Глава восьмая

— Уважение к отечественной культуре. — Русская вокальная школа. — Профессиональное самосознание певца.
— Уметь учиться: певец в период обучения в консерватории. — Художественный ум. — Индивидуальность ученика.
— Педагогическая этика. — Поющий педагог. — Репертуар студента. — Способности и желания артиста.
— Кто выходит на сцену? — Красота и сила голоса. — Закаливание и оберегание себя от простуд.
— Что мне дает преподавание. — Смена поколений. — Звонок Лемешева. — Почему я написал эту книгу.

Все мы как артисты, в широком смысле этого слова, вырастаем на почве нашей богатейшей, великой музыкальной и театральной отечественной культуры. И если мы не всегда отдаем себе в том отчет, то, верно, потому, что порой об этом забывают наши педагоги, да и мы сами, став учителями, не всегда обращаем на это внимание своих учеников. Конечно, великие традиции самобытной отечественной культуры, которыми живет наше искусство и которые так или иначе витают в воздухе наших консерваторий и театров, сами по себе оказывают влияние на подрастающее поколение. Но никогда не лишне напомнить студенту или молодому артисту, что русская музыкальная культура — одна из нескольких величайших музыкальных культур мира, что самые крупные достижения мирового вокального искусства связаны с именем Федора Ивановича Шаляпина. А учение Станиславского, опыт работы К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко в оперных студиях, созданных ими?

Наконец, величайшие достижения наших дирижеров, блестящие по режиссерскому решению постановки, незабываемые образы, созданные артистами на протяжении всей истории развития нашего оперного театра вплоть до последних дней — все это оказывало, оказывает и будет оказывать влияние на новое поколение певцов. Но, повторяю, никогда не лишне это подчеркнуть, чтобы, обучая молодых исполнителей их профессии, воспитывать в них чувство гордости за нашу великую культуру.

Мы порой невнимательно относимся к славным страницам нашей истории. Вот один из примеров: столетие со дня первой постановки «Кармен» Бизе во Франции было ознаменовано фестивалем, в котором участвовали лучшие в мире исполнители главных ролей этой оперы. Большой театр тоже отметил этот юбилей торжественным спектаклем, выпустив специальную афишу. А вот про такую дату, как столетие со дня первой постановки «Бориса Годунова», театр вообще забыл и, спохватившись в последний момент, не успев даже выпустить отдельную афишу, отметил вековой юбилей «оперы опер»… утренним спектаклем для детей.

Через несколько лет столетие со дня смерти Мусоргского Милан отмечал «Фестивалем Мусоргского», длившимся целый сезон, причем в «Ла Скала» прошли «Борис Годунов», «Хованщина», «Сорочинская ярмарка» и «Женитьба», были исполнены практически все фортепианные, камерные, вокальные и симфонические произведения гения русской музыки, а также проведен международный симпозиум и устроена выставка. Кроме того, в зале Миланской консерватории в концертном исполнении можно было послушать неоконченную оперу «Саламбо» (тут же записанную на пластинку), никогда не исполнявшуюся у нас. Мы же отметили этот юбилей более чем скромно.

Как тут не вспомнить заметку в одной московской газете 1882 года:

«Вчера по случаю пятидесятилетия „Руслана и Людмилы“ Глинки на сцене Большого театра шли „Гугеноты“ Мейербера»…

Во время двухсотлетнего юбилея «Ла Скала» я не раз говорил итальянцам, что Большой театр два года назад тоже отпраздновал свое двухсотлетие, и мои собеседники удивлялись. С одной стороны, это свидетельствует о том, что зарубежная пресса никак не считает для себя обязательным рекламировать достижения нашего искусства и наши юбилеи, с другой — что мы сами виноваты в этом: в юбилейный год Большого театра не было показано ни одной оперы по телевидению, являющемуся сейчас главным средством информации. Трансляции опер уже после юбилея вызвали огромный интерес, и именно таким путем можно было бы пропагандировать наше оперное искусство, наш величайший оперный театр.


Современные советские певцы являются представителями одной из крупнейших и авторитетнейших в мировом музыкальном искусстве музыкальных школ. Основоположник русской музыки Михаил Иванович Глинка является и основателем русской вокальной школы — исторически сложившегося метода обучения певцов, базирующегося на глинкинском концентрическом методе развития голоса. Школа эта опирается на благодатнейшие фонетические свойства русского языка, на многовековые традиции народного пения и во главу угла ставит искренность и естественность художественного выражения, необходимые при исполнении музыки отечественных композиторов. Со времени Глинки русская вокальная школа успешно существует, и дело ее продолжает советская вокальная школа. На протяжении почти полутора столетий песни, романсы и оперы русских и советских композиторов живут на сцене и получают наиболее верное воплощение именно силами певцов, воспитанных в наших учебных заведениях.

Понятие «школа» определяет язык, духовная и музыкальная культура той страны, где обучается вокалист. В совершенстве владеющие своими голосами певцы всех школ технологически поют одинаково, разница лишь в стилистических особенностях исполнения, языка и национального темперамента. Русская и советская вокальные школы наиболее универсальны — их воспитанники убедительны и в произведениях, созданных в других странах, в то время как воспитанники, скажем, итальянской или немецкой школ редко добиваются успеха в интерпретации произведений русских композиторов.

Секреты итальянской школы пения сегодня стали достоянием лучших педагогов всех стран, свой вклад в мировую вокальную культуру внесли и другие национальные школы пения, в том числе и наша. Ведь Федор Иванович Шаляпин был не только гениально одаренным артистом-творцом, но и безупречным мастером вокала (напомню, что учился Шаляпин у русского педагога Д. А. Усатова). Гении такого масштаба не возникают на пустом месте — все предшествующее развитие русского вокального искусства, русской оперной и театральной культуры подготовило появление Шаляпина. В связи с этим мне представляется весьма важным воспитание у наших молодых певцов профессионального самосознания, которое они должны пронести через всю свою творческую жизнь, понимания своей принадлежности к самостоятельной, великой, имеющей мировое значение вокальной школе.

В некоторых интервью мне задают вопрос: «Расскажите свою биографию, как вы учились в консерватории, как стажировались в „Ла Скала“». Очевидно, журналисты, зная, что я много пел и пою в этом театре, считают, что выступать в нем без стажировки, а тем более, исполнять партии в итальянских операх невозможно. Однако я в «Ла Скала» не стажировался, так же как не стажировалась там Елена Васильевна Образцова, тоже много лет подряд участвующая в спектаклях этого театра, — мы оба учились только в Ленинграде. Я не возражаю против стажировки певцов в «Ла Скала», дело это хорошее и нужное. Только зачастую стремление попасть туда, равно как безудержное желание принять участие в возможно большем количестве конкурсов, отвлекает некоторых певцов от вдумчивых занятий в родной консерватории, от совершенствования, от требовательности к себе. В их сознании путь на большую сцену лежит только через стажировку в «Ла Скала» или через участие в конкурсах. На попытки попасть в группу стажеров или на конкурс уходит много времени, сил, а что-то важное и существенное, что можно получить у своего педагога и в своем театре, они упускают.

Должен быть поставлен вопрос не о заимствовании школы и опыта, а об обмене опытом. Обмен опытом на равных имеет огромное значение. Здесь были бы полезны творческие командировки не только в Италию, но и в Венскую оперу и в другие крупнейшие центры оперного искусства, как и стажировка зарубежных артистов в Большом театре, что поможет им изучить стилистические особенности исполнения русских и советских опер. Эта традиция, к сожалению, почти утрачена. А ведь многие ныне широко известные зарубежные певцы начинали свою международную карьеру как стажеры Большого театра, и добиться крупных успехов в искусстве им помогло углубленное знакомство с богатейшими сокровищами русской и советской музыкально-театральной культуры. Словом, вопрос надо ставить так: и мы учимся, и у нас учатся, а у нас есть чему поучиться!

