Разведка идет впереди

V

Нурбаев сидел в овраге среди бурно разросшихся кустов ивы. У самых ног его лицом вниз лежал фашистский генерал, связанный по рукам и ногам и покрытый зеленой плащ-палаткой.

С момента ухода Чернова и остальных разведчиков прошло больше часа. Пернатые обитатели оврага, обманутые тишиной, подняли отчаянный писк, чириканье. В полуметре от лица Нурбаева, на тонкой и гибкой веточке ивы, бочком уселась какая-то взъерошенная пичужка. Беззаботно чирикая, она задорно топорщила свои перышки, чистила клюв и, охорашиваясь, лукаво косилась на неподвижного разведчика бусинкой золотистого глаза.

Нурбаев, затаив дыхание, следил глазами за беззаботной, доверчивой пташкой. Губы его невольно сложились в мягкую, ласковую улыбку. «Смотри, какая смелая. Кругом война, а она хоть бы что. Даже людей не боится». Он сидел не шевелясь, боясь спугнуть ее каким-нибудь нечаянным движением. И, словно в подтверждение его мыслей, птичка, закончив свой туалет, перепрыгнула на соседнюю, еще более близкую к лицу Нурбаева, веточку и внимательно уставилась на сержанта. «Что, знакомый думаешь?» - вдруг неожиданно для себя вслух спросил Нурбаев. Насмерть перепуганная пичужка шарахнулась в сторону, а Нурбаев покосился на немца. «Уж не видел ли он, как я с птицей разговаривал? Еще за дурака примет», - подумал он. Но пленный генерал лежал лицом вниз, почти с головой укрытый плащ-палаткой. Однако сержант заметил, что ноги его то сгибались, то разгибались. Нурбаев пошевелился. Фашист сразу замер. Откинув плащ-палатку с его ног, сержант проверил, крепко ли затянута веревка, и успокоился. «Крутись, пожалуйста, - усмехнулся он про себя. - Занимайся физкультурой. Веревка крепкая, месяца на два хватит, пока перетрешь».

Из глубины леса донеслись человеческие голоса. Нурбаев насторожился. Рука предостерегающе легла на затылок немца.

Вслушиваясь в звуки голосов, Нурбаев определил, что где-то совсем недалеко от оврага проходила группа немецких солдат. «Дозор, видимо»,- подумал он. Голоса стали удаляться, и вскоре вновь все затихло. Нурбаев успокоился. Но пленный генерал неожиданно стал проявлять нетерпение. Несколько раз он осторожно поднимал голову, словно прислушиваясь к чему-то, и затем снова опускал ее на землю. «Своих ждет. На помощь надеется»,- подумал Нурбаев. И едва немец вновь приподнял голову и начал прислушиваться,

Нурбаев молча, но энергичным жестом заставил его принять прежнее положение.

Время тянулось медленно, и Нурбаев недовольно морщился, прикидывая, сколько ему придется еще сидеть в бездействии, ожидая возвращения друзей.

Но вот в овраге стало заметно тем(ней. Видно, там, наверху, солнце опустилось за лес. Потянуло сыростью. Старший сержант сидел и думал о той кутерьме, которая поднялась теперь в немецком тылу, о растерянности, царившей там. Он удовлетворенно улыбался: важная персона - главный генерал - сейчас находится в полной власти никому не известного старшего сержанта Нурбаева, узбека из маленького кишлака под Самаркандом.

Если бы его родные взглянули сейчас на своего Хасыльджана… Но тут Нурбаев поморщился от собственной мысли и недовольно тряхнул головой: не надо, чтобы знали, где он находится. Мать сильно горевать будет. Старший сержант никогда не писал домой, что он все время на переднем крае.

В овраге становилось все прохладнее. Уже почти совсем стемнело. Немец вдруг завозился и повернул голову.

- Послушай, ты…- вполголоса заговорил было немец, но, увидав поднесенный к самому носу тяжелый кулак, тут же перешел на шепот.- Послушайте, я хотел бы повернуться на бок. Спина затекла. Можно?

Нурбаев кивнул головой, и генерал попытался повернуться. Но он долго возился, задевая ногами кусты, и Нурбаев помог ему. На несколько минут снова все стихло.

- Можно вас спросить? - вдруг опять зашептал генерал.- Я буду говорить шепотом.

- Опрашивай. Только шепотом, совсем топотом.

- Если близко подойдут мои солдаты и увидят нас, что ты будешь делать? - спросил немец.

- Твои солдаты, хотя и совсем рядом будут, все равно нас не увидят.

- А если я закричу?

- Когда твои солдаты подойдут близко, тебе кричать совсем поздно будет,- спокойно ответил Нурбаев.

Наступило молчание. Генерал, видимо, пытался разобраться, что кроется за лаконичным ответом узбека: то ли намек на портянку, привкус которой все еще чувствовался у него во рту, то ли напоминание о широком кинжале, висевшем на поясе у гвардейца.

