Платье из словесной шелухи


Слова, слова, слова…

Эстетикой называют науку о прекрасном, науку о красоте. Определение выдается без труда. Но положение дел становится тяжелее, если поинтересоваться, что красиво, а что не заслуживает этого высокого названия.

Раскроем, например, «Краткий словарь по эстетике» издания, увы, 1964 года, на странице 170. Мы выясним, что красота — одна из важнейших категорий эстетики, которая… служит для оценки таких эстетических свойств предметов и явлений действительности, как совершенство, гармоничность, выразительность, завершенность. Поинтересовавшись теперь, что такое гармоничность, мы выясним на странице 47, что подлинно научное обоснование понятия гармонии состоит в том, что гармония является одним из существенных признаков прекрасного. Для ясности сообщаем, что прекрасное… есть наиболее красивое — страница 273.

Сочетания слов, которые приведены, называются по-русски просто и выразительно — пустословие.

Сталкиваться с пустословием приходится очень часто. Надо уметь его узнавать, так как рядится оно в разные одежды.

Предположим, вы участник ежегодной конференции ветеринаров области. Вырвались из своего села и прибыли в областной центр, чтобы послушать умные речи. Вынули из кармана ручку, приготовили блокнот. На трибуне оратор.

«Дорогие товарищи, год прошел с нашей последнее встречи. Для одних этот год длился долго, для других дни пролетели быстро. Триста шестьдесят пять дней за полнены были трудами, отдыхом, семейными заботами Те, кто хорошо поработал в этом году, чувствуют себя удовлетворенными. Напротив, у кого работа шла плохо, тот испытывает известное чувство неудовлетворения…» и т. д. и т. п. Можно долго так говорить, часами не сообщив слушателям ни одной мысли, которая не была бы им известна.

Но это, пожалуй, наименее опасный вид пустословия — оно очевидно.



Гораздо труднее обнаружить пустоту фразы, с помощью которой будто бы изрекаются глубокие мысли. Очень многие читают с уважением что-нибудь вроде:

«Эманация человеческой сущности есть адекватное выражение социального характера человеческого общества». Или: «Понятия добра и пользы, имманентно присущие человеку, являются доказательством его божественной природы». Или: «Мы имеем дело с вещами, которые одухотворены человеком в реальном процессе его материально-практической деятельности»… К этой же категории словосочетаний относятся суждения о красоте, которые мы выписали из эстетического словаря.

На первый взгляд в фразе все на месте. Она построена по правилам грамматики и синтаксиса. Имеется смутное ощущение какой-то мысли, спрятанной за слова. И вы начинаете повторять про себя фразу несколько раз, у вас досадное ощущение какого-то ускользающего от вас смысла. Вы приходите к заключению, что не можете понять прочитанного, что, видимо, вы глупы.

Но не торопитесь с таким грустным заключением. В подавляющем большинстве случаев фразы, смысл которых никак вам не дается, свидетельствуют лишь об отсутствии четких мыслей у того, кто эти фразы сочинил.

В примерах, которые мы привели, пустословие смыкается с бессмыслицей.



Природа создала язык для описания фактов. Он был нужен для успешной борьбы за существование. В далекие времена каждая фраза была ясной, недвусмысленной. Сочетание слов несло непосредственно прикладную нагрузку. Пользуясь модным словом, можно сказать, что использовались лишь такие фразы, которые содержали информацию об окружающем, информацию о себе или выражали желание, волю, приказ.

Шли столетия, человек умнел. Для завоевания на земле места «царя природы» понадобилось понимание связей между явлениями. Слова стали использоваться для логических построений, для высказывания предположений о скрытых пружинах бытия.

Но слова получили и другую нагрузку. Появилась нужда рассказать окружающим о своих чувствах, поделиться восторгами и разочарованиями. Богатство слов неизмеримо увеличивает возможность самовыражения. Возникает поэтический язык.

Не являются ли пустословие и бессмыслица тем воляпюком, который рождается от смешения языка поэзии и языка фактов, от неумения пользоваться каждым из них в нужном месте для своей цели?

Редакции газет довольно часто получают письма возмущенных читателей. Вот одно из них: «В стихотворении Михаила Светлова я прочитал «Может быть, не слышно людям позвоночного столба гудение». Что это за бессмыслица? Разве может гудеть позвоночный столб?»

Этот читатель думает, что на свете существует лишь один способ использования слов — для описания фактов.

Было бы, по крайней мере, бестактно заниматься поисками чепухи в произведениях поэзии. Вовсе не с позиций житейского смысла, а совсем под другим углом зрения надо ценить стихи.

С каждым словом у человека связаны сотни и тысячи ассоциаций. Поэтому сочетания слов, которые будят родственные впечатления, могут взволновать и создать ощущение глубокого видения. Хорошая поэзия учит чувствовать и этим обогащает человека, расширяя и углубляя мир его эмоций. Взволнованный поэтический рассказ может формировать и разрушить веру, поднять на пьедестал и сбросить в грязь моральные ценности. Именно это и делает поэзию тем, что она для нас значит.

Нет, не здесь прячется реникса. Мы отыщем ее в изобилии в сочинениях, претендующих на открытие истин методом игры в слова. Чепуха возникает тогда, когда забывают, что слова придуманы человеком и не имеют мистического, божественного смысла. Преклонение перед словом как ключом к истине имеет давнюю и, к сожалению, еще не законченную историю.

Если оставить в стороне поэтические фразы и слова, с помощью которых люди выражают свои чувства и веру, а также суждения долженствования (не убий, почитай мать и отца своего), а обратить внимание лишь на комбинации слов, которые составляются для того, чтобы ознакомить нас с мнениями автора об окружающем мире, то класс не имеющих смысла утверждений удастся определить достаточно строго.



Естествоиспытатели полагают, что утверждения о мире это:

либо описание фактов,

либо логические выводы следствий из твердо уставленных фактов,

либо гипотезы, которые в принципе могут быть прочены фактами.

Если же утверждение не может быть занесено ни в одну из этих граф, то оно лишено содержания, чепуха (можете выбрать любое, что вам нравится).

Таким образом, ни одно утверждение не имеет цены, ли оно не сопряжено с человеческой практикой, с реальной жизнью. Какими бы ни были рассуждения, они имеют цену лишь в том случае, если относятся к действительности. Игра словами даже по законам строгой формальной логики приводит к бессмысленным результатам, если она не имеет отношения к практике людей. Жонглирование словами сыграло свою роль в истории человеческой мысли, и с ним стоит познакомиться как следует для профилактики.

Софисты

Этим именем называли себя преподаватели наук и искусств Древней Греции. В переводе «софисты» означает «мудрствующие».

Софисты были учителями-универсалами. Они брались обучить желающего любой мудрости. Тогда считалось, что для обучения нужны не знания, а умение рассуждать.

В начальный период софистика носила просветительский характер. Однако лежащие в ее основе принципы должны были с неизбежностью породить пустословие. Так оно и произошло, и притом весьма быстро: софистика стала «учением» о том, как защищать или опровергать любое положение.

Чтобы в таком деле иметь успех, нужно было знать ряд практических приемов. Это и использование тавтологий (веревка есть вервие простое), и игра словами, которым не дано определения, и, наконец, применение логически порочных рассуждений, так называемых софизмов.

Софизм можно сочинить, скажем, выдавая ложную посылку за истинную или скрыв в исходной посылке то, что якобы подлежит доказательству.

Примеров софизмов можно привести бесчисленное количество. Вот один, которому от роду более двух тысяч лет.

«То, что не терял, ты имеешь. Ты не терял рогов, следовательно, ты их имеешь».

Или, пожалуйста, другой, более свежий.

«Требуется доказать, что у таракана орган слуха находится в ногах. Сравните поведение двух тараканов: нормального с другим, у которого ноги оторваны. Положим их рядом, отпустим и постучим. Тот, у которого ноги в целости, побежит, а безногий останется на земле. Значит, у него слух в ногах».



Софизмы всегда реникса. Иногда такая, которую легко раскусить, в других же случаях словесная шелуха может быть содрана только опытным и вдумчивым человеком. Изложим вкратце одно из «научных» сочинений софиста, в пустословии которого способен разобраться не каждый. Оно очень характерно. Автор его — софист Георгий Леонтинский.

Уже заглавие сочинения настораживает: «О несуществующем, или о природе». В этом сочинении автор устанавливает три положения, которым уж никак нельзя отказать в претензии на фундаментальность. Первое гласит: «Ничего на свете не существует». Второе: «Если что-либо и существует, то оно непознаваемо для человека». Третье: «Если и познаваемо, то непередаваемо для ближнего».

Автор вознамерился желанием доказать, что нет критерия у истины. Для этого, как нам кажется, вполне достаточно и третьего положения. Тем не менее ему хочется продемонстрировать свою высокую дерзость, и он начинает строительство софизмов с утверждения более общего: «Ничего на свете не существует». Ну, а уж если вам покажется, что им хвачено через край, пожалуйста, — он подготовил себе плацдарм для маневра и готов удовлетвориться менее крайними суждениями «о природе»: «Если что-либо и существует (он великодушен, может допустить существование. Но…), то оно непознаваемо для человека»!

На подробное изложение всех трех доказательств мы не станем тратить время. Ограничимся доказательством первого, самого решительного утверждения.

Как же доказать, что ничего на свете не существует? А вот как.

«Если что-нибудь существует, то оно есть или бытие, или небытие, или бытие совместно с небытием».

Начнем с небытия. С ним, разумеется, разделаться проще всего. И верно.

«Если небытие существует, то оно будет вместе существовать и не существовать. Ведь поскольку оно мыслится несуществующим, оно не будет существовать, а если допустим, что небытие есть, то оно будет существовать. Но совершенно бессмысленно, чтобы что-нибудь вместе существовало и не существовало». Итак, небытие не существует.

Есть и второе доказательство, но мы на нем не будем задерживаться и перейдем к более интересной задаче.

Как доказать, что бытие не существует? Пожалуйста.

«Если бытие существует, то оно или вечно, или возникло, или вечно и возникло, (и то и другое)».

Обратите внимание на формальные строгости. Автор не оставляет без внимания ни совместного существования бытия и небытия, ни возможности соединения возникшего и вечного. Но все это мы рассмотрим на своем месте. Итак, идем дальше.

«Пусть бытие вечно, тогда оно не имеет начала. В самом деле, все возникающее имеет какое-либо начало, вечное же, существуя невозникшим, не имело начала. Не имея же начала, оно бесконечно. Если же оно бесконечно, то оно нигде».

Замечаете логическую передержку? Сначала речь о бесконечности во времени, а теперь уже в пространстве.

«Ибо, если оно где-нибудь, то то, в чем оно есть, отлично от него, и, таким образом, бытие, поскольку оно чем-то объемлется, не будет более бесконечным. В самом деле, объемлющее больше объемлемого, бесконечного же ничто не может быть больше, следовательно, бесконечное не находится нигде».

Видимость соблюдения правил формальной логики есть главная задача. Слушатели не заметят бессмыслицы, связанной с отношением слов, которыми играет автор, к жизни. Но игра слов должна идти по правилам. Поэтому умозаключение еще не выведено. Бесконечное не находится нигде, но надо рассмотреть вариант, не содержится ли оно в самом себе.

«Нет, ибо тождественным будет то, в чем, и то, что в самом себе, и бытие станет двумя сущностями: местом и телом. А именно, то, в чем то, — место, а то, что в самом себе, — есть тело. Но это бессмыслица (чтобы место и тело были тождественны). Итак, бытие не находится в самом себе. Таким образом, если бытие вечно, оно бесконечно; если же бесконечно, то оно — нигде, если же нигде, то не существует. Следовательно, если бытие вечно, то оно совершенно не существует».

Мы разделались с вечным бытием. Нет его, и все тут.

Теперь та же судьба должна постигнуть и конечное бытие, которое возникло.

«И в этом случае оно не может существовать. Ведь если оно возникло, то оно возникло или из бытия, или из небытия. Но из бытия оно не возникло. Ибо если бытие существует, то оно не возникло, но уже существует. И из небытия оно также не могло возникнуть. Ибо небытие не может ничего породить вследствие того, что то, что способно проводить что-либо, обходимо должно быть причастным к кому-либо бытию. Следовательно, бытие также и не возникло».



После этого уже трудно расправиться с третьей туманной возможностью, когда бытие одновременно и бесконечно и возникло. Но мы не станем на этом останавливаться. Надо поспешить утешить читателя, потрясенного доказательством того, что ничего на свете не существует. Главный совет — ущипните себя, возьмите за руку соседа, надкусите сочное яблоко… Вы сразу же убедитесь, что живете богатой и многообразной жизнью, ключом бьющей вокруг вас. Какое еще нужно доказательство?