Любая вокальная школа знает периоды подъемов и спадов, можно говорить о менее удачных временах и в нашем вокальном искусстве, но отечественная певческая школа никогда не переставала существовать.

Наша задача заключается в том, чтобы, используя огромный опыт отечественных педагогов, опираясь на достижения и осознавая ошибки, учитывая требования времени и изучая данные, накопленные наукой о человеческом голосе, наладить надежную систему подготовки певцов, в совершенстве владеющих своим вокальным аппаратом. Чем больше отличных вокалистов мы воспитаем, тем больше среди них будет настоящих певцов-художников, потому что только полное овладение технологией пения позволяет реализовать весь творческий потенциал, данный артисту природой.

Советскую вокальную школу необходимо оформить документально. Она должна быть представлена не только в описаниях творческой деятельности певцов и грамзаписях их исполнения, но и в сборниках упражнений, в книгах, раскрывающих методологические принципы крупнейших педагогов, к которым могут быть приложены грампластинки с записями уроков.

Мы должны лучше знать историю отечественной вокальной школы, уважать ее, гордиться ею. Полезным был бы выпуск оперного словаря. Зарубежные справочники подобного рода уделяют мало внимания русским и советским певцам, а сведения о русских и советских операх — история создания их, изложение содержания — часто грешат неточностями, а то и тенденциозным толкованием.

Во время гастролей за рубежом нередко приходится беседовать с музыкальными критиками и любителями оперы, и они всегда задают вопрос: «Где можно узнать побольше о великом оперном искусстве вашей страны?» Расспрашивают о советских мастерах оперной сцены и сетуют на то, что пластинок с записями наших певцов продается мало.

Во многих странах (например, в Италии, Австрии, Франции), любят, как я заметил, прежде всего свою музыку: больше всего ею интересуются, много говорят о ней, наиболее горячо на нее реагируют, ревниво относятся к ее интерпретации, строго оценивают произношение и стилистическую верность ее исполнения зарубежными певцами. Всегда спросят у иностранного гастролера: а что он поет из итальянского, австрийского, французского репертуара? Упрекнут, если этой музыки в его репертуаре мало. Мы, к сожалению, ведем себя не всегда так.

На всю жизнь мне запомнилась беседа с Марией Михайловной Матвеевой. Как-то она спросила: «Скажи, а какая музыка тебе больше нравится — русская или зарубежная? Что ты больше любишь петь?» Я не понял вопроса. Для меня наша музыка всегда казалась роднее, ближе. «Конечно же, нашу музыку, — отвечаю, — но почему вы спрашиваете? Разве можно в этом сомневаться?» Она говорит: «А я вот только что спорила с одной ученицей, которая заявила, что ей не интересно петь русскую и советскую музыку, — она любит петь французские, итальянские арии». Этот разговор глубоко запал мне в душу. Я был тогда совсем молод, но остро почувствовал тревогу старого педагога. Убежденность Марии Михайловны в высочайшем уровне русского музыкального искусства передалась мне и стала примером отношения к отечественной культуре.


Говорят: научиться можно, а научить нельзя. Действительно, все студенты консерватории получают равное количество знаний, точнее, имеют примерно равные возможности. Но из этих людей получаются разные специалисты. Дело не только в способностях, но и в желании, в умении учиться. Московская консерватория имеет богатейшую библиотеку. И вообще, в Москве есть все условия для того, чтобы получить самые разнообразные знания. Тем не менее бывают случаи, когда человек выходит из вуза, не прочитав каких-то важных книг, не побеседовав с интересными людьми, которые преподают в консерватории и с удовольствием могли бы многое рассказать, не посетив интереснейших концертов, проходящих в здании самой консерватории. Потребность впитывать в себя знания и впечатления мне представляется одним из обязательных свойств таланта.

Существуют, конечно, и более тонкие вещи, известные сложности, порожденные временем. Сегодняшний студент иной раз знает массу несущественного, не ведая вместе с тем о многом самом необходимом, как, например, и сегодняшние дети, которые много знают, так как многое смотрят по телевизору, но вместе с тем каких-то важнейших книг не читают, потому что видели экранизацию романа или потому, что в книге отсутствует захватывающий сюжет. Поэтому некоторые красоты русского языка для них остаются неизвестными, равно как и многие прекраснейшие творения человеческого разума. Это болезнь возраста, и лет через пятнадцать они вернутся к «Войне и миру» или «Евгению Онегину». Но явление это довольно распространенное. Так и некоторые студенты: когда с ними беседуешь — всех певцов они слышали в записи или в живом звучании, многое видели по телевизору, читали, слышали разговоры. А столкнешься с ними поближе — им не известны элементарные вещи, но воспринимать их они не желают, поскольку уверены, что все знают и понимают.

Конечно, далеко не все дисциплины преподаются в консерватории должным образом, не всегда студентов учат выдающиеся педагоги. Бывает, что тот или иной предмет почему-либо не ведется. И артист потом на протяжении своей работы в театре, на концертной эстраде говорит: «Я этого не умею, не научился, потому что в консерватории этому учили плохо или вовсе не учили».

Тот факт, что не всегда вся учебная программа преподается должным образом, достоин сожаления. Но не это страшно. Страшно, что будущий артист настроен так, будто ему должны разжевать и положить в рот все те премудрости и навыки, которые будут полезны в его творческой жизни. Независимо от того, как ведется преподавание, независимо от того, столичная это консерватория или периферийная, студент может и обязан получить максимум знаний в период обучения. Малоинтересно преподает педагог, допустим, такой предмет, как сценическое движение, мастерство актера, — ходи на занятия в другой класс. Не сошлись характером или просто не ладятся занятия с педагогом по специальности — что ж, студент, сознающий ответственность за свою творческую судьбу, всегда найдет выход из положения: или добьется перевода к другому педагогу, или попытается установить взаимопонимание со своим. Словом, необходима активность самого студента, умение взять то, что консерватория может дать.

Надо заглядывать к преподавателям и общаться со студентами других факультетов, других специальностей, побольше копаться в библиотеке консерватории, в том числе и в нотных изданиях, прослушивать магнитофонные ленты и пластинки, которые есть в кабинетах звукозаписи. Консерватория не машина, запрограммированная на то, чтобы проделать над студентом определенное количество операций, после чего он выпускается, полностью оснащенный всем, что ему понадобится в дальнейшей жизни. Консерватория — это место, где студент при желании может найти учителей, получить знания, навыки, развиться и именно благодаря своей настойчивости, работоспособности подготовить себя к дальнейшей деятельности.

Каждый певец должен быть подготовлен к самостоятельной жизни в искусстве, к тому, чтобы уметь держать в хорошей творческой форме свой вокальный аппарат, трезво оценивать себя, учитывая отзывы товарищей, публики, критики, магнитофонные и телевизионные записи и съемки, — ведь бывает, что артист работает не в том городе, где учился, или педагог рано уходит из жизни, и вокалист предоставлен сам себе. Хорошо, конечно, если учитель жив и может время от времени контролировать своего ученика и помогать ему советами. Но даже в таком случае певец не должен быть настроен так, чтобы каждый год приезжать к педагогу и месяц или два заниматься с ним экзерсисами. Это относится к области легенд или обычаев, бытовавших в давно минувшие времена. Сейчас подобную роскошь мы себе позволить не можем, да это и не так уж необходимо. Периодические кратковременные консультации у педагога не помешают, но большинство певцов практически их лишено, поэтому вокалист с консерваторских лет должен быть приучен к самоконтролю.


