Руки вверх, Ваше Величество!

Веселые тайны болгарских ребят

Автор этой книги Николай Мизийски живет и работает в болгарском городе Плевене — побратиме города Ростова-на-Дону. В 1977 году издательство выпустило одну из его «веселых повестей для пионеров», которая называется «Желтая маска». Теперь юные читатели Дона могут познакомиться еще с двумя произведениями нашего плевенского друга — повестью «Трио «Тринидад» и занимательными шахматными новеллами, объединенными общим названием «Руки вверх, Ваше Величество!».

Ребята, читавшие «Желтую маску» или видевшие спектакль по этой книжке в Ростовском тюзе, наверное, помнят предприимчивого пионера Сашу Александрова, его не очень расторопного друга Крума Петрова, их одноклассников Жору Бемоля, Калинку Стоянову, отрядного председателя Валентина и других участников забавных таинственных приключений, вызванных проделками «гангстера мирового масштаба» Джерри Блейка.

В повести «Трио «Тринидад» наши читатели снова встретятся с неунывающим Сашей, от лица которого ведется повествование, и с другими болгарскими пионерами, знакомыми по «Желтой маске». Правда, здесь уже нет «разоблаченного» в конце предыдущей книги Джерри Блейка, но юным героям и без него выпадает на долю много хлопот, много таинственного, неожиданного и, конечно же, веселого.

Николай Мизийски любит своих героев, не расстается с ними и не скупится на рассказы об их приключениях. Может быть, и нас ожидают новые встречи с этими ребятами в других историях, описанных добрым и остроумным пером плевенского писателя.

И. Пачева,

Н. Скребов.

Глава I. Цирк «Континенталь»

Мускулистая рука тринадцатилетнего человека, украшенная часами, приподняла край брезента:

— Давай!

Рука была моя, а в образовавшуюся щель должен был протиснуться Крум.

— Почему не за тобой? — спросил он, мерцая каплями пота на лбу. — Признаю тебя командиром и уступаю тебе…

Я ответил ему, что считаю себя командиром и без его признания, но сейчас ему придется идти первым. Неизвестно, поднимается ли брезент изнутри так же незаметно, как и снаружи. Хотя уже полчаса, как вовсю гремит музыка и публика смотрит только на манеж, все-таки мы должны быть очень осмотрительны. Мы не из тех, кто ходит в цирк по контрамаркам и со всеми раскланивается.

— А я пролезу? — часто замигал Крум.

— Конечно! — приободрил я его. — Это ничего, что ты толстый!

Он пригнулся, кряхтя. Полз, как черепаха, медленно и неуклюже. Все же успел. Место для акции было выбрано удачно. В этой части старой окраинной площади стоит высокий забор из прогнивших досок. Сверху выглядывают деревья. Тут сумрачно даже днем. Особенно ранней осенью, когда солнце уже не печет, а листва еще не опала. Вообще вся обстановка располагает к бесплатному посещению цирка.

— Лезь! — прошептал мой друг.

Я просунулся и сел на корточки рядом с ним. Скамейки были расположены амфитеатром. В прошлом году мы проходили по истории, что так было еще в Древней Греции, где тоже очень любили развлечения. Задние скамейки возвышались над передними. Всем зрителям было хорошо видно. Ничего не видели только мы снизу, потому что все места были заняты.

— Пройдем вперед, — сказал я.

Дождавшись предельно бурных аплодисментов, мы смело двинулись в проход между первым рядом и ложами. Нас залило море электрического света: белый, голубой, красный. Прямо над нами возвышался купол цирка. Под ним выступали гимнасты. Двое висели головами вниз, зацепившись ногами за подвижные металлические перекладины, а двое других одновременно перелетали с трапеции на трапецию и хватали своих партнеров за руки, не сталкиваясь при этом в воздухе.

— Эй, пацаны! — крикнул кто-то сзади. — Сядьте, вы же не прозрачные!

В ближайшей ложе как раз пустовали два места. Мы уселись. Места были хорошие — возле самого манежа.

— Душно, — заметил Крум и расстегнул воротник.

— Это потому, что много людей, — пояснил я.

— Сниму-ка пиджак…

— Не смей! Здесь место официальное, веди себя прилично.

Скоро и у меня лицо повлажнело, но я, не будь дураком, незаметно придвинулся к одной тетке с веером, пока она рассматривала гимнастов, спускавшихся по веревочной лестнице. Папа считает, что нельзя паразитически пользоваться чужим трудом, как это делают капиталисты. Я согласен с его мнением, но что оставалось делать, если у меня не было собственного веера?

— Завидую, — сказал Крум.

— В антракте поменяемся местами, — пообещал я, чтобы он не так уж переживал.

Из-за кулис показался молодой человек в розовом свитере с микрофоном в руке. Я подумал, что он будет петь, но ошибся. Молодой человек заговорил:

Поскольку голос молодого человека был слабеньким и вряд ли донесся бы до последних рядов, ему помогало несколько громкоговорителей. В это время музыканты не играли, а болтали между собой. Только когда прозвучала последняя строчка, их инструменты снова ожили. Молодой человек отскочил в сторону. Все подумали, что он испугался, и рассмеялись, но тут же поняли, что причина другая: три лошади с наездниками рысью выбежали на манеж. Одна лошадь была красной. Прямо на ее спине, без седла, сидел индеец. Самый настоящий: в кожаной одежде и мокасинах, с томагавком в руке. Над его головой развевались цветные перья. Такие короны из перьев раньше носили вожди краснокожих, а теперь не носит никто. Кроме, разве что, артистов, играющих команчей и апачей в кино.

— Вылитый Виннету! — не удержался я.

Тетка рядом со мной удивилась. Она не знала такого героя.

Вторая лошадь была черной, на ней сидел полуголый негр в брюках из грубой ткани. Ногами он старался покрепче обхватить бока животного. Негра кидало то влево, то вправо, и он, вцепившись обеими руками в черную гриву, испуганно вскрикивал. Что именно, я не понял, потому что кричал он не по-болгарски.

Третья лошадь, белоснежная, как подушка, была самой красивой. На высоком седле, украшенном разноцветной кожей и бисером, восседал белокожий плантатор в элегантном костюме и шляпе с широкими полями. Пришпорив лошадь, он замахал длинным лассо и погнался за остальными наездниками, хотя они ему не сделали ничего плохого. Лицо его было искажено такой злобной гримасой, какой не делал ни один наш соотечественник даже тогда, когда мы разбивали мячом его окно.

— Неужто поймает? — испуганно спросила моя соседка.

Лассо взвилось над черным всадником:

— С-с-с-с!

Ко всеобщему удивлению и радости, негр ловко нырнул под живот лошади, не коснувшись земли. И тут же опять выпрямился. Ого, вовсе не такой уж он пропащий, как показалось вначале!

Плантатор остался на бобах. Попробовал поймать индейца, но не успел. Повторил попытку. Попробовал в третий раз. Музыка и конский бег все усиливались. Наверное, уже был значительно превышен мировой рекорд, но не было судей с хронометрами, чтобы зафиксировать новое достижение.

— Голова закружилась! — пожаловался Крум.

В этот миг белокожий бросил поводья, выхватил два пистолета и сразу из обоих выстрелил. Красная и черная лошади тотчас упали как подкошенные. Индеец и негр полетели вперед кувырком, но, вместо того чтобы разбиться насмерть, сделали по двойному сальто и оказались на ногах. Музыка замерла. Два спешенных наездника медленно и грозно двинулись к своему преследователю. Он выпустил еще четыре пули из длинных блестящих стволов, но промахнулся. А негр и индеец шли к нему, шли, шли… Уже не ярость, а страх выражало лицо плантатора. Если эти черные руки примутся за его шею, тогда пропали у него и трахея, и пищевод! Если изящный томагавк трахнет его по по черепу, то разрубит надвое, как арбуз.

— О! — воскликнул он с иностранным акцентом, отбросил пистолеты, спрыгнул с лошади и проворно убежал.

Тут музыка заиграла веселую, приятную мелодию. Черная и красная лошади встали на задние ноги, потому что вовсе не были убиты, а белая пристыженно опустила голову.

Номер «Трио «Тринидад» был окончен. Публика захлопала в ладоши. Индеец и негр стали кланяться, запыхавшиеся и счастливые. Тот, белый, в широкополой шляпе, тоже пришел получить свою долю оваций. Может быть, он и не такой уж плохой человек, только роль его неприятна зрителям, раз он стреляет в невинных лошадей и людей.

— Браво! — кричали все.

Мы с Крумом тоже кричали, но умеренно: все же сидели не на галерке! Прилично вела себя и тетка слева от меня. Она только аплодировала, отчего вентиляция временно прекратилась. Один зритель справа от нас восторженно сказал соседу:

— Здорово играют мальчишки! Такие зеленые, а артисты!

«Неужели это не взрослые?!» — удивился я про себя, но думать не было времени. Как только всадники со своими лошадьми скрылись, на арену снова вышел молодой человек в розовом свитере, поклонился и объявил:

Оркестр заиграл танго. Под медленные звуки появилась красивая гибкая девушка с длинными черными волосами, в костюме испанки, со звенящим бубном в руке. Может быть, еще носят такую одежду в Испании или Южной Америке — не знаю, как-то мне не пришлось в этом убедиться. Но однажды я слушал с дядей Владимиром оперу «Кармен» композитора Бизе. Там тоже были такие костюмы и такие бубны. Жаль, такой девушки не было.

— Мадонна, да и только! — всхлипнула старушка на соседней скамейке.

Не знаю, как выглядят мадонны. Пока не встречал. Может, в самом деле и они такие же красивые, но вот умеют ли они так танцевать?

А Хуанита несла себя плавно и грациозно, как будто не переступала с ноги на ногу, а плыла в воздухе. Ни одна моя одноклассница не была такой гибкой. Я уже семь раз бывал на днях рождений, так что уж в чем, в чем, а в этом разбираюсь. О мальчишках и говорить нечего. Они вообще не принимают участия в танцах. Предпочитают крутить проигрыватель и говорить о футболе. Только один раз наш отрядный председатель Валентин попытался подать личный пример, но с треском провалился.

— Ах, шарман! — вздохнула тетка слева и замахала веером еще быстрее.

Чтобы показать ей свою любознательность, я спросил:

— Как называется этот танец?

— «Компарсита»! — послышалось в ответ. — Прекрасная, никогда не увядающая старина!..

Она задохнулась от волнения. Видимо, в мыслях она вернулась на много лет назад, потому что взор ее затуманился. Уж не представляла ли тетка себе, что это она сама танцует?

Вдруг на манеже появился высокий, сутулый пират, одетый в белую, с синими полосами, фуфайку. Один глаз у него был под черной повязкой, поэтому другим он немного косил. Весь его пояс был сплошь увешан острыми ножами.

— Зачем ему эти штуки? — спросил Крум.

Я ответить не мог.

Пират выразил желание потанцевать с красавицей. Он протянул к ней волосатые ручищи. Но девушка не согласилась и оттолкнула его, к радости всех находившихся в цирке мужчин. Тогда одноглазый погнался за ней. С каждым шагом он злился все больше, потом вдруг выхватил нож из своего пиратского пояса и запустил им в Хуаниту.

— А-а-а! — грянули две тысячи голосов.

— Дзинь! — пронзительно отозвался бубен.

Нож вонзился в него, и мы поняли, что круг был не кожаный, а деревянный. Оркестр продолжал играть. Танец не прекращался. Как будто ничего не случилось! Это вывело пирата из себя. Ножи с резким свистом полетели один за другим. И все они попадали только в круглую дощечку — ни один не вонзился в танцовщицу, ни один не отлетел в сторону.

— Дзинь!.. Дзинь!.. Дзинь!.. — звенели колокольчики бубна, испуганные сильными ударами.

— О-о-о!.. Э-э-э!.. И-и-и?.. — восхищалась и пугалась публика.

Напряжение спало только после того, как сверкнул последний нож. Успокоилась и широкая пестрая юбка Хуаниты. Ее шаги стали короче, танго постепенно замерло. Пират взял за руку свою жертву, в которую так ни разу и не попал, и оба принялись кланяться зрителям. Все кричали:

— Браво-о-о!

— Би-и-и-ис!

Потом на манеж вынесли множество интересных вещей: светящиеся мячи, бумажные зонтики, большую черную игральную кость с белыми точками, две-три коробки, пять-шесть блестящих шпаг. Молодой человек прошелся среди них и сказал:

Оркестр еще молчал, а перед публикой уже стоял человек в цилиндре, фраке и лакированных туфлях. На лацкане у него белела большая искусственная роза. В руках он держал гладкую блестящую трость. Этот человек поклонился и с каким-то особенно мягким произношением сказал:

— Дёбрый день! Мне очень приятнё!

Потом он уставился на бумажные зонтики и всплеснул руками. В тот же миг они сами раскрылись. После второго хлопка разноцветные мячи поднялись вверх, как воздушные шары, и остались там, хотя их никто не держал.

— Ничего себе! — сказал Крум.

— Подумаешь! — возразил я. — Все это жульничество и зависит от хитрого устройства реквизита!

Наверное, фокусник меня услышал: он слегка вздрогнул. Потом подошел к большой игральной кости, пронзил ее шпагами, постучал по ней тростью и открыл верхнюю грань. Оттуда вылетел попугай длиной чуть ли не в полметра. Его хвост и крылья были зеленые, туловище пестрое, а голову венчал красиво закрученный синий хохолок.

Дими Дос приподнял цилиндр:

— Перед вами, дорогие пёсетители, мистер Попугайсон, прибывший в Болгарию из Америки на маленькую прёгулку. Предлагаю задать ему два-три вопрёса.

Публика сразу приняла предложение. Иллюзионист вежливо обратился к попугаю:

— Кёгда бы вы желали побеседовать, сэр?

Хвостатый мистер Попугайсон раскрыл кривой, как клещи, клюв и несколько хрипло, но на чистом болгарском языке ответил:

— Сейчас.

Опять вопрос:

— Что послужило поводём для вашего хорёшего настроения сегёдня?

И опять ответ:

— Меня угостили мороженым.

— Мистер Попугайсон, вы не американский журналист и, следовательно, мёжете говорить правду. Как вам показался нёвый завод близ города?

— Великое дело!

— Сейчас в Болгарии строят не толькё завёды, но и красивые жилые дома.

— Я очень радуюсь.

Публика развеселилась. Оркестр сыграл несколько тактов. В ту же секунду кто-то коснулся наших плеч:

— Ваши билеты, пожалуйста!

Это был один из капельдинеров, крупный, в светло-зеленом костюме и фуражке, похожей на адмиральскую. Я начал рыться в карманах. Крум тоже. Мы делали вид, что среди шариков и гвоздиков непременно должны быть билеты в цирк.

— Бросьте! — сказал из-за спины капельдинера хмурый дядя, рядом с которым выпячивалась дама на целую голову выше его. — Билеты на эти места у нас, но мы опоздали.

Капельдинер нагнулся с невозмутимым лицом и сказал так тихо, чтобы расслышали только Крум и я:

— Сейчас же марш из цирка, не то мне придется вас вышвырнуть!..

Глава II. На свежем воздухе

— Истории знакомы случаи и потруднее! — улыбнулся я, тогда над нашими головами растаял светящийся купол цирка «Континенталь».

Этими словами мне хотелось подбодрить своего друга, у которого был очень несчастный вид. Но он, поморгав, сказал:

— Как трудно было войти и как легко — выйти! Ни разу в жизни я не выходил из кино или со стадиона, не толкаясь, не наступая на ноги…

Вокруг нас шумел бульвар, как это бывает обычно по воскресеньям, когда движение транспорта перебрасывается на боковые улицы. Не визжат легковые машины, не тарахтят мотоциклы, не обгоняют друг друга на велосипедах мальчишки, для которых не существует даже светофоров. Здесь царство детских колясок, за которыми следуют гордые мамы и бабушки. Никакой опасности для пешеходов. Да и погода превосходная: ни холодно, ни жарко, всем приятно. Такой уж в нашем городе октябрь, пока не пошли дожди. Даже школьники выглядят счастливыми. Ничего, что завтра понедельник! Ничего, что еще не выполнены домашние задания!

На весь многолюдный бульвар насчитывалось только два человека в неважном настроении, с грустными лицами.

— Саша!

— Ну?

— А вдруг нас видел кто-нибудь из знакомых?

— Ты что! Все глазели на мистера Попугайсона и на его синий хохолок.

— Саша!

— Чего тебе еще?

— Если отец узнает, он меня в цирк не будет пускать, по крайней мере, двадцать лет!

— Мой не такой строгий…

— А как тебе трио «Тринидад»?

— Чистая работа!

— Хорошие наездники, а?

— Хорошие.

Две минуты молчания. "Только нашего, конечно. А бульвар продолжал радостно шуметь, вопреки нашим неудачам.