Но не относитесь презрительно к игре слов, которая, вероятно, вас позабавила. В ней было кое-что полезное — она учит логике. Одновременно она содержит в себе огромный потенциальный вред. С помощью подобных «доказательств», в которых словам придается самостоятельное значение, и рассуждений, исходящих не из жизненных фактов, можно доказать все, что угодно, все, что кому-то или вам хочется. А распутать паутину софистики способен далеко не каждый человек.

Поэтому не удивительно, что игра словами превращается в мощное орудие церкви и эксплуататорских классов.

Парадоксы

Термин этот не очень строгий. О суждении говорят, что оно парадоксально, по различным поводам. Иногда это синоним термина «неожиданно». Мастером такого парадокса был Анатоль Франс — человек с острым насмешливым взглядом. Достаточно напомнить злые и совершенно справедливые рассуждения в «Острове Пингвинов» по поводу того, что лучшим судебным делом является дело, не содержащее никаких письменных доказательств. Насколько легче при таких условиях действовать обвинителю, который может не беспокоиться, что кто-либо из защиты обнаружит фальсификацию документов обвинения!

В иных случаях парадоксами называют абсурдные суждения, поддерживаемые вполне здраво звучащими аргументами. Такие парадоксы в изобилии рассыпаны по пьесам Оскара Уайльда.

— Вы слушали, как я играл на рояле?

— Нет, сэр, ведь подслушивать неприлично.

— Вы подождете меня?

— Я буду ждать вас целую вечность, если это недолго!

Парадоксальные суждения привлекают внимание исследователей, занимающихся математической логикой. Их интерес обращен к таким суждениям, которые, несомненно, абсурдны, а в то же время, казалось бы, доказаны с безупречной логикой.

Рассмотрим несколько примеров парадоксов и постараемся показать, что суждения, оторванные от человеческого опыта, могут привести к противоречиям, абсурду и бессмыслице. Эти примеры известны и не раз служили материалом для обсуждений. Надо сказать, что все они сыграли известную положительную роль в развитии человеческой мысли.

Впрочем, это относится почти к любой рениксе. В начальной стадии познания истины человеческие заблуждения полезны, так как способствуют накоплению фактического знания. Однако в какой-то момент обнаруживается их ложность и находится правильный подход к проблеме. С этого момента заблуждения тормозят развитие науки, и упорное возвращение к ним отдельных ученых, возвращение к вопросам, уже скинутым со счетов науки, раздражает исследователя, шагающего в ногу с веком.

В продолжение столетий парадоксы приводили в смятение мыслителей. Действительно, до тех пор, пока сохраняется вера в абсолютный смысл слова, до тех пор, пока неясно, что слова не более чем условные знаки, помогающие человеку обращаться с жизнью, до этих пор внутренние противоречия, встречающиеся в игре со словами, воспринимаются чуть ли не как катастрофа. Кажется, что разрушается инструмент, при помощи которого познается природа.



Но в том-то и дело, что слова не инструмент познания. Эту роль играет практика, и слова действенны лишь постольку, поскольку они привязаны к опыту.

Итак, вот первый парадокс. В некоем селе проживает парикмахер. Парикмахер бреет всех мужчин, но только тех, которые не бреются сами. Вопрос — бреет ли парикмахер сам себя?

Если мы скажем — бреет, то входим в противоречие с той частью утверждения, в которой говорится, что парикмахер бреет только тех мужчин, которые не бреются сами. Если мы скажем — не бреет, то входим в противоречие с тем, что парикмахер бреет всех мужчин, которые не бреются сами.

Положение, как видите, безвыходное. Формальная логика приводит к противоречию.

Что же отсюда следует? Да ничего более, чем то, что нет такого парикмахера, который бреет тех мужчин, которые бреются сами. А поскольку его нет, то противоречия внутри игры словами нас могут не беспокоить.

Этот парадокс был предложен вниманию логиков относительно недавно. Что же касается следующего примера, то ему столько лет, сколько насчитывает дошедшая до нас цивилизация.

Эпименид из Крита сказал: все критяне лжецы. Поскольку сам Эпименид тоже критянин, то, значит, фраза неверна. Но если фраза неверна, то, значит, не все критяне лжецы.

Таких парадоксов можно придумать бесчисленное количество. Можно создать некую систему условностей, которая спасает формальную логику, пострадавшую в этом простом примере. Но мы не станем заниматься этими «спасательными» работами, ибо гибнет словосочетание, не имеющее отношения к жизни (к опыту). Действительно, подойдем к утверждению Эпименида с придирчивостью естествоиспытателя и зададим несколько вопросов подобному критянину.



— Вы говорите, что все критяне лжецы. Как это проверить?

— Что же, — ответил он, — спросите их, какого цвета лист белой бумаги, и вы увидите, что все они кажут, что это черная бумага.

— Превосходно. Пожалуйста, теперь взгляните вы сами на этот вот лист белой бумаги — какого он цвета?

— Что вы глупости спрашиваете? Конечно, белый!

— Совершенно верно. Но ведь вы же критянин. Значит, когда вы говорили, что все критяне лжецы…

— Ну, разумеется, я себя не включал в это число.

Как видите, парадокс уничтожен на корню, как только мы постарались поставить слова на надлежащее им место — слуг опыта.

Некоторые математики иногда забывают, что и их рассуждения не могут быть целиком оторваны от опыта. И если это случается, то, если слова теряют свою служебную роль, опасность встречи с парадоксом возникает тотчас же. Вот яркий пример.

Предметы можно разбивать на классы, и притом по-разному. Скажем, перед нами гора камней. Разложить их можно на кучи по весу: в одной будут камни весом до килограмма, в другой — от одного килограмма до двух, в третьей — от двух до трех и т. д. Можно классифицировать их по цвету: отдельно черные, отдельно серые, отдельно зеленые… Можно разбить их на группы в зависимости от формы.

Подобное разделение может быть не только физическим, но и мысленным. Например, находящиеся в сосуде молекулы газа можно мысленно разбить на двухатомные, трехатомные, четырехатомные. Эти и им подобные примеры не преподнесут нам никаких сюрпризов. Но вот пример другого сорта. Здесь мысленное распределение фактов, явлений, предметов по полкам провести не удастся.

Рассмотрим классы, единственным признаком которых является то, что они состоят более чем из пяти членов. Например, один класс — это шесть коров, второй класс — двадцать два камня, третий — десять граммофонов, четвертый — миллиард молекул… Поскольку классов с таким признаком (больше пяти элементов) очень много, то ясно, что класс таких классов является членом самого себя. Таких примеров классов, которые являются членами самих себя, очень много. И вот тут-то, в примере с классом, являющимся членом самого себя, мы покидаем почву опыта: разделение предметов на упомянутые классы уже в принципе не может быть произведено на опыте.

Разумеется, есть классы, не удовлетворяющие этому условию. Так, класс камней, с которого мы начали, не является членом самого себя, поскольку класс камней не один камень. То же относится и к классу людей, коров или письменных столов.

Рассмотрим теперь класс классов второго типа, то есть таких, которые не являются членами самих себя. К какому типу из двух принадлежит он: является членом самого себя или нет?

Так как его членами являются классы, которые не являются членами самого себя, то этот класс классов будет являться членом самого себя, если он не является членом самого себя.

Вот вам и парадокс.

Может быть, не вдумались? Повторю еще раз.

Обозначим классы, которые являются членами самого себя, через Я, а такие классы, как класс камней, лошадей или людей (то есть не являющиеся членами самих себя), через Н. Вопрос: принадлежит ли класс, членами которого являются классы «Н», к типу «Я» или типу «Н»? К типу «Я» он не принадлежит, поскольку состоит из классов типа «Н». Но тогда он относится К типу «Н». Но ведь он состоит из классов «Н»? Значит, он относится к типу «Я».

Итак, с одной стороны, относится, а с другой — не относится.

Вдумались? Положение, как видите, безвыходное. Да, логика отказала. Где же бессмыслица?

Она все в том же — нельзя играть словами, отрываясь от опыта. Все неприятности возникают сейчас же, как только мы начинаем вводить в качестве условия членства в классе возможность не содержаться в самом себе, или не содержаться в своих членах, или что-либо подобное. Короче говоря, абсурд возникает именно тогда, когда теряется связь с реальной действительностью.

Разумеется, формальная логика всегда может быть спасена введением дополнительных ограничений или условий. Это, однако, нас сейчас не интересует. Мы достигли своей цели — показали на нескольких примерах, в какие тупики может завести игра словами.

Два полюса — схоластика и естествознание

Игра словами как метод познания и объяснения жизни восходит к Аристотелю, доведена была совершенства схоластами средних веков и сохраняется почти неизменной в «учениях» современных отцов церкви и реакционных философов. Уверенность в том, о сочетания слов имеют смысл безотносительно их практического содержания, удивительно живуча. Лишь последние десятилетия естествоиспытатели научились пользоваться словами так, как должно ими пользоваться.

Нет ничего странного в том, что естествознание первым проделало тот путь, который еще предстоит совершить другим областям науки. Вера в изначальный смысл слова, которую преодолела физика, еще порой присутствует (иногда с минимальной модернизацией) в сочинениях, посвященных взаимоотношениям людей друг с другом и с природой. Поэтому представляется нелишним познакомить читателя с типичными схоластическими рассуждениями.

Начнем сначала — вчитаемся в туманные нагромождения слов и вникнем в принцип объяснения природы по Аристотелю.

В противоположность современной науке, которая полагает, что жизнь надо объяснять количественными категориями: пространственным протяжением, геометрической формой, движением тел и телец, — Аристотель, объясняя природу, приписывал каждому свойству материи мистического носителя.

Этот способ объяснения близок ребячьей манере рассуждения. (Может быть, поэтому он так и живуч?!) Почему сладко? Потому, что много сладости. Почему тепло? Потому, что много теплоты, и т. д.

Так объяснить можно все, что угодно, и никаких трудностей при этом не возникает. Как понять, что тела падают на землю?

Очень просто: тела падают под действием присущей им тяжести. Чем больше в теле тяжести, тем быстрее оно падает. Это сочетание слов — характернейший пример бессодержательной болтовни.

Возможность «запросто» объяснить все на свете иногда приводит в восхищение, словесная эквилибристика доведена до совершенства. Аристотелевская физика исходила из того, что каждое движение должно иметь двигатель (второй блестящий пример тавтологии). Двигатель должен находиться либо внутри тела, либо рядом с ним, но в непосредственном контакте. Действие на расстоянии считалось совершенно невозможным.

Но вот вам захотелось узнать объяснение самых простых вещей, скажем, движение брошенного камня. Внутри камня двигателя нет, давящего или тянущего тела около тоже нет. Положение вроде бы тяжелое. Но Аристотеля оно не смущает. Желаете объяснения? Пожалуйста. В момент броска рука приводит в движение не только камень, но и окружающую камень среду. Ну, а дальше?

Спокойствие. Окружающей среде, той ее части, которая пришла в движение, рука передает еще особое качество — «виртус мовенс». Этот «виртус мовенс» есть способность передавать движение другим телам.



Видите, как просто!

Теперь дело пошло без задержки. Камень передвинулся в соседнее место за счет этого самого «вируса». Придя в соседнее место, сдвинул новый участок среды и передал ему еще немного «виртуса». И так далее.

Но ведь камень в конце концов упадет на землю! Ну за чем дело стало? Ясно, что при каждой следующей передаче количества «виртуса» становится все меньше и меньше.

А что за среда, о которой идет речь?

Вероятно, это воздух.

А если воздуха нет?

Все равно среда есть. Дело в том, что Аристотель с жаром отвергает возможность пустоты.

Доводы, отвергающие пустоту, весьма темпераментны, а о логике доказательства можно судить по такому «рассуждению»:

«Пустоты не может быть. Что такое пустота? Это место без помещенных в это место тел. Но ведь это такая же бессмыслица, как напиток, которого нельзя выпить, или как чувство, которого нельзя почувствовать. Из этого сопоставления ясно, что пустоты быть не может».

Вот вам и логическое доказательство. Чтобы опровергнуть на опыте утверждение об отсутствии в мире пустоты, надо потрудиться. Но «глубокомысленные» рассуждения приводили порой к выводам, которые ничего не стоило опровергнуть, прибегнув к элементарному опыту. Не будем говорить о «мудрых» заключениях, касающихся устройства вселенной или движения тел. Достаточно перечислить наудачу лишь несколько плодов размышлений Аристотеля.