Мне представляется чрезвычайно важным наличие у артиста художественного интеллекта, художественного ума. Если артист может верно ориентироваться в мире искусств, верно оценивать себя и различные художественные явления, критически подходить к своим достоинствам и делать правильные выводы из своих неудач, он всегда и педагога сможет себе найти. Иногда говорят: «Если бы я попал к такому-то педагогу, то стал бы хорошим певцом». Вот и надо было постараться попасть к этому педагогу. Я знаю многих и многих людей, которые именно благодаря умению найти учителя, нашли и свою верную дорогу в мире искусства. Такие певцы в результате сами себя воспитывают, сами влияют на свою творческую судьбу. И наоборот, люди, не обладающие художественным умом, а имеющие лишь великолепный голос и прекрасные внешние данные, зачастую так и не достигают больших высот в своем деле, оттого что не могут найти правильного пути в своем творческом развитии.

Я говорю «художественный ум», потому что знаю многих чрезвычайно умных певцов, которые во всем разбираются, знают, что хорошо и что плохо в нашем искусстве, а сами являются весьма заурядными артистами, поскольку при всем своем уме и эрудиции не обладают «художественным умом», который один только и может воспитывать настоящего артиста. Именно художественный ум, а не чье-то руководство и не счастливое стечение обстоятельств.

Меня удивляет и тревожит распространенная сейчас среди вокалистов некая инфантильность. Понятие «молодой певец» у нас нередко применяется даже к тридцатипятилетним артистам. Это порождает детскость, несерьезное отношение к себе и своей профессии, лень. Мы знаем, что Пушкин и Байрон прожили по тридцать семь лет, Чкалов — тридцать четыре года. Какие это были зрелые, самостоятельные, отважные люди! Мы же порой тридцатисемилетнего певца все еще считаем молодым, И вопросами его творческого развития занимается иногда специальная комиссия в театре. А вот Дмитрий Донской руководил русскими войсками в Куликовской битве тридцати лет от роду; Мусоргскому был двадцать девять лет, когда он начал свою работу над «Борисом Годуновым»; Рахманинов в девятнадцать лет написал «Алеко», а Свиридов в двадцать лет создал вокальный цикл на стихи Пушкина; двадцатипятилетний Шаляпин удостоился статьи Стасова «Радость безмерная!»; Фьоренца Коссотто стала солисткой «Ла Скала» в двадцать три года, а Рената Скотто — в неполных двадцать лет.

Мне нравятся ученики — люди бывалые, много видевшие и пережившие, испытавшие или испытывающие сильные страсти, способные к таким страстям. В человеке важна незаурядность. Иногда я протестую против каких-то недостатков студента, неудобных для окружающих черт его характера, пытаюсь их сгладить или хотя бы стараюсь воспитывать его таким образом, чтобы эти черты ему не вредили. А про себя думаю: хорошо, что он такой — не тихоня, не аккуратненький, не ординарненький студентик, из которого, как правило, ничего путного в жизни не получается.

Нередко спрашивают: обязательно ли иметь ярко выраженное призвание к своей профессии, чтобы достичь успехов в учебе? На этот вопрос трудно ответить. Например, в Ленинградской консерватории был студент, который занимался у меня всего год, а потом, когда я на время прервал педагогическую работу, перешел к другому педагогу. Студент этот попал в консерваторию случайно: был объявлен прием, рекламирующийся в Ленинграде весьма широко, и кто-то из товарищей посоветовал ему попробоваться. Он был мастером спорта по борьбе, преподавал физкультуру в вузе, никогда в жизни не пел в самодеятельности и вообще был совершенно чужд вокальному искусству. Никакого всепоглощающего желания петь у него не было. Но голос действительно был. По окончании консерватории он стал ведущим солистом одного из оперных театров. Я слышал о нем много хороших отзывов, его считают дельным и способным человеком.

Подобный случай, скорее, относится к области курьезов. Однако призвание, видимо, проявляется по-разному — у кого раньше, у кого позже. Иной раз, может, не представляется подходящего случая, чтобы обнаружить это призвание. Мне не раз приходилось встречать людей, которые могли бы стать прекрасными профессиональными певцами. Когда я спрашивал, почему они в свое время не занялись этим всерьез, часто слышал в ответ: «Мне как-то никто не сказал, никто не обратил внимание». По-моему, каждый человек, являющийся мастером своей профессии, особенно в области искусства, должен быть необычайно чуток к талантам, которые находятся рядом с нами. Ведь человек порой и сам не подозревает о существовании у себя тех или иных способностей.

Здесь важна и другая сторона вопроса. Есть способности, как бы лежащие на поверхности, — прежде всего голос. А если у человека неплохая внешность, музыкальность — вопрос, казалось бы, решен. Но потом оказывается, что этот человек, вроде бы имеющий данные для профессии певца, не имеет к ней призвания, потому что ленив, неумен, слишком самоуверен, не требователен к себе и т. д. В вокальном мире, когда голос обнаруживается довольно поздно, выясняется вдруг, что зря потеряно время, и потом идут годы и годы страданий, сомнений, обид. И все из-за того, что у человека есть способность к данному ремеслу, назовем это так, но нет призвания к профессии. Призвание включает множество самых различных качеств — не только голос, музыкальные и сценические способности, но и чисто человеческие качества, помогающие реализации этих способностей, реализации таланта.

Казалось бы, певцом человек становится прежде всего из-за голоса, а потом уж учитываются другие его качества. Правильно. Если у человека нет голоса, он певцом не становится. Но когда решается судьба артиста, когда определяется, станет он отличным или заурядным певцом, решающую роль играет комплекс других качеств, помимо голоса. Подавляющее большинство выдающихся певцов отличается в первую очередь яркой индивидуальностью, а не уникальным голосом.

Часто приходится слышать: «У этого певца не было голоса» — или: «…был слабый, плохой голос, когда он начинал учиться, а позанимался — и голос появился». Это можно понимать так, что голос одного артиста вроде бы искусственно выработан педагогом, а у другого был от природы настоящий, хороший вокальный материал и педагог только немножко отшлифовал, наладил его. То есть у одного — голос, взявшийся неведомо откуда, а у другого — существовавший всегда. Это неверно. Голос, якобы появившийся в результате занятий, — естественный, настоящий голос. Просто есть два типа вокальных аппаратов: одни от природы уже как бы развиты так, что видны их ресурсы, а другие нуждаются в упражнениях для развития. В процессе занятий обладатели второго типа голоса не только раскрывают свои певческие возможности, но и учатся ценить то вокальное мастерство, которое приобрели, воспитывают в себе умение много трудиться и постоянно совершенствоваться. Певцы же, вокальные ресурсы которых видны сразу и голоса которых вроде бы развиты, к сожалению, сплошь да рядом полагаются на свои способности, считая, что им не надо ни совершенствоваться, ни развиваться в музыкальном, интеллектуальном, художественном отношении, что за голос все будет прощено, голос всегда выручит. И, как правило, обманываются. Они так и не приобретают певческого мастерства, поскольку не могут научиться работать, не постигают весь арсенал упражнений, необходимых вокалисту, и быстро, преждевременно растрачивают свой певческий потенциал. Я помню многих студентов Ленинградской и Московской консерваторий с великолепными данными, которые считали себя прекрасными певцами. Но настоящими, большими артистами они не стали.

Оперное искусство, как и искусство камерного пения, за последние сто-двести лет и даже за последние полвека значительно изменилось. Одно дело музыка Беллини, другое — Мусоргского. Сейчас на сцене в основном ставятся произведения, выражающие сложные идеи, исполненные сложных переживаний. Они требуют иной подготовки актеров, певцов, а следовательно, и несколько иного, нежели в прошлом, способа преподавания. Раньше педагог учил лишь красивому пению. Сейчас тоже много говорят о бельканто, но, к сожалению, не всегда отдают себе отчет в том, что bel canto, красивое пение, — всего лишь часть сложнейшего искусства певца.