— Крум!

— А?

— В ложе у двери сидела одна мамина знакомая. Что, если она ей при встрече скажет: «Товарищ Александрова, ваш сын…»

— Скажешь тогда, что она приняла за тебя другого.

Несколькими словами перебросились и о танце Хуаниты. Мой друг не специалист по танцам, потому что неуклюж, но насчет танцовщицы мы были единодушны.

— Тссс! — неожиданно насторожился Крум.

Впереди показалась одна из его двоюродных сестер. Я так и не вспомнил ее имени.

— Ты здесь?! — удивилась она.

Вопрос был глупый, но Крум ответил учтиво:

— Кажется, здесь.

— А почему?

— Гуляю вот с Сашей.

— А почему?

— Нагуливаю аппетит.

— Брось эти шутки. К вам приехали гости из Софии, а ты шляешься где-то!

— Они с ночевкой?

— Конечно.

Это была добрая весть. Когда гости хотят использовать какой-нибудь дом в качестве гостиницы, они всегда привозят две-три шоколадки для несовершеннолетних. А дома у Крума несовершеннолетний только Крум.

— Ничего не поделаешь, — извинился он, — долг зовет!

И он отправился домой, а за ним последовала сестра.

Я остался один. Свернул на боковую улочку Восьмую и попал в полумрак, который создавали густые деревья. В одном дворе закукарекал петух, а из другого меня окликнули:

— Эй, Александр, ты здорово подрос!

Я оглянулся и увидел незнакомого человека. Он был заросший, с впалыми щеками и морщинами под глазами. В зубах он крепко держал коричневую трубку. Когда он глотал, кадык его двигался вверх-вниз, как лифт. Рубашка из толстой хлопчатобумажной материи небрежно свисала поверх грязных суконных брюк.

— Откуда вы меня знаете?

Он приблизился к низкой бетонной ограде и просунул руку между воткнутыми в нее железными прутьями:

— Здравствуй! Я друг твоего дяди Владимира. Зовут меня дядя Геннадий.

— Он о вас не говорил…

— Упустил, значит. И не говори мне «вы»! Я же в единственном числе.

— Ладно, дядя Геннадий.

Он улыбнулся и стал рассматривать меня с интересом.

— Сама судьба тебя ко мне подослала!

— Судьба? Почему?

Он не ожидал такого прямого вопроса.

— А, ничего… Ты еще не подрос для подвигов…

Хотя мне было непонятно, какие подвиги он имел в виду, я уверенно доказал ему, что не маленький, что рост у меня метр шестьдесят восемь, к тому же я крепкий, выносливый, сообразительный!

— Как твой дядя! — согласился дядя Геннадий.

Потом он задумчиво почесал затылок и неожиданно сменил тему:

— Ты изучал по истории крепости?

— Какие крепости?

— А те, что остались после пашей и беев.

— Изучал. Недалеко от нашего города есть одна, Бейга.

— Эту я знаю, Александр. Неинтересная… по словам туристов. А ты ходил туда?

— Раз десять, не меньше.

— Давно?

— Несколько лет назад. Мы были еще детьми, играли в солдаты, в войну… А зачем ты об этом спрашиваешь, дядя Геннадий?

— Да просто так. Думал, может, ты нашел…

— Что?

Он усмехнулся как-то особенно:

— Сокровище. Говорят, там есть.

Глаза его округлились, как у артиста, который вживается в роль. Видел я таких по телевидению: когда их снимают, они таращат глаза, а дураки им верят. Но дядя Геннадий не был артистом: таких мозолей на руках у артистов не бывает.

— Нет в этой крепости сокровища, — сказал я. — Даже если и было когда-то, турки его забрали!

Он спокойно посасывал трубку, прикрыв веки. Его интерес ко мне вдруг растаял.

— Я вижу, ты спешишь, — сказал он и отковырнул кусочек ржавчины от прута ограды. — Обязательно передай дяде привет и скажи, чтобы не старел.

— Спасибо. Сейчас дядя отдыхает в Варне, но как только вернется…

— А ты заходи на днях поболтать. Симпатичный ты малый!

Я пошел не спеша и втайне спрашивал у себя, действительно ли серьезно говорит этот чудной человек. Вопрос о сокровище заслуживал внимания, но все-таки…

— Кукареку! — проводил меня сосед дяди Геннадия.

Глава III. Они пришли в наш класс

Бумажных ласточек лучше всего бросать перед самым уроком, между первым звонком и вторым. Тогда учителя еще нет, а большинство ребят уже на местах. Благородному состязанию никто не мешает.

— Приготовься! — сказал я Жоре Бемолю, моему самому достойному сопернику.

— Готов!

— Раз, два, три-и-и!

Бумажные птицы стартовали плавно. Жорина взяла курс к доске, а моя — к двери. И тотчас дверь без предупреждения дежурного распахнулась, вошла наша классная руководительница, а вслед за ней три незнакомых мальчика. Рассмотреть их сразу я не мог, потому что следил за полетом своей ласточки. Когда она совершила посадку на голове учительницы Костовой, мне стало понятно, что я, видимо, переусердствовал.

— Так, Саша, молодец! — нервно похвалила меня она.

Учительница бросила мое легкокрылое произведение в мусорную корзину и уже спокойнее продолжала:

— Дети, с этого дня и до следующего понедельника братья Илья, Борис и Петр Досевы, артисты цирка «Континенталь», будут вашими одноклассниками. Примите их, как подобает сознательным пионерам. Помогайте им, если понадобится, потому что жизнь у них нелегкая. Когда вы отдыхаете дома, они на манеже показывают свой опасный номер. Вчера, например, им пришлось участвовать в двух представлениях — дневном и вечернем.

Мальчики были совершенно одинаковы: невысокие, русоволосые, в блестящих серых костюмах. Они даже смотрели одинаково: скромно и вместе с тем задорно. Вы не смогли бы различить их, как не смогли бы различить трех фотографий, отпечатанных с одного негатива.

Со второй парты раздался мелодичный голос Калинки:

— Товарищ Костова, это, кажется, трио «Тринидад»?

Но Крум авторитетно отрубил:

— Глупости! Те трое совсем не похожи: негр, индеец и белый!

Классная руководительница успокаивающе подняла руку:

— Дети, не будем спорить зря. Илья, Борис и Петр все объяснят нам сами.

Кто из них Илья, кто Борис, а кто Петр, наверное, знали только они. Первым заговорил близнец, стоявший слева, — медленно, тихо, немножко в нос. Потом ему стали помогать остальные братья. Мы поняли, что они болгары, но родились на острове Тринидад, в Атлантическом океане, близ берегов Южной Америки. Поэтому и цирковой номер у них так называется. Их отец — фокусник Дими Дос, это сокращенно от имени и фамилии: Димитр Досев, а их сестра — танцовщица Хуанита. Ее так и зовут, это ее настоящее имя. Мать у них умерла, когда им было по два годика. С тех пор они живут в Болгарии. Только в прошлом году они пробыли месяц на Тринидаде, но не как артисты, а как обыкновенные экскурсанты.

Классная руководительница разместила гостей за разными партами: впереди, в третьем ряду, — с Калинкой; в среднем ряду — с Жорой Бемолем и в первом — за последней партой, с Парашкевом. В общем, их усадили там, где были свободные места. Таким образом, один из Досевых оказался недалеко от меня. Я мог незаметно рассматривать его правым глазом, сколько мне хотелось.

— А теперь — успехов вам в учебе! — пожелала Костова и вышла из класса.

Только я хотел было проверить, насколько пострадала моя ласточка, нельзя ли ее реставрировать, как дежурный выкрикнул:

— Класс, встать!

Мы вытянулись, как солдаты. Вошел учитель Ставрев, надрываясь под тяжестью указки, журнала, циркуля и треугольника, — все эти предметы были один больше и тяжелее другого. Дежурный кинулся ему помогать. Когда весь багаж перекочевал на стол, учитель опустил очки на самый кончик носа и сказал:

— Да!

Это означало, что мы можем садиться.

— Сегодня мы познакомимся с геометрическим телом, которое называется конусом. Конус, как вы еще не знаете, но как я сейчас вам скажу…

Внезапная осечка. Что у него, язык отнялся? Или вдруг забыл определение? Но я-то знаю, язык у Ставрева что надо и все задачи, теоремы, определения обычно слетают с этого языка беспрепятственно, потому что он только этим и занимается. Я приподнялся и увидел, что взгляд учителя прикован к тринидадцу, сидящему рядом с Калинкой.

— Новый ученик, а?

Тот вытянулся в струнку:

— Новый, товарищ учитель. Петр Димитров Досев.

— Хорошо, садись.

— Слушаюсь.

Учитель Ставрев медленно пошел к доске. В одной руке он крепко сжимал циркуль, в другой — треугольник. Вылитый рыцарь с копьем и щитом! Я ждал, когда учитель основательно повернется к доске и даст нам возможность расслабиться, как он вдруг резко направился к среднему ряду:

— Досев, сейчас же встань!

Второй близнец встрепенулся.

— Тебе что, за второй партой неудобно?

— Не знаю, товарищ учитель, я ведь здесь, за пятой…

— Согласно школьным правилам ты можешь передвигаться по прямым, кривым, окружностям, эллипсам только на переменах. На первый раз прощаю, поскольку ты еще новенький, но имей в виду, что со мной такие штучки не проходят!

— Я хочу сказать…

— Ты хочешь, а я не хочу. Сядь!

— Слушаюсь.

Чтобы успокоиться, учитель Ставрев сделал несколько шагов вдоль стены, потом к двери, повернул обратно и дошел до последней парты. Когда он увидел там невозмутимо сидевшего третьего близнеца, очки подпрыгнули у него на носу:

— Досев, твое нахальство приближается к бесконечности.

Мальчик учтиво поднялся.

— Ты, кажется, специально выжидаешь подходящий момент, чтобы перебегать с парты на парту?

На этот раз почувствовал необходимость вмешаться наш отрядный председатель:

— Товарищ Ставрев!

Тот повернулся и метнул к нему через очки огненную диагональ:

— Валентин, не вмешивайся!

Но Валентин не оробел. Он скомандовал остальным Досевым:

— Встаньте!

Они выпрямились. Учитель начал их рассматривать, как будто перед ним было чудо, потом, сгибая циркуль, медленно проговорил:

— Прекрасно, мальчики! Вы — как равновеликие геометрические фигуры.

— Это потому, что они близнецы, — объяснил ему Валентин. — Они выступают в цирке и будут учиться с нами неделю.

Учитель Ставрев погладил самого близкого к нему Досева по кудрявым волосам и засмеялся так сердечно, как не смеялся до сих пор никогда. Мы — тоже. Когда человек смеется, секунды летят быстрее. Это особенно важно на уроках математики. Отсмеявшись, учитель вытер слезы большим зеленым платком, снова стал серьезным и сказал:

— Так… Конус есть округлое тело, ограниченное основанием — кругом и замкнутой окружающей поверхностью, заканчивающееся верхней точкой, которая…

На перемене все окружили близнецов, даже те, кто не выучил уроков дома и рассчитывал на десять свободных минут в школе. Дежурные стояли у дверей и разгоняли любопытных из других классов:

— Оставьте нас в покое! Если вам так уж нужны артисты, добывайте себе сами из цирка «Континенталь!

Событием в нашем классе особенно были довольны девочки. Они поглядывали на свои отражения в оконных стеклах, подходили к какой-нибудь из трех образовавшихся групп, умничали и каких только вопросов не задавали:

— Это легко — скакать на лошади?

— Сколько лет вы работаете артистами?

— Скажите, а жокейки тоже бывают?

— А почему в цирке вы одеваетесь по-другому?

— А если я, например, сяду на лошадь, то не упаду?

Почему-то все девочки мгновенно забыли о моих спортивных достижениях. Когда же я напомнил Дочке, что в субботу прыгнул в высоту на метр пятьдесят пять, она только пожала плечами:

— Ну, и?

И продолжала крутиться в толпе. Даже моя подруга Калинка ни разу ко мне не повернулась. А в прежние времена она не упускала случая спросить: «У тебя ластик есть? Если нет, хочешь, я тебе дам?»

Звонок позвал нас ко второму уроку. Ребята неохотно заняли свои места. Вошла Балевска, преподавательница географии. На этот раз она несла не одну, а две карты. Прежде чем развернуть их, она восторженно провозгласила:

— Привет всем и особенно трио «Тринидад!» Вчера вечером я смотрела ваше представление, мальчики. Вы прекрасны!

Я тут же подумал: «Хорошо, что она смотрела их вечером, а не в послеобеденной программе!» Наверное, и Крум подумал о том же самом, потому что тревожно зашевелился.

Учительница Балевска повесила одну из карт рядом с доской.

— Но это же не Азия, а Южная Америка, — сказала Дочка.

— Правильно, — ответила учительница. — В этой четверти мы действительно изучаем другой материк. Но давайте сегодня поговорим немного о тех местах, где родились наши гости. Кто из них расскажет нам что-нибудь о Тринидаде?

Такое желание было у всех троих:

— Тринидад находится в западном полушарии, недалеко от Венесуэлы…

— Если кто захочет отправиться туда на пароходе, то ему надо добираться через Черное море, Босфор, Мраморное море, Дарданеллы, Эгейское и Средиземное моря, Гибралтарский пролив и Атлантический океан — до самого Порт оф Спейна, который является главной пристанью Тринидада…

— Остров открыл Христофор Колумб в тысяча четыреста девяносто восьмом году. Тринидад занимает площадь около пяти тысяч квадратных километров, а значит, он меньше Болгарии в двадцать два раза. Общая длина всех железных дорог там около двухсот километров, а у нас такого участка дороги хватает всего от Софии до Плевена…

— Климат на острове тропический. Там выращивают сахарный тростник, бананы, какао, кофе, кокосы. На плантациях работают негры, индейцы и мулаты, а прибыли забирают себе одни белые…

Перед тем как свернуть Южную Америку и развернуть Азию, учительница обратилась к близнецам в последний раз:

— Тринидад — ваш родной остров, и вы его любите, а где все-таки вы предпочли бы жить?

— В Болгарии! — выкрикнули три голоса.

Глава IV. Письмо от покойника

С дядей Геннадием я встретился в тот же день после обеда. Зашел в сквер на улице Явор. Там есть ларек, в котором продают очень вкусные пончики. Неплохо бы человеку подкрепиться, особенно если перед этим он был на репетиции пионерского драмкружка… Репетиция — занятие скучное: тебя заставляют без конца повторять одну и ту же реплику. И при этом никто не аплодирует, никто не кричит «браво» или «бис». В прошлом году мне очень хотелось прославиться как артисту, но тогдашняя руководительница в первую же неделю освободила меня от занятий. Она сказала, что для такого искусства человеку, кроме желания, нужен еще и талант. В нынешнем году с пионерами нанимается артист Государственного драматического театра Трифон Манолов. В свое время этот человек оценил меня по достоинству и сам предложил мне записаться в кружок. Я принял его предложение, но теперь уже мне что-то расхотелось: много времени теряешь впустую.

Я подошел к ларьку и заказал два пончика с двойной порцией сахарной пудры. Потом присел в сторонке на торчащий из-под земли корень большого дерева. Он возвышался горбом на добрых десять сантиметров, поэтому не имело смысла искать свободную скамейку в аллее. В тот же миг из-за дерева выскочил дядя Геннадий, все такой же помятый и плохо одетый.

— Здравствуй, Александрик!

Я ничем не выдал своего удивления и ответил:

— Здравствуй. Ты не на работе?

Дядя Геннадий опустился на траву и отломил себе кусок пончика:

— Я в ночной смене. Знаешь, так удобнее…

Я чувствовал, что он хочет мне что-то сказать, но не знает, с чего начать. Руками он обхватил свои согнутые колени. На кистях вздувались темно-синие вены. Я решил сам расположить его к разговору:

— На этот раз тебе не хочется говорить, да?

— Что ты! — неопределенно ответил дядя Геннадий.

— Тогда почему молчишь?

— Не уверен, что ты сможешь сохранить тайну.

Это меня задело:

— Если надо, буду нем, как мертвец!

Он засмеялся:

— Иногда и мертвые не так уж молчаливы. Летом, например, я получил весточку от покойника.

— Какую весточку?

— Я тебе скажу, только если обещаешь молчать.

— Обещаю.

Дядя Геннадий вытащил из заднего кармана смятый, местами порванный лист бумаги в тоненькую клетку. Он развернул его и подал мне. На листке было написано темни лиловыми буквами:

— Прочитал?

— Да.

— Все понял?

— Нет.

— Что тебе непонятно?

— Вот это слово, написанное не нашими буквами: «А… Л… Т…».