Так, если жениться рано, то дети от этого брака будут женского пола; что кровь женщин темнее, чем кровь мужчин; что слонов, страдающих бессонницей, надо лечить, смазывая их плечи оливковым маслом. Пожалуй, наиболее замечательным является доказательство того, что у женщин меньше зубов, чем у мужчин. Мудрецам того времени не приходило в голову попросить жен раскрыть рот, чтобы убедиться в справедливости своих научных выводов.

Думается, примеров больше приводить не стоит. Их вполне достаточно, чтобы составить представление о характере научных рассуждений Аристотелева плана.

Типичными для средних веков были философы, которые, «занятые, — как писал Стендаль, — вздорными спорами о преимуществах химер Аристотеля или Платона, время от времени меняли одни нелепости на другие, не приближаясь нисколько к истине». И все-таки уже в XV веке начали раздаваться мощные голоса, призывавшие расстаться с забавной, но бесплодной игрой словами.

Этот мотив часто звучит в сочинениях Леонардо да Винчи. «Нужно руководствоваться показаниями опыта, — писал он, — и разнообразить условия до тех пор, пока мы не извлечем из опыта общих законов, ибо лишь опыт открывает нам общие законы». Под этой фразой обеими руками подпишется каждый естествоиспытатель современности.

Через сто лет после Леонардо уже не между прочим, а в специальном трактате англичанин Бэкон призывал расстаться со словами как источником мудрости, а обратиться к опыту.

А вот комментарий великого итальянца Галилея к схоластическому «объяснению» тяжести по Аристотелю, которое мы только что приводили. В своих знаменитых диалогах Галилей задает вопрос простаку Симпличчио:

— Почему тела падают на землю?

— Всем известно, — не задумываясь, отвечает простак, — причиной является тяжесть.

— Вам следовало сказать, — замечает Галилей, — что эту причину мы называем тяжестью.

В этой поправке заключен глубокий смысл. Галилею, которого с правом полагают родоначальником экспериментальной физики, чуждо объяснение явлений с помощью мистики слова. Маленькая поправка и знаменует становление современного метода естествознания.



Нет в мире силы, энергии, тяжести, электричества, а есть явления или вещи, которые мы называем силой, энергией… А раз называем, значит, каждому понятию должно быть дано строгое определение, которое означало бы одно и то же для любого человека, вне зависимости от его расы, возраста и происхождения. Более того, это определение должно быть таким, чтобы утверждения о поведении понятия (скажем, «сила равна 10 килограммам» или «энергия такого-то тела уменьшается») могли быть в принципе проверены автоматически.

Это, разумеется, не значит, что естествознание не имеет дела с гипотетическими представлениями, с моделями. Однако лишь те модели или гипотезы имеют право на жизнь, из которых строгая логика позволяет вывести следствия, проверяемые на опыте.

Что касается комбинаций слов и фраз, которые не являются описаниями фактов, не являются следствиями фактов и не являются утверждениями, которые могли бы быть проверены фактами, то к таким словосочетаниям естествознание относится, мягко выражаясь, без интереса.

Если речь идет об очень сложном явлении, то естествознание признает и другой метод объяснения. Создается упрощенная модель явления. Далее строгим рассуждением показывается, каким поведением обладает модель. Если поведение модели совпадает с поведением реального объекта, то, значит, явление «похоже» на придуманную модель.

Поповская логика

К нашей теме относятся также рассуждения о боге. Именно рассуждения о боге, а не вера в бога. Если доводы разума спокойно отклоняются и ваш собеседник говорит, что он верит в бога, несмотря на груду логических, этических и естественнонаучных доводов, говорящих об абсолютной несогласованности этой гипотезы со всей жизнью, то делать нечего, вы ничего не добьетесь. В этом случае можно лишь рассчитывать на какое-то эмоциональное потрясение, которое зачастую способно разрушить веру там, где самая умнейшая антирелигиозная пропаганда оказывается бессильной.

Такая непробиваемая позиция достаточно распространена. Современные представители точки зрения, выражающейся словами «вера превыше всего и исключает разум», имеют далеких предков. Очень давно деятель ранней христианской церкви Тертуллиан говорил:

«Сын Бога был распят; я не стыжусь этого, хотя люди обязаны стыдиться этого. Сын Бога умер; в это нужно верить, хотя это абсурдно. Он был распят и воскрес: это несомненно так, поскольку это невозможно».

Попробуйте убедить в чем-либо такого идеологического противника. Бесполезное дело.

Но надо сказать, что решительная позиция Тертуллиана относительно мало распространена. Причина понятна. Если против нее трудно вести антирелигиозную пропаганду, то зато и убеждать в ее справедливости — задача нелегкая. Поэтому католическая церковь решительно встала на другой путь.

«О нет! — утверждают они. — Разум и вера неразделимы. Напротив, с помощью разума можно обосновать католическую религию, вывести бытие бога и с полной логической строгостью доказать мрачное загробное будущее, которое ожидает неверующих».

Католическая церковь заявляет, что бытие божье может быть доказано на пути, открытом Фомой Аквинским с помощью Аристотеля. Тезис, что доказательства эти достаточны, объявляется догматом веры. В своем специальном послании папа Лео XIII возвестил миру в 1879 году, что аристотелевские и томистские (учение Фомы называется томизмом) аргументы являются официальной нормой римской католической церкви.

Вот так! Разум разумом, но своим разумом не смей сомневаться в разумности утвержденных начальством доводов разума.

Прежде чем перейти к изложению канонизированной рениксы, небезынтересно сказать несколько слов об исторической ситуации, которая родила эти доказательства.

До XIII века христианская Европа мало знала об Аристотеле. Лишь к этому времени метод рассуждений этого мыслителя был занесен арабами в Испанию, а затем уже быстро распространился по всей Европе.

Первая реакция церкви была отрицательной, поскольку некоторые утверждения Аристотеля прямо расходились с догмами церкви…

Конечно, ряд заслуг Аристотеля неоспорим. В изучении человеческого мышления и познания действительности он первый открыл великолепные законы. В то же время Аристотель считал, что законы природы можно открыть только логическим рассуждением, и, чтобы проверить нить этих рассуждений, нет нужды обращаться к фактам.

Такой подход к установлению истины привел его в конечном счете к идее первичного двигателя, то есть к богу. За это «мертвое» у Аристотеля, как известно, и ухватились церковники. «Поповщина», — писал Ленин, подчеркивая непоследовательность энциклопедиста древности, — убила в Аристотеле живое и увековечила мертвое».



Я надеюсь, что этого замечания будет достаточно, чтобы читатель правильно оценил характер эпитета «аристотелевский», которым я пользуюсь дальше довольно часто. Под словами «аристотелевское мышление» следует понимать «мышление схоластическое».

Фома Аквинский понял, что всем прогрессивным в трудах философа можно пренебречь: главное же — в могущественных возможностях самого метода рассуждения Аристотеля. Церковь нуждалась в способах построения глубокомысленных рассуждений, полная пустота и бессодержательность которых была бы скрыта игрой слов, а также в придании слову изначального мистического смысла. И Фома Аквинский стал обучать христиан, как надо, исходя из «природного разума» — разума аристотелевской философии, строить рассуждения, приводящие к обоснованию религиозных догматов.

Надо отдать Фоме справедливость. Он не решился использовать аристотелевский метод для доказательства таких несомненных «фактов», как существование троицы и загробной жизни. Не могу объяснить читателю, почему он остановился перед этим шагом и, таким образом, вступил на всегда неприятный путь дуализма. Может быть, здесь были и какие-нибудь практические соображения улавливания человеческих душ верой, отвергающей обоснования своих догм. Может быть, людей, верующих без всяких раздумий и сомнений, больше и их обращать в веру легче, чем размышляющих. Во всяком случае, при желании добиться монизма Фоме было бы нетрудно, так как методом схоластики можно доказать все, что угодно: вывести в деталях устройство ада, рая и чистилища; доказать распределение ангелов, святых и грешников по помещениям того света; установить безошибочно сорт масла, которое наливается в сковородки для поджаривания грешников, и многое другое.

Средневековые схоласты с упоением занимались решением подобных задач. И надо сказать, что сделали они немало. Современным деятелям церкви (в особенности католической) осталось лишь систематизировать их труды и изложить в учебниках вроде того, который лежит сейчас передо мной. Это учебник «Курс ангелологии». Вот, читатель, вы, вероятно, думали, что есть лишь геология, минералогия, зоология… Можете к этому перечню добавить и такую науку.

Признаюсь, мне попалось под руку не совсем свежее издание. Пришлось удовольствоваться старым учебником, увидевшим свет в 1883 году. Однако думаю, что последующие издания вряд ли сильно отличаются от упомянутого, поскольку предмет классический.

Число проблем, в которых предстоит разобраться изучающему, весьма значительное. Действительно, надо выяснить, обладают ли ангелы телом или нет, отведено ли им место в пространстве и во времени. Надо решить сложный вопрос о свободе воли ангелов и рассмотреть иерархию среди ангельского населения.

Учащемуся надо усвоить и историю ангелов: откуда они взялись, как, так сказать, развился мир ангелов (законы эволюции, ничего не поделаешь). Разумеется, следует получить отчетливое представление о том, как дело обстоит с ангелами на сегодняшний день: не сказались ли на них радиоволны, не сталкиваются ли с ними космические корабли.

Два последних раздела книги посвящены особо добрым ангелам и весьма злым. Учащемуся необходимо усвоить их взаимоотношения между собой и с человеком.

Так что работы много.

К сожалению, мы не можем детально изложить основы этой «увлекательной» науки, а выберем наудачу лишь несколько тем.

Скажем, такая вполне практическая проблема, как одержимость человека дьяволом.

«Как это понять? — спрашивает нас автор учебника. — Дьявол влез в тело человека и настолько овладел им, что движет его руками, говорит его языком, сообщает человеку сведения, недоступные тому, в ком дьявол не сидит. Где же тогда человеческая душа? Выведена из строя?

А может быть и так, — продолжает автор свое рассуждение, — тело человека находится одновременно под двумя началами — его собственной души и сатаны».

Оба варианта приводят к тяжелым выводам. В первом случае оказывается возможным существо в обличье человека, но с душой дьявола, своего рода демоно-человек. Второй же вариант нельзя совместить с единичностью человеческого сознания.

«А если в человека вселится не один черт, а тысячи? Очень тяжело понять такую ситуацию!» — восклицает растревоженный автор учебника.

«Но так как одержимость чертями есть факт, — продолжает наш автор, — то нужна теория».

Итак, как было доказано ранее (это слишком длинное доказательство, и с горестью я его опустил), ангелы и черти ограничены в пространстве и способны перемещаться. Так же было выяснено, что ангелы и дьяволы могут занимать вместе с человеком (но не друг с другом) одно место. Отсюда следует, что проникновение черта в тело человека согласуется с основными законами ангелологии. Тело человека достаточно объемисто, и мы не видим причины, почему в нем не может разместиться большее число чертей. Так же ясно, что в теле остается место и для души человека.

В чем же состоит одержимость? Единственно логичное решение состоит в том, что черти захватывают в плен душу и уже через этот передаточный механизм двигают руками, ногами и языком несчастного одержимого. Вот так…

Обсуждается и еще одна проблема: сколько на свете ангелов. Несомненно, много. В священном писании сказано — тысячи тысяч. Но, к сожалению, первоисточники не определяют точной цифры. А мнения отцов церкви расходятся. Оказывается, сообщает автор, наиболее распространенным является мнение, что ангелов в 99 раз больше, чем людей. Поскольку население земного шара быстро возрастает, то, видимо, возникает и опасность перенаселения неба. Правда, это не так страшно, поскольку (эти вопросы автор курса ангелологии исследовал детально на других страницах) строго доказано, что ангелы не кушают.



Рассмотрев несколько мнений по поводу небесной заселенности, автор излагает свое мнение. Он думает, что число ангелов установить невозможно, хотя это число превосходит число людей и вещей.

Жалко, что перед нами нет этой книги издания XX века. Вероятно, в ней было бы сказано, что число ангелов превосходит число атомов, из которых состоит земной шар.

Итак, у всякой вещи свой ангел. Поэтому, насколько я могу судить, с точки зрения нашего автора, на конце булавочной головки может разместиться один ангел. Каждому своя булавка.

Большая заселенность неба ангелами доказывается следующей сентенцией: нельзя сомневаться в том, что множественность мира вещей является проявлением достоинства мира ангелов. Поскольку мир ангелов выше мира вещей, то разнообразие в нем должно быть большим. Однако, добавляет автор, число ангелов не бесконечно, поскольку они сотворены богом и ограничены в пространстве. Вот так!