Бельканто — очень далекий от нас образец. Сегодня от певца, исполняющего музыку Мусоргского, Чайковского, Шостаковича, Свиридова, позднего Верди или веристов, требуется нечто иное, чем в ту пору, когда зарождалось это прекрасное пение. Поэтому, коль скоро особенности работы будущего певца изменились, педагогу приходится вкладывать в ученика и требовать от него значительно больше, чем в прежние времена. Но, конечно, самому качеству звучания, голоса, звукоизвлечения должно уделяться внимания не меньше, чем раньше.


Выбирая ученика, следует исходить не только из наличия голоса и музыкальных способностей, но и учитывать весь комплекс данных, которые требуются артисту-художнику, — культурный уровень, высшая музыкальность, то есть умение не просто точно, правильно спеть произведение, но и дать его интерпретацию, сценические способности, скромность, серьезное отношение к себе, своему таланту, отсутствие зазнайства и самолюбования. Практически не у каждого человека может быть все, что требуется в идеале. Иногда одни качества выражены ярче, другие — слабее, но все они должны быть выявлены и развиты максимально.

В студенте важнее всего индивидуальность. Конечно, приемы вокальной техники примерно одни и те же, как правописание одинаково для всех людей (хотя и для привития «правописания» нужен индивидуальный подход), но что касается индивидуальности — тут дело другое. Педагог должен самым внимательным образом выяснить, что в данном студенте необычно, оригинально, чем он отличается от других, какой вклад может внести своей индивидуальностью в общую сокровищницу искусства. Кстати сказать, с «правописанием» не все бывает ладно даже у больших певцов. Но эти выдающиеся мастера получили известность, признание, признательность слушателей в первую очередь за своеобразие своей творческой, человеческой личности, за то, что они проложили новые пути в искусстве.

Был у меня случай с одной ученицей, которая на вступительных экзаменах прошла в консерваторию с большим трудом — качество ее голоса показалось комиссии неважным. Но я знал ее до поступления и потому рекомендовал. Ведь голос в процессе занятий будет улучшаться — так оно и оказалось, — а вот ее музыкальная и исполнительская одаренность, ее общий культурный уровень сыграли свою роль. Вскоре она намного опередила студентов, обладавших лучшими голосовыми данными, но не имевших всех других перечисленных качеств.

Разумеется, возможны ошибки. Была однажды такая ошибка и у меня. Мне не следовало брать в свой класс одного человека, в общем-то, не отвечавшего требованиям, которые я предъявляю к ученику. Но его настойчивость и сочувствие к его трудностям заставили меня это сделать. А потом оказалось, что профессиональные качества его отнюдь не те, что могут принести успех. Каждый педагог помнит о своих ошибках. И хотя любому человеку свойственно ошибаться, мы, педагоги, обязаны вести свое дело так, чтобы подобные ошибки совершались как можно реже.

Если студент не умеет делать ничего — его учить довольно легко. Если умеет делать многое, но неверно — заниматься с ним гораздо труднее. «Не бойтесь незнания, бойтесь ложного звания» — как верны эти слова Л. Н. Толстого!


Никогда не следует ругать педагога, у которого прежде учился твой студент. Иногда, возможно, даже нужно по каким-то соображениям порицать бывшего директора предприятия, чтобы указать на новые перспективы, открывшиеся перед коллективом, но, повторяю, неэтично и не в интересах дела отмечать ошибки прежнего преподавателя, даже если они очень видны. Так или иначе это потом отразится на отношении ученика к тебе. Выразить несогласие с чем-то, конечно, можно, но делать это нужно в очень тактичной форме.

Бывает, педагог говорит о студенте: «Он меня не понимает. Я ему показываю — делай так, пой так, а он не может повторить». Но ведь в том-то и состоит работа и искусство преподавателя, чтобы студент понял вокальный или художественный прием, и задача учителя — добиться, чтобы ученику стали ясны его объяснения и показ. Педагогический процесс заключается в поисках именно такого способа обучения, при котором все, что хочет педагог, стало бы ясным ученику. Если студент чего-то не понимает, это вовсе не объясняется его нежеланием или неспособностью. Это и есть то препятствие, которое мы оба обязаны преодолеть. Как это сделать, каким образом научить студента премудростям вокала — рецептов нет. Иногда пробуешь так, иногда по-другому, иногда уходят месяцы, а то и годы на то, чтобы подобрать ключик к его индивидуальным особенностям и сделать для него преодолимыми все трудности нашей профессии.

Продолжающаяся артистическая карьера, как правило, помогает поющему преподавателю, в частности, потому, что это поддерживает его педагогический авторитет. А иметь авторитет педагогу важно прежде всего для того, чтобы студент верил ему и с верой и желанием впитывал знания и навыки. Огромный творческий опыт помогает педагогу, оставившему сцену и целиком посвятившему себя педагогике, воспитывать новые поколения певцов. Но у молодого, поющего педагога даже при отсутствии опыта старших коллег есть свои преимущества. Он, выступая на сцене и одновременно ведя занятия, являет собой более наглядный пример для учеников, чем учитель, о творчестве которого студенты знают либо по записям, либо по выступлениям их наставника в ту пору, когда сами они пением по-настоящему еще не интересовались.

Занимаясь с педагогом — действующим артистом, — ученики ощущают живую жизнь современного театра и концертной сцены, находятся в курсе всех последних событий в мире искусства, видят сегодняшние успехи своего учителя, а не только слушают рассказы о прошлом. Это стимулирует развитие студента и в значительной степени компенсирует неизбежные издержки от нерегулярных занятий. Поэтому, на мой взгляд, певцы, выступающие на сцене, находящиеся в расцвете творческих сил, могут добиваться не менее значительных результатов в педагогике, чем их коллеги, уже оставившие сцену и целиком посвятившие себя лишь преподаванию.

Не каждый выдающийся певец может стать педагогом, артист и преподаватель — разные профессии. Но артистический опыт для педагога совершенно необходим. Большинство крупных учителей пения — в прошлом певцы, прожившие яркую жизнь на сцене.

Педагог может быть просто педагогом, а может быть и Учителем для тех, кому он передает не только знания и профессиональные навыки, а широкий комплекс идей, моральных, нравственных и этических принципов. Бывший студент, вспоминая такого Учителя, благодарен не только за привитое ему умение владеть голосом, но и за то, что тот помог ему в становлении мировоззрения, в выборе верной жизненной позиции, научил, как вести себя в сложных ситуациях, научил понимать, ради чего артист выходит на сцену, что он должен нести людям и как в будущем надо учить своих учеников. В общем, Учитель, чтобы заслужить это имя, должен вложить в своего воспитанника целый комплекс различных идей. Иначе он останется просто преподавателем определенной учебной дисциплины. Педагог отвечает в ученике за все — за обучение, воспитание, художественное развитие, за его моральный облик, за каждый поступок, за каждый этап развития и даже за его дальнейшую жизнь. На то он и педагог.

Одна из важнейших и необходимых задач, решаемых при воспитании художника, — расширение его кругозора. Здесь, как, впрочем, и в остальном, педагог должен воспитывать студента личным примером. Если наставник — просто хороший ремесленник или даже мастер своего дела, но человек с ограниченным кругозором, с малыми знаниями, то даже если он и будет призывать ученика к расширению кругозора, тот ему не поверит. Так же как и родители, которые, наказывая своему сыну: «Не лги, не обманывай других», сами при этом заставляют его говорить, когда звонит телефон: «Скажи — мама с папой ушли в кино», дождутся того, что сын будет им тоже врать.

