ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 23

Я вернулся в Египет 14 июля 1799 года, через год и две недели после того, как первый раз высадился на его берегах с Наполеоном. На сей раз я прибыл с турецкой армией, а не с французской. Смит увлекся идеей нового контрнаступления, заявляя, что оно окончательно подорвет силы Бони. Я невольно заметил, однако, что он со своей эскадрой встал на якорь довольно далеко от берега. И трудно сказать, кто имел меньше уверенности в завершающем успехе этого вторжения: я или пожилой, белобородый военачальник турок, Мустафа-паша, который ограничился в своем наступлении тем, что захватил крошечный участок полуострова с одной стороны Абукирского залива. Его войска высадились, захватили французский редут к востоку от селения Абукир, уничтожили три сотни его защитников, заставили сдаться еще одну сторожевую заставу на другом конце полуострова и на том остановились. Там, где перешеек полуострова переходил в материк, Мустафа начал возводить три ряда укреплений, ожидая неизбежного контрудара французов. Несмотря неуспех защитников Акры, турки по-прежнему опасались встречи с Наполеоном в открытом сражении. После победы смехотворно малых сил Бонапарта над огромной турецкой армией у горы Табор паши (то бишь турецкие военачальники) пришли к выводу, что любые их смелые начинания обречены на провал. Поэтому они заняли прибрежную полосу и начали спешно окапываться, надеясь, что боевой дух французов иссякнет при виде вырытых траншей.

Мы видели, что первые французские разведывательные отряды Бонапарта быстро собирают защитные силы, поглядывая за нашими действиями из-за ближайших дюн.

Улучив удобный момент, я по собственной инициативе тактично посоветовал Мустафе двинуться на юг и связаться с мамелюками, к которым присоединился мой друг Ашраф, к маневренной коннице под командованием Мурад-бея. Прошел слух, что Мурад осмелился дойти до самой Великой пирамиды, забрался на ее вершину и с помощью зеркала послал сигнал своей жене, содержавшейся пленницей в Каире. Такой поступок характеризовал его как смелого и даже лихого командира, и, на мой взгляд, турки добились бы гораздо большего под командованием хитроумного Мурада, а не осторожного Мустафы. Но турецкий паша не доверял заносчивым мамелюкам, не хотел делить командование и боялся выйти из-под защиты земляных укреплений и военных кораблей. Если Бонапарт слишком поспешил, пытаясь завоевать Акру, то турки слишком поспешно высадились в Египте, собрав лишь малые силы.

Однако стремительно меняющийся ход жизни вносил свои коррективы в расстановку сил. Более того, оригинальные и великолепные стратегические расчеты Наполеона перестали быть загадкой. Год назад его флот уничтожил адмирал Нельсон, его наступление на Азию захлебнулось в Акре, а, согласно полученному Смитом донесению, Типу Султан, индийский падишах, с силами которого мечтал в итоге объединиться Бонапарт, погиб в Индии при осаде Серингапатама английским генералом Уэлсли.[25] К тому времени, когда войска Мустафы высадились на берег, в Средиземное море вошел объединенный франко-испанский флот, намереваясь оспорить морское превосходство англичан. Расклад противостояний все больше осложнялся.

Я решил, что мне лучше всего как можно скорее провернуть дельце с Силано в Розетте, портовом городке в устье Нила.

Если я сумею вернуться в турецкий анклав до того, как прекратит существование их береговой плацдарм, то смогу наконец убраться подальше из этой страны. При удачном раскладе со мной поедет и Астиза. А в лучшем случае и мудреная книга.

Бонапарт и Силано не обманулись в расчетах. Я ощущал себя владельцем книги, и простое любопытство побуждало меня выяснить, что же в действительности открывают эти таинственные письмена. Даже старина Бен вряд ли устоял бы перед таким искушением. Как он сам мудро писал: «Легче подавить в себе первое желание, чем удовлетворить все последующие». Мне любыми путями хотелось выяснить, какой «ключ» известен Силано, в очередной раз освободить Астизу, а потом решить для себя, что же делать с этими тайными знаниями. Но единственное, в чем я не сомневался, так это в том, что мне совершенно не хочется обрести бессмертие, если в свитке Тота сокрыта тайна вечной жизни. Жизнь подкидывает слишком много трудностей, чтобы терпеть их вечно.

Пока турки окапывались в гнетущей летней жаре, углубляя траншеи перед их ярмарочными палатками, я нанял фелюгу, чтобы пройти на ней на запад к устью Нила и к Розетте. Мы проплывали мимо этого местечка в прошлом году, когда впервые приближались к берегам Египта, но я не помню, чтобы сей городок удостоился особого внимания. Местоположение придавало ему некоторую стратегическую ценность, но оставалось загадкой, почему Силано захотел встретиться именно там; естественно, мысль о том, удобно ли мне будет добираться туда, не пришла бы в голову этому колдуну. Самым вероятным объяснением казалось то, что его сообщение скрывало какой-то обман и ловушку, но приманки выглядели на редкость соблазнительно — любимая женщина и перевод, — чтобы я сунул голову в этот капкан.

Таким образом я оказался на судне капитана Абдула, и мы пристали к берегу на полпути в Розетту, поскольку мне понадобилось внести оригинальные усовершенствования в его парус, хотя он счел их веским доказательством глупости всех иноземцев. За пару дополнительных монет он обещал никому не выдавать секрет моей модернизации. А потом мы вновь направились по синему морю к бурому языку великой африканской реки.

Вскоре нас остановил французский патрульный корабль, но Силано организовал для меня пропуск. Лейтенант этой шебеки знал мое имя — очевидно, рискованные приключения и непостоянство в выборе союзников снискали мне определенную известность — и пригласил меня на борт. Я вежливо отказался, сказав, что предпочитаю остаться в нанятой лодке.

Он сверился с документом.

— Мне приказано, месье, конфисковать ваш багаж до вашей встречи с графом Алессандро Силано. Здесь говорится, что это необходимо для государственной безопасности.

— Мой багаж состоит из того, что вы видите на мне, учитывая, что мои подвиги оставили меня без денег и без союзников. Уверен, вы не захотите, чтобы я высадился на берег голым.

— Однако у вас за плечами висит ранец.

— Верно. И он весьма тяжел, ведь там лежит увесистый камень. — Я вытянул руку с ранцем так, что он повис над водой. — И если вы, капитан, попытаетесь отобрать у меня и эту жалкую собственность, то я выброшу ее в Нил. Если такое случится, я уверен, что граф Силано в лучшем случае подведет вас под трибунал, а в худшем — напустит какую-нибудь на редкость вредоносную древнюю порчу. Поэтому лучше попросту пропустите меня. Я одинокий американец в вашей французской колонии и прибыл сюда по собственному желанию.

— Но у вас есть еще винтовка, — возразил он.

— Которой я не собираюсь пользоваться, если никто не попытается забрать ее. Последний человек, пытавшийся сделать это, уже умер. Поверьте мне, Силано будет вам признателен.

Недовольно ворча, он еще несколько раз сверился с доставленным ему приказом, но поскольку я стоял у борта, с винтовкой на изготовку, а ранец угрожающе покачивался над речной водой, то настаивать на изъятии этих вещей было бесполезно. И вскоре мы, продолжив плавание под охраной шебеки, словно курицы, защищающей своих цыплят, высадились на пристани Розетты. Дома в этом затененном пальмами и богатом водными источниками сельском городке понастроили в основном из буроватого саманного кирпича, за исключением мечети с ее единственным минаретом. Я оставил особые указания капитану нанятой мной фелюги и отправился по извилистым дорожкам к французскому форту, названному Юлианским, еще незаконченному, но уже украшенному триколором, собрав по пути стайку любопытных уличных мальчишек. У ворот форта меня остановили стражники в черных треуголках, топорщившие внушительные усы. Мою печальную известность подтвердил явно неприязненный взгляд этих стражей, сразу узнавших меня. Совершенно невинный исследователь электричества стал кем-то средним между вечным нарушителем порядка и опасным преступником, и они поглядывали на меня как на зловредного колдуна. Вести из Акры, должно быть, уже долетели сюда.

— Вы не можете войти на территорию форта с винтовкой.

— Ладно, могу и не входить. Я прибыл сюда по приглашению, а не в приказном порядке.

— Мы сохраним ее для вас.

— Вы, французы, имеете привычку брать, но не отдавать.

— Граф не возражает, — вмешался женский голос.

И из темной ниши выступила скромно одетая в длинное платье Астиза, ее голову покрывала накидка, красиво обрамляющая шею. Моя луноликая красавица выглядела весьма озабоченной.

— Он прибыл для консультации в качестве ученого, а не в качестве шпиона.

Очевидно, ей передалась доля влияния Силано. Неохотно солдаты пропустили меня во двор, и засов главных ворот с лязгом закрылся за моей спиной. Под стенами незамысловатого, четырехугольного в плане форта тянулись дощатые строения на кирпичных фундаментах.

— Я сказала ему, что ты можешь прийти, — тихо произнесла она.

Солнце палило нещадно, и я слегка разомлел от этого жара, насыщенного ее ароматами — цветов и специй.

— И уйду с тобой.

— Не обольщайся, Итан: несмотря на твою винтовку, пока мы оба пленники. Нам придется еще раз пойти на компромисс, считаясь с интересами Алессандро. — Она кивнула в сторону крепостных стен, и я увидел, что за нами продолжают следить очередные постовые. — Нам нужно выяснить, есть ли что-то ценное в этих текстах, а потом придумать новый план.

— Неужели ты теперь подыгрываешь Силано?

Она огорченно посмотрела на меня.

— Почему ты не веришь, что я люблю тебя? Я же ехала вместе с тобой до самой Акры, и нас разделил случайный пушечный выстрел, а не мой выбор. Но судьба опять постаралась свести нас. Попытайся же сам лишь немного укрепить свою веру.

— Ты рассуждаешь как Наполеон: «Я все рассчитал. А остальным распорядится судьба».

— Бонапарт по-своему умен.

С этим признанием ума Бонапарта мы подошли к штабу, одноэтажному оштукатуренному зданию с односкатной черепичной крышей и крыльцом, крытым пальмовыми листьями. Внутри царили прохладные сумерки. Привыкнув к тусклому после яркого солнца освещению, я увидел за грубо сколоченным столом Силано, сидящего в компании с двух офицеров. Старшего я помнил со времен высадки в Александрии. Генерал Жак Франсуа Мену храбро сражался и впоследствии, как говорили, принял ислам. Древняя культура Египта очаровала этого не особо внушительного на вид офицера, круглолицего, с канцелярскими усиками, скорее походившего на какого-нибудь счетовода с облысевшей макушкой. Но молодого красивого капитана я видел впервые. В каждой стене этой штабной комнаты имелись закрытые на замки двери.

Силано поднялся из-за стола.

— Ах, месье Гейдж, вы упорно пытаетесь убежать от меня, а наши извилистые пути с тем же упорством вновь пересекаются! — воскликнул он, отвесив мне легкий вежливый поклон. — Наверняка теперь уж вы признали руку судьбы. Разве она не желает, чтобы мы стали друзьями, забыв о вражде?

— Мне было бы легче признать это, если бы ваши прочие друзья перестали пытаться убить меня.

— Даже лучшие друзья порой ссорятся, — небрежно произнес он и спросил, сделав соответствующий жест: — Вы знакомы с генералом Мену?

— Знаком.

— Вот уж не ожидал увидеть вас еще раз, вы на редкость изворотливый американец. Видели бы вы, как рассердился бедняга Никола, когда вы стащили у него воздушный шар!

— Меня вынудила к этому открытая по мне стрельба, — сообщил я генералу.

— Познакомьтесь и с капитаном Пьером Франсуа Бушаром, — продолжил Силано. — Он трудился над сооружением этого форта, когда его люди выкопали странную базальтовую глыбу. К счастью, капитан Бушар быстро оценил ценность их находки. На мой взгляд, этот Розеттский камень может изменить мир.

— Камень?

— Пойдемте. Позвольте мне показать его вам.

Открыв дверь соседней комнаты, Силано пригласил нас войти. Занавешенное от любопытных глаз узкое окно давало мало света. Но в глаза сразу бросался деревянный саркофаг. Его покрывали хорошо сохранившиеся яркие рисунки, видимо изображавшие путешествие души по стране мертвых.

— А внутри есть и мумия? — спросил я.

— Да, Омара, нашего вечного часового, — пошутил Мену. — Он неутомим.

— Часового?

— Я привез его по реке, а солдатам сообщил, что мы нашли священное захоронение на месте этого форта, — пояснил Силано. — Мумии внушают всем ужас, а этой теперь предназначено оберегать Розетту. Она защищает эту комнату от любопытных лучше, чем самая ядовитая королевская кобра.

— Удивительно, как хорошо сохранились краски, — заметил я, касаясь раскрашенной крышки.

— Возможно, тут тоже задействована магия. В наше время утерян секрет изготовления стойких красок, так же как утрачена формула витражного стекла, украшающего средневековые соборы. Нам не достичь и такой красоты. — Он указал на расписные керамические сосуды в углу комнаты. — Я провожу тут разные эксперименты. Может, однажды наш Омар соблаговолит дать мне ценную подсказку.

— И вы не верите в проклятия?

— Я верю, что сумею справиться с ними. Благодаря вот этой находке.

Рядом с саркофагом у стены стояло под брезентом нечто громоздкое — около пяти футов в высоту и немного меньше трех футов в ширину. Театральным жестом Силано сдернул брезентовую завесу. Из-за тусклого освещения мне пришлось наклониться, чтобы хоть что-то разглядеть. В глаза мне бросились высеченные на ровной поверхности каменной плиты разноязыкие надписи. Полиглотом меня не назовешь, но моих слабых знаний хватило на то, чтобы узнать в двух разных текстовых колонках греческие буквы и символы, виденные раньше в египетских храмах. Знаки третьей колонки я не смог опознать, но как раз над колонкой с храмовой письменностью увидел то, что заставило мое сердце учащенно забиться. Четвертая колонка содержала те самые странные закорючки, что были начертаны на свитке, найденном в Городе Призраков. Теперь стало понятно, что имел в виду Силано, отправив мне загадочное послание. Он надеялся сопоставить греческие слова с тайными словами Тота и разгадать язык свитка.

— А что за текст в этой колонке? — спросил я, показывая на совсем неизвестные мне символы.

— Демотическое письмо, скорописная форма египетской письменности, она пришла на смену древним иероглифам, — пояснил Силано. — Как я подозреваю, эти тексты выбиты в хронологическом порядке — древнейший язык времен Тота расположен в верхней части, а внизу нашлось место и для самого молодого, греческого языка.

— Когда Алессандро привел меня сюда, я узнала то, что мы видели в свитке, Итан, — сказала Астиза. — Понимаешь? Мне было суждено вновь попасть в плен.

— И теперь вы хотите, чтобы я помог вам расшифровать его, — сделал я вывод.

— Мы хотим, чтобы вы отдали нам книгу, а мы поможем вам расшифровать ее, — поправил Силано.

— А что вы можете предложить мне взамен?

— То же, что предлагал прежде. — Он вздохнул так, словно разговаривал с несмышленым малышом. — Сотрудничество, власть и бессмертие, если пожелаете. Тайны Вселенной, вероятно. Истоки жизни, сокровенное воплощение Бога и всемирное признание. Либо ничего, если вы предпочтете не сотрудничать с нами.

— Но ведь если я не соглашусь, вы не получите книгу!

Я заметил, что Мену подал скрытый знак. Капитан Бушар переместился ко мне за спину, блеснув заткнутым за пояс пистолетом.

— Вы ошибаетесь, месье, — сказал Силано и кивнул Бушару, который тут же сдернул у меня с плеча рюкзачок и грубо открыл его.

— Merde,[26] — выругался Бушар, когда, перевернув мою кожаную сумку и вытряхнув ее содержимое, обнаружил лишь похожую на цилиндр деревянную скалку, оставившую вмятину на утрамбованном земляном полу.

Генерал и капитан озадаченно переглянулись, Астиза подавила смех. Силано помрачнел.

— Не думали же вы на самом деле, что я доставлю ее вам как курьер Франклина?

— Обыскать его!

Но свитка они, естественно, не нашли. Хотя заглянули даже в ствол моей винтовки, словно я мог как-то исхитриться и засунуть его туда. Они вырвали стельки из моих башмаков, проверили подошвы и так бесцеремонно ощупали все мое тело, что я даже возмутился.

— Может, еще в уши заглянете?

Досада Силано была очевидна.

— Где он?

— Спрятан в надежном месте и там и останется, пока мы не заключим честную сделку. Учитывая, что мы, американцы и французы, стремимся к торжеству свободы и разума, для нас несомненным является то, что перевод этой книги важен для всего человечества, а не только для еретической масонской ложи египетского обряда. Или властолюбивого генерала вроде Наполеона Бонапарта. Я хочу передать его институту ученых в Каире для дальнейшего распространения по всему миру. Также, возможно, Британской академии. И я хочу, чтобы ко мне окончательно вернулась Астиза. А вы, Силано, должны прекратить любые попытки выторговать у меня книгу, вне зависимости от той власти, какую вы сейчас имеете над нами. Пусть Астиза также даст обещание уйти со мной, если я предпочту такой вариант дела. Отныне и навеки. Пусть Бонапарту сообщат, что мы все вместе трудимся для его блага, чтобы никто из нас не мог вдруг загадочным образом исчезнуть. И я хочу, чтобы вы покончили с кровопролитиями. Обещайте мне все это, и я доставлю вам книгу. У каждого из нас есть свои мечты.

— Доставите ее? Откуда же, интересно? Из Акры?

— Вы получите ее в течение часа.

Он закусил губу.

— Мы уже обыскали вашу фелюгу, включая и ее жалкого капитана. Наши люди даже перевернули лодку и осмотрели днище. Ничего!

Й вновь из-под его светской маски проступило выражение злобной ярости, виденное мной в Париже год тому назад.

— Вы слишком самоуверенны, граф Силано, — с улыбкой сказал я.

Он повернулся к Астизе.

— Ты согласна с его условиями относительно тебя?

Я вдруг осознал, что за месяц делаю уже второе предложение. Ни одно из них не отличалось особой романтичностью, но тем не менее… должно быть, я начинаю стареть, желая связать женщину обязательствами, которые неизбежно свяжут и меня самого.

— Да, — ответила она, взглянув на меня с надеждой.

К чувству охватившей меня радости примешивался почти панический страх.

— Тогда пропади все пропадом, Гейдж, где она?

— Вы согласны на все мои условия?

Он нетерпеливо взмахнул рукой.

— Да-да, согласен.

— Вы даете честное слово дворянина и ученого? Пусть офицеры будут вашими свидетелями.

— Подумать только, с меня требует клятву американец, совершавший предательства сплошь и рядом! Но ради важности разгадки лингвистической тайны и перевода этой книги я согласен дать вам такое обещание. Мы станем просветителями всего мира! Но ничего не будет, если у вас ее нет.

— Она на лодке.

— Невозможно, — сказал Бушар. — Мои люди обыскали там каждый дюйм.

— Но они не поднимали парус.

Мы вышли из форта и спустились к берегу Нила. Солнце клонилось к закату, его низкие лучи пронизывали раскачиваемые знойным бризом разлапистые пальмовые листья. Зеленоватая вода выглядела мутной, по мелководью важно расхаживали белые цапли. Мой капитан, скорчившийся в углу своей вытащенной на берег фелюги, бросил на нас затравленный взгляд человека, в любой момент ожидавшего казни. Я мог лишь посочувствовать ему — видно, мне суждено пока приносить моим спутникам одни неприятности.

По моему указанию парус, закрепленный сверху и снизу на деревянных укосинах, подняли на мачту, и его полотнище полностью развернулось на ветру.

— Ну вот. Теперь, надеюсь, вы видите мой трофей?

Они подошли поближе. Закатные солнечные лучи высветили полосу бледных странных символов, окаймлявшую одну сторону паруса.

— Он пришил свиток к холстине паруса, — произнес Мену с изрядной долей восхищения.

— Совершенно верно, и свиток был отлично виден, когда мы поднимались сюда по Нилу, — заявил я. — Но никто не удостоил его внимания.