А теперь оставим эту тему и вернемся к описаниям доказательств существования бога. Они строго классифицированы: есть доказательства космологические, есть телеологические, есть онтологические. Я не стану задерживать внимание читателя на всех этих терминах. Главное то, что все эти доказательства рениксовые.

Вот одно из них. Кажется, оно считалось самым убедительным из космологических доказательств. (Сейчас последует цитата из Фомы Аквинского. Обратите внимание, пожалуйста, на то, что рассуждения Аристотеля о движении легли целиком в основу этого аргумента в пользу бога.)

«Вполне очевидно и ясно нашим чувствам, что некоторые вещи в мире находятся в движении. То, что движется, движется другим (телом)…»

Иными словами, тело надо тянуть или толкать. А если ни тяги, ни толчка нет, то имеется тот самый «виртус мовенс», о котором шла речь выше. Фома не затрудняет себя толкованием этого положения. Его влекут более общие и звонкие фразы.

«…ибо движение есть не что иное, как сведение чего-либо из скрытого состояния в действительное. Но ничто не может быть сведено из скрытого состояния в действительное, если только на него не подействовало нечто находящееся в активном состоянии».

Прелесть как ясно! Не правда ли? Фразы что заклинания! Слова имеют некий общий, первичный, ни к чему не сводимый смысл. Я уверен, спроси схоласта: какое движение имеется в виду, что значит сведение, что вы понимаете под скрытым состоянием и т. д. и т. п., - не получил бы ничего в ответ, кроме блеска разгневанных очей и упреков в дурости. Объяснять здесь, с точки зрения схоласта, нечего — слова говорят за себя сами. Тем не менее ввиду сложности утверждения Фома прибегает, так сказать, к наглядному примеру.

«Так, например, то, что действительно горячо как огонь, делает дерево, которое потенциально горячо, действительно горячим и поэтому движет его и меняет его».

Не станем выяснять, почему дерево потенциально горячо, и продолжим цитату:

«Теперь далее. Невозможно, чтобы одна и та же вещь находилась бы одновременно и в скрытом и в действительном состоянии в одном и том же отношении. Так как то, что горячо, в действительности не может быть одновременно потенциально горячим; и оно может быть одновременно лишь потенциально холодным».

Ну как? Помог вам популярный пример с огнем? Вряд ли. Поразительно, что веками этот набор слов, эта чистейшая реникса производила впечатление на множество людей. А ведь среди них, без сомнения, были неглупые люди. Что означают эти фразы? Что значит, например, то, что реально горячо, может быть потенциально холодным, но не может быть потенциально горячим? Если имеется в виду возможная будущность тела, то ведь она может быть любой — горячее можно сделать и менее и более горячим. Впрочем, бросим это. Ясно, что характер «понимания» этой абракадабры должен быть иным. И между таким подходом к фразе, каким он есть в современном естествознании, и таким, каким он был у схоластов, лежит большая пропасть. В то время надо всем довлело чисто эмоциональное, поэтическое восприятие, и, главное, слово жило отдельной, оторванной от реальности жизнью.

«Но тогда зачем вы нам обо всем этом рассказываете!» — воскликнет читатель.

По очень простой причине: аристотелианство живуче, и его приметы мы находим в современных лжеучениях. Более того, метод схоластического мышления легко усваивается невежественными людьми, и поэтому демонстрация его пустозвонной никчемности остается актуальной…

Но мы еще не закончили цитату.

«…Поэтому невозможно, чтобы одна и та же вещь была одновременно и двигателем и движимым; иначе говоря, невозможно, чтобы тело двигалось само по себе».

Итак, мы с легкостью доказали обратное тому, что есть в действительности. Основным законом природы как раз и является сформулированный И. Ньютоном закон, согласно которому равномерное и прямолинейное движение (движение по инерции) происходит само по себе.

Да, мощность аристотелевского метода рассуждения велика, что и говорить. Теперь остались пустяки, и мы доберемся с вами до господа бога.

«Поэтому если что-то пришло в движение, то его двигало другое. Но то, что привело в движение одно тело, движется и само, поэтому оно также нуждается в теле, которое его двигало, и это другое также, в свою очередь, нуждается в двигателе. Но это не может продолжаться до бесконечности…»

Я силюсь понять: почему не может? Что мешало последователям Аристотеля представить себе бесконечность? Дело тут не во времени, отделяющем нас от этого мыслителя. Ведь Демокрита бесконечность нисколько не пугала. Нет, здесь дело в том, что аристотелевско-томистское мышление способно создавать чувство душевной благости у невежественного человека с несравненно большей легкостью, чем мышление научное. Устраните громоздкую форму, запутанные фразы — и останутся утверждения, легко усваиваемые наивным мышлением: тепло, потому что много теплоты; тело движется, потому что его кто-то толкает; у всякой истории есть начало и конец и т. д. и т. п.

Я думаю, читателю уже ясно, что наличие бога мы уже доказали.

«Поэтому мы с необходимостью приходим к первому двигателю, под которым каждый и понимает Бога».

Ну как? Есть у вас, читатель, настроение знакомиться с другими доказательствами такого типа? У кого нет, переверните несколько следующих страниц, а мы с терпеливыми читателями продолжим чтение сочинений Фомы.

«Среди существ имеются некоторые, которые бывают больше или меньше хороши, правдивы, благородны и т. д., чем другие схожие существа. Но когда мы говорим про какое-то свойство больше или меньше, то мы имеем в виду, насколько близко это свойство чему-то максимальному. Так, если про вещь говорят — горячее, то это значит, что она ближе по своим свойствам к наиболее горячему. Так же точно на свете есть что-то наилучшее, что-то наиболее правдивое, а следовательно, и что-то наиболее сущее. Поэтому должно существовать нечто более совершенное, чем все существующее, во всех отношениях. Это и есть Бог».



С таким же успехом мы проведем следующее рассуждение. В мебельном магазине есть шкафы. Среди них мы видим самые красивые по отделке, самые лучшие по форме, наиболее совершенные по прочности. А раз так, то, значит, где-то должен стоять шкаф, который одновременно будет самый лучший и по цвету, и по форме, и по прочности. Можно отправляться в магазин проверять на шкафах томистскую логику.

Еще один аргумент Фомы.

«Тела, не имеющие знания, такие, как тела природы, действуют для достижения цели. Это очевидно из того, что они действуют всегда или почти всегда одинаково, чтобы результаты были наилучшими. Следовательно, они достигают конца не случайно, а предназначенное. Но поскольку эти тела сами не мыслят, то, значит, существует сознательное существо, которое направляет их к цели, и это существо мы называем Богом».

Типичное пустословие, основанное на игре со словом «цель». Надеюсь, что мои комментарии не нужны читателю. Больше примеров из Фомы Аквинского приводить не будем. Однако не могу удержаться, чтобы не выписать «великолепное» доказательство Ансельма (1022–1109 гг.). Прошу читателя сравнить его с нашей цитатой из произведения софиста Горгия. Итак, пожалуйста, сосредоточьтесь.

«Возможно представить себе существо, которое не может быть мыслимо несуществующим. Оно выше такого, которое можно мыслить несуществующим. Следовательно, если то существо, по отношению к которому нельзя себе представить высшего, может быть мыслимо несуществующим, то оно не является тем, по отношению к которому нельзя себе представить высшего. Но это непримиримое противоречие. Следовательно, вполне достоверно, что есть существо, по отношению к которому немыслимо существование высшего существа, и нельзя себе представить такое существо несуществующим, и это существо есть ты, наш господин, наш Бог».

Честное слово, это не насмешка. Так и написано. Более того, в книге, из которой я взял эту цитату, сказано, что доказательство Ансельма имело большое влияние на Декарта, Спинозу, Гегеля… Не знаю! Если это так, то тем более удивительно.

Разобраться в доказательстве Ансельма надо с некоторым напряжением мыслительных способностей. Юными схоластами оно, вероятно, выучивалось наизусть и декламировалось нараспев.

Итак, есть существо, которое нельзя себе мыслить несуществующим. (Ну что же, согласимся с этой посылкой. Например, самого себя мне как-то тяжело мыслить несуществующим.) Обозначим его буквой Б.

Далее говорится, что есть существа, которых можно мыслить несуществующими. И с этим согласимся. Скажем, можно мыслить несуществующей собаку с тремя хвостами. Обозначим это существо С.

Ансельм говорит: Б выше С. Что под этим понимается? Выше по росту, по значимости, по цене?.. Не очень ясно. Ну да ладно, пусть Б будет выше С во всех отношениях.

Впрочем, почему? А может быть, треххвостая собака выше?

Да, нельзя сказать, чтобы посылки доказываемой теоремы были очевидны.

Ну, а сама теорема?

Она вполне безупречна. Вот она: Б не может не существовать, поскольку это противоречит определению Б.

Я закончу главу, сказав несколько слов по поводу морального доказательства известного философа Иммануила Канта (1724–1804 гг.). Кант исходил из того, что моральный долг человека является его врожденным свойством.

Если бы это было так, если бы опыт показал, что высокая мораль не есть продукт воспитания, то это было бы сильным доводом в пользу существования господа бога. Но на самом деле ребенок — это чистая доска, и законы его поведения пишет на ней семья и общество, в которых ребенок растет.

Так что бога нет?

Никаких следов!

Как верить в бога в XX веке?

На этот вопрос отвечает в недавно увидевшей свет книге «Вера, разум и существование» профессор религии Колумбийского университета Джон Хатчисон. Это очень образованный мужчина. Список цитированной им литературы включает в себя произведения всех виднейших современных философов и естествоиспытателей, посвященных общим проблемам жизни на Земле и. во вселенной. Автор превосходно знаком со всеми возражениями современного атеизма и смело идет им навстречу. В легкой, занимательной и отчетливой форме он знакомит нас с той позицией, на которую вынуждены сейчас становиться просвещенные теологи.

Главная задача автора — показать, что между наукой и библейской верой нет никакого противоречия. Чтобы приблизиться к этой цели, Д. Хатчисону приходится прежде всего выразить сожаление о прошлых небольших недоразумениях: об обвинении Коперника Мартином Лютером, об осуждении Галилея святой инквизицией, об упорной защите текста библии по поводу сотворения мира, об отказе принять дарвиновскую теорию эволюции…

Оказывается, церковь совершила эти ошибки лишь по одной причине — она не сумела провести четкую линию, разделяющую науку и религию. Где ж проходит эта граница?



На это вы получаете ответ. Наука является основой (почти дословная цитата) традиционных знаний, ремесел и искусств каждодневной жизни. Она простирает свои руки от земледелия до навигации, от строительства до медицины. Наука систематизирует все наши знания о мире и передает их от поколения к поколению.

Неплохо, Что же остается на долю религии? Оказывается, это фундаментальная оценка культуры, воплощенная в мифах, ритуалах и этике. Кроме того, она включает в себя отношение человека и культуры к тому неизвестному, которое лежит за границей науки и научного контроля.

Если расшифровать это туманное заключение, то получится следующее: на долю религии остается пропаганда библейских мифов (это и есть фундаментальная оценка культуры, воплощенной и пр. и пр.) и пропаганда веры в бога (который и есть неизвестное, лежащее за границей науки). Впрочем, несколько ниже Хатчисон более ясен и говорит, что на долю религии остается определить, что такое хорошо и что такое плохо, а также оценивать реальный мир как целое.

Первое вполне понятно, а второе — типичное пустословие.

Итак, церковь борется лишь за одно — за признание права издания морального кодекса. Право же, ради столь простого вывода не стоило писать толстую книгу. Что же касается морального кодекса, то пастор прав в том, что этические суждения, являясь суждениями долженствования, не относятся к классу утверждений естествознания. Однако ему не хочется думать, что наука, и только она, способна разработать пути к достижению святой цели — сделать людей счастливыми.

Тяжело стало церкви воевать за монопольное право предписывать людям их правила поведения. Но трудности современных теологов этим не ограничиваются. Они отчетливо понимают, что церковь рухнет, если она не станет бороться за ритуалы и мифы, с помощью которых создаются религиозные традиции, позволяющие сплотить верующих около пастора. А так как библия не может быть принесена в жертву современной науке, то ей надлежит дать современный комментарий.

