О.: Да.

В.: Вы обнаружили орудие преступления?

О.: Нет.

В.: Кого-нибудь арестовали?

О.: Нет.

В.: Имеются ли какие-нибудь улики, указывающие на определенное лицо?

О.: Нет.

В.: Убийства были совершены одним человеком?

О.: Неизвестно.

В.: Человек, который стрелял, находился в автобусе или выстрелы были произведены снаружи?

О.: Они не были произведены снаружи.

В.: Откуда это известно?

О.: Оконные стекла разбиты выстрелами изнутри.

В.: Каким оружием воспользовался убийца?

О.: Неизвестно.

В.: Возможно, это был пулемет или, по меньшей мере, автомат, не так ли?

О.: Неизвестно.

В.: Автобус стоял, когда произошло убийство, или же двигался?

О.: Неизвестно.

В.: Не указывает ли положение, в котором обнаружили автобус, что стрельба имела место во время движения и только потом автобус въехал на тротуар?

О.: Да.

В.: Удалось ли взять след собакам?

О.: Шел дождь.

В.: Это был двухэтажный автобус?

О.: Да.

В.: Где обнаружили тела, на верхнем или нижнем этаже?

О.: На нижнем.

В.: Все?

О.: Да.

В.: Личности убитых уже установлены?

О.: Нет.

В.: Но хотя бы кого-нибудь уже опознали?

О.: Да.

В.: Кого? Водителя?

О.: Полицейского.

В.: Полицейского? Вы можете назвать его имя?

О.: Да. Это ассистент Оке Стенстрём.

В.: Стенстрём? Из отдела расследования убийств?

О.: Да.

Несколько журналистов попытались протиснуться к двери, но Ларссон снова поднял руку.

– Прошу вас не болтаться туда-сюда. Какие-нибудь вопросы еще есть?

В.: Ассистент Стенстрём был одним из пассажиров автобуса?

О.: В любом случае за рулем сидел не он.

В.: Вы допускаете, что он оказался там случайно?

О.: Неизвестно.

В.: Я обращаюсь с этим вопросом лично к вам. Считаете ли вы случайностью, что один из убитых оказался сотрудником криминальной полиции?

О.: Я пришел сюда не для того, чтобы отвечать на личные вопросы.

В.: Стенстрём выполнял какое-то особое задание, когда это произошло?

О.: Не знаю.

В.: В тот вечер он был на службе?

О.: Нет.

В.: Значит, он был свободен?

О.: Да.

В.: В таком случае он, очевидно, оказался там случайно. Вы можете назвать фамилию еще хотя бы одной жертвы?

О.: Нет.

В.: Это первый в Швеции случай группового убийства. За границей же, напротив, за последние несколько лет произошло много подобных преступлений. Не считаете ли вы, что убийцу могло навести на эту безумную мысль какое-нибудь сходное преступление, имевшее место, к примеру, в Америке?

О.: Не знаю.

В.: Не считает ли полиция, что убийца может быть сумасшедшим, который хочет прославиться?

О.: Это одна из версий.

В.: Я не получил ответ на свой вопрос. Полиция разрабатывает эту версию?

О.: Все следы и предположения принимаются во внимание.

В.: Сколько женщин среди жертв?

О.: Две.

В.: Значит, шестеро убитых – это мужчины?

О.: Да.

В.: Среди этих шестерых водитель и ассистент Стенстрём?

О.: Да.

В.: Уделите нам еще минутку внимания. Мы получили сообщение, что одна из особ, бывших в автобусе, осталась в живых и ее увезли в машине скорой помощи, которая приехала на место происшествия еще до того, как полиция оцепила территорию.

О.: Вот как?

В.: Это правда?

О.: Следующий вопрос.

В.: Мы слышали, что вы одним из первых прибыли на место происшествия, так?

О.: Да.

В.: Когда вы туда прибыли?

О.: В двадцать пять минут двенадцатого.

В.: Как выглядел автобус внутри?

О.: Что вы имеете в виду?

В.: Можно ли сказать, что это было самое ужасное зрелище, которое вам приходилось когда-либо наблюдать в своей жизни?

Гюнвальд Ларссон бесстрастно посмотрел на того, кто задал этот вопрос: молодой человек в очках с круглыми стеклами в металлической оправе и с довольно растрепанной рыжей бородкой. Наконец он сказал:

– Наверное, можно ответить – нет.

Репортеры несколько оживились. Какая-то журналистка приподняла брови и с некоторым недоверием спросила:

– Как это следует понимать?

– Именно так, как я сказал.

До того как стать полицейским, Гюнвальд Ларссон служил в военно-морском флоте. В августе 1943 года он принимал участие в подъеме затонувшей подлодки «Ульвен», которая три месяца пролежала на дне моря. Среди тридцати трех утонувших было много его знакомых. После войны он участвовал в эвакуации балтийских коллаборационистов из лагеря в Рёнеслетте, а также принимал тысячи узников из немецких концлагерей. Большинство из них были женщины и дети, многие умерли.

Он не считал нужным объяснять все это специфической компании, которая здесь собралась, и поэтому лаконично спросил:

– Есть еще какие-нибудь вопросы?

– Полиции удалось найти кого-либо, кто собственными глазами видел, как произошло преступление?

– Нет.

– Так значит, в центре Стокгольма совершено групповое убийство. Восемь человек умерли, и это все, что полиция может нам сообщить?

– Да.

На этом пресс-конференция закончилась.


IX

Прошла минута, прежде чем все заметили, что пришел

Рённ со списком. Мартин Бек, Колльберг, Меландер и

Гюнвальд Ларссон склонились над столом, заваленным фотоснимками, сделанными на месте происшествия, когда между ними внезапно протиснулся Рённ и сказал:

– Ну, в общем, список уже готов.

Рённ родился и вырос в Арьеплуге и, несмотря на то, что уже двадцать лет жил в Стокгольме, говорил на норландском диалекте19. Он положил лист бумаги на стол, сделал шаг назад и сел.

– Не пугай людей, – сказал Колльберг.

В кабинете так долго было тихо, что он вздрогнул при звуке голоса Рённа.

– Ну-ну, поглядим, – нетерпеливо сказал Гюнвальд

Ларссон и взял список. С минуту он его разглядывал, потом вернул Рённу. – Впервые вижу такой бисерный почерк. А

сам-то ты можешь это прочесть? Надеюсь, ты отдал его напечатать?

– Да. Отдал. Через пару минут получите копии.


19 Норланд – плоскогорье на севере Швеции.

– Ладно, – сказал Колльберг. – В таком случае мы послушаем тебя.

Рённ вынул очки, откашлялся и еще раз просмотрел свои записи.

– Из восьми убитых четверо жили недалеко от конечной остановки; тот, который остался в живых, – тоже.

– Давай по порядку, – сказал Мартин Бек.

– Ну, начнем с водителя. Две пули попали ему в шею и одна в затылок, он умер, вероятнее всего, мгновенно.

Мартину Беку не нужно было смотреть на фотографию, которую Рённ вытащил из кипы снимков, лежащих на столе. Он слишком хорошо помнил, как выглядел мужчина в кабине водителя.

– Водителя звали Густав Бенгтсон. Сорок восемь лет, женат, двое детей, жил на Инедальсгатан, дом № 5. Семье сообщили. Это был его последний рейс в тот день. Высадив пассажиров на конечной остановке, он должен был поставить автобус в парк на Линдхагенсгатан. Касса цела, в бумажнике у него было сто двадцать крон. – Рённ посмотрел поверх очков на остальных. – Это пока все, что о нем известно.

– Дальше, – сказал Меландер.

– Следующий по порядку согласно схеме Оке Стенстрём. Пять выстрелов в спину. Один в правую руку сбоку, возможно, рикошет. Ему было двадцать девять лег, он жил…

Гюнвальд Ларссон перебил Рённа:

– Это можешь опустить, мы знаем, где он жил.

– Я этого не знал, – возразил Рённ.

– Дальше, – сказал Меландер.

Рённ снова откашлялся.

– Он жил на Черховсгатан с невестой…

Гюнвальд Ларссон снова его перебил:

– Они не были обручены. Я недавно спрашивал у него.

Мартин Бек раздраженно посмотрел на Ларссона и кивнул Рённу, чтобы тот продолжал.

– С Осой Турелль, двадцати четырех лет, служащей туристического бюро.

Он взглянул на Ларссона и добавил:

– Они жили в грехе. Не знаю, сообщили ей уже или нет.

Меландер вынул трубку изо рта и сказал:

– Ей сообщили.

Ни один из сидящих за столом мужчин не посмотрел на фотографию, на которой было изображено изрешеченное пулями тело Стенстрёма. Они уже видели его, и одного раза им вполне хватило.

– В правой руке он держал служебный пистолет. Пистолет был снят с предохранителя, но Стенстрём ни разу из него не выстрелил. В кармане у него лежал бумажник, в котором были тридцать семь крон, удостоверение, фотография Осы Турелль, письмо от матери и несколько квитанций. Кроме того, в карманах у него находились водительские права, записная книжка, шариковая ручка и колечко с ключами. Нам все это пришлют, как только эксперты в лаборатории закончат работу. Можно переходить к следующему?

– Давай, – сказал Колльберг.

– Рядом со Стенстрёмом сидела Бритт Даниельсон.

Двадцать восемь лет, не замужем, работала в Саббатсберге.

Была квалифицированной медсестрой.

– Интересно, были ли они вместе, – сказал Гюнвальд

Ларссон. – У него могли быть кое-какие делишки на стороне.

Рённ неодобрительно посмотрел на него.

– Нужно будет проверить, – заметил Колльберг.

– Она снимала квартиру на Карлбергсвеген, 27, вместе с еще одной медсестрой из Саббатсберга. По словам ее сожительницы, которую зовут Моника Гранхольм. Бритт

Даниельсон возвращалась из больницы. В нее выстрелили только один раз. Пуля попала в висок. В нее единственную в автобусе выстрелили только один раз. В сумочке у нее обнаружили всякую мелочь, всего тридцать восемь предметов. Перечислить?

– Да на черта это надо, – сказал Гюнвальд Ларссон.

– Под четвертым номером в списке и на схеме значится

Альфонс Шверин, тот, который остался в живых. Он лежал навзничь на полу между сидений в задней части автобуса.

Вы уже знаете, какие он получил ранения. Выстрел в живот и пуля в области сердца. Вам уже известно, что он одинокий. Адрес: Норра-Сташенсгатан, 117. Ему сорок три года, работает в фирме, занимающейся ремонтом улиц. Кстати, как он?

– По-прежнему без сознания. Врачи говорят, что шансы на то, что он придет в сознание, минимальны. Но даже в этом случае неизвестно, сможет ли он говорить и вспомнит ли что-нибудь.

– Ранение в живот мешает говорить? – спросил Гюнвальд Ларссон.

– Шок, – ответил Мартин Бек.

Он встал со стула и потянулся. Потом закурил и подошел к схеме.

– Ну, а тот, в углу, – сказал он, – номер пять? – Он показал на правый задний угол автобуса. Рённ заглянул в свои записи.

– В него попало восемь пуль. В грудь и живот. Это араб, его зовут Мохаммед Бусси. Гражданин Алжира, тридцать шесть лет, родственников в Швеции нет. Жил в пансионате на Норра-Сташенсгатан. Работал в «Зигзаге», ресторане на

Васагатан; вероятнее всего, возвращался оттуда. Пока что больше о нем ничего сказать нельзя.

– Араб, – произнес Гюнвальд Ларссон. – Кажется, это у них имеют привычку по любому поводу поднимать стрельбу?

– Твоя осведомленность в политике нас просто поражает, – сказал Колльберг. – Тебе нужно попросить, чтобы тебя перевели в ОБ.

– Правильное название: отдел безопасности управления полиции, – пояснил Ларссон.

Рённ встал, порылся в кипе фотографии, вытащил оттуда несколько штук и положил их отдельно, одну возле другой.

– Этого парня мы не смогли идентифицировать, – сказал он. – Номер шесть. Он сидел возле средней двери. В

него попало шесть пуль. В карманах у него были спички, пачка сигарет, автобусный билет и одна тысяча восемьсот двадцать пять крон в мелких банкнотах. Больше о нем ничего не известно.

– Много денег, – заявил Ларссон.

Склонившись над столом, они рассматривали фотографии неизвестного. Он сполз с сиденья и полулежал на спинке, рука у него свисала, а левая нога была вытянута в проход. Его плащ спереди был пропитан кровью. Лица у него не было.

– Ах ты черт, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Кто же это может быть? Да его бы родная мать не узнала.

Мартин Бек продолжил изучать схему, висящую на стене. Он поднял руку к лицу и сказал:

– Я размышляю над тем, не было ли их двое.

Все уставились на него.

– Кого двое? – спросил Гюнвальд Ларссон.

– Тех, которые стреляли. Обратите внимание, как спокойно все сидят на своих местах, кроме того, который остался жив, но ведь упасть на пол он мог уже позднее.

– Двое сумасшедших сразу? – недоверчиво спросил

Гюнвальд Ларссон.

Колльберг подошел к Мартину Беку.

– Ты хочешь сказать, что если бы стрелял один, то кто-нибудь успел бы среагировать? Возможно, ты и прав.

Но ведь он их словно косой скосил. Это произошло очень быстро, а если учесть, что их застигли врасплох…

– Может, пойдем дальше по списку? Так или иначе мы скоро узнаем, сколько было орудий убийства, одно или два.

– Да, конечно, – согласился Мартин Бек. – Продолжай, Эйнар.

– Под седьмым номером значится Юхан Кельстрём.

Слесарь. Он сидел рядом с тем, которого не смогли идентифицировать. Пятьдесят два года, женат, жил на Карлбергсвеген, 8. По словам его жены, он возвращался из мастерской на Сибюлегатан, работал посменно. Образ жизни вел размеренный, без всяких неожиданностей.