ГЛАВА 24

Перед нами стояло две задачи. Во-первых, использовав Розеттский камень, перевести текст свитка на французский язык. А во-вторых, нас ждала более трудоемкая работа — точный перевод и осмысление его содержания.

Теперь, заполучив наконец вожделенную книгу, Силано вновь стал проявлять долю того изысканного обхождения, которым покорял парижских дам. Морщины на его лице разгладились, хромота уже явно причиняла ему меньше страданий, и он с огромным воодушевлением принялся копировать загадочные символы языка Тота и искать их связь с греческими буквами и словами. Природа наделила его несомненным обаянием, и я начал понимать, что могла найти в нем Астиза. От него исходила тонкая и притягательная интеллектуальная сила. Более того, он, казалось, смиренно уступил мне Астизу, хотя я порой замечал его страстные взгляды, украдкой бросаемые ей вслед. Ее тоже, казалось, устроило наше соглашение. Да уж, странный у нас получился исследовательский триумвират! Я не забыл, сколько моих друзей погибло по вине Силано, но меня восхищало его усердие. Граф возил за собой сундуки заплесневелых фолиантов, и каждая выдвинутая гипотеза отсылала одного из нас к очередному пыльному тому для скрупулезной проверки грамматических правил или уточнения смысла той или иной ссылки. Туманная предыстория предположительного времени написания этого текста постепенно начинала проясняться.

С большим трудом мы разгадали оглавление древнего свитка.

«О бестелесной природе сущего мира и подчинении ее воле человека», — гласило название одной главы. Эта волнующая тема особенно заинтересовала меня.

«О свободе и судьбе», — гласил другой заголовок. Ну, на сей счет стоит поразмыслить.

«О единстве мышления, души и тела».

«О нисхождении манны с небес». Неужели Моисей прочел эту главу? Правда, нам не встретилась пока глава, связанная с разделением морских вод.

«О вечной жизни и разнообразии ее форм». Почему же он не обеспечил ее себе?

«О Нижнем и Верхнем мирах». Возможно, имеется в виду ад и рай?

«О подчинении людских умов воле одного человека». О, вот эта глава несомненно понравилась бы Бонапарту.

«Об исцелении болезней и заговаривании боли».

«О завоевании возлюбленной души». А вот эта глава может снискать огромную популярность.

«О сорока двух священных свитках».

Последнее название исторгло у меня стон протеста. Эта книга, очевидно, представляла собой первый из тех самых рассеянных по всей земле сорока двух свитков, которые, по утверждению моего египетского наставника Еноха, были не чем иным, как выборкой из тридцати шести тысяч пятисот тридцати пяти списков, — более чем по сотне на каждый день года.

И им суждено быть найденными достойными людьми в должное время. Хвала святым, я не отличался особыми достоинствами. Меня едва не угробили поиски первого свитка. Силано, однако, уже грезил о новых исследованиях.

— Поразительно! Я подозреваю, что этот текст является своего рода кратким изложением, списком основных тем и исходных базовых законов, а более глубокие знания и таинства открываются в каждом из последующих томов. Вы представляете, что будет, если мы отыщем их все!

— Фараоны полагали, что даже этот необходимо держать в секрете, — напомнил я.

— Фараоны жили в первобытные времена, не ведая о достижениях современной науки и алхимии. Развитие человечества, Гейдж, основано на знаниях. Эпохи приручения огня и изобретения колеса канули в Лету, наш мир достиг кульминации, породив множество идей, продуктов совместного или индивидуального творчества. Сегодня мы обладаем всей суммой знаний, обретенных человечеством на протяжении тысячелетий и дарованных нам неизвестно кем: богом, колдуном или иным высшим разумом, обитавшим в неведомой Атлантиде или на луне. Ясно одно, именно он положил начало цивилизации и способен даже сейчас возродить ее золотой век. В течение пяти тысяч лет эта величайшая книжная коллекция считалась утраченной, и вот сейчас она вновь явлена миру. Этот свиток укажет нам путь к остальным. И тогда правление перейдет в наши руки, в руки мудрейших людей, и мы приведем мир к гармонии, к высшему порядку. В отличие от королей и тиранов, я буду править, основываясь на идеальных научных законах!

Никто не обвинил бы Силано в смирении. Лишенный богатства революцией, вынужденный вновь искать расположения у демократов, коих считал всего лишь заурядными законоведами и памфлетистами, граф жаждал реванша. Тайные законы магии или колдовства могли вернуть ему то, что отобрали республиканцы.

Нам удалось перевести названия некоторых глав, но осознание их содержимого оказалось весьма утомительным занятием. Стиль изложения не укладывался ни в какие обычные представления, а простая подстановка слов совершенно не проясняла смысла.

— Такой труд под силу лишь полиглотам прославленных университетов, — сказал я графу. — Пытаясь сами разгадать эту тайнопись, мы проведем здесь, в Розетте, остаток жизни. Давайте отдадим свиток в Национальный институт или Британскую академию.

— Неужели вы полнейший дурак, Гейдж? Предоставить обычным ученым такую ценность — все равно что положить порох на хранение в пиротехнической лаборатории. Мне казалось, что вы как раз опасались ее неправильного употребления. Я десятки лет изучал предания, связанные с этими текстами. Астиза провела много лет в упорных трудах, чтобы стать достойной.

— А я?

— Вы, как ни странно, оказались необходимы для нахождения этого свитка. Один Тот знает почему.

— Цыганка нагадала мне однажды, что мне суждено быть шутом. Или дураком, которому суждено искать дурака.

— Впервые слышу правду от этих шарлатанов.

И чтобы подтвердить эту оценку, он в тот же вечер отравил меня.


У меня нет особой склонности к смиренным и умозрительным размышлениям, и я вообще редко задумываюсь о божьих тварях, за исключением тех случаев, когда охочусь на них или езжу на них верхом. Но я с симпатией отношусь к охотничьим собакам, ценю кошек за ловлю мышей, а птиц за их потрясающее оперение. Именно поэтому у меня появилась привычка подкармливать здешнюю мышь.

Силано и Астиза уже отправились спать, а я засиделся над свитком, продолжая сравнивать разноязыкие тексты, выискивать соответствия и размышлять о том, имеют ли хоть какой-то смысл странные слова о том, что «в вашем мире чистый случай является основанием фаталистической предопределенности». Наконец я вышел подышать воздухом на крыльцо, где звездные россыпи влажно поблескивали в низкой темноте летнего неба, и попросил дежурного солдата принести немного еды. Выполнение моей просьбы заняло у него слишком много времени, но в конце концов мне таки выдали тарелку с фулом,[27] и я уныло попробовал бобовое варево, приправленное помидорами и луком. Почуяв запах снеди, в углу комнаты появилась моя частая вечерняя гостья, египетская иглистая мышь, названная так потому, что ее жесткая щетина прокалывала пасть хищникам. Испытывая недостаток общения в эту тихую ночь, я лениво положил ей немного пюре, несмотря на то что из-за таких грызунов, в частности, нам приходилось убирать свиток в железный сундук.

Потом я вновь углубился в работу. Какой многообразный язык! Я поразился множеству символов древнего языка, внезапно осознав также, что они стали искривляться, скользить, вращаться и сливаться у меня перед глазами. Я прищурился — слова по-прежнему расплывались. Неужели я так чертовски устал? Но мне ужасно хотелось понять, где же заканчивается одно высказывание и вообще использовал ли Тот традиционное построение фраз…

Свиток уже совсем расплывался. В чем же дело? Я глянул в угол. Моя мышиная гостья, величиной с домашнюю крысу, лежала на боку, ее лапки подрагивали, а в глазах, похоже, застыл ужас. Из ее пасти выступила пена.

Я оттолкнул тарелку с бобами и встал.

— Астиза! — попытался крикнуть я, но словно онемел, изо рта у меня вырвался лишь сдавленный, еле слышный хрип.

На ослабевших ногах я шагнул к двери. Какой же подлец Силано! Он счел, что больше не нуждается в моей помощи. Мне вспомнилось, как год назад в Каире он предлагал устроить трапезу с отравленным окороком. Совсем вдруг ослабев, я упал на пол, не понимая, что могло случиться с моими ногами, и так больно ударился головой, что перед глазами заплясали искры. Как в тумане, я увидел издыхающую мышь.

В комнату тихо вошли люди и склонились надо мной. Как он, интересно, собирается объяснить это убийство Астизе? Или планирует заодно покончить и с ней? Нет, она еще нужна ему. Крякнув, они подняли меня и потащили куда-то, точно мешок с мукой. Голова сильно кружилась, но я все осознавал — вероятно, потому, что едва притронулся в отравленному месиву. Хотя они предположили, что я уже мертв.

Меня выволокли из боковых ворот и понесли к реке и гарнизонной уборной, снабженной прорытым каналом. За ней в протоке, отклонившемся от главного речного русла, находилась небольшая заводь, благоухающая лотосами и дерьмом. Словно беспомощного ребенка, меня раскачали и бросили в эту самую заводь.

С тихим всплеском я скрылся под водой. Неужели они хотят обставить дело так, будто я сам утонул?

Однако водная стихия оживила меня, и от испуга онемевшие конечности начали слегка двигаться. Мне удалось вынырнуть на поверхность из этой стоячей воды и глотнуть воздуха. Малая доза какой-то отравы, похоже, оказалась не смертельной, дурман начал рассеиваться. Два моих потенциальных палача с интересом следили за мной, не слишком встревоженные странной живучестью. Неужели до них не доходит, что я слопал недостаточно яда? Они не делали никаких попыток пристрелить меня или войти в воду и прикончить меня саблей или секирой.

Может, я доплыву до берега и найду помощь?

И в этот момент за спиной моей раздался громкий всплеск.

Я обернулся. Над заводью темнел низкий причал, до меня донеслось позвякивание разматывающейся цепи, дорожка ее звеньев извивалась в мою сторону. Что за чертовщина?

Мои палачи начали посмеиваться.

Ко мне приближались выступающие из темной воды ноздри и выпученные глаза рептилии, самой омерзительной и ужасной из всех тварей — нильского крокодила. Доисторический монстр, покрытый крепкой броней ороговевших щитков, толстый как бревно и исполненный убийственной силы, мог поразительно быстро перемещаться и в воде, и по суше. Эта древняя, как драконы, тварь отличалась бесчувственностью машины.

Даже в одурманенном состоянии до меня мгновенно дошла суть их замысла. Подлые приспешники Силано держали на цепи хищника в этом водоеме и решили преподнести меня ему на ужин. Я так и слышал, какую сказочку будет рассказывать мудрейший граф. Мол, наш американец, пользуясь уборной, частенько подходил к Нилу искупаться или поглазеть на звезды, а крокодилы порой вылезают из воды — уж такие традиции издавна сложились тут у них в Египте, — и им достаточно щелкнуть пару раз челюстями, чтобы я исчез в их пасти. А Силано будет единолично владеть камнем, свитком и женщиной. Шах и мат!

Едва я разгадал этот неприятный сценарий, признавая со смутным восхищением остроумное вероломство Силано, как почувствовал атаку рептилии. Она поднырнула снизу и цапнула меня за ногу, но не стала сразу закусывать ею, а потащила меня на глубину, намереваясь, по своей вековой привычке, сначала утопить добычу. Настоящий ужас, порожденный тисками длинных челюстей с коническими зубами, замшелой броней и тупой решительностью кровожадной морды, промелькнул в моем сознании, побудив к действиям и подавив боль и дурман. Погружаясь в воду, я извернулся, выдернул из-за пояса томагавк и что было сил ударил тварь по морде, несомненно поразив ее этим жалким укусом не менее сильно, чем она поразила меня. Словно под действием пружины, зубы разжались, выпустив мою ногу, а я опять с размаху так саданул крокодила в верхнюю челюсть, что томагавк глубоко вошел в ее плоть. Гладь заводи буквально взорвалась от кружения извивающегося от боли крокодила, и, когда его цепь скользнула по мне, я инстинктивно ухватился за нее. Животное потащило меня наверх вместе с цепью, голова моя наконец оказалась на поверхности, и я вдохнул воздух. Потом мы опять нырнули, крокодил старался развернуться и цапнуть меня, несмотря на то что при каждом сжатии челюстей томагавк все глубже входил в его морду, усиливая боль. У меня хватило ловкости не доставить ему повторного удовольствия. Собрав все силы, я стремительно продвинулся по цепи в то место, где она, подобно ожерелью, охватывала шею рептилии, проходя под передними лапами. Мои руки вцепились в цепное ожерелье. При всей изворотливости хищнику не удавалось укусить меня.

Под водой я начал колотить крокодила по глазам. Тогда он заметался, как взбесившаяся лошадь, и я едва не свалился с его спины. Мы выныривали на поверхность, вновь уходили под воду, барахтались на илистом дне, а потом опять всплывали. Я услышал скрип и треск причала, ломающегося от мощных рывков посаженного на цепь животного. Смех зрителей на берегу резко оборвался. Нога моя кровоточила, и запах крови еще больше разъярил раненого зверя. Но у меня не было никакой возможности убить его.

Поэтому, когда метания привели нас поближе к причалу, я отпустил цепь и поплыл к берегу. Никому, видимо, еще не удавалось с такой рекордной скоростью вылетать из воды. Резко подтянувшись, я забрался на причальные мостки.

Крокодил развернулся, обмотался собственной цепью и рванулся за мной, в результате чего его морда врезалась в подпорку мостков. Ударившись, он взревел от боли, вызванной томагавком, но сжал челюсти, расщепив опорные стойки. Мостки начали погружаться в воду, а он полез по ним наверх из воды. До меня донеслись испуганные крики конвойных, бросивших меня в заводь. Потом я увидел кол с закрепленной на нем цепью, и в тот момент, когда натиск животного слегка ослаб, снял петлю цепи с кола, надеясь, что крокодил, получив свободу, уплывет в Нил.

Вместо этого чудовище наполовину вылетело из воды, и взметнувшаяся цепь просвистела в воздухе, как хлыст. Не желая попасть под ее удар, я метнулся в сторону. Животное рухнуло обратно в воду, осознав свою свободу, и вдруг бросилось в атаку, но не на меня. Его обезумевшие от боли глаза выискали на берегу двух типов, следивших за нашей схваткой. Крокодил вылез из воды и в фонтане брызг, загребая лапами, с бешеной скоростью понесся на них. Испуганно заорав, они бросились обратно к форту.

На короткие дистанции крокодилы могут бегать с быстротой лошади. Вскоре, догнав одного из моих палачей, он одним мощным ударом челюстей разорвал его надвое и устремился дальше за вторым прямо к форту. Улепетывающий конвойный начал орать как резаный, предупреждая об опасности.

Мне нельзя было тратить много времени на раздумья.

Будь я проклят, если не отомщу Силано за такую подлость. Я убил бы его, если бы смог, или заставил бы мучиться от нежданной потери. Мне захотелось забрать свиток и забросить его в бездонную глубь Средиземного моря. Раненный крокодильими зубами, истекая кровью и хромая, я поднялся по дорожке, следуя по колее, проложенной мощным хвостом рептилии. Не теряя головы, я слегка помедлил у задней калитки, из которой меня недавно вынесли. Крокодил уже метался по плацу, над которым разносились людские крики. Раздался предупредительный выстрел. Войдя во двор, я незаметно прополз по затемненному краю к своему жилью. Там я схватил винтовку и выглянул из двери. Крокодил замер, сжимая в огромных челюстях тело очередной жертвы, но в него уже стреляло множество людей. Тогда прицелился и я, но не в животное, а в фонарь, висевший в конюшне на другой стороне двора, которая, в свою очередь, соседствовала со складом боеприпасов.

Я собирался взорвать этот форт.

Это был один из самых точных выстрелов в моей жизни, я затаил дыхание и спустил курок. Пуля должна была пролететь через плац, попасть в открытое окошко и сбить фонарь, не погасив при этом его фитиль. В итоге фонарь упал, и пламя начало пожирать сено. Причудливые отблески света озарили бронированную спину и острейшие зубы нильского монстра, а солдаты панически заорали: «Пожар, пожар!» Из конюшни уже неслось испуганное ржание.

Но меня никто не заметил.

Поэтому я спешно дохромал до той комнаты, где меня отравили. По дороге я захватил одну из кирок, используемых при строительстве форта.

Свиток, черт бы его побрал, успели куда-то унести.

Я глянул во двор. Языки пламени взвивались уже высоко, лошади с диким ржанием выскочили из конюшен, добавив свою лепту в общий хаос.

— Склад! Склад боеприпасов! Надо залить его водой! — донеслись до меня крики офицеров.

Перезарядив винтовку, я сделал еще один хороший выстрел, попав в того, кто пытался организовать цепочку по передаче ведер с водой из колодца форта. Когда он упал, пожарная бригада в смущении разбежалась, не понимая, что происходит. Солдаты палили наугад во всех направлениях.

Крайне взволнованная, Астиза ворвалась в комнату прямо в ночной одежде, откидывая со лба прядь распущенных волос. Она взглянула на мою окровавленную ногу, мокрый костюм, потом на пустой стол, за которым я работал над свитком.

— Итан! Что ты наделал?

— Ты бы лучше спросила, что сделал твой бывший любовничек Силано! Он попытался отравить меня и скормить крокодилу, посаженному на цепь в заводи! Не думаешь ли ты, что будешь следующей его жертвой, как только он устанет от тебя? Он хочет безраздельно владеть этой книгой, не деля ее ни с учеными, ни с Бонапартом и, уж конечно, ни с нами. Она довела его до безумия!

— Я видела, как он бежал к дозорной вышке с Бушаром. Они захлопнули дверь и заперлись там.

— Он решил переждать в безопасности, позволив солдатам прикончить меня. А может, и тебя тоже.

Крики становились все громче, и теперь пули уже летели в сторону штабного здания, где мы проводили краткое совещание.

— Мы не можем позволить ему сбежать с книгой! — сказала она.

— Тогда хорошо бы для начала попытаться найти ее.

— Почему же знания так портят людей? Видно, такова наша грешная натура!

— У меня натура несколько иная, — возразил я, беря ее за руку. — Ты со мной?

— Конечно.

— Тогда раз мы не можем завладеть свитком, то уничтожим ключ, благодаря которому можно перевести его, и не позволим Силано стать обладателем бесценных знаний. Как бы нам выбраться из этой крысиной норы?

— За той дверью находится офицерский арсенал, и там есть запасы пороха.

— Ты думаешь, нам удастся справиться с целым гарнизоном?

— Нет, мы сможем проделать дыру в задней стене.

Я улыбнулся.

— Надо же, треволнения не только усиливают твою красоту, но и обостряют твою сообразительность.

На двери арсенала висел большой замок, но мне хватило одного выстрела, чтобы сбить его. Внутри хранилось только офицерское оружие, но, хвала Тоту, там стояли и две бочки с порохом. Раскупорив одну, я насыпал пороховую дорожку до самой двери.

— Теперь нам надо сохранить для себя верхнюю колонку текста.

— Это невозможно! Эта глыба совершенно неподъемна!

Я вытащил из своей сумки положенную туда для приманки скалку и усмехнулся.

— Бен Франклин верил в мои способности.

Издательское дело всегда казалось мне грязным ремеслом, но Франклин утверждал, что оно сродни выпуску бумажных денег. Закинув винтовку за плечо, я похромал в комнату, где стоял Розеттский камень, зловеще освещенный отблесками бушевавшего во дворе пожара. Солдаты выстроились по двору, организовав цепь к реке, и передавали ведра над хвостом мертвого крокодила. Стрельба затихла.

Я достал химические тигли, в которых Силано держал краску, и обмазал ею мою скалку. Потом прижал ее к верхней части Розеттского камня и прокатил по ней, в результате все высеченные знаки покрылись красочным слоем. И так же я потом поступил с греческой колонкой.

— Разденься, пожалуйста, до пояса.

— Итан!

— Мне нужно твое тело.

— О милосердная Исида, усмири мужскую плоть! Неужели в такое время ты способен думать о каких-то плотских…

Не обращая внимания на ее протестующие крики, я разорвал блузу на ее спине.

— Извини. Но твоя кожа более гладкая.

Она обиженно прижимала к груди разорванную одежду, а я нежно поцеловал гладкую женскую спину и затем прислонил ее к камню.