— Алтын. Слово турецкое, в переводе на болгарский означает «золото»! — при этом дядя Геннадий посмотрел на меня так, словно его карманы были битком набиты этим благородным металлом. — Письмо это от моего дяди Христаки, умершего тридцать лет назад. Я нашел его только теперь, когда рылся в старом сундуке на мансарде. Оно валялось на дне. В то давнее время, еще до того, как я поселился в этом городе, мой дядя занимался кладоискательством. А раз я его единственный наследник, то по закону бумажка с его тайной принадлежит мне. Я нашел ее поздно, но лучше поздно, чем никогда, не правда ли?

Мимо нас прошли две незнакомые девочки. Настороженно посмотрев на нас, они свернули в аллею направо.

— Ты уверен, что эта записка — от твоего дяди? — спросил я после короткого молчания.

— А как же! — ответил дядя Геннадий.

— А почему он сам не выкопал сокровище?

— В тридцать восьмом году он уже был парализован. Такой человек не может копать, сам понимаешь.

Мой небритый собеседник устало вытянул ноги в старых бесформенных сандалиях. В октябре сандалий не носят, но это дело вкуса. Я незаметно покосился на его глаза. Они вглядывались вдаль, неведомо куда, и излучали особый металлический блеск.

— Александр! — сказал он, не отрывая взгляда от дали. — Ты читал о золотоискателях прежних времен?

— Да.

— Наверняка и фильм какой-нибудь видел?

— Видел. О золотой лихорадке в Америке. Назывался он так: «Большой удар Стенли Уоррена». Хочешь, расскажу?

— В другой раз, — сказал дядя Геннадий, пристально взглянув на меня.

Видимо, он надеялся меня загипнотизировать, но не добился успеха. На меня кто только ни смотрел — и учителя, и родители, и соседи, так что я человек закаленный. Только фокусник не пробовал навязать мне свою волю посредством внушения. Фокусники хитрые и всегда понимают заранее, когда их номер пройдет, а когда — нет.

Дядя Геннадий нагнулся, сорвал пожелтевшую травинку и принялся ее жевать. Когда осталась одна верхушка, он сказал:

— У всех этих тогдашних ротозеев было мозгов не больше, чем золотых монет у тебя в кармане! Представляешь себе, что это значит — долбить галереи в скалах, искать золотоносные жилы? Или промывать целые тонны песка из-за одной крупицы? А я, Александрик, в отличие от искателей самородного золота предпочитаю этот металл, переработанный в виде денег! И притом не одну-две монеты, а целые сундучки! Если бы хоть один из них ты попробовал поднять, у тебя шея захрустела бы!

— А если эта записка у тебя еще с лета, то почему до сих пор твоя шея не захрустела?

Дядя Геннадий быстро вскочил, одним махом нахлобучил кепку, сухо сказал «до свиданья» и пошел к выходу из сквера.

У меня тоже не было причин задерживаться здесь. Дома надо было проверить, написала ли мама мое сочинение по болгарскому. Ждало меня и задание по истории. Поэтому разумнее всего было встать с корявого корня, поправить узел пионерского галстука и…

— Дядя Генна-ди-и-ий!

Оказалось, что он недалеко и тут же подал голос из-за ограды:

— Оставь, оставь при себе. Я-то знаю наизусть…

Голос был дружелюбным. Этот признак доверия мне понравился. Хоть я его и подковырнул, но человек не перестал меня уважать. Может быть, отчасти благодаря дяде Владимиру… Я осмотрелся. В сквере не было никого. Даже продавщицы в ларьке не было. Я развернул письмо умершего и снова прочитал:

Глава V. По всему городу разговоры

Я полагал, что интерес к трио «Тринидад» с течением времени уменьшится. Подумаешь, скачут на дрессированных лошадях по манежу цирка «Континенталь»! А были же и есть герои намного смелее во всех концах земли, но люди вспоминают о них только по праздникам да по годовщинам! «Любое чудо — на три дня», — сказал бы мой дедушка Санди, если бы узнал о моих переживаниях. Но три дня уже прошли, а дедушкина поговорка не спешила себя оправдать. Каждый вечер десятки девчонок и мальчишек из нашей школы водили своих родителей под брезентовый купол. И каждое утро те же девчонки и мальчишки толпились у дверей нашего класса, чтобы увидеть «негра», «индейца» и «плантатора». Некоторые были так воодушевлены, что смотрели программу дважды — и с мамами, и с тетями. Только мы с Крумом воздержались даже в ответ на предложения мам.

— Как, ты не хочешь пойти со мной в цирк? — спросила меня мама еще во вторник.

— Говорят, ничего интересного, — ответил я.

Она удивилась, но не стала настаивать.

Подобный разговор был и у Крума. Мы оба не хотели, чтобы капельдинер узнал нас, разоблачил и устыдил как: зайцев.

В школе разговоры не утихали. Чтобы быть свободными на переменах, все, за исключением Стефана Второгодника, стали выполнять домашние задания дома. Впрочем, он их не выполнял и на переменах, потому что ему безразлично, будет он учиться в следующем году или не будет.

— Саша, — сказала мне Пенка однажды утром, — я узнала, что цирковые артисты живут в гостинице «Мусала». У них в номерах телефоны! Семья иллюзиониста Дими Доса тоже там. Вместе с попугаем!

Я ответил так, как она заслуживала:

— Попросила бы этого Дими Доса удочерить тебя. Тогда ты станешь артисткой и перещеголяешь своей болтливостью самого мистера Попугайсона!

Вечером в среду меня разозлил дядя Геннадий. Мама послала меня за вермишелью, а он — гоп! — оказался рядом со мной в бакалее:

— Здравствуй, Александрик! Какая неожиданная встреча!

Я начал было сомневаться, так ли уж неожиданны наши с ним встречи, но виду не подал.

— Мне тоже приятно вдруг тебя встретить. Как ты спал после обеда?

Золотоискатель подмигнул мне:

— Из-за того, что по ночам у меня бывает бессонница, после обеда люблю вздремнуть. — И сразу же спросил: — Кажется, в вашем классе учатся артисты цирка, да?

— Трое. Но второго сорта. Учимся вместе до понедельника.

Одна тетка из очереди спросила:

— Это вы говорите о трио «Тринидад»?

— Да, — охотно ответил дядя Геннадий.

Женщина всплеснула руками так, что чуть не стукнула меня своей сумочкой:

— Мои дочери в восторге! Я тоже! Прекрасные наездники! Ни разу не упали!

В разговор вмешались другие покупатели: как это так — юные артисты мне не понравились! Один даже сказал с какой-то смесью сочувствия и упрека в голосе:

— У тебя, малыш, еще усики не пробились, а ты уже так состарился…

— Пачку вермишели, — сказал я продавщице.

— И коробку спичек, — быстро добавил кладоискатель.

Я думал, что, выйдя на улицу, он опять начнет намекать на крепость, на золотые монеты, пересечение диагоналей… Но он оказался утонченнее — не сказал ни слова о кладах. О цирке — тоже. Как будто его и не было. Упомянул только о погоде, о видах на урожай винограда.

— В общем, до свиданья! — сказал он в заключение, оставив меня, наконец, в покое.

Утром я воспользовался большой переменой, чтобы собрать свой верный отряд: Крума, Жору, Бемоля и Валентина.

— Вам ясно, что происходит?

— Нет.

— По всему городу только и разговоров что о братьях Досевых! Мальчишки забросили футбол, девчонки — вышивки. Все думают и говорят только о цирке! Хуже всего положение в нашем классе!

— Что ж тут плохого? — наивно спросил Жора.

— Мы теряем авторитет. Разве кто-нибудь спрашивает у тебя, когда ты будешь участвовать в концерте? Кто-нибудь восхищается моим прыжком в высоту? Или спокойствием Крума? А о Валентине и говорить не приходится?

— Это почему же? — обиделся наш председатель.

— Потому что уже несколько дней ты председатель отряда только на словах. Каждый делает, что ему заблагорассудится!

— Завтра же соберу класс и прочитаю доклад…

— Прочитай-прочитай! Как раз дашь им возможность поговорить в прениях о трио «Тринидад»!

— Что ты предлагаешь?

— Резко снизить влияние близнецов!

Мы на миг приумолкли: мимо проходили ребята из шестого «А». Выждав паузу с целью конспирации, я дал своим партнерам слово для предложений. Некоторые идеи были высказаны, но все оказались неподходящими: отколотить гостей в темном месте, помазать их учебники клеем, Подложить кнопки на скамьи парт.

— Один как раз рядом со мной! — обрадовался Жора Бемоль.

Я был решительно против:

— Какой смысл делать из них мучеников? Это еще больше возвысит их в глазах одноклассников! Девчонки будут им сочувствовать, мальчишки — бросаться на помощь… Остается одно: переплюнуть их в цирковом искусстве!

— Боюсь, это будет для нас невозможно… — почесал затылок рассудительный Крум.

Я ответил, что это вряд ли так уж трудно. Нужно только, чтобы каждый выбрал себе номер и как можно скорее приступил к тренировкам. Когда же пионеры увидят наши достижения, они сразу отвернутся от злополучного трио.

Заговорил Жора:

— Вчера к нам домой залетела ворона. Очень кроткая и умная. Научу ее говорить не хуже циркового попугая.

— Хорошо, — одобрил я его, — я тебе помогу.

Валентин и Крум с завистью посмотрели на Жору. Им пока ничего не приходило в голову насчет собственных номеров. Я успокоил их, пообещав, что номера придумаю сам. Мы договорились: в два часа встречаемся у Жоры без Валентина, так как у него урок по французскому, а в половине пятого — у меня без Жоры, который продолжит дрессировку вороны самостоятельно.

Зазвенел звонок. Конец большой перемены увенчался договором.

Глава VI. Сеньорита Воронита

Жора Бемоль живет за городским садом. Там много деревьев и разных птиц. Когда Жора играет на скрипке, окно его комнаты открыто. Его мать надеется, что это поможет соседям на втором этаже поскорее сменить квартиру. Но получилось нечто иное: скрипка привлекла любопытную ворону. Жора отнесся к ней радушно, и число квартиросъемщиков не уменьшилось, а увеличилось еще на одну жилицу.

Удобнее всего было начать дрессировку сразу после обеда, когда взрослые еще на работе и не могут помешать нам излишними наставлениями.

— И мы кое-что в зоологии понимаем, — сказал Крум когда мы пересекали главную аллею парка.

— А также и в хорошем воспитании, — добавил я. — Знаем, как обращаться с пернатыми учениками.

Увидев нас, Жора торжественно открыл дверь. Комната, в которую он ввел нас, была недавно окрашена светло зеленой краской. Мебель и оконные рамы были цвета слоновой кости, а на кровати нежно желтело новенькое покрывало. Вообще вся обстановка располагала к приятной творческой работе.

— Где же ворона? — деловито спросил Крум.

— Га! — ответила она ему лично и вышла из-за коробки на шифоньере.

Черная, блестящая, с круглыми глазами и полуоткрытым серым клювом, она плавно помахивала серым крылом, наверное, в знак приветствия. Такая смирная городская птица, от природы воспитанная и интеллигентная, — прямо сокровище!

— Спустись, дорогая! — ласково пригласил ее Жора.

Она спустилась медленно, словно на парашюте, и села на туалетный столик. Пальцы ее ног, заканчивающиеся длинными, хорошо ухоженными когтями, застучали по полировке. Пух на ее груди начал пульсировать от благородного артистического напряжения.

— Как зовут эту прелесть?

— Не знаю, — ответил Жора, довольный тем, что она мне понравилась. — Она пришла ко мне без своего свидетельства о вылуплении.

— Тогда, может быть, сначала дадим ей имя сами?

— Я согласен. Циркачи редко называют себя своими настоящими именами.

Крум предложил назвать ее сеньоритой Воронитой. Жора сразу же согласился. Артистка тоже приняла предложение без возражений. Только я колебался две-три секунды: «А что, если танцовщица Хуанита подумает, будто этим именем мы намекаем на нее? А что, если это для не прозвучит издевательски?» Но я решил не защищать неприятельскую сестру и потому улыбнулся благосклонно:

— Хорошо, но не придать ли ей более привлекательный вид перед тем, как начнем обучение? Жора, акварель есть?

— Есть.

Он принес целую коробку, три кисти и стакан воды. Каждый из нас умел пользоваться такими принадлежностями еще с начальной школы.

Черная сеньорита клюнула зеленую краску. Поняв, что это не еда, она разочарованно выплюнула все еще сухой кусочек и доверчиво предоставила себя рукам оформителей. Прежде всего на ее груди появились два красивых ряда золотых монист. Потом — широкая белая блузка с разнообразной пестрой вышивкой. Красной краски было мало — мы заменили ее оранжевой. Впрочем, и Воронита тоже продемонстрировала хороший вкус: она несколько раз клювом поправила Жорины каракули.

— Какая же ты капризная! — недовольно пробурчал он и стал красить хвост голубым и желтым. — Хоть бы сюда твой клюв не дотянулся!

Через несколько минут птица стала неузнаваемой, Краски из коробки пошли в ход в самых дерзких сочетаниях. Только черная краска осталась нетронутой, потому что была не нужна.

Если бы ворону могли увидеть обе учительницы-практикантки по рисованию, они лопнули бы от зависти.

— Кончили! — сказал Крум, отдуваясь, и вытер пальцы о рубашку. — Разве есть где-нибудь на земном шаре ворона красивее этой?

Сеньорита была такого же мнения. Застыв перед зеркалом с мечтательными глазами и открытым клювом, она не могла нарадоваться своей новой внешностью. Если бы она умела говорить, она похвалила бы нас: «Отлично, пионеры! Очень вам благодарна!» Но, не будучи еще обучена, ворона только кивала головой и делала реверансы.

— Мы ее расположили к себе, — улыбнулся Жора. — Теперь давайте приступим ко второму пункту. Кто начнет?

Крум сказал, что лучше начать мне, потому что я видел, как работают с попугаем в цирке. Его выбор был травильным, поэтому я не возразил и обратился непосредственно к разукрашенной ученице:

— Когда бы вы желали поговорить со мной, сеньорита Воронита?

Она взглянула на мое отражение в зеркале и, не поворачиваясь, ответила:

— Га-а!

Жора засиял от гордости и удовольствия:

— Слыхали? Она сказала «сейчас»![1].

— Не говорила она «сейчас». Она сказала «га»!

— Может быть, она говорит с сокращениями?

— Я не признаю никаких сокращений. Говорить надо ясно и полно. Что она, грудной ребенок, что ли?

— Ну попробуй опять! Да так, чтобы она повторила какое-то слово, а не придумывала его.

Я согласился. Может быть, Жора был прав. Иногда стоит прислушиваться к менее опытным, потому что они более внимательны.

— Эй ты! — сказал я птице уже не так любезно, как вначале. — Будешь собой любоваться после урока. А сейчас посмотри мне в глаза и повтори за мной медленно и ясно: «Добрый день»!

Не смутившись от моей строгости, ворона сказала:

— Га!

Крум вынул из кармана пиджака полбулочки.

— Устал, — объяснил он, — надо немного подкрепиться.

Я задержался взглядом на булочке, и тут меня осенила новая полезная идея:

— Накормить нашу ученицу! Забыли пословицу: «Голодная медведица не пляшет»? Так вот и наша голодная ворона не говорит по-болгарски!

Крум заколебался. Он знал, что я очень строг, но все же надеялся увильнуть.

— Давай-давай! — протянул руку Жора. — Искусство требует жертв. А мне-то каково каждый день жертвовать по целому часу на нотные тетрадки!

Крум печально склонил голову. Голос его звучал, как из-под подушки:

— Ничего не поделаешь… Я согласен…

Сначала сеньорита подумала, что мы шутим. Только для пробы она клюнула красновато-коричневую коробочку. Потом осмелела, дала нам знак положить булочку на стол и приступила. Видимо, она давно не ела, а может быть, у нее вообще был хороший аппетит. Особенно ей понравилась начинка: повидло с молотыми орехами. Ее действия не имели ничего общего с глаголом «проворонить». Чтобы легче проглатывать, она время от времени опускала клюв поглубже в стакан с крашеной водой и быстро поднимала голову, словно собиралась плюнуть в потолок.

Когда с завтраком было покончено, Крум поднял, наконец, голову и обратился к нам:

— Кажется, теперь моя очередь поговорить с Воронитой?

Мы ему разрешили. Своим самопожертвованием он этого заслуживал.

— Дорогая моя, — начал мой толстый друг, посматривая на остатки булочки, — после того как ты обрекла меня на голодание, не соблаговолишь ли в мою честь произнести «добрый день»?

Она молчала. Колебалась. Крум изъявил свое желание еще более нежно и пылко. Но и на этот раз не последовало никакого ответа. Только после третьего приглашения ворона не выдержала — вытянула шею и сказала:

— Га-а-а!

— Может быть, она не умеет говорить «р» и поэтому смущается? — высказал предположение Жора, но, очевидно, сам не поверил себе.