– Если не считать того, что кто-то нашпиговал ему живот свинцом, когда он возвращался с работы, – заметил

Гюнвальд Ларссон.

– У окна возле средней двери сидел номер восьмой, Гёста Асарсон. Сорок два года. Полголовы у него снесено.

Жил на Тегнергатан, 40, где также находится офис торговой фирмы, которой он руководил совместно с братом. Его жена не знает, почему он ехал в этом автобусе. Она сказала, что муж должен был находиться на Нарвавеген, на собрании какого-то общества.

– Ага, – сказал Гюнвальд Ларссон, – решил съездить налево.

– Да, определенные следы указывают на это. В портфеле у него была бутылка виски «Джонни Уокер – Блэк

Лейбл».

– Ничего себе, – сказал Колльберг, который был эпикурейцем.

– Кроме того, он хорошенько запасся презервативами, –

добавил Рённ. – У него их было семь штук во внутреннем кармане. В карманах у него также обнаружили чековую книжку и более восьмисот крон наличными.

– Почему именно семь? – задумался Гюнвальд Ларссон.

Дверь открылась, и в кабинет заглянул Эк.

– Хаммар просит, чтобы вы все через пятнадцать минут явились к нему на совещание. Точнее говоря, без четверти одиннадцать.

Он исчез.

– Ладно, поехали дальше, – сказал Мартин Бек. – Так на ком мы остановились?

– На том, у которого было семь презервативов, –

напомнил Ларссон.

– Еще что-нибудь можешь о нем сказать? – спросил

Мартин Бек.

Рённ заглянул в свой исписанный листок.

– Да вроде бы нет.

– Тогда давай дальше, – сказал Мартин Бек, садясь за письменный стол Гюнвальда Ларссона.

– Впереди Асарсона сидела фру Хилдур Юхансон, номер девятый. Шестьдесят восемь лет, вдова, жила на Норра-Сташенсгатан, 119. Выстрел в спину, вторая пуля прошла навылет через шею. Она возвращалась от своей замужней дочери, проживающей на Вестмангатан; туда она поехала, чтобы присмотреть за детьми.

Рённ сложил список вчетверо и положил его в карман.

– Это все, – сказал он.

Гюнвальд Ларссон вздохнул и разложил фотографии на девять аккуратных кучек.

Меландер положил трубку, что-то пробурчал и вышел в туалет.

Колльберг, раскачиваясь на стуле, сказал:

– Ну, и что же из всего этого следует? То, что однажды, в ничем не примечательный вечер в самом обычном автобусе девять самых обыкновенных человек без какой бы то ни было причины были убиты выстрелами из автомата. Не считая того парня, которого не удалось идентифицировать, я не могу заметить ничего необычного в ком-либо из них.

– Я не согласен с тобой, – сказал Мартин Бек. – А

Стенстрём? Что он делал в том автобусе?

Никто ему не ответил.

Часом позже этот же вопрос Хаммар задал Мартину

Беку.

Хаммар собрал специальную группу, которая с этой минуты должна была заниматься только убийством в автобусе. Группа состояла из семнадцати опытных специалистов криминальной полиции под началом Хаммара. В

руководство входили также Мартин Бек и Колльберг.

Они обсудили все известные факты, попытались проанализировать ситуацию и обменялись мнениями. Когда совещание закончилось и все, кроме Мартина Бека и

Колльберга, вышли из кабинета, Хаммар спросил:

– Что Стенстрём делал в том автобусе?

– Неизвестно, – ответил Мартин Бек.

– Нисколько я понял, никто не знает даже, чем он занимался в последнее время. Может быть, кому-нибудь из вас это известно?

Колльберг развел руки в стороны и пожал плечами.

– Не имею понятия, – сказал он. – У него был свой план работы, наверное, ничего особенного.

– В последнее время у нас было мало работы, – сказал

Мартин Бек. – Он часто брал отгулы, потому что раньше ему приходилось много работать сверхурочно, так что тут все в порядке.

Хаммар забарабанил пальцами по столу. Он несколько секунд о чем-то размышлял, потом сказал:

– Кто сообщил его невесте?

– Меландер, – ответил Колльберг.

– Вам следует как можно быстрее поговорить с ней.

Вероятнее всего, она должна была знать, зачем он вышел из дому. – Он замолчал и добавил: – Если, конечно, это… – Он снова замолчал.

– Если что? – спросил Мартин Бек.

– Ты хотел сказать, если конечно, это не связано с той медсестрой из автобуса? – произнес Колльберг.

Хаммар ничего не ответил.

– Или если он не вышел из дому по какому-нибудь другому делу в том же духе, – добавил Колльберг.

Хаммар кивнул.

– Выясните это.


X

Перед зданием Главного управления полиции на

Кунгсхольмене стояли два человека, которые наверняка предпочли бы находиться в каком-нибудь другом месте.

Эти два человека были в форменных фуражках, кожаных куртках с блестящими пуговицами, в портупеях, с пистолетами и резиновыми дубинками на поясе. Звали их Кристианссон и Квант.

Элегантно одетая пожилая дама подошла к ним и спросила:

– Извините, вы не скажете, как пройти на Йернегатан?

– Не знаю, – ответил Квант. – Спросите у полицейского. Вон он стоит.

Дама в изумлении уставилась на него.

– Мы тут не совсем у себя, – попытался смягчить впечатление Кристианссон.

Женщина продолжала смотреть им вслед, когда они поднимались по ступенькам к входной двери.

– Как ты думаешь, чего им нужно от нас? – испуганно спросил Кристианссон.

– Конечно, они хотят, чтобы мы дали показания, –

сказал Квант. – Ведь это мы сделали то открытие.

– Это правда, – согласился Кристианссон. – В самом деле, так оно и было, но…

– Никаких «но». Заходит в лифт.

На втором этаже они встретили Колльберга. У него был угрюмый вид, и он рассеянно кивнул им. Потом открыл какую-то дверь и сказал:

– Гюнвальд, пришли те двое из Сольны.

– Скажи им, чтобы они подождали, – донесся голос изнутри.

– Подождите, – сказал Колльберг и ушел по своим делам. После десяти минут ожидания Квант пошевелился и сказал:

– Что они себе позволяют, черт возьми! Ведь у нас сегодня выходной. Я обещал Сив присмотреть за детьми, потому что ей нужно сходить к доктору.

– Да, ты уже это говорил, – буркнул Кристианссон, который прямо на глазах падал духом.

– Она говорит, что у нее какое-то странное ощущение в…

– Да, это ты тоже уже говорил.

– Она снова разозлится, – сказал Квант. – С ней трудно сладить. Она начинает ужасно выглядеть. У твоей Керстин задница тоже так раздалась?

Кристианссон не ответил.

Керстин была его женой, и он не любил говорить о ней.

Квант не проявлял понимания в этом деле.

Через пять минут Гюнвальд Ларссон открыл дверь и лаконично пригласил их:

– Входите.

Они вошли и сели. Гюнвальд Ларссон критически оглядел полицейских и сказал:

– Прошу садиться.

– Мы ведь уже сидим, – тупо сказал Кристианссон.

Квант остановил его нетерпеливым жестом. Он уже понял, что впереди их ожидают неприятности.

Гюнвальд Ларссон минуту стоял молча. Наконец он занял место за письменным столом, тяжело вздохнул и спросил:

– Вы давно служите в полиции?

– Восемь лет, – ответил Квант.

Гюнвальд Ларссон взял в руку лист бумаги и принялся его изучать.

– Читать вы умеете? – поинтересовался он.

– Конечно, – ответил Кристианссон, прежде чем Квант успел его придержать.

– В таком случае, прочтите это, – сказал Гюнвальд

Ларссон и подвинул лист бумаги в их сторону. – Вы понимаете, что здесь написано, или я должен вам объяснить?

Кристианссон покачал головой.

– Охотно вам объясню, – заверил Гюнвальд Ларссон. –

Это рапорт о результатах предварительного осмотра места преступления. Из него следует, что два человека, у которых сорок шестой размер обуви, оставили в том чертовом автобусе около ста отпечатков подошв как наверху, так и внизу. Как по-вашему, кто были эти люди?

Ответа не было.

– Для того, чтобы вам стало понятнее, добавлю, что минуту назад я беседовал с экспертом из лаборатории и он сказал, что место преступления выглядело так, словно там несколько часов носился табун жеребцов. Эксперт считает абсолютно невероятным, чтобы группа человеческих существ, причем группа, состоящая всего лишь из двух индивидуумов, могла уничтожить почти все следы так основательно и за такой короткий срок.

Квант уже начинал терять терпение. Он с упрямством и злостью смотрел на человека, сидящего за письменным столом.

– Разница лишь в том, что жеребцы и другие животные не бывают вооружены, – спокойно продолжил Гюнвальд

Ларссон. – Тем не менее кто-то стрелял в автобусе из «вальтера» калибра 7,65. Точнее говоря, стрелял вверх, с передней лесенки. Пуля срикошетировала от крыши и застряла в кожаном сиденье одного из мест на первом этаже.

Как вам кажется, кто бы это мог стрелять?

– Мы, – сказал Кристианссон. – Вернее, это я стрелял.

– Что вы говорите? В самом деле? И в кого же вы стреляли?

Кристианссон с растерянным видом почесал затылок.

– Ни в кого, – сказал он.

– Это был предупредительный выстрел, – объяснил

Квант.

– И кому же он предназначался?

– Мы полагали, что убийца, возможно, еще в автобусе и прячется наверху, – произнес Кристианссон.

– Ну и как, он там был?

– Нет, – ответил Квант.

– А откуда вам это известно? Что вы сделали после этой канонады?

– Поднялись наверх и посмотрели, – объяснил Кристианссон.

– Там никого не было, – дополнил Квант.

Гюнвальд Ларссон примерно полминуты испытующе смотрел на них, потом грохнул кулаком по столу и заорал:

– Поднялись наверх! Оба! Черт бы вас побрал, какая безнадежная тупость!

– Мы поднялись с противоположных сторон, – попытался оправдаться Квант. – Я сзади, а Калле по передней лесенке.

– Так, чтобы тот, кто был наверху, не смог убежать, –

поддержал его Кристианссон.

– Да ведь там никого не было, черт возьми! Вам удалось только одно – уничтожить все следы во всем автобусе! Я

уж не говорю о том, что вы наделали снаружи. И зачем вы болтались возле трупов? Чтобы натоптать там еще больше грязи?

– Чтобы проверить, может, кто-то еще был жив, – сказал Кристианссон, при этом он побледнел и громко сглотнул.

– Только не вздумай снова блевать, Калле, – обеспокоено предупредил его Квант.

Дверь открылась, и вошел Мартин Бек. Кристианссон сразу же встал, Квант через несколько секунд последовал его примеру. Мартин Бек кивнул им и вопросительно посмотрел на Ларссона.

– Это ты так кричишь? Думаю, вряд ли стоит ругать этих ребят.

– Ничего подобного, – ответил Гюнвальд Ларссон. –

Еще как стоит.

– Почему?

– Потому что эти два идиота… – Он осекся и попытался подобрать другие слова. – Эти двое наших коллег являются единственными свидетелями. Слышите, что я говорю! В

котором часу вы прибыли на место преступления?

– В тринадцать минут двенадцатого. Я проверил время по хронометру.

– Если говорить обо мне, – сказал Гюнвальд Ларссон, –

то я сидел на том же месте, что и сейчас. Мне сообщили в восемнадцать минут двенадцатого. Пусть манипуляции с рацией заняли у вас полминуты, а центральному пульту связи понадобилось еще пятнадцать секунд, чтобы позвонить мне. Остается еще более четырех минут. Что вы делали все это время?

– Ну, как бы это сказать… – начал Квант.

– Вы метались, как угорелые, растаптывали кровь и мозговое вещество, передвигали трупы и вовсе не спешили сообщать о случившемся.

– Действительно, вы поступили не совсем верно… –

начал Мартин Бек, но Гюнвальд Ларссон сразу же перебил его:

– Подожди, еще не все. Хотя эти четыре минуты они потратили на то, чтобы уничтожить все следы на месте преступления, нужно признать, что прибыли они туда действительно в тринадцать минут двенадцатого. Однако поехали они туда не по собственной инициативе: им сообщил о происшествии человек, который обнаружил автобус. Так это было?

– Да, – ответил Квант.

– Это был мужчина с собакой, – добавил Кристианссон.

– Вот именно! Им сообщил о происшествии человек, фамилии которого они не знают, потому что не позаботились о том, чтобы спросить, как его зовут, и наверняка мы не смогли бы установить его личность. К счастью, этот человек оказался настолько любезен, что сам явился к нам.

В котором часу вы увидели человека с собакой?

– Ну, как бы это сказать… – ответил Квант.

– Приблизительно за две минуты до того, как подъехали к автобусу, – уставившись на свои ботинки, сказал

Кристианссон.

– Вот именно! Потому что, по его словам, вы по меньшей мере минуту сидели в машине и тратили время на бесполезную болтовню. О собаках и еще кое о чем. Я прав?

– Ага, – буркнул Кристианссон.

– Когда вам сообщили о происшествии, было приблизительно десять-одиннадцать минут двенадцатого. На каком расстоянии от автобуса остановил вас тот человек?

– На расстоянии около трехсот метров, – ответил

Квант.

– Верно, – подтвердил Гюнвальд Ларссон. – А поскольку тому человеку было семьдесят лет и он тащил за собой больную собаку…

– Больную? – удивился Квант.

– Вот именно. У того песика был поврежден позвоночник, и задние лапы почти не двигались.

– Наконец я начинаю понимать, куда ты клонишь, –

сказал Мартин Бек.

– Ну да! Я попросил сегодня того старика снова пробежать там. Вместе со псом. Он проделал это трижды, потом пес совсем выбился из сил.

– Это издевательство над животным, – возмущенно сказал Квант.