Она дернулась.

— Что ты делаешь?

— Превращаю тебя в книгу.

Я развернул Астизу и взглянул на оттиск. Не идеально, конечно, часть символов плохо пропечаталась из-за прогиба спины, но все-таки на ней теперь имелся зеркальный образ высеченного на камне текста. После аналогичной операции греческая колонка текста попала уже на верхнюю часть ее ягодиц. Вид получился на редкость эротичный, но женщины и без того обладают очаровательными спинами, и мне всегда особенно нравилось, как ткань драпирует выпуклости их бедер.

Но пора закончить дело. Пока Астиза, растеряв протестующий запал, приходила в себя от потрясения, я вооружился киркой и решительно атаковал этот памятник, имея намерение лишь укоротить его на верхнюю часть. Надеясь, что ученые не проклянут меня, я метил в разделительный паз, проходивший над иероглифами. Один удар, второй, третий, и наконец базальт дал трещину. Напоследок я прицелился поточнее и со всего размаха так ударил киркой по Розеттскому камню, что его верхняя часть с письменами времен Тота и частично с иероглифами откололась и рухнула. Обломки разлетелись по земляному полу.

— Помоги мне собрать их.

— Ты окончательно сошел с ума?

— Ключевая запись есть на твоей спине. А эту мы уничтожим. Нам не под силу поднять целый камень, но его обломки мы как-нибудь дотащим до арсенала.

— А потом?

— Взорвем их вместе со стеной. И тогда Книга Тота будет непереводимой, пока мы не завладеем ею вновь.

Куски базальта оказались весьма тяжелыми, но нам удалось, с трудом пиная, перекатывая и подталкивая, перетащить их из кабинета к дальней стене арсенала. Я втиснул их между бочками с порохом, прикинув, что они помогут пробить дыру в кладке$7

Потом я сходил за свечой, поджег пороховую дорожку и, прикрыв дверь, обернулся к Астизе. Она присела у окна, выглядывая наружу. Со двора доносились крики бегающих солдат. Пожар разгорался все ярче.

— Итан! — испуганно воскликнула она.

И тут началось настоящее светопреставление.

Первым взлетел на воздух крепостной склад боеприпасов, прогремел оглушительный взрыв, и множество обломков взметнулось ввысь на сотни футов. И хотя мы находились внутри каменного здания, взрывная волна припечатала нас к полу. Спустя мгновение грохнул второй взрыв из офицерского арсенала, также породив град обломков. Куски Розеттского камня разлетелись как шрапнель. Очаровательный торс Астизы теперь останется единственной записью языка времен Тота. Я дотронулся до нее.

— Краска уже подсохла, — с улыбкой заметил я. — Теперь, Астиза, ты будешь хранительницей священного текста и тайны жизни!

— Ты бы лучше подумал, чем прикрыть эту тайну. Я не собираюсь бежать по Египту обнаженной.

Я позаимствовал офицерский плащ. Томагавк пришлось оставить на память мертвому крокодилу. Вооруженные только моей винтовкой, мы с трудом вылезли из взорванного арсенала. В грязной кладке крепостной стены зияла брешь, и мы, перебравшись через обвалившиеся камни, вышли на улицы Розетты. В конце одной из улочек сушилось на веревках белье, и поблизости в загоне темнела тележка с перепуганным, орущим ослом.

ГЛАВА 25

Бегство со скоростью запряженного в тележку осла не назовешь быстрейшим способом спасения от врагов, но оно имеет свое преимущество, поскольку выглядит настолько нелепым, что не привлекает внимания преследователей. Присвоение выстиранного белья позволило нам приодеться в более или менее приличные египетские наряды. Вот только рана на моей туго перевязанной ноге болезненно постреливала. Я надеялся, что благодаря хаосу, вызванному разъяренным крокодилом, буйством перепуганных лошадей и взрывом склада боеприпасов, мы сможем незаметно убежать из Розетты. Если хоть немного повезет, вероломный Силано будет считать, что я погиб в брюхе гигантского крокодила, по крайней мере до тех пор, пока кто-то не догадается вспороть его. Если не повезет, граф может предположить, что мы попытаемся проскользнуть мимо сторожевых кораблей на Ниле. Мне в принципе хотелось незаметно пройти мимо французов, добраться до лагеря турок, оттуда перебраться на эскадру Смита и с безопасного расстояния обсудить возможности новой сделки. Если мы потеряли книгу, то Силано лишился возможности продолжать ее дешифровку.

Вера в успех такого плана начала убывать с восходом солнца, сулившего еще более жаркий денек. Когда мы покинули пойменную долину Нила и, повернув к Абукиру, вступили на красноватые пески, до нас донесся глухой рокот, напоминавший приближающиеся громовые раскаты, хотя безоблачное голубое небо со всей ясностью дало нам понять, что мы слышим отдаленные пушечные залпы. Битва за турецкий плацдарм шла полным ходом, а следовательно — если только турки не выиграют у французов, — нам предстояла встреча с армией франков. Было 25 июля 1799 года.

— Нам нельзя поворачивать назад, — предупредила Астиза. — Силано разыщет нас.

— Во время военных действий обычно царит жуткая неразбериха. Может, проскочим окольным путем.

Мы привязали нашего осла у подножия высокой дюны, а сами забрались наверх посмотреть, что происходит на Абукирском мысу. Картина была душераздирающей. В очередной раз слабость оттоманского войска проявилась со всей очевидностью. С храбростью у воинов Мустафы было все в порядке. Но им недоставало огневой мощи и мудрой тактики. Турки выжидали в окопах, точно завороженные зайцы; французы устроили бомбардировку, а потом пустили в атаку кавалерию. Мы стали свидетелями сокрушительного поражения, видя, как стремительный натиск отрядов Иоахима Мюрата не просто прорвал первый ряд окопов турок, но захватил также и оба последующих ряда. Конница рассыпалась по всему лагерю, ее противники обратились в паническое бегство, а их палатки мгновенно полегли на землю, лишенные растяжек, разрубленных сабельными ударами. Позднее мы узнали, что Мюрат лично взял в плен турецкого главнокомандующего, сразившись с ним в рукопашном бою и получив поверхностную рану на скуле от выстрела пистолета Мустафы, но зато в ответ сабельным ударом лишил самого пашу пары пальцев на руке. Бонапарт перевязал руку храброго противника своим личным платком. В 1799 году над войнами еще витал дух рыцарства.

А в общем после прорыва линий обороны началась очередная резня. Более двух тысяч мусульманских воинов полегло на недавно захваченную ими землю, и вдвое больше утонуло, пытаясь добраться вплавь до своих кораблей. Отряды в форте на берегу залива упорно держали оборону, но усиленный обстрел вынудил их сдаться. Потеряв около тысячи солдат, три четверти из которых составляли раненые, Бонапарт разбил очередную оттоманскую армию. Именно в такой триумфальной победе он нуждался после неудачной осады Акры. Одному из своих сослуживцев он сообщил, что «редко видел такие превосходные сражения», а для парижской Директории описывал его как «одно из самых ужасных». Оба описания были справедливы. Пролитая кровь воодушевила его.

Итак, прибыв в Розетту, мы с Астизой оказались между двух огней: позади расположился возбужденный французский лагерь, а впереди победоносная французская армия грабила наших бывших союзников, погибших на поле брани. Прямо из челюстей крокодила я попал в военное окружение.

— Итан, как ты думаешь, что нам лучше сделать?

Любому мужчине, по-моему, лестно, когда женщины спрашивают об этом, находясь в центре военной операции, но я не возражал бы, чтобы иногда они выдвигали и свои собственные идеи.

— Хорошо бы, я думаю, продолжать бегство. Только неизвестно, в какую сторону лучше бежать.

Тогда она смело внесла предложение.

— Помнишь оазис Сива, где Александра Великого провозгласили сыном Зевса и Амона? Наполеон пока не завоевал его. Давай отправимся туда.

— Но ведь до него сотня миль по безводным пескам! — не в силах скрыть отчаяния, воскликнул я.

— Ну да, поэтому лучше побыстрей отправиться в путь.

Мы оба могли проститься с жизнью, превратившись в мумии, обезвоженные и высушенные жарой, но куда еще могли мы пойти? Теперь Силано наверняка убьет нас. И Наполеон тоже.

— Хотелось бы мне, чтобы украденный нами осел с ошалевшими от стрельбы глазами не выглядел таким тощим, — заметил я. — Будь у нас побольше времени, я присмотрел бы нам более крепкую животину.

Неважно. У подножия дюны нас поджидал французский патруль.


Как и следовало ожидать, Наполеон в тот вечер пребывал в хорошем расположении духа. Ничто так не успокаивало его, как победы. Во Францию будут посланы сводки с красочным и подробным описанием очередного триумфа Бонапарта. Захваченные знамена уже подготовили к отправке в Париж для демонстрации новых завоеваний молодой республики. К тому же я, раздражающий его комар, сидел, надежно связанный веревками, вытянув пожеванную алчным крокодилом ногу; моей любимой тоже скрутили руки, винтовку опять отобрали, а осла отправили обратно законному владельцу.

— Я лишь старался спасти вас от черной магии, генерал, — без особого вдохновения попытался оправдаться я.

Он раскупорил бутылку бордо из своих личных запасов, присланных братом из Франции.

— Ах: вот как, теперь уже от черной магии? И в этом вам помогала ваша коварная красотка?

— Силано стремится вызвать дьявольские силы, чтобы ввести вас в заблуждение.

— А вы, Гейдж, значит, взорвали половину моего форта по наущению Господа.

Он сделал глоток.

В его трактовке это звучало угрожающе.

— Если вы, генерал, имеете в виду ночную перестрелку, так то была просто вражеская диверсия.

Возможно, мне следовало вести себя более дерзко и вызывающе, но я пытался спасти наши жизни.

Прибывший вскоре граф Силано, увидев меня, так изумился, будто я воскрес на третий день после погребения.

— Ох, месье, как же я устал от попыток убить вас, — заявил он.

— Я тоже устал от этого, — ответил я, улыбнувшись им обоим.

— Вы уничтожили верхнюю часть камня, — сказал Бонапарт. — Не она ли давала ключ к переводу древней книги?

К счастью, им не пришло в голову раздеть Астизу.

— Да, генерал.

— А что именно могла сообщить нам эта книга?

— Магические знания, — сказал Силано.

— Неужели магия все-таки существует?

— Мы могли бы овладеть ею. Магия является лишь высшим достижением науки. Магия и могущество бессмертия.

— Бессмертие! — Бонапарт рассмеялся. — Бегство от неизбежной судьбы! Но я видел слишком много смертей, поэтому уже обеспечил себе бессмертие. После нас остаются лишь воспоминания.

— Мы думаем, что эта книга позволила бы вам достичь бессмертия в более реальном смысле, — сказал граф. — Вам и вашим ближайшим сподвижникам.

— Таким, как вы? — Он отбросил опустевшую бутылку. — Так значит, у вас тоже есть стимул, мой друг! — Наполеон повернулся ко мне. — Досадно, что вы уничтожили часть камня, Гейдж, но Силано уже расшифровал некоторые знаки. Надеюсь, он разгадает и смысл остальных. А оставшиеся три четверти камня позволят ученым сосредоточиться на расшифровке иероглифов. В зависимости от того, кто в конечном итоге победит здесь, в Египте, эта плита окажется в музее либо Парижа, либо Лондона. Толпы посетителей будут глазеть на нее, даже не подозревая о пропавшей по вашей вине четверти текста.

— Я могу быть поблизости, чтобы рассказать им.

— Боюсь, вас ждет иной удел. — Наполеон взял кожаную папку и извлек оттуда пачку старых газет. — Смит прислал мне их в качестве подарка, когда я позволил туркам забрать своих раненых. Похоже, пока мы тут завоевывали славу в Египте, события в Европе вышли из-под контроля. Франции вновь грозит опасность.

Именно в тот момент я убедился, что Бонапарт отказался от прежней цели завоевания Азии, предпочтя ей новую — возвращение в Париж. Он завоевал все, что смог, а мы нашли то, что ему больше всего хотелось найти. Могущество, в том или ином смысле.

— С марта Франция находится в состоянии войны с Австрией, и к тому же нас вытеснили из Германии и Италии. Пока мы осаждали Акру, в Индии погиб Типу Султан. Директория пребывает в растерянности, а мой брат Люсьен пытается провести реформы в слабоумном парижском собрании. Британский флот в ближайшее время ослабит блокаду, чтобы пополнить запасы на Кипре. Вот тогда-то я и отправлюсь обратно, чтобы навести порядок во Франции. Долг прежде всего.

Его слова показались мне наглой ложью для прикрытия позорного бегства.

— Долг? Какой же долг призывает вас бросить вашу армию?

— Подготовка к ее достойному возвращению. Клебер, кстати, мечтал о командовании с тех пор, как мы высадились здесь. Теперь ему представится такая возможность. Моя депеша удивит его. Между тем сам я сильно рискую, ведь мне надо будет как-то избежать столкновения с британским флотом.

Да уж, силен риск! Рискует остающаяся в Египте непризнанная армия. Этот пройдошливый политик бросал своих верных воинов ради интриг в Париже! И тем не менее, по правде говоря, я восхищался такой хитростью. Мы оба с ним были одного поля ягоды: приспособленцы и игроки, способные к выживанию. Преследуя корыстные цели, мы стали фаталистами. Мы оба были падки на хорошеньких женщин. И смело бросались в авантюры, если они избавляли от скуки.

Наполеон словно прочел мои мысли.

— Война и политика выдвигают суровые требования, — сказал он. — Очень жаль, что нам придется убить вас, но тут уж ничего не поделаешь.

— Почему же ничего не поделаешь?

— Я чувствую, что меня несет к неведомой цели, и если в Египте вы, Итан Гейдж, могли помочь мне, то отныне с тем же успехом сможете и помешать. Никаких наших планов вы не завершили, зато ваше электричество помогло в Акре проклятым англичанам. А теперь вы вдобавок разгромили Розетту.

— Только по вине Силано. Он приказал бросить меня на съедение крокодилу…

Бонапарт решительно отмел мои пояснения.

— Прощайте, месье Гейдж. При иных обстоятельствах мы могли бы стать хорошими партнерами. Что ж, как говорится, напоследок вам удалось еще разок предать Францию. Вы оказались источником серьезных неприятностей, слишком изворотливым противником. Однако даже у кошки всего девять жизней. Наверняка к данному моменту вы израсходовали свой запас.

— Нет, если только вы не пожелаете этого проверить, — угрюмо ответил я.

— Я предоставлю вашу судьбу на волю Силано, уж он-то придумает, как поступить с вами и вашей дамой. В сущности преступницей, пытавшейся убить меня в Александрии.

— Она пыталась убить меня, генерал!

— М-да. И почему, интересно, все злодейки так красивы? Что ж, у каждого из нас свой удел.

Распорядившись нашими судьбами, он решительно удалился, уже всецело поглощенный своим новым проектом.


Кто-нибудь другой попросту пристрелил бы нас, но Силано был в некотором роде ученым. Мы с Астизой причинили ему достаточно неприятностей, чтобы ему захотелось доставить нам заслуженные, по его мнению, страдания, а кроме того, его заинтересовали исследования новых способов казни с использованием средств окружающей среды.

— Известно ли вам, что тела мумифицируют порой всего лишь с помощью одного песка?

— Куда уж нам до вашей эрудиции.

Короче говоря, после полуночи нас похоронили, правда закопав в песок только по шею.

— А нравится мне в такой казни то, что во время вашего тоскливого сгорания вы сможете наблюдать друг за другом, — заявил он, когда его приспешники закончили трамбовать песок вокруг наших голов.

Нам связали ноги, а также и руки, заломив их за спину. Естественно, ни о каких головных уборах и речи быть не могло, а от жажды мы и так уже давно мучились.

— С восходом солнца начнется ваша медленная пытка, — продолжил словоохотливый граф. — И ваши мучения час от часу будут усиливаться. Медленно поджарится и потрескается ваша кожа. Отраженный песком свет и пыль постепенно ослепят вас, и, глядя друг на друга, вы будете медленно сходить с ума. Раскаленный песок высосет из вас всю оставшуюся влагу, и ваши языки так распухнут, что вам станет трудно даже дышать. Вы будете молиться, чтобы укусы змей или скорпионов побыстрее закончили эту пытку. — Он склонился и погладил меня по голове, как ребенка или собаку. — Скорпионы предпочитают пожирать человеческие глаза, а муравьи в поисках пищи заползут в ваши тела через ноздри и уши. Грифы также, соперничая с муравьями, будут посматривать на вас с надеждой на хорошую трапезу. Но больше всего страданий причиняют обычно змеи.

— Как много вам известно о повадках здешней фауны.

— Да, я натуралист, а методы пыток изучаю долгие годы. Это изощренная наука, чистое удовольствие, если вы понимаете ее тонкости. Не так легко, знаете ли, поддерживать человека в состоянии мучительной боли, но не давать ему терять разум, чтобы он мог еще сообщить нечто полезное. В данном опыте интересно то, что закопанная в песок плоть испечется, усохнет и великолепно сохранится. Именно благодаря такому естественному процессу, как я подозреваю, древние египтяне придумали мумифицирование. Вам известно, что персидский царь потерял целую армию во время песчаной бури?

— Не скажу, что меня хоть немного волнуют потери персидского царя.

— Я изучаю историю, чтобы не повторять ее ошибок. — Он повернулся к Астизе, ее темные волосы веером раскинулись по песку. — А ведь я любил тебя, ты знаешь.

— Вы никогда никого не любили, кроме себя.

— Бен Франклин говорил, что себялюбцу не грозит встреча с соперником, — монотонно изрек я.

— Ах, как же занимателен ваш месье Франклин. Конечно, я оставался верным себе гораздо в большей степени, чем любой из вас по отношению ко мне! Сколько возможностей для совместной работы я предоставил вам, Гейдж? Сколько раз предостерегал вас? Однако вы предавали меня с завидным упорством, не единожды, и не дважды, и не трижды…

— Непостижимая странность.

— Мне хотелось бы послушать, как жалобно вы будете просить о пощаде перед смертью.

— Может, я и попросил бы, если бы считал, что в такой просьбе есть хоть капля смысла.

— Но к сожалению, судьба призывает и меня. Я должен сопровождать Бонапарта обратно во Францию, где смогу более обстоятельно заняться изучением этой книги, а ему несвойственно долго сидеть смирно. Впрочем, не безопасно уже и блуждать по морям, удалившись из-под защиты основных военных сил. Боюсь, что мы больше не увидимся, месье Гейдж.

— Вы верите в призраков, Силано?

— К сожалению, мой интерес к сверхъестественному миру не простирается на суеверия.

— Вам придется поверить, когда я приду за вами.

Он рассмеялся.

— И после того, как вы хорошенько попугаете меня, вероятно, мы сможем сыграть в картишки! Между тем я даю вам шанс еще на одно превращение. То ли в призрака, то ли в мумию. Возможно, я поручу кому-нибудь выкопать вас через пару недель, чтобы потом поставить в углу моей лаборатории рядышком с мумией Омара.

— Алессандро, мы не заслужили этого! — воскликнула Астиза.

Последовало долгое молчание. Мы не видели его лица. Наконец до нас донесся графский шепот:

— Нет, заслужили. Вы разбили мне сердце.

И он удалился, оставив нас страдать.

Нас с Астизой закопали друг напротив друга, меня лицом на юг, а ее — на север, чтобы солнце равномерно обжигало наши головы с рассвета до заката. В пустыне по ночам весьма прохладно, и первые минуты после того, как солнце поднялось из-за горизонта, его тепло казалось даже приятным. Потом розовая заря сменилась молочным летним маревом, жар лучей неуклонно усиливался, отражаясь от песчаной почвы. Уши у меня уже обгорели. Я услышал тихое приближение первых насекомых.

— Итан, мне страшно, — прошептала Астиза, находившаяся в шести шагах от меня.

— Мы потеряем сознание, — не слишком уверенно пообещал я.

— Исида, пошли ко мне наших друзей! Помоги нам!

Исида не ответила, а я сказал:

— Потерпи немного, вскоре на нас снизойдет бесчувствие.

