Рукопись Платона

Глава 11

Где-то в четвертом часу пополудни бечева, змеившаяся по полу и уходившая одним концом в непроглядную темень, а другим — в котомку на плече Еремы, вдруг задергалась, заходила из стороны в сторону, как леска с попавшимся на крючок сомом. Ерема поспешно сжал ее в кулаке, пока от бешеных беспорядочных рывков не размотался лежавший в котомке клубок.

— Во, дергает, леший, — сказал он с неодобрением и резко потянул бечеву на себя. Рывки и подергиванья мгновенно прекратились. — И чего дергает? Видать, случилось что-то.

— Ну так сходи к нему и узнай, что там стряслось, — раздраженно отозвался Хрунов, который в это время обследовал подозрительную трещину в стене. Отковырнув при помощи кинжала изрядный кусок штукатурки, он не обнаружил под нею ничего, кроме набивших оскомину кирпичей, откликнувшихся на его стук глухим непроницаемым звуком.

Ерема взял второй фонарь и убежал, тяжело бухая огромными косолапыми ступнями. Проводив его взглядом, Хрунов поднял руку, намереваясь продолжить обстукиванье стен, но тут же бессильно опустил ее. Он был здоров и бодр физически, но его дух уже не первый день пребывал в подавленном состоянии. Бесконечные подземные ходы и коридоры, перепутанные, как бабушкино вязанье, попавшее в лапы игривого котенка, давили на психику, навевая мрачные мысли. Хрунов уже начал подумывать, что вряд ли стоило бежать с каторги, дабы заживо замуровать себя в этих пыльных, воняющих плесенью подземельях. Бывший поручик дошел до того, что стал завидовать Ереме, которого такие мысли не посещали.

Огромная каменная махина древнего кремля была несоизмерима с двумя человечками, которые копошились внутри нее, как два жука в титанической куче навоза, и задача, которая с самого начала не выглядела легкой, теперь стала казаться Хрунову невыполнимой. Добиться успеха в этом непосильном деле можно только благодаря слепому везению, а везение что-то не приходило. Хрунов все чаще задумывался о том, что совершил ошибку, впутавшись в поиски клада, который мог вообще не существовать! Подумаешь, летопись! С тех пор, как была написана летопись, клад могли сто раз найти и присвоить — предки той же княжны Вязмитиновой, к примеру, или кто-то из князей Голицыных, вотчиной которых Смоленск был на протяжении многих веков, или вообще кто угодно. И потом, в летописи не было сказано, что казна Ивана Грозного спрятана именно в Смоленском кремле. Церковники действовали на ощупь, рассылая своих разведчиков во все концы матушки-России.

Хрунов вынул из кармана кожаный портсигар, выбрал из него тонкую сигарку и закурил, задумчиво оглядывая мощные стены в пятнах отвалившейся штукатурки. Да, в старину умели строить, и прятать тоже умели, так что вожделенный клад запросто мог оказаться не где-то впереди, а сзади, в уже обследованных поручиком коридорах, — лежал себе, надежно замурованный в каменной нише, отделенный от коридора такой толщей кирпича и известки, что его невозможно обнаружить никаким выстукиваньем. При таких условиях на поиски можно было потратить месяцы, годы, а то и всю жизнь и умереть от старости в этих пыльных каменных кишках, так ничего и не найдя...

Это была минутная слабость, и Хрунов терпеливо пережидал ее, сидя на корточках и выпуская дым в тускло освещенный фонарем сводчатый потолок. Он знал, что по собственной воле ни за что не откажется от поисков. Знал он и то, что, ввязавшись в это дело, обрек себя на пожизненную муку, избавить от которой его мог только найденный клад. В противном случае он так и умрет, гадая, было в подземелье сокровище или нет.

Поручик успел выкурить сигарку почти до самого конца, прежде чем вернулся Ерема, бегавший узнать, что стряслось у щербатого Ивана. Оказалось, что ничего особенного не стряслось: просто немец, которого с утра что-то не было видно, все-таки пришел и теперь, по словам Ивана, находился где-то под северной башней.

— Опять под северной, — сказал Хрунов, задумчиво глядя мимо Еремы. — Как медом ему там намазано. С чего бы это, а? Может, он что-то знает, чего не знаем мы?

Ерема пожал могучими плечами. Сказать ему было нечего, да Хрунов и не нуждался в его ответе.

— А славно было бы, если бы этот пес-рыцарь действительно что-то знал, — мечтательно продолжал поручик. — Тогда бы он мигом вывел нас на золотишко. Хуже, если он работает, как мы — наугад. Тогда, следя за ним, мы попусту тратим время.

— А чего — время? — отважился вставить Ерема. — Подумаешь, время! Щербатому все одно делать нечего.

— Вот разве что, — согласился Хрунов. — А что второй? Ну, тот, который во дворе копается?

— Нет их сегодня, — доложил Ерема. — И не появлялись. Видать, в другое место перебрались, а то и вовсе бросили это дело.

— Или нашли, что искали, — предположил Хрунов.

— Это вряд ли, — сказал Ерема. — Иван бы заметил.

— Водку пьет твой Иван, — сказал поручик, — в носу ковыряет да галок считает. Узнали, кто он такой, этот ваш барин в стеклышках?

— Кто таков, не знаем, — сказал Ерема, — а живет в доме самого градоначальника.