В одном из параграфов отчетливо излагаются взгляды на бога и человека, от которых отказаться нельзя. Новизны здесь нет. Есть бог, и он творит историю. Люди и нации находят смысл своего существования в исполнении воли божьей. Бог один, и представителей на Земле у него нет. Пути господни по-прежнему неисповедимы. Каждому человеку дано лишь чуть-чуть света, чтобы ему была ясна его роль в истории. Кроме того, ему дана вера, что некая скрытая от него цель у «истории имеется. Большего не дано. Приводится даже для ясности сопоставление роли человека в истории с ролью музыканта симфонического оркестра, который знает лишь свои ноты, но не партитуру симфонии.

Бог — творец и судья. Что касается акта творчества, то понимать его надо небуквально. Эволюция сама по себе, а божьи дела сами по себе. Допытываться, трудился ли бог над своим созданием три миллиарда лет или работа над превращением обезьяны в человека совершена в мгновение, — это неприлично и означает непонимание духа современной религии. Что же касается изгнания из рая, то оно произошло тогда, когда… человек возгордился и вообразил себя богом. Детали с Адамом, Евой и змием несущественны.

Пастор соглашается, что интеллигентного человека XX века не устрашишь приближением судного дня, Не верит, и баста. Автор сокрушается по этому поводу, и призывает верить в конец вещей, и пытается доказать, будто это можно совместить с наукой.



Что же касается взглядов на сущность человека, то они мало изменились. Для церкви человек сочетает в себе образ бога, образ творения бога и образ грешника. Оправданием этого утверждения является человеческая история. (Можно пойти автору навстречу и рассматривать сию краткую характеристику человека как некоторую поэтическую мысль.)

Вот и все, что нам смог предложить профессор Хатчисон. Скажем прямо — немного.

Физики показывают пример придирчивости

Перейдем теперь к другой теме. Речь пойдет об очень простых с виду утверждениях, касающихся самых различных событий, происходящих в мире.

Начнем с явных несуразностей. Сказать: его дом находится слева — значит ничего не сказать. Так же точно бессмысленно утверждение: это дерево видно под углом тридцать градусов. Ясно, эти фразы бессмысленны по той причине, что не указана реальная обстановка, для которой такие утверждения делаются. Если мы не укажем, по отношению к чему слева расположен дом и с какого места дерево видно под углом тридцать градусов, то наши утверждения будут лишены содержания — в жизни им ничего не соответствует.

Разумеется, сказанное не вызывает сомнения даже у самого наивного читателя. Но уже фразы «Камень падает по вертикали» или «Друзья встречались всегда на одном и том же месте» кажутся вполне осмысленными. И это происходит лишь по той причине, что говорящий молчаливо предполагает вполне определенную обстановку наблюдения этих явлений. Он, скажем, сидит перед своим домом на крылечке и все события отмечает с этой естественной позиции.

Однако физики с давних времен стали подчеркивать, что всякие суждения о движении и о месте в пространстве становятся осмысленными лишь тогда, когда будет указана система координат, по отношению к которой фиксируется покой или движение тела. Указывать на это обстоятельство совершенно необходимо. Если этого не делать, то люди, мучающие семь мудрецов вопросами, будут приставать к ним, желая выяснить: «А как двигался камень на самом деле?»

Так, камень, падающий по вертикали, с точки зрения земного наблюдателя, будет описывать криволинейную траекторию для наблюдателя, находящегося в движущемся поезде. Я не стану останавливаться на этих азах физики и отошлю забывчивого читателя к другой книге[1].

Уже в гимназии прошлого века учили, что движение представляется разным с разных точек зрения. Поэтому с чепуховыми рассуждениями, забывающими про невозможность описать движение, не указав систему отсчета, приходится сталкиваться довольно редко.

Но в XX веке физикам пришлось с недоверчивостью отнестись к утверждениям, которые на первый взгляд носят совершенно невинный характер. Казалось бы, что надо добавлять к фразе: «Событие А произошло одновременно с событием Б», или: «Событие А произошло на 10 секунд раньше события Б». Кажется, совершенно очевидно: в одно время так в одно время; раньше так раньше. Не зависят же такие суждения от того, где находится и что делает наблюдатель?!

Оказывается, зависят. И чтобы это доказать, Альберту Эйнштейну пришлось с исключительной придирчивостью отнестись к, казалось бы, элементарно простым и очевидным суждениям о времени.

Впервые в истории науки отчетливо прозвучало требование докапываться до смысла утверждения, выясняя, что же оно означало бы, будучи воплощенным в опыте.

Положим, в середине огромного вагона зажигается электрическая лампочка. Свет от нее падает на фотореле, установленные в передней и задней (по ходу и против хода движения) дверях вагона и автоматически их открывает (пример из книжки Л. Ландау и Ю. Румера, Что такое теория относительности). Реле отрегулированы так, чтобы двери открывались одновременно.

Ага, значит, можно говорить — одновременно.

Можно, но с добавлением — одновременно для наблюдателя в вагоне. А вот для наблюдателя, который находится на платформе, две двери откроются в разное время.

Арифметика несложная. Возьмем фантастические цифры, чтобы вычисления были более яркими. Длина вагона 5400000 километров, а скорость поезда, в котором и наш вагон, 240000 километров в секунду. В основе расчета лежит закон природы, установленный опытом Майкельсона: свет распространяется во все стороны с одинаковой скоростью 300000 километров в секунду, при этом скорость света одинакова по отношению к любому наблюдателю.

Для наблюдателя в вагоне время, которое затратит свет на то, чтобы добраться как до передней двери, так и до задней, равно 9 секундам (разделите 2700000 на 300000). Для наблюдателя на платформе скорость света та же самая. Но задняя дверь идет навстречу лучу. С ней свет встретится через 5 секунд (разделите те же 2700000 на сумму скоростей света и вагона). Напротив, луч догоняет переднюю дверь и доберется до нее через 45 секунд (делим ту же длину на разность скоростей света и вагона). Итак, передняя дверь откроется на 40 секунд позже задней.

Результат кажется поразительным. И все же он строгое следствие опытных фактов. Может быть, кто-либо из физиков до Эйнштейна приходил к такому выводу, но отворачивался от него, считая более вероятным посомневаться в опытах Майкельсона, нежели согласиться с выводом, противоречащим вере (именно вере, а не знанию) в абсолютность времени.

Эйнштейн преподнес естествоиспытателям первый урок правильного обращения с суждениями о мире. Утверждения имеют смысл лишь тогда, когда они сами или их следствия могут быть в принципе подвергнуты опытной проверке. Утверждение, что между событиями прошло столько-то секунд, может быть проверено не вообще, а лишь при указании расположения и движения наблюдателя.

Итак, строго говоря, сказать «прошло пять секунд» — значит ничего не сказать. Чтобы фраза была осмысленной, надо добавить: «…с точки зрения такого-то наблюдателя». Но все же с утверждениями о промежутках времени дело обстоит не совсем так, как с недоговоренными фразами (вроде: «Дерево видно под углом 30 градусов»), с которых мы начали этот раздел.

Недоговоренные фразы, в которых забыта относительность пространства (то есть необходимость указания, от какого места и в каком направлении отсчитываются расстояния), не несут никакой информации и полностью бесполезны.

Что же касается фразы «прошло пять секунд», то в житейской практике она имеет полный смысл. Ведь относительность промежутка времени мы способны заметить лишь в том случае, когда речь идет о явлениях, протекающих по отношению к наблюдателю со скоростями, близкими к скорости света.

Хотя время относительно, как и пространство, но при малых скоростях предположение об абсолютности времени никак не противоречит опыту.

Отсюда мораль: в утверждении об абсолютности времени заключена солидная доля истины. Лишь для быстрых движений начинает ощущаться ошибочность этого простого положения.

Мы уже повторяли много раз, что последующее развитие науки не отменяет закона природы, а может лишь ограничить область его применения. Если эти модели и гипотезы хорошо объясняют некий класс явлений, то нельзя безжалостно списывать их со счетов тогда, когда они окажутся беспомощными в описании более широкого класса явлений. Не следует шельмовать их обидными словами и тем более не стоит обвинять их авторов в глупости и ошибках. Раз модель явления приносит пользу при описании действительности, значит она содержит в себе элемент истины, то есть она, иными словами, в какой-то степени отражает мир.

Теория относительности ярким образом проиллюстрировала относительность истины и заблуждения. За этим первым уроком вскоре последовал и второй. Материалом для него послужила физика атома.

Картина строения атома была нарисована в первой четверти нашего века. В центре атома находится крошечное ядро. Около ядра движутся электроны. В каком-то смысле атом напоминает планетную систему. Физики иллюстрировали свои статьи наглядными рисунками, на которых ядра и электроны фигурировали в виде круглых телец. Зрительным образом электрона или ядра служила твердая горошинка.

Много особенностей в поведении вещества объясняла такая нехитрая модель. Ясно, что она содержала в себе долю истины. Но только долю, и, как оказалось позже, небольшую.

Представление об электронах как о горошинках было таким простым, таким ясным и наглядным, к нему так быстро привыкали, что нокаут, нанесенный этой модели открытием дифракции электронов, воспринялся очень болезненно.

Сейчас та ситуация в какой-то степени кажется странной. Сменой вех в понимании времени физики должны были быть подготовлены к необходимости сопрягать слова и дела. Описывать любое явление они должны были таким образом, чтобы их утверждения могли быть проверены на опыте в принципе, а значит, не должны были описывать детали в строении атома, будто атом ничем в принципе не отличается от сложного механизма, состоящего из рычагов и шарикоподшипников. А они это сделали. И в этом их просчет.

Конструктор может описать форму, размеры, вес, цвет и прочие свойства каждой детали своего детища. Но ведь заранее ясно, что полностью такая программа невыполнима для атома.

Если законен подход к атому как к любой машине, то почему бы не спросить: какого цвета электрон? Вопрос как будто правильно поставлен. Но на самом деле он бессмыслен. Дело в том, что цветность связана с движениями электрона. Следовательно, понятие цвета к электрону неприменимо. Говорить о цвете электрона столь же бессмысленно, как рассуждать о слаженности футбольной игры одного-единственного игрока, тренирующегося на поле.

Уже на этом примере становится ясно, что суждения, вполне содержательные по отношению к большим предметам, могут стать бессмысленными в отношении микрочастиц.

Казалось бы, вполне осмысленная фраза: «Электрон прошел через отверстие в экране в таком-то направлении и, проходя через отверстие, имел такую-то скорость».

До того как было обнаружено на опыте, что все частицы обладают волновыми и корпускулярными свойствами, ни у кого не возникло сомнения, что этими словами можно описывать поведение электрона с тем же успехом, как, скажем, поведение маленькой горошинки.

Но на рубеже второй четверти нашего века было показано, что поток электронов, проходящих через отверстия в экране, создает интерференционную картину так же, как и свет.

Это касается всех элементарных частиц. У более сложных и тяжелых частиц волновые свойства становятся тем менее заметными, чем больше их масса. Когда речь идет о больших молекулах, разговор на уровне горошинок становится оправданным.

Напомним, что интерференционные картины возникают лишь в волновых процессах и демонстрируют их в школе с помощью водяной ванны. Волны на воде складываются по простому закону: если в какую-нибудь точку обе волны приходят в фазе гребня, они усиливают друг друга, а если впадина одной волны накладывается на; гребень другой, то в этом месте будет ровная водяная поверхность. Впрочем, не будем описывать школьные уроки. Бросьте в пруд близко друг от друга два камня и изучайте законы сложения волн.

Поведение водяных волн превосходно моделирует интерференцию света или потока электронов. Представьте себе экран с двумя близкими отверстиями. Волна доходит до плоскости экрана, проникает сквозь отверстия, и за экраном отверстия сами становятся источниками круговых волн. На другом экране — приемнике — возникает картина из чередующихся темных и светлых полос. Светлые там, где волны усиливают друг друга, а темные в тех местах, куда они приходят в противоположных фазах.

С точки зрения волновых представлений все ясно, все как на ладони. Понятно и со светом — это поток электромагнитных волн, а поток электронов — это поток электронов (шариков, как мы условились). Если один электрон прошел через одно отверстие, а другой через другое, то вроде бы им не положено знать про поведение друг друга, и на экране они должны дать однотонную картину! А если они, так сказать, незнакомы, то как можно объяснить на корпускулярном языке такую согласованность в их отклонениях, которая приводит к закономерному чередованию темных и светлых полос? Ведь если одну диафрагму загородить, то интерференционная картина исчезнет! Значит, оттого, что мы мешаем электронам проходить через одну диафрагму» меняется характер их прохождения через вторую и, может быть, они сами меняются! А это уж ни в какие ворота не лезет.