Мы подбирали слова, в которых этот звук не встречается: «легкая атлетика», «си-бемоль», «салат со шпинатом». Результат был тот же.

— Эй ты, ворона! — крикнул я раздосадованно. — Тебе не стыдно? Не совестно? Какой-то попугай только что приехал из Америки — и уже говорит по-болгарски, а ты, местная жительница, все гакаешь и прикидываешься балдой!

У меня появилось желание стукнуть ее коробкой красок, но вдруг возникла отличная идея:

— Жора!

— Да, шеф?

— Может быть, твоя подруга привыкла переваривать пищу под музыку, а уж потом ей захочется поболтать?

— Вряд ли, — промямлил Жора.

— Ты пробовал?

— Нет. Я обычно играю на скрипке до приема пищи.

— Значит, надо проверить! Неси свой инструмент!

Бемоль неохотно поплелся в другую комнату, а я прошептал Круму:

— Смотри, что сейчас будет!

Сначала прозвучало что-то классическое из Иоганна Себастьяна Баха. Так было написано на обложке нотного альбома. Смычок сильно давил на струны, и они мяукали, как кошки. Крум воткнул в каждое ухо по мизинцу и загляделся на городской сад. Там спокойно гуляли люди. Должно быть, звуки скрипки не доносились до тенистой аллеи или грохочущий посреди улицы грузовик заглушал их начисто. Лично я слушал Жорино исполнение вторично, поэтому у меня была некоторая закалка. Ворона тоже спокойно выдерживала это испытание. Более того, от этой музыки ей захотелось спать.

— Хватит! — сказал я скрипачу. — Попробуй что-нибудь современное!

— Что, например? — спросил он, опуская смычок.

— Что-нибудь джазовое.

— А, не хочу!

— Не хочешь или не можешь?

Он признался:

— Могу, но мама не разрешает.

Я положил руку ему на плечо:

— Сейчас твоей мамы здесь нет. А настоящие виртуозы могут исполнять все. Ты виртуоз?

— Нет.

— Если меня послушаешься, то будешь.

Жора выставил смычок, как шпагу, крутнул им несколько раз и объявил:

— Шейк из репертуара французского ансамбля «Бабочки»!

И чудо совершилось: еще при первых звуках ворон открыла глаза, мотнула головой, бросилась на желтое покрывало и затанцевала. Пока собственник-дрессировщик пришел в себя, там появились десятки зеленых отпечатке пальцев. Точь-в-точь, как травка!

— Ой-ой! — воскликнул Жора и дал печальный заключительный аккорд.

— Га! — недовольно ответила пестрая танцовщица топнула ногой и оставила на покрывале еще охапку травы.

И, словно недовольная тем, что музыки уже не был слышно, она раскрыла крылья и сердито полетела по комнате.

— Вон! — встревоженно взревел скрипач. — Марш сад, к своим родичам!

Крум и я бросились помогать хозяину, но по стенка зацвели семь-восемь новых букетов, один другого пестре и размазаннее.

— Га-а-а! Га-а-а! — кричала ворона. Она сама себе подпевала. Сама отбивала такт. Сама разукрашивала мебель, у которой уже далеко не везде был цвет слоновой кости. Пока мы ее выгнали, комната стала похожа на картинную галерею.

И как раз тогда…

Глава VII. Телефоны звонят

Как раз тогда дверь отворилась и вошла мать Бемоля.

— Кто это наделал?! — спросила она после того, как ее взгляд окинул и оценил весь дрессировочный зал.

— Одна ворона, — ответил я, и это была сущая правда.

— Моя ворона, — дополнил Жора. — Мы хотели превратить ее в попугая.

— И кто же подал такую идею?

Я признался бы сразу, потому что чужим детям дают в таких случаях взбучку поменьше, но бывший владелец сеньориты Ворониты меня опередил:

— Я, мама. И больше не буду. Теперь буду заниматься только скрипкой и школьными уроками!

Женщина скорбно уронила руки, села на краешек кровати так осторожно, чтобы не перепечатать на свое платье какую-нибудь травинку, и обратилась ко мне:

— Сашко, Сашко, ты же ему друг, почему ты не удерживаешь его от таких поступков?

И снова, только я хотел было признаться, Жора лишил меня слова.

— Я вас провожу, — сказал он быстро. — Мама что-то неважно себя чувствует.

Когда мы вышли, он только сказал мне:

— Наивный! Тебе, небось, кажется, что так наказание было бы меньше? Или тебе захотелось, чтобы нам запретила дружить?

Потом он подтолкнул нас к противоположному тротуару и медленно поплелся домой. Из горсада доносился смех. А поскольку смех — это здоровье, мы с Крумом тотчас отправились туда.

Десятки людей глазели на ветви орехового дерева, тыкали туда пальцами (мама мне так не разрешает, потому что это неприлично) и кричали:

— Ну и птичка! Красавица да и только!

— Боже мой, что за расцветка!

— И не гордячка: пристала к воронам, а они, мещанки этакие, не принимают ее в свою стаю…

Один старичок, с усами и в макинтоше, тщательно вытер очки, надел их опять на нос и сказал:

— Такого экземпляра я не встречал еще ни в одной энциклопедии! Возможно, это какая-то редкая разновидность ары или какаду?

Из кроссвордов я знал, что ара и какаду — виды попугаев. Поэтому, несмотря на пережитую неудачу, мне стало приятно от высокой оценки нашего художественного мастерства. Я еще долго, наверное, наслаждался бы удивленными лицами и возгласами, если бы у Крума не развязался язык.

— Это самая обыкновенная здешняя ворона, — сказал он и гордо пригладил свои торчащие вихры. — Мы ее покрасили полчаса назад во-он в том доме!

— Мальчуган того, не в себе, — сочувственно сказала дама в розовых брюках. — Он бредит!

— Я в себе! — вступился за свое достоинство мой друг. — А ворона, как бы ни меняла внешний вид, останется вороной.

Люди засмеялись. Многие не знали причины, но растягивали рты до ушей. Ну и что же, смех — это здоровье. Когда мы дошли до конца сада и нужно было расставаться, я сказал:

— Жду тебя дома в полпятого.

— Ничего себе, — сказал он, — а зачем? Утром ты тоже ничего не объяснил…

— Секрет!

— Может, на сегодня хватит… гм… упражняться?

— Не хватит. И Валентина приведи.

— Пусть он лучше свои доклады сочиняет.

— Ничего подобного! Если его не привлечь к каком-нибудь из наших дел, он обязательно попытается его расстроить. — Как говорит пословица, свяжи попа, чтоб деревня мирно жила!

Крум пошел, но уже на втором шагу обернулся:

— Прямо к тебе приходить?

— Прямо ко мне. Но не звоните. Поднимайтесь тихо по лестнице, проходите мимо нашей двери на мансарду и там ждите меня.

Крум пожал плечами и больше не оборачивался.

С реки потянуло слабеньким осенним ветерком. Кое-кто еще не думал о приближении зимы, другие готовились к ней заранее. На углу перед мясной лавкой был выгружен уголь. Видимо, дожидался лопат. Я подумал: «Хорошо, что у нас дизельная отопительная система», — и собрался было толкнуть ногой крупный черный кусок, чтобы проверить, как далеко он покатится. Но… моя нога повисла в воздухе: я увидел трех своих конкурентов из «Тринидада»! Они шли по противоположному тротуару и оживленно разговаривали.

С ними шла Калинка. Грациозная, как маленькая верна, она переходила то вправо, то влево от трио и объясняла, объясняла, объясняла… До моего чуткого слуха донеслось:

— Теперь мы посетим окружной исторический музей, потом посмотрим сквер с мавзолеем…

«Ого! — сказал я сам себе, потому что больше сказать было некому. — Вместо того чтобы учить уроки, она прогуливается с мальчишками по городу!» И спрятался за ближайшей телефонной будкой. Из двери соседнего дома вышли две тетки с ведрами и лопатами. Они принялись за уголь, но так неторопливо, что это могло продолжаться до вечера. И тут мне пришло в голову: а не позвонить ли Хуаните? Если Калинка может уделять столько внимания братьям, то почему бы мне не обменяться парой слов с их симпатичной сестрой? Может быть, она тоже любительница парков, музеев и скверов? Может быть, она не прочь походить по городу с таким гидом, как я?

С этими мыслями я вошел в будку и посильнее хлопнул дверью, чтобы никто из прохожих не сомневался в том, что этот телефон уже занят. А тетки громыхнули ведрами и понесли их к своей двери. Я опустил в щелку две стотинки, снял трубку и набрал номер гостиницы «Мусала». Он тыл мне знаком, потому что летом в этой гостинице жили пионеры-спортсмены из Софии, с которыми мы иногда болтали о том о сем.

— Алло? — послышался хриплый старческий голос.

— Это гостиница «Мусала»?

— Ошибаетесь, барышня, это частный дом.

Мало того, что автомат слопал мои две стотинки, так меня же еще ни за что ни про что обозвали барышней! Но я настойчив, так просто не сдаюсь. И опять я вложил в аппарат часть своего капитала, и опять закрутил шайбу.

— Кто звонит? — спросил все тот же голос и закашлял.

Я почтительно выждал, пока он там управится, и тоже задал вопрос:

— Если я набираю 28–36, то почему трубку поднимаете именно вы?

— Потому, что вы набираете не 28–36, а 28–35! Сосредоточьтесь, девушка, и не поднимайте меня больше с постели, у меня ишиас…

После непродолжительного раздумья все-таки я догадался, что автомат набирает одной единицей меньше. Я энергично набрал 28–37, и с другого конца провод: ответили:

— Гостиница «Мусала». Что вам угодно?

— Соедините меня, пожалуйста, с номером Димитра Досева.

— С кем, с кем?

— Ну, Дими Дос, иллюзионист из цирка…

Мне повезло. Хоть и приглушенная посторонним гудением, связь все же установилась:

— Алё?

— Это товарищ Дими Дос?

— Именнё он.

— Можно поговорить с кем-нибудь из трио «Тринидад»?

Я нарочно спросил так. Не мог же я сказать, отличается ли этот отец таким же демократизмом, как мой. Ответ гласил:

— Невозмёжнё. Мяльчики на прогюлке.

— А их сестренка?

Одна, две, три секунды. Потом:

— Она на балконе. Я позову ее с удовёльствием.

Ведра на улице снова загремели, гудение в трубке смеялось с каким-то торопливым шелестом. Наверное, Хуанита в гостинице носила свою тяжелую испанскую юбку.

— Добрый день! — сказал я быстро, чтобы не давать времени на раздумье. — Вам звонит один ваш… э-э… поклонник. Когда, о прекрасная сеньорита, вы смогли бы уделить мне частицу своего времени?

Я ожидал, что она ответит резко, ведь хорошо воспитанные барышни не разговаривают просто так с незнакомыми мужчинами. Но у нее было явно европейское воспитанием, потому что она не только не оборвала меня, но и ответила:

— Сейчас.

Ах, этот злополучный телефон! Эти злосчастные ведра! Из-за них голос казался глухим и хриплым. А может быть, это было вызвано ее волнением?

— Я вас что-то плохо слышу, — сказал я и дунул в трубку, чтобы наладить связь. — Мне кажется, Хуанита, что у вас чуточку сел голос…

Она призналась:

— Меня угостили мороженым.

Мне показалось, что она повеселела. Я решил воспользоваться ее хорошим настроением и открыться:

— Александр Александрович Александров, ученик шестого «В» класса школы «Свет». У нас уже несколько дней учатся ваши братья.

— Великое дело!

Почему такой поворот? Может быть, я в чем-то ошибок? Может быть, там в комнате вошел ее отец? Я сделал глотательное движение и сказал:

— Сеньорита Хуанита, вы меня огорчаете таким внезапным пренебрежением.

— Я очень радуюсь.

Бросив трубку на рычаг, я вылетел из кабины, как ракета, четырьмя скачками перемахнул широкую улицу и пошел домой гордой походкой тореадора, упавшего с коня, но все еще не потерпевшего поражения…

Глава VIII. Из таких артисты не выйдут

Без четверти пять мама взяла в кухне большую нейлоновую сумку:

— Пойду по магазинам.

Я пообещал ей за это время тоже что-нибудь сделать. И не только из уроков. Она удивилась, но была довольна:

— Молодец, вот таким ты мне нравишься! Похвалю тебя отцу.

С этими словами она дооформила помадой свою верхнюю губу, прошла по коридору и бодро захлопнула дверь. Десятью секундами позже я эту дверь открыл. По лестнице, ведущей в мансарду, тихо, как воры, спустились Валентин и Крум. Оба мрачные, как осенние тучи. Но свое недовольство они выразили только в гостиной:

— Здорово ты нас подвел! От сидения на корточках у нас занемели ноги!

— И ко всему прочему, за дверью ходил мышонок…

Я их успокоил, заверив, что все эти невзгоды они переносили ради нашего общего успеха. На улице мама могла бы встретить их в любое время, а в мансарде — никогда! Вот уже несколько дней она избегает подниматься туда именно из-за мышей.

— Ладно, Саша, — согласился Крум и сел в кресло. — Здесь, по крайней мере, можно посидеть на мягком…

Валентин последовал его примеру. Лучи послеполуденного солнца осенили его круглую голову.

— Все готовы? — спросил я.

— Нет, — очень искренне ответили оба.

— Почему?

— Ты нам не объяснил, кто кого будет тренировать.

— Ах какой же я раззява!

Я принес из кухни высокую алюминиевую хозяйственную коробку, которую мне удалось еще заранее обернуть желтой фольгой.

— Я буду директором нашего цирка и по совместительству — фокусником. Эта коробка, так сказать, — часть моего реквизита. Дополнительно я достану себе кое-что другое. Кроме того, на манеже я буду появляться во фраке и цилиндре, чтобы отвлекать внимание публики…

— Пока ты отвлекаешь только наше! — насупился Валентин. — Если ты думаешь, что будешь удивлять зрителей всякими фокусами, а мы с Крумом будем только капельдинерами, то мы к соглашению не придем!

— Какой шустрый! — воскликнул я. — Все делается последовательно! Если спешишь, то уходи. А не спешишь — сиди, смотри, слушай, молчи.

Валентин сказал, что ему спешить некуда, все уроки на завтра он уже выучил. Тогда я принял надлежащую позу, осмотрел присутствующих самым внимательным взглядом и начал:

— Дорогие зрители, уважаемые дамы и господа, перед вами — иллюзионист Алекс Ал, который покажет вам свое большое искусство! — Поклон. — Как видите, эта самая обыкновенная металлическая коробка имеет самую обыкновенную металлическую крышку. Поворачиваем крышку налево… пардон, налево нельзя, поэтому поворачиваем ее направо. Коробка открывается. Всем вам сразу видно, что она пустая. Уважаемый сударь, вы можете проверить рукой, разумеется, если она достаточно чиста… А теперь мы берем из этого шкафа единственный оставшийся там персик, аккуратно кладем его в коробку, добавляем немного сахару, воды из кувшина и снова поворачиваем крышку направо… пардон, налево…

Валентин помалкивал, опасаясь, как бы я его не отослал преждевременно домой. Крум позевывал, но я продолжал, не отвлекаясь.

— Из-за временного отсутствия магической палки мы постукиваем слегка по коробке этим магическим крючком для вязания кофточек. Произносим свое заклинание мысленно, чтобы никто не узнал нашу таинственную формулу. — Краткая пауза, сопровождаемая покачиванием головы. — Наконец мы открываем коробку и наливаем из нее в эти прозрачные стаканы прекрасный айвовый компот, — ароматный, сладкий, состоящий из мелких кусочков…

— О! — воскликнул Валентин.

Крум восхищенно прищелкнул языком.

— Я рад, что вы довольны, — улыбнулся я. — Со временем будут подготовлены и другие номера.

Крум и Валентин попросили — если, конечно, я их считаю друзьями — тут же раскрыть им секрет. Я согласился и объяснил, что продолговатая коробка состоит из двух частей, разделенных пластмассовой стенкой. В одну из них я предварительно налил компот, а вода, персик и сахар попали в другую на глазах у публики. Достаточно только перевернуть коробку — и гоп!..

Крум поинтересовался:

— Компот не из персиков, а из айвы — это, наверное, для эффекта?

— А вот и не угадал. Просто айвовый компот сварила мама.

Городские часы пробили пять. Солнце приблизилось к противоположной крыше. Надо было торопиться, иначе первая репетиция остальных артистов нашего цирка могла не состояться.

— Валентин, — сказал я, — ты будешь поднимать тяжести.

Наш отрядный председатель открыл рот от изумления.

— Прошлой весной, — продолжал я спокойно, — дядя Владимир дал мне интересную книжку «Олимпийские игры и древности». В ней рассказывается, между прочим, и об атлете Милоне, который появлялся на стадионе с огромным быком на плечах.