Стемнело. Небо стало затягиваться тучами. Потом пошел мелкий, частый дождь. В овраге скоро наступила такая темнота, что разведчик и пленный перестали различать друг друга. Нурбаев предусмотрительно положил ладонь на узел, стягивавший руки фашиста.

- Слушай, солдат,- снова нарушил молчание пленный. Чувствовалось, как он, напрягаясь, поднял голову, чтобы насколько можно приблизить свое лицо к уху неподвижно сидящего рядом разведчика.- Слушай, солдат! Я имею к тебе очень хорошее предложение. Ты будешь меня слушать?

- Собака лает - караван идет,- насмешливым шепотом ответил Нурбаев.

- Знаю, знаю. Ваша восточная мудрость имеет на всякие случаи хорошую поговорку. Скажи мне, до каких пор мы будем здесь сидеть?

- Пока не вернется лейтенант.

- Куда ушел лейтенант, ты мне, конечно, не скажешь? Ну, а если лейтенант не вернется до утра?

- Тогда я буду ждать завтра до вечера.

- Но он может не вернуться и к вечеру?

- Лейтенант все рассказал мне. Я знаю, что надо делать, если он не вернется.

Замолчали. Овраг до самых краев был залит густой темнотой и безмолвием. В темноте Нурбаев и немец услышали над собой взмахи тяжелых крыльев. Какая-то большая ночная птица сделала несколько кругов над ивовым кустом, словно рассматривая притаившихся под ним людей, затем улетела куда-то в сторону, и через несколько минут ее хриплое уханье, похожее на стоны, разнеслось по оврагу.

- Послушай, солдат,- снова, еще тише, зашептал немец,- ведь здесь рядом мои солдаты, мои полки, танки мои. Твой лейтенант не вернется. А завтра мои танки отбросят, погонят русских. Ты не сможешь уйти к своим, и награду за меня не получишь. Ты меня слушаешь? Почему ты молчишь? Ты согласен?

- Говори,- медленно, с расстановкой ответил Нурбаев.- Говори, пожалуйста. Я тебя слушаю.

- Зачем мы сидим здесь? Ты только подумай, ты солдат-разведчик. Из разведчиков, даже из десяти один не доживет до конца войны. Не сегодня-завтра тебя убьют. А зачем тебе это? Я могу сделать так, что для тебя сегодня же кончится война. Совсем кончится. Наступит тихая, мирная жизнь. Я сделаю тебя богатым человеком, солдат. Ты слышишь?

Нурбаев молчал.

- Я очень богатый человек, солдат. Я могу за все уплатить. Пойдем сейчас к нашим, и ты сегодня же сделаешься помещиком. Хозяином имения, понимаешь? Хорошего имения. Богатым будешь. Ведь вам все равно Германии не победить.

До Берлина еще очень далеко, туда вам никогда не дойти.

Нурбаев чувствовал, что в нем все больше поднимается неукротимая ненависть к этому дрожащему от страха фашистскому генералу. «Землю, сволочь, обещает. Баем сделать хочет. У меня своей земли хватит. Он, собака, думает, у меня земли нет, совести нет, чести нет? Думает советского солдата купить можно? Дурак».

- Дойдем до Берлина! - неожиданно громко сказал Нурбаев.- Дойдем, собака, скоро дойдем. Ты еще и сгнить не успеешь.

- Слушай, солдат! Что тебе за дело до Берлина и до войны? - волнуясь, опять заговорил фашист. - Парень ты молодой, красивый. Будешь жить барином. А я тебе честью клянусь, что если выведешь меня к нашим - озолочу. Счастливым сделаю.

- Молчи, пожалуйста, если жить хочешь,- оборвал немца Нурбаез.- Русский солдат… Ты знаешь, какой русский солдат? Он совестью не торгует. Молчи, пожалуйста, я совсем сердитый стал.

Но пленный, видимо, уже начинал серьезно верить в успех своих слов и не мог молчать.

- Русский солдат, русский солдат! Да тебе-то что за дело до русских? Ты-то ведь !не русский, азиат. Тобой русский офицер командует. А я тебе предлагаю самому господином стать. Пойми…

- Лучше, пожалуйста, молчи, фашистская грязная собака. Ты совсем дурак, оказывается. Совсем ничего не понимаешь. Мы - узбеки, русские - все братья. Генерал Рахимов командует - ему и русские, и украинцы - все подчиняются. Он, генерал Рахимов, узбек, а вас по-русски колотит. Молчи, пожалуйста. Я с такой собакой, как ты, не умею вежливый разговор вести. У меня рука тяжелая, фашист умереть может. Ты совсем дурак, хуже ишака. Узбек-солдат не торгует родиной. Молчи, пожалуйста, плохо будет.

Генерал еле дышал. Разгневанный сержант не замечал, что схватил фашиста за грудь и после каждой своей фразы сильно встряхивал его.

В эту минуту в дальнем конце оврага неожиданно раздался громкий треск сучка, сломавшегося под чьей-то ногой, а в глубине леса вновь послышались голоса (немецких солдат.