Мартин Бек с любопытством и изумлением посмотрел на него.

– В любом случае старик с собакой никак не мог пробежать это расстояние быстрее, чем за три минуты. Значит, он должен был заметить неподвижный автобус самое позднее в семь минут двенадцатого, а нам известно наверняка, что бойня была устроена тремя-четырьмя минутами раньше.

– Откуда вам это известно? – одновременно спросили

Квант и Кристианссон.

– А вам зачем знать? – отрезал Гюнвальд Ларссон.

– Часы Стенстрёма, – объяснил Мартин Бек. – Одна из пуль пробила ему грудную клетку и застряла в запястье.

Она разбила корпус часов «Омега», которые были у него на руке. Экспертиза установила, что часы остановились именно в тот момент. В три минуты и тридцать семь секунд двенадцатого.

Гюнвальд Ларссон неодобрительно посмотрел на

Мартина Бека.

– Мы знаем, что Стенстрём был очень аккуратным человеком, – с грустью сказал Мартин Бек. – Что же касается времени, то, как говорят часовщики, он был настоящим маньяком. Это значит, что его часы показывали время с невероятной точностью. Ну, давай дальше, Гюнвальд.

– Этот человек шел по Норбакагатан в направлении

Карлбергсвеген. Автобус проехал мимо него в начале улицы. Для того, чтобы дотащиться до конца Норбакагатан, ему понадобилось около пяти минут. Автобусу для преодоления этого отрезка потребовалось приблизительно сорок пять секунд. Пешеход по дороге никого не встретил.

Дойдя до угла, он увидел автобус на противоположной стороне улицы.

– Ну и что из этого? – поинтересовался Квант.

– Молчать, – ответил Гюнвальд Ларссон.

Квант сделал резкое движение и уже открыл было рот, но посмотрел на Мартина Бека и воздержался от комментария.

– Он не обратил внимания на то, что окна разбиты.

Кстати говоря, эти два гения тоже этого не заметили, когда туда наконец доползли. Однако он сразу увидел, что передняя дверь открыта. Он подумал, что произошла авария, и решил позвать на помощь. При этом он совершенно справедливо рассчитал, что быстрее дойдет до конечной остановки, чем вскарабкается под гору на Норбакагатан, и поэтому пошел по Норра-Сташенсгатан в юго-западном направлении.

– Почему он пошел именно туда? – спросил Мартин

Бек.

– Он полагал, что на конечной остановке будет еще один автобус. Однако его там не было. Вместо автобуса он, к сожалению, наткнулся на полицейский автомобиль.

Гюнвальд Ларссон окинул Кванта и Кристианссона уничтожающим взглядом своих ярко-голубых глаз.

– Это был патрульный автомобиль из Сольны, выехавший за пределы своего участка, до которого оттуда можно было добросить камнем. Сколько времени вы стояли на границе города?

– Три минуты, – сказал Квант.

– Скорее четыре или даже пять, – опроверг его Кристианссон.

Квант смерил его неблагодарным взглядом.

– Вы видели каких-нибудь прохожих?

– Нет, – сказал Кристианссон, – никого, кроме того старика с собакой.

– Это доказывает, что преступник не мог удалиться ни по Норра-Сташенсгатан, то есть на юго-запад, ни по Норбакагатан, на юг. Если предположить, что он не скрылся на территории товарной станции, остается только одна возможность – по Норра-Сташенсгатан в противоположном направлении.

– А откуда… откуда вы знаете, что он не сбежал через двор товарной станции? – спросил Кристианссон.

– Потому что это единственное место, где вы не натоптали и где можно было что-то разглядеть. Вы забыли перелезть через забор и там тоже все затоптать.

– Ладно, Гюнвальд, – сказал Мартин Бек, – готов признать, что ты прав. Правда, тебе понадобилось ужасно много времени, чтобы все это изложить.

Услышав эту реплику, Квант и Кристианссон немного осмелели и с облегчением обменялись понимающими взглядами. Однако Гюнвальд Ларссон тут же бросил:

– Если бы в ваших тупых башках была хоть капля здравого смысла, вы сели бы в автомобиль, догнали убийцу и задержали его.

– Или он нас тоже уложил бы, – пессимистично заметил

Кристианссон.

– Когда я возьму преступника, то вызову вас сюда, – со злостью сказал Гюнвальд Ларссон.

Квант взглянул на настенные часы и спросил:

– Мы уже можем идти? Моя жена…

– Можете, – ответил Гюнвальд Ларссон. – Убирайтесь к чертям.

Избегая осуждающего взгляда Мартина Бека, он спросил:

– Ну почему они не думают?

– Большинству людей требуется гораздо больше времени, чтобы все обдумать и сделать стройные логические выводы, – спокойно, дружелюбно произнес Мартин Бек. –

К детективам, естественно, это не относится.


XI


– Сейчас надо все обдумать, – сказал Гюнвальд Ларссон, энергично захлопнув за собой дверь. – Совещание у

Хаммара ровно в три. Через десять минут.

Мартин Бек, который сидел, прижимая к уху телефонную трубку, раздраженно взглянул на него, а Колльберг угрюмо пробормотал:

– Ничего себе! Сам думай на голодный желудок и увидишь, как это приятно.

Невозможность вовремя поесть была одной из немногих вещей, которые могли испортить настроение Колльбергу. А поскольку он уже целых три раза вовремя не поел, то был основательно зол. Кроме того, глядя на довольное лицо Гюнвальда Ларссона, он подозревал, что тот успел что-то перехватить, когда выскакивал из кабинета, и эта мысль окончательно добивала его.

– Где ты был? – подозрительно поинтересовался он.

Гюнвальд Ларссон не ответил. Колльберг смотрел, как тот усаживается за письменный стол. Мартин Бек положил трубку.

– Ты чего это буянишь? – спросил он. Потом встал, собрал свои записи и подошел к Колльбергу.

– Звонили из лаборатории. Они насчитали шестьдесят восемь отстрелянных гильз.

– Какого калибра? – спросил Колльберг.

– Того, который мы и предполагали. Девять миллиметров. Ничто не противоречит тому, что шестьдесят семь выстрелов было сделано из одного оружия.

– А шестьдесят восьмой?

– Из «вальтера» калибра 7,65.

– Выстрел Кристианссона в крышу, – констатировал

Колльберг.

– Точно.

– Значит, судя по всему, там был только один сумасшедший, – вставил Гюнвальд Ларссон.

– Точно, – сказал Мартин Бек.

Он подошел к схеме и нарисовал кружок в том месте, где была изображена самая широкая средняя дверь.

– Да, – сказал Колльберг, – наверняка он стоял там.

– Это объясняло бы…

– Что? – спросил Гюнвальд Ларссон.

Мартин Бек не ответил.

– Что ты хотел сказать? – спросил Колльберг. – Что это объясняло бы?

– Почему Стенстрём не успел выстрелить, – ответил

Мартин Бек.

Они удивленно посмотрели на него.

– А-а-а… – протянул Гюнвальд Ларссон.

– Да, да, вы правы, – задумчиво сказал Мартин Бек, потирая двумя пальцами основание носа.

Хаммар толкнул дверь и вошел в сопровождении Эка и представителя прокуратуры.

– Восстановим ситуацию, – задиристо сказал он. –

Выключите все телефоны. Вы готовы?

Мартин Бек грустно посмотрел на него. Точно так же обычно входил Стенстрём, неожиданно и без стука. Почти всегда. Это ужасно раздражало.

– Что там у тебя? – спросил Гюнвальд Ларссон. – Вечерние газеты?

– Да, – ответил Хаммар. – Они вдохновляют.

Он разложил газеты и раздраженно уставился на них.

Заголовки были крупные, однако сами тексты довольно куцые.

– Цитирую, – сказал Хаммар. – «Преступление века, утверждает опытный специалист по раскрытию убийств

Гюнвальд Ларссон из стокгольмской криминальной полиции и добавляет: «Это самое ужасное зрелище, какое мне когда-либо приходилось видеть в своей жизни!!»» Два восклицательных знака.

Гюнвальд Ларссон подался вперед и нахмурился.

– У тебя здесь хорошая компания, – продолжил Хаммар. – Министр юстиции тоже высказался. «Следует покончить с волной беззакония и преступности. Все силы и средства полиции будут брошены в бой с целью немедленно схватить преступника».

Он огляделся вокруг и добавил:

– Так значит, это и есть те самые силы?

Мартин Бек вытер нос.

– «Уже сейчас сто наиболее талантливых специалистов криминальной полиции со всей страны принимают непосредственное участие в расследовании», – продолжил

Хаммар, показав на одну из газет. – «Подобного начала еще не было в истории криминалистики этой страны».

Колльберг вздохнул и схватился за голову.

– Политики, – буркнул себе под нос Хаммар. Он швырнул газеты на стол и спросил: – Где Меландер?

– Беседует с психологами, – дал справку Колльберг.

– А Рённ?

– В больнице.

– Какие оттуда известия? Есть что-нибудь новое?

– Его еще оперируют.

– Итак, приступаем к реконструкции, – сказал Хаммар.

Колльберг порылся в своих записях.

– Автобус выехал с Белмансро приблизительно в десять часов.

– Приблизительно?

– Все расписание полетело из-за неразберихи на

Страндвеген. Автобусы останавливались из-за пробок либо их не пропускала полиция, и опоздания были такими большими, что водители получили распоряжение не соблюдать расписание и сразу возвращаться от конечной остановки.

– Они получили это распоряжение по радио?

– Да. Инструкции для водителей маршрута № 47 передали на ультракоротких волнах сразу после девяти часов.

– Продолжайте.

– Мы рассчитываем на то, что наверняка найдутся люди, которые проехали какой-то отрезок пути именно в том автобусе. Однако пока что нам не удалось установить контакт с такого рода свидетелями.

– Они объявятся, – сказал Хаммар и, указав рукой на газеты, добавил: – После всего этого.

– Часы Стенстрёма остановились в двадцать три часа три минуты тридцать семь секунд, – монотонно продолжил

Колльберг. – Имеются основания полагать, что это точное время, когда раздались выстрелы.

– Первый выстрел или последний? – спросил Хаммар.

– Первый, – сказал Мартин Бек. Он повернулся к висящей на стене схеме и показал пальцем на кружок, который минуту назад нарисовал. – Мы полагаем, что стрелявший стоял именно здесь, на площадке у двери для выхода пассажиров.

– На чем основано это предположение?

– На направлении полета пуль и положении отстрелянных гильз относительно мертвых тел.

– Понятно, продолжайте.

– Мы также полагаем, что убийца сделал три очереди.

Сначала очередью вперед, слева направо, он застрелил всех людей, сидящих в передней части автобуса, тех, которые на схеме обозначены номерами один, два, три, восемь и девять. Первый номер – это водитель, второй – Стенстрём.

– А потом?

– Потом он повернулся под прямым углом, скорее всего направо, и сделал следующую очередь в людей, сидящих сзади, причем снова стрелял слева направо. При этом он застрелил номера пять, шесть и семь и ранил номер четыре, другими словами, Шверина. Шверин лежал навзничь в центральном проходе, в задней части автобуса. Мы трактуем это следующим образом. Он сидел на диванчике, расположенном вдоль автобуса слева от выхода, и успел встать. Поэтому в него попал последний выстрел.

– А третья очередь?

– Она была сделана вперед, – сказал Мартин Бек, – на этот раз справа налево.

– Оружием являлся автомат?

– Да, – сказал Колльберг, – вероятнее всего. Если это был армейский автомат…

– Секундочку, – перебил его Хаммар. – Сколько времени могло понадобиться на все это? На то, чтобы сделать очередь вперед, повернуться, дать очередь назад, снова выстрелить вперед и сменить магазин?

– Поскольку нам еще неизвестно, какого рода оружием он воспользовался… – начал Колльберг, однако Гюнвальд

Ларссон прервал его:

– Приблизительно десять секунд.

– А как он выбрался из автобуса? – спросил Хаммар.

Мартин Бек обратился к Эку:

– Давай, это по твоей части.

Эк взъерошил пальцами седые волосы, откашлялся и сказал:

– Вторая входная дверь была открыта. Вероятнее всего, именно этим путем убийца покинул автобус. Для того, чтобы ее открыть, он должен был пройти по центральному проходу вперед до кабины водителя, протянуть руку над или рядом с трупом и повернуть рычаг выключателя.

Эк снял очки, протер стекла платком и подошел к стене.

– Я попросил сделать увеличенные копии двух рисунков, которые используются при инструктаже водителей, –

сказал он. – Вот они. На одном рисунке изображен общий вид кабины, на другом – рычаг автомата, открывающего двери. На первом рисунке номер пятнадцать – это кнопка,

отключающая ток от двери, а рычаг автомата, открывающего дверь, обозначен номером восемнадцать. Рычаг находится слева от руля чуть наискосок, у бокового окна.

Рычаг, как это видно на втором рисунке, может находиться в пяти различных положениях.

– Из этого рисунка ни черта не понятно, – сказал Гюнвальд Ларссон.

– В горизонтальном положении, или в позиции номер один, – невозмутимо продолжал Эк, – все двери закрыты.

Во второй позиции, когда рычаг перемещен вверх, открывается передняя дверь, а в позиции три, когда рычаг передвинут еще выше, – и первая, и вторая дверь.

Рычаг можно также передвинуть вниз, позиции четыре и пять. В четвертой позиции открывается передняя дверь, а в пятой – снова две двери.

– Давай покороче, – сказал Хаммар.

– Короче, – сказал Эк, – соответствующий человек должен был с того места, где он, предположительно, находился, около задней двери для выхода, пройти по центральному проходу до места водителя. Потом этот человек наклонился над водителем, который навалился на руль и передвинул рычаг в позицию два. Тем самым он открыл среднюю дверь, то есть ту, которая была открыта, когда приехал первый патрульный автомобиль.