Широкий кругозор педагога — залог его успеха в работе с самыми разными учениками. Ведь одаренность учеников бывает разных типов. Один, скажем, любит исполнять музыку современных композиторов, другой — старинную; один увлекается языкознанием, другой одарен актерски, третий любит камерное музицирование. Учитель, который сам много знает и умеет, сможет удовлетворить те разнообразные требования, которые предъявляют к нему ученики, и развить их способности. Активные действия педагога тоже способствуют расширению кругозора его учеников. Ведь если педагог — то ли из-за лени, то ли считая это бесполезным, то ли просто упустив из виду — вовремя не дал ученику прочитать какую-то книгу, не поинтересовался его рассказом о виденном, не поправил неверно сказанную фразу, не сделал замечание за нетактичное поведение по отношению к себе или к товарищам, какая-то почка, из которой мог вырасти здоровый и многообещающий побег, уже омертвела.

Все преподаватели консерватории должны в этом помогать студентам. Но в первую очередь это задача главного педагога — педагога по специальности, с которым его подопечный находится в особых отношениях — дружеских, я бы даже сказал, почти родственных.

Специально вопросы актерской этики я на занятиях не затрагиваю. Просто сам стараюсь вести себя этично с товарищами по театру, по кафедре, внимательно следить за тем, чтобы случайно, по неосторожности, не быть несправедливым по отношению к коллегам и ученикам. И, конечно, всякие попытки нарушения артистической этики, с которыми можно столкнуться буквально с первых же шагов обучения студента, я сразу пресекаю. Для меня тут прекрасным примером служат мои учителя — Мария Михайловна Матвеева и Василий Михайлович Луканин. Василий Михайлович был в этом отношении абсолютно безупречен. Он никогда не говорил о людях что-либо отрицательное за глаза. Если он мог высказать отрицательное мнение о ком-то, о чьей-то работе или способностях в глаза человеку, он это делал. Если нет — предпочитал промолчать.

Вопросы актерской этики чрезвычайно важны для создания здорового нравственного климата, для того, чтобы избежать неприятностей, вызываемых различными дрязгами и склоками, мешающими работе, — а в театре для них почва более питательная, чем в обычных коллективах, поскольку оценка нашего артистического труда всегда как бы производится зрителями на глазах у наших товарищей, и поэтому такие чувства, как ревность, зависть, может, и объяснимые, но непростительные, здесь встречаются чаще, чем у людей других профессий. Молодой артист, не понимающий особой обстановки театра, не умеющий себя контролировать, поддерживать пусть не дружеские, но хорошие, ровные отношения с товарищами теряет в своем профессиональном развитии. Нервозная обстановка, мнительность, переживания по поводу и без повода — все это травмирует его психику и отрицательно сказывается на результативности его труда.

Помню, как весной 1972 года в Большом театре на спектакле «Евгений Онегин» появился Сергей Яковлевич Лемешев. Он пришел за кулисы, заглянул к каждому артисту в его гримуборную, поздравил с успехом и попросил нескольких певцов принять участие в вечере, посвященном его семидесятилетию, в котором будет даваться несколько картин из «Евгения Онегина» с участием юбиляра. Я тогда подумал: почему же знаменитый артист посчитал необходимым лично прийти в театр и пригласить каждого, причем сделать это именно во время спектакля «Евгений Онегин»? Ведь его авторитет вполне позволял просто позвонить по телефону или обратиться в дирекцию Большого театра с просьбой поставить в афишу юбилейного вечера таких-то и таких-то исполнителей. Я расценил это как проявление большого такта великого певца, его уважения к своим коллегам. Но буквально через месяц я прочитал книгу Лемешева «Путь к искусству» и из нее узнал, что в свое время точно так же Антонина Васильевна Нежданова пригласила его принять участие в своем юбилее. Таким образом, поступок Сергея Яковлевича был не только выражением его вежливости и тактичности, но и воплощением тех этических традиций, которые передаются из поколения в поколение в нашем театре.

В вопросах этики нет мелочей. Вот, казалось бы, незначительный, частный момент, связанный с аккуратностью, с уважением к окружающим, своим товарищам по профессии. Мне пришлось наблюдать, как один молодой пианист, лауреат международных конкурсов, пришел на репетицию в Большой театр, на верхнюю сцену. Чтобы туда попасть, нужно пройти полтеатра, подняться на седьмой этаж и еще долго идти по нему. И он шел — в пальто и в шапке, так и вышел на сцену. Правда, это была всего лишь репетиционная сцена, но все-таки он находился в здании Большого театра, в храме искусства. Это, к сожалению, молодому талантливому музыканту было непонятно.

Иногда видишь, как во время экзамена или концерта в консерватории на сцену выносят потрепанные, неаккуратные ноты, листы которых не скреплены между собой. Вдруг во время исполнения листы падают, концертмейстер ловит их одной рукой, другой продолжает играть. Это не только выглядит некрасиво, но и отражается на качестве выступления того неряхи студента, который дал такие ноты пианисту. В своем классе я стараюсь следить за тем, чтобы студенты содержали ноты в порядке, относились к ним с должным почтением — и как к орудию производства и как к документу, зафиксировавшему прекрасные произведения музыкального искусства.

В вокальном мире существует такой термин — впевание. Считается, что при изучении нового произведения требуется его впеть, то есть многократно, на протяжении определенного отрезка времени пропеть какую-то партию, романс или песню в классе с педагогом, пианистом или дирижером. Думаю, в данном случае важно не столько повторять произведение, сколько дать ему «отлежаться». Освоение трудного для голоса материала встречалось мне и тогда, когда я стал уже опытным артистом, хорошо владеющим вокальной техникой. Я заметил, что главное в этом случае — как следует выучить произведение, а затем просто отложить. После этого пропеть его разок через месяц, потом, скажем, еще через два. И тогда именно время сыграет главную роль.

Репетиции в классе, на репетиционной сцене имеют смысл до определенного предела. В конце концов наступает момент, когда такая работа практически ничего не дает. Репетиционный период не должен быть очень длинным. От каждодневных повторений оперы без публики в течение двух месяцев, думаю, пользы меньше, чем если через два-три дня раз пять подряд исполнить спектакль перед зрителями, каждый раз ища что-то новое.

Вообще режим пения в классе резко отличается от режима пения в условиях концертного или театрального зала. Когда певец отрабатывает произведение в консерваторском классе или в репетиционной комнате — это одна степень волнения, один уровень ответственности и исполнения. Если же в помещении присутствует несколько человек, которых ты не знаешь, или коллег по работе, которые ждут своей очереди порепетировать, — это уже другие условия. Возникает волнение, вдруг начинает казаться, что забываешь слова, что «сел» голос. Это естественно. Тем более возрастает волнение, меняется режим работы, когда перед тобой полный зал людей, которые, кажется, замечают любую твою ошибку, слышат каждую неудачно спетую ноту. Важно не только уметь побороть такое волнение, но и нужно учитывать его, то есть всегда отрабатывать свой репертуар как бы с запасом прочности.

Это можно сравнить с условиями работы автомобиля, который едет сначала по городской асфальтированной улице, а затем вдруг сворачивает на тяжелую проселочную дорогу. Я всегда остро чувствую эту разницу. Не могу сказать, что смертельно волнуюсь, нет. После того как я проработал лет пять на сцене театра, после того как принял участие, в нескольких конкурсах, я перестал волноваться перед выходом. То есть меня не бьет дрожь, не замирает сердце, я совершенно спокойно, уверенно выхожу на сцену, зная, что даже при любом недомогании, усталости, даже несмотря на возможное ухудшение самочувствия на сцене из-за сухости, жары или холода, запас моей техники, умения позволит мне найти выход из положения и я, что называется, «не провалюсь». Но тем не менее почти всегда, когда я пробую голос перед концертом или спектаклем, он звучит хорошо, начал петь перед публикой — кажется, звучит плохо. Что тут происходит — не знаю. Через некоторое время, как правило, весь мой организм, весь психофизический и вокальный аппарат привыкает к условиям работы на сцене. Тогда уже голос отзывается на все мои намерения.