Однако мучения продолжали усиливаться. Вскоре у меня разболелась голова и распух язык. Астиза тихо постанывала. Даже при самых благоприятных обстоятельствах солнечный удар летом в Египте получить совсем нетрудно. У меня появилось ощущение, будто моя голова лежит на наковальне Иерихона. Я слишком явственно помнил наше пребывание в пустыне с Ашрафом около года тому назад. В то время, по крайней мере, мы путешествовали на лошадях, а мой мамелюкский друг знал, как добыть воду.

Песок все сильнее накалялся. Кожа уже покрылась обжигающими песчинками, однако мне не хватало сил даже шевельнуть головой. Началось покалывание, острое, как осиные укусы, но непонятно было, то ли кто-то уже пожирает мою плоть, то ли сама жара вызывает такие терзающие ощущения. Мозг умеет увеличивать боль до ужасной остроты.

Упоминал ли я уже, что азартные игры порочны?

Обжигающий едкий пот почти ослепил меня, но вскоре высох и застыл соляной коркой. Мне казалось, что моя голова превратилась в одну сплошную опухоль. В глазах померкло от ослепительного света, и даже голова Астизы выглядела всего лишь как туманный, хотя и узнаваемый по очертаниям шар.

Наступил ли уже полдень? Вряд ли. Я услышал тихий отдаленный гул. Неужели опять где-то началось сражение? А может, надвигается гроза и вскоре хлынет ливень, как в Городе Призраков.

Нет, жара нарастала, обдавая нас неумолимыми сухими и знойными волнами. Астиза немного поплакала, но потом затихла. Я молился, чтобы она потеряла сознание. Я и сам ждал того же, блаженного медленного соскальзывания в смертельную бессознательность, но пустыня, похоже, хотела наказать меня. Температура неуклонно повышалась. Гореть начал и мой подбородок. Зубы поджаривались в деснах. Распухшие глаза закрылись.

Потом я увидел пробежку какого-то мелкого создания.

Черная маленькая тварь. Я мысленно застонал. Солдаты рассказывали мне, что укусы скорпионов ужасно болезненны. «Словно в вас одновременно вонзились жала сотни пчел», — говорил один из них. «Нет, нет, — возражал другой, — такое ощущение, будто к коже прижали раскаленный уголь!» А третий заявлял: «Скорее уж брызнули в глаза едучей кислотой! Или размозжили большой палец ударом молота!»

Суета вокруг нас стала оживленнее. Очередная тварь. Скорпионы то приближались к нам, то убегали. Я не слышал никаких звуков, но они, казалось, собирались в стаи, как волки.

Оставалось надеяться, что их нападение не выведет из обморочного состояния Астизу. Я упорно молился, призывая все свое мужество, чтобы не закричать. Странный гул становился громче.

Одно членистоногое существо уже подобралось совсем близко, с такого расстояния оно казалось моему ослабевшему зрению чудовищным, как крокодил. Оно словно созерцало меня, инстинктивно оценивая своим тупым и холодным крошечным мозгом, гожусь ли я в пищу. Его загнутый хвост подергивался, как будто прицеливаясь. И потом…

Смертельный удар! Я отпрянул, насколько позволяло мое скованное положение. Скрыв из виду черную тварь, перед моим носом опустился пыльный башмак. Он повертелся на месте, закапывая скорпиона в песок, а потом я услышал знакомый голос.

— Клянусь бородой Пророка, ты никогда не умел избегать опасностей, Итан!

— Ашраф? — Из моего горла вырвался лишь невнятный хрип.

— Я дожидался, пока ваши мучители уберутся подальше. Жарковато, знаешь ли, загорать в пустыне! И опять вы оба попали в ловушку, только нынче видок у вас гораздо хуже, чем в последний раз, когда я вызволил вас из плена. Жизнь так ничему и не научила тебя, американец!

Возможно ли такое чудо? Мамелюк Ашраф сначала попал ко мне в плен, потом стал моим другом, и мы сбежали из Каира и отправились освобождать Астизу. Второй раз он спас нас во время перестрелки на берегу Нила, выдал нам лошадей и, пожелав доброго пути, вернулся к партизанским войскам Мурад-бея. И вот теперь он вновь нашел нас? Может, сам Тот направил его нам на помощь?

— Я давно следил за вами, сперва в Розетте, а потом по дороге сюда. Меня удивило, зачем вы вырядились как феллахи, разжившись ослиной тележкой. А теперь, выходит, франки решили похоронить вас заживо? Тебе, Итан, надо получше выбирать друзей.

— Аминь, да будет так, — умудрился пробормотать я.

Я уже слышал благословенное шуршание лопаты, выкапывающей меня из песчаной могилы.


О последующих событиях у меня сохранились весьма смутные воспоминания. Слышанный мною гул вызвала скачка конного отряда хорошо вооруженных мамелюков. Вода, болезненно вливавшаяся в наши распухшие глотки. Улегшийся верблюд, к спине которого нас привязали. Потом покачивание на его спине, когда мы двинулись в путь на заходе солнца. В памяти также маячил какой-то оазис и сон в драной палатке, восстанавливающий наши силы. Наши покрасневшие головы покрылись волдырями, губы растрескались, а глаза превратились в щелочки. Полная беспомощность.

И опять нас привязали к спине верблюда и повезли дальше в пустыню, к тайному лагерю Мурада, извилистые пути к которому вели во всех направлениях, кроме северного. Там женщины смазали нашу обгоревшую кожу, а еда постепенно укрепила нас. Ощущение времени по-прежнему оставалось туманным. Если бы я смог забраться на вершину ближайшего бархана, то увидел бы лишь вершины далеких пирамид. А за ними скрывался Каир.

— Как ты сумел найти нас? — спросил я Ашрафа.

Он уже поведал нам о мамелюкских набегах и сражениях, изрядно досаждавших французам.

— Сначала до нас дошли слухи, что один кузнец, аж из самого Иерусалима, интересуется судьбой Астизы, — сказал он. — Я удивился, но потом узнал, что ты исчез, и догадался, откуда ветер дует. Потом Ибрагим-бей сообщил нам, что граф Силано отправился на север и исчез где-то в Сирии. Дальше произошло много разных событий… Наполеону дали отпор в Акре, но ты не вернулся с ним в Каир. Поэтому я предположил, что ты перешел на сторону англичан, и решил разыскать тебя в ходе вторжения турецких сил. И конечно, мы увидели, как загорелась Розетта, а потом я выследил вас двоих в запряженной ослом тележке, но французская конница находилась в опасной близости. Поэтому пришлось подождать, пока вас закопают, но в итоге французы убрались отсюда. Вечно мне приходится спасать тебя, мой американский друг.

— Вечно я буду у тебя в долгу.

— Нет, если вознамеришься отправиться в новое путешествие, а я подозреваю, что неизбежно отправишься.

— В какое это путешествие?

— Нам только что сообщили, что Наполеон вышел в море, захватив с собой графа Силано. Ты ведь собираешься остановить их во Франции. Наши служанки рассказали мне о загадочных знаках на спине твоей спутницы. Что за боевая раскраска?

— Эти древние письмена помогут нам прочесть украденную Силано книгу.

— Эта краска легко отлетит, но есть способ продлить жизнь вашей письменности. Я велел нашим женщинам сделать кашицу из хны.

Желто-красную хну, получаемую из листьев лавсонии, арабки использовали для украшения своих тел затейливыми узорами, похожими на временные татуировки.

Когда они завершили свою работу, спина Астизы приобрела экзотически красивый вид.

— А стоит ли вообще читать эту книгу? — спросил Ашраф, провожая нас в дорогу.

— Если окажется, что не стоит, ее тайна умрет вместе со мной, — сказала Астиза. — Теперь я стала Розеттским ключом.

ГЛАВА 26

Мы с Астизой высадились на южном берегу Франции одиннадцатого октября тысяча семьсот девяносто девятого года, всего на два дня позже прибытия туда Наполеона Бонапарта и Алессандро Силано. Как у нас, так и у них этот морской вояж занял много времени. Бонапарт, похлопав по округлым ягодицам любвеобильную Полину Форе и послав Клеберу депешу, в коей поручал ему командование армией (он предпочел избежать личной встречи с этим генералом), посадил на свой корабль Монжа, Бертолле, а также нескольких других ученых вроде Силано и покинул землю Египта, взяв курс на Францию, не спеша, однако, удаляться от безветренного африканского побережья, чтобы избежать встреч с британским флотом. Благодаря такому маршруту скучное морское путешествие затянулось на долгие сорок два дня. Пока он тайно пробирался в сторону дома, французскую политическую жизнь все больше запутывали многочисленные заговоры и контрзаговоры, как грибы выраставшие в осеннем Париже. Данная атмосфера полностью устраивала честолюбивого генерала, а сводки о потрясающей победе Наполеона в Абукире достигли Парижа на три дня раньше прибытия самого триумфатора. Его сухопутное продвижение на север сопровождалось толпами ликующих французов.

Наш вояж также надолго затянулся. Смит посадил нас на британский фрегат, и мы отправились прямо во Францию, надеясь догнать Наполеона, покинувшего Египет неделю тому назад. Медлительность спасла ему жизнь. Побывав на Корсике и в Тулоне за две недели до прибытия туда Бонапарта, мы, не узнав ничего нового, отправились в обратный путь. Даже с мачты, однако, можно увидеть лишь несколько квадратных миль морских далей, а просторы Средиземного моря неизмеримо больше. Трудно сказать, как близко находились мы друг от друга. В конце концов с патрульного корабля поступило донесение, что Бонапарт высадился сначала на его родной Корсике, а потом на побережье Франции и к тому времени, когда мы пустились вдогонку, успел изрядно опередить нас.

Если бы Силано не отправился с ним, я с удовольствием предоставил бы ему свободу действий. Я не нанимался следить за честолюбивыми генералами. Но у нас имелись свои счеты с графом, да и книга в его руках грозила стать вредоносным оружием, а в наших — могла принести благо. Много ли ему удалось узнать? И сколько еще полезных знаний мы могли обрести благодаря ключевым письменам на спине Астизы?

Пусть наше морское преследование было тревожным и не располагающим к благодушию, но проведенное в нем время позволило нам хорошо отдохнуть. Нам с Астизой редко выпадал случай перевести дух. Судьба вечно вовлекала нас в какие-то походы и поиски сокровищ, чреватые смертоносными опасностями. На корабле нам предоставили лейтенантскую каюту — наше уединение стало предметом зависти для одиноких офицеров и матросов, — и у нас появилась возможность поближе узнать друг друга на досуге, практически вкусив прелести супружеской жизни. Иными словами, времени оказалось предостаточно, чтобы напугать любого человека, опасающегося близких и постоянных связей.

Хотя, надо признаться, наши отношения мне очень понравились. Мы уже успели стать верными спутниками в поисках приключений и отличными любовниками. Теперь мы сделались друзьями. Благодаря хорошему отдыху и питанию Астиза вновь расцвела, ее кожа разгладилась, а волосы заблестели. Мне нравилось просто смотреть на нее, читая в нашей каюте или стоя погожим днем у борта и любуясь на морские дали, нравилось, как трепещут на ветру ее волнистые черные пряди и как красиво смотрится она в разных нарядах. А еще больше, безусловно, нравилось медленно раздевать ее. Но наши испытания наложили свой печальный отпечаток, и сладость ее красоты приобрела горьковатый оттенок. И когда мы, заходя в нашу тесную каюту, порой сливались в страстных объятиях, а порой со спокойной медлительностью ласкали друг друга, стараясь вести себя тихо на разделенном тонкими перегородками судне, я неизменно пребывал в полном восторге и смущении. Меня не переставало удивлять, как вообще могли поладить два столь разных человека: заблудший американский авантюрист и приобщенная к священным тайнам египетская жрица. И тем не менее оказалось, что мы дополняем друг друга, достигая вместе новых совершенств и предвосхищая взаимные желания. Я начинал думать, что впереди нас ждет нормальная жизнь.

Мне хотелось, чтобы это плавание продолжалось вечно, чтобы мы вовсе не нашли Наполеона.

И тем не менее она оставалась для меня загадкой, порой взгляд ее омрачался тревогой, словно она видела какие-то таинственные события прошлой или будущей жизни. И тогда я боялся, что опять могу потерять ее. Не только я, но и судьба предъявляла на нее свои права.

— Даже страшно подумать, Итан. Представь, что будет, если Бонапарт овладеет силами Моисея. Если французам откроются тайные знания рыцарей-тамплиеров. Если Силано обретет вечную жизнь и с каждым годом будет овладевать все новыми и новыми священными секретами, привлекая к себе толпы последователей? Наша миссия не будет выполнена, пока мы не вернем обратно Книгу Тота.

Итак, мы оказались на земле Франции. Конечно, мы не могли пристать к берегу в Тулоне. Астиза посовещалась с английским капитаном, изучила карту и решительно направила его к неприметной бухточке, окруженной крутыми береговыми склонами, практически необитаемыми, не считая пары пастухов с козами. Как она сумела разобраться в местной береговой линии? Ближе к ночи баркас доставил нас на галечный берег, и мы остались одни в безлунном мраке. Вскоре, однако, раздался тихий свист, и Астиза зажгла свечу, прикрыв ее накидкой.

— Так-так, вот наш шут и вернулся, — послышался из кустов знакомый голос. — Значит, он нашел того мудрейшего Шута, отца всех мыслей, зачинателя цивилизации, благословение и проклятие царей.

Из темноты проступили очертания смуглых людей в сапогах и широкополых шляпах, за яркими и широкими кушаками поблескивали лезвия ножей. Вожак отвесил нам поклон.

— Мы рады вновь приветствовать вас в нашем таборе, — сказал цыганский барон Стефан.


Меня приятно поразила эта встреча. Я познакомился с цыганами — или «египтянами», как называли их некоторые европейцы, считая эту народность скитальцами, происходившими от древних жрецов фараонов, — в прошлом году, когда мы с моим другом Тальма бежали из Парижа, чтобы присоединиться к экспедиции Наполеона. После нападения на тулонской дороге на наш дилижанс банды Нажака мне удалось убежать в лес и найти приют в таборе Стефана. Там же я впервые встретил Сиднея Смита и, что более приятно, красавицу Сариллу, которая предсказала мне судьбу, заявив, что я тот шут, которому предстоит найти Шута (одно из имен мудрого Тота), а также научила меня древним любовным играм. Завершающий этап моего путешествия в Тулон прошел в очаровательной компании и в безопасном сумраке цыганской кибитки, где я забыл о преследователях, охотящихся за моим священным медальоном. И вот, словно кролики из цилиндра фокусника, цыганские спасители вновь явились на моем пути.

— Уж не гадание ли на картах Таро привело вас сюда? — поинтересовался я.

— Конечно, мы опять поджидали вас.

— Я заранее послала им весточку с одним английским суденышком, — открыла секрет Астиза.

Ах вот оно что! Не эти ли самые цыгане и предупредили ее в прошлом году о моем прибытии с медальоном? А в результате бывший наставник Астизы едва не прострелил мне голову, весьма осложнив наше с ней знакомство.

— Бонапарт опередил вас, а его самого удачно опередили вести о его последних победах, — сообщил Стефан. — Теперь он триумфально шествует в Париж. Народ надеется, что завоеватель Египта станет спасителем Франции. Достаточно легкой помощи Алессандро Силано, чтобы он достиг всего, что пожелает, а его неуемные желания чреваты опасностями. Вы должны лишить Бонапарта поддержки, которую ему дает эта книга. Нужно надежно спрятать ее. Тайное хранилище тамплиеров продержалось почти пять столетий. Ваше, будем надеяться, продержится пять тысячелетий, а то и больше.

— Для начала нам нужно догнать его.

— Да, надо поторопиться. Мы на пороге великих событий.

— Стефан, меня очень порадовала встреча с вами, но, насколько я знаю, цыгане едва ли способны на быстрое передвижение. Как мне помнится, до Тулона мы добирались со скоростью пасущейся коровы, и едва ли ваши низкорослые лошадки смогут быстрее тащиться с кибитками.

— Верно. Но цыгане умеют быстро приспосабливаться к любым сложным обстоятельствам. Мы раздобудем карету с быстрой упряжкой, дружище, и довезем вас — представив как члена Совета пятисот — до Парижа с головокружительной скоростью. Я, скажем, сыграю роль начальника полиции, а наш приятель Андре — вашего кучера. Карло изобразит лакея, а эта дама — вашу почтенную супругу…

— Неужели, вернувшись во Францию, мы первым делом украдем карету и четверку лошадей?

— Если вы будете вести себя как надо, никто и не подумает о краже.

— Но ведь мы тайно вернулись во Францию. И на мне по-прежнему висит убийство одной проститутки. Мои враги могут использовать это против меня.

— Но разве им нужны причины для того, чтобы убить вас?

— В общем, нет.

— Тогда о чем же вам переживать? Но так и быть. Мы спросим Сариллу, как нам лучше поступить.

Эта цыганская гадалка, предсказавшая мою судьбу и вдобавок многому научившая меня, — о боже, с какой нежностью вспоминал я издаваемые ею страстные стоны, — сохранила не только памятную мне красоту, но и таинственную загадочность, усиленную посверкивающими в отблесках костра многочисленными кольцами, серьгами и браслетами. Прибыв в табор вместе с Астизой, я не слишком обрадовался перспективе нового общения с бывшей любовницей, и молчаливая встреча двух женщин, естественно, напоминала знакомство ощетинившихся, настороженных кошечек. Однако Астиза спокойно сидела рядом со мной, пока предсказательница раскладывала карты Таро.

— Судьба подгоняет вас на пути, — монотонно произнесла Сарилла, когда очередной картой оказалась колесница. — Мы с легкостью сумеем раздобыть карету для наших целей.

— Вот видите? — удовлетворенно сказал Стефан.

Признаюсь, мне нравятся расклады карт Таро. Они, похоже, способны поведать вам именно то, что вы хотите услышать.

Сарилла открыла еще пару карт.

— Но вам встретится женщина, которую обстоятельства вынудят к крайней спешке. И вам придется искать окольный путь.

Еще одна женщина?

— Но успешно ли закончится наше дело?

Она открыла еще несколько карт. Я увидел изображения башни, мага, шута и императора.

— Вас ждет опасная борьба.

Очередная карта. Влюбленные.

— Вы должны действовать заодно, — добавила Сарилла, глянув на нас.

Астиза с улыбкой взяла меня за руку.

И тут Сарилла перевернула еще одну карту. Смерть.

— Я не знаю, кому она предназначена. Магу, шуту, императору или влюбленным. Ваш путь чреват опасностями.

— Но возможны и удачи?

Смерть наверняка ждет Силано. А может, мне предстоит заодно убить и Бонапарта?

Еще одна карта. Колесо фортуны.

— Карты говорят, что вы игрок…

— Приходилось порой и поиграть.

Она открыла последнюю карту. Мир.

— У вас нет выбора, — медленно произнесла она, глядя на нас огромными темными глазами. — У вас будут необычные союзники и необычные противники.

— Тогда все в порядке, — поморщившись, заключил я.

Она озадаченно тряхнула головой.

— Погодите, посмотрим дальше. — Она долго размышляла над картами, потом взглянула на Астизу. — Опасность угрожает вашей новой подруге, Итан Гейдж. Большая опасность и, на мой взгляд, весьма таинственная. Она окрашена глубинной печалью.

Вот оно, началось соперничество.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что говорят мне карты. Ничего больше.

Моя тревога усилилась. Если бы изначально предсказанная мне судьба оказалась неправдой, я мог бы отмахнуться и от нового предсказания. В конце концов, я ведь ученик Франклина и в каком-то смысле просвещенный человек. Но как бы я ни смеялся над картами Таро, в их могуществе было нечто сверхъестественное. И я испугался за сидящую рядом со мной подругу.

— Я не хочу подвергать тебя опасности, — сказал я Астизе. — Лучше подожди меня на английском корабле. Еще не поздно подать им сигнал.

Астиза задумчиво посмотрела на открытые карты и на цыганку, а потом отрицательно покачала головой.

— Уж если дойдет до борьбы, то я тоже владею тайной магией, — сказала она и поплотнее запахнула плащ, пытаясь защититься от непривычного европейского холода, уже добравшегося до этих южных краев. — Наша реальная опасность — время. Нам надо поторопиться.