— Ну и трепач! — улыбнулся Крум, но я великодушно простил ему эту несдержанность.

— Милон начал упражняться, когда бык был еще маленьким теленком. Носил его каждый день, а тот ел и поправлялся. В конце концов, атлет потряс публику и был увенчан лавровым олимпийским венком… Но для Валентина я придумал кое-что поинтереснее!

Пока будущий атлет приходил в себя, я принес из кладовки старую водопроводную трубу полутораметровой длины.

— На концах этой штуки мы прикрепим по креслу. Потом отнесем стол в угол и освободим таким образом хорошую площадку для тренировки. От тебя, Валентин, требуется только поднять эту трубу и оба кресла над головой.

Валентин вытер лоб краем скатерти и выпрямился:

— А не будет ли благоразумнее начать с маленьких стульчиков? Когда привыкну, перейду на кухонные табуретки, а потом смогу приняться и за эти ужасные кресла. Пусть будет так, а, Сашенька?

— У нас нет времени! К тому же упражнение с креслами — это всего лишь начальный этап. Каждый день мы будем добавлять к ним все новые тяжести. Кончится тем, что мы разместим в креслах по балерине. Они будут танцевать, ну, например, танго «Компарсита», а ты позаботишься еще и о том, чтобы они не упали.

Валентин смотрел на меня с отвисшей нижней челюстью.

— А теперь я отведу Крума на кухню. Там я ему объясню, что он должен делать, чтобы стать жонглером.

— Буду работать с тарелками? — деловито спросил мой друг, следуя за мной.

— Никаких тарелок! — отрезал я. — У нас нет фабрики для производства фарфора!

На кухне, обращенной окном к северу, начало темнеть. Я включил свет и показал на раковину:

— Крум, ты можешь выпить литр воды?

— А это необходимо для номера?

— Необходимо.

Крум нагнулся, чтобы не задеть лбом подставку под зеркалом, открутил кран и начал: один, два, три… двадцать три хороших глотка.

— Больше не можешь?

— Не могу. Очень сожалею, но из меня перельется…

Я вынул из бумажного кулька шесть апельсинов. Кругленьких. Оранжевых. Но только шесть. Они были последними в магазине, откуда папа принес их со строгим запретом: не сметь ни под каким видом трогать, потому что завтра вечером должны были прийти важные гости. Ну и хорошо, я принял все меры предосторожности: Крум для них теперь безопасен. Апельсины могут, разве что, падать, но при этом останутся, конечно, целыми. Я их положу в тот же кулек, и сервировка стола для гостей не пострадает.

Круму я сказал:

— Это твой реквизит. Другого нет, но и этот неплох — сияет даже при слабом кухонном свете, а представляешь, каково будет под куполом цирка?

Крум очень грустно ответил, что представляет.

— Подбрасывай сначала только два апельсина. И не слишком высоко. Так, чтобы легче было ловить. Постепенно увеличивай высоту броска и количество апельсинов. А в дальнейшем мы будем для каждого представления приобретать собственный реквизит и в конце, под аплодисменты раздавать его детям…

Разрешив Круму заниматься самостоятельно, я пошел в гостиную. Валентина я застал сидящим в одном из кресел. Трубу он положил рядом с телевизором. Нелегко было закрепить ее между сиденьями и спинкой каждого кресла, но с помощью Валентина мне удалось и это. Потом я похвалил его, сказав, что он не какой-нибудь там дармоед, оттащил стол подальше и крикнул:

— Але — гоп!..

Маленький болгарский Милон нагнулся, напрягся до покраснения, но поднял трубу только на высоту около десяти сантиметров, достаточную, впрочем, чтобы раскачались оба кресла.

— Не могу! — простонал он.

— Можешь, можешь, только ты еще не уверен в своих силах. Представь себе, что ты на стадионе и тебе нужно нести быка!

Не знаю точно, это ли представил себе Валентин или вдруг увидел себя изгнанным из нашей компании, отправленным играть с девчонками… Во всяком случае, он широко расставил ноги, как настоящий штангист, и в следующее мгновение выпрямил руки над головой:

— Ап!

Но, к сожалению, за этим поистине прекрасным мигом последовал ряд других, уже совсем неприятных моментов: труба закачалась, как перекладина весов, одно из кресел описало большую дугу и уперлось в стол, а другое стремительно полетело в мою сторону и, наверное, придавило бы меня, если бы я вовремя не отскочил. В заключение все живое и неживое — штангист, реквизит и директор, — как на поле брани, распласталось на полу.

В наступившей тишине с нижнего этажа через открытые двери балкона донесся голос нашей соседки Пиронковой:

— Что вы там наверху делаете, а?.. Боже милостивый, мой абажур…

Я исследовал наши потери. Пострадала только одна ножка кресла да еще моя фокусническая коробка, помятая другим креслом. Из нее выглядывал персик, вода же была вся на ковре.

— А представляешь, если бы еще были танцовщицы? — задумчиво спросил Валентин.

Снизу Пиронкова продолжала сердиться и кричать, что добьется, чтобы отец хорошенько мне влепил. Но ей не нужно было так бесноваться — я и без нее здорово влип.

— Крум, видимо, сбежал, — предположил начинающий штангист, — пока мы устраняли следы происшествия.

— Это исключено! — возмутился я. — Он мой самый преданный друг!

— Тогда почему он до сих пор там, а не здесь?

— Может быть, не услышал. Когда Крум на чем-нибудь по-настоящему сосредоточится, он становится глухим. Например, однажды…

— Все-таки давай проверим!

Я выбежал на кухню. То, что предстало перед моими глазами, было более чем печально. Крум охал, прислонившись к шкафчику, а дорожка возле него пламенела от апельсиновой кожуры.

— Я покончил с реквизитом, — признался он, понимая, что глупо обманывать, когда истина очевидна. — Просто мне стало жаль детей, которые надеются, что я стану жонглером, чтобы раздавать им апельсины в цирке.

И он скромно потупил взор.

Глава IX. Преуспеваю только я

Еще до того как вернулась мама, мы привели в порядок всю гостиную, приставили к стене кресло со сломанной ножкой, тщательно собрали и выбросили апельсиновые корки. Крум и Валентин ушли по домам, а я сел у стола с книгой в руках. Какое материнское сердце не дрогнуло бы от такой сцены? А тут как раз и отец вернулся из шахматного клуба победителем:

— Выиграл на тридцать третьем ходу ферзевым гамбитом, а защиту Каро-Кан свел вничью! — похвастал он и дал мне кусок рахат-лукума. — У кандидата в мастера Спиридонова отнялся язык!

И ночь прошла спокойно: мне снился целый ансамбль танцовщиц, трио же «Тринидад» ни разу передо мной даже не мелькнуло.

Утром в школе прежде всех мне встретился Жора Бемоль.

— Э? — спросил я.

— Пережил трудный послеобеденный период, — нахмурился он. — Я лично смыл тряпкой «украшения» со стен и мебели. Я лично выстирал покрывало. Знаешь, как хорошо, что нам не пришло в голову оформлять ворону масляными красками!

Крум тоже пожаловался:

— За ужином я смог съесть только одну порцию перца, фаршированного рисом, и два стакана кислого молока. Все дома забеспокоились. Тетя Ирина даже заставила меня выпить какое-то лекарство для повышения аппетита. Ух, какое оно было горькое!

Первым у нас был урок русского языка. Мы разбирали стихотворение «Октябрь». Выяснилось, что новые наши одноклассники знают эти стихи наизусть.

— Очень хорошо, Илья, Борис и Петр! — сказала учительница Королева.

Остальные мальчики нашего класса завистливо вздохнули, а девочки так обрадовались, точно похвала имела прямое отношение к ним. Дочка и Пенка, самые усердные зубрилы стихотворений в мире, тотчас предложили гостям соревноваться и обмениваться опытом.

На перемене я подошел к Калинке:

— Вроде бы вчера ты ходила с ними на прогулку?

Калинка перебросила косу с одного плеча на другое:

— Если тебе это известно, так зачем спрашиваешь?

— Мне любопытно, как ты их различаешь? Ведь они похожи друг на друга, как две… нет, три капли уксуса!

Она как будто и не почувствовала издевки.

— Сначала в самом деле было трудно. Потом все же я заметила, что у Ильи на носу одна веснушка, а у Бориса их две.

— А у Петра, небось, три?

— Наоборот, ни одной.

— Ага!..

— Теперь мне легко. Я их узнаю и по голосам, и по движениям. Илья, к примеру…

В это время близнецы нахально подошли к нам. Они поздоровались, но я только холодно кивнул, как при встрече дипломатов недружественных стран.

— Может, пойдем после обеда на стадион? — предложила одна веснушка.

— Там будут волейбольные состязания, — добавили две.

А тринидадец без веснушек попытался сделать мне комплимент:

— Говорят, Саша отличный спортсмен!

Я провел взглядом повыше их светлых голов и сказал, что занят более важными делами. По моему тону и самый законченный дурак понял бы, что компания мне неприятна.

До конца четвертого урока все шло хорошо. Но в начале пятого учитель Ставрев остановился у кафедры, осмотрел нас поверх очков и заворчал:

— Контрольная работа по арифметике! Каждому вырвать из тетради по одному чистому листу!

Нахлынуло оживление. Никто не ожидал такой беды: еще не прошло и месяца с начала занятий, а тут тебе и контрольная!

— Тс-с-с! — предупредил учитель Ставрев и взял мел. — Задача будет только одна, но словесная. Условие буду диктовать медленно, чтобы шумиху потом не поднимали и чтобы матери с жалобами не приходили. Все готовы?

И он стал читать монотонным голосом, выводя в то же время какую-нибудь букву или цифру на классной доске:

— «Из города А в город Б, которые находятся на расстоянии 42 километров друг от друга, выехал велосипедист. Он ехал со средней скоростью — 16,8 километра в час. Через 30 минут в том же направлении выехал мотоциклист. Он ехал со средней скоростью — 28 километров в час. На каком расстоянии от города Б был велосипедист в тот момент, когда мотоциклист доехал до этого города?» Все. Решайте, не разговаривая и не вертя головами. А то я могу и не дожидаясь решения ставить единицы!

Со своей последней парты я видел, как все спины распрямились. Хотя в условии шла речь о мотоциклисте и велосипедисте, задача носила характер совсем не спортивный, а чисто математический. Она мне не понравилась. Но что делать — нужно было думать и рассуждать… «Значит, велосипедист выехал первым. Зачем? Он что, не мог подождать, чтобы не усложнять решение?.. А тот, с мотоциклом, почему ехал со скоростью 28 километров в час, а не 42, так, чтобы скорость была равна расстоянию — тогда бы и вычислить легче было… Почему он не прибавил газу?..»

Только я пришел к выводу, что мой листок так и останется с одним условием задачи, как учитель Ставрев прервал напряженный скрип многочисленных перьев:

— Гости из цирка испытывают затруднения?

Те ответили, что нет.

— Всем хорошо понятно условие?

Те ответили, что да.

Пока учитель Ставрев думал, чем бы нам еще помешать, близнецы двинулись к нему:

— Возьмите, пожалуйста.

— Я тоже решил задачу.

— Она не из самых трудных.

Три счастливчика вышли, сопровождаемые завистливыми взглядами, которые принадлежали четырем пятым класса. Остальная одна пятая уткнулась в свои парты. А я смотрел в потолок. «Ну его, этого мотоциклиста! Он что, бабушку свою вез, что ли, так медленно?..» Я опустил голову и чуть не подпрыгнул: рядом с моим листом лежал еще один, сложенный вчетверо. Я осторожно развернул его и вот что увидел:

Две цифры производили особенно приятное впечатление: единицы имели наверху точечки и потому были похожи на перевернутые восклицательные знаки, а нули были украшены крошечными завитушками.

«Гм, — подумал я, — как не верить после этого в чудеса!» И, пригнувшись, как бы с напряженным выражением лица, я быстро списал решение. После этого я свернул спасительную бумажку восемь раз, положил ее в карман куртки, взял из-под парты свой портфель и направился к кафедре.

— Ты что, отказываешься?

Вместо ответа я подал учителю свой лист с решенной задачей. Он дважды посмотрел на мою работу, тихо шмыгнул носом, чтобы не смутить класс, и так же тихо сказал:

— Поздравляю! Приятного тебе аппетита за обедом!

Итак, он разрешил мне уйти домой.

На школьном дворе маячили близнецы. Они ждали звонка. Я тоже было хотел подождать, чтобы узнать, кто еще правильно решил задачу, но раздумал. Не хотелось мне слушать тринидадские истории. Не хотелось и огорчать союзников, которые увидели бы меня в одном лагере с неприятелем. Лучше уйти через черный ход из школы, прийти пораньше домой и порадовать маму большим успехом.

Дома меня ожидала новая радость: отдыхавший в Варне дядя Владимир приехал полчаса тому назад и решил сразу же навестить нас. Прямо с чемоданами. Его пышные желто-коричневые волосы стали светлее, а лицо потемнело, как у араба. На море человек и осенью может получить шоколадный загар.

— Здравствуй, Саша! — Обнял и поцеловал меня дядя. — Ух, как ты вырос за эти двадцать дней!

После того как я похвастал шестеркой[2] по арифметике, не вдаваясь, конечно, в подробности, мама пригласила нас на кухню. Мы перекусили, потом снова вернулись в гостиную. Дядя Владимир вынул пачку жевательной резинки. Дал мне.

— Ну, как ты? — спросил он. — Что можешь сказать мне с глазу на глаз?

Должен признаться, он приехал как раз вовремя, чтобы я мог уяснить две важные вещи: что собой представляет дядя Геннадий и как овладевать сердцами танцовщиц.

— Геннадий?.. Этот человек работал у нас токарем, — сказал дядя Владимир и сделал шарик из своей жвачки. — Он был человеком порядочным, весельчаком. Только иногда на него нападала лень, впрочем, такое случалось и со мной. А в августе он вдруг ушел с завода. Не хочется ему, видите ли, пачкать руки за какие-то сто шестьдесят левов. Я думаю, он просто «заболел».

— И вовсе он не «заболел». Просто — работает по ночам. Ищет спрятанное сокровище.

Дядя Владимир не удивился:

— До меня тоже дошли такие слухи. На заводе говорят об этом, посмеиваются… Если он и вправду копает, люди правы!

— А может быть, ему удастся найти? Он ищет в надежном месте!

— Откуда тебе это известно?

— Да уж известно… Вот что он нашел в коробке, оставшейся от его дяди Христаки.

Дядя Владимир взял пожелтевший манускрипт, посмотрел равнодушно и вернул мне.

— Это фальшивка. В 1938 году орфография была другая. Тогда были еще две буквы, давно вышедшие из употребления: «юс» и «ять». — Он их написал шариковой ручкой на обратной стороне листка. — Ты сообразительный мальчуган, и этому хитрецу захотелось привлечь тебя как ученика-подсобника, вот он и нацарапал эту записку. Если хочешь развлекаться, то развлекайся, но смотри не пострадай! Просто так, от нечего делать, рыться в памятниках старины запрещается.

— А ты уверен, что в крепости Бейга нет клада?

— Не уверен. Но сам-то я предпочитаю получать деньги у заводского кассира, чем гоняться за ветром в старых крепостях!.. А тебя, кажется, еще что-то интересует?

Я набрался храбрости:

— Если однажды, когда я вырасту большим… встретится мне какая-нибудь, например, танцовщица, которая… например, мне понравится… что мне тогда нужно делать прежде всего?

— Само собой разумеется, пригласить ее на танец!

— А… если я не умею танцевать?

— Научишься.

— Уже теперь?

— Лучше всего теперь. Потом будет поздно.

— А… кто меня научит?

— Ну, это уже не по моей части. Попроси маму, когда у нее будет хорошее настроение.

Дядя Владимир усмехался в усы. Ну и что же! Важно, что он меня приободрил. Я пошел на кухню к маме, помог ей вымыть тарелки и без всяких хитростей спросил:

— У тебя хорошее настроение?

Она ответила без колебаний:

— Конечно же, мой мальчик, ведь сегодня ты получил шестерку!

Я тотчас потребовал, чтобы за эту шестерку она показала мне, как танцуют старое танго. Например, «Компарсита!». Мама не знала, зачем это мне нужно, взглянула на меня как-то особенно и сказала:

— Мастера старого танго — люди пожилые. Например, твоя бабушка. Вот возьми-ка отнеси ей эту корзину яблок, скажи, что твой дядя вернулся с моря, и попроси ее научить тебя этому танцу.

Все было ясно. Меня передавали, как эстафетную палочку. Но я не отчаялся, взял корзину, потому что ее все равно было некому больше относить, сказал дяде Владимиру «до свидания» и пошел к бабушке самой короткой дорогой. Они были довольно тяжелые, эти яблоки, а потому не позволяли мне никаких отклонений от курса.