— Ого! Ты посмотри, Ерема, какое вокруг нас общество: княжна Вязмитинова, градоначальник и вся православная церковь. Не боязно тебе с ними тягаться?

— А я, сколько живу, столько с ними, проклятыми, и тягаюсь, — мрачно сообщил Ерема. — Дело привычное. Да оно и хорошо, что это воронье вокруг вьется. Князья да попы, они за версту поживу чуют. Раз они тут — значит, дело верное.

Хрунов хмыкнул и искоса посмотрел на Ерему, несколько удивленный его неожиданной рассудительностью. В словах одноухого, несомненно, что-то было.

— Правильно мыслишь, борода, — сказал поручик. — Я княжну знаю, у нее на золото и впрямь нюх, как у собаки. Ты еще только думать начинаешь, с какого бы конца к золоту подобраться, а она уж все под себя загребла, по подвалам распихала, замков понавесила и охрану выставила.

— Ишь ты, — уважительно проронил Ерема. — Крута барыня!

— Мы тоже не лыком шиты, — успокоил его Хрунов. — Погоди, брат, ты у меня еще отведаешь французской еды с царских блюд!

— Не знаю я никакой французской еды, кроме кошек да конины, — мрачно заметил Ерема, вызвав у Хрунова взрыв неудержимого хохота.

— А что, — сказал поручик, утирая заслезившиеся от смеха глаза, — чем тебе кошки не угодили? На золотом-то блюде, небось, и кошка за кролика сойдет! Только это, Ерема, не французская еда. Французская еда — это, брат, лягушки да ракушки морские, устрицами называемые.

— Тьфу! — сказал простодушный Ерема, и его передернуло. — Неужто они и впрямь лягушками харчатся? Я думал, это брехня.

— Как Бог свят, правда, — уверил его Хрунов. — И, говорят, вкусно.

— Тьфу, — повторил Ерема. — Экая пакость! Нешто я журавль — лягушек-то глотать?

— Глотают устриц, а лягушек варят и едят. Ну, чего скривился? Раков-то ты ешь и не кривишься! А чем, скажи на милость, лягушка хуже? Татары вот, к примеру, свинину есть не могут, тошнит их от одного ее вида, а ты давеча один цельного поросенка умял и даже не поперхнулся.

— Так татары — они татары и есть, — возразил Ерема. — Одно слово — басурманы.

— Сам ты басурман, — подытожил Хрунов и, растопырив над собою руки, дьяконским басом проревел: — Анафема-а-а!!!

Ерема в ответ только хрюкнул, дернув могучим костистым плечом: поповская анафема была ему как летний дождик — покапало и прошло, обсох и позабыл. Подхватив с пола свою котомку, он молча принялся за дело, то есть вынул из-за пояса нож и начал методично простукивать правую стену коридора.

Хрунов, кряхтя, распрямил затекшие от долгого сидения на корточках ноги и взялся за левую стену. Стук-стук-стук! — выбивал из кирпичей его молоток. Тюк-тюк-тюк! — вторил ему нож в руках Еремы. Хрунов подумал, что они вдвоем напоминают парочку полоумных дятлов, которым втемяшилось искать жучков и личинок не в коре деревьев, как всем нормальным птицам, а среди камня и известки.

Хрунов был разумным, образованным человеком, в меру скептиком и совсем чуточку оптимистом. Ни во что слепо не веря и ничего безоговорочно не отрицая, он тем не менее испытывал перед княжной Вязмитиновой некий полумистический трепет. Ему казалось странным и диким, что изнеженная дворянская девица, коей полагалось падать в обморок при виде паука или мыши, неизменно одерживала над ним верх, нанося чудовищные, сокрушительные поражения. Ее невозможно было перехитрить, но это бы еще полбеды; беда была в том, что и силой взять ее никак не получалось. Казалось, она никогда не делает ошибок, и теперь, ненароком ввязавшись в очередное единоборство с княжной, Хрунов ощущал неуверенность в благополучном исходе этого заочного состязания. Вместе с тем участие княжны Вязмитиновой в поисках казны царя Ивана странным образом подбадривало поручика. Раз уж княжна не побрезгала запачкать свои лилейные ручки об это сомнительное дело, значит, Хрунов стоял на правильном пути.

И, стоило лишь ему об этом подумать, стена отозвалась на удар его молотка гулким, как в бочку, звуком, обозначавшим скрытую за тонкой перегородкой пустоту. Хрунов замер, не веря себе, а потом, боясь спугнуть удачу, принялся осторожно обстукивать стену, обозначая контуры замурованной ниши.

Ниша оказалась велика — пожалуй, в рост человека и шириною с приличную дверь. Окончательно уяснив для себя ее очертания и размеры, Хрунов решил, что это и есть дверь, заложенная кирпичом. А раз имеется дверь, то ведет она, верно, не в нишу величиной с комод, а в комнату, где многое может поместиться...

Он оглянулся через плечо, только теперь вспомнив о Ереме, и увидел, что бородач уже ушел шагов на десять вперед, продолжая с тупым упорством выстукивать стену снизу доверху. Чудак даже не заметил, что его атаман что-то нашел. Очевидно, монотонность поисков подействовала даже на его птичьи мозги и под влиянием собственного размеренного стука Ерема впал в некую разновидность транса.

— Ну ты, дятел, — окликнул его Хрунов, — поди-ка сюда!