– Действительно, имеются признаки, указывающие на то, что последние выстрелы были сделаны тогда, когда стреляющий отходил по проходу в направлении кабины водителя, – продолжил сразу же Мартин Бек. – Очередь сделана влево. Одним из этих выстрелов, по-видимому, был убит Стенстрём.

– Техника ближнего боя, – вставил Гюнвальд Ларссон. – Очередями.

– Гюнвальд только что сделал очень удачное замечание, – сухо заявил Хаммар. – Он сказал, что ничего не понимает. Все указывает на то, что преступник был знаком с устройством автобуса.

– Вышеупомянутый человек умел, как минимум, манипулировать автоматом, открывающим двери, – педантично уточнил Эк.

В кабинете стало тихо. Хаммар наморщил лоб. Наконец он сказал:

– Значит, вы считаете, что кто-то вдруг встал посреди автобуса, перестрелял всех, кто в нем находился, и потом спокойно ушел? И что никто не успел среагировать? И

водитель ничего не видел в зеркальце?

– Да нет, – ответил Колльберг, – не совсем так.

– А как же?

– Что кто-то со снятым с предохранителя, готовым к стрельбе автоматом спустился по задней лесенке со второго этажа автобуса, – сказал Мартин Бек.

– Тот, кто некоторое время сидел наверху в полном одиночестве, – добавил Колльберг. – Тот, у кого было время, чтобы выбрать самый подходящий момент.

– Водителю известно, есть ли кто-нибудь наверху? –

спросил Хаммар.

Все выжидательно посмотрели на Эка, который снова откашлялся и сказал:

– В лесенку встроен фотоэлемент. Он связан со счетчиком на приборной доске. Каждый раз, когда кто-нибудь, купив билет у водителя, поднимается на второй этаж,

счетчик прибавляет единицу. Водитель все время контролирует, сколько пассажиров находится наверху.

– А когда обнаружили автобус, счетчик показывал ноль?

– Да.

Хаммар несколько секунд стоял молча. Потом сказал:

– Нет, что-то тут не так.

– Что именно? – поинтересовался Мартин Бек.

– Реконструкция.

– Почему? – возразил Колльберг.

– Все слишком хорошо продумано. Сумасшедший, совершающий групповое убийство, не действует по так тщательно разработанному плану.

– Ничего подобного, – заявил Гюнвальд Ларссон. – Тот псих, который в Америке застрелил с вышки более тридцати человек, все дьявольски тщательно продумал. Он даже взял с собой еду.

– Да, – согласился Хаммар. – Однако об одном он все же не подумал.

– О чем же?

На этот вопрос ответил Мартин Бек:

– О том, как он оттуда выберется.


XII

Семью часами позже, в десять часов вечера, Мартин

Бек и Колльберг все еще находились в управлении полиции на Кунгсхольмсгатан.

Уже было темно, дождь прекратился.

Кроме этого, ничего достойного внимания не произошло. На официальном языке это называлось «ход расследования без изменений».

Умирающий в Каролинской больнице по-прежнему умирал.

В течение дня явилось двадцать свидетелей, готовых дать показания. Девятнадцать из них, как оказалось, ехали в других автобусах.

Единственным оставшимся свидетелем была восемнадцатилетняя девушка, которая села на Нюброплан и проехала две остановки до Сергельсторг, где пересела в метро.

Она сказала, что несколько пассажиров вышли одновременно с ней; это выглядело правдоподобно. Ей удалось опознать водителя. Однако это было все.

Колльберг непрерывно кружил по комнате и не спускал глаз с двери, словно ожидал, что кто-то ее выломает и ввалится в кабинет.

Мартин Бек стоял перед висящей на стене схемой. С

заложенными за спину руками он покачивался на каблуках.

Эта раздражающая привычка появилась у него много лет назад, когда он служил простым патрульным, и до сих пор ему не удалось избавиться от нее.

Их пиджаки висели на спинках стульев. Рукава рубашек они подвернули. Галстук Колльберга лежал на столе, а сам

Колльберг потел, хотя в кабинете вовсе не было жарко.

Мартин Бек зашелся в долгом приступе кашля, потом, задумчиво сжав пальцами подбородок, продолжил изучать схему.

Колльберг остановился на секунду, критически оглядел его и констатировал:

– Просто сил нет слушать, как ты кашляешь.

– Ты с каждым днем становишься все более похожим на

Ингу.

В этот момент вошел Хаммар.

– Где Ларссон и Меландер?

– Ушли домой.

– А Рённ?

– В больнице.

– Ах, да. Есть какие-нибудь сведения оттуда?

Колльберг покачал головой.

– Завтра получите пополнение.

– Пополнение?

– Для подкрепления. Из других городов. – Хаммар помолчал и многозначительно добавил: – Решено, что это необходимо.

Мартин Бек долго и старательно вытирал нос.

– Кто это? – поинтересовался Колльберг. – Впрочем, может быть, лучше спросить, сколько их?

– Из Мальмё завтра приедет некто Монссон. Вы его знаете?

– Я уже встречался с ним, – без тени энтузиазма ответил Мартин Бек.

– Я тоже, – дополнил Колльберг.

– К нам хотят также прикомандировать Гуннара Ольберга из Муталы.

– Он парень что надо, – апатично произнес Колльберг.

– Больше мне ничего не известно, – сказал Хаммар. –

Говорили, что приедет еще кто-то из Сундсвалла. Кто именно, не знаю.

– Ага, – прокомментировал Мартин Бек.

– Конечно, если раньше вы сами не закончите это дело, – хмуро закончил Хаммар.

– Гм, – хмыкнул Колльберг.

– Факты, судя по всему, указывают на то, что… –

Хаммар осекся и испытующе посмотрел на Мартина Бека. – Что с тобой?

– Простуда.

Хаммар продолжал смотреть на него. Колльберг, видя этот взгляд, попытался отвлечь внимание Хаммара и продолжил за него:

– Факты, судя по всему, указывают на то, что кто-то застрелил девять человек в автобусе вчера вечером. И что преступник действовал в соответствии с известными международными образцами совершения сенсационных убийств: не оставил никаких следов и не был схвачен. Конечно, он мог покончить с собой, однако если он так поступил, нам об этом ничего не известно. У нас имеются две зацепки. Пули и гильзы, по которым можно будет, вероятно, найти оружие убийцы, и человек в больнице, который может прийти в сознание и сказать, кто стрелял. Он сидел сзади и поэтому должен был видеть убийцу.

– Это уже кое-что, – сказал Хаммар.

– Однако не густо, – продолжил Колльберг, – особенно, если этот Шверин умрет или окажется, что он потерял память. Он тяжело ранен. У нас нет никаких мотивов. И ни одного стоящего свидетеля.

– Может быть, они еще объявятся, – утешил его Хаммар. – А мотивы – это тоже не проблема. Групповые убийства совершают преимущественно психопаты, а мотивы их поведения являются часто элементом болезненного бреда.

– Да-да, конечно, – сказал Колльберг. – В науке у нас разбирается Меландер. Он со дня на день выступит с меморандумом.

– Наш самый большой шанс… – начал Хаммар, глядя на часы.

– …это внутренняя интуиция, – закончил Колльберг.

– Вот именно. В девяти случаях из десяти именно благодаря ей удается разоблачить преступника. Не задерживайтесь допоздна, это ничего не даст. Лучше, чтобы завтра вы были отдохнувшими. Спокойной ночи.

Он вышел, и в кабинете стало тихо. Через несколько секунд Колльберг вздохнул и спросил:

– Что с тобой?

Мартин Бек не ответил.

– Стенстрём?

Колльберг сам себе кивнул и философски сказал:

– Подумать только, сколько я наорал на этого парня за все эти годы. А теперь вдруг его нет, он погиб.

– Ты помнишь Монссона? – спросил Мартин Бек.

Колльберг кивнул.

– Это тот, с зубочисткой, – сказал он. – Не нравится мне этот массовый старт. Было бы лучше, если бы мы занялись этим делом самостоятельно. Ты, я и Меландер.

– Ну, Ольберг тоже пригодился бы.

– Конечно, – согласился Колльберг, – но сколько убийств было у него в Мутале за последние десять лет?

– Одно.

– То-то и оно. Кроме того, я не переношу манеры

Хаммара провозглашать перед нами избитые банальности и совершенно очевидные истины. Внутренняя интуиция, психопаты, элемент болезненного бреда. Полный набор.

Снова некоторое время было тихо. Потом Мартин Бек взглянул на Колльберга и спросил:

– Ну?

– Что «ну»?

– Что Стенстрём делал в том автобусе?

– Вот именно. Что, черт возьми, он там делал? Возможно, он был с девушкой, которая сидела рядом с ним. С

медсестрой.

– Вряд ли он пошел бы вооруженным на свидание с девушкой.

– Возможно, он это сделал, чтобы произвести большее впечатление.

– Он был не такой, – сказал Мартин Бек. – Ты знаешь об этом так же хорошо, как я.

– Ну, во всяком случае он часто носил с собой пистолет.

Чаще, чем ты. И намного чаще, чем я.

– Да, когда он был на службе.

– Я встречался с ним только на службе, – сухо заявил

Колльберг.

– Я тоже. Несомненно, он был одним из первых трупов в том проклятом автобусе. И несмотря на это, он все же успел расстегнуть две пуговицы плаща и вытащил пистолет.

– Это указывает на то, что плащ он расстегнул раньше, – задумчиво сказал Колльберг. – Непонятно, зачем он это сделал.

– Согласен.

– Как там говорил Хаммар во время сегодняшней реконструкции?

– Он говорил примерно следующее, – сказал Мартин

Бек. – «Тут что-то не так: сумасшедший, совершающий групповое убийство, не действует по столь тщательно разработанному плану».

– Ты считаешь, что он прав?

– В принципе, да.

– Это означало бы…

– Что тот, кто стрелял, вовсе не был сумасшедшим.

Вернее, это убийство вовсе не было совершено для того, чтобы произвести сенсацию.

Колльберг вытер пот о лба сложенным платком, внимательно осмотрел платок и сказал:

– Герр Ларссон говорит…

– Гюнвальд?

– Да, он. Прежде чем отправиться домой, чтобы освежиться дезодорантом, он с высоты своей учености соизволил заметить, что ничего не понимает. Не понимает, например, почему сумасшедший не покончил с собой или не остался на месте преступления и не позволил себя схватить.

– Мне кажется, ты недооцениваешь Гюнвальда, – сказал Мартин Бек.

– Ты так полагаешь? – Колльберг раздраженно пожал плечами. – Да ладно, – добавил он, – все это чушь собачья.

У меня нет сомнений в том, чти это групповое убийство. И, конечно же, стрелявший был сумасшедшим. Судя по всему, сейчас он сидит дома перед телевизором и наслаждается произведенным эффектом. В конце концов, с таким же успехом он мог совершить самоубийство. Нам ничего не дает то, что у Стенстрёма был при себе пистолет, потому что мы не знаем его привычек. Предположительно, он был вместе с той медсестрой. Хотя, возможно, и то, что он ехал в какой-нибудь ресторан или в гости к приятелю. А может, он поссорился со своей девушкой или его выбранила мать, он обиделся и поехал куда попало в первом попавшемся автобусе, потому что идти в кино было уже поздно, а если не идти в кино, то ему некуда было податься.

– Это все мы можем проверить, – сказал Мартин Бек.

– Да, завтра. Однако есть одна вещь, которую мы должны сделать сейчас, до того, как это сделает кто-нибудь другой.

– Осмотреть его письменный стол в Вестберге, – сказал

Мартин Бек.

– Твое умение делать выводы достойно удивления, –

констатировал Колльберг. Он сунул галстук в карман и надел пиджак.

Было сухо и туманно, ночной иней, как саван, покрывал деревья, улицы и крыши. Видимость была отвратительная, и Колльберг хмуро бормотал проклятия себе под нос, когда автомобиль заносило на поворотах. За всю дорогу до южного управления полиции они заговорили только один раз.

Колльберг сказал:

– Как ты думаешь, преступники, совершающие групповые убийства, имеют, как правило, криминальное прошлое?

А Мартин Бек ответил:

– Чаще всего, да. Но не всегда.

В Вестберге было тихо и пустынно. Они молча прошли через вестибюль и поднялись по лестнице. На втором этаже нажали нужные кнопки на диске цифрового замка и вошли в кабинет Стенстрёма. Колльберг после минутного колебания уселся за его письменный стол и подергал ящики.

Они оказались незапертыми.

Кабинетик был чистый, приятный и лишенный какой-либо индивидуальности. На письменном столе Стенстрёма не было даже портрета невесты.

На подставке для авторучек, напротив, лежали две его собственные фотографии. Мартин Бек знал почему.

Впервые за много лет Стенстрёму выпал отпуск на Рождество и Новый год. Он собирался на Канарские острова.

Уже забронировал себе места в самолете, совершающем чартерные рейсы. Он сфотографировался потому, что должен был получить новый паспорт.

Счастливый человек, подумал Мартин Бек, глядя на фотографии, которые были намного лучше снимков, помещенных на первых полосах вечерних газет.

Стенстрём выглядел значительно моложе своих двадцати девяти лет. У него был открытый ясный взгляд и зачесанные назад темно-каштановые волосы, похожие здесь, на фотографии, как и всегда, на непокорные вихры.

Вначале многие коллеги считали его наивным и несообразительным, в том числе и Колльберг, который частенько устраивал ему испытания, чересчур далеко заходя в своем сарказме и высокомерном отношении к нему.

Однако это было давно. Мартин Бек вспомнил, что однажды, еще в старом управлении полиции в Кристинеберге, он спорил об этом с Колльбергом. Он тогда сказал:

«Почему ты вечно цепляешься к этому парню?», а

Колльберг ответил: «Чтобы избавить его от самоуверенности и дать ему шанс приобрести настоящую уверенность.