Условия сцены, в которых работают весь организм, интеллект, нервная система и голосовой аппарат певца моделировать невозможно, так же как невозможно моделировать жизнь в условиях замкнутого мира комнаты. Поэтому настоящее развитие, воспитание и обучение артиста происходит именно тогда, когда он выступает перед публикой. Хорошо, если его при этом контролирует педагог, хорошо, если сам певец анализирует свои ощущения, стремится понять, как вести себя. Я стою за возможно более ранний выход студентов на концертную эстраду, на сцену оперной студии. Буквально с первого курса, даже на подготовительном отделении, естественно, с произведениями, которые в данный момент по силам молодому исполнителю, не только можно, но и обязательно нужно учиться петь в условиях, максимально приближенных к тем, с которыми молодые певцы встретятся в своей будущей работе.

Фактор времени в процессе обучения обмануть невозможно. Студент по плану консерватории за пять лет должен получить 760 уроков с педагогом. Если эти уроки давать чаще, почти каждый день, а также отчасти в каникулярное и экзаменационное время, можно, очевидно, уложиться в три года. Но я уверен, что трехлетний период не будет эквивалентен пятилетнему, хотя ученик и получит такое же количество уроков. Более того, если за пять лет дать меньшее количество уроков, это не так сильно отразится на певце. Важно не столько многократное повторение произведения или количество уроков, сколько в значительной степени само время, на протяжении которого эти репетиции или уроки проходят.


В студенческие годы надо стремиться к тому, чтобы певец учил преимущественно неизвестные произведения — либо современных авторов, либо не запетые. Отечественная и зарубежная вокальная литература огромна, и не исполняется такое количество прекрасных произведений, что всей этой музыки хватит на много поколений певцов. Когда молодой артист учит произведение неизвестное, не имеющее сложившихся традиций интерпретации, он приучается к самостоятельному, оригинальному прочтению его. Научившись активному подходу к музыкальному материалу, он станет и при обращении к известным сочинениям мыслить столь же оригинально и самостоятельно, по-своему трактовать и классику. А то, что ему придется петь традиционный репертуар — в театре уж во всяком случае, — не подлежит сомнению. И тут ему поможет умение и привычка смотреть свежим взглядом на нотный текст.

В связи с профессией актера довольно часто возникает разговор о тщеславии. Я бы, скорее, применил здесь слово «честолюбие». Оно гораздо вернее выражает важную черту характера артиста. Честолюбие вовсе не означает любовь к суете и шуму, к тому, что называется внешним успехом. Признание людей, сознание того, что твоя работа приносит удовлетворение, радость, утешение, кого-то воспитывает, конечно же, приятно и делает жизнь содержательной. Думаю, это качество свойственно многим людям, возможно, даже всем, а некоторые философы утверждают, что оно вообще один из двигателей прогресса. Но как-то уж так повелось, что этого принято стесняться. Однако, если у человека нет честолюбия — плохо. Например, я встречаю в консерватории кого-то из студентов и говорю, что ему надо участвовать и победить в конкурсе, приготовить новую концертную программу или оперную партию. В ответ слышишь: «Как?! Да что вы! Да нет, куда мне! А зачем это нужно?»

На мой взгляд, актер должен рваться на публику, должен стремиться победить зал, завоевать его внимание. Другое дело, если он начинает организовывать, так сказать, искусственные изъявления чувств или фальшивый успех. Вот это и есть тщеславие. Но, повторяю, если человек своим трудом добивается признания, если он получает удовлетворение от того, что приносит людям радость, счастье или утешение, — такое честолюбие необходимо. Я получал и получаю много писем, в которых мне пишут: «Я слушал Ваш концерт, после которого я что-то понял…» — или: «Вы помогли мне пережить потерю близкого человека…» Я горжусь этим. Горжусь тем, что моя работа нужна людям.

Иногда можно услышать: «Этого артиста зажимают». Неправда. В театре все возможно: могут поздно присвоить почетное звание или долго не повышать зарплату, могут не дать спеть премьерный спектакль или сразу получить те роли, какие бы хотелось. Но это мелкие и временные огорчения. Для настоящего, одаренного артиста они являются как раз стимулом к работе. Я не знаю ни одного по-настоящему талантливого артиста, на самом деле «зажатого» в театре. А вот ленивых, неталантливых и жалующихся, что их зажимают, — знаю. Трудно себе представить, чтобы дирекция, художественное руководство театра не были заинтересованы в выдвижении и использовании артиста действительно одаренного и яркого. Бывает соперничество, бывает, один оставляет другого в тени своего таланта, — всякое бывает. Но в конце концов не только театр является сферой приложения артистических способностей. Существуют и филармония, и телевидение, и радио. Если у человека есть талант, энергия и желание работать, он найдет свое место. И признание все равно получит.

Плохо, когда артист не соразмеряет свои способности и желания. Иногда претензии у него слишком велики, а возможности ограничены. Это большая трагедия. В таких случаях бывает поломана и собственная жизнь артиста и жизнь его близких. Но, с другой стороны, ужасно, когда возможности артиста велики, а его стремления чего-то добиться малы или вообще равны нулю. Я знаю людей, которые смогли провести всю жизнь в душевной спячке, и их настоящие способности, настоящий талант совершенно не проявились.


Сегодняшняя техника доставляет нам музыку на дом, мы мало поем сами, домашнее музицирование сейчас почти исчезло. Молодые люди, чувствующие, что у них есть голос, часто, повинуясь моде, предпочитают петь легкую музыку, требующую исполнения с микрофоном. Я отнюдь не против пения с микрофоном, это особый вид вокального искусства, подразумевающий звучание более легкое, близкое к разговорному. Есть мастера этого жанра, люди с хорошим вкусом. Но бывает, молодые люди что-то нашептывают в микрофон, их голоса не развиваются, они никогда так и не узнают о своих подлинных вокальных возможностях.

В итоге мы сейчас испытываем и скоро, очевидно, испытаем еще больший недостаток в людях, которые интересуются академическим пением, которых манит свет рампы и которые мечтают о том, чтобы воплощать на сцене образы героев оперных произведений. Не хочу сказать, что все должны любить оперу, симфоническую музыку или балет, это уж дело вкуса, но обидно, когда человек, способный получить от жизни богатые и яркие впечатления, не получает их только вследствие лености ума или потому, что его просто не научили замечать всей глубины и важности для человека серьезной музыки. Некоторые молодые люди заявляют: «Классическая музыка — это музыка отжившая, ее слушают только люди старших поколений, а для нас она не интересна». Или говорят: «Пока я молодой, буду слушать легкую музыку, а став взрослее, перейду на серьезную».

Однако справедливо и то, что среди любителей оперы, серьезной музыки много молодежи. И не только у нас, но и за границей. К примеру, в Венской опере, где после спектакля огромное количество людей просит у артистического подъезда автографы, встречаешь много юношей и девушек, посетителей галерки, поскольку билеты в театр стоят дорого. Эти молодые люди полны интереса к нашему искусству, к русским операм, к нашим артистам. Так что серьезное искусство нужно всем, и, быть может, в первую очередь — молодежи.

В том, что многие не соприкоснулись с хорошей музыкой, виноваты воспитатели — не только школьные учителя и родители, но и радио и телевидение, порой упускающие очень важные моменты для пропаганды настоящего искусства. А ведь последовательная пропаганда оперной музыки, академического пения, бессмертных произведений великих композиторов несомненно пойдет на пользу эстетическому и идеологическому воспитанию молодого поколения.

Каким должен быть человек, выходящий сегодня на сцену? Вопрос естественный, его задают себе все люди, имеющие отношение к искусству. Но чаще всего его задают себе педагоги консерваторий, театральных училищ и институтов, которые в первую очередь и воспитывают этого человека.

Прежде всего он должен обладать большой культурой, высокими нравственными качествами, душевным богатством, глубокими знаниями. Верно писал Василий Шукшин:

«Одно скажу: отдельно артиста от человека нету, это всегда вместе: насколько глубок, интересен человек, настолько он интересный артист. Вообще, видно, с художниками так и бывает»[43].