Пока Ерема снимал с плеча котомку и поднимал с пола фонарь, поручик поддел острием кинжала пласт отсыревшей штукатурки и без труда отделил его от стены. Штукатурка упала, засыпав носки его сапог известковой крошкой и обнажив неровную поверхность кое-как сложенной кирпичной стенки.

— Гляди-ка, — сказал подошедший Ерема, — кругом кирпичик к кирпичику, а тут тяп-ляп. С чего бы это?

Вместо ответа Хрунов ударил в стену рукояткой кинжала, и та опять отозвалась гулким голосом пустоты.

— Да неужто, ваше благородие? — задыхаясь, едва выговорил Ерема. — Неужто нашли?

— Что-то наверняка нашли, — сказал Хрунов. — Ломай-ка, братец.

Дважды повторять приказание не пришлось. Достав из котомки короткий лом и отобрав у Хрунова молоток, Ерема набросился на перегородку с яростью гунна, разносящего вдребезги мраморный дворец римского патриция. Не прошло и двух минут, как к его ногам упал первый выбитый из стены кирпич. После этого дело пошло легче, и вскоре перегородка рухнула, заставив компаньонов отскочить в сторону. Кирпичи гремящим водопадом хлынули на пол в облаках едкой вековой пыли, и в их беспорядочном стуке разбойникам послышался лязг металла.

— Господи, пресвятая Богородица! — неожиданно вскрикнул Ерема, испуганно шарахаясь еще дальше в сторону. — Свят, свят, свят!

Он перекрестился, неотрывно глядя на что-то лежавшее у самых его ног. Хрунов присмотрелся и увидел облепленный спутанными прядями обесцвеченных волос человеческий череп, таращивший на Ерему черные провалы глазниц и насмешливо скаливший длинные, как у лошади, желтые зубы.

Только теперь поручик заметил в куче кирпича кости и пыльные лохмотья истлевшей материи. За рухнувшей перегородкой открылась неглубокая ниша с вделанными в стену стальными кольцами, с которых, покачиваясь, свисали ржавые цепи. Заглянув в нишу, Ерема опять перекрестился.

— Что ты крестишься, дурак? — сердито спросил Хрунов. — Забыл, что ли, что тебя давно от церкви отлучили? Костей, что ли, не видал?

— Простите, барин, — опуская руку со сложенными щепотью пальцами, обескураженно пробормотал Ерема. — Это я с перепугу. Этакая страсть! Думали, золото, а тут мертвяк!

— Он мертвяк, а ты дурак, — буркнул Хрунов, не без некоторого внутреннего сопротивления входя в нишу. Под его сапогом противно хрустнула выбеленная временем кость. — Лют был царь Иван, и шутки у него были лютые. Ему ничего не стоило к золотишку охранника приставить — такого, чтоб дураки вроде тебя от него сломя голову бежали.

Он принялся тщательно выстукивать нишу, попутно пробуя каждый кирпич — не подастся ли под рукой, приводя в действие потайную пружину? Увы, кроме цепей и рассыпавшегося на куски скелета, в нише ничего не оказалось. Уходя, Ерема мстительно наподдал череп ногой, и тот, ударившись о противоположную стену коридора, с глухим треском разлетелся вдребезги.

В течение следующего часа они обнаружили и вскрыли еще две точно такие же ниши, в каждой из которых было по скелету. Ерема больше не пугался и не поминал имя Господа, а Хрунов и вовсе становился все веселее с каждой страшной находкой.

— Не печалься, борода, — сказал он Ереме, поворачиваясь спиной к последней нише. — Думается мне, что эти покойнички здесь неспроста. Может, это они казну царскую прятали? Сперва они сундуки схоронили, а после их самих замуровали, чтобы помалкивали. А? Значит, злато наше где-то поблизости!

После этого они работали еще часа два, но больше ничего не нашли, кроме источенных червями обломков дубовой бочки, коим на вид было лет сто, а то и все двести, да парочки дохлых кошек, чьи окоченевшие трупики были основательно обглоданы крысами.

— Все, — сказал на исходе второго часа Хрунов, с отвращением отбрасывая молоток. — К чертям свинячьим, надоело! И что за нужда была выстраивать под землею целый город? Айда наверх, борода. Там уже, наверное, темнеет. Как бы немец наш не ушел. Охота мне на него поближе поглядеть. Да и жрать, если честно, до смерти хочется.

Ерема молча сунул за пояс нож, придавил камнем остаток размотанного клубка, чтобы утром без труда вернуться на это же место, и вслед за Хруновым двинулся к выходу.

Снаружи, как и предполагал Хрунов, уже начало темнеть. Не выходя на улицу, компаньоны по замусоренной лестнице поднялись на верхнюю площадку башни, где скучал в одиночестве щербатый Иван, приставленный следить за немцем. Несмотря на безделье и скуку, наблюдатель оказался, как ни странно, трезв, чем весьма порадовал атамана. Хрунов выдал ему пару медяков на водку и отпустил, велев с рассветом снова быть на посту. После этого они с Еремой уселись в глубокой нише окна и перекусили остатками провизии, которые обнаружились в котомке. Уходя, щербатый Иван оставил на полу подзорную трубу, и теперь Хрунов, энергично жуя, время от времени подносил ее к глазу и поглядывал на вход в северную башню, через который попадал его конкурент. Отсюда, сверху, он мог видеть не только соседние башни, но и квадратные ямы, нарытые вдоль стен другим кладоискателем. С точки зрения поручика, это был самый глупый способ искать клад. Хрунов с сомнением покачал головой: неизвестный ему барин в пенсне, конечно, мог быть круглым дураком, но поручик хорошо усвоил преподанный княжной Марией урок и теперь не спешил с подобными выводами.

