеслись совершенно определенные звуки, исходящие из ванной.

Она так и стояла, затаив дыхание. Ее охватила дрожь. У Элинор не было сил осмыслить происходящее. Она только чувствовала, что не хотела бы сталкиваться с такой ситуацией.

Чарли медленно поплелся в холл, прислушался и затем плюхнулся на пол. Элинор закрыла за ним дверь. Но не заперла ее. Есть некоторые вещи, которые мужчина не в состоянии сделать после такого унизительного недомогания. По крайней мере, не сразу.

Она забралась на смятую постель, свернулась в клубок, поджав колени и закутавшись в одеяло, и подумала о своем собственном унижении.

Что с ней случилось?

Ее поведению нет оправдания. Его ничем нельзя объяснить.

Она вела себя с Бентоном Бонфордом, словно курица, которая впервые в жизни увидела петуха. Еще немного, и она бросилась бы на кровать, раскрыла ему навстречу объятия и крикнула бы: «Быстрее!» И это случается уже во второй раз за такой короткий срок.

И что он должен думать?

Почему она это делает? Почему ее собственное тело предает ее?

В течение почти тридцати лет секс в ее списке находился где-то после брюссельской капусты. Несколько раз после смерти Бобби ее звали на ужин, но она никогда не была уверена, почему это с ней происходит: то ли причина в ней самой, то ли приглашающий хочет поближе подобраться к Джулии. А еда за чужой счет ее абсолютно не привлекала. Ни один мужчина не вызвал в ней интереса. У одного были плохие зубы, у другого толстый живот, а в третьем случае ее посещала внезапная догадка о жене, о которой ее ухажер не взял на себя труд упомянуть.

Так что же происходит между ней и Бентоном Бонфордом?

Ведь это не может быть началом любви?

Такое может случиться, если он — владелец магазина и дома, где она живет, — дал понять, что намерен и то и другое продать? И к тому же он обвинил ее в снобизме и посмеялся над ней.

Момент слабости с Тони она еще может понять. Он добрый, нежный и симпатичный.

Но Бентон Бонфорд?

Она со страхом поняла, что, даже пьяный, Бентон Бонфорд осознал свою власть над ней и что наутро он, вероятно, об этом вспомнит. Элинор закрыла глаза и закуталась плотнее, стараясь сохранить побольше тепла под одеялом и побольше здравомыслия в голове.

Утром она должна быть спокойной. Отдаленной. Отстраненной. Она должна позвонить всем, кому запланировала, и обеспечить себе реальное будущее. К черту Бентона Бонфорда!

Она должна позаботиться о собственной жизни. В первую очередь. Без мужа. Без докторов и нянечек, а также без психологов, которые говорят, что надо делать, а что не надо. Без Джулии, которая устанавливала дневной распорядок, платила по счетам и расписывала ее день.

Элинор Райт должна учиться искусству выживания.

Загрузка...