Итак, нельзя объяснять интерференцию электронов, говоря об этих частицах как о горошинках. Но, с другой стороны, ведь можно же физическими приборами проследить за движением одной частички и выяснить, через какое из отверстий она прошла? Можно! А тогда получается, что и нельзя и можно говорить о частицах на корпускулярном языке. Парадокс?

Мы уже предупреждали читателя: если использовать слова и логику для рассуждения об опытных фактах, то такие противоречия не могут возникнуть. Парадоксы появляются тогда, когда мы выходим за рамки эксперимента.

Объяснить, в чем тут дело, удалось одному из величайших физиков нашего века, Нильсу Бору. Путем рассмотрения различных мысленных опытов Бор показал, что невозможно в принципе одновременно следить за траекторией частицы и наблюдать интерференционную картину. Если начнем следить за движением электрона — разрушим (размажем) интерференционную картину. Будем разглядывать чередование полос на экране — ничего не сможем сказать о том, как двигались электроны.

«Оказалось, — пишет Бор, — невозможно провести резкую границу между поведением атомных объектов самих по себе и их взаимодействием с измерительными приборами, которые определяют самые условия возникновения явлений».

Разговор об электроне как о горошинке оказался лишенным смысла. Мы не можем предложить в принципе такой опыт, который помог бы установить одновременно положение и скорость элементарной частицы. Таким образом, вопрос о том, чему равна скорость частицы, проходящей какую-то точку пространства, столь же бессмыслен, как и вопрос о том, кто ходит вниз головой — мы или наши антиподы.

Необходимо подчеркнуть, что речь идет вовсе не о незнании, а об отсутствии смысла. На отказе применять для электрона понятие траектории наука теряет столько же, сколько отказываясь от бога или от абсолютного пространства и времени, короче — от комбинаций любых слов, не имеющих отражения в реальной жизни.

Большой процент слушателей перебивает на этом месте лектора вопросом: «А как же частица движется, как она выглядит на самом деле?»

Хотя мы, по сути дела, уже разбирали этот вопрос, но повторим ответ, прибегнув к небольшой перефразировке.

Когда кондуктор объявляет: «Приехали, конечная остановка!» — то всегда найдется человек, который спросит: «А дальше вагон не пойдет?» Кондуктор терпеливо (а иногда и не очень) повторяет: «Не пойдет!»

Вопрос о том, как частица движется и как она выглядит, поставлен плохо. На такой вопрос нельзя ответить потому, что вопрос бессмыслен. Нельзя об элементарной, частице говорить как о горошине.

А как же о ней говорить?

Вот это уже превосходный вопрос, и на него исчерпывающим и подробным образом отвечает наука, называемая квантовой механикой. Оказывается, можно предложить для описания электронов особый язык, с помощью которого со стопроцентным успехом предсказывается результат эксперимента. Стоп! А как же быть с утверждением, что траекторию электрона предсказать нельзя? Нельзя, потому что ее нет, потому что это понятие лишено реального смысла? Значит ли это, что представление об электроне как о горошине есть полная глупость?

Здесь дело обстоит совершенно так же, как и с абсолютностью времени. Можно строго оговорить условия, при которых классический образ частицы как горошины, движущейся по осмысленной траектории, начинает выглядывать из тумана математических формул.

Эти условия формулирует «Принцип неопределенности Гейзенберга». В этой книге нет математических формул, и не стоит делать исключение и для этого принципа, который записывается всего лишь семью буквами латинского алфавита. Основное содержание его несложно — траектория частицы видна тем отчетливее, чем больше масса частицы. Молекула в этом смысле уже является классическим объектом, и о молекуле можно разговаривать на том же языке, что и о пылинках.

Правила языка квантовой механики для легчайших частиц, таких, как электроны, содержат в себе, например, следующие пункты. Фраза: «Электрон находится в данном месте» — имеет смысл. Но фраза — «Электрон находится в данном месте и имеет данную скорость» — лишена содержания.

Как видите, язык более сложный, чем для описания поведения горошинок. Не случайно квантовую механику не удается преподавать в школе. Хотя надо надеяться, что педагоги что-либо придумают. Очень было бы полезно.

Квантовая механика, так же как и теория относительности, учит нас придирчивости к языку, используемому для описания фактов. Если мы желаем избежать рениксы, то должны помнить, что утверждения о явлениях мира должны формулироваться так, чтобы в принципе была возможность их проверить.

Одновременно с этим мы еще и еще раз убеждаемся в том, что открытие новых законов природы не отменяет старые, а лишь ограничивает их области применения. Мы видим также, что упрощенные модели не являются стопроцентным заблуждением. Если они успешно применялись для описания части фактов, то, значит, в них содержится элемент истины.

Лжехимия

История науки богата заблуждениями, ложными теориями, открытием несуществующих явлений. Это естественно. Как уже говорилось, до известного периода развития науки заблуждения играют прогрессивную роль — заставляют думать, ставить новые опыты. В конечном счете истина торжествует. И тогда появляется опасность, что заблуждения и ошибки могут превратиться в лженауку. А это уже реникса.

Лженаука оперирует выдуманными фактами и сочиняет ложные теории для объяснения как выдуманных, так и реальных явлений.

Несколько условно лженауки можно разбить на две категории: такие, в основе которых лежат неверно интерпретируемые факты, — это лжефизика, лжехимия, лжебиология; и такие, в основе которых лежат выдуманные факты, — это астрология, хиромантия, парапсихология.

Между ними много общего. Путь к ложному объяснению всегда один и тот же; он заключается в приписывании словам мистического смысла с последующей беспардонной игрой этими словами. Различие же заключается в том, что ложные учения в действующем естествознании путаются под ногами и мешают развитию науки. Что же касается хиромантии или парапсихологии, то эти «учения» лежат в стороне от столбовой дороги науки и их вред ограничивается воспитанием наивной доверчивости и суеверий. Однако это совсем не мало, и мы отнесемся с одинаковым вниманием ко всем разновидностям рениксы.

Ложные учения опираются зачастую и на выдуманные факты. Однако в основном занимаются они облачением научных явлений в одежды из словесной шелухи. Поэтому в этой главе будет уместно рассмотреть в качестве примеров лжехимию и лжебиологию.

Но прежде чем перейти к конкретным вещам, надо сделать маленький экскурс в психологию исследователей, тех строителей лженауки, которые работают бок о бок с настоящими естествоиспытателями.

Почему эти люди пошли дорогой, которая неминуемо заканчивается провалом?

Рождение лженауки большей частью является следствием безграмотности и глупости. Но, вероятно, основную роль играет погоня за сенсацией, за славой. Дороги научные тернисты, продвижение по ним совершается медленно. Переоценка своих знаний и способностей, совмещенная с честолюбием, слепит разум. Отмахиваясь от противоречий, не считаясь с законами логики, исследователь (иногда уважаемый в своей области знаний) становится создателем ложных теорий, а сталкиваясь неверием и противодействием, идет на фальсификацию эксперимента, чтобы быть правым во что бы то ни стало. Дорогая цена! И результат деятельности в конечном счете всегда плачевный для лжеучения. Жизнь обмануть нельзя.

Стоит рассказать о нескольких грустных историях современных лжеучений лишь для одной цели — научиться узнавать фальшивые монеты. Примеры будут взяты из относительно недавнего прошлого. Полезнее заняться вытаскиванием сучков из своих глаз.

В начале пятидесятых годов имело место выступление в печати ряда серьезно заблуждавшихся ученых, особенный вред эти люди нанесли биологии, но немалый и химии, с которой мы и начнем.

Ко времени, о котором идет речь, общие принципы строения молекул были уже однозначно установлены. Было известно, что молекула построена из атомов, связанных в единое целое своими «внешними» электронами. Было ясно, что существует множество мыслимых способов создания устойчивой постройки из атомов. Молекула представляет собой такую «выгодную» систему, в которой атомам удобно находиться во вполне определенном пространственном расположении по отношению друг к другу, а внешним электронам удобно распределиться по атомам молекулы с какой-то определенной плотностью.

В принципе было очевидно, что если задаться числом атомов, их сортностью, то можно теоретически рассчитать, какие молекулы могут образоваться. Ведь уравнения квантовой механики, выражающие общий закон природы, которому подчиняются электроны и атомные ядра, были к тому времени хорошо известны и широко апробированы. Однако воплощение этой уверенности в дела не всегда было, к сожалению, возможным, ибо задача оказалась математически слишком сложной.

Настоящих естествоиспытателей это огорчало, но, конечно, не толкало на неверные шаги. Одни из них шли путем накопления фактов, ставя перед собой цель поиска эмпирических закономерностей, с помощью которых можно было бы предсказывать структуру и свойства химического соединения. Другие пытались найти упрощенные математические методы, при помощи которых удалось хотя бы в самых общих чертах предсказать структурные особенности молекулы.

И вот на этом фоне упорного и кропотливого труда выделяются лженаучные построения.

Какое впечатление производит, например, следующая цитата из книги Г. Челинцева, опубликованной в 1949 году?

«В соответствии с законами локализации орбит и связей, определяющими не только пространственно-силовое, но также и соединительно-химическое значение понятий орбит и связей, определяющими качественное различие во взаимоотношениях химически соединенных и несоединенных атомов и атомов или электронов и ядер, химический мир выглядит в классической теории не только как совокупность непрерывных в пространственно-силовых взаимоотношениях электронов и ядер, но также как совокупность прерывных в соединительно-химических отношениях электронов и ядер, атомов и атомов. В классической теории понятие химической частицы — атома, молекулы, иона и радикала — имеет не только значение устойчивого электронно-ядерного агрегата, обособленность которого определяется только количественными различиями в пространственно-силовых взаимоотношениях электронов и ядер, внутри агрегатов и между агрегатами, но имеет также значение химического индивидуума, обособленность которого определяется качественными различиями в соединительно-химических взаимоотношениях электронов и ядер, атомов и атомов, внутри индивидуумов и между индивидуумами. В классической теории частица рассматривается не только как совокупность непрерывно изменяющихся вместе с непрерывными изменениями пространственно-силовых взаимоотношений электронов и ядер, свойств веществ, но также как дискретная форма существования материи, как объективно реальная «вещь в себе», качественная специфичность которой определяется прерывностью изменений соединительно-химических взаимоотношений электронов и ядер, атомов и атомов в реакциях».

Пожалуй, достаточно. Параграф, из которого взята цитата, оканчивается фразой: «В классической теории выражено диалектико-материалистическое воззрение в химии». Так что, мол, дорогие читатели, имейте в виду, нападете на меня, значит, оскорбите Маркса. Да, не очень-то благовидная спекуляция.

Но мы все-таки рискнем провести жирную линию раздела между классиками марксизма и нашим автором и вчитаемся в этот своего рода шедевр.

Конечно, это незаурядный отрывок из сочинений такого рода. Но тем не менее это характерный отрывок, и поэтому мы предложили его вниманию читателей.

Он написан совсем не для того, чтобы вы вдумывались в содержание каждой фразы, чтобы разбирались в последовательности слов. Совсем нет, цель этого творения — создать у читателя своего рода сумеречное состояние души, убаюкать его повторяющимися словами и сочетаниями слов. Пожалуй, отрывок этот надо не читать, а декламировать или даже петь!

На сочинение естествоиспытателя это совсем непохоже, но на заклинание магов это смахивает, и очень даже. Тот же стиль, та же вещательная манера. Аргументации здесь нет, и она тут неуместна так же, как и в кабалистическом таинстве.



Это не значит, что такой поэтический характер имеет всякая лженаука. Мы увидим дальше, что здесь имеется богатое разнообразие. Но сейчас вернемся к приведенному отрывку.

Вы уловили, что речь идет о классической теории? Пусть это вас не смущает.

Слово «классическая» употребляется здесь в смысле «правильная», «истинная», иными словами — теория автора.

Автор все же сообщил нам в этой своеобразной форме некоторые исходные положения своих воззрений. Не станем обращать внимание на то, что он выдает их за диалектико-материалистические. Для чего он это делает, ясно младенцу, а то, что его слова никакой не диалектический материализм, а чистейшая реникса, — это мы и демонстрируем.

Попробуем выудить взгляды автора из словесных переливов. Из цитаты ясно, что сведений о расположении и взаимодействии электронов и ядер (пространственно-силовые взаимоотношения — в терминологии автора) недостаточно для того, чтобы характеризовать атом или молекулу.

Но ведь данные о силах взаимодействия между электроном и атомным ядром позволяют с поразительной точностью рассчитать спектр излучения атома водорода! Но ведь вся квантовая механика построена на предположении, что эти данные исчерпывают проблему! Но ведь уравнения квантовой механики подтверждаются всем опытом современного естествознания!