Чтобы он постепенно смог стать хорошим полицейским.

Чтобы он научился стучать в дверь».

Возможно, Колльберг тогда был прав. Во всяком случае

Стенстрём с годами стал более развитым. И хотя он никогда не научился стучать в дверь, тем не менее он стал хорошим полицейским, добросовестным, трудолюбивым и знающим. Хорошо тренированного, спортивного Стенстрёма с его приятной внешностью и общительным характером можно было считать настоящим украшением отдела. Его, наверное, можно было изображать в качестве рекламы в проспектах, приглашающих на службу в полицию, чего нельзя было сказать о многих других. Например, о Колльберге, грубом, толстощеком и тучном. Этого нельзя было сказать и о полном стоицизма Меландере, внешний вид которого вовсе не противоречил тезису, что самые большие зануды часто бывают отличными полицейскими.

Это также не относилось к красноносому и невзрачному

Рённу. Нельзя было этого сказать и о Гюнвальде Ларссоне, чей огромный рост и грозный взгляд могли смертельно напугать любого, и который к тому же очень гордился собой. Это было справедливо и по отношению к самому

Мартину Беку, сопящему и шмыгающему носом. Вчера вечером он смотрел на себя в зеркало и видел длинную жердеобразную фигуру с худощавым лицом, широким лбом, тяжелой челюстью и грустными серо-голубыми глазами.

Кроме того, Стенстрём обладал определенными специфическими качествами, часто выручавшими их, всех остальных.

Обо всем этом Мартин Бек размышлял, глядя на предметы, которые Колльберг вынимал из ящиков письменного стола и аккуратно раскладывал на столешнице.

Разница состояла лишь в том, что сейчас он думал почти равнодушно о человеке по имени Оке Стенстрём.

Чувства, почти овладевшие им в кабинете на Кунгсхольмсгатан, когда Хаммар провозглашал прописные истины, исчезли. Момент жалости прошел и уже никогда не вернется.

С той минуты, когда Стенстрём положил на полку форменную фуражку и продал мундир старому приятелю из полицейской школы, он работал под руководством

Мартина Бека. Сначала в Кристинеберге, в отделе уголовного розыска, который входил в состав Главного управления и действовал, в основном, как подразделение, предназначенное для оказания помощи перегруженной муниципальной полиции в провинции.

Потом вся полиция стала централизованной, это произошло в 1964-1965 годах, и вскоре они переехали сюда, в

Вестбергу.

В течение прошедших лет Колльберга часто отправляли в командировки с различными заданиями, Меландера перевели по его собственному желанию, однако Стенстрём оставался в составе отдела неизменно. Мартин Бек знал его около пяти лет, они вместе участвовали в многочисленных расследованиях. Всему, что Стенстрём знал о практической работе полиции, он научился за это время, и научился многому. Созрел, переборол почти абсолютную нерешительность и робость, ушел из своей комнаты в квартире родителей и стал жить с женщиной, с которой, по его словам, собирался связать себя на всю жизнь. Его отец к этому времени уже умер, а мать вернулась в Вестманланд.

Мартин Бек должен был знать об этом почти все. Однако знал он, как ни удивительно, не очень много. Конечно, ему были известны все важнейшие даты и в общих чертах характер Стенстрёма, его достоинства, недостатки, но к этому он мало что мог добавить.

Стенстрём был порядочен, честолюбив, упрям, быстр и сообразителен. Вместе с тем, он был чуточку робким, немного инфантильным, совершенно не задиристым, иногда не в настроении. Но у кого не бывает плохого настроения?

Может быть, он страдал комплексом неполноценности?

Рядом с Колльбергом, часто козыряющим цитатами и сложными софизмами. Рядом с Гюнвальдом Ларссоном, который однажды за пятнадцать секунд пинком выломал дверь и одним ударом лишил сознания психически больного преступника, вооруженного топором. А Стенстрём тогда стоял на расстоянии двух метров и размышлял, как следует поступить. Рядом с Меландером, выражение лица которого всегда оставалось неизменным и который никогда не забывал того, что один раз увидел, услышал или о чем прочитал.

А у кого бы в такой ситуации не было комплекса неполноценности?

Почему он знал так мало? Может быть, потому, что недостаточно внимательно наблюдал? Или потому, что и наблюдать-то было нечего?

Мартин Бек массировал кончиками пальцев кожу у корней волос и смотрел на предметы, которые Колльберг раскладывал на столе.

Стенстрёма всегда отличала педантичность. Например, его часы обязательно должны были быть отрегулированы с точностью до одной секунды. Об этом педантизме свидетельствовал и порядок в его письменном столе.

Бумаги, бумаги и еще раз бумаги. Копии рапортов, заметки, судебные протоколы, инструкции, специальная юридическая литература. Все это было сложено в аккуратные стопки.

Наиболее индивидуальным был коробок спичек и нераспечатанная пачка жевательной резинки. Так как

Стенстрём не курил и не жевал резинку, он, очевидно, держал эти предметы для того, чтобы предлагать их людям, которых допрашивал или которые, что наиболее вероятно, приходили к нему, чтобы просто поболтать.

Колльберг тяжело вздохнул и сказал:

– Если бы в том автобусе сидел я, сейчас в моих ящиках рылись бы ты и Стенстрём. Это была бы работка потруднее. И наверняка вы сделали бы открытия, бросающие тень на светлую память обо мне.

Мартин Бек приблизительно представлял себе, как выглядят ящики Колльберга, однако воздержался от комментариев.

– А здесь нет ничего, что бросало бы тень на память.

Мартин Бек и на этот раз не ответил. Они молча просматривали бумаги, быстро и тщательно. Здесь не было ничего, чего они не могли бы сразу же узнать и разложить по степени служебной важности. Все записи и документы имели отношение к расследованиям, в которых Стенстрём принимал участие и о которых им было хорошо известно.

Наконец остался только один конверт. Коричневый большой конверт, заклеенный и довольно толстый.

– Как ты думаешь, что это может быть? – спросил

Колльберг.

– Открой и посмотри.

Колльберг вертел конверт в руках.

– Похоже на то, что он тщательно заклеен. Погляди, сколько кусков клейкой ленты. – Он пожал плечами и разрезал конверт ножом для бумаги, лежащим на подставке чернильного прибора. – О, – сказал он, – я не знал, что

Стенстрём увлекался фотографией. – Он осмотрел снимки и разложил их перед собой. – Я даже не подозревал, что у него такое хобби.

– Это его невеста, – почти беззвучно произнес Мартин

Бек.

– Да, конечно, однако я никогда не подумал бы, что у него были настолько далеко заходящие требования.

Мартин Бек смотрел на фотографии по служебной необходимости и с чувством отвращения, которое испытывал всегда, когда ему приходилось в той или иной степени вмешиваться в дела, относящиеся к частной жизни других людей. Чувство это было спонтанным и врожденным, и даже после двадцати трех лет службы в полиции

Мартин Бек не умел подавлять его в себе.

Колльберг не страдал подобной чувствительностью.

Кроме того, он был сладострастным.

– Настоящая секс-бомба, – уважительно сказал он, внимательно разглядывая фотографии. – Стоять на руках она тоже умеет. Я даже не представлял себе, что она так выглядит.

– Но ведь ты уже видел ее.

– Одетой. А это совсем другое.

Колльберг был прав, но Мартин Бек предпочитал не заводить разговор на эту тему. Вместо этого он сказал:

– Завтра ты снова увидишь ее.

– Да, – хмуро согласился Колльберг. – Это будет не слишком приятная встреча. – Он собрал фотографии, положил их в конверт и добавил: – Ну что, поедем домой? Я

подброшу тебя.

Он погасил свет, и они вышли из кабинета. В машине

Мартин Бек сказал:

– А как тебя вызвали вчера вечером на Норра-Сташенсгатан? Когда я позвонил, Гюн не знала, где ты, а на месте происшествия ты оказался гораздо раньше меня.

– Обычная случайность. Когда мы расстались, я направился в центр города и на Сканстулброн наткнулся на двух знакомых парней в патрульном автомобиле. Они только что получили сообщение по рации и отвезли меня прямо на место. Я был одним из первых.

Они долго ехали в молчании, потом Колльберг задумчиво сказал:

– Как ты думаешь, зачем ему были нужны те фотографии?

– Изучи их повнимательнее, – сказал Мартин Бек.

– Да, конечно. И все же…


XIII

В среду утром, перед тем как выйти из дому, Мартин

Бек позвонил Колльбергу. Они обменялись тремя фразами.

– Колльберг.

– Привет, это Мартин. Я выезжаю.

– Хорошо.

Когда поезд метро остановился на станции Шермарбринк, Колльберг уже ждал на платформе. Они имели привычку всегда ездить в последнем вагоне и поэтому часто встречались, хотя не договаривались заранее.

Они вышли на станции Медборгарплатсен и поднялись на Фолькунгагатан. Было десять минут одиннадцатого, и бледное солнце едва пробивалось из-за туч. Они поплотнее запахнули плащи, потому что ветер был ледяной, и пошли по Фолькунгагатан в восточном направлении.

За углом, когда они уже повернули на Эстгётагатан, Колльберг сказал:

– Ты узнавал в больнице, в каком состоянии Шверин?

– Да, утром я звонил туда. Операция уже закончилась.

Он жив, но по-прежнему без сознания, и врачи ничего не могут сказать о результатах операции до тех пор, пока он не придет в себя.

– А он придет в себя?

Мартин Бек пожал плечами.

– Неизвестно. Будем надеяться.

– Интересно, долго еще газеты не смогут напасть на его след?

– В Каролинской больнице клятвенно обещали хранить тайну.

– Это ясно. Однако ты ведь знаешь журналистов. Они все вынюхают.

Они остановились у дома номер восемнадцать на Черховсгатан.

В списке жильцов в подъезде была фамилия Турелль, но на втором этаже на прикрепленном к двери белом прямоугольничке картона было написано печатными буквами

«Оке Стенстрём».

Девушка, открывшая им дверь, была невысокой. Мартин Бек опытным взглядом определил ее рост в сто шестьдесят сантиметров.

– Пожалуйста, входите и вешайте плащи, – сказала она и закрыла за ними дверь.

Голос у нее был низкий и хрипловатый.

Оса Турелль была одета в узкие черные брюки и ярко-голубой свитер. На ногах у нее были толстые носки из серой шерсти, на несколько номеров больше, чем нужно, –

наверняка это были носки Стенстрёма. У нее было смуглое угловатое лицо и темные, коротко подстриженные волосы.

Это лицо вряд ли можно было назвать красивым или симпатичным, скорее смешным и пикантным. Она была хрупкого телосложения, с узкими плечами и бедрами и маленькой грудью.

Она молча наблюдала, как Мартин Бек и Колльберг кладут шляпы на полку рядом со старой фуражкой Стенстрёма и вешают плащи. Потом впереди них вошла в комнату.

Комната выходила двумя окнами на улицу, она была опрятной и уютной. У стены стоял большой книжный шкаф с резными столбиками и антресолями. Вся мебель, кроме книжного шкафа и кожаного кресла с высокой спинкой, была относительно новой. Почти весь пол покрывал толстый ярко-красный ковер, а тонкие шерстяные занавеси имели такой же красноватый оттенок.

Комната была неправильной формы, из одного угла короткий коридорчик вел в кухню. Через открытую в коридор дверь была видна вторая комната. Окна кухни и спальни выходили во двор.

Оса Турелль села в кресло и поджала под себя ноги. Она показала на два стула, Мартин Бек и Колльберг тоже сели.

Пепельница на низком столике до краев была наполнена окурками.

– Надеюсь, вы понимаете, – сказал Мартин Бек, – что нам это неприятно, мы не хотим быть назойливыми, но…

это необходимо. Мы должны поговорить с вами как можно скорее.

Оса Турелль ответила не сразу. Она взяла из пепельницы зажженную сигарету и глубоко затянулась. Руки у нее дрожали, под глазами запали тени.

– Конечно, я понимаю, – сказала она. – Хорошо, что вы пришли. Я сижу здесь с той минуты, когда… когда узнала… сижу и пытаюсь понять… пытаюсь понять, правда ли это.

– У вас нет никого, кто мог бы побыть с вами? – спросил Колльберг.

Она покачала головой.

– Нет. Да я и не хочу, чтобы здесь кто-то был.

– А ваши родители?

Она снова покачала головой.

– Мама умерла в прошлом году. А отец двадцать лет назад.

Мартин Бек подался вперед и испытующе поглядел на нее.

– Вы спали хотя бы немного? – спросил он.

– Не знаю. Те, кто были здесь… вчера, дали мне несколько таблеток. Наверное, я ненадолго уснула. Но это не нужно, я выдержу.

Она смяла сигарету в пепельнице и пробормотала, не поднимая взгляда:

– Мне просто нужно привыкнуть к тому, что его нет в живых. Для этого нужно время.

Ни Мартин Бек, ни Колльберг не знали, что ей на это ответить. Мартин Бек внезапно почувствовал, что воздух тяжелый и плотный от дыма. В комнате стало угнетающе тихо. Наконец Колльберг кашлянул и сказал:

– Вы не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов, касающихся Стенст… Оке?

Оса Турелль медленно подняла взгляд. В глазах у нее что-то промелькнуло, и она улыбнулась.

– Надеюсь, вы не ждете, что я буду обращаться к вам «герр комиссар» и «герр старший ассистент»? – сказала она. – Вы тоже обращайтесь ко мне по имени, называйте меня Оса, потому что я собираюсь говорить вам «ты». Мы ведь все же некоторым образом хорошо знакомы.

Она лукаво посмотрела на них и добавила:

– С помощью Оке. Мы с ним часто виделись. Мы живем здесь, вместе, уже много лет.

«Гробовщики Колльберг и Бек», – подумал Мартин. –

«Смелая мысль. А девушка что надо».