Дед Санди стучал во дворе молотком — чинил какой-то разбитый сундук. Сидя рядом на стульчике, бабушка Мария вязала шерстяной носок, чтобы ей было теплее зимой. Узнав о главной причине моего посещения, она уронила носок на колени и всплеснула руками:

— Ай-яй, Саша, твоя мать пошутила! Я родом из деревни, из Трепетликово, а там в мое время тангами не занимались. Про такие танцы спроси у деда. Он был городским парнем, ходил в котелке и не пропускал ни одного увеселения в парках, пока не пошел со мной под венец. Хочешь, я тебе покажу фотографию тех времен?

— Нет, бабушка. Я хочу танго.

Дед Санди все время делал вид, что ничего не слышит, но тут выпрямился:

— Только давай-ка пойдем в дом, а то здесь над нами соседи будут потешаться…

Мы вошли в маленькую комнату. Кот предусмотрительно забрался на кровать, чтобы не путаться у нас под ногами. Бабушка тоже пришла вслед за нами — посмотреть, а может быть, и поучиться.

В первую очередь мы прошли теоретическую часть. Мне было объяснено, что в танго шаги более или менее такие же, как в прямом хоро[3], только в обратном направлении. Кроме того, танцующий не должен бить ногами, как лошадь, а должен двигаться легко и плавно, так, чтобы было приятно и ему и даме, которую он придерживает за талию.

— Тебе понятно?

— Понятно.

Мы перешли к практическим занятиям. Это было потруднее, потому что я принялся за это дело впервые, а деду Санди нужно было в одно и то же время напевать мелодию и играть роль дамы, что не очень-то ему удавалось. Но так или иначе, а через полчаса изнурительного труда всего с двумя перерывами я был основательно подготовлен. Моя «дама» вытерла вспотевшие от напряжения очки и отправилась к коту.

— А теперь, — сказала бабушка Мария, снова взявшись за крючки, — дай дедушке полежать, а сам иди учить уроки. Если дядя Владимир еще у вас, скажи ему, чтобы пришел к нам…

Глава X. Диалоги под липами

Возвращаясь от бабушки, я увидел Хуаниту. Она сидела на облупленной скамейке в городском саду и листала какой-то журнал в пестрой обложке. Ее волосы, длинные и блестящие, спускались на плечи, как пелерина. Над скамейкой развесила ветви старая липа. Ее желтые листья были видны издалека. Время от времени какой-нибудь лист плавно снижался к Хуаните, чтобы подсмотреть, что она читает.

Я еще колебался — продолжать ли свой путь или сделать небрежный поворот и пройти через сад, как вдруг услышал за спиной голос:

— Пожалуйте сюда!

На тротуаре сидел по-турецки смуглый мальчик-чистильщик. Он стучал щетками и подмигивал мне. Глаза его блестели, как маслины. На выпуклый лоб свешивалась кудрявая и черная, как смоль, прядь. Я посмотрел в сторону скамейки. Посмотрел и на свои туфли, пыльные, грязные. Проходить через городской сад в таком виде было неприлично.

— У меня только десять стотинок, — схитрил я.

— Я их у тебя заберу, — ухмыльнулся чистильщик.

Через несколько минут я был готов. Но они мне показались часами. Я все время вертелся: не бросить бы свои стотинки на ветер!

Заплатив, как почтенный человек, я поправил свой новый кожаный ремень и решительно пересек улицу прямо напротив липы.

— Ты что, ослеп? — крикнул позади какой-то шофер.

Хуанита сделала вид, что меня не заметила, она продолжала рассматривать картинки в своем журнале. Только когда я вытянулся перед ней во всем своем величии, она медленно подняла голову:

— Мальчик, не заслоняй мне свет.

Ее голос не был таким хриплым, как вчера по телефону. Видимо, она всю ночь пила чай и сырые яйца, чтобы вылечиться после мороженого.

— Разрешите сесть? — спросил я.

Она бросила беглый взгляд на соседнюю пустую скамейку, вздохнула и ответила:

— Если больше негде…

Я, не дожидаясь повторного приглашения, сел слева от нее. Так повелевает этикет. Я не зря хожу в кино и смотрю телевизор — благодаря им человек может научиться хорошим манерам.

— Вы читаете журнал, не так ли?

— Зачем спрашивать?

— Потому что я тоже люблю заниматься сложными вопросами литературы и искусства…

— Тогда должна тебя разочаровать. Я читаю «Науку и технику для молодежи».

Один-ноль в ее пользу! Загляни я через ее плечо, уж заметил бы, что на журнальной странице напечатан чертеж машины, а не выкройка пальто…

— Можно посмотреть поближе?

— Нет! Хватит и того, что я разрешила сесть.

Меня охватила грусть:

— Сударыня, почему вы относитесь ко мне так пренебрежительно? Я же поклонник вашего искусства!

— У меня их тысячи.

— И чемпион по прыжкам в длину.

— О да, я видела тебя на олимпиаде.

— Умею танцевать танго.

— Ах, какое достижение!

Я прибегнул и к последнему, как мне казалось, самому слабому и ненадежному средству:

— С понедельника мы одноклассники с трио «Тринидад». Меня зовут Сашей.

Ее насмешливый тон сразу смягчился:

— А я думала, что ты хулиган…

Она быстро повернулась ко мне, дала журнал и положила руку мне на плечо:

— И тебе тринадцать лет, да?

— Мне уже шестнадцать.

— Ого!

— Несколько раз оставался на второй год и поэтому…

Хуанита вроде бы осталась недовольна, что я уже такой взрослый.

— Жаль, Саша, — сказала она. — Ты выглядишь умнее…

Щербатый лист медленно опустился с ветки липы на мою правую туфлю. Я надеялся, что хотя бы по этой причине моя собеседница посмотрит вниз и увидит, какой я элегантный, но она посмотрела в сторону. Чтобы не потерять инициативу, я сказал:

— Вчера, когда я говорил с вами по телефону…

Хуанита оживилась:

— Со мной?

— Ну да. В три часа десять минут.

— Может, ошибся номером?

— Да, сначала ошибся, а потом уж набрал точно. Трубку поднял ваш отец и сказал: «Алё…»

— Если алё, значит, это был он.

— Еще он сказал, что вы на балконе. И пошел вас позвать….

— И что же было после того, как позвал?

Я начал нервничать, но себя не выдал. Во время футбольных матчей и диалогов с женщинами человек должен владеть собой.

— Тогда вы подошли к телефону, а я спросил, когда бы вы смогли уделить мне частицу своего времени, и вы ответили: «Сейчас», помните?

Хуанита рассмеялась. Так смеются девчонки из нашего класса, когда их что-то очень забавляет.

— Ты со мной не разговаривал, — сказала она. — В это время я была не на балконе, а в номере у гимнастки Моники. Но могу тебе сказать наверняка, что после слова «Сейчас» ты услышал «Меня угостили мороженым», «Великое дело!» и «Я очень радуюсь».

— Откуда вы знаете?

— Ниоткуда. Наш мистер Попугайсон знает только, это и больше ничего. Живой автомат с хохолком!

Мне сразу все стало ясно: попугай фокусника воспользовался тем, что трубка поднята, и выдал весь свой репертуар. Что бы я ему ни говорил, он отвечал бы точно так же. Кажется, ворона Жоры Бемоля попала в менее неловкое положение: когда она не знала, что сказать, то отвечала «га».

— Хорошо, что мы встретились, — промолвила Хуанита, — а то ты подумал бы, что я дурочка. Наверное, разговор был совершенно бессвязным…

— Ну да, — поспешно согласился я.

Мне не хотелось признаваться, до чего связно и убедительно звучал каждый ответ хохлатого абонента. Хуанита была старше меня, ну и что из этого? Как-то дядя Владимир мне рассказал о своей однокласснице. Когда они закончили школу, им было обоим по восемнадцать лет. Сейчас ему сорок пять, а ей всего-навсего тридцать семь. Значит, женщины стареют медленнее. Когда-нибудь я догоню Хуаниту и даже опережу ее. Кроме того, отращу себе усы, как ее отец, и совсем изменюсь.

— Ты знаешь, мне нравится ваш город, — не переставала между тем болтать она. — Мы приезжали сюда раньше, и очень заметно, насколько он похорошел. Улицы заасфальтированы, площадь совершенно изменилась. Тогда, я помню, здесь были ларьки, в которых продавали котлеты и пончики…

Неожиданно к нам подошел высокий старшеклассник. Даже выше меня. Одет он был, как на выпускной вечер — официальный черный костюм, черный галстук, рубашка с манжетами… У него были даже бакенбарды, хотя с сентября до июня отращивать их было запрещено во всех школах нашего города.

— Почему ты опоздал? — обратилась к нему Хуанита. — Я не умерла от скуки только благодаря этому любезному мальчику!

Она была похожа на разъяренную львицу. Мне стало очень приятно. Но тот тип с бакенбардами не испугался, вынул из своего кармана серебряный перстень с круглым красноватым камешком, размером с таблетку хинина, и отдал девушке.

Злость Хуаниты мигом испарилась. Она внимательной осмотрела перстень, потом надела его на правую руку, мило улыбнулась и сказала:

— Хорошенький. Спасибо.

Мне стало очень грустно.

Когда гимназист понял, что на этот раз ему сошло, он оживился:

— Если нигде не будем задерживаться, доберемся до крепости за десять минут.

— Пешком?

— На такси гораздо проще…

Хуанита сердечно со мной распрощалась. Пожелала мне получше заниматься, чтобы в дальнейшем не быть второгодником ни в одном классе. Обещала передать приветы своим братьям, хоть я вовсе не просил ее о такой услуге. Наконец она поблагодарила меня за компанию и пошла со своим спутником, который уже нервно притопывал ногой. А липа надо мной зашумела издевательски, словно она понимала, как ветрены все женщины, за исключением мамы и бабушки.

После ухода этой пары из-за ближайшего куста вынырнул дядя Геннадий. Он был все в той же помятой, расстегнутой и вылезшей из брюк рубашке, только сухощавое лицо еще больше заросло бородой. Его взгляд излучал неведомую решимость:

— Александр, я его нашел!

Мне было не до разговоров, тем более с таким обманщиком, как он. Я откликнулся неохотно:

— Опять какое-нибудь письмо со «старой» орфографией?

— Опять, мой мальчик! — засмеялся он, не уловив иронии. — Только не на бумаге, а на мраморной плите восемнадцатого столетия!

— Уж не носишь ли ты ее с собой?

Дядя Геннадий дрожащими пальцами зажег свою вонючую трубку и начал объяснять с придыханиями:

— Копал я там, где считал нужным… Выбросил массу песка и камней… И тут наткнулся на что-то твердое… Расчистил это место… И что я увидел?.. Плиту, понимаешь, могильную плиту!..

Я не удивился. Кладоискатели, как мне объяснил дядя Владимир, отличаются богатым воображением.

— И знаешь, что написано на этой плите, дорогой мой Александр?

— Не знаю, дорогой мой дядя Геннадий.

— Вот что! — вынул он листок из заднего кармана. — Списал при свече.

Я посмотрел. Буквы были написаны грубо, криво, с дугами и черточками над ними.

— Ничего не понимаю.

— Э-э, твой дядя Геннадий тоже сразу не разобрался, но потом понял, что это написано по-турецки! — похлопал он себя по груди.

— Ну, а потом?

— Потом я пошел к ходже Исмаилу, угостил его сливовицей, и он перевел мне эту надпись!

— Наверное, она означает: «Здесь имеется зарытое золото»?

— А ну-ка будь повежливее! — убрал свой листок дядя Геннадий.

— Так и быть. Но только скажи, что там было написано.

Кладоискатель понизил голос:

— «Если сойдешь вниз, выхода обратно нет».

— Оно… так и есть.

— Хорошо, но кто сделает такую надпись на могиле? Я подумал и решил: это не могила, а что-то совсем другое, только тот, кто положил плиту, очень хотел, чтобы эту штуку считали могилой! Поэтому вчера вечером я пошел при луне в крепость, засунул кирку сбоку, поднапрягся и…

— Она сдвинулась?

— Нет. Оказалась чересчур тяжелой для одного человека. Да я и не из самых сильных…

Дядя Геннадий попробовал запихнуть рубашку в брюки, чтобы не застудить поясницу, опустил плечи и замолчал. Он ждал, пока я заговорю, но я молчал. А может быть, он, наконец, говорит правду?

— Ну, давай, Александр!

— Что, дядя Геннадий?

— Пойдем со мной к Бейге!

Я в это мгновение подумал, что туда отправилась и Хуанита. Следующий вопрос я уронил автоматически:

— Сейчас?

— Как — сейчас? Хочешь, чтобы нас видело полгорода? Вечером, не раньше восьми!

Я сказал ему откровенно:

— В восемь не могу, у нас будут гости.

Он махнул рукой и стал меня отчитывать:

— Детские штучки! Упустить такой куш из-за куска торта.

Возможно, он был прав. Я спросил осторожно:

— Там… в крепости… перстни есть?

— Какие перстни?

— Ну, золотые, серебряные, с драгоценными каменьями…

— Конечно, есть! Жены пашей носили только перстни с камушками. Даже на ногах!.. Так придешь?

— Не знаю, дядя Геннадий. Не уверен…

— Буду ждать тебя дома до восьми. Если не придешь, найду другого. А ты обещаешь молчать, правда?

— Обещаю.

Глава XI. Роковой вечер

Мама на кухне делала блинчики. Важные гости очень их любят. Дяди Владимира уже не было, он ушел. Маму никто не отвлекал, и работа шла нормально. Из большой тарелки уже улыбалось около двадцати штук.

— Как там бабушка и дедушка? — спросила мама.

— Хорошо, — сказал я. — Благодарили за яблоки. Они их порежут и высушат для компота.

— А ты почему задержался? Неужели до сих пор учился танцевать старое танго?

— На обратном пути я зашел в Дом пионеров. Я забыл тебе сказать, что на сегодня была назначена репетиция.

Мама на секунду отвела взгляд от сковородки:

— Ну давай, Саша, расскажи, наконец, что ты делаешь два раза в неделю в этом таинственном драматическом кружке. Сегодня, например.

— Я был пажем.

— Пажем?!

— Да. Я крутился вокруг молодой красивой дамы с вот такими длинными волосами. По ходу пьесы дама мне очень нравится, но не обращает на меня никакого внимания.

Мама опять сосредоточилась на блинчиках.

— И ты, как твой дед, — надула она губы. — Вообще, все твои родственники по отцовской линии шутники. Только тебе при твоем росте давно уже надо было стать не пажем, а маркизом или графом!

В гостиной зазвенел телефон. Я сразу метнулся туда. Звонил Валентин. В его голосе звучала издевка:

— Ну как, товарищ директор цирка? Кажется, недавно ты сидел с кем-то на одной скамеечке, а?

— Дядя Геннадий — коллега моего дяди Владимира, вот мы и поболтали с ним немного о заводе.

— А с каких пор этот дядя ходит в платьице?

Он, видимо, надеялся, что я оторопею, но глубоко ошибался. Я ответил небрежным тоном:

— Вероятно, ты намекаешь на Хуаниту Досеву?

— Угадал! — засмеялся председатель. — Это была случайная встреча, да?

— Напротив! Я к ней сел с точно определенной целью. Крепости брать лучше всего изнутри!

Поскольку Валентин принадлежит к сословию любопытных, он пожелал, чтобы я ему рассказал все. И я ему рассказал:

— Вчера я убедился, что из тебя, Крума и Жоры артистов не выйдет. Так мы с трио тягаться не сможем. Нам нужен более надежный способ, чтобы их провалить! Как и у всех людей, у них есть недостатки, поэтому я решил сблизиться с их сестрой. Каждая девушка любит болтать, не составляет исключения и данная гражданка. Ее болтовня дает нам возможность разведать слабые места наших противников…

Валентин долго не мог найти подходящие слова, чтобы выразить свое восхищение:

— Саша, ты гениален!.. Когда ты возьмешь эту «крепость» окончательно?

Я ответил шепотом:

— В самом скором времени!

И положил трубку на аппарат, потому что мама позвала меня совершать хорошие поступки.

Задача моя была не из простых: требовалось вытереть хлопчатобумажным полотенцем мокрые бокалы, вынуть из буфета тарелки, расставить их так, как рекомендует статья «Как нужно встретить гостей, на которых мы хотим произвести хорошее впечатление». Из-за встретившихся в ней опечаток я испортил два прибора. Мама сразу же удалила меня с рабочего места:

— Ты очень неуклюж, сынок! Почему бы тебе не попросить, чтобы на некоторое время тебя назначили на роль дворецкого вместо этого несчастного пажа, — так бы ты научился полезному делу за счет драмкружка!