Значит, утверждение автора находится в вопиющем противоречии с реальной действительностью.

Это нисколько не волнует открывателя новых истин. Факты не лезут в теорию? Тем хуже для фактов! Его теория напрочь зачеркивает приобретения науки. Вот вам вторая особенность всякой лженауки. И все же нам интересно (любопытство не порок), что же еще характеризует молекулу, кроме тех сведений, которыми довольствуется физика. Автор отвечает: «…соединительно-химические взаимоотношения». А что это такое? Ответа нет.

Как это похоже на аристотелевский «виртус мовенс», на божественную квинтэссенцию, на дьявольское наваждение…

Мистика слова — непременный признак лженауки. Истина скрыта в слове. «Сначала было слово…»

Но ведь слова придуманы человеком, чтобы описывать события. Слово — это просто название предмета, действия… Нет, автор лженаучной теории это не приемлет. Для него слово — ключ к разгадке тайн природы.

«Соединительно-химические взаимоотношения…» Значит, так: две молекулы могут быть совершенно одинаково построены, могут состоять из одних и тех же атомов, расположенных на одних и тех же расстояниях друг от друга, и тем не менее могут оказаться разными за счет этих самых «соединительно-химических взаимоотношений».

Нетрудно сообразить, что введение в «теорию» некоего мистического фактора, который не может себя проявить, дает неограниченные возможности для «объяснения» любых явлений. Распоряжаясь «соединительно-химическими взаимоотношениями» по своему вкусу, Г. Челинцев никогда не встретится с трудностями при трактовке химического явления. Для лжеученого нет ничего непонятного, неясного. Его методике рассуждения доступны все тайны природы.

Чем более общо сформулирована лжетеория, тем ее труднее опровергнуть. Дело обстоит совершенно так же, как и в религии. Вы говорите: «Бога нет», а я говорю: «Бог есть!» Вы говорите: «Докажите, что он есть», а я говорю: «Докажите, что его нет». Вы говорите: «Не нуждаюсь в этой гипотезе», а я говорю: «Ведь вы же не можете объяснить всех явлений в природе, а я могу».

И правда, с помощью бога без труда объясняется все, что угодно. Совершенно так же любое химическое явление, ставящее в тупик серьезного исследователя, без труда «объясняется» в терминах «химически-соединительных», то есть, простите, «соединительно-химических взаимоотношений».

Но большей частью автор подобной теории не останавливается на вещании общих идей. Ему хочется их конкретизировать. Действительно, если этого не сделать, то теории не будет, не напишешь не только книги, но и статьи. Конечно, можно повторять в нескольких вариантах одну и ту же «мысль», как это сделал автор в приведенном нами абзаце, но все же таким способом больше одной-двух страниц не натянешь.

Но конкретизация лжетеории становится и куда более уязвимой. Так, уточняя свои воззрения, все тот же автор говорит:

«…Каждая связь локализована между двумя атомами и соответственно означает не только пространственно-силовое, но и соединительно-химическое взаимодействие этих атомов; согласно тем же представлениям каждый электрон находится в одном из двух атомов, или иначе — каждая электронная орбита локализована в одном или двух атомах, и соответственно орбита означает не только пространственно-силовое, но также соединительно-химическое взаимодействие электронов и ядер».

Обратим внимание на железную логику рассуждений. Постулат — «орбита локализована в одном или двух атомах»; следствие — «орбита означает соединительно-химическое взаимодействие»! Почему факт, который сам по себе мог бы быть и верным, является логической посылкой, из которой следует наличие мистической связи? Вы не понимаете этого, и никто не поймет этого, поскольку логика построена по принципу: «В огороде бузина, а в Киеве дядька».

Но замечание о логике — это походя. Мы хотели обратить внимание на то, что автор поставил себя в невыгодное положение, придав своим воззрениям кое-какие конкретные черты. Челинцев утверждает, что электрон принадлежит одному или двум атомам, то есть электрон локализован. А вот это утверждение уже можно проверить на опыте. Может быть, эта проверка еще не проведена? Совсем напротив — у естествознания ко времени обнародования этой теории было множество доказательств полного противоречия утверждения о локализации электрона с опытными данными. Путешествие электрона по многим атомам молекулы доказано бесспорно измерениями магнитной восприимчивости ароматических молекул, доказано тонким расщеплением спектров электронного парамагнитного резонанса, доказано измерениями электропроводности графита и множеством других фактов, составляющих стройную схему современных знаний о структуре вещества.

Наш автор не знает и не хочет знать эти факты. Ему жни представляются ничтожными недоразумениями. Он отмахивается от назойливых вопросов, как от надоедливой мухи, говоря примерно следующее: «Сами в этом разбирайтесь. Я вам предлагаю величественную теорию химического движения. А уж согласовывать ее со всякими пустяками — это не мое дело».

Грустно все это и досадно. Досадно то, что лженаучная болтовня может произвести впечатление на людей, еще далеких от науки. Досадно то, что такой «деятель» может портить нервы и отнимать время у людей, занимающихся делом. И уж не только досадно, а очень «вредно, когда автор лжетеорий приобретает возможность влиять на ход той или иной науки. В химии так было в незначительной степени, но так было в биологии.

Лжебиология

Вред от лженауки, «мирно» занимающейся своим делом, хотя и велик, но не оказывает существенного влияния на развитие науки. В этом отношении хиромантию можно считать относительно безобидным занятием и, во всяком случае, не влияющим на развитие цивилизации.

Этого, увы, нельзя сказать о псевдонауке, пытающейся утвердить свои истины не убеждением и доказательностью, а администрированием. Поскольку фальшивое учение отрицает завоевания естествознания, то его становление неминуемо связано с некоторым торможением развития науки, с воспитанием в учебных заведениях безграмотных людей.

Атака лжехимиков на науку, как уже сказано, не имела прямого успеха. Тем не менее их демагогические приемы сказались на том, что целые направления научных исследований оказались покинутыми.

Серьезное положение создалось в биологии, где командные высоты заняла группа людей во главе с академиком Т. Лысенко.

На примере его выступлений можно ознакомить читателя со многими характерными чертами методов борьбы с наукой.

Вот как начиналось «опровержение» генетики в речи Лысенко, произнесенной 31 июля 1948 года на сессии ВАСХНИЛ:

«Материалистическая теория развития живой природы немыслима без признания необходимости наследственности приобретаемых организмом в определенных условиях его жизни индивидуальных отличий, немыслима без признания наследования приобретаемых свойств».

Мысль выражена нельзя сказать чтобы очень ясно, но, зная другие высказывания автора, мы можем оказаться в стане идеологических врагов, если засомневаемся в том, что потомки цирковой лошади родятся со способностью танцевать вальс.

А почему, собственно говоря, только такое признание ведет нас в стан материализма?

Чего уж тут спрашивать: сказано — значит, верно. Но продолжим цитату:

«Вейсман же предпринял попытку опровергнуть это материалистическое положение… Отвергая наследственность приобретаемых качеств, Вейсман измыслил особое наследственное вещество, заявляя, что следует «искать наследственное вещество в ядре» и «что искомый носитель наследственности заключается в веществе хромосом», содержащих зачатки, каждый из которых «определяет определенную часть организма в ее появлении в окончательной форме».

И далее в форме обвинительного акта продолжается это «изложение» идей ученого, его гипотез, сформулированных на основе богатейшего опыта тогдашней биологии, его выводов, которые подтверждались непосредственными физико-химическими исследованиями в последние десятилетия.



Хотелось бы подчеркнуть, что, хотя роль носителя наследственности — молекулы ДНК — и генетического кода, с помощью которого передаются наследственные признаки, была в 1948 году не вполне очевидна, данных, блестяще и неоспоримо подтверждавших теорию Вейсмана, Менделя, Моргана, было уже тогда столько, что гипотезы давно уже звучали как законы природы.

Как уже не раз повторялось, нападки на законы естествознания не производят на не занимающегося наукой человека впечатления чепухи. Поэтому можно было Вы не удивляться популярности псевдонауки среди несведущих людей, если бы она ограничивалась атаками только на общие принципы науки.

Но безграмотные утверждения касались частностей и резали слух любого мало-мальски разбирающегося в этом человека. С точки зрения Т. Лысенко и его «школы», один биологический вид может превращаться самопроизвольно в другой вид.

Где-то в начале этой книги приводилось как пример замаскированной чепухи утверждение, что люди могут рожать ослов. Но Т. Лысенко говорил, что кукушка появляется из яиц пеночки, а из пшеницы может появиться овес и рожь. А это ничуть не лучше.

Удивительным является также не то, что такой «ученый» мог долгое время пропагандировать свои взгляды, а то, что, несмотря на явную вздорность суждений, он имел достаточное число искренних последователей (хотя, разумеется, сподвижников, которым были решительно безразличны научные истины и которые выбирали лидера по признаку силы, было значительно больше).

Теперь познакомимся с самими рассуждениями, так сказать, обосновывающими «учение». Читайте и сравнивайте с примерами рассуждений софистов, с игрой слов средневековых схоластов. Вы не найдете существенных различий.

Начнем с выдержки из статьи Т. Лысенко «Теоретические основы направленного изменения наследственности сельскохозяйственных растений». Время издания — январь 1963 года.

Параграф о сущности наследственности начинается так:

«Условия внешней среды являются ведущими в развитии органического мира. Из условий внешней среды впервые возникло живое тело, и дальше живые тела строят себе подобных соответствующих условиям внешней среды. Поэтому живое тело представляет собой единство тела и соответствующих условий внешней среды. Это единство заключается в ассимиляции, в уподоблении условий внешней среды данному телу. Причем под внешним нужно понимать то, что ассимилируется, а под внутренним, то есть телом, то, что ассимилирует. В организме каждая частица живого тела является внутренним для себя и внешним для других частиц организма. Поэтому ассимиляция всегда связана с диссимиляцией. Обмен веществ в организме идет через ассимиляцию и диссимиляцию. Источником веществ, которые при посредстве жизнеспособного тела превращаются в живое, служит внешняя среда».



Есть ли здесь что-нибудь, кроме игры в слова? Разумеется, нет. Приведенный абзац есть типичная комбинация бессмыслицы с пустословием, столь характерная для глубокомысленных сочинений софистов.

Что значит «из условий внешней среды впервые возникло живое тело»? Условия внешней среды — это космическая радиация, поток тепла, неорганическое окружение. Так, что ли? А что такое живое тело? Имеется в виду хлебное зерно, насекомое или белковая молекула? Да нет. Мы не так ставим вопрос. Подобный строй мышления несвойствен подобным авторам. Он слишком конкретен, и на этом пути не построишь дворец чепухи. Автор, без сомнения, имеет в виду Живое с большой буквы. Следовательно, рассматриваемая фраза имеет лишь следующий совершенно тривиальный смысл — сначала Живого не было, а потом так уж сложились дела на Земле, что оно возникло.

Продвинемся еще немного вперед через лес слов: «…и дальше живые тела строят себе подобных из соответствующих условий внешней среды». «Дальше» — это значит и сейчас. Если этой фразой нам хотят сказать, что без пищи животное и растение не появятся на свет божий, то с этим можно согласиться немедленно и поблагодарить автора за ценную мысль. Если же здесь более глубокий смысл, то есть желание подчеркнуть первенствующую роль среды в создании каждого нового поколения, то это неверно.

Следующая фраза о том, что «живое тело представляет собой единство тела и соответствующих условий», построена так, что ей вообще нельзя сопоставить что-либо реальное. Так же точно совершенно бессмысленным является и следующее за этим пояснение: «Это единство заключается в ассимиляции, в уподоблении условий среды данному телу». Что значит уподобить условия телу? Понять нельзя, так как понимать нечего. Конец параграфа так же бессодержателен, как и его начало.

«Вообще и живые и неживые тела находятся в известных отношениях к окружающей их среде. Однако взаимоотношения организмов с внешней средой принципиально отличны от взаимоотношений неживых тел с той же средой. Главное отличие состоит в том, что взаимодействие неживых тел с окружающей средой не является условием их сохранения, наоборот — это условие уничтожения их как таковых. Например, чем лучше изолировано какое-нибудь неживое тело от воздействия кислорода, влаги, температуры и т. д., тем дольше оно остается тем, что оно есть».

Да, глубокие мысли. Вчитайтесь, и вы усвоите великие истины. Масло тухнет, а сырые бревна гниют потому, что им погода не подходит; желаете масло сохранить подольше — ставьте его в холодильник… Не разглядишь сразу пустословия. А видеть надо, и учить этому надо в школе.