Пока Хрунов размышлял, жуя черствый хлеб с подсохшим козьим сыром, солнце село, и на улице сделалось темно. Махнув Ереме, атаман разбойничьей шайки быстро спустился вниз и, крадучись, двинулся к северной башне: упускать немца ему не хотелось, а в темноте от подзорной трубы мало проку. Приблизившись к башне, они прилегли за мощным откосом и стали терпеливо ждать, отмахиваясь от вышедших на вечернюю охоту комаров.

Немец появился где-то через час. По истечении этого промежутка времени, показавшегося Хрунову с Еремой неимоверно долгим, в дверном проеме северной башни блеснул осторожный луч света, который тут же погас. Послышался негромкий лязг металла, стук потревоженных камней, и на светлом фоне стены мелькнул темный силуэт.

В это время над гребнем стены взошла луна, осветив заросшее бурьяном, изрытое, заваленное обломками пространство, по которому, быстро удаляясь, двигалась округлая приземистая фигура, накрытая сверху треугольной шляпой. Разбойники двинулись за нею, стараясь держаться в тени и производить как можно меньше шума. Неуклюжий Ерема забыл обо всем остальном и едва не свалился в свежевыкопанную квадратную яму, которую оставили кладоискатели под предводительством неизвестного барина в пенсне. Хрунов успел поймать его за рукав и остановить на краю провала, в темноте казавшегося бездонным.

— Осторожно, дурень, — свистящим шепотом сказал Хрунов и, дернув за рукав, увлек Ерему за собой.

Выбравшись на улицу, где земля была относительно ровной, разбойники получили возможность сократить расстояние между собой и объектом слежки. Тевтон шел, смешно семеня короткими кривоватыми ногами, обутыми в крепкие сапоги, и всю дорогу сыпал отчаянной, хотя и произносимой вполголоса, немецкой бранью. Судя по доносившимся до Хрунова обрывкам фраз и резким движениям пухлых короткопалых рук, коими немец сопровождал свои бранные речи, он был не на шутку чем-то расстроен.

— Не ладится у германца дело, — вполголоса заметил Ерема, без переводчика уловивший смысл произносимых немцем слов.

— Видно, что не ладится, — так же тихо согласился Хрунов. — Поглядим, что дальше будет.

— А чего глядеть, — неожиданно возразил Ерема. — Прирезать его, и вся недолга.

Повернув голову, Хрунов увидел в его хищных глазах знакомый голодный блеск.

— Ты мне это брось, — строго сказал он, кладя руку на прикрытое ветхой тканью рубахи костистое плечо. — Опять за свое? Только пальцем его тронь, увидишь, что я с тобой сделаю.

— А я чего? — моментально переходя на привычный холопский тон, забормотал бородач. — Я ничего, так только... Глядеть мне на него тошно, ваше благородие, вот я и говорю: прирезать бы его, черта, чтоб перед глазами не маячил. А только без вашего барского дозволения я — ни-ни.

— Смотри у меня, — предупредил Хрунов и жестко сдавил Еремино плечо.

Пальцы у него были железные, и бородач невольно охнул от боли. Немец вдруг замер на месте и быстро оглянулся — так быстро, что Хрунов едва успел нырнуть в щель между домами и втащить за собой Ерему. Осторожно выглянув оттуда, он увидел, что тевтон все еще стоит посреди улицы, держа правую руку в кармане сюртука. Там, в кармане, у него наверняка лежало оружие.

— Видишь, — прошипел Хрунов, толкая в бок Ерему, — руку его видишь? То-то, брат. А ты говоришь, прирезать. Станешь его, борова германского, резать, а он мало того, что заорет, так еще и пистолет вынет. Попасть-то, может, и не попадет, однако на выстрел полгорода сбежится.

— Эх, барин, — вздохнул Ерема, потирая ноющее плечо, — нешто мы без понятия?

— Именно, без понятия, — ответил Хрунов. — И за что я тебя, дурака такого, при себе держу?

Немец наконец двинулся дальше, и они пошли за ним, не рискуя приближаться на расстояние слышимости. Хрунов обратил внимание на то, что тевтон так и не вынул руку из кармана. Такое поведение служило лишним подтверждением подозрений поручика: немец был тертый калач, и обходиться с ним следовало с великой осторожностью.

Они проводили тевтона до самого дома княжны Марии и видели, как тот вошел в открытую прислугой дверь.

— Княжны Вязмитиновой дом, — сообщил Ерема, которого никто ни о чем не спрашивал. — И чего было за германцем ходить? Я же говорил, что он у княжны на постое. Эх, дом-то какой богатый! А, ваше благородие?

— Не спеши, борода, — осадил его Хрунов. — Что ты все время торопишься, как голый в баню? На те деньги, что в подземельях кремлевских спрятаны, таких домов знаешь сколько купить можно? То-то, что не знаешь. Добудем золото, а после можно и с княжной поквитаться.

— Я ей ухо отрежу, — мечтательно проговорил бородач.

