Часть пятая.

Явление пятое. О неожиданных союзниках, клятых заданиях и германском языке.

Дождавшись, когда герцог Блядская рожа вызовет клятых стражников, и когда уведут сиятельного графа в темницу, и когда герцог выпроводит своих гостей через тайный ход, я мышкой скользнул из своего укрытия и бегом бросился к выходу из жилого дома. Сердце мое уходило в пятки, а душа почти покидала тело, когда во тьме мне чудились голоса и погоня. Лишь в шатре я дал волю отдыху и мыслям, терзающим мою голову подобно жестоким эринниям. Но размышлял я недолго, ибо усталость и жуткий бег взяли свое, повергнув меня в пучины беспокойного сна, где блядско-розовый герцог де Кант-Куи дергал за мудя моего господина раскаленными щипцами и сладко смеялся, когда тот начинал корчиться от боли.

Пробудил меня ото сна клятый петух-глашатай, безжалостно тряся за плечо. Но стоило мне открыть один глаз, как пернатый человек в красных доспехах мигом отпрыгнул в сторону и достал из ножен красный кинжал, на что я вылупил глаза и придал им несравненный блеск наивности. Петух на это купился и, нехотя, убрал острую шпору, после чего ткнул пальцем в сторону моих штанов, лежащих на стуле, как и пять писем от Беатрис, к чтению которых я еще не приступал.

- Оставь меня, пернатый куроёб, - бессильно сказал я, сладко потягиваясь в кровати.

- Вставай, оруженосец. Тебя желает видеть Её милость, - перебил меня петух, заставив блеск наивности усилиться стократно.

- Меня? – переспросил я.

- Тебя, - подтвердил петух и добавил. – Немедля.

- Я спал всю ночь и все равно не выспался, - ответил я, зевая и стараясь выбить петуха из равновесия зевком, но пернатая сволочь выспалась куда лучше меня и поэтому на хитрость не повелась обрыдлым ликом.

- Твое право, - равнодушно бросил петух. – Тогда я со стражей вернусь и тебя доставят в цепях и избитым.

- Никшни, крикливая рожа, - грубо перебил его я и, вздохнув, поднялся с кровати, явив петуху свою мужественность. Пернатый смущенно отвернулся, пока я одеваюсь, и не мог увидеть, как я прячу за пазуху подаренный мавром кинжал. – Веди меня, мерзостное семя василиска, и пусть черти тебя в жопу покарают херами ледяными и вобью тебе туда с дюжину тухлых яиц.

Петух, будучи послушным слугой, отвел меня прямиком в тронный зал, где помимо сиятельного графа, все еще страдающего от жесточайшего похмелья и с мешками под глазами, находилась королева, герцог Блядская рожа, знакомый мне кастелян Жори и худенькая Софи, стоящая на две ступени ниже королевы. Остальных я не знал, да и знать не желал. Моя свобода и свобода сиятельного идиота, любящего свиной рубец, зависели от моего филигранного вранья.

- Знаешь ли ты, оруженосец, зачем тебя сюда вызвали? – манерно спросил герцог де Кант-Куи. Естественно знал, едрить его лысый и бородатый череп. Но ответил я по-другому.

- Никак нет, светлейший герцог. Как вы вчера велели, я передал господину ваш приказ, а после занялся чисткой оружья, доспехов, шатра от зловонных баребух, и готовкой луковой похлебки. А когда сиятельный граф ушел на встречу с вами, я спать лег, ибо устал и Морфей мне прямо в мозг свою пыльцу засыпал. Ваш петухан меня и разбудил. Неужели светлейший граф опять фонтаном рвоты кого-то обесчестил? Похлебка свежая была, я сам тому свидетель.

- Отвечай на вопросы, дитя, - подала голос королева, слабо улыбнувшись моим речам. Я тут же в нее влюбился, ибо голос у нее был под стать внешности. Красивый, вежливый и холодный. – Жизнь твоего господина зависит от ответов на них.

- Да, Ваша милость, - я поклонился королеве и обратил свой наивный взор на герцога Блядскую рожу. – Чистую правду я сказал. Именно так. И не иначе. Могу я узнать, в чем виновен светлейший граф?

- Он обвиняется в том, что замыслил страшное богохульство в отношении Её величества, - преувеличенно серьезно ответил герцог. – Он вознамерился отнять Её жизнь, оруженосец.

- Кто? Старый? – наивно удивился я.

- Он самый. Сиятельный, пока что, граф Арне де Дариан.