Кроме того, он должен иметь, что сказать людям, причем свое, а не кем-то уже сказанное, и, проповедуя добро, правду и лучшие моральные и этические принципы, которые выработало и вырабатывает наше общество, не лгать. И, конечно, он должен быть мастером своего дела, полностью овладевшим своей профессией. Человек этот должен понимать, зачем он выходит на сцену, для чего работает актером. Почему он артист, а не крестьянин, инженер, ученый…

Мне приходилось вместе выступать, дружить и быть знакомым со многими выдающимися певцами современности и прошлых лет. Каждый из них, несмотря на чрезвычайное разнообразие характеров и талантов, — личность незаурядная, такая, какой больше нет. Нет больше не только такого голоса, не только такой внешности или обаяния, нет больше именно такой человеческой личности. Человек этот выделяется среди других. Без сомнения, само положение, занимаемое этими людьми в обществе, знакомство с выдающимися творениями мировой музыки, с крупнейшими представителями искусства формирует личность, накладывает свой отпечаток. Но в подобные условия попадают многие, скажем, почти все работники Большого театра, тем не менее выдающихся артистов — единицы. Стало быть, творческая индивидуальность — необходимые условия существования, признания артиста как человека, интересного для общества, для зрителя.

Если вспомнить о великих певцах далекого прошлого, которых я знаю только по книгам, записям, фотографиям или иногда по фильмам, это тоже были люди необычные. Осип Афанасьевич Петров, с которым дружили Глинка и Мусоргский, которого Мусоргский любил поистине сыновней любовью и который вдохновлял его на многие творческие подвиги. Дарья Михайловна Леонова, с которой Мусоргский часто выступал и которая дала первые интерпретации многих его произведений. Федор Игнатьевич Стравинский — певец и актер с широчайшим кругозором, с богатейшими знаниями. Николай Николаевич Фигнер — ярчайшая личность, человек с потрясающей силой воли, с колоссальным упорством и в то же время мыслящий, горячий, способный зажечь сердца в зрительном зале. Наконец, Леонид Витальевич Собинов, Антонина Васильевна Нежданова, гениальный Шаляпин — какие это удивительные люди! Когда говорят: «Если мои вокальные данные замечательные, публика все простит, я буду ей все равно интересен», это отчасти верно. Такой певец, возможно, будет иметь успех — слушатель поприветствует, в какой-то период творческой жизни выделит его, быть может, даже предпочтет исполнителю с менее богатыми вокальными данными.

Но жизнь все расставит на свои места, и справедливость восторжествует. В истории, в памяти и сердцах слушателей остаются лишь артисты, имеющие не только хороший голос, но и яркую индивидуальность, большой артистический и человеческий талант.

Сегодняшний зритель, как и в прежние времена, один голос в «чистом виде», без мысли и содержания, тоже, конечно, воспринимает. Голос сам по себе, в физиологическом смысле красивый, мощный и к тому же хорошо выделанный, уже доставляет наслаждение. Но все-таки, так же как человек, красивый чисто внешне — чистотой кожи, правильностью форм, пропорций, — но безликий духовно, в общем-то, не производит впечатления красивого, так и великолепный голос без мысли и содержания впечатления красивого не производит. Я лично могу отвлечься, разделив в голосе красоту физиологическую и красоту духовную. И думаю, что в подавляющем большинстве случаев под словами «красивый голос» мы подразумеваем не только физиологическую его красивость.

Красота тембра вокалиста — понятие весьма сложное. Известна мысль Антонины Васильевны Неждановой, что из людей, обладающих прекрасными голосами, редко получаются прекрасные певцы. Если проанализировать голоса выдающихся артистов, то, наверное, половина из них, если не больше, строго говоря, не обладает физиологически прекрасными голосами. Их голоса отлично выделаны, обработаны, отточены. Свобода, естественность пения, мягкость, блеск звучания — все это вместе взятое и создает впечатление красивого голоса. Если же к этому добавляется яркая человеческая индивидуальность, художественная одаренность, то в итоге перед нами великолепный артист, великолепный певец, и о нем говорят, что у него великолепный тембр.

Хрестоматийными стали рассказы о том, что при жизни Ф. И. Шаляпина вместе с ним работали и пытались соперничать певцы, обладавшие действительно феноменальными вокальными данными. Однако их голоса были красивы лишь физиологически, голос же Шаляпина при всей своей великолепной выделке физиологически таким красивым не был. Голос величайшего из певцов неповторим своей изумительной окраской, мыслью и чувством, которыми, если можно так выразиться, пропитан его тембр. И голос Шаляпина — это голос прекрасный, понятие «шаляпинский бас» существует ныне как символ мощи и необыкновенной красоты, голоса же его соперников, известных нам и неизвестных, в итоге так не оцениваются. Большинство выдающихся певцов — многих я слышал, со многими пел — также не обладает уникальной физиологической красотой голоса. Но эти певцы воспринимаются и остаются в истории как обладатели прекраснейших голосов.

Чтобы моя точка зрения, стала понятнее, приведу такой пример. Мы ведь не оцениваем произведение искусства, скажем, скульптуру, по стоимости материала. Бывает, что скульптуре из изумительного мрамора — грош цена, а скульптуре из дерева или глины — цены нет, потому что именно прекрасная обработка этого материала и то высокое эстетическое, духовное и интеллектуальное содержание, которое вложил художник в свое произведение, и определяют его цену.

Материал, конечно, должен быть достаточно хорошим. И все же ценность как произведения искусства, так и пения определяет не материал, а в первую очередь его художественное содержание. К тому же в процессе занятий пением, а также от все более частых выступлений на сцене физиологическое качество голосового материала при правильной школе улучшается. Известны вокалисты, которые начали учиться петь, имея, казалось бы, бедный тембр, но потом стали обладателями именно физиологически красивых голосов. Это лишний раз доказывает, что качество певческого материала почти никогда не может быть выявлено сразу. Голос редко бывает весь «на поверхности». Чаще его ресурсы скрыты из-за неумелого пользования вокальным аппаратом, его неразвитости, и только в процессе занятий, когда голос развивается, нам становятся ясными его достоинства, богатство и красота его тембра.


Хотелось бы еще раз коснуться вопроса о режиме певца и поговорить о закаливании. Я сторонник закаливания, довольно сурового к себе, отношения, потому что существует только два типа поведения артиста — или постоянное оберегание себя от простуд, или закаливание. Полностью уберечься от простуд, инфекций, сквозняков, случайного и неожиданного переохлаждения невозможно. Как ни кутайся, ни прячься — все равно от хвори не спасешься. А певцы, как известно, более чем кто-либо подвержены различным болезням носоглотки, поскольку температура их голосового аппарата вследствие огромных нагрузок, которые он испытывает, выше, чем у людей непоющих. Отсюда и поводов для простуды больше.

Некоторые вокалисты всячески берегут себя. Известна легенда, что один тенор всюду носил с собой миниатюрный градусник, которым измерял температуру подаваемой пищи. А Лючано Паваротти, как я неоднократно наблюдал, пьет воду только со льдом, не боясь никакой простуды. А он итальянец, южанин, не житель севера. Кстати, если уж я упомянул об Италии, отмечу, что в Милане климат тяжелый. Я не раз об этом слышал и сейчас, проведя в Милане довольно много сезонов, причем я пел там в самое разное время, начиная с декабря и кончая июнем, могу подтвердить, что погодные условия там — не сахар. Наверное, справедливо утверждение, что такого неблагоприятного для певцов климата нет ни в одном городе Италии, а вот судьба распорядилась так, что лучший оперный театр страны находится именно в Милане, где артистам особенно трудно сохранять хорошую профессиональную форму.