— Видал, какой грозный! — Хрунов усмехнулся. — Око за око, зуб за зуб — так, что ли? А что в ты стал резать, если бы княжна тебе не ухо отстрелила, а что-нибудь другое — по мужской, к примеру, части?

— Да уж нашел бы, что отрезать, — мрачно заверил его Ерема.

— Не сомневаюсь. — Хрунов почти беззвучно хохотнул. — Валяй, я не возражаю. Только сперва надобно дело сделать, понял?

— А сейчас-то чего делать? — спросил бородач. — Так и будем тут стоять?

— Постоим немного, — сказал Хрунов. — Видишь, свет во втором этаже, тени на шторах шевелятся. Загостился кто-то у ее сиятельства, так надо бы поглядеть кто.

Ерема, хоть и не понимал, какая польза может быть от наблюдения за домом княжны, не стал спорить с атаманом и, вздохнув, привалился могучим плечом к забору.

— Я одного не пойму, ваше благородие, — негромко сказал он. — Ну вот, к примеру, загребем мы кучу денег. Чего делать-то с ними? Обратно в землю закопать, что ли?

— А тебе не надоело от виселицы бегать? — отозвался бывший поручик, и в его голосе прозвучала тщательно скрываемая тоска. — С такими деньгами, Ерема, мы по-королевски заживем — в любом месте заживем, кроме России-матушки. Здесь-то, в какой медвежий угол ни забейся, все едино будешь до смерти от страха трястись. Ты про Новый Свет слыхал? Земли там сколько хочешь, кто первый занял, тот и хозяин. И, главное, воля! Там даже царя нет.

— Так уж и нет? — не поверил Ерема. — Так уж и сколько хочешь земли? Ой, барин, воля ваша, а только про этот Новый Свет вам кто-то, извините, наплел. Не бывает такого, чтобы землю даром брать.

— Так оно и есть, — равнодушно подтвердил Хрунов. — Правда, плыть до нее далече... А, пустое! Не хочешь — не верь. Стану я тебя, лешего, уговаривать!

— Выходит кто-то, — сказал Ерема, напрягаясь и вытягивая шею, чтобы лучше видеть ярко освещенное крыльцо.

Действительно, парадная дверь княжеского дома открылась, и оттуда вышел высокий молодой человек в цивильном платье, державший под мышкой черный шелковый цилиндр. На его переносице поблескивало круглыми стеклышками пенсне, а под нижней губой курчавилась подстриженная на скандинавский манер бородка.

— Батюшки, — шепнул Ерема, — и этот тут! Глядите, ваше благородие, это же он в кремле весь двор ямами изрыл!

— Да понял я, понял, — сквозь зубы процедил Хрунов. — Вот, значит, как обстоят дела!

— Чего это? — тупо спросил Ерема, который, в отличие от своего атамана, не понял, как именно обстоят дела.

— Не зря мы, брат, сюда пришли, — со странной интонацией проговорил Хрунов, неотрывно наблюдая за разворачивавшейся на крыльце сценой. — Я-то думал, что этот тип сам по себе орудует, а он, значит, тоже из рук княжны кормится! Что ж, так оно даже лучше. Путаницы поменьше, порядка побольше... А порядок, Ерема, первое дело.

Между тем вслед за человеком в пенсне на крыльцо вышла княжна. В тихом ночном воздухе их голоса разносились далеко, и притаившиеся за забором разбойники слышали каждое слово.

— Завтра же возобновлю раскопки, — блестя стеклами пенсне, обещал молодой человек. — Теперь, заручившись вашим полным одобрением, я не отступлю ни на шаг, пока не добьюсь желаемого результата.

— Только помните, Алексей Евграфович, что одобрение мое не распространяется на подземелья кремля, — с улыбкой сказала княжна, протягивая ему руку. — Оставьте сие опасное занятие другим, у вас же предостаточно иных дел.

— Непременно, — невпопад ответил молодой человек, целуя ей руку. — Как вы говорите, так я и поступлю. В самом деле, пусть в подвалах роются другие!

При этих словах Ерема и Хрунов понимающе переглянулись. Ошибиться в истолковании этого короткого обмена фразами было, как им казалось, невозможно. Хрунов скрипнул зубами, теребя рукоятку спрятанного под одеждой пистолета.

— Дьявол тебя забери, — прошептал он, адресуясь к княжне. — На что тебе такая прорва денег?

— Вы, барин, сами сказывали, что денег много не бывает, — встрял Ерема — как всегда, без спросу. — Помните, как давеча нам с Иваном объясняли: денег-де бывает или мало, или совсем мало.

— Заткнись, голова еловая, — зашипел на него Хрунов, — не мешай слушать!

— Если не хотите воспользоваться экипажем, я пошлю с вами кого-нибудь из слуг, — говорила в это время княжна. — Помилуйте, нельзя же идти одному, это опасно!

— Ах, оставьте, сударыня, — отвечал Берестов. — Не хватало еще, чтобы во время прогулки у меня над ухом сопел какой-то мужик, от которого, между нами говоря, в случае опасности не будет никакого проку. Поверьте, со мной ничего не случится! Что это вы придумали, будто мне грозит какая-то опасность? Единственная опасность, которая мне действительно угрожает, это неминуемая взбучка, каковую я получу от своего дядюшки по возвращении. Он очень щепетилен в вопросах этикета и будет зол на меня за то, что я так непозволительно у вас засиделся. А то еще, чего доброго, решит, что я действовал в соответствии с его мечтаниями и провел все это время, добиваясь вашей любви. Смешно, не правда ли?