Абзацы, подобные вышеприведенному, чередуются с истинами совершенно отчетливыми и конкретными, но… противоречащими науке. Например:

«Отрицать порождение в соответствующих условиях пшеницей ржи — это значит противоречить действительности. Отрицать, что пшеница в соответствующих условиях порождает отдельные зерна ржи, которые потом вырастают и вытесняют пшеницу, — это значит отворачиваться от жизни, от практики».

Ложность этого заключения, опровергающего твердо установленные законы природы, может быть продемонстрирована лишь в чистых лабораторных условиях, исключающих засоренность посеянного зерна. В кругу лиц, далеких от науки, бессмысленность всего этого не очевидна, и «открытие» позволяет автору вербовать новых соратников, восхищенных революционными выводами.

Превращение пшеницы в рожь является следствием общего «закона», который формулируется В статье Т. Лысенко многократно, но с помощью не слишком сильно отличающихся словосочетаний.

«Живое тело с новыми наследственными свойствами возникает в старом взамен его старой структуры. В общем новое возникает в старом, а не из старого».

Последнее утверждение, видимо, очень важно, так как оно подчеркнуто автором. Но как понять сказанное? Если новое возникло взамен, то, значит, из старого. А нас предупреждают не «из», а «в».

В общем понять, куда делось старое после того, как образовалось новое, увы, невозможно, ибо далее говорится:

«Новое живое тело возникает в старом живом из веществ, вырабатываемых этим же старым веществом».

Ну, пожалуй что, хватит. Из этих примеров читателю должно стать ясным лишь одно, что понимание в научном смысле этого слова подобных произведений невозможно в принципе, ибо слова используются для сообщения читателю либо голословных и неверных утверждений, либо для провозглашения «истин», носящих мистический, религиозный смысл.

После 1948 года было опубликовано несколько безграмотных произведений. В 1949 году в свет выходит книга заведующего отделом биохимии Всесоюзного института экспериментальной ветеринарии Г. Бошьяна.

Вот как подаются дела автора в предисловии, написанном директором института:

«Приводимые в книге факты побуждают коренным образом пересмотреть традиционные научные представления об автономности фильтрующихся вирусов в многообразном мире микроорганизмов, о границах устойчивости, жизни и размножении микробов, о природе вакцин, иммунных сывороток, бактерийных аллергенов, бактериофага и антибиотиков, а также о природе иммунитета к инфекционным заболеваниям.

Открытие автором закономерности превращения вирусов в визуальную бактерийную форму, а также превращения вирусов и бактерий в кристаллическую форму, способную при изменении условий к дальнейшей вегетации, означает подлинную революцию не только в микробиологии, но и во многих других областях биологической науки».

Правильно пишет директор. Какая уж там революция! Это слово мизерно по сравнению с открытиями Г. Бошьяна. Ведь речь идет о том, что человек научился превращать живое в неживое и наоборот — кристаллы в микробы и микробы в кристаллы. Все естествознание зачеркнуто недрогнувшей рукой. Вот какую книгу представляют вниманию читателя.

Графики, таблицы, фотографии, описания опытов: что и говорить, книга серьезная… А может, несерьезная? Может быть, все-таки враки? Может быть, Г. Бошьян — неграмотный работник?

Не знаю, приходили ли такие мысли в голову людям, приложившим руку к изданию этой книги. Может быть, и нет. Но я надеюсь, что нашим читателям уже не надо доказывать, что за таким предисловием последует чистейшая реникса.

Нет ни одного самого великого в науке сочинения, которое зачеркивало бы то, что создавалось кропотливым трудом армии ученых предыдущих поколений. Приобретения науки — суть ее завоевания навечно. А новые открытия — это проникновение в те края, куда еще не простирались рука и мозг исследователя!

Но эту мысль мы уже сказали раз пять!

И еще стоит повторить. Если все, что западет в сознание читателя, — это понимание того, что новое в науке никогда не отрицает старого, а лишь, очертив его границы, расширяет область познанного, я буду уже удовлетворен. Это сознание — верный щит против лженауки.


* * *

Как-то в конце сороковых годов мне с группой коллег-физиков пришлось направляться на научное заседание, которое должно было состояться в одной из комнат Политехнического музея. У главного входа мы увидели довольно много людей. К нам без конца обращались с вопросом: «Нет ли лишнего билетика?» Заверив контролера, что идем не в помещение лектория, мы проникли в холл музея и стали робко пробираться к комнате, где должно было состояться наше заседание. Зал лектория был переполнен, сидели не только на скамьях, но и на полу — видимо, много народу пробралось и без билетов.

— Что здесь происходит? — спросил кто-то из нас.

— Доклад О. Лепешинской.

Мы переглянулись с чувством неловкости и ускорили шаги.

Только Г. Ландсберг сказал тихо, как бы про себя:

— Бог мой, какой позор.

Всем нам было известно, что О. Лепешинская «открыла» зарождение клетки из желтка. Все мы нисколько не сомневались, что речь идет о неряшливых опытах, выдаваемых за великое открытие. Большинство из нас сталкивалось не раз с произведениями лжеученых в виде статей, присланных в журнал, или докладных записок, адресованных правительству. В том, что время от времени появляются лица, претендующие на роль ниспровергателей завоеваний науки, не было ничего неожиданного и удивительного.

Тяжелым и горьким было то, что О. Лепешинская получила трибуну для пропаганды своих откровений перед беззащитной аудиторией.

Действительно, если человеку незнакомы основные положения настоящей науки, то как он может отличить правду от лжи? Ему демонстрируют фотографии, рассказывают о проведенных опытах, подкрепляют свои выводы ссылками на авторитеты. Если же учесть еще присущую многим людям любовь к сенсациям, то станет очевидным, сколь нетрудно создать условия, подходящие для пропаганды лженауки.

С «открытием» О. Лепешинской можно познакомиться по ее монографии, написанной на 300 страницах.

И оно действительно «революционно»! Им (открытием) зачеркивается вся органическая эволюция, уничтожена на корню вся эмбриология. Автор «показала» возможность образования клетки не путем деления клетки, а непосредственно из протоплазматической массы. При этом то, что природа научилась делать за миллиарды лет, О. Лепешинская осуществляет менее чем за два часа.

Это открытие носит столь невероятный характер, что в иных условиях оно не привлекло бы внимания, от него просто отмахнулись бы.

Читателю может показаться, что для категорически отрицательного суждения об этом «открытии» надо достаточно разбираться в биологии. Право же, нет.

Книга, подобная монографии О. Лепешинской, резко отличается от десятков и сотен тысяч настоящих научных сочинений, заполняющих библиотечные стеллажи.

Каждый деятель науки, предлагающий новую теорию, рассказывающий о своих достижениях, прежде всего самым тщательным образом устанавливает преемственность нового от старого. В любой монографии читатель найдет, как правило, сотни и тысячи ссылок на предыдущие исследования, которые послужили для автора нового отправной позицией, исходным пунктом путешествия в неоткрытое. Автор больше всего озабочен тем, чтобы показать, что все проверенное жизнью находится в полном согласии с новыми идеями и гипотезами; он прежде всего стремится ясным штрихом очертить ту область знания, которая являлась до его исследований белым пятном, и показать, что на границах со старым, с ранее известным его исследования приводят к тем же результатам, которые были известны ранее.

Еще и еще раз повторим: никогда настоящая наука не устанет подчеркивать и отмечать свою преемственность, свою связь с предшественниками. Никогда новые открытия не зачеркивают фактических приобретений естествознания. Научные факты не отменяются дальнейшим развитием науки.

Если только мы не встречаем этих специфических черт истинного знания в той или иной книге, а, напротив, наталкиваемся на ниспровержение основ, на огульное зачеркивание научного творчества сотен и тысяч ученых, мы должны сразу насторожиться: один из основных признаков рениксы налицо.

Даже слабо образованный читатель при беглом перелистывании книги О. Лепешинской тут же увидит, что этот признак присутствует в ее работе абсолютно отчетливо: если права О. Лепешинская, то надо пересмотреть заново все законы эмбриологии.

Идем далее. Ни в одном сочинении, принадлежащем перу хотя бы самого крупного деятеля науки, мы не встретимся с самовосхвалением, с саморекламой. Ученый создал новую теорию. Он отметит ее хорошее согласие с фактами. И все. Больше говорить он ничего не станет. Насколько хорошей получилась теория, пусть судит сам читатель.

Напротив, нескромность есть неотъемлемое свойство рениксы. Это и понятно. Только криком и истерикой лжеученый может рассчитывать обратить на себя внимание. И этот признак обнаруживается отчетливо в сочинении О. Лепешинской. Вот пожалуйста:

«Наши теоретические выводы дают совершенно новые объяснения… Теоретическое значение наши работы имеют и в том отношении, что они помогают окончательному разгрому реакционного вейсманизма, являющегося основой расизма и прочих изуверских фашистских измышлений… Наши работы имеют как большое теоретическое, так и практическое значение… Целый забытый участок входит в науку… Наше учение о происхождении клетки находится не только в согласии с учением Дарвина и дальнейшим его творческим развитием Мичуриным и Лысенко, но и является его дополнением, показывающим процесс развития клетки из живого вещества…»

Читатель может мне поверить — подобных фраз нет и быть не может в сочинениях настоящего ученого.

Но, вероятно, все же источником самого резкого запаха в букете рениксы является схоластика. Если вы усвоили приметы такого мышления, то обнаружите их в книге О. Лепешинской и смело отмахнетесь от «революционных» открытий даже при слабом знакомстве с биологией.

Приведем цитату:

«Если целый ряд ученых (имеются в виду Лепешинская, Лысенко и т. д.) утверждает, что не клетка есть последний морфологический элемент, способный к жизнедеятельности, а самая мельчайшая частица живой массы является живой, то где тот предел, когда можно сказать, что вот эта мельчайшая частица такова, что не способна к проявлению жизненных свойств?

Этого сказать нельзя, а потому, идя логическим путем, мы должны прийти к признанию существования живых молекул».

Вы видите, как все просто. Есть молекулы мертвые, а есть молекулы живые. Найдено слово — и все в порядке. Чего ж тут не понимать, что такое живое вещество: это вещество, построенное из живых молекул.

Еще Мольер посмеивался, говоря: «Наука объяснила, почему опиум заставляет спать. Дело в том, что в нем заключена снотворная сила».

Я перечислил несколько примет рениксы, которые заставляют нас насторожиться, если мы обнаруживаем их в научном сочинении. Девяносто девять шансов из ста, что примет вполне достаточно, чтобы с неудовольствием и досадой отложить такое сочинение в сторону. Однако, разумеется, во всех случаях без исключения окончательным судьей является опыт. К сожалению, иногда приходится тратить время на то, чтобы экспериментальным путем опровергнуть рениксу. Исследование О. Лепешинской наделало столько шума, что много дельных людей теряли время и нервы, чтобы показать грязь и неряшливость ее опытов.

Сейчас радостно сознавать, что это позади. Но забывать историю не следует. Напротив, всегда надо стараться понять, почему так случилось. Как могли в середине XX века пользоваться успехом и поддержкой схоластические бредни? Мне трудно дать исчерпывающий ответ на этот вопрос. Вероятно, с большим успехом это сделают историки.

Я сам был свидетелем такой сцены. В доме отдыха группа физиков и математиков беседовала о задаче создания устройства, моделирующего условные рефлексы. Обсуждались технические детали, ибо задача была близка к практическому завершению. Неподалеку сидел молодой человек, напряженно прислушивающийся к разговору. Вдруг он вмешался: «То, что вы говорите, невозможно. Это противоречит нашей философии».

Вывод фактов из рассуждений был на вооружении большинства философов, начиная от Аристотеля. Как получилось, что линия Платона, Гегеля, Бергсона, пытавшихся обосновывать законы жизни, оперируя общими идеями «души», «абсолюта» или «витальной силы», где-то перекрестилась с линиями рассуждения некоторых наших философов, я тоже понять не могу. Ведь кажется совершенно очевидным, что Маркс в политической экономии и Эйнштейн в физике показали с полной отчетливостью, что истоки ошибок философов и заблуждений ученых как раз и заключаются в отрыве теории от практики, в непонимании того, что мышление нельзя рассматривать в отрыве от бытия и что словам должны соответствовать дела.

Значит, одной из причин, позволивших рениксе цвести в биологии и химии в продолжение нескольких лет, является забвение тех основных принципов познания действительности, на которых базируются марксизм и современное естествознание.

Загрузка...