Закаливание — говорю по собственному опыту, по опыту моих учеников, которых я приучал к этому, — дает достаточную гарантию от простуды. В детстве я обладал далеко не железным здоровьем и часто болел ангиной и бронхитом. Но, начав заниматься пением профессионально и видя резкое обострение всех простудных явлений в связи с новой, гораздо большей нагрузкой (на первых курсах консерватории певец болеет чаще, чем до поступления, поскольку его аппарат становится уже певческим и легче подвержен влиянию окружающей среды), я сказал себе: буду закаляться, мне эти болезни надоели.

Я начал принимать холодный душ круглый год, полоскать горло холодной водой, пить ее по утрам, ходить в довольно легкой одежде, стараясь не кутаться. На улице я не боялся разговаривать, катался зимой на коньках, на лыжах. Однажды даже купался в январе месяце в Средиземном море, в Александрии. Правда, погода стояла довольно теплая, градусов восемнадцать, по улицам мы ходили без пальто, но вода была, наверное, градусов тринадцать. В целом обстановка казалась далеко не купальной, но я поплавал, даже нырял, а через несколько часов пел в концерте. Местные жители, присутствовавшие при этом, ежились, глядя на меня, никто из моих товарищей — ни музыкантов, ни тем более певцов — купаться не рискнул. Я же получил большое удовольствие, шутка ли — искупаться в Средиземном море у берегов Африки.

Несмотря на отдельные срывы в режиме, бывало, что два, а то и три сезона подряд я не брал ни одного больничного листа. Правда, я умею петь, подлечиваясь на ходу, поэтому такие легкие болезни, как простуда, мне не мешают. Все это давало и дает мне много дополнительного времени для работы. Ведь певец не работает из-за простуды довольно значительную часть своей жизни, я же за это время успеваю и что-то сделать и в чем-то обогнать своих товарищей. Хотя здесь есть и обратная сторона: певец, который болеет, дает своему голосовому аппарату известный отдых. Но все же отдых во время болезни неполноценный, и потому для него лучше использовать свободные дни в здоровом состоянии.

Ведя урок в консерватории, я стараюсь, чтобы в классе было проветрено, чтобы во время занятий была открыта форточка, а летом — окно. Это непременное требование.


Педагогика приносит мне огромное удовлетворение. Радостно видеть плоды своего труда, самому участвовать в формировании профессиональных навыков молодого артиста, открывать способности, дремлющие в человеке. Несмотря на все трудности преподавания в период активной артистической деятельности, я получаю от этого колоссальный творческий импульс и не жалею о тех часах, днях, месяцах и годах, которые я отдал своим студентам.

Василий Михайлович Луканин писал:

«Большую радость испытывает педагог, когда передает ученику свой опыт, свои знания. Его мысли и чувства, воплотившиеся в спетых им произведениях, сыгранных ролях, вновь рождаются в другом человеке, и он заново переживает свое прошлое, свою вокальную и артистическую молодость»[44].

Это ощущение педагога и человека, который завершил свою певческую жизнь, и испытать которое мне еще предстоит. Сейчас же, будучи педагогом, я ощущаю себя артистом, так сказать с большим лимитом времени, способным воспринять больше информации от мира, больше пережить, перечувствовать и передумать. Ведь каждая роль моего ученика — это и моя роль. Каждый его успех, неудача, каждый его шаг вперед, каждая победа — все это и мое. Потому моя жизнь сейчас, когда я делю себя между двумя сферами деятельности, богаче и разнообразнее, чем в том случае, если бы я был только певцом.

Больше того, я могу сделать даже то, что мне, казалось бы, недоступно. Скажем, работать над сопрановыми, меццо-сопрановыми или теноровыми ариями. Могу как бы исполнять вокальный цикл Мусоргского «Детская», который басу петь трудно или почти невозможно. Могу интерпретировать романсы, которые для баса вообще недоступны. Да и сами занятия с учениками, работа вместе с ними над произведениями приносят мне как артисту значительную пользу — я ощущаю большую самостоятельность, отвечая за чужой голос, за судьбу другого человека, становлюсь более уверенным в себе. Скрупулезно и тщательно разбирая со студентом романсы, песни и роли, которые я когда-то сам постиг больше не умом, а сердцем, душой, интуитивно, объясняя ему их смысл и в этом случае как бы поверяя «алгеброй гармонию», я иногда вдруг что-то важное открываю и для себя. Бывает, ученик так споет или задаст такой вопрос, что замечаешь вдруг в давно знакомом произведении нечто доселе тебе неведомое. И вообще, с каждым годом чувствуя, как уходит молодость и приближается старость, в общении с молодежью ощущаешь и себя моложе, и от этого легче жить.

В искусстве, как и во всех сферах человеческой деятельности, очень важна преемственность поколений. Никакой прогресс немыслим без передачи опыта одного поколения другому. Очевидно, этот процесс везде имеет свои трудности, но нигде взаимоотношения между поколениями, болезненность смены поколений не видна так ясно, как в театральном мире. По своему опыту могу сказать, что здесь встречается множество людей, мягко говоря, без энтузиазма воспринимающих приход в театр новых артистических сил. Но не надо забывать — все мы в долгу перед нашими предшественниками, своими учителями, и вернуть этот долг можно, лишь передав в свою очередь свои знания и опыт тем, кто приходит за нами, поддерживая их словом и делом.

«Хуже всего, когда в искусстве все спокойно», — говорил Станиславский. Искусство не может стоять на месте — жизнь идет, приходят новые люди, полные свежих идей, которые создают новые интерпретации уже известных ролей, и процесс этот естествен как сама жизнь. С тем большей благодарностью вспоминаешь тех, кто поддерживает молодежь, приветствует ее появление, радуется ее успехам. Одним из таких людей был Сергей Яковлевич Лемешев. С каким вниманием, с какой заинтересованностью он всегда следил за новыми именами, за всем ярким, необычным, что появлялось в искусстве, — будь то только что созданные оперные произведения или нетрадиционно решенные постановки. Он всегда благожелательно и верно их оценивал.

Хорошо помню, как осенью 1972 года в моей квартире вдруг раздался телефонный звонок. Я тогда начинал свой второй сезон в Большом театре, а в конце первого спел Руслана в нашумевшей, горячо принятой и вызвавшей много споров новой постановке. Начинался мой десятый театральный сезон, и вот мне, молодому артисту, позвонил Сергей Яковлевич Лемешев, с которым я не был знаком. Для меня это прозвучало примерно так, как если бы в трубке раздался голос: «С вами говорит господь бог». Лемешев сказал, что несколько дней назад он посетил Большой театр, слушал «Руслана и Людмилу» — на премьере он не был, — а теперь узнал мой телефон и звонит для того, чтобы высказать свое восхищение этой постановкой и моим выступлением. С тех пор мы поддерживали с Сергеем Яковлевичем очень теплые отношения, и я много раз беседовал с ним на разные темы. Как-то, когда он готовил радиопередачу о стажерах Большого театра, он заметил: «Все-таки сказать доброе слово о товарищах, молодых — хорошо!» В этих словах вся суть его отношения к новой смене.



Работал я над этой книгой, преисполненный благодарности к педагогам, к старшим коллегам по сцене, ко всем, чей жизненный и профессиональный опыт помогал и помогает мне в моей жизни, в моем творчестве. Надеюсь, что и мое постижение певческого искусства, которое я отразил в своих размышлениях, окажется кому-то полезным.

Я написал эту книгу, потому что не мог ее не написать. Она подытоживает двадцать лет работы на оперной сцене и концертной эстраде и пятнадцатилетний педагогический опыт. Много пережито, много сделано, многое понято, многое достигнуто. Я понимаю, что немало знаю и умею. Но — совершенство! — как оно мучительно недостижимо и как влечет к себе! И как неумолимо отступает, когда поднимаешься еще на одну вершину и с нее видишь новые горизонты…

Загрузка...