— Право, вам виднее, — ответила княжна. — Мне трудно об этом судить, потому что до сего дня я ни разу не слышала, что ухаживать за мною — смешное занятие. Вот ухажеры частенько бывают смешны, но к делу своему они обыкновенно подходят с полной серьезностью.

Берестов звонко хлопнул себя по лбу.

— Ах, господи, что я такое говорю! — с отчаянием в голосе воскликнул он. — Вот уж, воистину, язык мой — враг мой. Клянусь вам, я совсем не то имел в виду.

— Подозреваю, что вы говорите правду, — со смехом сказала княжна. — Но полно нам с вами болтать. Коли не хотите брать провожатого, так ступайте скорее. А все-таки лучше бы вам поехать в коляске.

— Пустое, сударыня, — отмахнулся Берестов. — Через четверть часа я уже буду стоять в дядюшкиной гостиной и, понурив голову, слушать, как он меня распекает. Пожалуй, мне действительно пора идти, не то он лопнет от гнева. Прощайте, сударыня!

— Покойной ночи, сударь. Если откопаете что-нибудь любопытное, сообщите, пожалуйста, мне.

— Непременно, — пообещал Берестов уже со ступенек. — Сразу же!

С видимым сожалением сбежав с крыльца, он обернулся, но княжны наверху уже не было.

— Удивительная женщина, — пробормотал Берестов. — Ей-богу, так и подмывает послушаться дядюшкиного совета.

С этими словами он двинулся по скудно освещенной улице в сторону дома градоначальника. Хрунов и Ерема, выбравшись из укрытия, последовали за ним. Ерема шел с явной неохотой, не понимая, видимо, причины, из-за которой его заставляли посреди ночи слоняться по городу. Хрунов же, напротив, весь кипел от какого-то нездорового возбуждения, и его бородатый спутник нисколько не удивился, когда атаман, дернув за рукав, увлек его в темный переулок.

Здесь они побежали, прыгая через заборы, будоража собак и взрывая сапогами рыхлую землю огородов. Цепные псы заходились хриплым лаем, послышались недовольные голоса хозяев, которые пытались унять расходившихся собак. Вскоре весь этот гвалт остался позади, и разбойники, срезав изрядный крюк, снова выскочили на застроенную господскими особняками улицу в двух кварталах от дома градоначальника.

Из-за угла появился Берестов, двигавшийся неторопливой походкой человека, у которого хорошо на душе и которому ровным счетом некуда торопиться. Хрунов толкнул Ерему в грудь, и бородач, уже успевший сообразить, что к чему, послушно растворился в тени. Оставшись один, Хрунов одернул полы своей испачканной кирпичной пылью, землей и бог весть какой еще дрянью венгерки, поправил на голове картуз и двинулся навстречу Берестову, на ходу вынимая из кармана портсигар.

— Простите, милостивый государь, — заговорил он, поравнявшись с тем, кто, как ему представлялось, был его конкурентом в погоне за сокровищами Ивана Грозного. — Мне крайне неловко беспокоить вас в столь поздний час, но не найдется ли у вас огоньку? Представьте, какая получилась нелепость: вышел прогуляться, подышать воздухом, решил выкурить перед сном сигарку, а спичек-то и нет! Право, нелепость! И вот, как видите, приходится приставать посреди ночи к прохожим со всяким вздором! Еще раз простите великодушно.

— Пустяки, — сказал Берестов, подслеповато вглядываясь в лицо Хрунова сквозь блестящие круглые стекла. Его, вероятно, удивил странный наряд ночного незнакомца, более уместный на охоте, чем посреди спящего города, но он не подал виду. — Вот, прошу вас. И кстати, вы подали мне отличную идею. Не выкурить ли и мне сигару перед сном?

— Отменная мысль, — одобрительно заметил Хрупов, чиркая спичкой и поднося ее Берестову. — Что может быть лучше хорошей сигары, выкуренной в тишине и спокойствии теплой летней ночи? Не знаете? Так я вам отвечу. Лучше может быть только сигара, выкуренная в тишине и спокойствии летней ночи в компании приятного собеседника. Вы не находите?

— Пожалуй, — подумав, согласился Берестов и улыбнулся немного беспомощной улыбкой, свойственной обыкновенно добродушным и притом близоруким людям.

— В таком случае, позвольте рекомендоваться: отставной поручик Николай Иванович Храповицкий.

Берестов тоже представился. Раскурив сигары, они рука об руку двинулись вдоль улицы, болтая о пустяках. Умело направляя разговор, Хрунов в течение каких-нибудь десяти минут узнал всю подноготную Берестова: кто он таков, с чем его едят, зачем приехал в город и что делает подле стен кремля. Узнав, что Берестов слыхом не слыхал о библиотеке Ивана Грозного, а раскопки свои производит только из интереса к новой науке археологии, Хрунов мысленно усмехнулся, но после подумал, что это может оказаться правдой: студент не производил впечатления человека, который умеет лгать. Это был типичный книжный червь, место коему было на страницах романа. Хрунов знал, что людей подобных Берестову, при всей их неприспособленности к жизни и кажущейся карикатурности, как правило, используют в своих интересах все кому не лень. Узнав о производимых им раскопках, княжна Вязмитинова наверняка его использовала. Это был своего рода запасной вариант: поощряемый ею, студент и впрямь мог случайно наткнуться в земле на что-нибудь ценное.