Сарилла благожелательно посмотрела на нее и дала ей карту с изображением звезды.

— Храните ее. Она поможет сохранить силу и вдохновение. Да пребудет с вами вера, жрица.

Астиза выглядела удивленной и тронутой.

— И с вами.

Итак, мы подкрались к конюшням богатого особняка, «позаимствовали» там карету с упряжкой лошадей и поскакали в Париж. После пейзажей Египта и Сирии я с трепетным восторгом взирал на золотисто-зеленое буйство европейской природы. На последних несобранных еще гроздьях золотились округлые зрелые ягоды винограда. Возницы резко отводили с нашего пути свои телеги, скрипящие под тяжестью осеннего урожая, стоило им заслышать грозные окрики и щелчки хлыстов людей Стефана, убедительно показывающие необходимость уступить дорогу важному представителю республики.

Сельские девушки выглядели на редкость аппетитными и полураздетыми при сравнении их нарядов с традиционными для пустыни закрытыми одеяниями; девичьи груди полнились, как спелые дыни, завлекательно покачивались крутые бедра, а под юбками мелькали испачканные виноградным соком стройные ножки. Пухлые губы красоток алели, словно сочные вишни.

— Посмотри, Астиза, как великолепна здешняя природа!

Но затянутые облаками небеса, опадающая листва и деревья, раскинувшие толстые ветви над нашей дорогой, лишь тревожили ее.

— Мне не близка ее красота, — ответила она.

Мы проехали несколько украшенных поникшими трехцветными флагами городков, главные улицы которых покрывал слой увядших цветочных лепестков, а в сточных канавах валялись опустошенные винные бутыли. Все свидетельствовало о недавнем проезде Наполеона.

— Наш маленький генерал?! — припомнил хозяин гостиницы. — О да, он отменный вояка.

— И красив, как сам дьявол, — добавила его жена. — Взлохмаченная черная шевелюра, яростные серые глаза. Говорят, он завоевал половину Азии!

— А следом за ним, говорят, прибудут древние сокровища!

— И вернутся все его храбрые воины!


Спеша наверстать время, мы вставали до рассвета и ехали до глубокой ночи, но путешествие до Парижа требовало многих дней. По мере продвижения на север осень увереннее вступала в свои права, и небо хмурилось все сильнее. Устилавший дороги лиственный ковер разлетался из-под колес везущей нас кареты. От наших лошадей валил пар, когда мы останавливались напоить их. На четвертый день пути мы продолжали бодро трястись по сумеречному тракту, до Парижа оставалось всего несколько часов езды, когда внезапно другая шикарная карета с отличными скакунами вылетела с боковой дороги и пронеслась прямо перед нами. Лошади испуганно заржали и, столкнувшись с препятствием, замедлили бег. Наша карета накренилась, проехала немного на двух колесах, а потом, медленно перевернувшись, свалилась в канаву. Мы с Астизой слетели с сиденья и упали в объятия друг друга. Цыгане успели ловко спрыгнуть.

— Идиоты! — послышался женский крик. — Мой муж приказал бы расстрелять вас!

Мы с трудом выбрались из канавы. Передняя ось нашей кареты сломалась, как и ноги двух наших рухнувших лошадей. Кавалеристы, сопровождавшие виновницу столкновения, спешились и, достав пистолеты, направились к лошадям, чтобы прикончить раненых и освободить уцелевших. Из окна стоявшей на дороге кареты на нас яростно кричала светская дама весьма впечатляющего вида — ее наряд мог бы разорить богатейшего банкира. Она обладала заносчивостью и высокомерием парижанки, но я не сразу узнал ее. Ведь я был простым американцем, по-прежнему разыскиваемым за устроенное Силано убийство и нелегально вернувшимся во Францию, причем, насколько мне известно, еще и преступно пренебрегшим сорокадневным карантином, положенным всем прибывшим с Востока путешественникам. (Впрочем, пренебрег им и Бонапарт.) Солдаты уже угрожающе поглядывали на нас, несмотря на то что виновата в крушении была карета их хозяйки. У меня возникло предчувствие, что справедливость нам тут не поможет.

— У меня дела первостепенной государственной важности! — в панике воскликнула шикарная дама. — Распутайте же скорее упряжки!

— Вы сами налетели на нас! — ответила Астиза с явным иностранным акцентом. — Ваша грубость так же неуместна, как неловкость вашего кучера!

— Потише, — предостереги. — Ее сопровождают солдаты.

Слишком поздно.

— А вы нахальны столь же, сколь и неуклюжи! — взвизгнула женщина. — Да вам хоть известно, кому вы дерзите? Я могу приказать арестовать вас.

Я выступил вперед и, пытаясь предотвратить дамскую перепалку, сделал ложное предложение о будущем вознаграждении за неудобства, просто чтобы дать возможность этой мегере поскорее убраться с нашей дороги. Цыгане благоразумно спрятались в лесу. После двух пистолетных выстрелов прекратилось мучительное ржание покалеченных лошадей, а кавалеристы обернулись к нам, решительно взявшись за рукоятки сабель.

— Простите, мадам, это всего лишь случайное столкновение, — мягко произнес я, улыбаясь со всем присущим мне обаянием. — Без всякой задержки вы сможете продолжить путь. Можно поинтересоваться, далеко ли вы направляетесь?

— К моему мужу, если сумею теперь разыскать его! Ах, ну что за напасти! Мы разминулись, поехав разными дорогами, и теперь братья увидят его первыми и опорочат меня перед ним. Если вы задержите меня надолго, то жестоко поплатитесь за это!

Мне думалось, что гильотина искоренила такого рода высокомерие, но, очевидно, его не так легко вытравить.

— Но Париж в другой стороне, — заметил я, показав в направлении нашего движения.

— Мне хотелось опередить его! — продолжала бурно пояснять она. — Но он проехал другой дорогой, и нам пришлось искать короткие пути, чтобы догнать его. Теперь он уже, наверное, прибыл домой и, обнаружив мое отсутствие, утвердился в худших подозрениях!

— Какие же могут быть подозрения из-за дорожной аварии?

— В супружеской измене!

И она разразилась слезами.

Вот тогда-то я и узнал ее черты, весьма знаменитые в парижских светских салонах, в которых я и сам иногда появлялся. Нам удалось столкнуться не с кем иным, как с Жозефиной, супругой самого Наполеона! Какой черт занес ее в преддверии ночи на темную дорогу? Но слезы, безусловно, взывали к сочувствию. Мне и так нельзя было отказать в галантности, а женские рыдания способны обезоружить любого джентльмена.

— Это жена Бонапарта, — прошептал я Астизе. — Получив накануне битвы при пирамидах донесение о ее измене, он едва не повредился в уме.

— И поэтому она так перепугана?

— Мы же знаем, насколько переменчив его нрав. В порыве гнева он способен приказать расстрелять даже ее.

Немного поразмыслив, Астиза быстро подошла к дверце кареты.

— Мадам, мы знакомы с вашим мужем.

— Что? — удивилась она. — Откуда вы можете знать его?

Стройную и невысокую, но изысканно одетую Жозефину, на мой взгляд, нельзя было назвать ни дурнушкой, ни отменной красавицей, хотя она обладала приятным цветом лица, прямым носом, полными губами и притягательным взглядом больших черных глаз, который даже в таком отчаянном положении отражал незаурядный ум. Черные кудрявые волосы не скрывали изящной лепки ее ушей, но от слез лицо ее покрылось красными пятнами.

— Мы сопровождали Бонапарта в Египетском походе. И нам самим необходимо срочно встретиться с ним, чтобы предупредить об ужасной опасности.

— Так вы знакомы с ним! Что за опасность? Убийство?

— Его спутник, Алессандро Силано, задумал предать его.

— Граф Силано? Как я слышала, он прибыл вместе с моим мужем. Он считается его доверенным лицом и советником.

— Он околдовал Наполеона и пытался настроить его против вас. Но мы сумеем помочь вам. Вы хотите с ним помириться?

Она склонила голову, блеснув влажными от слез глазами.

— Все это настолько неожиданно. Нас никто не предупредил о его возвращении. Я бросила ближайшего друга, чтобы поехать навстречу ему. Но мои охламоны выбрали неверную дорогу. — Она высунулась из окна кареты и сжала руку Астизы. — Вы должны убедить Наполеона, что я по-прежнему люблю его, несмотря ни на что! Если он разведется со мной, я потеряю все! Мои дети останутся нищими! Моя вина в том, что он проводит вдали от дома многие месяцы и даже годы.

— А вы не догадываетесь, зачем боги устроили это столкновение? — спросила Астиза.

— Боги?

Я оттащил мою спутницу от кареты, прошипев:

— Что ты несешь?

— Это наш ключ к Бонапарту! — тихо ответила Астиза. — Он окружен солдатами. Как еще мы доберемся до него, если нам не поможет его жена? Вероятно, она в чем-то провинилась перед ним, а это означает, что сама она поможет любому, кто согласится замолвить за нее словечко. То есть нам надо привлечь Жозефину на нашу сторону. Она выяснит, где находится свиток, ублажая его в постели, где мужчины теряют остатки и без того недалекого ума. И тогда мы выкрадем Книгу Тота!

— О чем это вы там шепчетесь? — с подозрением спросила Жозефина.

Астиза лучезарно улыбнулась.

— Простите, мадам, наша собственная карета сломалась, но нам срочно надо увидеться с вашим супругом. По-моему, наша встреча очень удачна, теперь мы поможем друг другу. Если вы позволите нам присоединиться к вам, мы устроим ваше примирение.

— Как?

— Мой спутник является сведущим членом масонской ложи. Нам известна тайна одной священной книги, которая может дать Наполеону огромную власть.

— Франкмасон? — Она искоса глянула на меня. — Аббат Баррюель в своей знаменитой книге поведал миру, что именно масоны довели Францию до революции. Все якобинцы участвовали в масонском заговоре. Но наши свободолюбивые газеты утверждали, что на самом деле масоны помогают заговорам роялистов, мечтающих вернуть на трон короля. Каких же взглядов придерживаетесь вы?

— Я считаю, мадам, что будущее принадлежит вашему мужу, — солгал я.

Явно заинтригованная, Жозефина задумчиво спросила:

— О какой священной книге идет речь?

— Из тайников Древнего Египта, — сказала Астиза. — Если бы у нас была карета, мы смогли бы добраться до Парижа к утру.

Нас отчасти удивило ее быстрое согласие. Сильно напуганная внезапным возвращением Наполеона, несомненно пребывавшего в ярости из-за ее любовных интрижек, она стремилась обрести любых союзников, какой бы невероятной ни казалась предложенная ими помощь. Поэтому мы бросили в канаве украденную, но сломанную карету, предоставив разбираться с двумя уцелевшими лошадьми спрятавшимся в лесу цыганам, и поехали с Жозефиной в Париж.

— Теперь вы должны рассказать мне все, что знаете, иначе я высажу вас, — предупредила она.

Нам пришлось рискнуть.

— Я нашел один древний свиток, который открывает путь к обладанию огромным могуществом, — начал я.

— Какого рода могуществом?

— Всемогущим даром убеждения. Даром магического очарования. Даром сверхъестественно долгой, возможно, даже вечной жизни. Способностью управлять судьбами мира.

Глаза ее алчно блеснули.

— Граф Силано выкрал у меня книгу и, как пиявка присосавшись к Наполеону, иссушает его ум. Но книга пока не переведена. И только мы способны сделать ее перевод. Если любящая жена предложит вернувшемуся мужу ключ к заветным тайнам, при условии, что Силано получит отставку, то ваши семейные отношения вновь наладятся. Я предлагаю вам союзничество. Наша тайна откроет вам двери в покои вашего супруга. А ваше влияние вернет нам книгу, поможет изгнать Силано и спасти Наполеона.

Она насторожилась.

— При чем тут какой-то ключ?

— Ключ, открывающий тайну давно утраченного древнего языка.

Астиза повернулась спиной к Жозефине и слегка распустила на спине шнуровку платья. Ткань разошлась, открыв глазам нашей новой союзницы затейливый текст, написанный полученной из хны краской.

Француженка ахнула.

— Это похоже на какие-то сатанинские письмена!

— Или божественные…

— Какая разница, чьи они, если мы выиграем! — немного поразмыслив, воскликнула Жозефина.

Неужели Тот наконец решил улыбнуться нам? Мы стремительно приближались к дому Бонапарта на недавно переименованной в честь его побед в Италии улице Победы. Не имея никаких иных планов, союзников и оружия, мы посвятили честолюбивую светскую даму в нашу тайну.

А что, в сущности, я знал о Жозефине? Только те сплетни, что с необычайной легкостью разлетались по Парижу. Она родилась на острове Мартиника шестью годами раньше Наполеона, не доросла до него на пару дюймов и обладала деятельной, исполненной жизнелюбия натурой. Она вышла замуж за молодого военного Александра Богарне, но его так смущали провинциальные манеры жены, что он отказался представить ее ко двору Марии Антуанетты. Позже она развелась с ним, пожила немного в Вест-Индии, но сбежала оттуда из-за восстания рабов и вернулась в Париж в разгар революции, где ее бывшего мужа отправили на гильотину в 1794 году, а потом и саму ее заключили в тюрьму. Ей повезло: террор закончился, и она уцелела. А потом повезло еще больше. Офицер по имени Бонапарт обратился к ней, чтобы выразить восхищение по поводу поступка ее сына Эжена: юноша попросил у него помощи, желая вернуть оружие казненного отца. И ей удалось обольстить молодого военного. Находясь в отчаянном положении, Жозефина сделала ставку на многообещающего корсиканца и вышла за него замуж, хотя продолжала соблазнять всех приглянувшихся ей мужчин, пока он воевал в Италии и Египте. Ходили слухи, что она страдает нимфоманией. Она жила у отставного военного, Ипполита Шарля, занимавшегося прибыльными поставками для армии, когда ей доставили тревожную новость о возвращении мужа. Учитывая, что революция одобрила разводы, она теперь подвергалась опасности потерять все в тот самый момент, когда Бонапарт уверенно шел к безграничной власти. Эта тридцатишестилетняя дама с испорченными зубами вряд ли могла рассчитывать на новый удачный брак.

С округлившимися глазами она жадно внимала Астизе, пояснявшей возможности сверхъестественного могущества. Уроженке одного из сахарных островов, Мартиники, ей было не чуждо увлечение магией.

— Эта книга может погубить незаконно завладевших ею людей, — предупредила Астиза, — и стать причиной катастрофических несчастий для народов, открывших ее сокровенные тайны. Древние люди понимали это и спрятали ее, но граф Силано, решив поиграть с судьбой, украл ее. Он околдовал вашего мужа мечтами о всемирном могуществе. Это может свести Наполеона с ума. Вы должны помочь нам вернуть древний свиток.

— Но как и зачем?

— Мы будем надежно охранять эту книгу, если вы передадите ее нам. А ваши тайные знания дадут вам огромную власть над мужем.

— Но кто вы такие?

— Меня зовут Астиза, а мой спутник — Итан Гейдж, американец.

— Гейдж? Знаток электричества? Воспитанник Франклина?

— Мадам, я счастлив, что мне выпала честь познакомиться с вами, и совершенно сражен тем, что вы слышали обо мне. — Я приложился к ее руке. — Надеюсь, мы сумеем помочь друг другу.

Она отдернула руку.

— Но вы же убийца! — Она с подозрением глянула на меня. — Убийца какой-то дешевой авантюристки!

— Это великолепный пример ложных оговоров Силано, этот тип так же ловко обманывает вашего супруга, желая разрушить все его замыслы. Я стал жертвой несправедливого обвинения. Помогите нам избавить вашего мужа от его ядовитых жал, и вы вновь сможете наслаждаться счастьем супружеской жизни.

— Пожалуй, вы правы. Во всем виноват Силано, а не я. Так вы говорите, что в древней книге скрыта огромная власть?

— Да, она способна поработить души.

Жозефина серьезно задумалась. Наконец она откинулась на спинку сиденья и улыбнулась.

— Вы решительно правы. Господь не забыл обо мне.


Дом Наполеона, приобретенный Жозефиной еще до их женитьбы, находился в модном районе Парижа на шоссе Д'Антен, некогда болотистой местности, где в прошедшем веке богачи понастроили имений с очаровательными, но никчемными сооружениями типа искусственных руин, называемых «причудами». Скромный двухэтажный особняк четы Бонапартов с уже отцветающим розарием и верандой, которую Жозефина покрыла деревянной крышей и украсила флагами и гобеленами, представлял собой типичное жилище деятельного чиновника средней руки. Ее карета остановилась, прошуршав по гравию обсаженной липами подъездной аллеи, и она, резво спрыгнув на землю, взволнованно похлопала себя по щекам.

— Как я выгляжу?

— Как очаровательная обладательница тайной силы, — заверила ее Астиза. — Все в вашей власти.

Печально улыбнувшись, Жозефина вздохнула. И мы вошли в дом.

В обстановке комнат царила странная смесь женского и мужского начала, кружевные занавесы вполне сочетались с богатыми обоями, но их украшениями служили карты и планы городов. Хозяйке дома явно принадлежали цветы, а хозяину — книги, множество книг, часть которых, только что извлеченную из сундуков, доставили из Египта. Женская аккуратность была очевидна, несмотря на то что на полу в столовой валялись мужские сапоги и на стуле темнела небрежно брошенная шинель. На второй этаж вела широкая лестница.

— Он в своей спальне, — прошептала Жозефина.

— Идите к нему.

— Его братья могли уже все рассказать ему. Он возненавидит меня! Я грешная, неверная жена. И ничего с этим не поделаешь. Я живу одной любовью. Мне казалось, эти войны убьют его!

— Все мы грешные люди, — утешил я ее. — И поверьте мне, он также не святой. Ступайте, попросите прощения и сообщите, что вы занимались вербовкой его союзников. Объясните, что вы убедили нас помочь ему и что его судьба зависит от нас троих.

Я не слишком доверял Жозефине, но разве у нас был выбор? Меня тревожило, что Силано мог болтаться где-то поблизости. Набравшись смелости, она преодолела двадцать ступеней и, свернув в коридор второго этажа, постучала в дверь спальни.

— Дома ли уже мой любимый генерал? — проворковала она.

Какое-то время мы ничего не слышали, но потом до нас донесся громкий шум, сменившийся рыданиями, всхлипываниями и мольбами о прощении. Бонапарт, как оказалось, запер дверь. Он вознамерился требовать развод. Но вот наконец плач Жозефины стих, супруги начали тихо переговариваться, и сразу мне показалось, что я услышал щелчок поворачивающегося ключа. Наступила тишина. Я спустился по лестнице в расположенную в цокольном этаже кухню, и служанка любезно угостила нас хлебом и сыром. Прислуга сгрудилась у стола, точно стая испуганных мышей, ожидая исхода разразившегося наверху шторма. Мы задремали от усталости.

Перед рассветом нас разбудила горничная.

— Госпожа желает вас видеть, — прошептала она.

Нас провели на второй этаж. В ответ на стук девушки раздался голос Жозефины:

— Войдите!

В ее тоне впервые появились легкомысленные нотки.

Мы вошли и увидели, что победитель Абукира и его вновь обретенная верная женушка лежат бок о бок на кровати, укрытые до подбородков покрывалами, и оба выглядят довольными, как кошки, объевшиеся сметаны.

— Боже правый, Гейдж, — приветствовал меня Наполеон. — Вы по-прежнему живы? Если бы мои солдаты обладали вашей живучестью, я завоевал бы целый мир.

— Мы лишь хотим спасти вас, генерал.

— Силано сказал, что зарыл вас в песок, оставив умирать под палящим солнцем. А моя жена поведала мне историю вашего знакомства.

— Генерал, мы стараемся лишь ради вашего блага, ради блага Франции.

— Вы стараетесь заполучить книгу. Как и все мы. Но никто не может прочесть ее.

— Мы можем.

— Благодаря тому, что вы зафиксировали письмена, которые сами же помогали уничтожить. Я восхищен вашими талантами. Что ж, утро вечера мудренее, и я убедился в том, что ваша долгая ночь породила одно доброе дело. Вы помогли мне помириться с Жозефиной, поэтому я пребываю в великодушном настроении.