- Полно вам, милорд, - натужно рассмеялся я. – Господин и жизнь мухи отнять не сможет, ибо пока руку поднимет, запыхается и устанет, а потом с приступом ляжет и лужу под себя напустит.

- Вчера на турнире он не выглядел таким слабым, - сладко улыбнулся герцог, а мне захотелось харкнуть в его блядскую рожу всеми слюнями и соплями, что у меня были. – Шутка ли. Избить копьем сиятельного герцога де ла Поэра. Не каждому под силу это будет. Не иначе с Диаволом он в сговор вступил, аль с маврами проклятыми, что лишь раздор и смуту сеют. Что можете сказать в ответ, граф?

- Вы хам, милорд. И жабоёбный пидорас, - тяжело ответил рыцарь, а мне стало его жаль, ибо было видно, как ему плохо. Он посерел и осунулся на добрый десяток лет, а лиловые синяки на лице говорили о том, что стража его знатно попотчевала в темнице. Королева нехотя скрыла улыбку и кивнула, когда он поспешил извиниться. – Прошу прощения, Ваше величество. Мой разум погребен под толщей разочарования. Я, ваш слуга и верный друг, стою здесь на коленях и говорю лишь правду.

- У вас нашли в шатре яд, граф, - перебил его Блядская рожа, тряхнув щечками. – Этим ядом вы хотели убить Её величество.

- Я все сказал. Приму любую кару, - склонил голову рыцарь, а я покачал головой и поднялся с колен, не обращая внимания на стражу, нацелившую в меня копья и мечи.

- Не мог он этого сделать, Ваша милость, - сказал я. – Он настолько преданно вас любит, что и на турнир потащился с последними деньгами, чтобы заслужить прощенье. Зачем ему вас убивать?

- За то, что был лишен всего по воле нашего усопшего короля. Лишь черная душа при нем осталась.

- Проткните мое сердце и дегтем обварите душу, - взвыл сиятельный граф, раскачиваясь, как гигантский топор над шеей ягненка. – Сдерите с меня кожу и посыпьте мясо солью. За пятки над огнем повесьте и жарьте, покуда не задохнетесь от вони. Глаза мои выньте и в смоле их залейте. Но не скажу я неправды, ибо давал я клятву быть честным…

- Ваше величество, он… - я сделал было еще одну попытку воззвать к разуму королевы, но та устало махнула рукой и приказала всем заткнуться.

- Да будет так. Даю я три дня на сбор доказательств, что граф невиновен. Ежели я их не увижу, то увижу его голову в корзине, - жестко сказала она, за что я её почти сразу разлюбил. Но уходя, она слабо мне подмигнула, и любовь вернулась в сердце, как голубь в свою клеть. – Дозвольте проститься ему с господином. Таково мое слово.

- Да, Ваше величество, - подобострастно закивал герцог и, отрывисто кивнув страже, вылетел вслед за королевой, как блоха при виде пушистой псины.

- Старый, ты в своем, язви тя в рыло, уме или стражники последние мозги из твоей головы выбили кулаками? – прошептал я, подбегая к сиятельному графу, который ласково на меня посмотрел и улыбнулся.

- Ежели бы не оковы, что жгут плоть мою тяжестью несправедливой, обнял бы я тебя, Матье. Не как слугу, как сына.

- Оставь маразматические сопли, - буркнул я. – Найду я доказательства и самолично сварю жопу герцога де Кант-Куи в котле с кипящей смегмой, старый.

- Оставь меня, Матье. Я не сказал им ничего, ибо клялись они тебя убить тогда, - я замолчал, когда рыцарь ответил. Не этого я ожидал. – Сказали лишь вину принять, но я не смог. Беги, Матье, оставь мою ты душу. Она одной ногой на раскаленной сковороде уже стоит, ждет вил смеющихся чертей.

- Ничуть не удивлен я вероломству герцогскому, - сказал кастелян, подходя к нам. – Всегда выходит сухим он из воды, как дева, что тридцать лет не мылась и жиром заскорузлым поросла. Её милость не верит словам его, потому и дала три дня. Иным голову сразу срубали, поверьте, благородные милорды.

- И где искать доказательства? – спросил я.

- В лесу, - ответил кастелян, мелко осеняя себя крестом.

- В лесу?

- В лесу. Там тролли с дремучих пор живут. Известны им все тайны мирозданья. Ежели и они ничего не скажут, то остается судьбе смиренно поклониться и шею под топор подставить.

- Их не перебили разве? – уточнил я.

- Не перебили, - ответил толстячок, покачивая головой и щечками. Но его щечки были приятными щечками, а не рыхлыми брылами герцога Блядово рыло.