За разговором они незаметно миновали дом градоначальника, поднялись по крутой немощеной улице и остановились на краю заросшего бурьяном пустыря, оставшегося на месте выгоревшего дотла и до сих пор не отстроенного квартала. Позади них подмаргивал редкими огоньками уснувший город, справа из зарослей сорной травы торчали покосившиеся и закопченные печные трубы, а впереди призрачно голубели в лунном сиянии стены и башни кремля.

— Не выкурить ли нам еще по одной? — будто бы невзначай предложил Хрунов, растирая в пыли окурок подошвой сапога. — Вид здесь отменный, но мне все время чудится, что от развалин тянет гарью.

— Правда? — удивился Берестов. — А я ничего не чувствую.

— И не должны чувствовать, — улыбнулся Хрунов. — Этот запах вот здесь. — Он постучал себя согнутым пальцем повыше виска. — Ведь вы, верно, не воевали? А я воевал и чуть было не отдал Богу душу прямо тут, едва ли не на этом самом месте. Представьте, я своими глазами видел, как все вокруг горело и рушилось. Огонь подбирался ко мне со всех сторон, а я не мог даже пошевелиться, отползти... Поганое это дело — умирать.

Рассказ Хрунова, действительно получившего тяжелую контузию в битве за Смоленск, был чистой правдой и оттого прозвучал вполне искренне.

— Отечество в долгу перед вами, — срывающимся голосом сказал Берестов первое, что пришло ему в голову.

— В самом деле? — равнодушно переспросил Хрунов, жуя кончик сигарки. — Да, пожалуй, что так. В таком случае я в опасности.

— Не понимаю, — развел руками Берестов. Толстая сигара торчала у него изо рта, придавая ему глупый и комический вид.

— Ну как же! — воскликнул Хрунов. — Ведь вы студент и должны понимать такие вещи, как никто. Кого мы более всего ненавидим? Своих кредиторов, не так ли? А коли отечество передо мною в долгу, так я получаюсь его кредитор, и, следовательно, оно не может испытывать ко мне ничего, кроме неприязни.

Берестов рассмеялся — слегка, впрочем, обескураженно.

— Что за странная фантазия, — сказал он. — У вас очень необычный склад ума.

— Не спорю, — согласился Хрунов. — Ума у меня действительно целый склад, и я использую его для того, чтобы взимать долги, не дожидаясь, пока в должниках моих проснется совесть.

— У вас много должников?

— Целое отечество, по вашим собственным словам.

Берестов снова засмеялся, на сей раз совсем уже неуверенно, и, вынув изо рта сигару, спрятал ее в карман.

— Я раздумал курить, — сказал он. — Пожалуй, мне пора восвояси, не то дядюшка совсем разнервничается и будет до самого утра бродить из комнаты в комнату, попивая коньяк.

— Ах да, ваш дядюшка! — воскликнул Хрунов. — Да, вы правы, не стоит попусту волновать старика. Боюсь, у него еще будет множество причин для волнения. Что ж, прощайте, Алексей Евграфович. Мне было чертовски приятно с вами познакомиться.

— Прощайте, — сказал Берестов и, поклонившись, двинулся обратно, к мигавшим в темноте городским огонькам.

Хрунов, глядя ему вслед, затянулся сигаркой и вдруг крикнул:

— Алексей Евграфович! Постойте! Я совсем забыл. У меня к вам еще один, совсем маленький, вопрос.

— Слушаю вас, — обернувшись, настороженно сказал Берестов. Казалось, он заподозрил что-то неладное, и Хрунов, забавляясь, подумал, с каким опозданием просыпается в людях спасительный инстинкт.

— Совсем забыл, — повторил поручик, подходя к Берестову и выпуская струйку дыма прямо в лицо луне. — Я хотел спросить, не известно ли вам, часом, что ищет в подземельях кремля княжна Вязмитинова?

Берестов вздрогнул, как от удара, и пристально вгляделся в освещенное полной луной лицо Хрунова.

— Мария Андреевна? А с чего вы взяли, что она там что-то ищет? И вообще, сударь, по какому праву вы о ней расспрашиваете?

— По праву кредитора, — усмехаясь, ответил Хрунов. — Княжна Мария Андреевна — один из моих самых давних и недобросовестных должников.

— Княжна должна вам деньги? — недоверчиво спросил Берестов. — Простите, сударь, но в это трудно поверить.

— Речь идет не о деньгах, — посасывая сигарку, пояснил Хрунов, — а о чем-то гораздо более ценном для человека благородного.

— Я не желаю продолжать этот разговор, — решительно заявил Берестов.

— Но вам придется его продолжить, — с насмешкой возразил Хрунов.

— Сомневаюсь. Мне кажется, вы враг княжне. Поэтому я сию минуту отправлюсь домой и, невзирая на поздний час, извещу о вашем появлении, во-первых, своего дядюшку, а во-вторых, княжну Марию Андреевну.

— Хорош защитничек, — прокомментировал это решение Хрунов. — Чуть что, сразу к дядюшке-градоначальнику с ябедой... Впрочем, воля ваша. Делайте что хотите, хоть тревогу в казармах объявляйте, мне-то что? Не понимаю, с чего вы так взъелись. Вам что, тяжело ответить на такой простой, невинный вопрос?

— Я не желаю с вами говорить, — стеклянным от волнения голосом ответил Берестов. — Вы мне решительно неприятны, и я жалею, что вступил в эту беседу. Но на вопрос ваш, если угодно, отвечу. Извольте: княжна Вязмитинова ничего не ищет в подземельях смоленского кремля и, насколько мне известно, не проявляет к ним ни малейшего интереса. Теперь вы довольны?

— Увы, — сказал Хрунов. — Вы же разумный человек, так скажите: были бы вы довольны на моем месте, получив подобный ответ? Ложь, Алексей Евграфович, способна разрушить даже самую крепкую дружбу.

— О какой дружбе вы говорите? Я вам не друг, да и вы мне никто. Просто посторонний человек, случайно встретившийся на улице...

— Случайно ли? Впрочем, это неважно. Вы совершенно правы, я вам никто. А теперь сами посудите: если ложь может превратить друга во врага, то в кого же она тогда способна превратить совершенно постороннего, как вы выразились, человека? Ведь я убить вас могу, Алексей Евграфович!

— Вы ищете сатисфакции? — надменно задрав кверху бородку, уточнил Берестов.

Его очки в лунном свете казались двумя серебристыми лужицами расплавленного металла. Он был худ, сутул и смешон в своем гневе, и Хрунов не отказал себе в удовольствии рассмеяться ему в лицо.

— Не будьте идиотом, — сказал он, — и не считайте идиотом меня. Когда я говорю, что хочу вас убить, то подразумеваю именно убийство, а не глупый фарс, именуемый дуэлью. Я не собираюсь давать вам шанс случайно прострелить мне голову, милейший Алексей Евграфович.

— Вы низкий, грязный человек! — таким тоном, будто только что совершил великое открытие, проговорил Берестов. — Вы негодяй!

— Быть может, вы и правы, — не стал спорить Хрунов, — но все это не дает ответа на поставленный мною вопрос: что ищет княжна Вязмитинова в подземелье?

— Я изобью вас в кровь, как последнюю собаку! — выкрикнул Берестов, бросаясь вперед.

Его самонадеянность позабавила Хрунова, но в следующее мгновение ситуация изменилась, потому что за спиной у студента бесшумно, как призрак, вырос Ерема. Что-то почувствовав, Берестов хотел обернуться, но было поздно: по-рысьи прыгнув ему на плечи, одноухий бородач обхватил его лицо своей грязной пятерней, задирая кверху подбородок. В лунном свете в последний раз остро сверкнуло свалившееся с переносицы Берестова пенсне, потом блеснул нож и послышался неприятный хлюпающий звук. Хрунов торопливо отскочил назад, спасая платье от хлынувшей из перерезанного горла крови.

— Ты что наделал, дубина?! — выкрикнул Хрунов и, не сдержавшись, со всего маху съездил Ереме в уцелевшее ухо, отлично понимая, что браниться и даже драться поздно: чертов бородатый упырь улучил-таки момент. — Ты что натворил, крокодил бородатый?! — продолжал он, пиная свалившегося рядом с мертвым студентом Ерему. — Тебе кто велел его резать? Я тебе велел?

— Так как же, барин, — прикрываясь руками, скулил Ерема, — как же иначе-то, кормилец? Ведь он же, басурман, прибить вас грозился!

— Ты дураком-то не прикидывайся, — остывая, сказал Хрунов и, вынув из кармана спички, раскурил потухшую сигарку. — Будто ты не видел, что я его мизинцем в бараний рог могу скрутить. Ну что за наказание! Ведь он же так ничего и не сказал! Тьфу! Угораздило меня связаться с идиотом! Вставай, дурак, чего разлегся? Теперь его закапывать надо.

— Возиться с ним, — невнятно пробормотал Ерема, садясь в пыли. Он сел, выплюнул скопившуюся во рту темную кровь, потрогал ухо и коротко зашипел от боли. — Затащить в подземелье да и бросить в каком склепе, всего и делов-то.

— Как знаешь, — сказал Хрунов, брезгливо переступая через кровавую лужу. — Сам напакостил, сам за собой и прибирай. Хоть с кашей его съешь, мне безразлично. А только к утру чтобы здесь и пятнышка не было, понял?

Ерема, кряхтя, поднялся с земли, взвалил на спину мертвое тело и побрел с ним в горку, к кремлю. Хрунов проводил его сердитым взглядом, покачал головой, вздохнул и легко зашагал в обратную сторону, в город, думая о том, что все не так уж плохо: в конце концов, Ерема, хоть и поспешил немного, сделал именно то, что собирался сделать сам атаман, — обрубил одно из многочисленных щупалец ненасытного спрута, который именовался княжной Вязмитиновой.

Когда его шаги затихли в отдалении, густые заросли бурьяна на пустыре раздвинулись и на дорогу, по-звериному пригибаясь, выбрался какой-то человек. Он немного постоял, вслушиваясь в ночь и глядя то направо, где скрылся Ерема со своей страшной ношей, то налево, куда ушел Хрунов. Похоже, незнакомец не мог решить, за кем ему пойти. Наконец решение было принято, и сгорбленная фигура крадучись двинулась в сторону кремля, поминутно оглядываясь и стараясь держаться в тени.