Когда все в столовой было готово, пришел папа в очень хорошем настроении, с новой стеклянной вазой для фруктов. Он сказал:

— Прежде чем решим, будет ли Саша присутствовать на ужине, давайте обновим вазу апельсинами.

После долгих поисков на кухне, в шкафу, под кроватью и во многих других местах, в течение чего мама повредила двухэтажную прическу, а папа сломал ноготь, я был вынужден признаться, что гости обойдутся без апельсинов.

— Это ты их съел? — ощетинился папа.

Я не нашел иного выхода и соврал, что я.

— А когда мы покупаем апельсины специально для тебя, ты к ним не прикасаешься! — удивилась мама.

Я сказал ей, что не нужно так удивляться, потому что между этими двумя видами апельсинов есть большая разница. Тогда папа велел мне ужинать в одиночестве, отложил приговор до следующего дня, потому что сейчас мог бы и отлупить меня, отправил спать и запретил маме поцеловать меня ради «спокойной ночи».

«Хорошо я влип! — думал я, вытянувшись на кровати. — Так рано я и не засну, и не услышу, о чем говорят взрослые».

Со скуки я стал воображать всякие вещи: будто бы это я кладоискатель, а не дядя Геннадий, но я не мотаюсь по развалинам крепости, а нахожу в том месте, где пересекаются диагонали на фотографии, сделанной с вертолета. Потом я выкапываю экскаватором десять сундуков с золотыми украшениями и становлюсь богатым, до того богатым, что для собственного развлечения приобретаю цирк вместе с персоналом. Например, цирк «Континенталь». Чтобы не было душно, сначала цирк будут посещать всего несколько человек: я, Крум, Жора, Валентин и две танцовщицы, причем каждая в десять раз красивее Хуаниты. Пока она будет исполнять свой номер на манеже, танцовщицы будут сидеть по обе стороны от меня в ложе. На каждом пальце у них будет по перстню в тысячу раз дороже перстенька, полученного Хуанитой от своего одноклассника. И поскольку в цирке не будет мамы, я разрешу танцовщицам взять меня под руки. А в это время строгий капельдинер в блестящем светло-зеленом костюме и фуражке адмирала будет стоять у дверей, как статуя. Если шевельнется, я его уволю и на его место поставлю трио «Тринидад». Пусть жокейчики поймут, что я главнее их! А когда меня перестанет интересовать и это, начну приглашать в цирк незнакомых. Но тот, кто захочет пройти без билета, будет пролезать исключительно под брезентом. Для взрослых мы сделаем щель пошире. Гимназистов же будем допускать только в том случае, если они сбреют бакенбарды…

Громкие возгласы, доносившиеся из коридора, нарушили течение моих светлых мыслей.

— Проходите, товарищ Ташков! Я рад вас видеть, товарищ Пенчев!

— Ах, как вам идет эта кофточка, товарищ Ташкова! У вас очаровательная прическа, товарищ Пенчева!

Я расслышал и другие голоса, но не такие мелодичные, потому что люди, поднимаясь на четвертый этаж, как правило, запыхиваются.

Мужские голоса сказали:

— Здравствуйте, милая семья!

Женские добавили:

— Эта кофточка из Парижа.

— Хотите — дам вам адрес моей парикмахерши?

Потом все затихло. Столовая в противоположном конце квартиры, а через три двери слышно плохо. Да и мама отличная хозяйка — она так оборудует стол, что все рты заняты.

Я попробовал уснуть, но не смог и опять начал мечтать. На этот раз я позволил Хуаните сесть рядом со мной в ложе. Дал ей небрежно пригоршню золотых перстней с камнями, как лесные орехи. От радости и признательности она заплакала. Обещала три года не ходить в школу, чтобы окончить ее вместе со мной. На выпускном вечере мы будем танцевать с ней двадцать шесть раз. И все время танго.

Часы пробили полвосьмого: «Данн!».

Мечты мои разлетелись, и я подумал уже совсем трезво: «Если я пойду с дядей Геннадием и помогу ему, то откроются две возможности: либо найти клад, либо не найти его. В первом случае он все же даст мне что-нибудь. Хотя бы на такси. Во втором — я вернусь пешком и с пустыми руками, но беда не велика. Все равно мне не хочется спать…»

Я встал, оделся. В окно заглядывала круглая луна. «Значит, будет нам освещение!» Я легко прошел по коридору. Если бы жил с индейцами, они, наверное, звали бы меня Бесшумный Шаг. Когда я проходил мимо столовой, кто-то крикнул:

— Стой!

Но это относилось не ко мне, потому что тот же голос продолжал:

— Уже сейчас пора мне распустить пояс. Потом будет поздно!

Через пять минут я был на лестнице, а еще через минуту — на тротуаре. Сделав вид, будто меня послали по делам, я обошел мусорные ведра, которые, как нарочно, поставили перед дверьми, чтобы о них спотыкались запоздалые прохожие. Я не пнул ни одно из них. Звон жести мог бы меня выдать. Да и желания не было. Когда человек наметил высокие цели, он мусорных ведер не пинает.

Следуя все время по маленьким улочкам, я без помех вошел во дворик дяди Геннадия. Он встретил меня удивленно:

— Думал, что ты не придешь! Молодец! Молодец!!! Ты не ошибся… — Он посадил меня на лавочку перед дверью и добавил: — Через минуту буду готов!

Потом он ушел и вернулся с контрабасом. Я оторопел:

— На что тебе это?

— Это не контрабас, а только футляр от него. Одолжил у соседа. Туда я запрятал кирку и лопату, чтобы не привлекать к себе внимания…

Хотелось мне сказать ему, что так он привлечет к себе больше внимания, но смолчал, решив, что, если я буду критиковать, он может отослать меня домой.

— А фонарик у тебя есть? — спросил я.

Он напяливал поверх рубашки старую оборванную кофту:

— У меня есть свеча и спички.

Мы пошли, выбирая улицы потемнее, но когда дошли до цирка, пришлось пересекать бульвар.

— Не лови ворон! — дернул меня мнимый контрабасист. — Навстречу идут дети! Если пойдут за нами, всей нашей затее крышка!

Мы обогнули старую площадь и вышли на шоссе, откуда виден большой жилой дом строителей. Они сделали его себе одиннадцатиэтажным с шестью подъездами — от «А» до «Е». Когда он светится почти всеми своими окнами, то похож на кроссворд с несколькими не заполненными клетками. И тут как раз два соседних квадратика засветились. Как будто в кроссворд вписали еще две буквы. Интересно, получит ли наша задача правильное решение?

— Вперед! — скомандовал дядя Геннадий.

Глава XII. Кладоискатели

До крепости Бейга скорее всего дойти через молодую акациевую рощу. Днем тропинка видна очень хорошо. Она петляет между деревьями, и пока вы споете какую-нибудь песенку, будете уже у подножия холма. Остается только обойти его, как делает это река, и вы оказываетесь перед шероховатой, почти разрушенной стеной. Когда я учился в третьего классе, то однажды привел сюда бабушку Марию. Все кончилось тогда благополучно — она дала мне денег на семечки, а дома похвалила:

— У нас уже есть свой экскурсовод!

Но ночью пройти через рощицу не так-то просто. Кусты и нижние ветви мешают быстрому продвижению, а может случиться и так, что обнимешь какую-нибудь колючую акацию.

— Держи! — подал мне футляр дядя Геннадий. — Я тебя поведу.

С каждым нашим шагом луна удалялась назад, а потом и совсем спряталась за холмом. Деревья стали какими-то призрачными. Река зашумела убаюкивающе. Я потерял равновесие, и багаж потащил меня вперед.

— Тс-с-с! — сердито толкнул меня кладоискатель. — Тихо! Слышны голоса…

Мы приблизились на цыпочках. Неясный шепот за кустами превратился в разговор между мужчиной и женщиной. Мужчина твердил вдохновенно, что от блеска ее глаз он растаял как мартовский снег. Женщина не оставалась в долгу — рассказывала с легким смущением, будто бы она окунулась в какую-то приятную неизвестность, откуда ей просто не хочется выходить.

— Эти совсем загородили дорогу! — засопел дядя Геннадий у самого моего уха. — Слева река, справа насыпь..»

Внезапно разговор прервался. Мы услышали оркестр, сопровождаемый звяканьем медного колокольчика. Мы обошли кусты — и что же перед нами открылось? Под кособоким ветвистым деревом блаженно храпел незнакомый старик в полудеревенской, полугородской одежде. В правой руке он держал пустую бутылку. Рядом с его головой работал транзисторный приемник. А к дереву был привязан козел, крупный, бородатый, криворогий, с колокольчиком на шее.

— Тебе все ясно? — спросил дядя Геннадий.

Я ответил, что не все.

— Пастух дед Петко хорошо угостился. Вместо него теперь на посту стоит козел. Охраняет его и слушает радио…

Мы осторожно обошли спящего, хотя не было риска его разбудить даже в том случае, если бы мы маршировали под военный духовой оркестр. Такой бутылки ракии хватило бы на то, чтобы свалить весь наш класс, а дед Петко опорожнил ее один. Рот и нос пастуха издавали звуки, трудно воспринимаемые музыкальным слухом. Уж если на то пошло, я, пожалуй, предпочел бы скрипку Жоры Бемоля.

— Старый козел, — проворчал возмущенный дядя Геннадий.

Козел, разумеется, понял, что относилось это не к нему, и не обиделся.

До развалин крепости мы дошли быстро. В прошлом здесь улицы вели к площади с фонтанами, храмами, памятниками. Теперь, все разрушено. Из всего примечательного осталось только одно: летом в старой Бейге водятся ящерицы, нужные нам для того, чтобы пугать ими девчонок.

Дядя Геннадий привел меня к углублению в том месте, где сходятся две стены, расположенные, по-моему, довольно далеко от возможного пересечения диагоналей, упомянутых в письме покойника.

— Открой футляр.

Я открыл.

— Дай кирку.

Я дал. Старший кладоискатель отодвинул высохшую ветку, лежавшую в углу и присыпанную землей.

— Почисть вот здесь лопатой.

Был выполнен и этот приказ. Я не переутомился, потому что земли было мало, только для маскировки. Скоро я добрался до большой шершавой плиты.

— Хочешь посмотреть надпись? — поинтересовался „дядя Геннадий.

— Хочу!

— К сожалению, это невозможно. Прошлой ночью я так ее изрезал, что ничего не разберешь. Мера предосторожности, Александр!

Дружными усилиями, с напряжением и пыхтением, наконец, мы постепенно открыли ход в какую-то дыру. Дядя Геннадий сунул туда зажженную спичку. Спичка потухла, так и не дав нам увидеть, что там внизу. Потом мы бросили туда один за другим четыре комка земли. Их стук тоже мне ни о чем не сказал; но кладоискатель довольно потер руки:

— Неглубоко и с уклоном. Ниже колодец расширяется, и от него в сторону идет туннель.

Радостное возбуждение охватило и меня. Дядя Геннадий вынул из футляра контрабаса длинную крепкую веревку. Я ему помог ее распутать. Когда все было готово, решили, что первым спущусь я, так как я легче. Одним концом веревки я перепоясался, другой дядя Геннадий привязал к большому камню, отколовшемуся от крепостной стены, схватил середину веревки и сказал:

— Давай!

Я стал медленно спускаться. Наклон был не очень крутой. Трижды я поскользнулся, но руки кладоискателя были сильными, веревку опускали равномерно. Когда я добрался до дна, он крикнул, чтобы я зажег спичку. Но она тотчас погасла.

— Нечего отдуваться, трусишка! Пыхти в сторону! — отчитал меня начальник экспедиции.

Вторую спичку я зажег над головой. На этот раз, хоть всего на секунду, я увидел дно неглубокой ямы: неровное, усыпанное камнями, припудренное пылью. Оно не было шире дыры. И никакого туннеля не было. Только пальцы я обжег:

— Ой!

Третья и четвертая спички ничего не добавили к моим печальным наблюдениям. Я сообщил об этом дяде Геннадию, но он не поверил:

— Слушай, ты врешь, наверное, для того, чтобы все забрать себе!

— Честное пионерское! — крикнул я. — На всякий случай брось мне свечку.

— Ну да, ему еще и свечку! Я что, по-твоему, сам не могу проверить? Если ты меня обманываешь, я там же тебя и отколочу!

Дядя Геннадий начал спускаться. Колодец наполнился пыхтением и шарканьем подошв о землю. «Хорошо бы, если б за ним не последовал камень! — подумал я. — А то он здесь нас обоих расплющит…» Я только тут постиг обидную истину: не ради моей безопасности кладоискатель привязал другой конец веревки к обломку стены, а для того, чтобы в решающий момент спуститься сюда самому…

— Тьфу! — высказался кладоискатель, убедившись, что никакого расширения нет. — Мы попали в самую обыкновенную дыру…

Неожиданно к нам соскользнула веревка… Видимо, она отцепилась от камня. Мы стояли на дне и почти не видели друг друга, а через отверстие нам было видно только десяток мелких звезд.

— Давай позовем на помощь, — предложил я.

— Ну да! — засопел дядя Геннадий. — Кроме пьяного пастуха наверху никого нет.

— Тогда как же?..

— Вылезем сами!

Первым попытался я, но безуспешно — соскользнул вниз, как мешок. Хоть наклон был и невелик, но из этой дыры вряд ли выбрался бы и альпинист: земля, так же как сейчас, крошилась бы непрерывно, некуда было бы вбить крючья и клинья.

— Взбирайся мне на плечи! — приказал дядя Геннадий.

Я взобрался. До отверстия оставалось еще около метра.

— Подпрыгни!

Я подпрыгнул, но, согласно закону земного притяжения, упал на голову начальника экспедиции. Он оттеснил меня в сторону и закурил трубку. Так прошло минут десять. Только один раз дядя Геннадий нарушил молчание. Он признался, что никакого письма от своего дяди Христаки не находил, а ту записку, датированную 1938 годом, сочинил сам, чтобы заполучить меня в сообщники. А на плите в самом деле было написано: «Если сойдешь вниз, обратно выхода нет».

Вдруг в отверстии появилась тень: большая голова с бородой и рогами. Дядя Геннадий подпрыгнул:

— Козел деда Петко! Он отвязался и пришел над нами поиздеваться!

Рогатый молча покачал головой. В довершение всего к нам сверху начала спускаться веревка. Мы не были настолько наивны, чтобы хоть на миг поверить в чудеса. Тем не менее кто-то нам помогал…

Когда конец веревки опустился до наших голов, кладоискатель приказал мне подниматься первым. Подъем был медленным, куртка моя наполнилась землей. Но я не рассчитывал на то, что меня вытянут, а сам напрягал мышцы и поднимался вверх по веревке, сколько мог. Дядя Геннадий нервничал:

— Скорее, ну, скорее! Ползешь, как улитка!

Он опасался, как бы я снова не угодил ему на голову.

Но все обошлось благополучно: хоть меня перестали вытаскивать и я вынужден был действовать самостоятельно, все же через минуту я увидел разрушенный угол крепостной стены, торчащий из нее камень, вокруг которого была крепко намотана новая веревка. С моей помощью на поверхность выбрался и дядя Геннадий.

— Спасибо тебе! — погладил он меня своей мозолистой ладонью.

Из-за единственной уцелевшей башни на нас глядела желтая луна. Я подумал, что луна очень взрослая и ей, наверное, довелось наблюдать за кладоискателями всех времен и народов. Что же касается козла, то ему, естественно, все это было в новинку. Если вначале он дергался от нас в сторону, то теперь стал кротко нас обхаживать и разглядывать то одним, то другим глазом.

— Ну что ты вылупился? — напустился на него дядя Геннадий. — Твой пьяный хозяин лучше нас, что ли?

В этот миг наши взгляды скрестились на маленьком желтом предмете, поблескивавшем рядом с мраморной плитой.

— Алтын[4], — прохрипел дядя Геннадий, но после того как он этот предмет рассмотрел и взвесил на ладони, его воодушевление испарилось. — Обыкновенный жестяной значок! — поморщился он и прицепил его к моему лацкану. — Дарю тебе, Александр, носи на память.

Значок был действительно сделан из самого дешевого металла. Насколько можно было увидеть при слабом лунном освещении, посередине была изображена лошадиная голова, а сбоку — цветок и латинские буквы. Дядя Владимир собирает значки, хранит их в старом портфеле, и этот ему как раз подойдет.

— Ме-е-е! — нарушил, наконец, молчание козел.

Дядя Геннадий спрятал кирку и лопату в футляр контрабаса, сердито пнул ногой плиту и сказал:

— Пошли!

Я двинулся за ним, ведя за веревку козла. Дед Петко продолжал блаженно храпеть под развесистым деревом. Горлышко бутылки упиралось ему в нос. Радиоприемник молчал. Наверное, дед выключил его своим могучим дыханием.