- И где искать их, милорд? - вздохнув, ответил я, чем заставил сиятельного графа уронить челюсть на пол и поразить нас видом своих девственно нечищеных зубов.

- О, Матье… Тяжкий выбор ты сделал, дабы спасти неразумного старого графа, - вновь завыл он, но я поднял руку и аккуратно закрыл его рот.

- Всему виной твой клятый свиной рубец, что больше жизни ты любишь, старый, - съязвил я, напомнив рыцарю о выходе дракона. Тот покраснел и проказливая улыбка осветила его разбитые губы.

- О, Матье. Как будет мне недоставать желчи языка твоего.

- Еще взвоешь от него, старый, - пообещал я и с тревогой проследил за тем, как сиятельного графа утаскивают стражи. На миг мне показалось, что в его глазах что-то блеснуло, а потом исчезло, затерявшись в густых и грязных усах.

- Я дам вам провожатого, добрый сэр, - грустно вздохнул кастелян, положив мне руку на плечо. Я кивнул и улыбнулся ему.

- Хороший вы человек, милорд. Простите, что тогда я в вас яйцом протухшим запустил. Бесы, не иначе, мой разум подчинили себе.

- О, молодость, - улыбнулся он. – Ей все грехи прощаем. Идемте же скорей. Судьба уж начала отсчет.

И кастелян не обманул, чего я втайне очень боялся. Ближе к обеду, когда второй день турнира прервался массовым поеданием всего, что наготовили повара королевские, и выпиванием бочек из королевских же подвалов, я стоял у герсы вместе с господином Жори, чье напомаженное лицо было сурово, и крепким малым по имени Михаэль, одним из многочисленных королевских охотников.

Михаэль был высок, коренаст и, на удивление, молчалив. Причину его молчаливости я понял чуть позже. Сейчас охотник просто хмуро стоял рядом и хмурился, проверяя без конца, как выходит из кожаных, просоленных ножен здоровенный тесак, острый, как бритва брадобрея. У Михаэля были соломенные желтые волосы, темно-голубые, ближе к серому глаза, и перебитый в давности нос, которым он смешно посапывал. Господин кастелян уверил меня, что лучше проводника, чем Михаэль, мне не сыскать во всей Франции, ибо сам Михаэль был рожден не здесь, а в далекой лесистой и дремучей Германии, откуда прибыл рабом и получил свободу от успошего короля за то, что доставил к королевскому столу огромного вепря, размером с два стола. Эта magna bestia была торжественно уничтожена на пиру, том самом, после которого, собственно, и усоп король. Но когда я только собрался выйти за ворота замка, как нас догнал еще один человек, вызвавший у господина Жори легкое недоумение, а у Михаэля возмущенное сопение.

- Я иду с вами, - с места в карьер огорошила нас Софи, одетая, подобает случаю, в походный темно-зеленый костюм, кожаные сапоги и плотную шляпу, скрывающую светлые волосы.

- Вот уж нет. Баба в пути к беде, - покачал я головой. Михаэль что-то буркнул и поднял вверх большой палец, на котором застыла засохшая козявка.

- Вот уж да, - не сдавалась Софи. – Её милость велела мне следовать за вами и оказать всяческую помощь в расследовании.

- Ну если Её милость, то ладно, - вздохнул я, переглянувшись с Михаэлем. – Пойдем?

- Пойдем, - ответила за него девушка, покрываясь румянцем, когда на нее слишком пристально посмотрел господин Жори.

- Bon voyage, - тихо сказал кастелян и дал знак стражу, чтобы тот поднял герсу. Решетка поднялась с противным лязгом, и мы вышли на широкую дорогу, усеянную конскими яблоками и прочим мусором, оставив позади королевский замок.

- Ну и куда нам, Михаэль? – спросил я охотника, как только мы вышли. Справа и слева от меня стеной возвышался древний лес. – Тут везде лес, язви его рыло.

- Туда, - ответил Михаэль, указав волосатой рукой на правую сторону.

- А почему не туда? – спросил я, отзеркалив его жест.

- Колдовство там, - пробурчал он и добавил. - Halt die Fotze (заткни ебало – нем.). Сказал туда, значит, туда.

Теперь я понял, почему Михаэль молчал большую часть времени. Германская речь, которой он разбавлял родной для нас с Софи французский, походила на лай огромной шепелявой собаки, у которой запор сменился долгожданной продрисью.

- Ладно. Только перестань вот так говорить, - сказал я и похлопал помрачневшего охотника по плечу. – Мы, вроде как, одним делом заняты.