Я взбодрился. Возможно, наш замысел сработает. Мой взгляд скользнул по комнате в поисках книги.

С лестницы донеслись тяжелые шаги, и я обернулся. Наверх поднималась группа жандармов. Когда я повернулся обратно, Наполеон держал наготове пистолет.

— Она убедила меня не убивать вас сразу, а заключить пока в тюрьму Тампль. Ваша казнь подождет до суда, который вынесет вам приговор за убийство шлюхи. — Он улыбнулся. — Должен признать, что моя Жозефина неутомимо защищала вас. — Он показал на Астизу. — Что же касается вашей судьбы, то для начала горничные моей супруги разденут вас в ее гардеробной. А потом мои секретари скопируют ключевой текст с вашей спины.

ГЛАВА 27

По злой иронии судьбы нас заключили в «храм», или Тампль, изначально принадлежавший рыцарям-тамплиерам, в его темницах после революции содержали до казни короля Людовика XVI и Марию Антуанетту, и, наконец, там безуспешно пытались удержать Сиднея Смита. Этот английский капитан, чья изобретательность определенно пришлась мне по сердцу, сбежал оттуда через тюремные окна благодаря участию одной дамы. И вот спустя полтора года в башне Тампль предоставили временное жилье и нам с Астизой, а нашим личным сторожем назначили тучного и жирного, раболепно исполнительного и глупого, но на редкость любопытного тюремщика Жака Бонифация, который в свое время усиленно пичкал сэра Сиднея легендами о вышеупомянутых рыцарях.

Нас доставили туда в железном тюремном фургоне, и мы удрученно взирали на парижские улицы через прутья решетки. Город выглядел по-ноябрьски мрачным, под серыми небесами сновали встревоженные горожане. На нас тоже поглядывали в ответ, как на диковинных животных, и это был досадно тягостный вариант знакомства Астизы с великим городом. Все здесь казалось ей чуждым: высокие шпили готических кафедральных соборов, шумный гомон торговцев кожей, тканями и фруктами, неблагозвучный хор, складывающийся из лошадиного ржания, грохота телег и выкриков уличных разносчиков, а также бесстыдство закутанных в меха и бархат женщин, стратегически выставлявших напоказ пышные груди и стройные ножки. Оскорбленная тем, что ее раздели для того, чтобы скопировать тайные письмена, она замкнулась в себе и молчала. Когда фургон проехал вдоль внешней стены этой отлично укрепленной крепости и оказался в промозглом и лишенном растительности внутреннем дворе, я мрачно бросил взор на ворота, отгораживающие нас от остального мира. Через их чугунные прутья нас разглядывали люди, всегда готовые порадоваться тому, что кому-то повезло еще меньше, чем им, и я вздрогнул, мельком заметив одну ярко-рыжую кудрявую шевелюру, знакомую, как арендная плата, и отвратительную, как нежеланное воспоминание. Не привиделась ли она мне? Ну конечно, у меня просто разыгралось воображение.

Тюрьма Тампль, построенная в тринадцатом веке, представляла собой тесную и невзрачную башню с островерхой крышей, вздымавшуюся на высоту пары сотен футов, кельи этой обители освещались узкими зарешеченными окнами. Они выходили в центральный атриум, на внутренние галереи винтовых лестниц, опоясывающих стены башни. Судя по всему, период террора прошел весьма успешно, поскольку тюремные камеры в основном пустовали. Всех их роялистских обитателей уже гильотинировали.

Что до условий существования в этом узилище, то мне доводилось бывать и в худших. Нам с Астизой разрешали гулять вдоль парапета, тянущегося по краю крыши — он находился на такой высоте, что не стоило даже пытаться спрыгнуть или спуститься вниз, — а кормежка казалась значительно приличнее той, что мне пришлось отведать в некоторых постоялых дворах по дороге в Иерусалим. В конце концов, мы ведь находились во Франции. Если забыть о том, что мы сидели за крепкими засовами, а Бонапарт и Силано, похоже, вознамерились завладеть миром, то я мог бы вполне насладиться подобным отдыхом. Ничто так не помогает оценить достоинства спокойного дневного сна, как бесконечные поиски сокровищ, древних легенд и военные сражения.

Но Книга Тота продолжала волновать наши умы, а словоохотливый Бонифаций с удовольствием делился с нами рассказами о многочисленных махинациях и кознях, связанных с ведущимися войнами или городскими беспорядками. Интриги и заговоры пеклись как блины, каждая политическая клика искала надежную «шпагу» для обеспечения военной мощи, необходимой для правительственного переворота. Состав пятерки директоров исполнительной Директории постоянно обновлялся по решению двух законодательных палат. Совет старейшин и Совет пятисот превратились в сборища охрипших и напыщенных спорщиков, облаченных в римские мантии, но бесстыдно бравших взятки и державших наготове оркестр для прославления их законодательных проектов в патриотических песнях. Экономика пребывала в разрухе, армия нищенствовала, не получая содержания, половину западной Франции охватили мятежи, подпитываемые британским золотом, а большинство генералов косило одним глазом на поле боя, а другим — на политическую ситуацию в Париже.

— Нам нужен сильный лидер, — заявил наш тюремщик. — Всех уже тошнит от демократии. Вам повезло, Гейдж, что вы сидите здесь, отгороженные от всей этой ужасной неразберихи. Выходя в город, я никогда не чувствую себя в безопасности.

— Сочувствую.

— Однако люди не хотят диктатора. Мало кому хочется и возвращения короля. Мы должны сохранить республику, но можно ли вообще удержать в узде наших норовистых законодателей? Это все равно что пытаться управлять парижскими уличными котами. Нам необходима мудрость Соломона.

— Да уж, не помешала бы.

Мы ужинали в моей камере. Точно так же Бонифаций вел себя прежде и со Смитом, скучая без приятельских разговоров. Его общество, по-видимому, составляло часть нашей пытки, но я проникся к нему своеобразной симпатией. Он проявлял к заключенным больше терпимости, чем хозяева порой проявляют к гостям, и относился к нам с большой заботой.

Его доброжелательность только усиливалась благодаря неизменно очаровательной внешности Астизы и тому, что сам я, безусловно, был на редкость приятным собеседником.

— Бонапарт желает стать новым Джорджем Вашингтоном, вынужденным принять на себя управление страной, — кивнув головой, заметил наш сотрапезник, — но ему не хватает основательности и сдержанности. Да, я много читал про Вашингтона, и его стоическая умеренность делает честь вашей молодой нации. А этот корсиканец прибыл сюда, рассчитывая, что волна восторженной массовой популярности вознесет его прямо в Директорию, но там ему оказали холодный прием. Чего ради он самовольно вернулся из Египта? Вы читали «Вестник»?

— Если вы помните, месье Бонифаций, мы никуда не выходим из этой башни, — мягко сказала Астиза.

— Ну да, конечно. Ох, как же смело эта газета осудила Египетскую кампанию! Сделала ее предметом насмешек! Неуправляемая армия! Бесполезная гибель солдат при осаде Акры! Причем унижению Бонапарта способствовал мой недавний подопечный, Сидней Смит. Наши газеты ведь являются рупором законодательной власти, как вы понимаете. И она обвиняет Наполеона в куче смертных грехов.

Тальма говорил мне, что враждебной прессы Бонапарт боялся больше, чем штыков. Но никто не знал, что у Бонапарта теперь имелась книга, а Силано вновь располагал всем необходимым для ее прочтения. Зря, конечно, мы доверились лукавой изменнице Жозефине. Эта женщина могла бы соблазнить и папу римского и в итоге довести его до нищенства.

Спросив Бонифация о построивших эту крепость рыцарях-тамплиерах, я словно открыл затвор некоего шлюза. На нас обрушился бурный поток фактов и версий.

— Здесь распоряжался их магистр, сам Жак де Моле, которого потом подвергли страшным пыткам. А известно ли вам, молодежь, что тут полно призраков, да-да, я слышал, как ужасно завывают они в зимнюю непогоду. Тамплиеров прижигали раскаленным железом и всячески пытали, вынуждая признаться в самых отвратительных грехах и поклонении дьяволу, а потом отправляли на костер. Однако куда подевались их сокровища? Предполагалось, что ими будут набиты кельи, в которых вы нынче сидите, однако, когда французский король явился, чтобы прибрать их к рукам, то ничегошеньки не нашел. В чем же заключался легендарный источник могущества тамплиеров? Де Моле не проронил ни слова, разве что позволил себе высказаться, взойдя на костер. Тогда-то он и напророчил, что король и папа не переживут его и на год. Как же запаниковала толпа зевак, услышав его предсказание! И ведь оно сбылось! Да, тамплиеры были не простыми воинствующими монахами, приятель, они владели тайнами магии. Вероятно, нашли в Иерусалиме священный Грааль, позволивший им овладеть необыкновенными силами.

— Представляю, что будет, если эти силы вновь откроются, — пробурчала Астиза.

— Да уж, тогда вояка вроде Бонапарта мгновенно пролез бы к власти. Тогда, доложу я вам, мы дождались бы серьезных перемен, да только неизвестно, к лучшему или к худшему.

— В худшем случае нас наконец осудят?

— Нет. Вас просто гильотинируют.

Он пожал плечами в типичной для французов манере.

Любопытного тюремщика очень заинтересовала история наших приключений, которую мы предусмотрительно отредактировали. Неужели мы побывали внутри Великой пирамиды? О да. Но там нечего смотреть.

И на Храмовой горе в Иерусалиме?

Теперь там высится мусульманская святыня, а христианам вход запрещен.

А верно ли говорят, что в азиатских пустынях есть затерянные в древности города?

Уж если они затерялись в древности, то как мы могли найти их?

Древние люди не смогли бы возвести такие гигантские памятники, если бы не обладали удивительными тайными знаниями, упорствовал Бонифаций. Тысячи лет назад жрецы спрятали магические знания. А наш механистичный и циничный век ограничен знаниями современных открытий, они уже никого не удивляют. Наука погубила таинства, а рационализм растоптал чудеса. Не осталось больше ничего похожего на Египет!

— А что, если они вновь открылись… — соблазнительно произнес я.

— Вам что-то известно, американец? Да-да, не мотайте головой! Вы что-то знаете, и, уж поверьте, Бонифаций сумеет выпытать это у вас!


Двадцать шестого октября наш тюремщик принес потрясающую новость. Люсьена Бонапарта, двадцатичетырехлетнего парня, только что выбрали председателем Совета пятисот.

Я знал, что Люсьен усердно трудился на благо своего брата в Париже задолго до того, как Наполеон вернулся из Египта. Он считался одаренным политиком. Но не рановато ли его выбрали председателем столь влиятельного совета Франции?

— Мне казалось, что на такой пост могут избираться только люди, достигшие тридцати лет.

— Потому-то весь Париж и гудит как рассерженный улей! Он наверняка солгал ради соблюдения правил Конституции, но его вранье шито белыми нитками. Однако же его все равно выбрали! Тут явно приложил руку его братец Наполеон. Депутаты то ли запуганы, то ли околдованы.

Следующая новость оказалась еще более интригующей. Члены Директории, еще недавно пренебрежительно относившиеся к Бонапарту, устроили торжественный прием в его честь. Неужели общественное мнение изменилось, а нашему генералу удалось переманить городских политиков на свою сторону?

Девятого ноября — восемнадцатого брюмера по новому революционному календарю — Бонифаций пришел к нам с выпученными глазами. Любознательный тюремщик стал нашей ходячей газетой.

— Невероятно! — воскликнул он. — Похоже, наши законодатели околдованы Месмером![28] Нынче в половине четвертого утра членов Совета старейшин вытащили из постелей и, окружив конницей, согнали этих сонных законодателей в Тюильрийский дворец, где они вотировали декрет о перенесении заседаний Советов из города в деревеньку Сен-Клу. Безумное решение: это же лишает их поддержки народа. Но они дали добровольное согласие, и за ними последуют члены Совета пятисот! Полное замешательство, все просто теряются в догадках. Но парижане затаили дыхание, узнав еще более поразительную новость.

— Какую же?

— Наполеону поручили командовать всеми столичными военными силами, сняв с этого поста генерала Моро! И сейчас часть отрядов гарнизона движется к Сен-Клу. Остальные дежурят в городе. Штыки сверкают повсюду.

— Он стал командующим гарнизона? Это же около десяти тысяч солдат. Ведь раньше парижские войска держали под контролем всех, включая и Бонапарта.

— Вот именно. Не понимаю, как законодатели допустили его к власти? Происходит нечто странное, что-то вынудило их отказаться от решений, принятых ими совсем недавно, всего пару дней назад. Не представляю, что это могло быть.

Я, конечно, мог представить себе причины таких перемен. Вероятно, Силано успешно продолжил перевод Книги Тота. Начали действовать хитросплетения магических заговоров, омрачая разум людей. Вступило в силу настоящее колдовство. Зачарованным стал целый город. Мы с Астизой переглянулись. Медлить больше было нельзя.

— Тайные знания Востока, — внезапно сказал я.

— Что?

— Вы, тюремщик, когда-нибудь слышали о Книге Тота? — спросила Астиза.

Бонифаций выглядел удивленным.

— Ну разумеется. В прежние времена все грамотеи читали о Трисмегисте, трижды величайшем предке Соломона, открывателе всех наук, Высшего Пути и Высшего Слова. — Его голос понизился до шепота. — Одни говорят, что бог Тот создал земной рай, да люди сами испортили его, растеряв мудрость, но другие говорят, что он не кто иной, как сам архангел тьмы, способный принимать множество обличий: Баала, Вельзевула, Бапхомета!

— Но ведь уже тысячи лет никто не слышал об этой древней книге.

— Может, оно и так, — хитро прищурившись, согласился он. — Да только ходили слухи, что тамплиеры…

— Жак Бонифаций, эти слухи подтвердились, — внушительно произнес я, поднимаясь из-за грубо сколоченного стола, за которым мы попивали дешевое вино. — Какие обвинения выдвинуты против нас с Астизой?

— Обвинения? Пожалуй, никаких. Мы не нуждаемся в обвинениях, чтобы держать кого-то в тюрьме Тампль.

— И вас даже не удивило, почему Бонапарт заключил нас сюда? Вы же сами видите, что мы безоружны и в городе у нас нет даже друзей. Он запрятал нас сюда, но не убил, сознавая, что мы еще можем быть полезны. Что вообще делать в Париже странной парочке вроде нас и какие известные нам секреты могут быть чертовски опасны для вашего государства?

Он настороженно взирал на нас.

— Ну да, меня удивляло ваше заключение.

— Вероятно… представьте такую возможность, Бонифаций… нам известно о сокровищах. — Я перегнулся к нему через стол. — Величайших на земле…

— Сокровища? — сдавленно прохрипел он.

— Да, сокровища тамплиеров, исчезнувшие в пятницу, тринадцатого числа тысяча триста девятого года, когда рыцарей ордена арестовали и пытали по приказу безумного короля Франции. Хранитель этой крепости, вас обманули так же, как и нас. И долго вы еще собираетесь торчать здесь?

— Пока мои магистры…

— А ведь вы, Бонифаций, могли бы сами стать магистром. Владельцем Книги Тота. Ведь мы с вами истинные ценители этих древностей. Мы не посмели бы, как граф Силано, доверить священные тайны такому амбициозному тирану, как Бонапарт. Мы постарались бы сохранить их для блага всего человечества, верно?

Он почесал затылок.

— Да уж, наверное, я думаю.

— Но чтобы сделать это, мы должны действовать, причем быстро. Сегодня вечером, по-моему, Наполеон собирается устроить государственный переворот. И его успех зависит от того, кто владеет утраченной и вновь найденной книгой. Ведь тамплиеры на самом-то деле спрятали свои богатства, и спрятали в таком месте, где, по их разумению, никто даже не осмелился бы искать их, — на ходу сочинил я.

— Где? — спросил он, затаив дыхание.

— Под храмом Разума на острове Сите, в том самом месте, где древние римляне возвели храм Исиды, египетской богини. Но только эта книга способна открыть нам точное местонахождение клада.

Он вытаращил глаза.

— Под собором Парижской Богоматери?

Бедность способствует вере в любые байки, а жалованье тюремщиков удручающе мало.

— Вам достаточно запастись только киркой и храбростью, месье Бонифаций. Именно храбрецы становятся богатейшими и могущественнейшими людьми в мире! Если, конечно, вам не лень немного покопаться в земле! И только один человек может указать нам точное место! Силано обуяла жадность, и нам необходимо остановить его и поступить справедливо с тайными знаниями древних, выполнив заветы франкмасонов и тамплиеров! Вы готовы помочь мне?

— Нам бы только добраться до кабинета Силано, потом вы можете спрятаться в крипте под собором и спокойно дождаться нашего прихода с расшифрованной загадкой спрятанного клада. И тогда мы все вместе изменим историю!


В более спокойные времена мне не удалось бы уговорить его. Но нынче Париж пребывал на грани переворота, и могли произойти самые невероятные вещи. Войска возводили на улицах баррикады, законодательные собрания охватила паника, блистательные генералы сходились к особняку Наполеона, а сам город погрузился в темное и зловещее ожидание. И еще важнее то, что революция запретила католические службы, и собор Парижской Богоматери стоял как великий призрак, в который заглядывали лишь набожные старушки да бедняки, подметавшие его ради получения пособия. Нашему тюремщику не составило бы никакого труда пробраться в крипту. Пока Бонапарт общался с людскими толпами в саду Тюильри, Бонифаций успел раздобыть необходимые орудия.

Выводя нас из тюрьмы, он, конечно, вопиюще нарушил служебные обязанности. Однако я предупредил его, что без нашей помощи он ни за что не сможет найти книгу и прочесть ее. И тогда весь остаток своих дней будет тоскливо служить тюремщиком в башне Тампль, сплетничая с приговоренными заключенными, вместо того чтобы стать наследником богатства и могущества рыцарей-тамплиеров. В тот вечер Бонифаций сообщил нам, что Бонапарт ворвался на заседание Совета старейшин, где они отвергли требование распустить Директорию и назначить его первым консулом. Он произнес пылкую, но настолько бессмысленную — по общим отзывам — речь, что собственные адъютанты предпочли увести его с трибуны. Он выкрикивал бессвязные фразы. Все, казалось, было проиграно. И однако в итоге законодатели не приказали арестовать его, они даже не отказались с ним встретиться. Более того, они согласились на все требования. Почему? В тот же вечер околдованные Наполеоном войска очистили зал оранжереи Сен-Клу от заседавшего там Совета пятисот, некоторые делегаты сбежали, выпрыгнув в окна, а старейшины приняли новый декрет о замене государственной Директории неким «временным исполнительным комитетом», возглавляемым самим Бонапартом.

— То и дело складывалась ситуация, грозившая разрушить все планы заговорщиков, и все-таки людям не хватило духу противиться его воле, — сообщил наш тюремщик. — А теперь они пытаются склонить на свою сторону и представителей Совета пятисот. Наполеоновские соучастники собираются добиться от них должностной присяги после полуночи.

Позднее ходили разговоры, что все это было заблуждением, порожденным страхом перед штыками и общей паникой. Но я вдруг подумал, не включал ли тот бессмысленный набор фраз слова могущественного заговора, не произносимого почти пять тысячелетий, подчиняющего заговора из древнего свитка, спрятанного под Городом Призраков в саркофаге рыцаря-тамплиера. Я подумал о том, что, возможно, Книга Тота уже пущена в дело. Если ее заговоры по-прежнему обладали силой, то Наполеон, новый правитель самой могущественной страны на земле, скоро станет владыкой планеты — а заодно с ним Силано и еретическая ложа египетского обряда. Начнется эпоха нового владычества оккультной мегаломании, и вместо долгожданного нового рассвета истории человечества оно погрузится в долгую и беспросветную ночь.

Мы должны действовать.

— Вы узнали, где обосновался Алессандро Силано?