Нурбаев замер. Над головой опять пронеслась большая, тяжелая птица. С каждой минутой голоса раздавались все яснее,- немцы, видимо, чувствовали себя уверенно и о чем-то громко перекликались.

Генерал напрягся, опираясь всей тяжестью тела на связанные за спиной руки, и прислушивался к голосам.

В эту минуту Нурбаев вспомнил, что до сих пор не заткнул пленному генералу рот, и, досадливо морщась, стал поспешно, на ощупь искать портянку. Но она, как назло, не попадалась под руку. Торопливо скомкав угол своей плащ-палатки и намереваясь заткнуть ею генеральский рот, Нурбаев наклонился над пленным, но вдруг страшный удар в подбородок опрокинул сержанта навзничь. В глазах заметались искры, и тяжелое, как удушье, беспамятство на миг потушило сознание. Словно сквозь сон Нурбаев почувствовал, что на грудь ему навалилась огромная туша вопившего во все горло пленного генерала. Еще не полностью придя в сознание, сержант догадался: «Головой, сволочь, ударил… Своих услышал… на помощь зовет…» Он сделал попытку скинуть с себя пленного, но тот, видимо, обезумев от мысли, что через минуту он будет свободен, лежа на груди сержанта и не переставая орать, продолжал механически, бестолково бить головой по челюсти Нурбаева. В лесу прострекотали автоматы, пули, тонко посвистывая, полетели над оврагом. Крики немцев слышались почти у самого обрыва.

Напрягая ускользавшее сознание. Нурбаев отчаянным толчком сбросил с себя генерала и, сам навалившись на него, попытался рукой зажать ему рот. Тотчас же зубы фашиста вцепились в руку Нурбаева. Острая боль окончательно вернула разведчику сознание. Правой рукой сержант рывком вытащил из ножен кинжал, но прежде чем ударить им своего врага, прислушался. По оврагу бежало несколько человек; с обрыва, всего метрах в пятидесяти от Нурбаева, сильный, привыкший к громким командам голос прокричал что-то длинное по-немецки. Враги были совсем рядом, и сержант, перестав колебаться, ударил фашиста кинжалом.

Прижав затем к груди прокушенную руку, Нурбаев тихо поднялся на ноги. Голова кружилась, мускулы наливались свинцовой тяжестью.

С обрыва донесся голос, прокричавший что-то по-немецки, вслед ему, как бы спросонок, невдалеке меланхолично присвистнул суслик. Нурбаев облегченно вздохнул: «Наши». Снова раздался негромкий свист суслика, и Нурбаев, прижав к губам сложенные ладони, ответил уханьем совы.

Гостеприимный развесистый кустарник принял в свою чащу вернувшихся разведчиков. Однако задерживаться здесь было нельзя. Нурбаев топотом доложил обо всем случившемся лейтенанту.

Сквозь шум дождя из леса все еще доносились голоса немцев, что-то горячо обсуждавших. Скоро они, видимо, пришли к какому-то решению, и сверху снова прозвучал тот же раздраженный возглас:

- Последний раз спрашиваю, кто там орал? Отвечайте или мы открываем огонь.

- На огонь не отвечать! За мной! - приказал лейтенант Чернов, и разведчики осторожно двинулись по оврагу вслед за ним.

Шум дождя заглушал шорох шагов. Около часа разведчики спокойно шли по оврагу. Уже давно стихли автоматные выстрелы, раздававшиеся за их спиной. Когда овраг стал круто поворачивать к северу, Чернов остановился и, сев на мокрую траву, шепотом приказал:

- Все ближе ко мне. Садись! Белов, наблюдать и прислушиваться! О подозрительном докладывать немедленно.

С головой накрываясь плащ-палаткой, разведчики все по очереди покурили. Затем, уже готовясь двинуться дальше, Чернов сказал, как бы между делом:

- Жаль, фашиста пришлось ликвидировать, с ним бы мы дот скорее разыскали.

В словах лейтенанта Нурбаеву послышался упрек, и он уныло опустил голову.

- Лейтенант правильно говорит. Такого «языка» я сохранить не сумел. Надо было в рот ему с самого начала портянку втиснуть,- сказал он виновато.

Но лейтенант, помолчав, ответил;

- Нурбаев поступил, как и следовало. Не растерялся. Не захотел фашист живым остаться - его дело.- И с неожиданной теплотой в голосе добавил: - А ты, Хасыль, перевязал руку-то? Нет еще? Так не годится. Перевяжи ему, Гуляев. Фашистский укус похуже собачьего. Еще прикинется что-нибудь.

Нурбаев молчал, но ласка командира ободрила его. «Лейтенант совсем на меня не сердится, понимает, как мне жаль, что так получилось»,- подумал он в то время, как Гуляев «на ощупь бинтовал ему руку.

Перед выступлением лейтенант сказал:

- Танки покойного генерала пойдут на переправу в пять ноль-ноль. К этому времени мы должны сидеть в доте. Ясно? Пошли!