- Arsch (говнище – нем.), - ответил Михаэль и первым нырнул в кусты, отыскав ему одному видимую тропку. Мы с Софи переглянулись и нырнули вслед за ним.

* * *

Когда я еще жил в Песькином Вымени, то обожал лазить по лесу, рядом с которым и стояла наша деревня. Тяжелая прохлада вековых деревьев и мягкий ковер из зеленой травки под ногами успокаивали мою буйную душу, настраивали её на романтический и поэтический лад. Гуляя по заповедным тропкам, я представлял себя рыцарем, который идет выручать любовь всей своей жизни из лап какого-нибудь мерзопакостного и гнилорылого чудовища.

Я с упоением носился по лесу, срубая головы верхушки кустов, вырезанным бабушкой деревянным мечом, таился в засаде, подстерегая кровожадных разбойников, и беззастенчиво душил воспрянувшего Джулиуса, когда вспоминал о голых девушках в бане, или представлял, что это та самая некая дева, о которой говорила бабушка, сама душит Джулиуса, а тот и не думает сдаваться и поникать головой. А когда в моей жизни появилась Джессика, то третий пункт отпал за ненадобностью.

- Знаешь, ты только не смейся, - сказал я как-то Джессике, когда мы лежали в лесу на тайной полянке возле небольшого и холодного ручейка, дарящего прохладу. – Я все еще мечтаю стать рыцарем, как мой отец.

- Ты же его никогда не видел. Вдруг он был плохим рыцарем, как говорила твоя бабушка? – Джессика и не думала смеяться. Она всегда серьезно подходила к моим сокровенным мыслям, за что я был ей очень благодарен.

- Плохим?

- Ну да, - кивнула она, шлепая меня по животу. – Пускал ветры из клятой жопы, дев имал на селедке, пах тухлым сыром и потом, а еще был жабоёбом.

- Глупая ты, - рассмеялся я. – Рыцари хорошие. Они клятву дают пяти добродетелям. Благородство, вежливость, целомудрие, отвага и благочестие. И эту клятву блюдут. Большинство, конечно же.

- А целомудрие это что?

- Отказ от трахомудий. Мне бабушка сказала.

- Тогда у тебя не получится. Ты Джулиуса каждый день мнешь, а я тебя еще и совращаю.

- Не, ты чего, - нахмурился я. – Отказ от траха со всякими встречными. У рыцаря обычно дама есть, вот он ей и хранит верность, а она хранит ему.

- А как она хранит ему верность? Он же не знает, что она делает, когда он уезжает с великаном или драконом биться, - спросила Джессика, а я вновь восхитился её острому уму, способному даже в сказке увидеть реальные расхождения с логикой. – Да и она не знает, что он делает.

- Бабушка говорила, что рыцарь деве своей трусы из железа изготавливает и на замок их запирает, а ключ только у него.

- А если деве помочиться приспичит? – спросила Джессика.

- Там дырочка есть вроде бы.

- А если в эту дырочку…

- Не получится. Там шипы отравленные. Сунуть можно, но с трудом, а высунуть же никак.

- Ого. Получается, что я твоя дама, да?

- Ага. Только ты моего Джулиуса видела, - Джессика порозовела и улыбнулась. Я знал эту улыбку. Она растапливала лед в моей душе и заставляла улыбаться в ответ.

- А ты мой рыцарь, Матье. Только не думай, что я буду трусы железные носить, - я улыбнулся ей и притянул к себе. Через месяц я увижу Джессику последний раз.

* * *

- Почему ты так серьезен? – спросила Софи, когда мы расположились на уютной мягкой полянке. С непривычки болели ноги и спина. Лишь Михаэлю было все равно. Он бы без проблем протопал еще столько же и даже не сбил бы дыхание. Я вздохнул и покачал головой, рассматривая новое письмо от Беатрис, которое так и не прочитал. – Это послание от твоей любимой?

- Ага, - кивнул я, вновь вспомнив Джессику. – Беатрис – это моя дама. Ну, она еще только будет моей дамой, когда я стану полноправным рыцарем. Сами же знаете этот дремучий политес, миледи.

- Почему тогда печать на нем не сломана?

- Это уже шестое письмо, миледи. А я еще на первое не отвечал.

- Простите мою вольность, но почему?

- Потому что Беатрис истинная дама. Она красива и капризна. Стоит мне пропустить хоть одно письмо, как вороны начинают летать со скоростью стрел при осаде. Каждое письмо смято, влажно и надушено её духами, а слова остры, как меч убийцы, - хмыкнул я, вспоминая первый раз, когда я легкомысленно не стал отвечать на послание Беатрис. – Во втором письме она мне так взъеб… оросила мозги гнусностями, что я поневоле впал в каталепсию на два дня и отказывался есть, пока старый в меня похлебку насильно не залил через задницу.