– Мы тоже слышали о тебе, – довольно раскованным тоном сказал Колльберг.

Оса встала и открыла окна. Потом вынесла в кухню пепельницу. Улыбка исчезла, губы Осы были крепко сжаты. Она вернулась с чистой пепельницей и села.

– Пожалуйста, расскажите мне, как это случилось. Что произошло? Вчера я мало что поняла, а газеты мне читать не хочется.

Мартин Бек закурил сигарету.

– Хорошо, – сказал он.

Все время, пока он рассказывал, она сидела не шевелясь и не сводила с него глаз. Он опустил некоторые подробности, однако описал ход событии в той мере, в которой им удалось его воспроизвести. Когда он закончил, Оса сказала:

– А куда ехал Оке? Почему он оказался именно в том автобусе?

Колльберг бросил быстрый взгляд на Мартина Бека и сказал:

– Мы надеялись узнать об этом от тебя.

Оса Турелль покачала головой.

– Я не имею понятия об этом.

– А тебе известно, что он делал раньше в тот день? –

спросил Мартин Бек.

Она удивленно посмотрела на него.

– А вы разве этого не знаете? Он целый день работал. А

какая это была работа, наверное, вы должны знать.

Мартин Бек мгновение колебался, потом сказал:

– Последний раз в жизни я видел его в пятницу. Он днем заскочил на минутку.

Оса встала и сделала несколько шагов, потом обратилась к нему:

– Но ведь он работал и в субботу, и в понедельник. Мы вместе вышли из дому в понедельник утром. А ты тоже не видел Оке в понедельник? – Она посмотрела на Колльберга, который покачал головой и попытался припомнить.

– Может, он сказал тебе, что едет в Вестбергу, – спросил Колльберг, – или на Кунгсхольмсгатан?

– Нет, – после минутного раздумья ответила Оса, –

ничего такого он не говорил. Этим, наверное, все объясняется. Очевидно, у него были какие-то дела в городе.

– Ты упоминала, что в субботу он тоже работал? –

уточнил Мартин Бек.

Она кивнула.

– Да, но не весь день. Утром мы вышли вместе. Я закончила работу в час дня и сразу вернулась домой. Оке приехал вскоре после меня. Он ходил за покупками. В

воскресенье у него был выходной. Мы весь день провели вместе.

Она снова уселась в кресло, сплела пальцы рук на подтянутых к груди коленях и закусила губу.

– А он не говорил, чем занимается? – спросил Колльберг.

Она покачала головой.

– Он вообще не имел привычки рассказывать о своей работе? – поинтересовался Мартин Бек.

– Да нет. Мы всегда обо всем говорили. Но только не в последнее время. С некоторых пор он перестал о чем-либо мне рассказывать. Мне даже казалось странным, что он ничего не рассказывает. Обычно мы с ним обсуждали разные дела, особенно если они были трудными и запутанными. Вероятно, он не мог… – Она осеклась и добавила чуть более громким голосом: – А почему вы меня об этом расспрашиваете? Вы ведь его начальники. Если вы пытаетесь выяснить, не выдавал ли он полицейские тайны, то могу вас заверить, что он этого не делал. За последние три недели он даже словом о своей работе не обмолвился.

– Дело в том, что ему нечего было рассказывать, –

попытался успокоить ее Колльберг. – Последние три недели были необычайно бедны событиями. Честно говоря, у нас было не так уж и много работы.

Оса Турелль изумленно посмотрела на него.

– Как ты можешь так утверждать?! У Оке было очень много работы. В последнее время он работал целыми сутками без перерыва.


XIV

Рённ зевая взглянул на часы. Потом бросил взгляд в направлении кровати, где лежала полностью забинтованная фигура, после чего принялся рассматривать сложную аппаратуру, очевидно, необходимую для поддержания жизни больного, и продолжил наблюдать за дерзкой медсестрой среднего возраста, которая контролировала, правильно ли работает вся эта аппаратура. Сейчас она меняла пустой флакон для капельницы. Движения ее были быстрыми и точными, а все поведение свидетельствовало о большом опыте.

Рённ вздохнул и снова зевнул, прикрывая рот рукой.

Медсестра сразу же это заметила и бросила на него быстрый, недовольный взгляд.

Рённ слишком много времени провел в этой антисептической палате с гладкими белыми стенами и холодным освещением и, кроме того, долго ходил взад-вперед по коридору под дверью операционной.

При этом бóльшую часть времени ему пришлось проводить в обществе субъекта по фамилии Улльхольм, с которым раньше он никогда не встречался, несмотря на то, что тот был одетым в штатское ассистентом полиции.

Рённ явно не относился к наиболее способным и не проявлял склонности к самообразованию Он был доволен собой и своим существованием и считал, что по большей части все идет так, как и положено. Благодаря этим чертам характера, он был очень полезным, если не сказать, образцовым полицейским. Ко всем делам он относился добросовестно и просто, без какой бы то ни было склонности создавать себе трудности и проблемы, которых в общем-то и не было.

Почти ко всем он относился доброжелательно, и почти все относились к нему так же.

Однако даже при таком не очень сложном отношении

Рённа к жизни Улльхольм оказался невероятным занудой и тупицей.

Улльхольм был недоволен всем, начиная с зарплаты, которая, как и следовало ожидать, была слишком маленькой, и кончая начальником полиции, который не умел управлять твердой рукой.

Его одинаково возмущало как то, что дети в школе не умеют себя вести, так и то, что в полиции слишком слабая дисциплина.

С особенной ненавистью он относился к трем категориям людей, которые никогда не причиняли Рённу никаких хлопот и не заставляли его напряженно работать головой: он не переносил иностранцев, молодежи и социалистов.

Улльхольм, например, считал безобразием, что рядовым полицейским разрешено отпускать бороды.

– Ну, усы еще куда ни шло, – говорил он. – Да и то, мне это кажется весьма сомнительным. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

По мнению Улльхольма, начиная с тридцатых годов в обществе не было истинного порядка. Сильный рост преступности и ужесточение нравов он объяснял тем, что у полиции отсутствует солидная военная выучка, и тем, что полицейские больше не ходят с саблями.

Введение правостороннего движения было возмутительной близорукостью, которая еще больше ухудшила ситуацию в безнаказанном и морально распадающемся обществе.

– И этот бардак увеличивается, – говорил он. – Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

– Что? – спрашивал Рённ.

– Бардак. Все эти стоянки вдоль главных магистралей.

Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Улльхольм был человеком, который знал почти все, а понимал все без исключения. Только один раз он вынужден был обратиться за разъяснениями к Рённу. Началось с того, что он сказал:

– Глядя на эти мерзость и беспорядок, человек начинает тосковать по природе. Я охотно спрятался бы в горах, если бы в Лапландии не было так много лапландцев. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

– Я сам женат на лапландке, – сказал Рённ.

Улльхольм взглянул на него со смесью отвращения и любопытства и, понизив голос, сказал:

– Это необычно и весьма интересно. Правда, что у лапландок эта штука расположена поперек?

– Нет, – сухо ответил Рённ. – Это не правда, а широко распространенное предубеждение.

Рённ размышлял над тем, почему этого человека до сих пор не перевели в бюро находок.

Улльхольм говорил почти без перерыва, а каждый монолог заканчивал словами: «Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?».

Рённ понимал только две вещи.

Во-первых, то, что произошло в управлении, когда он задал совершенно невинный вопрос:

– Кто там дежурит в больнице?

Колльберг равнодушно порылся в своих бумажках и сказал:

– Какой-то Улльхольм.

Единственным, кто знал эту фамилию, был, очевидно, Гюнвальд Ларссон, потому что он сразу воскликнул:

– Что? Кто?

– Улльхольм, – повторил Колльберг.

– Этого нельзя допустить. Туда немедленно нужно кого-нибудь послать. Того, у кого с головой все в порядке.

Рённ, который оказался тем человеком, у которого с головой все в порядке, задал еще один, такой же невинный вопрос:

– Мне сменить его?

– Сменить? Нет, это невозможно. Он посчитает, что его унизили, и начнет писать сотни жалоб и рапортов в управление и даже может позвонить министру.

А когда Рённ уже выходил, Гюнвальд Ларссон дал ему последний совет.

– Эйнар!

– Ну?

– И не позволяй ему обращаться к свидетелю, разве что после того, как увидишь свидетельство о смерти.

Во-вторых, что каким-то образом он должен остановить этот поток слов. Наконец он нашел теоретическое решение этой задачи. Практически реализация найденного решения выглядела следующим образом. Улльхольм закончил очередной длинный монолог словами:

– Совершенно очевидно, что, как частное лицо и член партии центра, как гражданин свободной, демократической страны, я не делю людей по цвету кожи, национальности или образу их мыслей. Но ты сам подумай, что было бы, если бы в рядах полиции оказалось много евреев и коммунистов. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Рённ откашлялся, тактично прикрывшись рукой, и ответил на это:

– Конечно. Но честно говоря, я сам социалист и даже…

– Коммунист?!

– Вот именно.

Улльхольм встал и, храня гробовое молчание, подошел к окну.

Он стоял там вот уже два часа и грустно глядел на злой, предательский мир, который его окружал.

Шверина оперировали трижды. Из его тела извлекли три пули, однако никто из бригады врачей, делавших операцию, не выглядел слишком веселым, а единственным ответом на робкие вопросы Рённа были лишь пожатия плечами.

Только минут пятнадцать назад один из хирургов вошел в палату и сказал:

– Если он вообще придет в сознание, то это произойдет сейчас, в течение ближайшего получаса.

– Он выкарабкается?

Врач долго смотрел на Рённа, потом сказал:

– Вряд ли. Хотя всякое может быть. Он физически крепкий, а общее состояние его почти удовлетворительное.

Рённ подавленно смотрел на пациента и размышлял над тем, как нужно выглядеть, чтобы врачи охарактеризовали твое состояние здоровья как не очень хорошее или даже плохое.

Он тщательно сформулировал два вопроса и для надежности записал их в своем блокноте.

Первый вопрос был: «Кто стрелял?» и второй: «Как он выглядел?»

Кроме того, Рённ поставил на стул у кровати переносной магнитофон, подключил микрофон и повесил его на спинку стула. Улльхольм не участвовал в этих приготовлениях и ограничивался лишь тем, что бросал в сторону

Рённа критические взгляды со своего места у окна.

Часы показывали двадцать шесть минут третьего, когда медсестра внезапно склонилась над раненым и быстрым, нетерпеливым жестом подозвала обоих полицейских, другой рукой одновременно нажимая звонок.

Рённ поспешно схватил микрофон.

– Кажется, он просыпается, – сказала медсестра.

На лице раненого были заметны изменения. Веки и ноздри подрагивали.

– Да, – сказала медсестра. – Сейчас.

Рённ поднес к раненому микрофон.

– Кто стрелял? – спросил он.

Никакой реакции. Через несколько секунд Рённ повторил вопрос.

– Кто стрелял?

На этот раз губы раненого зашевелились, и он что-то сказал. Рённ выждал две секунды и спросил:

– Как он выглядел?

И на этот раз раненый пошевелил губами, причем ответ был более артикулированным.

В палату вошел врач.

Рённ уже открыл рот, чтобы повторить вопрос номер один, когда лежащий в кровати повернул голову влево.

Нижняя челюсть у него отвисла, и кровавая слизь хлынула изо рта.

Рённ посмотрел на врача, который хмуро покачал головой.

Улльхольм приблизился и со злостью сказал:

– Из этого твоего допроса ничего не выжмешь. – Потом он громко и отчетливо оповестил: – Послушай, к тебе обращается старший ассистент Улльхольм…

– Он умер, – спокойно сказал Рённ.

Улльхольм уставился на него и произнес только одно слово:

– Халтурщик.

Рённ выдернул микрофон из гнезда и отнес магнитофон на подоконник. Осторожно крутя катушку пальцем, он перемотал ленту и нажал клавишу.

– Кто стрелял?

– Днрк.

– Как он выглядел?

– Акальсон.

– И что можно из этого извлечь? – сказал он.

Улльхольм не меньше десяти секунд смотрел на Рённа в упор, с упрямством и ненавистью. Потом он сказал:

– Извлечь? Я обвиняю тебя в неисполнении служебных обязанностей. Это серьезный проступок. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Он повернулся и вышел из палаты. Сделал он это быстрым и энергичным шагом. Рённ проводил его озабоченным взглядом.


XV

Когда Мартин Бек открыл дверь управления полиции, у него буквально сбило дыхание, потому что порыв ледяного ветра швырнул ему в лицо горсть острых, как иглы, снежинок. Мартин Бек наклонил голову и поспешно застегнул пальто. Утром он не выдержал причитаний Инги и капитулировал перед ней, несколькими градусами мороза и собственной простудой, надев зимнее пальто. Он выше подтянул шерстяной шарф и двинулся в направлении центра.

Он пересек Агнегатан и в нерешительности остановился, пытаясь рассчитать, как лучше ехать. Он еще не успел изучить новые автобусные маршруты, которые появились одновременно с исчезновением трамваев и введением в сентябре правостороннего движения.

Возле него притормозил какой-то автомобиль. Гюнвальд Ларссон опустил стекло и закричал:

– Садись!

Мартин Бек с благодарностью уселся впереди.

– Уф, – простонал он, – снова начинается это мучение.

Едва успеваешь заметить, что наступило лето, как уже снова приходит зима. Куда ты едешь?

– На Вестманнагатан, – ответил Гюнвальд, – побеседовать с дочкой той старухи из автобуса.

– Отлично, – сказал Мартин Бек. – Я выйду возле Саббатсбергской больницы.

Они переехали через мост, миновали старый торговый центр. За окнами вихрем кружились мелкие сухие снежинки.

– Такой снег совершенно бесполезен, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Он не будет долго лежать. Только видимость портит.

В отличие от Мартина Бека Гюнвальд Ларссон любил водить машину и был хорошим водителем.