— Он проводит опыты в Тюильрийском дворце под охраной людей Бонапарта. Но я слышал, что сегодня вечером он уйдет, чтобы помочь заговорщикам взять под контроль правительство. К счастью, основные военные силы отправились в Сен-Клу. В Тюильри осталась лишь немногочисленная охрана, да и сам старый дворец, в общем, пустует. Вы можете проникнуть в кабинет Силано и забрать вашу книгу. — Он пристально глянул на нас. — Вы уверены, что она у него? Если наш план провалится, нам может грозить гильотина!

— Как только вы заполучите Книгу Тота и сокровища, Бонифаций, то сами будете управлять гильотиной и всем остальным миром.

Он неуверенно кивнул, его униформа пестрела множеством грязных пятен, оставленных за неделю наших совместных ужинов.

— И все-таки наша затея чертовски рискованна. Сомневаюсь, что все пройдет гладко.

— Все великие проекты трудновыполнимы, иначе они не были бы великими! — Нечто в таком духе мог бы сказать Бонапарт, французам нравятся подобные фразы. — Помогите нам только добраться до кабинета Силано, и весь дальнейший риск мы возьмем на себя, а вы спокойно отправитесь в собор ждать нас.

— Но я же ваш тюремщик, мне не положено оставлять вас одних.

— Неужели вы думаете, что обладание величайшими в мире сокровищами не свяжет нас троих крепче любых цепей? Поверьте мне, Бонифаций… вам не удастся отвязаться от нас.

Нам предстояло пройти по Парижу около полутора миль, и мы не стали нанимать экипаж, чтобы иметь возможность незаметно обойти все расставленные на улицах военно-пропускные пункты. Париж, казалось, замер в тревожном ожидании. Под малочисленными фонарями топтались редкие стайки горожан, распространяя самые разноречивые слухи о происходящем перевороте. Бонапарт пришел к власти. Бонапарта арестовали. Бонапарт отправился в Сен-Клу, или в Люксембургский дворец, или даже в Версаль. Депутаты ждут поддержки народа. Депутаты поддержали Бонапарта. Депутаты бежали. Вялые пустые сплетни передавались из уст в уста.

Миновав управление муниципалитета, мы перешли на северный берег Сены и заметили, что даже освещенные обычно театры погружены во мрак. Я любил вспоминать их фойе, заполненные соблазнительно деловыми куртизанками. По берегу реки мы направились в западном направлении, удаляясь от Лувра. За нашими спинами на фоне затянутого облачной пеленой неба темнели освещенные мутной луной грандиозные шпили и контрфорсы собора, возвышавшегося на острове Сите.

— Вот там вы должны будете ждать нас в боевой готовности, — сказал я Бонифацию, указав на громаду собора. — Мы придем туда с книгой и плененным Силано.

Он кивнул. Мы нырнули под арку, пропуская с топотом пронесшийся мимо отряд кавалерии.

Разок мне показалось, что за нами кто-то следит, но я успел заметить лишь подол юбки, скрывшейся за углом дома. А в другой раз промелькнула и кудрявая прядь огненной шевелюры. Неужели у меня опять разыгралось воображение? Как бы мне хотелось иметь под рукой мою винтовку или хоть какой-то пистолет, но если бы нас задержали с оружием, то могли бы с ходу арестовать. Ношение огнестрельного оружия в городе было запрещено.

— Ты видела сейчас странную женщину? — спросил я Астизу.

— В Париже для меня все выглядят странными.

Остался позади Лувр и темный, как расплавленный металл, речной поток, и мы, пройдя по саду Тюильри, направились к великолепному фасаду дворца, выстроенного пару столетий назад по приказу Екатерины Медичи. Как и во многих европейских дворцах, его размеры и количество комнат раз в десять превосходили практические нужды, и, более того, после строительства Версаля он практически пустовал. Во время революции несчастному Людовику с Марией Антуанеттой пришлось переехать сюда, а потом ворвавшаяся в здание оголтелая толпа нанесла дворцу невиданный ранее ущерб. До сих пор дворец выглядел призрачным и необитаемым. Благодаря служебному пропуску Бонифация мы прошли мимо одного скучающего и сонного стражника, объяснив, что у нас сроч ное дело. А какие еще дела могли быть в эти судьбоносные дни?

— Не стоило бы женщине соваться туда, — посоветовал солдат, жадно глянув на Астизу. — Да и никому бы не стоило. Похоже, покои там охраняют привидения.

— Привидения? — бледнея, повторил Бонифаций.

— Мои напарники слышали их нынче ночью.

— Вы имеете в виду графа?

— Нет, когда он ушел, сверху доносился какой-то шум, словно кто-то ходил по его апартаментам. — Он усмехнулся, показав желтоватые зубы. — Вы можете оставить даму со мной.

— Обожаю общаться с привидениями, — ответила Астиза.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Архитектурные излишества дворца не подверглись разрушению: длинная анфилада больших залов, сводчатые потолки с затейливой резьбой, напоминающий мозаику паркет, набранный из разноцветных сортов дерева, и каминные полки с таким количеством безделушек, что хватило бы на украшение половины домов Филадельфии. Звук наших шагов отражался от стен гулким эхом. Но краска потемнела и запачкалась, обои свисали клочьями, а пол изрядно продавили и испортили пушки, которые толпа втащила сюда лет семь тому назад, чтобы противостоять гвардии Людовика XVI. Часть великолепных дворцовых окон была по-прежнему заколочена досками. Большинство ценных произведений искусства бесследно исчезло.

Проходя зал за залом, мы видели их бесконечные отражения в череде стенных зеркал. Наконец наш тюремщик остановился перед массивной дверью.

— Апартаменты Силано, — тихо произнес Бонифаций. — Даже стражникам он не разрешает приближаться к ним. Нам надо поторопиться, ведь он может вернуться в любой момент. — Он настороженно огляделся. — Где же прячется привидение?

— В вашем воображении, — ответил я.

— Но что-то же отпугивает от любопытных посетителей.

— Конечно. Вера в глупые сказки.

Запертая дверь легко открылась: давно общаясь с разного рода преступниками, наш тюремщик поднаторел в искусстве открывания замков.

— Тонкая работа, — сказал я ему. — Значит, вы без труда сумеете проникнуть в соборную крипту. Там мы с вами и встретимся.

— Вы считаете меня идиотом? Я уйду от вас только после того, как увижу своими собственными глазами, что у графа действительно имеется нечто ценное. И нам все же лучше поторопиться.

Он оглянулся через плечо.

Мы все вместе прошли через приемную в более просторную комнату и в нерешительности остановились. Силано тут явно не бездельничал.

Наше внимание сразу привлек стоящий в центре стол. На нем лежал труп собаки, на ее морде застыл болезненный оскал, испачканный пятнами йода мех местами был сострижен до кожи. Из этого трупа торчали какие-то металлические штыри, соединенные с проводами.

— Mon dieu,[29] что же это такое? — прошептал Бонифаций.

— Обычный опыт, по-моему, — ответила Астиза. — Силано забавляется, ставя опыты по воскрешению животных.

Наш спутник боязливо перекрестился.

На полках теснились книги и свитки, должно быть привезенные Силано из Египта. Там же стояло множество склянок с консервирующими растворами; в желтой, как желчь, жидкости плавали разнообразные твари: пучеглазая рыба, змеевидные угри, птицы с клювами, уткнувшимися в намокшее оперение, водоплавающие млекопитающие и множество разных органов, часть из которых мне даже не удалось определить. Среди них имелись детские и взрослые конечности, мозги и языки, а в одном сосуде — подобно шарикам или маслинам — плавали глаза, до жути напоминающие человеческие. На одной полке выстроился ряд человеческих черепов, а также лежал целый скелет совершенно незнакомой мне твари. Искусно сделанные чучела грызунов и птиц поблескивали из темноты бусинами стеклянных глаз.

На полу около двери обнаружилась нарисованная пентаграмма, заполненная причудливыми символами, виденными нами в Книге Тота. На стенах висели пергаменты и доски, исписанные странными значками, а также древние карты и схематические изображения пирамид. Я заметил каббалистические знаки, которые видел в подземелье Иерусалима, и множество других цифр, линий и символов загадочного происхождения, переплетенных между собой и похожих на перевернутые и изломанные кресты. Все освещалось тускло горящими свечами: Силано недавно ушел, но, очевидно, намеревался вскоре вернуться. На втором столе лежал ворох бумаг, покрытых письменами из Книги Тота и черновиками Силано, корпевшего над их переводом на французский язык. Половина его писаний была зачеркнута и усеяна многоточиями. Отдельно стояли пузырьки с ядовитыми жидкостями и жестянки с химическими порошками. Кабинет пропитался запахами чернил, химических растворов, порошкового металла и какого-то основательного гниения.

— Это дурное место, — пробормотал Бонифаций.

Он взглянул на нас так, словно мы заключили договор со здешним дьяволом.

— Именно поэтому нам и необходимо забрать книгу у Силано, — сказала Астиза.

— Вы можете уйти, если боитесь, — вновь предложил я.

— Нет уж. Мне хочется самому увидеть вашу книгу.

Большую часть пола покрывал великолепный шерстяной ковер, местами грязный и разорванный, но явно сохранившийся со времен пребывания здесь Бурбонов. Его край достигал балкона, за которым стояла ночная мгла. Под ним виднелся нижний этаж, вымощенный плитами, и огромные двойные двери, за которыми, возможно, находились конюшни. Возле них теснились карета и три повозки, нагруженные ящиками. Похоже, Силано еще не закончил распаковывать свой багаж.

Оттуда в лабораторию поднималась деревянная лестница — становилось понятно, почему выбрали именно эту комнату, вполне удобную для быстрой и не привлекающей внимания погрузки и разгрузки вещей.

Таких, как деревянный саркофаг.

Гроб из Розетты скрывался в темном углу, но я наконец увидел его у стены. В тусклом свете темнели знакомые краски древних украшений. Однако этот ящик выглядел на редкость зловеще.

— Там находится мумия, — пояснил я. — Держу пари, что граф уже распустил о ней слухи. Именно об этом привидении и толковала стража, из-за древнего покойника никто не сунет сюда любопытный нос.

— Неужели там внутри настоящий покойник?

— Он умер тысячи лет назад, Бонифаций. Давайте посмотрим на него. Ведь никого из нас не минует такой конец.

— Вы хотите открыть гроб? Нет! Стражник же сказал, что он оживает и бродит по ночам!

— Разве что благодаря заговорам нашей книги, как я предполагаю, а мы еще не нашли ее. Ключ к богатству в подземелье собора может быть спрятан именно в этом саркофаге. Вы ведь посылали людей на казнь, тюремщик. Неужели вы испугались какого-то деревянного ящика?

— Это не простой ящик.

— Но Силано достаточно просто притащил его сюда аж из самого Египта.

И побуждаемый нами тюремщик, набравшись храбрости, решительно подошел к саркофагу и отставил в сторону крышку. И тогда Омар, мумифицированный страж с почти черным лицом, пустыми и закрытыми глазницами и оскаленными зубами, медленно покачнулся и упал в его объятия.

Бонифаций издал истошный вопль. Полотняный покров скользнул по его лицу, а облачко затхлой пыли запорошило глаза. Он отбросил Омара, словно его труп был обжигающе горячим.

— Он живой!

Скудная оплата государственных служащих приводит к тому, что служат государству далеко не лучшие индивиды.

— Успокойтесь, Бонифаций, — сказал я. — Он мертв уже несколько тысяч лет. Понимаете? Мы называем его Омар.

Тюремщик вновь перекрестился, начисто забыв о якобинском отвращении к религии.

— Мы совершаем страшный грех. Мы все будем прокляты.

— Только если потеряем смелость. Послушайте, время уже позднее. Долго ли еще вы намерены подвергать себя опасности? Идите лучше в собор, откройте замок и спрячьте в крипте наши инструменты. Спрячьте и спокойно ждите нас.

— Но когда же вы придете?

— Как только найдем книгу и добьемся нужных ответов от графа. А вы пока простучите плиты в подземелье. Одна из них должна издавать глухой звук.

Он кивнул, отчасти вновь охваченный жадностью.

— Значит, вы точно обещаете мне, что придете?

— Конечно, неужели мы откажемся от богатства?

Это удовлетворило его, к нашему облегчению, и он удалился. Я надеялся, что больше никогда не увижу его, так как, насколько мне известно, под собором Парижской Богоматери не было никаких сокровищ и я вовсе не собирался идти туда. Мумия Омара оказала нам услугу.

Я настороженно глянул на древний труп, заклиная его полежать спокойно.

— Надо поскорее отыскать книгу, — сказал я Астизе, надеясь, что мы завершим поиски до возвращения графа. — Ты посмотри на тех боковых полках, а я займусь этими.

В надежде найти древний свиток мы пересмотрели все книги, поочередно сбрасывая их с полок. На пол летели тома по алхимии и черной магии, писания Заратустры и Митры, исторические документы об Атлантиде и легендарной земле Тулии.[30] Нам попадались и альбомы с масонской символикой, копиями египетских иероглифов, иерархической схемой рыцарей-тамплиеров, история деятельности розенкрейцеров и поисков таинственного Грааля. Силано также хранил трактаты по электричеству, долголетию и средствам усиления сексуального влечения, о свойствах целебных трав и возбудителей болезней, об установлении возраста Земли. Его интересы были безграничны, однако мы не нашли того, что искали.

— Может, он носит драгоценную книгу с собой, — предположил я.

— Он не осмелился бы выйти с ней на улицы Парижа. Наверняка припрятал свиток в немыслимом для нас месте… или там, куда мы не смеем… заглянуть.

Куда же надо осмелиться заглянуть? В Розетте Омар служил надежным стражником. Я присмотрелся к бедной упавшей мумии, уткнувшейся в пол разъеденным носом. Неужели?

Я перевернул Омара. В обмотках на его груди имелась прорезь, а за ней, насколько я понял, темнела пустота, давно лишенная внутренних органов. Поморщившись, я сунул туда руку.

И тут же нащупал гладкий, туго свернутый свиток. Умно.

— Так-так, мышь добралась до сыра, — послышался голос от двери.

Я обернулся, в растерянности осознав, что мы не подготовились к такой встрече. Помолодевший и подтянутый, словно скинувший десяток лет, Алессандро Силано приближался к нам бодрой, пружинистой походкой, покачивая из стороны в сторону поблескивающим лезвием рапиры. Его хромота исчезла, и вид у него был убийственно кровожадный.

— Вас трудно уморить, Итан Гейдж, поэтому я не собираюсь повторять милосердной ошибки, совершенной мной в Египте. Мне хотелось выкопать ваши мумифицированные трупы и досушить их в моем будущем дворце, но я также надеялся, что однажды у меня появится и другой шанс… Я страстно желал проткнуть вас обоих насквозь и незамедлительно сделаю это.

ГЛАВА 28

Мы с Астизой были совершенно безоружными. Моя спутница, не придумав ничего лучшего, схватила с полки череп. А я обхватил Омара с его вечным оскалом и спрятанной в груди Книгой Тота, сочтя, что он может послужить не только ее хранилищем, но и моим щитом. Мумия оказалась легкой и хрупкой. Обматывающие ее шершавые бинты напоминали крошащуюся старую бумагу.

— Как уместно, не правда ли, что мы вернулись в Париж, где и началась вся эта история? — заметил граф.

Смертоносное острие его рапиры подергивалось, как змеиное жало. Свободной рукой он развязал шейные тесемки уличного плаща и сбросил его на пол.

— Вы хоть раз подумали, Гейдж, — ехидно поинтересовался он, — насколько проще была бы ваша жизнь, если бы вы согласились продать мне медальон в тот первый вечер в Париже?

— Естественно. Но тогда бы я не встретился с Астизой и не отвоевал ее у вас.

Мельком глянув в ее сторону, он заметил, что она уже подняла руку, намереваясь бросить в него череп.

— При желании я без особого труда завоюю ее вновь.

Его губы скривились в презрительной усмешке, когда он ловко отбил рукояткой рапиры брошенный ею череп и костяная голова, лязгнув зубами, упала на ковер. Он продолжал приближаться ко мне, проходя мимо столов.

Он действительно резко помолодел — наверное, благодаря секретным снадобьям из этой книги, — но я вдруг осознал, насколько неестественной и напряженной была эта моложавость. Его туго натянутая кожа приобрела болезненный желтоватый оттенок, а запавшие, ярко горящие глаза были окружены тенями глубокой усталости. Он выглядел как давно не спавший человек. Как человек, навсегда потерявший сон. И поэтому его взгляд казался почти безумным.

В найденном нами свитке таилось нечто жутко опасное.

— В вашей лаборатории, Алессандро, попахивает серой, как в аду, — сказал я. — Неужели вы пошли в подмастерья к низвергнутым богам?

— Меня радует, Гейдж, что вы уже примерно представляете себе, куда скоро отправитесь. Очень скоро! — угрожающе воскликнул он и сделал резкий выпад.

Но я выставил вперед мой скорбный щит. Рапира пробила мумию Омара, но застряла в ней. У меня возникло странное чувство вины от сознания того, что бедный усопший подвергается такому испытанию, хотя его ведь уже тысячи лет ничего не волнует. Я с силой толкнул мумию к Силано, и она ударила его по руке, но в следующий миг рапира пронзила ее насквозь и скользнула по моему боку. Черт, как же больно! Кончик клинка был острым как бритва.

Выругавшись, Силано взмахнул свободной рукой — он восстановил-таки былую гибкость, — отбросил в сторону египетского кадавра и сделал выпад, я еле успел отскочить назад. Не отводя от меня лезвия рапиры, он неуверенно нагнулся к мумии, но уже через мгновение торжествующе вытащил из ее грудной клетки драгоценную рукопись. Теперь я стал совсем беззащитным. Он поднял свиток над головой и обжег меня убийственным взглядом. Астиза затаилась у стола, ожидая удобной возможности.

Я лихорадочно оглянулся. Деревянный саркофаг! Он оказался в непосредственной близости, и я, оттащив его от стены, спрятался за громоздким ящиком. Силано уже высвободил клинок, едва не разрубивший бедного Омара на две половины, сунул свиток за пазуху и вновь устремился ко мне. Меня защищал саркофаг, и клинок, воткнувшись в толщу древнего дерева, сильно изогнулся и, отбросив графа назад, сломался. Силано в ярости пнул гроб, нанеся сокрушительный удар ветхому сооружению, и, когда оно, упав на пол, раскололось надвое, из него выпало нечто весомое.

Моя винтовка!

Я наклонился за ней, но сломанная рапира резанула по моим пальцам, точно змея, и ее укус был настолько болезненным, что мне не удалось удержать ружье. Я ловко увернулся, когда Силано швырнул в меня половину гроба. С гримасой жгучей ненависти он выхватил из-за пояса пистолет. Под грохот выстрела я рванулся к книжным полкам, пуля просвистела в дюйме от моего уха. Она вдребезги разнесла одну из отвратительных стеклянных банок, стоявших на полке в дальнем углу лаборатории. Омерзительная бледная жидкость выплеснулась на пол возле балкона и начала растекаться в разные стороны. По комнате распространился жуткий запах, зловонные горючие пары смешались с едким пороховым дымом.

— Черт побери!

Он неумело начал перезаряжать пистолет.

И тут мне на помощь пришел старина Бен. «Упорство и энергия все победят», — любил повторять он. Энергия!

Астиза под столом подкрадывалась к Силано. Я снял куртку и швырнул ее в сторону графа, чтобы отвлечь его внимание, потом сорвал рубашку. Граф уставился на меня как на сумасшедшего, но мне нужна была обнаженная сухая кожа. Ничто лучше ее не создает силу трения. Сделав пару шагов, я нырнул к осколкам банки, упал на шерстяной ковер и, как пловец, скользнул по нему своим телом, сжимая зубы от обжигающей боли. Электрический заряд, как вы понимаете, создается трением, а соль в нашей крови превращает нас на некоторое время в заряженную батарею. Протерев весь ковер своим кровоточащим торсом, я хорошо подзарядился.

Разбившаяся банка имела металлическое донце. Скользя по ковру, я простер по нему руку, вытянув указательный палец, подобно Господу, протягивающему руку Адаму на фреске Микеланджело. И когда я коснулся этого донца, накопленная мной энергия мгновенно перешла на металл.

Вспыхнула искра, и раздался взрыв.

Пары колдовского зелья Силано сгустились в огненный шар, он прокатился по моему съежившемуся телу, метнулся в сторону графа и Астизы и, вылетев с балкона, опустился к карете и повозкам с сундуками, на которые капала сверху противогнилостная смесь. Багаж Силано тут же занялся огнем, порыв ветра взметнул со стола бумаги, опалив края некоторых из них. С подпаленными волосами и ноющими боками — один был уколот рапирой, а второй поранен упавшими на ковер осколками — я с трудом поднялся на ноги и поискал взглядом винтовку. Часть горючей жидкости попала на мои брюки, но я быстро сбил с них языки пламени. Лаборатория заполнялась темным густым туманом. Упавший Силано, как я мельком заметил, тоже начал подниматься, он выглядел ошеломленным, но вновь схватился за пистолет. Тут за его спиной выросла Астиза и набросила что-то ему на шею.

Ей удалось отмотать часть льняных бинтов Омара.

Я незаметно подбирался к винтовке.

Силано, согнувшись, поднял Астизу, оторвав ее ноги от пола, но она продолжала висеть на его спине. Во время их нелепого кружения жуткая мумия тоже начала подскакивать вместе с ними, образуя некий причудливо сплетенный ménage à trois.[31] Я схватил мое ружье и выстрелил, но оно оказалось не заряженным.

— Итан, скорей!

Пороховница и сумка с патронами были, к счастью, под рукой, и я принялся заряжать винтовку, впервые проклиная трудоемкий процесс зарядки.

Отмерить, насыпать, забить патрон. Рука моя дрожала. Астиза и Силано кружились рядом со мной. Граф весь покраснел от удушающей петли, но ему удалось ухватить прядь волос египтянки, и он начал стаскивать Астизу со своей спины. Шомпол уже проталкивал патрон в глубину ствола… черт! Сцепившаяся пара вылетела на балкон и проломила часть перил. Внизу вовсю бушевало пламя. Связанная с Астизой мумия продолжала кружиться и подскакивать. Увидев меня с винтовкой, граф выставил Астизу перед собой в качестве щита и пытался дотянуться до своего пистолета. По потолку поплыли клубы плотного дыма. Мой выстрел должен быть идеально точным! Силано удалось сорвать бинты с шеи и накинуть их на Астизу. Он поднял и свое оружие.

Я отбросил шомпол, подсыпал немного пороха на полку ружейного замка и направил ствол винтовки на графа. Он выстрелил первым, но не смог хорошо прицелиться, удерживая сопротивляющуюся Астизу с явным намерением сбросить ее с балкона на объятые пламенем повозки. Они отчаянно боролись, и его шея как раз оказалась под моим прицелом…

— Он собирается сжечь меня!

Я выстрелил.

Пуля пробила ему горло.

Его крик захлебнулся в крови. Глаза Силано распахнулись от ошеломляющей боли.

И он рухнул вниз с балкона, увлекая за собой Астизу.

— Астиза!

Похоже, повторяется история с падением с воздушного шара. Астиза вскрикнула и исчезла из виду.


Я выбежал на балкон и глянул вниз, ожидая увидеть их пожираемые пламенем тела. Но нет, мумия зацепилась за сломанную балюстраду, ее грудная клетка и высохшие мышцы, несмотря на тысячелетия, сохранили изрядную крепость. Астиза висела на льняных бинтах, к ее дергающимся ногам уже подбирались языки пламени.

Граф Силано исчез в пламени, словно приговоренный к сожжению на этом импровизированном погребальном костре. А свиток между тем лежал у него за пазухой.

Пропади же пропадом эта злосчастная книга!

Я ухватился за ленту бинта, подтянул его, схватил Астизу за руку и потащил наверх. На сей раз я не позволю ей пропасть вместе с Силано! Когда она оказалась на краю балкона, Омар, наоборот, сорвался вниз, его льняная обмотка загорелась, и он мгновенно превратился в пылающий факел. Рухнув вниз, он сгорал рядом со своим хозяином. Я проследил за их сожжением. Сломанные конечности мумии дергались словно в агонии! Неужели в нем еще теплилась жизненная сила? Или эти судорожные движения объяснялись воздействием огненной стихии?

Говорят, тех, кто потревожит вечный сон мумий, ждет проклятие, но Омар оказался нашим спасителем. Древний Тот наконец улыбнулся нам.

А что же стало с заветной книгой? Когда одежда Силано сгорела, я заметил на его опаленной груди скрученный свиток. Пламя разгоралось все сильнее, кожа на теле графа начала пузыриться, и я отвернулся.

Мы с Астизой прижались друг к другу. Издали доносился колокольный звон, возбужденные крики и громыхающий шум тяжелых повозок. Скоро сюда прибудет пожарная бригада. К тому времени тайны, скрываемые людьми тысячи лет, превратятся в прах.

— Ты можешь идти? — спросил я. — У нас мало времени. Надо быстрей убираться отсюда.

— А книга?

— Она сгорела вместе с Силано.

Астиза заплакала. Уж не знаю, от радости или от горя.

Я услышал, как внизу распахнулись двери и заработал водяной нанос.

Окровавленные и опаленные, обходя осколки, растекшуюся жидкость, упавшие черепа, книги и обгоревшие бумаги, мы медленно побрели к выходу из лаборатории.

Коридор снаружи уже заполнился дымом. На мгновение у меня появилась надежда, что огонь оградит нас от любой погони и мы сможем спокойно добраться до безопасного места.

Но нет, в коридоре появилась группа жандармов.

— Вон он! Вон он, пропащий американец! — заверещал до противности знакомый голос, который я не слышал уже полтора года. — Он задолжал мне за квартиру!

Мадам Дюррел! Именно моя бывшая парижская домовладелица, от которой обстоятельства вынудили меня сбежать самым неподобающим образом, оказалась той самой рыжеволосой таинственной преследовательницей, то и дело смутно видевшейся мне с самого прибытия в Париж. Она никогда мне не доверяла, а во время моего бегства орала на всю улицу, что я пытался ее изнасиловать. Я мог бы оспорить такое обвинение, но на самом деле все и так было ясно при одном взгляде на сию парижанку. Даже пирамиды выглядели моложе мадам Дюррел и гораздо более привлекательно к тому же.

— Неужели мне никогда не избавиться от вас? — простонал я.

— Избавитесь, как только сполна заплатите должок!

«Кредиторы отличаются лучшей памятью, чем должники», — любил говорить Бен. На своем опыте я убедился в его правоте.

— Так вот почему вы преследуете меня с упорством тайной полиции Фуше!

— Конечно, я заприметила вас еще в тюремном фургоне и смекнула, что вы, как обычно, сбежите, а я опять останусь с носом! Ну уж дудки, будьте уверены, я глаз не спускала с тюрьмы Тампль! А когда увидела, что вы вошли в этот дворец с продажным тюремщиком, то побежала за подмогой. Сам граф Силано обещал мне, что задержит вас! Однако, вернувшись, я обнаружила, что тут начался пожар! — Она повернулась к жандармам. — Вот вам типичный американец. Он ведет себя как бескультурный дикарь. Попробуйте-ка стребовать с него мой долг!

— Мадам Дюррел, — со вздохом произнес я. — К сожалению, я вновь потерял все, что имел. У меня нет возможности расплатиться с вами, сколько бы жандармов вы ни привели.

Она хитро прищурилась.

— А что это за винтовочка у вас в руках? Уж не та ли, что вы украли из моей квартиры, да еще пытались пристрелить меня?

— Ничего я не крал, то была моя личная винтовка, а выстрелил я в замок, а не в вас. Но это совсем другое ружье…

Астиза предупреждающе сжала мою руку, и я умолк, отведя взгляд от старой домовладелицы и увидев появившегося в коридоре Бонапарта. Он приближался к нам в компании генералов и адъютантов. Его серые глаза пылали ледяным огнем, а лицо угрожающе нахмурилось. Последний раз я видел его в подобной мрачной ярости, когда ему сообщили об измене Жозефины, после чего он безжалостно истребил мамелюков в битве при пирамидах.

Я приготовился к худшему. О сокрушительных приказах Бонапарта на боевых учениях ходили легенды. Но, остудив свою ярость, он с завистливым удивлением покачал головой.

— Я мог бы догадаться. Видимо, вы действительно открыли тайну бессмертия, месье Гейдж!

— Я просто настойчив в своих стремлениях.

— Поэтому вы следуете за мной на протяжении двух тысяч миль, устраиваете пожар в королевском дворце и предоставляете моим пожарным возможность вытащить из пепла два трупа?

— Уверяю вас, мы предотвратили гораздо более ужасное бедствие.

— Генерал, он задолжал мне за квартиру! — взвизгнула мадам Дюррел.

— Мадам, я предпочитаю, чтобы вы обращались ко мне как к первому консулу, на пост которого меня избрали сегодня в два часа ночи. И много ли он вам задолжал?

Мы видели, как старуха, наморщив лоб, старательно прикидывает, насколько ей стоит увеличить исходную сумму.

— Сотню ливров, — наконец осторожно произнесла она, но, заметив, что никто не возмутился такой абсурдной величиной, быстро добавила: — Плюс еще пятьдесят, если с процентами.

— Мадам, — сказал Наполеон, — не вы ли помогли нам поймать его?

Дюррел раздулась от важности.

— Именно я.

— Тогда я добавлю вам в награду еще пятьдесят ливров от нашего правительства. — Он развернулся. — Бертье, выдайте этой доблестной парижанке две сотни.

— Слушаюсь, генерал. Простите, консул.

Мадам Дюррел просияла.

— Но вы, мадам, забудете об этом деле навсегда и никому никогда не обмолвитесь даже словом, — грозно произнес Бонапарт. — То, что произошло сегодня, затрагивает государственную тайну Франции, и благополучие нашей страны зависит от вашего молчания и мужества. Сумеете ли вы справиться с таким тяжким обязательством?

— Ради двухсот ливров я проглочу собственный язык.

— Превосходно. Вы истинная патриотка, — похвалил он, а когда его адъютант увел взволнованную мадам, чтобы выдать ей означенную сумму, новый правитель Франции вновь обратился ко мне: — Два тела обгорели до неузнаваемости. Можете ли вы, месье Гейдж, назвать мне погибших?

— Один из них граф Силано. К сожалению, нам не удалось возобновить наше сотрудничество.

— Понимаю. — Он с досадой притопнул ногой. — А второй?

— Наш старый египетский знакомый по имени Омар. Он спас наши жизни, как я полагаю.

— А что стало с книгой? — вздохнув, спросил Бонапарт.

— Увы, она тоже стала жертвой разрушительного пожара.

— Неужели? Обыскать их.

Не церемонясь, нас тут же обыскали, но ничего не нашли. Правда, один солдат опять отобрал у меня винтовку.

— Итак, вы предали меня безвозвратно. — Он поднял глаза и хмуро глянул на рассеивающийся дым, словно домовладелец, оценивающий величину ущерба. — Впрочем, пожалуй, мне больше не нужна ваша книга, учитывая, что у меня теперь есть Франция. Вам стоило бы посмотреть, как я буду править.

— Я уверен, что с вами французам скучать не придется.

— Вас давно следует расстрелять, и, когда это случится, Франция будет спать спокойнее. До сегодняшнего дня я безуспешно поручал вашу казнь своим подчиненным, поэтому полагаю, что теперь мне придется самому исполнить столь сложную миссию. Сад Тюильри ничем не хуже иных мест.

— Наполеон! — взмолилась Астиза.

— Вам не придется грустить по нему, мадам. Я намерен убить заодно и вас. И вашего тюремщика, если смогу найти его.

— Я думаю, что он ищет сокровища в криптах собора Парижской Богоматери, — сказал я. — Но не вините его. Он всего лишь бесхитростный малый с богатым воображением, единственный тюремщик, который вызвал у меня симпатию.

— Этот идиот проворонил и Сиднея Смита, также сидевшего в башне Тампль, — проворчал Наполеон. — Амне потом в результате пришлось столкнуться с ним в Акре.

— Верно, генерал. Но зато его рассказы вдохновили всех нас на поиски важной для вас книги.

— Тогда вместо него я, пожалуй, должен пристрелить вас дважды.

Нас вывели в сад. Струйки дыма поднимались в предрассветное серое небо. В очередной раз жизненные передряги вымотали меня до предела, мучения усугублялись бессонной ночью и кровоточащими ранами, нанесенными рапирой и осколками разбившейся банки. Если мне действительно сопутствует дьявольская удача, то стоило бы пожалеть того дьявола.

Бонапарт поставил нас к декоративной шпалере, увядание осени уже коснулось большинства ее цветов. В какой зловещий рассвет завершается моя жизнь: Наполеон пришел к власти, книга сгорела, моя любовь обречена. Мы настолько выдохлись, что у нас не было сил даже на молитвы. Солдаты подняли мушкеты и взвели курки.

«История повторяется», — с горечью подумал я.

И тут послышался резкий приказ:

— Отставить.

Я стоял с закрытыми глазами — мне с лихвой хватило зрелища мушкетных стволов в Яффе — и услышал лишь шорох сапог по мелкому гравию, когда Наполеон подошел к нам. Ну что еще? Я слегка приподнял веки.

— Вы ведь говорили мне правду об этой книге, Гейдж?

— Она исчезла навеки, генерал. Простите, первый консул. Сгорела дотла.

— Но она помогла мне, вы понимаете. Отчасти. Заговаривая людям зубы, можно заставить их согласиться с самыми исключительными требованиями. Вы нанесли нам огромный ущерб, американец.

— Никто не вправе околдовывать своих ближних.

— Я презираю вас, Гейдж, но одновременно вы изумляете меня. Вы живучи, как и я. Авантюрны в той же мере. И даже так же умны, хотя направляете ваш ум на странные цели. Я не нуждаюсь в магии, когда у меня есть государство. Так что бы вы сделали, если бы я отпустил вас?

— Отпустили меня? Простите, но я даже не думал о такой перспективе.

— Мое положение изменилось. Я же теперь представляю Францию. И не могу позволить себе опуститься до мелочной мести, мне необходимо думать о миллионах сограждан. В следующем году у вас в Соединенных Штатах будут выборы, и мне необходима помощь в налаживании государственных связей. Вам известно, какие дуэли разгорались в море между нашими двумя странами?

— Да уж, к несчастью.

— Гейдж, мне нужен представитель в Америке, умеющий самостоятельно шевелить мозгами в любых обстоятельствах. Франция имеет свои интересы в Вест-Индии и Луизиане, и мы не отказались от надежды восстановить наше влияние в Канаде. На вашем западе, судя по сообщениям, обнаружились древние памятники, способные заинтересовать такого авантюриста, как вы. Нашим народам лучше не враждовать, более того, мы можем даже помочь друг другу, как и поступили во время вашей революции. Вы успели узнать меня достаточно хорошо. Я хочу, чтобы вы отправились в вашу новую столицу, говорят, теперь она в Вашингтоне, или поехали в Колумбию и осуществили кое-какие мои задумки.

— Вы хотите, чтобы я стал вашим представителем? — уточнил я, глянув на стоящих за ним мушкетеров.

— Вы можете, подобно Франклину, помочь разным народам понять друг друга.

Солдаты опустили на землю ружья.

— Предложение крайне заманчивое, — откашлявшись, заметил я.

— Мы снимем с вас обвинение в убийстве и закроем глаза на плачевную кончину Силано. Интересный человек, но я никогда не доверял ему. Никогда.

Последние слова совсем не соответствовали моим воспоминаниям, но я вовремя напомнил себе, что в данном случае с Наполеоном лучше не спорить. Я почувствовал, как жизненные силы возвращаются в мои усталые конечности.

— А что вы предложите ей? — спросил я, кивнув на Астизу.

— Да, конечно, вы околдованы ею так же, как я Жозефиной. Это понятно любому человеку, и да поможет Господь нам обоим! Отправляйтесь в Америку вместе с Астизой, посмотрим, что вы сумеете разузнать, и помните… вы задолжали мне две сотни ливров!

Я улыбнулся со всей вежливостью, на которую был способен.

— Согласен, если только мне вернут винтовку.

— Договорились. Но ваши патроны, я думаю, мы оставим себе, пока вы не уберетесь от меня за пределы досягаемости. — Когда мне вручили обратно опустошенную винтовку, он отвернулся и задумчиво посмотрел на дворец. — Мое правительство, несомненно, будет заседать в Люксембургском дворце. А вот этот, на мой взгляд, мог бы стать моим домом. Ваш пожар послужит предлогом для начала его реконструкции: и она начнется нынче же утром!

— Как удачно, что я смог быть вам полезен.

— Вы осознаете, надеюсь, что ваша репутация настолько ничтожна, что нет смысла тратить на вас дорогостоящие патроны?

— В данном случае я готов согласиться с ее ничтожностью.

— И что Франция и Америка придерживаются общих взглядов на интриги вероломной Британии?

— Да, англичане порой бывают чересчур назойливы в своих притязаниях.

— Но я продолжаю относиться к вам, Гейдж, с недоверием. Вы изрядный мошенник. Но возможно, работа со мной улучшит ваши качества. Как вы понимаете, у вас еще есть шанс стать состоятельным человеком.

— Я отлично понимаю вас, первый консул. После почти двухлетних приключений у меня за душой нет ни пенни.

— К друзьям я умею быть щедрым. Итак. Мои адъютанты подыщут для вас гостиницу, как можно дальше от вашей бывшей косматой домовладелицы. Какая отвратительная Медуза! Для начала я назначу вам скромное содержание, но рассчитываю, что вы не станете рисковать им, посещая карточные салоны. Естественно, я буду урезать ваши доходы, пока не получу обратно мои ливры.

— Естественно, — вздохнув, признал я.

— Ну а вы, мадам? — обратился он к Астизе. — Вы готовы увидеть Америку?

Во время нашего разговора с лица ее не сходило озабоченное выражение. Сейчас, немного помедлив, она печально покачала головой.

— Нет, консул.

— Нет?

— В долгие хмурые дни нашего заключения я много думала о своих чувствах и поняла, что моя жизнь, в отличие от жизни Итана, принадлежит Египту. Ваша страна прекрасна, но холодна, а ее леса омрачают душу. Американские дикие просторы, возможно, покажутся мне еще более устрашающими. Мне там не место. Кроме того, я уверена, что мне предстоит и дальше искать следы мудрости Тота или тамплиеров. Посылайте Итана с вашим заданием, но постарайтесь понять, почему я должна вернуться в Каир и трудиться вместе с вашими учеными.

— Мадам, в Египте я не смогу обеспечить вашу безопасность. Я даже не знаю, сумею ли спасти мою армию.

— Исида уготовила для меня определенную роль, но мне нечего пока делать за океаном. — Она обернулась ко мне. — Прости, Итан. Я люблю тебя, и ты тоже полюбил меня. Но мои поиски далеко не закончены. Еще не пришло время для нашей спокойной жизни. Оно придет… вероятно. Когда-нибудь придет.

Клянусь болотами Джорджии, неужели мне никогда не повезет с женщинами? Я прошел через Дантов ад, избавился в итоге от ее бывшего любовника, получил приличную работу от нового правительства Франции — а она теперь хочет бросить меня? Какое-то безумие!

Или, может, как раз так будет разумнее? Пока я еще не имел настроения свить семейное гнездышко и даже не представлял, в сущности, в какие края забросит меня очередное приключение. Да и Астиза явно не относилась к тем женщинам, которые покорно следуют за своими возлюбленными. История Древнего Египта меня тоже очень заинтересовала, и, возможно, после выполнения заданий Бонапарта в Америке я присоединюсь к историческим изысканиям Астизы. Несколько дипломатических приемов, краткое или чуть более продолжительное знакомство с сахарными островами, и я стану свободным человеком, готовым планировать наше будущее.

— Ты будешь тосковать обо мне? — рискнул спросить я.

Она печально улыбнулась.

— Конечно буду. Жизнь полна печали. Но нашими жизнями распоряжается судьба, Итан, и отмена нашего приговора является знаком того, что должна быть открыта следующая дверь и разведана новая дорога.

Ее грустную, полную печали улыбку смягчила нежность взгляда. Она поцеловала меня в щеку и прошептала:

— Не переставай рисковать, Итан Гейдж. Оставайся игроком.


Загрузка...