- Но вы её любите, так ведь, - улыбнулась девушка, а мне захотелось отшлепать её по попке за слишком откровенные вопросы.

- Как сказать, миледи. Циклопиков люблю, как пахнет она без духов, голос её хриплый, когда она… кхм… силы теряет в постели. Увольте, миледи. Негоже вашим ушкам это слышать, а мой язык не привык к ядреному и клятому рыцарскому пафосу.

- Циклопиков? – удивилась Софи. Я мрачно кивнул.

- Циклопиков, миледи. Пухлых, розовощеких, сладких полифемов, вываливающихся из лифа, когда я в нетерпенье пытаюсь расшнуровать клятый корсет. Так и смотрят своими глазюками, заставляя нутро гореть от желанья, - сдался я и, выпалив речь скороговоркой, замолк. Софи какое-то время просидела молча, а потом, поднявшись, отошла в сторонку, сломленная моим напором.

- Циклопики, - прошептала она, поджав губы и смотря на свои, еле видимые бугорки под платьем. – Циклопики.

- Verpiss dich (Охуенно – нем.)! – прокаркал Михаэль, высрав эти слова из своего рта. Я вздохнул и поднялся на ноги.

- Идем. И так много потеряли за болтовней праздной. Куда нам, Михаэль?

- Туда, - коротко ответил германец и, поковырявшись в носу, выудил на свет замечательную козявку, которую моментально отправил в рот. – Колдовство там.

- С чего такая уверенность?

- Ведьмова тропа, - хмыкнул он, указав слюнявым пальцем на обочину тропинки, по краям которой росли ядовитые мухоморы. – Верно дело, малый.

- Ну раз верное, то вперед, - сказал я и, двинулся следом за Михаэлем. Софи, необычайно кроткая и тихая, неслышно пошла за мной, все еще рассуждая себе под нос о циклопиках Беатрис. А я думал о Джессике, да о сиятельном графе, который ждал своей судьбы в застенках королевской темницы.

* * *

Джессика частенько приходила ко мне хмурой, если в праздники в нашей деревне устраивали ярмарку и шутовские забавы. Она огрызалась на любую мою, даже невинную шутку. Могла порой и палкой приложить и колкость о Джулиусе сгоряча бросить, но однажды я её все-таки разговорил.

- Девушки смеются, что у меня нет грудей, - сказала она, надув губу и внимательно смотря за моей реакцией. Я сдержал желание рассмеяться и тихо вздохнул, раздумывая над ответом. Видимо, ей это понравилось, и она нехотя добавила. – Вдруг и ты будешь смеяться, а потом найдешь себе бабу с огромными, как гора, грудями.

- И что мне с ними делать? – съязвил я, играя прядью волос Джессики. – Если она на меня залезет, то задушит. Тут и гадать не надо.

- Задушит?

- Ага. Поднимет их резко вверх, а потом отпустит. Они же тяжелые. Тяжелее кулака будут. А пока я буду слюни пускать и хрипеть, она меня задушит. Да и маленькие мне нравятся больше.

- Врешь, - робко улыбнулась она, пихнув меня в спину, но я покачал головой.

- А вот и нет. Маленькие - красивые, аккуратненькие, а огромные, как груши. Мягкие и качаются. Так и кажется, что из них сок польется.

- Над моими смеются, - сказала Джессика, прижав ладони к своим припухлостям.

- Завидуют.

- Завидуют? – удивилась она.

- Вестимо, - сказал я. – Завидуют, что тебе их держать не надо, когда ты милуешься со мной. И в старости они у тебя такими же и будут, а их у колен будут болтаться. Как у бабушки. И сосцы у них будут грязно-коричневыми, как у ведьм. Вот и обижают тебя, красавица. Зависть бабская хуже мужской. Мужик если завидует, то влупит в лоб и легчает ему. А баба что? Так и будет ядом сочиться, пока не помрет или мужа не задушит грудями своими, вокруг шеи обмотав их.

- Спасибо, Матье, - порозовела Джессика, а я лишь вздохнул и, обняв её, чмокнул в макушку.

- Рыцарь никогда свою даму в обиду не даст. Завтра я у бабушки селедку стащу, чуть на солнце полежит, а потом будем ей в дев тех кидаться. Там и узнают, как обижать тебя, свиноблядские блудницы.


Загрузка...