Когда они ехали по Васагатан в направлении Норра-Банторгет, возле гуманитарного лицея на встречной полосе промелькнул двухэтажный автобус маршрута № 47.

– Бр-р, – вздрогнул Мартин Бек. – После всего этого мне становится не по себе от одного вида такого автобуса.

Гюнвальд Ларссон посмотрел в зеркало заднего вида.

– Это не такой, – сказал он, а немецкий, «Бюссинг». –

Через минуту он спросил: – Может, поедешь со мной к жене Асарсона? Ну, того, с презервативами. Я буду там в три.

– Не знаю, – ответил Мартин Бек.

– Я подумал, ты ведь так или иначе будешь поблизости.

Это ведь в нескольких домах от Саббатсбергской больницы. Потом я отвезу тебя обратно.

– Посмотрим. Это будет зависеть от того, когда я закончу беседовать с медсестрой.

На углу Далагатан и Тегнергатан их остановил человек в желтой защитной каске и с красным флажком в руке. На территории больницы в Саббатсберге продолжались работы, связанные с реконструкцией. Самые старые здания подлежали сносу, новые уже тянулись вверх. Сейчас как раз взрывали высокий скальный холм со стороны Далагатан. Когда еще разносилось эхо от взрывов, Гюнвальд

Ларссон сказал:

– Почему бы им сразу не взорвать весь Стокгольм вместо того, чтобы делать это по частям? Они должны сделать так, как один американский политик, забыл как его зовут, призывает поступить с Вьетнамом: заасфальтировать все это дерьмо, нарисовать желтые полосы и устроить автостоянку. По-моему, нет ничего хуже, когда архитекторы дорываются до реализации своих планов.

Мартин Бек вышел из автомобиля у ворот в ту часть больницы, где находились родильный дом и гинекологическая клиника. Покрытая гравием площадка у дверей была пуста, но в окно за Мартином Беком наблюдала женщина в шубке из овчины. Она открыла дверь и сказала:

– Вы комиссар Бек? Я Моника Гранхольм.

Она стальным захватом сжала его руку и энергично принялась ее трясти. Ему казалось, что он почти слышит хруст своих размозженных костей. Интересно, подумал он, в обращении с новорожденными Моника тоже применяет такую физическую силу?

Роста она была такого же, как Мартин Бек, но выглядела гораздо привлекательнее, чем он. Кожа у нее была свежая и розовая, зубы крепкие и белые, волосы светло-каштановые, густые и волнистые, а зрачки больших красивых глаз карие, под цвет волос. Все в ней казалось крупным, здоровым и крепким.

Погибшая в автобусе девушка была невысокой и хрупкой и должна была выглядеть заморышем рядом со своей сожительницей.

Они пошли рядом в направлении Далагатан.

– Вы не возражаете, если мы зайдем в «Васахоф» на противоположной стороне улицы, – предложила Моника

Гранхольм. – Мне нужно что-нибудь перехватить, чтобы я была в состоянии говорить.

Время обеда уже закончилось, и в ресторане было много свободных столиков. Мартин Бек выбрал столик у окна, однако Моника предпочла сесть в глубине заведения.

– Не хочу, чтобы меня увидел кто-нибудь из больницы, – сказала она. – Вы не представляете себе, какие там у нас сплетни.

В подтверждение этого она угостила Мартина полным набором этих самых сплетен, одновременно с аппетитом поглощая огромную порцию мяса и картофельного пюре.

Мартин Бек с завистью наблюдал за ней. Он, как всегда, не испытывал голода, но чувствовал себя плохо и пил кофе, чтобы окончательно ухудшить свое состояние. Он подождал, пока она насытится, и уже собирался заговорить об ее погибшей подруге, но тут Моника отодвинула тарелку и сказала:

– Ну, достаточно. Теперь можете спрашивать, а я постараюсь отвечать, если смогу. Но вы позволите мне сначала спросить вас кое о чем?

– Конечно, – сказал Мартин Бек, вынимая из кармана пачку «Флориды».

Моника покачала головой.

– Спасибо, я не курю. Вы уже поймали этого сумасшедшего?

– Нет, – ответил Мартин Бек, – еще нет.

– Вы понимаете, люди ужасно потрясены. У нас одна девушка боится ездить на работу автобусом. Она боится,

что неожиданно появится психопат с ружьём. С тех пор как это произошло, она приезжает на работу и возвращается домой на такси. Постарайтесь его поймать. – Она с серьезным видом посмотрела на Мартина Бека.

– Мы стараемся.

Она кивнула.

– Это хорошо, – сказала она.

– Спасибо, – поблагодарил Мартин Бек, тоже с серьезным видом.

– Что вы хотите знать о Бритт?

– Вы хорошо ее знали? Вы долго жили вместе?

– Я знала ее лучше, чем кто-либо другой. Мы жили вместе три года, с тех пор как она начала работать в больнице. Она была прекрасной подругой и хорошей медсестрой. Физически работать она тоже умела, хотя была хрупкой. Она была очень хорошей медсестрой, о себе она никогда не думала.

Моника взяла со стола кофейник и долила кофе Мартину Беку.

– Спасибо, – сказал он. – А жених у нее был?

– Да, конечно, очень приятный парень. Они еще не обручились, но она уже готовила меня к тому, что вскоре это произойдет. Думаю, они собирались пожениться на

Новый год. У него есть своя квартира.

– Они давно были знакомы?

Она задумчиво грызла ноготь.

– Не меньше десяти месяцев. Он врач. О девушках говорят, что они становятся медсестрами, чтобы иметь шанс выйти замуж за врача, но с Бритт было вовсе не так. Она отличалась ужасной робостью и даже боялась мужчин.

Прошлой зимой ее освободили от работы из-за малокровия и общего упадка сил, и ей часто приходилось ходить на контрольные обследования. Тогда она и познакомилась с

Бертилом. И сразу влюбилась без памяти. Она обычно говорила, что ее вылечила его любовь, а не его лечение.

Мартин Бек разочарованно вздохнул.

– Вам в этом что-то не нравится? – подозрительно спросила она.

– Нет-нет. У нее было много знакомых мужчин?

Моника Гранхольм улыбнулась и покачала головой.

– Ни одного, кроме тех, с которыми она встречалась в больнице, по работе. Она была очень холодная. По-моему, до Бертила у нее никого не было.

Она водила пальцем по столешнице. Потом наморщила лоб и посмотрела на Мартина Бека.

– Неужели вас интересует ее интимная жизнь? Какое это имеет отношение к происшедшему?

Мартин Бек вынул из внутреннего кармана бумажник и положил его на стол.

– В автобусе рядом с Бритт Даниельсон сидел мужчина.

Это был полицейский, которого звали Оке Стенстрём. У

нас имеются основания полагать, что они были знакомы и ехали вместе. Нас интересует, называла ли фрёкен Даниельсон когда-либо его фамилию?

Он достал из бумажника фотографию Стенстрёма и подвинул ее к Монике Гранхольм.

– Вы видели когда-нибудь этого человека?

Она пригляделась к фотографии и покачала головой.

Потом поднесла ее ближе к глазам и еще раз внимательно посмотрела на нее.

– Да, конечно, – сказала она. – В газетах. Однако здесь он выглядит лучше. – Она вернула фотографию со словами: – Бритт не знала этого человека. В этом я могу почти поклясться. Абсолютно исключено, чтобы она позволила кому-нибудь, кроме жениха, проводить себя домой. Это просто было не в ее стиле.

Мартин Бек засунул бумажник в карман.

– Может быть, они дружили и…

Моника энергично покачала головой.

– Бритт была очень порядочная, робкая и, как я уже говорила, почти боялась мужчин. Кроме того, она по уши влюбилась в Бертила и ни на кого другого даже не взглянула бы. Ни на друга, ни на кого другого. К тому же я была единственным человеком, которому она доверяла, кроме

Бертила, естественно. Она рассказывала мне обо всем. Мне очень жаль, герр комиссар, но, очевидно, это ошибка.

Она открыла сумочку и достала оттуда портмоне.

– Мне пора возвращаться к моим сосункам. У меня их семнадцать.

Она принялась рыться в кошельке, но Мартин Бек остановил ее движением руки.

– Это за счет государства, – сказал он.

Когда они стояли у ворот больницы, Моника Гранхольм предположила:

– Они, конечно, могли быть знакомы с детства или со школьных времен и случайно встретились в автобусе. Но об этом я могу только догадываться. Бритт жила в Эслёве до тех пор, пока ей не исполнилось двадцать лет. А откуда был родом этот полицейский?

– Из Халстахаммара, – сказал Мартин Бек. – Как фамилия того врача, Бертила?

– Персон.

– А где он живет?

– Гиллербакен, 22. В Рогсведе.

Немного поколебавшись, Мартин Бек протянул ей руку, для надежности не сняв перчатку.

– Передайте от меня благодарность государству за угощение, – сказала Моника Гранхольм, широким шагом поднимаясь по склону холма.


XVI

Автомобиль Гюнвальда Ларссона стоял на Тегнергатан возле дома номер сорок. Мартин Бек взглянул на часы и толкнул входную дверь.

Было двадцать минут четвертого. Это означало, что

Гюнвальд Ларссон, который всегда старается быть точным, уже двадцать минут находится у фру Асарсон. И к этому времени он наверняка уже успел выведать все о жизни директора Асарсона, начиная с первого класса школы.

Методика допросов Гюнвальда Ларссона опиралась на правило начинать с самого начала и продвигаться вперед шаг за шагом. Эта методика могла, конечно, оказаться эффективной, но частенько она была всего лишь изматывающей и скучной.

Дверь квартиры открыл мужчина средних лет, одетый в темный костюм и при галстуке серебристого цвета. Мартин

Бек назвал себя и показал служебный жетон. Мужчина протянул руку.

– Туре Асарсон, – представился он. – Я брат… умершего. Входите. Ваш коллега уже здесь.

Мужчина подождал, пока Мартин Бек повесит пальто, и вошел впереди него в широкую раздвижную дверь.

– Дорогая Мерта, это комиссар Бек.

Гостиная была большая и довольно темная. На низкой золотистой кушетке длиной не меньше трех метров сидела худощавая женщина в черном трикотажном костюме, с бокалом в руке. Она поставила бокал на стоящий возле кушетки низенький черный столик с мраморной столешницей и подала Мартину Беку руку, изогнув ладонь так, словно ждала поцелуя. Мартин Бек неловко пожал безвольные пальцы и пробормотал:

– Примите мои соболезнования, уважаемая фру.

По другую сторону мраморного столика стояли три низких розовых кресла, в одном из которых с довольно странным выражением лица сидел Гюнвальд Ларссон.

Только тогда, когда Мартин Бек после любезного кивка хозяйки сам уселся в такое же кресло, он понял, что угнетает Гюнвальда Ларссона.

Дело в том, что конструкция кресла вынуждала сидящего принять горизонтальное положение, а было бы несколько странно проводить допрос лежа. Гюнвальд Ларссон сложился, как перочинный ножик, что требовало значительных усилий. Лицо у него было красным, он зло глядел на Мартина между торчащих перед ним, как альпийские вершины, колен.

Мартин Бек сначала поджал ноги влево, потом вправо, после чего попытался скрестить их и убрать под кресло, однако оно оказалось слишком низким. В конце концов он улегся в той же позе, что и Ларссон.

Вдова за это время успела опорожнить бокал и подала его деверю для того, чтобы он снова его наполнил. Деверь испытующе поглядел на нее и принес с ночного столика графин и чистый бокал.

– Позвольте предложить вам бокал шерри, комиссар, –

сказал он.

Прежде чем тот успел отказаться, он наполнил бокал и поставил перед Мартином Беком.

– Я как раз спрашивал фру Асарсон, знает ли она, почему ее муж в понедельник вечером ехал в том автобусе, –

сказал Гюнвальд Ларссон.

– А я ответила вам то же самое, что сказала субъекту, который был настолько бестактен, что принялся задавать вопросы о моем муже через секунду после того, как сообщил о его смерти. Не знаю.

Она сделала движение бокалом в направлении Мартина

Бека и осушила его одним глотком. Мартин Бек попытался дотянуться до своего бокала, но промахнулся и снова упал в кресло.

– А вам известно, где ваш муж был раньше в тот вечер? – спросил он.

Хозяйка поставила бокал, взяла из стоящей на столе зеленой стеклянной шкатулки сигарету с оранжевой гильзой и золотым фильтром, размяла ее в пальцах, несколько раз постучала ею по крышке шкатулки и подождала, пока деверь подаст ей огонь. Мартин Бек заметил, что она не вполне трезва.

– Да, известно, – сказала она. – Он был на собрании. В

шесть часов мы пообедали, потом он переоделся и около семи ушел.

Гюнвальд Ларссон вынул листок бумаги и авторучку.

Ковыряя ею в ухе, он спросил:

– На собрании? Каком именно и где?

Асарсон посмотрел на невестку и, поскольку она не отвечала, пришел ей на выручку.

– На собрании кружка под названием «Верблюды».

Кружок состоит из девяти членов, которые дружат со времен совместной учебы в морской школе кадетов. Они обычно собирались у директора Шёберга на Нарвавеген.

– «Верблюды», – с подозрением повторил Гюнвальд

Ларссон.

– Да, – объяснил Асарсон, – они обычно приветствовали друг друга словами: «Как дела, старый верблюд?», отсюда и название «Верблюды».

Вдова бросила на деверя критический взгляд.

– Это содружество на идеологической основе, – сказала она. – Они занимаются благотворительной деятельностью.

– Вот как? – произнес Гюнвальд Ларссон. – Какой именно, к примеру?

– Это тайна, – ответила фру Асарсон. – Даже мы, жены, об этом не знаем.

Мартин Бек, ощущая на себе взгляд Ларссона, спросил:

– Вам известно, в котором часу директор Асарсон ушел с Нарвавеген?