Дядя Геннадий привязал козла к дереву. Со стороны акациевой рощи подул ветерок. Мы пошли большими шагами через пустое серое поле и дошли прямо до дома кладоискателя. Когда мы пришли, городские часы пробили десять. Мы почистили одежду щеткой за ржавой оградой.

— А теперь, — сказал дядя Геннадий с особой теплотой в голосе, — попытайся дойти до дому так, чтобы тебя никто не видел…

Его пожелание исполнилось: на улицах я не встретил никого из знакомых, ключ в замке повернулся без помех, мое столкновение с вешалкой в коридоре осталось незамеченным, потому что в столовой пели гости. Еще несколько шагов до кровати… Я уже мог уснуть. А почему бы не уснуть? Ничего особенного не произошло… Но ступни мои судорожно вздрагивали, пальцы рук сжимались, будто все еще держали веревку. Дышал я прерывисто. И только ближе к полуночи, когда гости ушли и мама тайком от папы пришла меня поцеловать, а я сделал вид, будто мне снятся самые прекрасные сны, — только тогда я в самом деле успокоился…

Глава XIII. Три тайны

Утром, перед тем как мама открыла дверь, чтобы меня разбудить, я окончательно очистил свою куртку от пыли и спрятал в карман значок с лошадью, цветком и латинскими буквами. Таким образом, я замел все следы вчерашнего приключения. Чтобы отвлечь мамино внимание и усыпить ее бдительность, я даже застелил постель так, как нас учили в пионерском лагере.

И мама очень удивилась, когда вошла меня будить.

До середины пути к школе не случилось ничего интересного. Не было видно никого из ребят, поэтому даже поболтать было не с кем. Так я дошел до поворота на улицу Ком. Там у овощного магазина стояла двуколка. Я чуть было не прошел мимо, потому что меня больше интересуют автомобили, но остановился из-за коня, крупного, с блестящей шерсткой.

— Какой ты красавец! — обратился я к нему. — Не уступаешь своим двоюродным братцам из цирка!

Конь покачал головой в знак согласия и вытянул шею, чтобы откусить свисавшую над ним веточку. А я тотчас представил себе, что двуколка — вовсе не двуколка, а боевая колесница и на мне вовсе не кепка, а сияющий бронзовый шлем римского полководца. Чтобы все было похоже на воображаемую картину, я сел в двуколку и взял вожжи.

— Эй, пацан! — крикнул из магазина дяденька в картузе и кожаной куртке, по всей вероятности, хозяин коня. — Сейчас же слезь!

Я с ним согласился, но события развернулись по-другому: конь фыркнул, встряхнул гривой и поскакал по улице. Если бы я не вжался весь в пружинное сиденье, то перекувыркнулся бы назад. Вожжи я, конечно, уронил. Невозможно держать одновременно вожжи и портфель с учебниками и тетрадями.

— Эй, эй! — продолжал кричать дяденька.

Закричали и другие. Конь испугался еще больше: его шея вытянулась, теперь он скакал галопом. Ехавший навстречу мотоциклист благополучно причалил к тротуару. Мои пальцы, сжимавшие металлические поручни сиденья, окостенели. Я попытался крикнуть: «Ой, мама!», но губы мои застыли без малейшего звука. До конца улицы оставалось не более двадцати метров. Там бы мы влились в поток автобусов, грузовиков и легковых машин, мчащихся по бульвару «Мургаш», а на этой магистрали, как известно, имеются светофоры, которых лошади пока не изучили, ну а несоблюдение их сигналов, конечно же, ведет к аварии!..

Как раз в этот момент справа появилась гибкая мальчишеская фигура, которая прыгнула, как пантера, на коня и схватила узду:

— Тпр-р-ру!

Удивленное животное успело сделать еще несколько шагов, поскользнулось на асфальте и застыло как вкопанное. Инерция сбросила меня с сиденья. Черный конский хвост погладил меня по лицу так внушительно, что сразу же вернул к действительности.

— Ты цел? — спросил мой спаситель, повернувшись ко мне лицом.

Это был Илья Досев, близнец с одной веснушкой на носу.

Пока я отвечал, прибежал дяденька в картузе, взлохмаченный, запыхавшийся. Он схватил меня правой ручищей и едва не оторвал мне воротник. На этот раз меня спасло только торжественное обещание, что больше так поступать не буду.

Мы с Ильей пошли в школу. Он объяснил мне, что оказался в этот момент на улице по той причине, что забыл в гостинице ручку и вернулся за ней. Когда мы скрылись от любопытных взглядов, он сказал почти застенчиво:

— Саша, давай не будем никому рассказывать об этой истории.

— Почему?

— Папа не разрешает мне заниматься лошадьми вне цирка. Он очень строгий!

— И мой отец очень строгий, хорошо бы, если б и он ничего не узнал…

— Значит, ты согласен делить со мной маленькую тайну — одну на двоих?

— Согласен.

— И давай будем друзьями!

— Давай!

Мы остановились, чтобы скрепить договор о дружбе крепким мужским рукопожатием. Тогда-то я и увидел, что на лацкане Ильи такой же значок, какой был у меня в кармане: с лошадиной головой, цветком и латинскими буквами.

— Хороший, а? — спросил он, проследив за моим взглядом. — Я получил его по почте из международного клуба жокеев. Братья мои — тоже…

Мы продолжали идти быстро, не останавливаясь даже на перекрестках. И все-таки опоздали. Мы чуть не столкнулись у двери классной комнаты с учителем Ставревым, потому что на первом уроке у нас была геометрия. Он собрался было выругать нас, но Илья выхватил из его рук большой циркуль, а я — треугольник, и бодрым пионерским шагом мы внесли их в класс. Этот наш благородный поступок тронул учителя, и он вторично — после контрольной работы — взглянул на меня с удивлением.

В конце урока, после того как мы вычислили площади и объемы нескольких конусов, а Крум ценой трудового пота на лбу выбил заслуженную тройку, учитель Ставрев сказал:

— Дети, хоть сегодня у нас и нет урока арифметики, я принес ваши контрольные работы. В общем, я доволен. Правильных ответов больше, чем в прошлый раз. В этом заслуга наших гостей из цирка, и, как это ни странно, Александра Александрова плюс Александрова. Саша, не задавайся!.. Я попросил бы Бориса Досева встать — не знаю, где сидит именно он, — и написать решение задачи на доске.

Из-за соседней парты вышел близнец: двумя веснушками и взял мел. Перед моими глазами снова возникли велосипедист и мотоциклист, ехавшие из города А в город Б. Но увидел я кое-что поинтереснее: почерк Бориса. Его единицы с точками вверху напоминали перевернутые восклицательные знаки, а все нули были с аккуратными закорючками. Дрожащими от нетерпения пальцами вынув из кармана куртки сложенный восемь раз листок, я понял, что вчера никакого чуда не произошло, а просто-напросто решение мне подкинул Борис.

Когда он вернулся на свое место, я тихо сказал ему:

— Спасибо тебе…

Он густо покраснел и так же тихо попросил:

— Не выдавай меня! Пусть это останется нашей тайной.

Я согласился. Хорошо, когда у человека много тайн, — тогда и жить становится интереснее. Хорошо, когда появляются новые друзья — члены международного клуба жокеев, такие, как братья Досевы. У Бориса на лацкане был точно такой же значок с лошадью, цветком и латинской надписью.

В перерыве между уроками я побежал к павильону выпить лимонаду. Нужно же было как-то отпраздновать свой успех. На обратном пути я чуть не столкнулся с близнецом Петром — тем самым, у которого на носу ни единой веснушки.

— Здравствуй! — сказал я великодушно. Было бы просто неприлично пройти мимо него молча, когда оба его брата уже были моими людьми, а он только случайно еще не был… И тут я заметил, что Петр, единственный из всех троих, не носит значка с лошадью. Я показал ему на точку, где должен быть значок, и спросил как можно небрежнее:

— Ты, наверное, подарил его своей сестре… и она… соизволила потерять его в крепости Бейга?

Близнец не выдержал моего проницательного взгляда, отвел меня в сторону и тихо сказал:

— Только не вмешивай сюда Хуаниту! Мне совершенно случайно пришло в голову тебя выследить. Если хочешь, расскажу некоторые подробности.

— Хочу.

Петр обрадовался моей готовности выслушать его и начал объяснять, как было дело. Вчера вечером он шел вместе с братьями в гостиницу. Их номер прошел, и в цирке им уже нечего было делать. Издали он увидел, как я сворачиваю в маленькую улочку вместе с каким-то взрослым человеком. Он решил за мной проследить. Илья и Борис были против, говорили, что это нечестно, но он не стал их слушать.

Я подумал: «Так вот, значит, из-за каких детей нам пришлось обходить площадь стороной!»

Дальше Петр мне рассказал, как он чуть было не выдал себя, потому что у него был насморк и ему очень хотелось чихнуть. Заметив, что я, дядя Геннадий, а затем и веревка исчезли в яме, он решил незаметно нам помочь. Для этого он вернулся к пьяному деду Петко, выключил транзистор, снял с шеи козла колокольчик, а самого козла повел с собой за веревку. Оставить животное без привязи он не решился. Подойдя к яме, он опустил туда свободный конец веревки. Бородатый не стал упрямиться — согласился тянуть вместе с Петром. Особенно ответственным был момент моего выхода. Петр хотел непременно спрятаться за развалинами крепостной стены, а козел вряд ли успел бы вы-тянуть меня сам, потому что борода — не всегда верный признак мудрости и сообразительности. Но близнец нашел выход из создавшегося положения — обмотал веревкой выступ крепостной стены.

— Остальное все ясно. Я пришел в гостиницу раньше папы и Хуаниты. Илье и Борису, сказал, что потерял тебя из виду. Мне не хотелось тебя выдавать. А сейчас — тем более…

Я протянул ему значок. Он так обрадовался, что бросился мне на шею.

На следующей перемене Валентин вышел к кафедре, величественно окинул взором всю классную комнату и замахал руками:

— Внимание! Важное сообщение! Сегодня после обеда цирк «Континенталь» дает специальное представление для пионеров города! Билеты — с пятидесятипроцентной скидкой.

Все девочки заявили, что пойдут, если родители не придумают для них какие-нибудь дела дома. Мальчики же молчали, склонив головы, — они не привыкли решать такие вопросы без меня. Я тотчас вмешался:

— Идем все, коллективно! В конце концов, три артиста этого цирка — наши одноклассники!

Предложение было принято с восторгом. Весь класс был доволен, что не только Валентин по своей служебной линии, но и я проявил великодушие к нашим гостям.

— Где собираемся? — спросил Жора Бемоль.

— Перед входом в цирк, — распорядился отрядный председатель.

— Когда?

Валентин посмотрел на свои часы, хотя вполне мог и не смотреть на них:

— В три тридцать!

Крум немедленно вычислил:

— Надо съесть полдник в три часа. Это неплохо…

Покончив со своими обязанностями, отрядный председатель подошел ко мне, по привычке погладил свою бритую голову и сказал одобрительным шепотом:

— Я боялся, что ты будешь в оппозиции, но ты меня поддержал. Молодец, Саша! Знаю, что тебе это далось нелегко, поэтому еще раз — спасибо тебе! Как говорит известная пословица, друг познается в беде!

Незадолго перед звонком на последний урок подошла ко мне и Калинка:

— Ты по дороге в цирк не зайдешь ко мне, чтобы идти вместе?..

Глава XIV. Заключительная

Только я поднял чашку с компотом, чтобы прикончить его побыстрее, как зазвенел телефон в гостиной.

— Возьми трубку! — сказала мама.

Сама она взять не могла, потому что была занята еще больше, чем я, — чистила плитки вокруг раковины зеленоватой губкой.

Врачи не рекомендуют отвлекать людей от еды, но я — воспитанный сын — тотчас пошел в гостиную и схватил трубку:

— Алло?

Это был дядя Владимир. Он звонил с завода. Ему очень хотелось знать, благополучно ли прошли уроки в школе, пойду ли я после обеда на какое-нибудь увеселение и хорош ли у нас дома суп, ибо в заводской столовой суп сегодня идеальный… Я сразу почувствовал, что не только из-за супа он перескакивает, как воробей, с темы на тему. Ответил я коротко и ясно:

— Да.

Дядя Владимир перестал выкручиваться и скоренько перешел непосредственно к цели, чтобы не занимать надолго телефонную линию:

— У меня здесь один твой старый… пардон, твой взрослый приятель. Он хочет с тобой поговорить. Ты тоже хочешь?

Прежде чем я успел ответить, в трубке кто-то кашлянул и смущенно сказал:

— Здравствуй, Александр! Как ты там, мой мальчик, а?

Не буду передавать весь разговор со злополучным кладоискателем. Он словоохотлив, а бумагу надо экономить. Самым важным было то, что он опять поступил на работу. Его приняли не только потому, что он самокритичен, но еще и потому, что как раз в этот день освободилось место токаря. Время от времени в разговор включался и дядя Владимир. Говорил, что дядя Геннадий подстригся, побрился и вырядился, как на свадьбу.

— Железо мне милее золота! — сказал напоследок дядя Геннадий. — Мне кажутся странными чудаки, которые перекатывают камни по полю, вместо того чтобы работать. Мы с тобой, Александр, не из таких, правда же?..

В три часа пятнадцать минут я надел пионерский галстук, причесался, смочив голову маминым одеколоном, а не водой, потому что вода — жидкость без аромата, и пошел прямо к Калинке.

— Как ты точен! — восхитилась она.

Мы пошли рядом. Ее волосы блестели, как сноп лунных лучей. При виде такой красоты умерли бы от зависти все танцовщицы с перстнями и без перстней.

У кассы цирка толпились пионеры и чавдарчата[5] всего города, и все они были без мам и бабушек. Шумнее всех вел себя наш шестой «В». И не без оснований! Ведь только у нас были одноклассники, родившиеся на острове Тринидад, по ту сторону Атлантического океана!

— Пошли! — сказал Валентин, убедившись, что все в сборе. — Время — золото, им нужно дорожить!

Мы послушались.

Уже внутри Крум неожиданно схватил меня за локоть:

— Вон он!

Я посмотрел туда, куда показывал мой друг. Среди моря красных пионерских и голубых чавдарчатских галстуков, как мачта, возвышался капельдинер с безразличным лицом, в светло-зеленом блестящем костюме и адмиральской фуражке. Тот самый, что неделю тому назад нарушил наш покой в ложе. Разумнее всего было бы не попадаться ему на глаза, но он шел прямо на нас. Один… два… три шага! Пути к отступлению не было — посетители навалились со всех сторон. Свободным оставался только манеж. Крум потянул меня туда, но я его остановил. Ведь Калинка вообще ничего не знала, а мы — ее сопровождающие. Да и человек, в фуражке был проворнее нас, через секунду он стоял перед нами и говорил:

— Дети, не волнуйтесь, все сядете!

При этом он учтиво оторвал контрольные корешки билетов, мелко дрожавших в наших руках.

Когда мы заняли места, нас пришли приветствовать наши одноклассники из «Тринидада». Они обменялись несколькими словами с классом, а потом обратились лично ко мне:

— Мы похвалили тебя нашему отцу, — сказал Илья.

— Он не имеет ничего против знакомства с таким талантливым коллегой, — добавил Петр.

А Борис похлопал меня по плечу:

— Он приглашает тебя после представления на обмен опытом!

Весь класс зааплодировал. Из этого я заключил, что мой фокус с «волшебной» коробкой уже приобрел широкую известность. Все, оказывается, гордились моим успехом, с похвалой говорили обо мне родителям. Близнецы даже предположили, что если в конце концов из меня не получится ничего другого, то я стану популярным иллюзионистом.

Раздался звонок. Оркестр заиграл бравурный марш. Трио «Тринидад» с нами попрощалось и пошло готовиться к выступлению.

— Откуда они узнали о коробке? — шепнул я Круму.

Он втянул голову в плечи и с чрезвычайным интересом стал рассматривать пятнышко на своем рукаве.

— Что такое? — полюбопытствовала Калинка.

— Ничего, ничего, — ответил Крум. — Просто разговариваем.

После того как все ложи и скамьи были заняты, звонок прозвенел вторично, и оркестр умолк. На манеж вышел молодой человек в розовом свитере с микрофоном в руке. Его поклон был еще ниже, чем в прошлый раз, потому что теперь он видел перед собой подлинных ценителей циркового искусства. Слова его зазвучали бодро и приветливо:

— Да-а-а! — ответили одновременно две тысячи голосов, особенно звучных после съеденных конфет и пирожков.

Молодой человек продолжал:

Оркестр загремел звонко и весело. Все захлопали в ладоши. И я. И Крум. И Калинка, усевшаяся между нами, как принцесса между генералами. Я дал принцессе и генералу по конфете, и они с благодарностью их съели.

Молодой человек объявил первый номер.

Начиналось лучшее представление из всех, какие мне доводилось когда-либо видеть.