– Известно. Я не могла уснуть и около двух встала, чтобы сделать глоточек на ночь. Тут я увидела, что Гесты еще нет дома, и позвонила Винтику, они так называют директора Шёберга, и Винтик сказал мне, что Геста ушел около половины одиннадцатого.

Она замолчала и положила сигарету.

– Как вам кажется, куда ваш муж ехал в автобусе маршрута № 47? – спросил Мартин Бек.

Асарсон испуганно посмотрел на него.

– Естественно, он ехал к какому-нибудь клиенту. Мой муж был очень энергичным и много работал в фирме. Туре ее совладелец. Нередко мужу приходилось заниматься делами фирмы даже по ночам. Например, когда кто-нибудь приезжал из провинции и должен был только на одну ночь остановиться в Стокгольме и… – Она замолчала, подняла свой пустой бокал и принялась вертеть его в руке.

Гюнвальд Ларссон был занят тем, что делал записи на листке бумаги. Мартин Бек выпрямил ногу и помассировал колено.

– У вас есть дети? – спросил он.

Фру Асарсон подвинула бокал деверю, чтобы тот его наполнил, однако деверь не глядя поставил бокал на ночной столик. Она окинула его обиженным взглядом, с трудом поднялась и стряхнула с юбки пепел.

– Нет, комиссар Пек. Мой муж, к сожалению, не смог подарить мне детей.

Она около минуты глядела горящими глазами в какую-то точку за левым ухом Мартина Бека. Несколько раз моргнула, потом посмотрела на него самого.

– Ваши родители американцы, герр Пек? – спросила она.

– Нет, – ответил Мартин Бек.

Гюнвальд Ларссон по-прежнему писал. Мартин Бек вытянул шею и заглянул в листок. Он был покрыт изображениями верблюдов.

– Прошу прощения, комиссар Пек и Ларссон, мне нужно уйти, – сказала фру Асарсон и неуверенным шагом направилась к двери. – До свидания, мне было очень приятно, – заплетающимся языком пробормотала она и закрыла за собой дверь.

Гюнвальд Ларссон спрятал авторучку и листок с намалеванными верблюдами, выкарабкался из кресла и спросил, не глядя на Асарсона:

– С кем он спал?

– С Эйвор Ольсон, она работает в офисе фирмы, – ответил Асарсон, бросив быстрый взгляд в сторону закрытой двери.


XVII

Вряд ли можно было сказать что-нибудь хорошее о той неприятной среде.

Как и следовало ожидать, вечерние газеты раскопали историю со Шверином и изложили ее в обширных репортажах, нашпигованных подробностями и саркастическими намеками в адрес полиции.

«Расследование зашло в тупик. Полиция втихомолку спрятала главного свидетеля. Полиция бессовестно обманула прессу и общественность».

«Если пресса и Великий Детектив – Общественное

Мнение – не получают точной информации, то каким образом полиция может рассчитывать на их помощь?»

Единственная вещь, о которой не упоминали газеты, была смерть Шверина, однако это объяснялось, по-видимому, лишь длительностью процессов набора и печати.

Каким-то образом им также удалось разнюхать горькую правду о неудовлетворительном состоянии места преступления, когда туда прибыли специалисты из Института судебной экспертизы.

«Драгоценное время было упущено!»

К несчастью, групповое убийство совпало с запланированным несколько недель назад обыском киосков и табачных лавочек с целью обнаружить порнографическую литературу, оскорбляющую общественную мораль.

Одна из газет язвительно сообщила на первой полосе, что по городу носится охваченный исступлением психически больной убийца, население в панике, горячие следы остывают, а в это время целая армия духовных наследников Олафа Бергстрёма 20 с топотом мечется по городу, разглядывает порнографические открытки и, почесывая в затылке, пытается разобраться в путаной инструкции Министерства юстиции и понять, что следует считать оскорблением общественной морали, а что – нет.

Колльберг пришел на Кунгсхольмсгатан около четырех часов дня. У него были кристаллики льда в волосах и бровях, угрюмое выражение лица и пачки газет под мышкой.

– Имей мы столько информаторов, сколько развелось писак, можно было бы даже пальцем не шевелить, – сказал он.

– Все дело в деньгах, – заметил Меландер.

– Сам знаю. Но разве это помогло бы?

– Нет, – ответил Меландер. – Однако это самое простое объяснение.

Он вытряхнул пепел из трубки и углубился в свои бумаги.


20 Олаф Бергстрём (1841–1910) – баптистский проповедник, убежденный трезвенник. Основатель (1879 г.) и глава (1880–1881 гг.) масонской ложи в Швеции. Позднее активно действовал в США.

– Ты, наконец, поговорил уже с психологами? – с кислой миной поинтересовался Колльберг.

– Да, – не поднимая головы, ответил Меландер. –

Протокол сейчас перепечатывают.

В штаб-квартире расследования появилось новое лицо.

Треть обещанного пополнения только что прибыла.

Монссон из Мальмё.

Монссон был почти такого же роста, как Гюнвальд

Ларссон, однако внешне выглядел гораздо менее устрашающе. Из Сконе он приехал на собственном автомобиле.

Причем вовсе не для того, чтобы получить ничтожную компенсацию в сорок шесть эре за один километр, а потому, что совершенно справедливо полагал, что было бы неплохо иметь в своем распоряжении автомобиль с буквой

«М» на номерном знаке.

Теперь он стоял у окна и глядел на улицу, одновременно жуя зубочистку.

– Для меня есть какая-нибудь работа? – спросил он.

– Да. Мы не успели допросить несколько человек.

Например, фру Эстер Кельстрём, вдову одной из жертв.

– Вдову слесаря Юхана Кельстрёма?

– Да. Она живет на Карлбергсвеген, 89.

– А где находится Карлбергсвеген?

– Вон там висит план, – усталым голосом сказал

Колльберг.

Монссон положил изжеванную зубочистку в пепельницу Меландера, вынул из внутреннего кармана новую и с хмурым видом осмотрел ее. С минуту он изучал план города, потом надел плащ. В дверях он обернулся и посмотрел на Колльберга.

– Послушай.

– Да, в чем дело?

– Тут есть какой-нибудь магазин, где можно купить ментоловые зубочистки?

– Не знаю.

– Ага, – удрученно сказал Монссон. Перед тем как выйти, он добавил: – Но ведь должны же они здесь быть.

Дело в том, что я недавно бросил курить.

Когда дверь за ним закрылась, Колльберг посмотрел на

Меландера и сказал:

– Я однажды уже встречался с этим субъектом. В

Мальмё, прошлым летом. Тогда он сказал то же самое.

– О зубочистках?

– Да.

– Странно.

– Что?

– То, что за целый год он не смог проверить, продаются ли они.

– Эх, ты безнадежен, – сказал Колльберг.

Меландер принялся набивать трубку. Все еще не поднимая взгляда, он сказал:

– У тебя плохое настроение?

– Конечно, черт возьми, – ответил Колльберг.

– Злиться бессмысленно. В таком состоянии все валится из рук.

– Тебе легко говорить, – ответил Колльберг, – потому что ты флегматик.

Меландер не отреагировал на это, и разговор закончился.

Несмотря на все утверждения о чинимых полицией препятствиях, Великий Детектив – Общественность –

действовал без устали целый день.

Сотни людей звонили или приходили лично, чтобы сообщить, что они, предположительно, ехали в том автобусе, в котором произошло групповое убийство.

Всю эту информацию нужно было перемолоть в мельницах допросов, и только в одном случае этот труд оказался не напрасным.

Мужчина, который сел в двухэтажный автобус возле

Юргордсброн в понедельник вечером около десяти часов, заявил о готовности присягнуть, что видел Стенстрёма. Он сделал это заявление по телефону Меландеру, и тот сразу же вызвал его.

Это был мужчина лет пятидесяти. Судя по всему, он был абсолютно уверен в том, что говорит.

– Значит, вы видели ассистента Стенстрёма?

– Да.

– Когда?

– Тогда, когда я сел возле Юргордсброн. Он сидел слева за водителем.

Мужчина был прав, однако Меландер не подал виду.

Сведения о том, как сидели жертвы, еще не просочились в прессу.

– Вы уверены, что это был он?

– Да.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Я узнал его. Когда-то я работал ночным вахтером.

– Да, – сказал Меландер. – Пару лет назад вы сидели в вестибюле старого здания управления полиции на Агнегатан. Я припоминаю вас.

– Это правда, – удивился допрашиваемый. – А я вас не помню.

– Я видел вас только два раза, – сказал Меландер. – И

мы с вами никогда не разговаривали.

– Однако Стенстрёма я прекрасно помню. Потому что… – Он замялся.

– Я вас слушаю, – благожелательно ободрил его Меландер. – Потому что?..

– Он выглядел так молодо и был одет в джинсы и спортивную куртку, поэтому я подумал, что он не является сотрудником полиции, и хотел проверить у него документы. И…

– Да?

– Через неделю я сделал ту же ошибку. Это было досадно.

– Ну ничего, бывает. А теперь, когда вы увидели его позавчера вечером, он узнал вас?

– Нет. Наверняка нет.

– Рядом с ним кто-нибудь сидел?

– Нет, место рядом было пустым. Я отлично это помню, потому что вначале хотел поздороваться с ним и сесть рядом. Но потом решил, что с моей стороны это было бы невежливо.

– Жаль. Вы вышли на Сергельсторг?

– Да. Там я пересел в метро.

– А Стенстрём остался?

– Да, наверное. Во всяком случае я не видел, чтобы он выходил.

– Вы позволите предложить вам чашечку кофе?

– Конечно, спасибо, – поблагодарил допрашиваемый.

– Я буду вам весьма обязан, если вы не откажетесь взглянуть на несколько фотографий, – сказал Меландер. –

К сожалению, они довольно неприятные.

– Понимаю, – пробормотал свидетель.

Он посмотрел на фотографии. При этом он побледнел и несколько раз сглотнул слюну. Единственным человеком, которого он опознал, был Стенстрём.

Через минуту явились почти одновременно Мартин

Бек, Гюнвальд Ларссон и Рённ.

– Ну, – сказал Колльберг, – Шверин…

– Да, – ответил Рённ. – Умер.

– Ну и?..

– Он что-то сказал.

– Что?

– Не знаю, – ответил Рённ и поставил магнитофон на стол.

Они стояли вокруг стола и слушали.

– Кто стрелял?

– Днрк.

– Как он выглядел?

– Акальсон.

– Из этого твоего допроса ничего не выжмешь. Послушай, к тебе обращается старший ассистент Улльхольм…

– Он умер.

– О, дьявол, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Мне хочется блевать, когда я слышу этот голос. Однажды он обвинил меня в служебном проступке.

– А что ты сделал? – спросил Рённ.

– Выругался в дежурке полицейского участка округа

Клара. Двое парней приволокли голую девку. Она была мертвецки пьяна, визжала, как ненормальная, и в машине сорвала с себя одежду. Я пытался им объяснить, что они должны были хотя бы одеяло набросить на эту б…, прежде чем приводить ее в участок. А Улльхольм заявил, что я нанес моральную травму женщине, причем несовершеннолетней, этим грубым, вульгарным словом. Он тогда был дежурным. Потом он перевелся в Сольну, чтобы быть поближе к лону.

– Лону природы?

– Нет, думаю, к лону собственной жены.

Мартин Бек еще раз запустил магнитофонную лепту.

– Кто стрелял?

– Днрк.

– Как он выглядел?

– Акальсон.

– Ты сам придумал эти вопросы? – поинтересовался

Гюнвальд Ларссон.

– Да, они у меня записаны здесь, – робко сказал Рённ.

– Прекрасно.

– Он пришел в сознание только на полминуты, – обиженно произнес Рённ. – Потом он умер.

Мартин Бек еще раз воспроизвел запись. Потом еще и еще.

– Черт его знает, что он бормочет, – сказал Колльберг.

Он не успел побриться и задумчиво почесывал щетину на подбородке.

Мартин Бек обратился к Рённу.

– А ты как считаешь? Ты ведь там был.

– Ну, – сказал Рённ, – я считаю, что он понял вопросы и пытался ответить.

– Ну и?

– И на первый вопрос он ответил отрицательно, например, «не знаю» или «я не узнал его».

– Черт его знает, как ты сумел догадаться о таком ответе по этому «днрк», – изумленно сказал Гюнвальд

Ларссон.

Рённ покраснел и неуверенно заерзал.

– Да, – сказал Мартин Бек, – почему ты пришел к подобному выводу?

– Не знаю, – ответил Рённ. – У меня сложилось такое впечатление.

– Ага, – произнес Гюнвальд Ларссон. – И что же дальше?

– На второй вопрос он четко ответил: «Акальсон».

– Да, – сказал Колльберг. – Я это слышал. Но что он имел в виду?

Мартин Бек кончиками пальцев массировал лоб у корней волос.

– Акальсон, – задумчиво произнес он, – или, возможно, Якобсон.

– Он сказал: «Акальсон», – уперся Рённ.

– Верно, – согласился Колльберг, – но такой фамилии не существует.

– Нужно проверить, – сказал Меландер. – Может, такая фамилия существует. А теперь…

– Ну?

– Теперь мы, полагаю, должны передать ленту специалистам. Если наша лаборатория не справится, нужно будет обратиться на радио. Там у звукооператоров аппаратура получше. Они могут разделить звуки на ленте, проверить ее на разных скоростях.

– Согласен, – сказал Мартин Бек, – это хорошая мысль.

– Только сперва сотрите этого Улльхольма, – сказал

Гюнвальд Ларссон, – а то выставим себя на всеобщее посмешище. – Он огляделся по сторонам. – А где этот желторотый Монссон?

– Наверное, заблудился, – ответил Колльберг. – Все же надо было объяснить ему, как туда добраться. – Он тяжело вздохнул.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги