Рыцарь-крестоносец

Глава 10 ДАМАСК

Филипп отодвинул стоящий перед ним на столе медный поднос с чашей, наполненной фруктами и чашками для кофе. В комнате никого не было, но через окно он видел эмира Усамаха ибн-Менкиджа, медленно идущего по саду по направлению к дому. Эмир время от времени останавливался, наслаждаясь прохладой тенистых деревьев и вдыхая аромат диковинных цветов.

Филипп, сложив руки на груди, ждал. Четыре года в плену научили его терпению и еще многому сверх того.

Старый эмир подошел к ступеням, ведущим на террасу, и Филипп встал, чтобы помочь ему подняться. Взяв его под руку, он провел его в комнату и осторожно усадил на диван с цветистыми подушками.

– Спасибо, Филипп, – поблагодарил старик. – Похоже, мне уже пора привыкнуть к тому, что в этом доме всем постоянно приходится мне помогать и заботиться обо мне, словно о малом ребенке.

– Но ведь вам девяносто, светлейший, – сказал Филипп.

– Да, да, это так. Аллах был благосклонен ко мне.

Взяв с блюда несколько фиников, Усамах отхлебнул из чашки черного сладкого кофе. Этот хрупкий, болезненного вида старик с очень темной кожей, изборожденной сетью мелких морщинок, даже сейчас, на закате своей долгой жизни, сохранил горделивую осанку, а его профиль – носом с горбинкой, посадкой живых черных глаз и тонкими губами – напоминал голову сокола.

В дни своей молодости он был знаменитым воином, охотником и путешественником. Несколько раз ему случалось бывать в Иерусалиме и встречаться с влиятельными баронами королевства. Он часто говорил с Филиппом о христианах, и в голосе его звучала странная смесь уважения к их мужеству и ненависти к их религии.

Усамах дрожащими пальцами отодвинул от себя чашку и взглянул на открытое, упрямое лицо сидящего рядом юноши.

– Полагаю, тебя утомляет роль няньки старого, больного человека? – спросил он.

Филипп покачал головой, но пальцы его сами невольно сжались в кулаки.

Это движение не ускользнуло от зорких, проницательных глаз старика, и Усамах слегка улыбнулся.

Пока старик продолжал незатейливую трапезу, Филипп думал о своей судьбе. Он смотрел на сад, ярким пестрым ковром выделяющийся на белом фоне высоких стен, на темную зелень деревьев, отбрасывающих густые черные тени. Он не должен жаловаться, думал молодой рыцарь. Ему очень повезло, по сравнению с судьбой многих христиан, взятых в плен при Хиттине. За короля и баронов скоро внесли щедрый выкуп, но многие рыцари все еще томились в плену у неверных. Простые солдаты были проданы в рабство, и юноша не мог без содрогания думать о том, что с ними произошло дальше.

Юсуф аль-Хафиз решил сам позаботиться о будущем Филиппа и отправил его в Дамаск, где он вот уже на протяжении четырех лет был одновременно кем-то вроде друга, секретаря, слуги и няньки для старого отца Юсуфа. Но со дня гибели Юсуфа в Египте Усамах обращался с Филиппом больше как с собственным сыном, чем как с пленником.

Из задумчивости его вывел звон тарелок – эмир Усамах завершил трапезу.

– Я буду диктовать, Филипп, – сказал он.

Филипп уселся на низкий стул и положил перед собой бумагу и перо.

Усамах писал историю всей своей долгой жизни, скорее, пожалуй, ради собственного развлечения, чем для каких-нибудь иных целей. Наверное, он бы не поверил или даже испугался, если бы кто-нибудь ему сказал, что и спустя семь веков люди будут читать его мемуары.

– Мы остановились на описании битвы при Эль-Балате, светлейший, – напомнил Филипп старому эмиру.

– Ах да, я еще тогда заколол одного рыцаря-франка. Этот дурень даже не позаботился надеть на себя кольчугу! Он хотел ускакать, но я-то знал, что ему от меня не уйти; да пошлет Аллах проклятье на головы всех франков!

Филипп улыбнулся, услышав знакомую фразу. Усамах никогда не упускал случая вставить ее в разговор, как только речь заходила о христианах; наверное, он говорил так скорее по привычке, не испытывая истинной ненависти к этим людям.

– Ты знаешь, почему я был так уверен в том, что настигну его? – довольно спросил Усамах, и маленькие морщинки на его лице зашевелились при воспоминании о том далеком событии.

– Нет, светлейший.

– Я заметил, что конь его машет хвостом. И тогда я понял, что обязательно догоню его!

– И вам это удалось? – спросил Филипп.

– Да, я достал его своим копьем. – Из груди Усамаха вырвался мрачноватый смешок, и он вытянул вперед дрожащую от старости руку. Взглянув на трясущиеся пальцы, он с отвращением отвернулся. – Тогда рука моя была тверда, – проговорил он. – Ты знаешь секрет, Филипп, как правильно держать копье?

– Да, светлейший, – тихо ответил Филипп, опуская глаза. Перед ним лежал чистый лист бумаги, и вдруг его взору предстало видение: двор в Бланш-Гарде, рука его сжимает копье, и он, будто наяву, ощутил мощное тело коня, играющего мускулами, под его седлом.

Усамах не заметил выражения лица Филиппа и то, как хрустнуло, сломавшись, перо у него в руках. Мыслями он тоже находился сейчас далеко – метал копье в спину ненавистного ему иноверца.

– Ты должен покрепче зажать древко копья локтем, – продолжал он. – Пустить коня в галоп. Не двигай рукой. Крепко сжимай копье в руке и постарайся, чтобы она не дрожала.

Он остановился, ожидая, пока Филипп запишет его слова.

– Думаю, ты бы хотел снова подержать в руках копье, Филипп? – спросил он. – Конечно, о чем я спрашиваю! И, конечно, тебе бы хотелось провести всю свою жизнь на Востоке?

– Нет, светлейший!

– О-о! – этот ответ неприятно поразил Усамаха. – И куда же ты хочешь отправиться?

– В Англию, светлейший.

– В Англию? Да, да, я слышал об этой стране. Маленький остров на севере, не так ли? Я помню, много лет назад один франк рассказывал мне о ней. «Холодно, сыро, туманы», – говорил он. Ты будешь тосковать по солнцу, Филипп.

– Я устал от солнца, светлейший.

Усамах на этот раз улыбнулся.

– Но почему именно Англия? – с любопытством спросил он. – Наверное, у тебя там земли?

– Нет, светлейший. Оттуда приехала моя семья много лет тому назад, и мне бы хотелось отыскать своих родственников.

Усамах погладил костлявый подбородок и с любовью посмотрел на Филиппа.

– Я всегда помнил о том, что ты спас жизнь моему сыну, – проговорил он. – Да будет милостив к тебе Аллах, – горячо пожелал он. – Я думаю, ты знаешь, Филипп, что, если ты станешь истинным последователем Пророка, я сделаю тебя своим сыном и наследником. Я не проживу долго, и… я очень богат.

Филиппа растрогали слова старика.

– Вы были очень добры ко мне, светлейший, – ответил он. – Но эта земля никогда не станет моим домом.

– Ладно, ладно, я не буду заставлять тебя, – вздохнул Усамах. – Пока ты не переменишь веру по глубокому внутреннему убеждению, тебе никогда не стать преданным слугой Аллаха. Но если ты хочешь поехать в эту далекую страну, тебе нужны будут деньги. Я подумаю над этим.

Он снова начал диктовать, и Филипп быстро записывал его слова, нанося каламом[62] замысловатую вязь арабского письма. Когда старик, устав, задремал на своей кушетке, Филипп вышел в сад, чтобы посидеть в тени деревьев и послушать журчание фонтана.

Ему было о чем подумать. Первые несколько месяцев пребывания в плену прошли как во сне: он ни разу не задумывался о своей жизни. Смерть сира Фулька, Джосселина, а затем и его отца на долгое время погрузила Филиппа в состояние глубокого отчаяния. А пришедшие вслед за тем известия стали для него еще одним тяжелым ударом.

Королевство распалось, не выдержав напора языческой армии, окрыленной решительной победой на холмах Хиттина. Иерусалим пал после непродолжительной осады, поскольку в городе почти не осталось мужчин, способных защитить его. Пали и иные крупные города и крепости Латинского королевства, взятые штурмом турками, и Бланш-Гарде в том числе. Как позже узнал Филипп, замок был разрушен до основания.

Но крестоносцам все еще принадлежало несколько городов на побережье и отдельные, наиболее мощно укрепленные замки; в тяжелом бою рыцари-госпитальеры отвоевали свою огромную крепость Крэк де Шевалье в сердце Ливанских гор, к северу от Дамаска. Увы! У королевства христиан уже не было будущего.

В первые месяцы плена Филиппу, конечно, казалось, что и его жизнь кончена. Никто не собирался вносить за него выкуп, и он чувствовал себя глубоко несчастным. Зачем его не убили? Что бы он делал, если бы ему была предоставлена свобода? Он старался не думать о случившемся и уходить от возникавших в сознании вопросов. И, в конце концов, жизнь взяла свое. Постоянно находясь рядом со старым Усамахом, он свыкся и со стариком, и с несвободой. Ему даже было приятно общество светлейшего эмира, и скоро Филипп начал возвращаться к жизни. Так тянулись годы плена.

Но теперь все изменилось. В стране происходили значительные события.

Папа, напуганный взятием турками Святого города, объявил новый крестовый поход. Западные христианские страны и богатейшие государства Центральной Европы, потрясенные известием о крушении Иерусалимского королевства, поклялись принять участие в новом крестовом походе.

И теперь их объединенное воинство уже находилось в Святой земле. На осаду Акры прибыл Филипп Французский и с ним Ричард Плантагенет – король английский, завоевавший себе славу самого отважного и искусного воина во всем христианском мире. В его подчинении находилась мощная армия, и ему были доверены все ресурсы Запада. К этому времени осада мощной крепости-порта Акры должна была быть уже завершена и новые крестоносцы могли свободно двигаться на юг, в глубь материка, на штурм Святого города.

Филипп вздохнул и до боли заломил руки. Он не мог принять участие в этих событиях. Он сидел здесь, в Дамаске, и нянчился со стариком.

Эта мысль стала для него настоящей пыткой; такое положение было выше его сил.

Вскочив на ноги, он широко и стремительно зашагал по дорожкам сада, не обращая внимания на жаркие лучи солнца, бьющие ему прямо в лицо. Увы! Это все, что он мог сделать: изливать свою энергию и жажду действий, измеряя дорожки сада Усамаха.

Раздавшийся позади звон серебряного колокольчика, прервавший его размышления, вывел его из задумчивости.

Постаравшись укротить свои чувства, он вернулся в дом. Усамах улыбнулся юноше, словно предлагая тем самым продолжить прерванное занятие, но при этом занялся иным. Эмир не любил утруждать Филиппа различными просьбами, поскольку это служило постоянным напоминанием ему о его преклонном возрасте и старческом бессилии.

Филипп опустился на диван и смотрел, как эмир отпирает маленький сундучок восточной работы с украшенной резьбой железной крышкой. Тяжело дыша – даже это очень утомляло его, – старик сел рядом с Филиппом на диван и обессилено откинулся на спинку. Посмотрев на кожаный мешочек, извлеченный им из сундука, он улыбнулся Филиппу. Его тонкие морщинистые пальцы ловко развязали веревочку, стягивающую края мешочка, и с торжественным возгласом он перевернул его, высыпая содержимое.

На полированную поверхность стола градом посыпался черный жемчуг. Крупные жемчужины сверкали и переливались на солнце – поблескивающие капли чернильного дождя.

– Они твои, – коротко сказал Усамах.

Филипп вскочил и изумленно уставился на жемчуг. Ему было известно кое-что о драгоценных камнях, и он знал им цену. Но эти жемчужины представляли собой целое состояние и могли сделать его подлинно богатым человеком, намного богаче, чем он мог стать, унаследовав сокровища Бланш-Гарде.

– Я никогда не смогу отблагодарить вас, светлейший, – пробормотал он, обретая дар речи.

– А мне и не нужна благодарность, Филипп. Я так никогда и не смог по-настоящему отплатить тебе за то, что ты спас жизнь моего сына, да благословит Аллах его душу. – Усамах, взглянув на встревоженное и напряженное лицо Филиппа, рассмеялся. Ничто не могло ускользнуть от взгляда его проницательных глаз.

– Я видел, как ты расхаживал по саду, – заметил он. – И мне на ум пришли львы в клетках, которых я видел однажды. Может быть, это поможет тебе открыть клетку. – И он тронул одну из рассыпавшихся по столу жемчужин сухим дрожащим пальцем.

Филипп кивнул. И ничего не сказал в ответ. Четыре долгих года, проведенных в плену, научили его сдержанности. Он собрал жемчужины и помог Усамаху подняться в свою спальню, где эмир имел обыкновение отдыхать в самое жаркое время дня.

На следующее утро Филипп выехал из дома в сопровождении полдюжины слуг эмира. Они направлялись за пределы городской стены на ловлю соколов в специальном домике, выстроенном для этой цели: эмир, хотя миновало уже много лет с тех пор, как он последний раз выезжал на охоту, все еще любил ловить и тренировать этих птиц. У Бейрутских ворот они остановились, чтобы пропустить в город караван. Улицы Дамаска ничем особенно не отличались от улиц Иерусалима, подумал Филипп, заметив на углу нищих.

Нищие были такими же оборванными и настойчивыми, как те, которых когда-то давно отхлестал плеткой Льювеллин.

Один из них с протянутой рукой бросился к Филиппу.

– Шейан-лиллах! – заорал он. – Подайте что-нибудь, ради бога!

«Вот так же кричал и тот», – подумал Филипп, роясь в кармане в поисках монеты. Нищий схватил монетку, плюнул на нее, отер слюну рукавом и удовлетворенно взглянул, как она сверкает на солнце.

– Вы сир Филипп д'Юбиньи из Бланш-Гарде? – вдруг тихо спросил он.

Лошадь Филиппа встала на дыбы – так резко он натянул поводья. Он никак не ожидал здесь, а тем более среди дамасских нищих, встретить человека, говорящего на «langue d'oeil», языке норманнов и франков, да еще с благородным акцентом.

– Не показывайте, что вы слушаете! – шепнул ему нищий. – Встретимся сегодня ночью или когда вам будет угодно в таверне у ворот. Спросите нищего Али.

И он побежал прочь, неловко размахивая рукой с зажатой в ней монеткой.

Филипп глубоко вздохнул, борясь с желанием обернуться и еще раз взглянуть на нищего, а потом пришпорил коня и продолжал свой путь.

Они проехали через окружающие Дамаск обработанные землепашцами поля, через зеленые сады и луга и выехали на открытую местность, протянувшуюся до горизонта равнину, охваченную вдали цепью гор.

Западня для ловли соколов была устроена в маленькой хижине белого камня, около шести футов высотой. Ее крыша из дерна, свисавшая до земли, маскировала камень, и создавалось впечатление вполне обычного травяного холмика.

Двое слуг, низко нагнувшись, вошли внутрь, и скоро их головы показались в маленьком окошке, в углу, где на жердочках сидели привязанные голуби.

Процедура ловли диких соколов была проста, но требовала особого терпения. Растревоженные голуби поднимали шум, неизбежно привлекавший из окрестностей соколов, кружащихся в небе в поисках добычи. Как только они залетали внутрь и хватали какого-нибудь незадачливого голубя, сразу же закрывались дверь и окно, и теперь уже сокол оказывался добычей умелого ловца.

Обычно Филипп с интересом наблюдал за ловлей соколов, которые были еще одной его страстью. Но сегодня день тянулся удручающе медленно, и ему не хотелось принимать участия в работе. Про себя он решил, что сегодня же увидится с этим нищим, говорящим с акцентом знатного вельможи. Филипп мог покидать дом Усамаха, когда ему вздумается, и, разгуливая по улицам Дамаска в турецких одеждах, никогда не боялся, что его остановят. За время плена он в совершенстве овладел арабским языком, и теперь вряд ли кто сможет узнать в нем рыцаря-франка. Его могли выдать только светлые глаза, но Филипп учитывал, что будет темно.

Пять часов спустя он уже стоял у придорожной гостиницы возле Бейрутских ворот. Единственная трапезная оказалась наполовину пуста, и Филипп в некотором замешательстве остановился на пороге, так как юноша надеялся затеряться в большой толпе. Хорошо еще, что он догадался надеть потертое платье и старый выцветший плащ, поскольку гостиница эта пользовалась дурной славой.

Пройдя в конец освещенной тусклым светом комнаты, он сел на деревянную скамью спиной к стене. К нему подошел чернокожий слуга, и он заказал себе еды. Ожидая возвращения слуги, он начал потихоньку осматриваться. Но нищего Али нигде не было видно. Слуга вернулся с подносом, и Филипп принялся за еду, с трудом проталкивая в себя куски плохо приготовленной пищи. Несколько лет назад он бы сразу же приступил к хозяину с вопросами. Но этот молчаливый человек, склонившийся над тарелкой в маленькой таверне, был совсем не похож на молодого рыцаря, когда-то отправившегося на войну из замка Бланш-Гарде.

Филипп, отодвинув от себя пустую тарелку, подозвал чернокожего слугу.

– Ты знаешь нищего Али? – спросил он как бы между прочим.

Глаза негра с сомнением окинули его лицо, потом он пожал мускулистыми плечами и указал рукой на занавешенный грязным холстом проем двери.

– Вверх по лестнице, – сказал он, сгребая со стола монетки, которые оставил Филипп в качестве платы за ужин, и удалился.

Казалось, никто не обращал на Филиппа никакого внимания. «А зачем им это?» – подумал Филипп, откидывая липкую холстину и поднимаясь по скрипящим ступеням на верхний этаж. Но его рука, скрытая под плащом, все время сжимала рукоять кинжала дамасской стали, некогда подаренного ему Юсуфом.

Поднявшись, юноша оказался в коридоре, откуда дальше вели три двери, и одна из них была открыта. Филипп остановился у распахнутой двери; его высокая фигура отбрасывала на пол длинную косую тень.

Снизу доносились голоса и звон посуды. Но здесь, на верхнем этаже, было очень тихо. Потом из открытой двери послышался кашель и чьи-то шаги.

Филипп, подойдя к двери, вытащил нож и тихонько постучал.

– Али? – спросил он осторожно.

– Заходи, – раздался голос нищего, ответившего по-арабски.

Филипп немного успокоился, но нож не убрал. У него не было оснований подозревать нищего в дурных замыслах, но за годы пребывания на Востоке ему пришлось научиться никому не доверять. Он проскользнул в дверь и плотно прикрыл ее за собой.

На низком столе в центре комнаты тускло мерцал светильник. Филиппа, привыкшего к роскоши палат эмира, поразила скромность обстановки комнаты: узкая кровать, два жестких стула, обтрепанный сундук у окна. Филипп, закрывая дверь, увидел нищего, сидящего за столом.

– Вам не нужен нож, сир Филипп, – обратился к нему нищий на чистейшем франкском языке.

– Кто ты? – недоверчиво спросил Филипп. Он все еще не мог поверить, что слышит родную речь из уст какого-то турецкого бродяги.

– Я Джон де Витри, – сказал нищий. – Рыцарь ордена госпитальеров.

– Де Витри! – воскликнул в изумлении Филипп, тотчас же вспоминая приемную во дворце Иерусалима, компанию разодетой молодежи с надушенными платками и голос, голос Джосселина, рассказывавшего что-то о брате-госпитальере молодого Жака де Витри.

– Я знал вашего брата, сир Джон, – тихо проговорил он.

– Да, Жак. Жаль. Он был убит при Хиттине. – Де Витри предложил ему свободный стул.

Филипп сел, вложив свой кинжал в ножны.

– Что вы делаете в Дамаске, де Витри? – спросил он. – Вы скрываетесь здесь после побега из плена?

– О нет. Я приехал сюда по собственному желанию. Из замка Крэк де Шевалье.

– По собственному желанию?

Де Витри рассмеялся.

– Видите ли, сир Филипп, мы поддерживаем постоянную связь с Дамаском. Я уже не раз приезжал сюда, потому что в совершенстве знаю арабский язык.

– Но зачем вы здесь?

– Во-первых, нам нужно знать, что здесь происходит, а во-вторых, мы организуем побеги пленников. Вы следующий в нашем списке.

Филипп растерянно пожал плечами, потом рассмеялся.

– Я думаю, вам лучше объясниться яснее, сир Джон, – сказал он.

– Все очень просто, – начал де Витри. – У ордена госпитальеров достаточно денег, а даже самый преданный своему народу и религии мусульманин сделает за деньги все.

Нам удалось освободить уже нескольких баронов. Видите ли, основная трудность – нехватка лошадей. Ведь не так трудно выйти за стены крепости? – Филипп кивнул. – Но зато пешком нельзя далеко уйти. Вот в этом-то и состоит наша помощь. У нас здесь есть одно место, где мы держим хороших, свежих лошадей. Одна из них предназначена для вас. Через два дня быстрой езды вы уже будете в Крэке.

– Мне нужны две лошади, – перебил его Филипп.

– Две?

– Да, со мной поедет Жильбер д'Эссейли. Он тоже здесь, в Дамаске.

Де Витри с сомнением покачал головой.

– Но у меня указания только насчет вас, сир Филипп. Великий Магистр особо настаивал, чтобы освободить вас.

– Кто?

– Сир Роджер де Мулине. Его не убили с другими госпитальерами при Хиттине, знаете ли. Он очень волновался за вас, сир Филипп. Видите ли, у вас много влиятельных друзей. Сир Вальян де Ибелин и Ги Лузиньянский настаивали, чтобы вам была оказана помощь при побеге.

При этих словах брови Филиппа от удивления слегка приподнялись, но больше никоим образом он не выразил своих чувств, которые в нем вызвало сообщение о том, что такие важные лица лично заинтересованы его судьбой. С годами он все более походил на своего отца.

Через пять минут он уже убедил де Витри позволить взять ему еще одну лошадь: он бы мог убедить кого угодно, а не только этого молодого госпитальера.

Де Витри очень подробно описал Филиппу место, где их будут ждать лошади, и сообщил пароль, услышав который, человек, присматривающий за лошадьми, передаст им коней. Потом он рассказал Филиппу, как добраться до крепости Крэк, и объяснил, что необходимо взять с собой в путь достаточное количество воды и пищи.

– А вы, де Витри? – с любопытством спросил Филипп.

– Мне нужно остаться здесь. У меня еще полно дел.

Филипп, схватив его руку, крепко сжал ее.

– Вы храбрый человек, сир Джон, – сказал он. – Однажды я найду способ, как отблагодарить вас.

– Сначала выберитесь из Дамаска, а уж потом поговорим о благодарности, – улыбнулся де Витри.

Филипп, выйдя из гостиницы, поспешил назад, в дом Усамаха, решив утром разыскать Жильбера. Они должны покинуть Дамаск будущей ночью. Филипп не беспокоился о возможности исполнения такого замысла: дом, где жил Жильбер, находился под самой городской стеной. А перелезть через стену с помощью веревки двум сильным мужчинам не составит труда.

Пока Филипп шел по темным улицам, он обдумывал детали предстоящего побега и даже не заметил, как очутился у дверей дома Усамаха. Еда, фрукты, вода, веревка, оружие – он уже хорошо продумал, где достать все это. Все должно быть готово к завтрашнему вечеру.

Рано утром на следующий день он встретил Жильбера на базаре. Положение христианских рыцарей в Дамаске было особенным. Пока они не пытались бежать, их не трогали и турки относились к ним довольно дружественно, уважая в них достойного врага, но те, кто оказывался пойман при попытке к бегству, не могли рассчитывать на пощаду.

Итак, Филипп имел возможность часто видеться с Жильбером и открыто разговаривать с ним. Жильбер почти не изменился за четыре года плена.

Он оставался все тем же нескладным молодым человеком, когда-то вместе с другими рыцарями отправившимся в поход из Бланш-Гарде: неуклюжий, медлительный, смотрящий на окружающий мир с недоверием и пессимизмом.

Как и Филипп, он был одет в изношенную одежду: таким образом, им удавалось не привлекать к себе особого внимания на улицах города, поскольку, если христианин позволял себе привлечь к своей особе взгляды турков, он рисковал получить оплеуху или увесистую затрещину, а бывало, что и похуже.

Укрывшись в тени высокой стены, они начали свой тихий разговор.

– Нам нужно бежать сегодня ночью, – сказал Филипп и почувствовал, как Жильбер вздрогнул от неожиданности. – Не выдавай своего волнения, – пробормотал он своему другу.

– Я стараюсь, Филипп. Но меня все это беспокоит. Не будь дураком. Нам ни за что не сбежать из этого логова нехристей. А если нас поймают… Помнишь, что они сделали с Жаком де ла Торт в прошлом месяце?

Филипп старался об этом не вспоминать. Жак был его хорошим другом.

– Все иначе, Жильбер, – постарался он успокоить приятеля и рассказал ему о де Витри. – Единственная трудность состоит в том, как тебе незаметно ускользнуть из дома. Я достану веревку. Но нам лучше не рисковать, оставив веревку свисающей со стены. Ее могут заметить часовые. Можем мы как-нибудь снять ее после того, как ты спустишься вниз?

Жильбера немного воодушевила история о де Витри, и он отнесся к этому плану со всей серьезностью.

– В моем доме есть один слуга-сириец, – сказал он. – Он христианин и может для меня сделать все в благодарность за мое с ним хорошее обращение. Ему там очень туго приходится, можешь мне поверить. На прошлой неделе его сильно выпороли за то, что он разбил на кухне кувшин, и поэтому сейчас он просто ненавидит всех арабов вместе взятых.

Филиппу не очень понравилась эта идея.

– Он очень рискует, согласившись помочь нам, Жильбер, – с сомнением в голосе возразил он. – На этот раз, если его поймают, ему не отделаться поркой.

– Знаю. Но все же мне кажется, что он согласится. Если мы не прибегнем к его помощи, что нам остается делать?

Они решили встретиться снова в полдень, когда Усамах будет наслаждаться послеобеденным отдыхом у себя в спальне, и Филиппу не нужно будет писать под его диктовку. Тогда Жильбер сможет сказать, удалось ли ему договориться с сирийцем, и если сириец согласится, они сбегут этой же ночью.

Филипп вернулся к Усамаху. Он едва не поведал ему о своих планах – юноша был уверен, что старый эмир не станет мешать ему. Несколько раз он уже раскрывал рот, но потом решал, что лучше не рисковать. К тому же у Усамаха будет спокойно на душе, если он ничего не будет знать: восточный тип мышления имел свои особенности, и Филиппу это было хорошо известно.

После полудня он снова встретился с Жильбером, на этот раз в саду Усамаха.

– Малик согласен, – сообщил Жильбер, когда они убедились, что никто не слышит их разговора. – Но он хочет, чтобы мы ему заплатили.

– У меня нет денег, – сказал Филипп. – Только жемчуг. – И он рассказал Жильберу о подарке Усамаха. – А жемчужины не принесут Малику никакой пользы. Раб, пытающийся продать черную жемчужину, немедленно вызовет подозрения. Они слишком дорого стоят.

– А если ему отдать крест, что у тебя на шее? – предложил Жильбер.

Филипп тронул тонкую золотую цепочку у себя на груди, на которой висел маленький золотой крест. Этот крест дал ему отец. Когда-то его носила мать. И ему совсем не нравилось, что эту драгоценность придется отдать какому-то неизвестному сирийскому рабу.

– Но у нас нет другого выхода, – мягко сказал Жильбер, угадав мысли своего друга.

– Хорошо. Он получит крест.

Когда они обо всем договорились, Жильбер ушел, а Филипп вернулся в дом.

Он еще раз обдумал все мелочи, еще раз проверил, все ли готово к побегу, иначе их план будет обречен на неудачу. Им придется пойти на большой риск. Их могут заметить, когда они будут перелезать через стену или когда будут искать лошадей, если, конечно, до этого дойдет дело.

Надев на себя кольчугу, Филипп натянул сверху темное, потрепанное платье. Он бы мог надеть еще и доспехи, но они слишком выделялись бы под верхним бельем, поэтому он решил лишь взять их с собой. Он приготовил большой сверток, куда положил свой драгоценный меч, который он натачивал каждый день, одновременно смазывая жиром ножны, доспехи, моток веревки, мехи с водой и сумку с запасами еды: финики, фиги и немного холодного мяса.

Филипп в этот вечер больше не встречался с Усамахом. Юноша очень привязался к эмиру, и ему хотелось попрощаться с ним, но он пересилил себя. Возможно, так было лучше. Старик был слишком умен и проницателен, чтобы не заподозрить неладное. К тому же он слишком хорошо знал Филиппа и догадывался о его настроении даже тогда, когда он старался скрыть свои чувства.

Спустя час после захода солнца Филипп выскользнул из боковой дверцы, ведущей из сада на улицу. На его плече лежал большой продолговатый сверток, и никто бы не остановил обычного раба, несущего сумку для своего господина, – такое объяснение придумал Филипп на случай, если кто-нибудь поинтересуется, что он делает в городе в такой поздний час.

На темных улицах было немного народу, и никто не обратил внимания на согнувшуюся под тяжестью свертка фигурку, раболепно прижимающуюся к стене, чтобы не мешать другим прохожим, попадающимся навстречу.

Филипп остановился возле дома Шухаб аль-Дина, где жил Жильбер. Потом он пересек улицу и, распахнув дверь ногой, вошел в сад.

Справа от него находилась кухня, и оттуда доносились голоса. Если его увидят, он скажет, что принес подарок Шухабу от эмира Усамаха. Он уже не раз приходил сюда с подобными поручениями, и слуги знали его в лицо.

Но никто его не заметил. Филипп быстро подошел к лестнице. Прислонив к стене сверток, он осмотрелся. Теперь ему следовало быть более осторожным.

На лестнице было темно, но из-под двери комнаты Жильбера выбивался тоненький лучик света. Филипп костяшками пальцев тихонько постучал в дверь. Она со скрипом отворилась, и Жильбер втянул его внутрь.

– Все готово, Филипп?

– Да. А где твой сириец?

– Он все сделает так, как мы договорились. Я сказал ему, чтобы он пришел сюда через полчаса. Через несколько минут здесь по стенам будут проходить часовые. Потом мы услышим муэдзина[63], и они пройдут обратно. Их путь сначала в одну сторону, а потом обратно занимает ровно полчаса, и нам этого хватит.

– Ты уверен в этом? – спросил Филипп, хотя он знал, что педантичный Жильбер не может допустить ошибки в том, что имеет для них жизненно важное значение.

– Абсолютно, – заверил его Жильбер. – Я слышу их крики на протяжении вот уже четырех лет, – с горечью в голосе добавил он.

– Что ж, сегодня ты их услышишь в последний раз, – утешил его Филипп.

Филипп надел доспехи: теперь это стало безопасно – в такой темноте никто не разберет, что на нем надето. Потом он натянул на голову кожаную шапочку, и, если не считать шлема, он был при полном вооружении. Вокруг талии он застегнул тяжелый пояс с мечом – как приятно было вновь ощутить холод бьющегося о ногу клинка.

– Кольчуга будет немного звенеть, – заметил Жильбер. Он потерял почти все свое вооружение при Хиттине, и из оружия ему удалось раздобыть только длинный нож.

– Если нас заметят, когда мы будем перелезать через стену, уже не будет иметь никакого значения, как мы одеты и будет ли звенеть кольчуга, – мрачно отозвался Филипп.

Оба они знали, что в случае поимки им нечего рассчитывать на милость турок и никто уже не сможет защитить их. Филипп сжал кулаки. Четыре года унижений – не лучше ли погибнуть, чем влачить это жалкое существование рабов? Жильбер прочитал все это на лице Филиппа и грустно вздохнул. Это уже был не тот Филипп, не тот улыбающийся молодой оруженосец, которого он встретил в Иерусалиме в доме сира Фулька. Последние годы сильно изменили его друга.

Со стороны двери послышался слабый шорох. Жильбер испуганно вздрогнул.

– Наверное, это Малик, – сказал он.

Щеколда тихонько стукнула, когда он отпирал дверь. В это время Филипп, прижавшись к стене, вытащил нож. Этой ночью он не хотел, чтобы его застали врасплох.

Да, это явился Малик. Юркая фигурка бесшумно проскользнула в комнату, опасливо вращая головой во все стороны, что выдавало страх сирийца.

– Похоже, кнут выбил из него всю смелость, – пробормотал себе под нос Жильбер.

Филипп, услышав его слова, кивнул. Ему сразу не понравился этот сириец.

Будь его воля, он бы ни за что не доверил этому человеку держать конец веревки, пока они будут спускаться по крепостной стене Дамаска. Но у них не было иного выбора.

– Покажи ему крест, – сказал Жильбер.

Малик хищными руками порывисто схватил золотую цепочку и удовлетворенно крякнул, рассматривая крест.

– Ты знаешь, что тебе нужно сделать, Малик? – спросил Жильбер.

– Да, мой господин.

– А теперь запомни хорошенько: если эту веревку увидят на стене после того, как мы уйдем, нас поймают. И тебя тоже, Малик. А ты знаешь, что они с тобой сделают, если поймают?

Не было нужды спрашивать об этом маленького сирийца. Несмотря на смуглый цвет кожи, он весь побледнел от страха и испуганно зажмурил глаза.

Филипп вздохнул. Он подумал о том, мудро ли поступил Жильбер, напомнив этому человеку о грозящей ему опасности разоблачения. Ведь сириец и так уже весь дрожал от страха.

– Ты слишком слаб, чтобы удержать канат руками, – говорил в это время Жильбер, доставая веревку из свертка. – Нам нужно закрепить этот конец.

К счастью, оконная рама оказалась достаточно прочна, и они без труда завязали один конец веревки вокруг центральной планки. Филипп, взявшись за другой конец, с силой рванул на себя. Оконная рама даже не заскрипела.

– Хорошо, – сказал он.

Им не пришлось спорить о том, кому спускаться первым. Филипп был негласным лидером в их дружбе, и Жильбер никогда не пытался оспаривать его решения.

Филипп первым вылез из открытого окна. Проверив еще раз веревку, он крепко ухватился за нее и нырнул в темноту ночи.

Он ничего не видел вокруг. И у него хватило сообразительности не смотреть вниз, чтобы увидеть, с какой высоты ему придется прыгать, если не хватит длины веревки. Впрочем, он бы все равно ничего не разглядел, даже если бы сильно напряг зрение.

Филипп не имел ни малейшего понятия, как низко он уже успел опуститься, но продолжал упорно двигаться вниз, обхватив ногами толстую веревку.

Наконец веревка кончилась, и ноги его свободно повисли в воздухе. Теперь Филипп вынужден был взглянуть вниз, хотя и боялся того, что может увидеть. Если он находился все еще достаточно высоко, то рисковал при прыжке переломать себе ноги.

Вися на руках, юноша посмотрел вниз. Сначала он ничего не видел, но потом глаза его привыкли к темноте, и Филипп смог различить неясные очертания земли в лунном свете. Не очень высоко, решил он про себя. Не надо колебаться, все равно придется когда-то прыгнуть.

И Филипп прыгнул. Задержав дыхание, в полете он поджал под себя ноги, чтобы хоть как-то смягчить, спружинить удар о землю. Но не успел он опомниться, как уже был на земле. От удара ноги юноши пронзила острая боль, разлившаяся по всему телу, и он со стоном покатился по земле, судорожно хватая ртом воздух.

Несколько мгновений Филипп неподвижно лежал на земле, потом осторожно поднялся на ноги. Он стоял внизу и был невредим.

Над ним мутной белизной сияла каменная стена, уходящая ввысь, в темное небо. Она была настолько высока, что Филипп, сколько ни смотрел, не мог разглядеть парапет на фоне мерцающих звезд. Увидев спускающуюся вниз по веревке фигуру Жильбера в темно-сером плаще, непосвященный решил бы, что перед ним гигантский паук или, в крайнем случае, огромная муха.

Жильбер спустился быстрее, чем Филипп. Добравшись до конца веревки, он повис на руках, так же, как и его друг, не решаясь спрыгнуть вниз.

– Все в порядке! – тихонько сказал ему Филипп. – Здесь всего несколько футов. Прыгай, Жильбер.

Жильбер что-то пробормотав в ответ и разжал пальцы. С глухим стуком он упал на землю и откатился в сторону.

– Ну как ты? – с волнением спросил Филипп, чувствуя, как от волнения сводит живот и, как и в первой битве, к горлу подкатывается тошнота. Он очень беспокоился за Жильбера: тот, со своей нескладной фигурой и длинными ногами, вполне мог приземлиться неудачно.

Жильбер поднялся, но, пошатнувшись, снова упал; с губ его сорвался крик боли.

– Что с тобой? – не на шутку встревожился Филипп. Если Жильбер сломал ногу, они пропали.

– Кажется, я подвернул лодыжку, – сказал Жильбер. Филипп, встав на колени, осторожно ощупал ступни и икры Жильбера.

– Попробуй встать на больную ногу.

– Все в порядке, я смогу идти, – проговорил Жильбер. – Но нам лучше подождать несколько минут.

Филипп с трудом подавил в себе неудержимое желание бежать, бежать прочь от этой ужасной стены. Через несколько минут патруль пойдет назад.

– Веревка! – вдруг воскликнул Жильбер. – Почему Малик не убирает веревку?

В страхе они смотрели наверх. Может быть, часовые не заметят их у стены. Но они не могут быстро перебежать освещенное луной открытое пространство и спрятаться в спасительной темноте сада, поскольку Жильбер сильно хромал, и им ни за что не добраться до деревьев до прихода патруля. Если веревка останется на стене, им конец.

Веревка все еще висела на стене, словно огромная змея, прижимаясь к холодному белому камню. Филипп выпрямился во весь рост, стараясь дотянуться до конца веревки и дернуть за нее, чтобы подать Малику сигнал.

Он еще раз потянулся, замер и изо всех сил подпрыгнул вверх.

Филипп упал на спину, чувствуя, как холодный пот заливает ему лицо, и снова он почувствовал от волнения острую резь в животе.

Вдруг Жильбер вздрогнул.

– Муэдзин, – тихо сказал он.

В тишине ночи громко раздавался голос муэдзина, шедший со стороны минарета и призывающий правоверных к молитве.

– Hai ala-as-salah! Allahu-akbar! La ilaha illa'lah!

Филипп мрачно улыбнулся. Наверное, старый Усамах преклоняет колени, когда слышит этот заунывный клич, и, повернувшись лицом к Мекке, тоненьким старческим голоском шепчет молитву своему Богу.

«Allahu-akbar, – молящийся мудрее спящего. Нет Бога, но есть Аллах. Он дает жизнь, но не дает смерть. Мои грехи велики, но тем радостнее будет дарованное мне прощение. Я преклоняюсь перед его совершенством.

Allahu-akbar!»

– Чтоб мне больше никогда не слышать этого проклятого заунывного воя, – в сердцах прошептал Жильбер.

Наконец голоса смолкли. Друзья прижались к стене, свернувшись калачиком на твердой, как камень, земле. С минуты на минуту здесь будут часовые.

Филипп не знал, сколько им пришлось ждать. Возможно, всего несколько минут, но эти минуты казались ему целыми часами. Потом они услышали совсем рядом звон оружия и голоса наверху. Стража прошла мимо, и звуки шагов стихли вдали. Филипп вздохнул с облегчением, с удивлением обнаружив, что совсем перестал дышать, когда мимо проходили часовые.

– Отлично, – сказал Жильбер. – Теперь они вернутся сюда только через полчаса.

Филипп помог ему подняться, и они устремились по направлению садов настолько быстро, насколько позволяла больная нога Жильбера. В чернильном мраке восточной ночи Филипп был почти уверен, что их не заметят, потому что они предусмотрительно оделись во все темное. Но они должны как можно быстрее добраться до деревьев.

Впереди виднелась темная масса листвы, и друзья бегом бросились туда – Жильбер, стараясь сдержать стоны, хромал, но усилием воли заставил себя ускорить бег. Филипп остановился, чтобы посмотреть назад.

Над стенами Дамаска в небе стояла желтая луна. В ее ярком свете сверкали шпили и башни – настоящий сказочный город, где каждый дом – волшебство, и даже высокие стены вызывают романтические мечты.

Но у Филиппа не было времени, чтобы любоваться открывающейся его взору красотой. Бросив последний взгляд на Дамаск, он повернулся и, подхватив под руку Жильбера, повел его сквозь темную паутину сада.

Глава 11 АССАСИНЫ

Де Витри подробно рассказал Филиппу, как найти дом, в котором они могли взять лошадей. Это было нетрудно, если не считать того, что они двигались медленно из-за больной ноги Жильбера. Друзья дошли до берега реки и, как объяснил де Витри, повернули вправо. Луна стояла теперь высоко в небе, освещая им путь, и они могли видеть большие камни и деревья, преграждающие им дорогу.

– Там! – прошептал Филипп, указывая вперед.

На фоне черных деревьев вырисовывался светлый силуэт конюшни. Жильбер уже было двинулся вперед, но Филипп остановил его.

– Нет, подожди, – снова прошептал он. – Надо сначала проверить. Мы не можем рисковать. Ты оставайся здесь, а я пойду посмотрю, все ли спокойно.

Жильбер с наслаждением опустился на траву, массируя подвернувшуюся лодыжку.

Филипп вынул из ножен меч, крепкой рукой сжав рукоятку. Каждую ночь у себя в комнате, вдали от посторонних глаз, он тайно упражнялся с мечом. Благодаря этим тренировкам его рука оставалась так же тверда, как и раньше. Но он с удивлением обнаружил, что за эти четыре года стал намного сильнее, чем был раньше.

Медленно он направился к конюшне. Кольчуга и доспехи на нем слегка позванивали, но для его напряженного слуха этот звон казался боем колоколов. Журчание окрестного ручья заглушало остальные звуки, и он решил не останавливаться перед входом в конюшню.

В дощатой двери строения время выточило большие бреши, и Филипп заглянул в ближайшее отверстие. В десяти футах от себя он увидел мерцающий огонек светильника, а рядом четко вырисовывались силуэты двух лошадей. Филипп даже услышал их взволнованное фырканье, как будто их что-то встревожило.

От этого похрапывания и фырканья у него в груди замерло сердце. Он уже давно изучил поведение лошадей и полностью доверял им. Здесь было что-то не так, что-то необычное происходило в конюшне. В последующие несколько секунд он получил ответ на свой невысказанный вопрос.

В желтых лучах лампы вдруг появились фигуры двух турок. Один из них волочил по земле что-то большое и бесформенное. Филипп затаил дыхание. В это время пламя лампы всколыхнулось, осветив бледное лицо мертвеца.

– Он мертв, – проговорил один из турок. – Все бесполезно, Рубаль; ты ударил его слишком сильно. Почему ты не сделал так, как я тебе сказал? Я бы заставил говорить этого парня, и он бы живо нам выложил, для кого он держал здесь двух франкских лошадей.

– Пусть Аллах накажет его за это, – прорычал второй турок и злобно пнул мертвое тело ногой.

Филипп, отступив назад, инстинктивно укрылся за щитом. Он может напасть на них, сначала отбить удар турка слева, а потом приняться за другого. Но ему придется полагаться лишь на скорость и неожиданность атаки. Всего через две минуты он довел Жильбера до конюшни и объяснил ему свой план. Жильбер должен был обойти строение с противоположной стороны, где Филипп заметил еще одну дверь. Согласно его плану, Жильберу не нужно было врываться в конюшню, а только стучать изо всех сил в дверь, стараясь производить как можно больше шума. Все остальное возьмет на себя Филипп. Турки все еще ругались из-за трупа. Филипп заметил только у одного из них в руках оружие – кривую саблю. Сначала он нападет на него, решил про себя Филипп, стараясь сохранять хладнокровие. Только стук сердца выдавал его волнение.

Вдруг в тишину ночи ворвался грохот металла по деревянной двери конюшни.

Турки повернулись на стук. Этого момента и ждал Филипп. Сильным ударом ноги он распахнул вторую дверь и с криком ворвался внутрь.

При виде сверкающей в лунном свете высокой фигуры Филиппа, движущейся на них, турки перепугались. Человек с саблей от неожиданности открыл рот и инстинктивно взмахнул своим оружием. Но Филипп не дал ему времени опомниться. Меч его, описав в воздухе дугу, с глухим ударом обрушился на вершину тюрбана, и сельджук так резко упал на землю, будто на него свалился целый кусок стены Дамаска.

Филипп с кошачьей ловкостью отскочил влево, снова поднимая меч. Снова послышался глухой удар, и второй турок, даже не успев вскрикнуть, рухнул на пол с расколотой пополам головой. «Как полено на кухне в Бланш-Гарде», – подумал Филипп.

– Все в порядке, Жильбер, они теперь не доставят нам хлопот.

– Да уж, – отозвался Жильбер. Он криво улыбнулся, увидев мрачное выражение лица Филиппа, похожего в загадочном свете ночного светила на какого-то сказочного демона.

Филипп подбежал к лошадям. Лошади уже успокоились, и он с любовью погладил рукой мягкие, теплые шеи, восхищаясь красотой этих животных. С первого взгляда Филиппу стало ясно, что де Витри не обманул – и кони действительно находились в отличной форме. Филипп вздохнул с облегчением. Последнее препятствие было устранено. Через несколько часов они будут уже далеко от Дамаска, затерявшись в высоких холмах севера страны.

Когда на востоке над горизонтом, с обычной своей стремительностью, поднялось солнце, два всадника остановились у подножия гор Антиливана[64]. Слева от них возвышались безжизненные вершины гор, перемежаемые скалистыми ущельями, тянувшиеся неровной линией на север до самого горизонта. Филипп никогда раньше не бывал в этих горах и знал о местонахождении крепости госпитальеров лишь со слов де Витри – к счастью, он очень подробно объяснил ему, как туда добраться.

Они должны двигаться на север вдоль цепи гор, пока не доедут до озера Хомс. По словам де Витри, озеро было настолько велико, что его невозможно не заметить. С западной стороны озера в горах они должны найти широкое ущелье, отделявшее северную часть ливанских гор от самого высокого пика горной гряды – Джебель Алави[65]. Если они поедут по этому ущелью, – а де Витри уверял Филиппа, что его невозможно не увидеть, – они попадут прямо в Крэк, поскольку крепость была выстроена специально на дороге, чтобы охранять подступы к Святой земле.

Филипп решил дать лошадям отдохнуть, только когда уже взошло солнце. Он вдоволь напоил их, рассчитав оставшиеся запасы воды. Запасы пищи его волновали меньше: Хиттин научил его, что главная опасность, подстерегающая путника в пустынях Востока, – жажда. Поев фиников и фиг, они снова тронулись в путь.

Жильбер уже начинал уставать. Во-первых, его постоянно терзала боль в поврежденной ноге, а во-вторых, у него не было, как у Филиппа, возможности часто выезжать верхом. Но он, не жалуясь, уверенно сидел в седле. Лошади были в прекрасной форме, и даже если из Дамаска послали им вслед погоню, их вряд ли могли бы догнать.

Сейчас они ехали по дикой местности, перерезанной глубокими оврагами, покрытой пиками одиночных скал, на спекшейся от зноя земле не было видно и признаков растительности. Почва здесь была яркого красновато-коричневого оттенка, а ландшафт в целом выглядел так, будто какой-то великан разворошил землю гигантской палкой, а потом изрытая земля высохла в лучах жаркого солнца, да так и застыла навеки.

– Тебе вправду нравится эта страна? – вдруг с любопытством спросил Жильбер.

Филипп окинул взглядом неровные вершины скал.

– Ненавижу, – коротко ответил он.

– Да что ты? – Жильбер в изумлении резко повернулся к нему. – Но ты же вырос здесь, Филипп. Здесь твой дом.

– Только не после падения Иерусалима. И я сомневаюсь, что нам удастся сохранить христианские государства Леванта, даже если новый крестовый поход обернется победой. Нам никогда не создать прочного государства до тех пор, пока бароны будут плести свои интриги, а иноверцы – строить нам козни.

Жильбер, взглянув на своего друга, с силой потер кончик носа. «Филипп, наверное, преувеличивает, – решил он про себя. – Может быть, годы плена в Дамаске сделали его таким нетерпимым».

– И что же ты собираешься делать? – спросил он.

– Я отправлюсь в Англию, – твердо ответил Филипп. – Ты поедешь со мной, Жильбер?

– Куда угодно, Филипп, – без колебания ответил Жильбер, и дальше они двигались молча.

Ночь друзья провели в глубокой пещере, укрывшись от холодного пронизывающего ночного ветра: как только садилось солнце, воздух в горах быстро остывал. Они прижались друг к другу, чтобы согреться, натянув на себя плащи и свернувшись калачиком на твердой земле, рядом с ними опустились уставшие за день лошади. Так они и спали всю ночь рядом – люди и преданные им животные.

Филипп проснулся внезапно, разбуженный тревожным возгласом Жильбера, Он привстал на одно колено, схватившись рукою за рукоять своего меча.

Оглядевшись, он увидел, что их окружает плотное кольцо молчаливых людей – смуглолицых, в пестрых тюрбанах, вооруженных саблями и луками.

Филипп медленно встал на ноги, выронив из руки меч. С первого взгляда ему стало ясно, что сопротивление бесполезно. И снова он почувствовал, как в груди его поднимается холодная волна беспросветного отчаяния. Он крепко сжал зубы, подавляя яростный стон, разрывающий ему сердце.

– Проклятье, – только и сорвалось с его губ. Каких-нибудь нескольких часов пути не хватило им с Жильбером, чтобы они могли благополучно въехать в ущелье в отрогах Джебель Алави, а там уже и замок Крэк рядом, и они находились бы под защитой неприступных стен крепости госпитальеров; он бы жал руки своим друзьям, которых не видел уже почти четыре года.

За несколько минут никто не произнес ни слова. Потом вперед выступил предводитель сарацин – средних лет мужчина в желтом тюрбане с большим драгоценным камнем на лбу. Он рассматривал христиан с каким-то озадаченным выражением на лице. Его взгляд, горящий напряженным любопытством, остановился на их оружии. Конечно, раньше ему приходилось видеть христианских рыцарей, и он мог безошибочно определить в них крестоносцев по доспехам Филиппа, заметив, однако, отсутствие шлема и щита.

– Кто вы? – вдруг спросил он по-арабски.

– Мы едем из Дамаска, – ответил Филипп, не видя теперь никакого смысла отпираться.

Тонкие брови турка удивленно поползли вверх.

– Пленные? – спросил он таким тоном, будто объяснял сам себе причину странной внешности этих людей. – Твое имя, франк? – снова спросил он, увидев, как Филипп кивнул головой в ответ на первый вопрос.

– Я Филипп д'Юбиньи, а это – сир Жильбер д'Эссейли.

Турок посмотрел на Жильбера, потом снова перевел взгляд на Филиппа.

– Вы поедете с нами, – сказал он властно и поднял руку, подавая сигнал своим людям.

На секунду Филипп подумал, что сможет дотянуться до своего меча и попытается защищаться. Но потом он увидел, что один из сарацин уже встал прямо у него за спиной – он видел его тень на солнце. Может быть, ему удастся исполнить задуманное позже. Но для себя Филипп решил одно: он ни за что не вернется живым в Дамаск.

И тут его ждал первый сюрприз: турки не поехали на юг, а избрали дорогу, ведущую на север. «Наверное, направляются в Хаму», – подумал Филипп.

Он никогда не бывал в этой части Леванта, но довольно хорошо изучил местность по подробным картам, показанным ему де Витри.

Город Хама лежал к северу от озера Хомс, насколько он помнил, но турки, дойдя до озера, повернули на запад. Через час отряд вместе с пленными христианами был уже глубоко в горах, и на протяжении всего дня, никуда не сворачивая, они двигались на запад.

Изумление Филиппа все росло. Он старался вызвать у себя в памяти полную карту де Витри, с тем чтобы мысленно сравнить ее с теми картами, которые видел раньше в Бланш-Гарде. К этому времени, решил Филипп, они должны были быть где-то в горах Нозаири, почти на границе графства Триполийского и княжества Антиохия, двух христианских государств, завоеванных турками после Хиттина.

«Горы Нозаири, – крутилось у него в голове, – что он знает о них? Горы…»

И вдруг его осенило. Он метнул взгляд на безмолвных всадников, скачущих по бокам от него. На их лицах Филипп прочел мрачную решимость, которая раньше ускользнула от его глаз, – горящие глаза, безучастные лица, в каждом движении спокойная уверенность и бросающаяся в глаза дисциплинированность.

Их предводитель ехал рядом с Филиппом. Он заметил пристальный взгляд Филиппа, и юноша поспешно отвернулся.

– Кто вы? – спросил Филипп. – Ассасины?

– Да, франк. – Он хотел сказать что-то еще, но в это время всадники, скакавшие впереди, остановились, и он направил к ним своего коня, чтобы показать дорогу, по которой следует ехать дальше.

Филипп пробормотал про себя проклятие. Жильбер, который ехал позади него, поравнялся с ним. Он слышал и вопрос, и ответ, но ничего не понял.

– Что ты спросил у него? – шепнул он на нормандском диалекте.

– Я спросил его, ассасины ли они, и он сказал, что да, – мрачно откликнулся Филипп.

– Но кто это такие? – настаивал Жильбер, озадаченный переменой, произошедшей в его друге.

– Ты что, никогда о них не слышал? – удивленно воскликнул Филипп. – Да, возможно, что и не слышал. Это наемные убийцы.

– Кто?

– Это религиозная языческая секта турок, – объяснил Филипп. – Они всегда враждовали с южными турками и живут, как мне думается, на севере. Усамах однажды мне сказал, что даже сам Саладин побаивается их.

– Но почему? Что в них такого страшного? – снова не понял Жильбер.

– Потому что они убивают всех, кто не придерживается их веры. И не имеет значения, где ты находишься, – хоть в собственной палатке под охраной дюжины солдат, они все равно доберутся до тебя.

Жильбер, совсем сбитый с толку, смотрел во все глаза на Филиппа.

– Но это же невозможно, Филипп! – воскликнул он. – Они что, маги?

– Очень может быть, – странным голосом ответил Филипп. – Никто о них ничего толком не знает. И они не боятся, что их поймают. Кажется, они, наоборот, жаждут смерти. Отец графа Раймонда Триполийского был убит в стенах своей крепости, в своем собственном городе.

– Но почему они убили его?

– Никто не знает. Наверное, им что-то от него было нужно, а он им отказал. Он думал, что находится в безопасности. Но никто не может спрятаться от убийц. Даже Саладин.

– А что, они уже пытались убить его?

– Да, мне об этом рассказывал старый Усамах. Саладин привел в эти горы большое войско, чтобы штурмовать Орлиное Гнездо, как говорят арабы, – это замок Старца Горы.

– Кто это? – снова спросил Жильбер, предчувствуя, что сейчас он услышит еще одну кошмарную легенду, родившуюся на Востоке.

– Шейх Рашид ад-Дин Синан из Басры, – ответил Филипп. – В Леванте его называют Старцем Горы. Он предводитель ассасинов в этой части Востока.

– Что ж, значит, они упустили Саладина, – заметил Жильбер. – К несчастью, он все еще жив.

– Знаю. Но ему удалось спастись только потому, что он вовремя снял осаду. Старец был далеко от своей крепости, когда началась осада, но, узнав об этом, поспешил назад. Люди Саладина попытались захватить его в плен, но что-то их остановило. Усамах говорил – магия.

– Вздор! – усомнился Жильбер, скорее чтобы успокоить разыгравшееся воображение.

Филипп пожал плечами.

– Если бы ты прожил на Востоке, Жильбер, столько же, сколько я, – спокойно сказал он, – ты не стал бы говорить этого с такой уверенностью. В любом случае, Саладину не понравилось все это. Он плохо спал, по ночам его мучили кошмары. Однажды ночью султан проснулся. В его шатре никого не было, но он нашел на своей постели горячие хлебцы, плоские такие, приготовленные по особому рецепту, известному только этой секте убийц.

– Что?! – вскричал Жильбер, чувствуя, как от тихих слов Филиппа в жилах у него стынет кровь.

– Рядом лежал отравленный кинжал и угрожающее письмо. Саладин решил, что в его палатке побывал сам Старец Горы, и струсил. Он попросил у Старца прощения и свернул кампанию.

– Фью! – тихонько присвистнул Жильбер, покосившись на двух безмолвных всадников, скачущих рядом. Сарацины смотрели на двух франков без всякого интереса, не понимая ни слова из их разговора.

– Но что они сделают с нами? – осторожно спросил Жильбер.

– Хотел бы я знать, – проговорил Филипп. – Но могу только сказать, что в десять раз лучше было бы нам очутиться в руках дамасских турок, чем стать пленниками Старца Горы.

Филипп замолчал, и за целый час езды друзья не сказали друг другу ни слова.

Ассасины, кажется, относились к ним равнодушно, без тени враждебности. На привале им приносили еду. Жильбер взял в руки маленький поджаристый хлебец, плоский и круглый. Он посмотрел на него, потом перевел вопросительный взгляд на Филиппа – тот молча кивнул – и осторожно, не без содрогания надкусил хлебец. Но вкус оказался неожиданно приятным, и Жильбер в два счета съел весь хлеб.

Когда солнце начало опускаться за горизонт, они въехали в узкое ущелье. По обеим сторонам ввысь поднимались скалистые стены, и в ущелье было очень жарко и душно. Посередине ущелья лежала хорошо утоптанная тропа, которая резко сворачивала вправо. Каньон переходил в открытую местность протяженностью около полумили, и Филипп заметил, как один из убийц поднял руку, указывая куда-то вверх.

Филипп поднял голову. По правому склону ущелья вилась узкая тропинка, петляя вправо и влево, ведущая на вершину скалы. Там, на самом краю ущелья, как казалось снизу, виднелись серые стены и башни.

– Смотри! – шепнул Филипп Жильберу. – Это Орлиное Гнездо.

Первые всадники уже сворачивали на тропинку. Следующие десять минут подъема на крутой склон превратились для друзей в настоящую пытку. Тропинка оказалась очень узкой, усыпанной камнями. Слева от них случился обвал, и камни с гулким грохотом посыпались к подножию скалы. Стоило лошади оступиться, и они полетят вниз, вслед за этими камнями. Филипп почти все время ехал с закрытыми глазами, боясь посмотреть вниз. Один раз, когда лошадь его споткнулась о камень, на лбу его выступили крупные капли холодного пота, а к горлу подступил комок тошноты.

Когда они добрались до вершины, Филипп обнаружил, что у него трясутся руки. Но перед лицом неизвестных опасностей, которые поджидали их на каждом шагу, он усилием воли унял дрожь. Наконец они переправились через глубокий ров, прорубленный в толще скалы, и въехали в главный двор замка. К этому времени Филипп уже успел прийти в себя.

В архитектуре крепости не было ничего особенного. Обычные крепостные стены, обычные круглые башни, сторожевая башенка у ворот и цепь жилых зданий под стеной, нависшей над самой пропастью.

Филиппу и Жильберу было приказано спешиться, и они подчинились. Предводитель ассасинов повел их к двери в главном здании замка. Один из охранников указал рукой на широкий пояс Филиппа с болтающимися на нем ножнами и сделал знак расстегнуть ремень. Обыденность этого жеста, спокойная уверенность в невозможности отказа, означающего неповиновение, возмутили Филиппа, и он какое-то мгновение колебался. Но потом, вздохнув, послушно снял пояс.

Их ввели в какую-то комнату. Тяжелая дверь захлопнулась за ними, и они услышали грохот задвижки и звон ключей. Но с первого взгляда им стало ясно, что это не обычная камера для пленников. В просторной комнате стояли красивые диваны, кровати, стулья. Солнечные лучи широким потоком вливались в большие окна, выдолбленные в камне и совсем не похожие на обычные узкие окна-щелочки в замках крестоносцев, поскольку на такой высоте можно было не опасаться, что в окно залетит стрела.

Филипп подошел к окну и взглянул вниз. И почти сразу же испуганно отшатнулся: стена замка под прямым углом уходила на сотни футов в пропасть ущелья. Широкий ручей, мимо которого они проезжали, казался с такой высоты тоненькой белой ленточкой. Мимо окна пролетела птица, развернулась в полете и, сложив крылья, камнем устремилась вниз.

Филипп мрачно усмехнулся. Чтобы сбежать из этой комнаты, нужно самому иметь крылья.

Жильбер с возгласом облегчения упал на одну из кроватей. Сняв сандалии, с гримасой боли на лице он принялся осторожными движениями растирать поврежденный сустав.

– В кувшинах есть вода, – сказал Филипп, осмотрев комнату. – Я полью тебе. Нам обоим неплохо было бы вымыться. Думаю, сразу станет легче.

Умывшись, они прилегли отдохнуть: сказалась ночь, проведенная на камнях в пещере, и последующая утомительная поездка с ассасинами. Филипп теперь совсем успокоился и трезво постарался оценить положение, в котором они оказались. Он попытался прикинуть возможные последствия плена, используя свой хладнокровный ум и спокойную логику, которые приобрел за четыре года наблюдений и ожидания.

Филипп хорошо понимал, что они попали в беду, им угрожала ужасная опасность, но у него еще оставалась надежда, что холодный разум поможет найти выход. И сир Хьюго, а потом и старый Усамах приложили все усилия, чтобы Филипп твердо усвоил одно правило: только глупец боится неизвестности – мудрый человек боится трудностей, которые он может предвидеть и осознать.

Филипп, благодаря Усамаху, очень много знал о секте убийц. За свои девяносто лет, большую часть которых старый эмир провел в путешествиях по Востоку, он успел приобрести огромный запас различных полезных и бесполезных сведений. Его гибкий и живой ум проник в тайны безжалостных ассасинов, и он передал почти все, что знал, Филиппу, в лице которого нашел внимательного слушателя и в обществе которого старый эмир коротал длинные солнечные дни в Дамаске, сидя в тенистом саду под раскидистыми деревьями, любуясь пестрым ковром цветов и вслушиваясь в мелодичное журчание фонтана.

– Слушай, Жильбер, – заговорил Филипп. – Сейчас все зависит от впечатления, которое мы сможем произвести на Старца Горы. Видишь ли, в целом он неплохо относится к христианам. И даже несколько раз оказывал нам помощь. Если он решит, что мы можем быть ему полезны, то отпустит нас и даже проводит в Крэк с посланием для госпитальеров.

– И чем же мы можем быть ему полезны? – спросил Жильбер. За то короткое время, которое он провел в Святой земле, он не успел полностью разобраться в постоянно меняющихся отношениях различных групп и национальностей Востока.

– Дело в том, что ассасинам может быть также невыгодно поражение Саладина. У Старца повсюду свои шпионы, и он прекрасно знает, что сейчас происходит в Акре. Он знает, что Филипп и Ричард высадились на побережье с большими армиями и собираются идти походом на Иерусалим. Может статься, что он захочет предложить им помощь. И тогда ему нужно будет как-то связаться с ними. Конечно, нельзя полностью на это надеяться, возразишь ты, и я соглашусь. Однако это вполне возможно. Если же нет…

– Что ж, тогда нам остается надеяться на то, что мы умрем быстро – быстрее, чем в руках дамасских турков, – сказал Жильбер, пощипывая нервными пальцами кончик своего носа.

Филипп уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, но вдруг передумал и медленно подошел к окну.

– Я не так уж боюсь смерти, – проговорил он. – По крайней мере, так считаю. Но я не хочу умирать. Однако есть кое-что еще похуже смерти, Жильбер.

Жильбер, испуганно подняв голову, метнул быстрый, тревожный взгляд на своего друга.

– О чем ты, Филипп? – тихо спросил он.

– Ты можешь потерять свою душу, – так же тихо ответил Филипп.

Жильбер, хромая, подошел к окну.

– Ради бога, скажи, что у тебя на уме, Филипп, – настойчиво попросил он.

– Хорошо. Чем больше ты будешь знать, тем лучше будешь готов к этому. – Филипп опустился на стул у окна. – Старец имеет какое-то таинственное влияние на своих людей. Они исполняют все, что он им ни прикажет. Все! Даже умрут и будут рады принять смерть.

– Этого не может быть, – недоверчиво проговорил Жильбер. – Как ему удается добиться такого повиновения, Филипп?

– Усамах думал, что знает ответ. Старец поит их каким-то напитком. Они называют его гашиш. Вот поэтому-то они, убийцы, и получили такое прозвище – гашшишины, или ассасины, на нашем языке.

– Но какой от этого получается эффект? – Жильбер уже начинал понемногу понимать, что Филипп имел в виду, когда говорил, что есть кое-что похуже смерти. У него тоже была тяга ко всему необычному, странному, холодящему кровь, присущая всем людям его возраста.

– Я не знаю наверняка, – признался Филипп. – Но думаю, что гашиш вызывает странные сны наяву. Воля ослабевает, и ты готов исполнить все, что тебе ни прикажут. Вот это-то меня и пугает. Мне страшно подумать, что я могу стать таким же, как эти люди, которые привезли нас сюда. Ты видел, какие у них лица, какие зрачки? Это самые настоящие живые мертвецы. У них абсолютно пустые глаза.

В комнате на некоторое время наступила тишина. Жильбер снова вернулся к кровати и тихо сел на краешек, забыв на мгновение о своей боли.

– Но неужели Старец Горы может сделать такое и с нами? – спросил он.

– Я не знаю. Нам остается надеяться только на то, что он может решить, что мы можем быть ему полезны. Нам нужно каким-то образом его в этом убедить, нам нужно заставить его поверить, что мы сможем лучше исполнять его приказы без этого снадобья.

– Ты хочешь сказать, что мы должны пообещать ему сделать все, что он ни попросит, а потом просто забыть обо всем, когда покинем это место? – быстро спросил Жильбер.

– Да, – сказал Филипп, стараясь вложить в эти слова как можно больше уверенности.

Но он вовсе не был уверен в том, что сейчас сказал. Филипп знал, что никому еще не удавалось избежать возмездия убийц. Он вспомнил одного человека в Леванте, который жил в постоянном страхе, ожидая удара ножом в спину, зная, что ни толстые доспехи, ни целый отряд стражников не смогут остановить преданных слуг Старца Горы.

Но это все предстояло в будущем. Теперь же нужно было выбраться из Орлиного Гнезда, и у Филиппа еще теплилась надежда. «У человека всегда есть шанс, – сказал однажды сир Хьюго. – Если гора встала на твоем пути – взбирайся на гору».

Вечером им принесли еды и предоставили снова в одиночестве предаваться своим мрачным раздумьям. Но оба приятеля так устали от двухдневной скачки, а мягкие постели были так соблазнительны после ночевки на голых камнях, что они сразу же уснули, едва их головы коснулись подушек.

На следующее утро после завтрака за ними пришли двое людей в белых одеждах. Их провели по каменным коридорам замка и втолкнули в большую залу для приемов, длинную и узкую, с высоким расписанным потолком.

Филипп остановился в дверях, потом медленно пошел вперед; Жильбер на расстоянии нескольких шагов следовал за ним. Стояла такая тишина, что отчетливо слышалось легкое позвякивание кольчуги Филиппа. Какой прок от его доспехов, печально подумал Филипп, доспехи смогут защитить тело, но не душу. Но у Филиппа не было иной защиты, кроме его ума и спокойствия духа, с помощью которых он собирался противостоять дьявольским чарам Старца Горы.

Даже по сравнению с замками Святой земли, зала поражала роскошью обстановки. Стоило взглянуть на красивый, выложенный мозаикой пол, на стройные мраморные колонны с тонкой резьбой, на изысканный рисунок шелковых занавесей, и сразу становилось ясно, что здесь поработали искусные руки лучших мастеров Востока.

Их проводники почтительно распластались на полу, предоставив двум рыцарям идти одним к небольшому возвышению в дальнем конце залы. Там стояло мраморное кресло, по бокам которого Филипп увидел двух огромных темнокожих стражей – они были так неподвижны, что сперва Филипп принял их за раскрашенные мраморные статуи. Но когда они подошли ближе, Филипп заметил легкую игру мускулов на обнаженной черной груди охранников и сверкнувшие белки глаз, пристально следящих за каждым их движением. На широких плечах негров покоились длинные клинки кривых турецких сабель.

Филипп, приблизившись к возвышению, спокойно сложил на груди руки и стал ждать. Но в душе его не было покоя. Он изо всех сил старался подавить в себе предательское волнение, охватившее его при первом же взгляде на сутулую фигурку человека, восседающего на троне.

Когда стихло позвякивание колец кольчуги Филиппа, в зале снова установилась гробовая тишина. Старец был и в самом деле очень стар – маленький, морщинистый человечек в длинном белом платье и таком же белоснежном тюрбане. Желтая кожа плотно обтягивала заостренные кости его лица, будто выточенного из камня. Его коротко подстриженная бородка стала совсем белой и странно выделялась на темном, изрезанном морщинами лице. С первого взгляда он мог показаться просто благодушным старичком, если бы не его глаза, выражение которых придавало всей его внешности иной облик.

Глаза у него были светло-зеленые, глубоко посаженные в темных глазницах, холодные и безучастные, как цветные камешки, но, однако, в них горел костер фанатичной веры и пугающей страсти.

Филипп внутренне содрогнулся, поймав на себе пристальный, холодный взгляд этих ужасных глаз. Этот человек излучал зло, безжалостную жестокость и честолюбие. Филипп чувствовал, как завораживающие глаза могущественного предводителя ассасинов словно прожигают его насквозь, как лучи пустынного солнца.

Старец перевел взгляд на высокую, неуклюжую фигуру Жильбера, охватывая ее всю, с ног до головы, пристальным, ледяным взором, а потом снова посмотрел на упрямое лицо Филиппа, отмечая волевой подбородок и плотно сжатые губы, спокойные глаза и ауру непоколебимой уверенности в себе, овевающую его лицо. Этот человек обладал способностью по лицу читать в душах других людей.

– Вы сир Филипп д'Юбиньи из Бланш-Гарде, что в королевстве Иерусалим? – спросил он неожиданно мягким и приятным голосом.

Филипп кивнул, почувствовав в словах старика скорее утверждение, чем вопрос, но совсем не удивился, что шейху известно так много. Секта убийц повсюду имела своих шпионов. Старец располагал точными и многогранными сведениями обо всех выдающихся личностях Востока.

– Сир Жильбер д'Эссейли? – повернулся шейх к Жильберу. – Наверное, родственник предыдущего Великого Магистра ордена госпитальеров?

– Он мой дядя.

В течение следующего получаса Филипп и Жильбер были подвергнуты пристрастному допросу обо всем, что им удалось узнать за последние годы в Дамаске. Филипп честно отвечал на все задаваемые ему вопросы, поскольку не видел никакого смысла в том, чтобы лгать Старцу: тот и так знал ответы на все вопросы, и даже лучше, чем Филипп. Больше его интересовало то, что и как думают Филипп и Жильбер. Скоро он, совсем перестав обращать внимание на Жильбера, не отрывая глаз смотрел лишь на Филиппа.

Вдруг Старец прекратил допрос, отдав приказ распластавшимся на полу слугам отвести пленников назад в их комнату и принести им еду.

– Фу! – выдохнул Жильбер, бросаясь на постель, не в силах больше опираться на больную ногу. – Ты когда-нибудь видел глаза змеи, Филипп? У этого старика такие же глаза.

– Меня больше интересует, какое впечатление произвели на него мы, – мрачно заметил Филипп.

До самого вечера их оставили одних, а потом все те же немые стражи отвели их подышать воздухом на широкий парапет замка – настолько широкий, что вполне мог бы сойти за целую террасу.

С парапета открывался чудесный вид на горы, но у Филиппа не было настроения наслаждаться созерцанием этой картины. Ему было не по себе, когда он смотрел вниз с этой высоты, хотя в Бланш-Гарде он любил разгуливать по толстым стенам замка. Однако здесь Филипп чувствовал себя, будто на вершине горы, что было недалеко от правды, – его пугала бездонная пропасть, чернеющая внизу.

Всего в нескольких футах от них стоял сам Старец, охраняемый своими чернокожими стражами, которые были до того неподвижны, что Филипп снова невольно сравнил их с мраморными колоннами в приемной зале. За все время они не шелохнулись, и даже поза, в какой они стояли в зале, не изменилась. В нескольких шагах позади Старца стояли еще два телохранителя, которые вдруг, по какому-то не увиденному Филиппом знаку опустились на колени, лбом упершись в камень.

– Полагаю, вам хотелось бы знать, что я намерен делать с вами? – спросил Старец. Он слабо улыбнулся, но в его улыбке не были и тени дружелюбия. Это была улыбка кота, поймавшего мышь и играющего с нею.

– Да, – откровенно ответил Филипп.

– Я пошлю тебя и твоего друга в замок Крэк. Замок всего в сутках пути отсюда, и мой человек укажет вам дорогу.

Сердце Филиппа бешено забилось, но он старался спокойно смотреть прямо в глаза Старцу. Он знал, что тот еще не закончил.

– Вы очень добры к нам, – просто ответил он.

– В благодарность за мою доброту я прошу вас вспомнить о том, как с вами здесь обошлись, когда мне понадобятся ваши услуги, – продолжал Старец слащавым голосом.

– И что же вы потребуете от нас? – спросил Филипп с замиранием сердца.

– Я нахожу необходимым избавляться от людей, которые отказываются подчиняться моим приказам, – проговорил Старец. – Мои слуги обычно берут на себя эту работу. Но для вас не составит труда, с вашим титулом, с вашими связями с влиятельными людьми, исполнить мою просьбу. Так мы сэкономим время.

– И кого же вы прикажете мне убить? – спросил Филипп, полагая, что он ничем не рискует, задавая этот вопрос.

– О, оставьте это, сир Филипп, – рассмеялся Старец. – Может, короля Иерусалима, или Ричарда Английского, или Великого Магистра иоаннитов. Я еще не знаю, кто из них откажется подчиниться, когда я предъявлю им свои требования.

– Вы и вправду думаете, что ради вас я убью Великого Магистра госпитальеров? – спросил Филипп, не веря своим ушам.

– Почему бы нет? – последовал спокойный ответ. – Вам придется выбирать между его и своей жизнью. Но может быть, вы считаете, что я преувеличиваю. Мои люди исполняют все мои приказы, независимо от того, какая опасность им при этом угрожает. И они обязательно найдут вас, и вам придется иметь дело с ними, если вы откажетесь подчиниться мне. Сейчас я кое-что покажу вам.

Слегка повернувшись, он, щелкнув пальцами, привлек внимание одного из коленопреклоненных телохранителей.

– Абу, – сказал он мягким, монотонным голосом. – Пришел твой час умереть.

Человек поднял глаза с тем же безразличным выражением на лице.

– Да, господин, – сказал он.

– Прыгни с парапета, Абу.

– Да, господин.

Смуглый телохранитель встал с колен. Задержавшись только на мгновение, чтобы поклониться своему хозяину, он подошел к низкому бортику, спрыгнул на узкую лесенку, ведущую на выступ стены, вскинул руки вверх, словно призывая своего Бога, хотя его «Бог» стоял рядом, и бросился в пропасть.

На секунду, как показалось Филиппу, он застыл в воздухе, как огромный парящий над землей орел, а потом тело его, медленно переворачиваясь в воздухе, сверкая белизной развевающихся по ветру одежд, полетело вниз, раскинув руки и ноги, словно тряпичная кукла, с которой Филипп сражался в Бланш-Гарде в детстве.

Жильбер отшатнулся от парапета с криком ужаса, закрыв лицо руками. На лицах замерших чернокожих стражей не дрогнул ни один мускул – они следили лишь за Филиппом и Жильбером. Несчастный телохранитель, бросившийся в пропасть ради прихоти своего господина, для них просто не существовал.

Филипп с трудом подавил в себе приступ тошноты и, оторвав взгляд от зияющей черной пасти пропасти, медленно повернулся к Старцу, постаравшись придать своему лицу выражение вежливого удивления.

Шейх даже не взглянул в пропасть, где только что погиб его слуга. Он не сводил глаз с Филиппа.

– Вот, теперь вы сами увидели, сир Филипп, – все тем же мягким голосом сказал он.

– Впечатляюще, – заметил Филипп.

Он смотрел в эти зеленые глаза, стараясь разглядеть в них ответ на его невысказанный вопрос. И ему показалось, что он увидел то, что ему было нужно: мелькнувшую на мгновение где-то в глубине взора Старца искру уважения.

– Мне кажется, вы станете для меня незаменимым слугой, сир Филипп, – сказал Старец.

– Сомневаюсь, – без всякого выражения в голосе ответил Филипп, в душе порадовавшись, что он стоял сложа на груди руки и его собеседник не заметил, как сжались его кулаки. Как бы он хотел, скинув маску принужденной вежливости, со всей страстью своей неукротимой натуры, которую все же за последние годы научился укрощать, – схватить это воплощение зла и жестокости и, подняв высоко над головой, швырнуть его через парапет, вслед за его несчастным покорным слугой, который, не задумываясь, бросился на безжалостные скалы пропасти. Но он понимал, что одно малейшее движение – и чернокожие стражи схватят его прежде, чем он успеет дотянуться до безумного Старца.

– Что ж, посмотрим, – сказал Старец. – Но можете быть уверены в одном, сир Филипп: если вы откажетесь выполнить мой приказ, я позабочусь о том, чтобы вы уже не смогли выполнять приказы никого другого.

Резко повернувшись спиной к Филиппу, он пошел прочь.

Глава 12 КРЭК ДЕ ШЕВАЛЬЕ

Эскорт убийц, которых Старец Горы послал показать им дорогу, возвратился назад, в Орлиное Гнездо, и дальше Филипп и Жильбер поехали одни. До Крэка, как им сказали, оставалось еще десять миль. Если они будут все время ехать по тропинке, вьющейся меж лощин и оврагов, то скоро увидят широкую дорогу, на которой располагалась крепость госпитальеров.

Они ехали молча. Жильбер не, мог говорить, все еще переживая ужасную сцену гибели слуги Старца, и никак не мог отделаться от ощущения, что их преследуют убийцы. Филипп был уверен, что Старец не стал бы посылать за ними шпионов. Он не собирался исполнять ни одного из условий, навязанных ему Старцем, но сознавал, что жизнь его находилась отныне в руках этого безумца, и это сознание терзало его душу.

– Всадники! – вдруг воскликнул Жильбер.

Филипп, привстав на стременах, увидел блестящую на солнце сталь доспехов, но в это время военный отряд скрылся за одним из бесчисленных холмов.

Наконец ему удалось стряхнуть с себя мрачную, задумчивость. Эти люди, должно быть, рыцари-госпитальеры, но в равной мере они могут оказаться и турками. Если это так, он будет сражаться до конца. На этот раз их не смогут окружить. Лучше погибнуть в бою, чем однажды ночью получить нож в спину.

Рассудив так, он вытащил свой меч из ножен, его примеру последовал и Жильбер – ассасины снабдили его оружием. К сожалению, все, что они успели разглядеть, это то, что всадников было слишком много. Может быть, разумнее будет спрятаться и принять сражение только в крайнем случае?

– Подожди, – сказал Филипп, бросив меч в ножны и направляясь к месту, где начиналось небольшое ущелье. Скалы там были достаточно высоки, чтобы за ними могла укрыться крупная лошадь.

Там они спешились и привязали коней. Филипп снова вытащил меч, в первый раз с тех пор, как они покинули Дамаск, чувствуя себя на своей территории. Теперь до их слуха долетал тяжелый топот, сопровождавшийся стуком подков по каменистому грунту и звоном кольчуг. Через несколько мгновений всадники поравняются с ущельем.

И вдруг совершенно неожиданно позади Филиппа громко заржал его конь, едва не оглушив своего хозяина. Филипп тихо выругался. Со стороны дороги он услышал высокие звуки трубы и крики. Что же, им опять не повезло.

Филипп увидел у входа в ущелье двух всадников, прижимающихся к скалам с обеих сторон. Присмотревшись, он вскочил на ноги и принялся размахивать руками, несколько раз хрипло и громко крикнув, чтобы привлечь к себе внимание всадников: он узнал черные, свободного покроя плащи с белыми крестами на них. Рыцари-госпитальеры.

Всадник, ближайший к ним, заметил его и развернул к нему своего коня.

На всем скаку он начал вынимать из ножен меч, укрывшись за длинным щитом.

Филипп, увидя такое поведение всадника, бросил свой меч на землю и снова закричал. Наконец госпитальер рассмотрел на нем кольчугу и доспехи, которых никогда не носили иноверцы, и перевел коня на спокойный шаг, подняв свой меч над головой в знак приветствия.

Через несколько секунд Филипп с Жильбером очутились в кольце крестоносцев ордена госпитальеров, с искренним любопытством рассматривающих новых гостей. У Филиппа не было его плаща с гербом, а христианские рыцари не прогуливаются верхом по горам севера теперь, когда королевства Иерусалимского больше не существовало.

Один из госпитальеров снял с себя шлем и выехал вперед. Это был мужчина средних лет, незнакомый Филиппу, хотя Филипп знал в лицо почти всех рыцарей ордена.

– Кто вы? – с любопытством спросил он.

– Я Филипп д'Юбиньи, а это – Жильбер д'Эссейли.

– Д'Юбиньи, д'Эссейли! – госпитальер соскочил с коня. – Мы ждали вас, сир Филипп. Вы встретили де Витри в Дамаске? Мы думали, вы приедете еще несколько дней назад.

– О-о, мы заблудились в горах, – уклончиво ответил Филипп, и его не стали ни о чем расспрашивать. Жильбер тоже смолчал, поскольку Филипп предупредил его, чтобы он ничего не рассказывал об ассасинах. Христиане так боялись этой секты, что, если кому-нибудь приходилось столкнуться с ассасинами, этому человеку переставали доверять даже самые близкие ему люди.

– Я Хью де Каймонт, – сказал госпитальер. – Вы не помните меня, мессир Филипп. Но я видел, как вы дрались с де Ножентом у купальни Силоам.

По дороге в Крэк госпитальеры буквально засыпали Филиппа и Жильбера вопросами. Филипп понял, что ему придется в ближайшем будущем рассказывать о своих приключениях бесчисленное количество раз.

Тропинка, по которой они ехали, скоро превратилась в широкую дорогу, и в конце ее показался замок Крэк. Странно было видеть столь величественное и прекрасное создание рук человеческих в этой безлюдной пустыне, среди песка и белых камней. В лучах солнца сверкали белые стены и круглые башни, странно сочетавшиеся с красноватой пылью земли, с пурпурными вершинами Ливанских гор, видневшихся на горизонте, и с темно-голубым небом Востока.

Филипп часто слышал рассказы о замке Крэк, о его огромных размерах и неприступности, больших кладовых и казармах, в которых размещалось более тысячи человек. Но теперь, подъехав ближе, он в растерянности натянул поводья, остановив коня, – настолько он был поражен, увидев эту знаменитую крепость своими глазами.

Посередине широкой долины, в которой стоял замок, возвышался холм, с искусственно срезанными склонами, чтобы затруднить врагам доступ к стенам. И именно на вершине этого холма когда-то давно госпитальеры решили заложить свою крепость – самый большой замок в мире, высшее достижение военно-строительного искусства крестоносцев, сооруженный с такой любовью и тщательностью, что ему еще не один век предстояло удивлять и радовать глаз сторонников ордена и повергать в уныние его противников.

По мере приближения к замку вырисовывались все новые детали. Филипп смог рассмотреть очертания наружной стены: толстое белоснежное кольцо стен с плоским верхом, с круглыми башнями, расположенными на равном расстоянии друг от друга. За стеной возвышался корпус самого замка – сложное сооружение из огромных стен и башен.

Сопровождающие их госпитальеры объехали замок с восточной стороны, где склон оказался не такой крутой. Переехав ров по откидному мосту, который тут же за ними подняли, они остановились у высоких, окованных сталью ворот, ожидая, пока они откроются. Филипп въехал в крепость вслед за де Каймонтом и оказался в крытом каменном коридоре, представляющем собой что-то вроде перемычки между сторожевой надвратной башней и главным корпусом замка. Они ехали по петляющему то вправо, то влево коридору, пока не поднялись на самую вершину холма, и наконец, миновали последние ворота, за которыми начинался внутренний двор крепости.

Филипп не мог пожаловаться на оказанный ему прием. Его вместе с Жильбером отвели в просторные, роскошно обставленные комнаты, приставили к ним слуг, устроили им ванну и снабдили сменным бельем. Потом их отвели в лоджию, или крытую аркаду, тянущуюся вдоль всего огромного банкетного зала. Крыша лоджии была украшена резьбою по камню, а каждая арка оказалась выложена мозаикой. В банкетном зале их уже ждало много рыцарей из гарнизона крепости, тут же с вежливым любопытством окруживших вниманием вновь прибывших крестоносцев.

Филипп, оглядевшись, понял, что никого из присутствующих он раньше не встречал. Почти все бывшие госпитальеры погибли при Хиттине, и теперь в ордене, принявшем новое пополнение с Запада, произошли большие перемены. Многие из рыцарей только недавно прибыли на Восток и смотрели на Филиппа и его друга с нескрываемым восхищением, так что последние даже несколько смутились, хотя, надо признать, им было приятно ощущать такое внимание после долгих лет плена.

Филипп с удивлением, если не с испугом, обнаружил, что стал настоящей знаменитостью. Рассказы о его подвигах при Хиттине, о его коротком разговоре с Саладином после поражения христиан передавались из уст в уста, все время обрастая новыми деталями, как это всегда бывает с такими историями. Молодые рыцари примерно одного возраста с ним, а также другие, много старше его, слушали рассказ Филиппа с возрастающим уважением к этому героическому человеку, барону и рыцарю королевского Иерусалимского двора, имеющему к тому же славу самого искусного фехтовальщика во всем Леванте.

Де Каймонт прервал их оживленную беседу.

– С вами хочет говорить Великий Магистр, сир Филипп. Я отведу вас к нему. Он в главной башне.

– А кто сейчас у вас Великий Магистр? – спросил Филипп, когда они пересекали внутренний двор.

– О-о! Все еще Роджер де Мулине. Вы встречались с ним, сир Филипп?

– Однажды в Иерусалиме. Мой отец хорошо знал его.

Главная башня находилась в южной части крепости, ее окна-бойницы смотрели прямо на самую высокую часть стены и на глубокий ров. Филипп поднялся вслед за де Каймонтом по винтовой лестнице и вошел в большие круглые апартаменты с высоким куполообразным потолком. Пол был покрыт пестрыми коврами, а мебель выполнена в изысканном восточном стиле.

Со всей этой роскошью никак не вязались тусклые фигуры двух главных командоров ордена госпитальеров в черных плащах с белыми крестами на плечах.

Один из них, Арман де Монтабрюн, смотритель замка Крэк, поднялся, чтобы приветствовать Филиппа. Навстречу юному барону д'Юбиньи встал высокий и тучный человек средних лет, медлительный в движениях, но любивший поговорить, а в целом храбрый воин – вот что было о нем известно Филиппу. Но главным лицом в этой комнате был, конечно, мессир Роджер де Мулине, сам Великий Магистр ордена Госпиталя Святого Иоанна. Рядом с громоздкой фигурой смотрителя он казался очень маленьким, почти карликом. Но в нем было столько скрытой энергии, столько величественного и гибкого ума, что это, вместе с обаятельными манерами, невольно внушало уважение всех, кому когда-либо приходилось встречаться с главным госпитальером. Филипп мысленно все время сравнивал его с хитрой лисой, скорее всего это сравнение приходило ему на ум из-за острого, сильно выдающегося вперед носа, тонких черт лица и колючих седых усов, воинственно торчащих в разные стороны над верхней губой.

Великий Магистр предложил Филиппу стул и, не теряя времени на лишние разговоры, сразу же перешел к расспросам: он хотел знать все о положении дел в Дамаске, последние новости о Саладине, о недавних передвижениях турецких войск, о численности армии, о слабых местах турок – и вообще все, что мог рассказать ему Филипп.

А Филиппу нашлось что рассказать – в Дамаске он не терял времени даром. Он изложил все сведения в краткой и доступной форме, что не могло не произвести впечатления на двух опытных политиков, сидящих перед ним. К концу разговора главный госпитальер, один из могущественнейших людей не только Святой земли, но и христианской Европы, относился к Филиппу с таким уважением, которое более бы пристало человеку в годах. Он многозначительно кивнул седой головой смотрителю, хранившему непривычное для него молчание.

– Спасибо, сир Филипп, – сказал Великий Магистр, когда запас вопросов иссяк. – И что вы теперь собираетесь делать?

– Все зависит от того, как сложится ситуация в Акре, мессир, – ответил Филипп.

– Но в Акре пока ничего не происходит, – язвительно проговорил сир Роджер. – Они там сидят вокруг круглого стола и ведут ученые беседы.

– Но ведь город сдался? – спросил заинтригованный этими словами Филипп.

– О да, мы завоевали его. И теперь Филипп Французский вместе со своей армией собирается домой.

– Домой! – Филипп в ужасе даже привстал со своего стула. – Даже прежде, чем начался крестовый поход на Иерусалим?

– Вот именно, – с презрением воскликнул Великий Магистр, и его усы задрожали от гнева. – Филипп поссорился с Ричардом Английским: он, видите ли, ревнует. Я даже подозреваю, что оба они завидуют друг другу. Ричард – теперь единственная наша надежда. Он отличный полководец, и с ним большая армия.

– А король? – спросил Филипп.

– Ги Лузиньянский? Теперь его вряд ли можно назвать королем. Трон захватил маркиз Конрад Монферратский. Иерусалимские сеньоры благоволят к нему. Лузиньян потерял доверие баронов после поражения при Хиттине.

Филипп горько усмехнулся. Этот маленький человечек, сидящий напротив него, как раз и был одним из тех, чьего совета послушался бедный король, решив объявить тот злополучный поход на Тивериаду.

– А вы на чьей стороне, сир Филипп? – спросил его Роджер де Мулине.

Филипп поднял на него удивленный взор. Ему показалось, что в этом вопросе, кроме простого интереса, он уловил еще кое-какие нотки.

– А разве это имеет какое-то значение? – заинтригованный, спросил он.

– Это имеет очень большое значение, сир Филипп. С того момента, как вас захватили в плен, в Святой земле произошли огромные перемены, да будет вам известно, а также перестановки в составе двора его величества. Вы забываете, что теперь вы, после смерти вашего отца сира Хьюго, – барон королевства Иерусалимского. И вы сеньор Бланш-Гарде и Монгиссарда.

– Монгиссарда?! – воскликнул удивленный Филипп.

– Конечно. Ведь вы единственный наследник Грандмеснилов, поэтому вы становитесь владельцем одного из крупнейших поместий в королевстве.

– И оба поместья в руках сарацин, – резко сказал Филипп. Он вспомнил о своем отце, о Джосселине и о постоянно ворчливом, но часто и веселом сире Фульке.

– Это ненадолго, сир Филипп. Королевство скоро снова будет в наших руках. У вас много друзей и поклонников. Кстати, можете причислить к ним и меня. Кроме того, Бальян де Ибелин, например, или сам Ги Лузиньянский. К тому же за вами готово последовать все молодое поколение баронов.

Филипп вышел из апартаментов, одолеваемый невеселыми мыслями. Нравится это ему или нет, но ему, кажется, придется сыграть определенную роль в раздираемой склоками и интригами политике, царившей в Святой земле. И он уже начинал видеть все признаки начинавшейся вокруг его имени борьбы. «Разгром королевства после поражения при Хиттине преподал баронам хороший урок», – думал он. Нет никаких сомнений в том, что именно постоянные раздоры среди баронов послужили причиной этой трагедии. Но теперь положение обстояло еще хуже, если верить словам главного госпитальера.

Вместе с Жильбером он провел неделю в замке Крэк. Потом они должны были отправиться с сильным отрядом в Акру, чтобы принять участие в намечающемся крестовом походе от лица Великого Магистра.

В полдень, до того, как отправиться в путь, Филипп с интересом наблюдал за тренировочными поединками во внутреннем дворе замка. День выдался жаркий, но поднявшийся сильный холодный ветер дул ровно, не ослабевая, и поэтому было не особенно душно. Филипп стоял, облокотившись о парапет крепостной стены; прямо под ним расстилались, словно нарисованные на карте, холмы и равнины.

Он с грустью и с невольным содроганием вспоминал гибель слуги Старца Горы, спрыгнувшего по повелению господина в пропасть с похожего парапета, когда заметил направлявшегося к нему Великого Магистра госпитальеров.

– Сир Филипп, – обратился к нему Великий Магистр ордена Госпиталя Святого Иоанна, по своему обыкновению, сразу переходя к делу. – Мне нужно еще раз серьезно поговорить с вами, прежде чем вы покинете замок. Почему вы не хотите вступить в наш орден?

Он протестующе вытянул руку вперед, заметив удивленный взгляд Филиппа.

– Нет, сначала послушайте, что я вам скажу. Вы как раз такой рыцарь, каких нам очень не хватает среди госпитальеров. У вас богатый опыт жизни в Леванте. Вы свободно говорите и пишете по-арабски. Вы изучили мусульман так, как никто в Святой земле. Вы происходите из благороднейшего рода и, несомненно, являетесь одним из самых доблестных воинов нашего королевства.

Филипп, облокотившись о парапет, смотрел на убегающие вниз стены и на чернеющую под ними яму рва. Всего неделю назад он стоял на такой же стене и выслушивал предложения другого человека, облеченного властью, Старца Горы. Филипп ухмыльнулся про себя, подумав, что бы мог сказать Великий Магистр, если бы знал о его встрече с предводителем ассасинов.

– Вы быстро пойдете вверх, если вступите в наш орден, – продолжал убеждать его главный иоаннит. – Я гляжу в будущее, сир Филипп. Я вижу, вы сможете стать Великим Магистром госпитальеров.

Услышав последние слова, Филипп резко повернулся к своему собеседнику:

– Вы преувеличиваете, мессир, – сказал он.

– Можете мне поверить, нет, – настаивал сир Роджер. – Я долгое время наблюдал за вами. Чтобы стать Великим Магистром, знаете ли, нужно нечто большее, чем умение сидеть на лошади и орудовать мечом. Наш орден очень богат. Мы владеем поместьями, замками, нам принадлежат земли по всему христианскому миру. Вы обладаете всеми качествами, чтобы занять этот пост. Я почти никогда не ошибаюсь в людях. Мне часто приходилось принимать решения именно на основе собственного суждения о человеке. И я не ошибался. Подумайте об этом, сир Филипп. Когда прибудете в Акру, дайте мне знать о своем решении.

Филипп, не удержавшись, тихонько присвистнул, когда снова остался один на стене. Великий Магистр госпитальеров! Сиру Роджеру совсем не нужно было объяснять ему, что значит занимать такой пост. Богатство ордена не поддавалось исчислению, влияние в христианском мире было поистине огромно. По сути дела, орден представлял собой целое государство без территориальных границ. И Великий Магистр был королем этого мощного государства.

Жильбер собирал свои новые пожитки, когда к нему в комнату вошел Филипп.

– Эта старая лиса подбиралась к тебе, Филипп? – спросил Жильбер.

– Откуда ты знаешь?

– Мне сказал Хью де Каймонт. Они все надеются, что ты вступишь в их орден. Ты ведь не собираешься так поступить, правда?

– Не думаю. Но мне пока не нужно ничего решать. Подожду, пока мы прибудем в Акру. Прежде мне нужно кое с кем увидеться.

– И с кем же? – с любопытством спросил Жильбер.

– С Ричардом Английским, – ответил Филипп.

Глава 13 РИЧАРД АНГЛИЙСКИЙ

Филипп не был в Сен-Жан д'Акре вот уже четыре года. Первое, о чем он подумал, въезжая в город с севера с отрядом рыцарей-госпитальеров, было то, что порт почти не изменился с тех пор, как он видел его в последний раз.

Сен-Жан д'Акр всегда оставался шумным портовым городом, но никогда Филипп не видел здесь такого скопления народа. Теперь здесь были сосредоточены все военные ресурсы христианской армии. Сотни людей суетились у белокаменных стен и рва, восстанавливая их со времени последней осады. Солдаты разных национальностей слонялись без дела по узким улочкам; снаружи городской стены яблоку негде было упасть от расставленных там палаток и шатров, длинных рядов коновязей, целого леса копий и знамен с родовыми гербами рыцарей и баронов, съехавшихся сюда со всех уголков христианского мира Запада.

В Акру прибыло огромное количество различных судов. В открывающемся из бухты заливе бок о бок расположились пришвартованные торговые суда, вокруг которых сновали шлюпки, выгружающие на берег вереницы людей, прижимающих к груди свертки и дорожные сумки со своим добром.

Филипп при виде этой оживленной картины почувствовал, как необъяснимая радость, несмотря на мрачные прогнозы Великого Магистра, вливается в его сердце. Но вместе с тем его терзали печальные мысли о том, что сейчас, когда в этом порту оказались сконцентрированы все силы христиан и наступил подходящий момент для решительного броска в глубь страны, нет должного единства среди баронов. Филипп скоро узнал, сколько драгоценного времени терялось на проволочки, вызванные внутренними склоками и ленью всех этих владетельных графов, герцогов и даже королей, в подготовке и переправке армии из Европы на Восток. И даже теперь, когда Акра оказался у них в руках и необходимо было продвигаться дальше, в центр Святой земли, Филипп Французский вместе со своей армией собирался покинуть порт и вернуться на родину из-за глупой зависти к Ричарду; а Ричард в это время, все еще не оставивший намерение двигаться походом на Иерусалим, задерживался в Акре, увлекшись детскими интригами баронов Леванта, не желая признать права нового кандидата на трон более не существовавшего королевства. Королевства, которое никогда не возвратится к жизни, пока влиятельные сеньоры не прекратят поддаваться низменному чувству зависти и не сплотят свои ряды для борьбы с иноверцами.

В первые несколько дней Филипп и Жильбер не предпринимали никаких попыток вникнуть в положение дел в Акре. Филипп, взяв три жемчужины из мешочка, подаренного ему Усамахом, осмотрел лавки местных купцов и избрал для визита магазинчик венецианского ювелира. Венецианец, взглянув на черные жемчужины, быстро опустил глаза, чтобы ничем не выдать удовольствия, сверкающего на его хитром лице. За последний месяц дела его шли как нельзя лучше. Незадачливые рыцари-франки без разбору несли в его лавку оружие и остальное добро, награбленное в Акре, чтобы выручить денег на путешествие домой, и соглашались на любую, даже самую низкую цену, предложенную ловким, прекрасно понимавшим свою выгоду купцом. Посмотрев на потрепанную одежду Филиппа, он решил про себя, что к нему явился еще один бродяга-рыцарь с тощим кошельком. Покатав жемчужины по столу, покрутив их между толстых пальцев, он с гримасой отвращения на лице надул пухлые губы – мол, как ему осмелились предложить такой низкосортный товар, – и назвал цену, в восемь раз ниже настоящей.

Мог ли он ожидать, что на его бедную голову с длинными, нечесаными волосами может обрушиться такая буря? Филипп понимал толк во всех ремесленных изделиях, выставлявшихся на продажу в Иерусалиме и в Дамаске. И уж конечно, он знал истинную цену великолепного жемчуга.

Через час Филипп вышел из лавки, продав жемчуг, лишь немного уступив ювелиру против их настоящей цены, и теперь он и Жильбер могли беззаботно жить на вырученные деньги долгое время. Но в следующие два дня они потратили большую часть своих средств на новую одежду, на палатки, постельное белье, шлемы, запасные кольчуги и доспехи и, кроме всего этого, они купили себе хороших коней. В это время в Акре не было недостатка в оружии и обмундировании. Собирающиеся на родину франки торопились сбыть свое добро. Итак, Филипп, хорошенько поторговавшись, купил шесть прекрасных лошадей, настоящих западных боевых коней, и когда они закончили делать покупки, то были экипированы лучше, чем когда отправлялись на войну с турками из Бланш-Гарде несколько лет тому назад.

Филипп, уже в новых богатых одеждах, собирался на высокое собрание рыцарей почившего в базе королевства Иерусалимского, проходившего в цитадели Акры. Он прибыл туда почти последним, во-первых, потому, что на улицах было много народу, а во-вторых, потому, что плохо знал дорогу.

Встретивший его на пороге секретарь-сириец, отвесив почтительный поклон, попросил назвать свое имя и цель визита. С уважением и с примесью восхищения сириец выслушал речь Филиппа на прекрасном арабском языке и с еще большим почтением распахнул перед ним дверь в залу для собраний.

Хотя у Филиппа не было ни малейшего намерения специально рассчитать момент своего появления в зале, для создания наибольшего эффекта он не мог выбрать более подходящей минуты своего прихода. Бароны погибшего королевства уже рассаживались на свои места за длинным столом, но шум разговоров тотчас же стих, и в абсолютной тишине прозвучали торжественные слова секретаря:

– Сир Филипп д'Юбиньи, сеньор Бланш-Гарде и Монгиссарда.

Филипп в смущении остановился на пороге, увидев, как лица всех присутствующих разом повернулись к нему, и снова, без малейшего старания со своей стороны, дал баронам возможность с интересом рассмотреть его высокую подтянутую фигуру и обратить внимание на его величественные и вместе с тем простые манеры. Да, он многому научился у турок.

Вдруг Филипп увидел устремившуюся к нему плотную фигуру какого-то человека с протянутыми для приветствия вперед руками. Преодолев смущение, он узнал в этом человеке своего крестного отца, сира Бальяна де Ибелина, немного располневшего с тех пор, как Филипп видел его в последний раз, но сохранившего свою обворожительную улыбку и белоснежные зубы.

– Мой дорогой Филипп! Как я рад снова видеть тебя! – пухлая рука потрепала Филиппа по плечу, и пара проницательных глаз осмотрела молодого рыцаря с ног до головы с искренним восхищением.

Сир Бальян, этот опытный и мудрый дипломат, одобрительно крякнул, удовлетворенно кивнул и отошел в сторону, чтобы дать возможность другим баронам приветствовать его крестника.

Среди присутствующих нашлось много людей, хорошо знавших и уважавших сира Хьюго и теперь горевших желанием оказать честь его сыну. Некоторым же просто было любопытно взглянуть на рыцаря, покрывшего себя такой славой в битве при Хиттине. И лишь немногие смотрели на Филиппа как на важную персону, имеющую влияние при Иерусалимском дворе, которую можно использовать, переманив на свою сторону, в нескончаемой борьбе за власть.

Филипп отвечал на приветствия со спокойным достоинством, привитым ему годами, проведенными в турецком плену. Он вежливо поклонился маркграфу Конраду Монферратскому, человеку со слащавым длинным лицом оливкового цвета, в котором сквозило что-то кошачье, с белыми женственными руками и мягким голосом, напомнившим Филиппу голос Старца Горы. Конрад очень рассчитывал на поддержку Филиппа. Ему сейчас был жизненно необходим любой человек, способный воспротивиться восстановлению на престоле Иерусалима Ги де Лузиньяна. Филипп прекрасно знал причину дружелюбного поведения Конрада. Он не раз слышал, как сир Хьюго отзывался об этом человеке, и теперь, когда у Филиппа появилась возможность увидеть его своими глазами, он вспомнил едкие замечания отца в его адрес.

Он с удовольствием пожал руку Ги Лузиньянскому, который совсем не изменился – все та же величественная фигура, все тот же звучный голос и неотразимая улыбка, покорившая Филиппа в день его поединка у купальни Силоам.

Но среди присутствующих не было человека, с которым Филипп действительно хотел бы встретиться. Хотя на собрания королевского Иерусалимского двора приглашали всех именитых гостей из Европы, Ричард Английский почему-то не пришел сегодня в цитадель. Как позже узнал Филипп, он еще не совсем оправился после приступа лихорадки.

В то утро Филипп принял активное участие в разгоревшихся на собрании спорах. Слушая выступления ораторов, он чувствовал, как в душе его закипают негодование и гнев. Бароны все еще продолжали борьбу за трон.

Сир Хьюго однажды сказал, что эта борьба началась еще тогда, когда сотню лет назад образовалось королевство Иерусалимское, и появился новый свободный престол. Филипп пришел к выводу, что на протяжении целого века в политике государства мало что изменилось.

После окончания собрания у него состоялся короткий разговор с сиром Бальяном де Ибелином.

– А кого поддерживаешь ты? – спросил его сир Бальян. – Ги или Конрада?

– Да разве это так важно? – с горечью в голосе сказал Филипп. – Нужно идти на Иерусалим.

– Да, я думаю, все это понимают, – как-то безразлично отозвался сир Бальян, который имел репутацию самого отъявленного интригана во всем Леванте. – Но, знаешь ли, дорогой мой Филипп, у всех нас есть некоторые феодальные обязанности.

– Да что вы? У меня есть только одна обязанность – служить королю Иерусалима, кем бы он там ни был. Нет поместий – нет обязанностей. Вот закон королевства Иерусалимского.

Сир Бальян пожал своими широкими плечами.

– Теперь ни у кого из нас нет земли, – сказал он. – Может быть, только у очень немногих. Но что у тебя на уме, Филипп? Кажется, ты не испытываешь недостатка в деньгах, – добавил он, многозначительно посматривая на богатый наряд и оружие Филиппа.

– Я хотел бы поговорить с Ричардом Английским.

– Ого! – воскликнул сир Бальян, и глаза его засветились неподдельным интересом. – Так вот что ты задумал. Что ж, смотри не сделай хуже. У него резкий характер, совсем как у тебя.

– Вы хорошо знаете его, сир?

– Да. Кажется, он сейчас выздоравливает. Встретимся у него в доме за час до заката. Я представлю тебя ему.

Ричард Английский жил в небольшом домике у южных ворот Акры. Простота обстановки поразила Филиппа. Он думал, что король Англии может позволить себе снять самый большой дом, какой только есть в городе.

Его также поразили часовые у дверей – все прекрасно экипированы, отличаются настоящей военной выправкой: по всей видимости, король заботился о дисциплине в своем войске. Филиппа провели в приемную, где его попросили подождать какое-то время, поскольку, как ему доложили, сир Бальян де Ибелин еще не прибыл.

Филипп подошел к окну, откуда открывался вид на шумную гавань. В комнате он был не один. Рядом с ним оживленно разговаривали между собой несколько рыцарей. Англичане, решил Филипп, окидывая взглядом их добротную, но несколько потрепанную одежду: потрепанную по сравнению с его платьем или одеждой любого другого рыцаря Святой земли. Их лица приобрели под восточным солнцем кирпично-красный загар, в то время как лицо Филиппа имело коричневатый оттенок и в восточных одеждах его вполне можно было принять за турка. Так, наверное, подумали и английские рыцари.

– Один из этих пулланов, – услышал Филипп, подходя к окну.

– Посмотрите на него, – сказал другой человек с оттенком презрения в голосе. – Разоделся, как павлин, и наверняка от него на милю несет духами.

Филипп, отвернувшись к окну, невесело ухмыльнулся. Никогда потомки первых крестоносцев не относились с особенной любовью к вновь прибывшим с Запада, и сейчас тоже мало что изменилось. Наоборот, обстановка еще более накалилась. «Нельзя винить за это европейцев», – думал Филипп, вспоминая утренние споры в собрании Иерусалимского королевского двора.

Сзади он услышал шаги: к нему направлялся один из англичан. Он надеялся, что чужак не будет с ним слишком груб. Филипп теперь научился сдерживать свои чувства и мог всегда уклониться от открытой ссоры, если только это не затрагивало его честь. Филипп понимал, что, если он хочет спокойно поговорить с английским королем, ему не пойдет на пользу открытая ссора с его рыцарями.

– И что же вам здесь надо? – спросил голос позади него.

Филипп медленно повернулся. Перед ним стоял рыцарь-англичанин с огромным животом, уперший руки в бока и смотревший на него с нескрываемым презрением. «Приятная внешность, – с сарказмом подумал про себя Филипп, – такое приветливое лицо и вежливые манеры». Светло-голубые глаза рыцаря очень странно выделялись на покрытом красноватым загаром лице.

– Я ожидаю здесь аудиенции короля, – тихо ответил Филипп.

– Ну, скажу я вам, он не станет с вами долго разговаривать, – задиристо проговорил англичанин. – О короле я могу сказать только одно. Может быть, некоторые его сочтут бестактным, но ему никак не придется по душе такой расфуфыренный болван, как вы. Можете мне поверить. Поэтому лучше вам послушать моего совета и…

Он не закончил фразы. В это время с треском распахнулась дверь в конце зала, и из соседней комнаты послышался громкий властный голос, который сейчас звенел гневом.

Из двери задом пятились два генуэзских купца, перепуганные и постоянно кланяющиеся, умоляюще складывая руки.

– Довольно извинений! – ревел голос. – Если товар не будет разгружен сегодня к полудню, я сверну ваши жирные шеи своими собственными руками!

– Да, ваша величество, – дрожащими голосами отвечали купцы, – груз сегодня же будет на пристани.

Они продолжали пятиться, потом развернулись и исчезли в одно мгновение, а в проеме двери показалась высокая фигура. Филипп насторожился. Перед ним стоял человек, ради встречи с которым он сегодня пришел сюда. Филипп никогда раньше не встречал Ричарда, но вряд ли кого-нибудь могли ввести в заблуждение рыжеватые волосы и бородка, три льва, грозно застывшие на плаще, и высокая, излучающая высокомерие фигура. Ричард быстрыми шагами пошел по залу, напоминая Филиппу пантеру, которую он однажды видел в Дамаске, – такая же беспокойная грациозность и скрытая энергия, такая же неукротимая готовность прыгнуть, впиться зубами в тело жертвы и раздирать его когтями.

– Что-нибудь делается быстро на Востоке? – продолжал недовольно кричать Ричард, поворачиваясь к человеку, следом за ним вышедшему из комнаты, в котором Филипп признал главного иоаннита Роджера де Мулинса.

– Нам уже почти удалось прекратить эти волнения из-за трона Иерусалима, но мы продолжаем сидеть здесь, в Акре, и пока кто-нибудь не сдвинет нас с места, мы сгнием в этой отвратительной дыре за каких-нибудь полгода. Говорю вам, Великий Магистр, на следующей неделе я выступаю из Акры, и если никто не отправится вместе со мной, клянусь Богом, я сделаю все сам!

– Вам не придется ехать одному, – быстро проговорил Великий Магистр. – С вами будут рыцари Госпиталя Святого Иоанна. Мы еще ни разу не отказывались сражаться с иноверцами.

Ричард, пожав широкими плечами, немного успокоился, гневное выражение исчезло с его лица.

– Хотелось бы, чтобы в Святой земле было больше таких людей, как вы, – угрюмо проговорил он. – Ох уж эти сирийские бароны несуществующего королевства! Как бы мне хотелось задать им хорошую трепку, чтобы к ним вернулась хоть капля здравого смысла! – Подняв вверх длинную мускулистую руку, он грозно потряс кулаком в воздухе.

Филипп улыбнулся. Он и сам в чем-то походил характером на этого человека. В это время быстрые глаза Великого Магистра заметили его, и сир Роджер коротко кивнул ему головой в знак приветствия.

– Ну, ваше величество, – сказал он, – вот вам еще один сирийский барон, который тоже жаждет сражения. Это сир Филипп д'Юбиньи из Бланш-Гарде. Он недавно бежал из турецкого плена. Надеюсь, вы слышали о нем.

– Д'Юбиньи! – воскликнул король, резко поворачиваясь к нему. – Да, я слышал о нем.

С высоты своего роста он оглядел Филиппа с ног до головы. Филипп ответил ему таким же взглядом.

Ричард заметил этот настойчивый взгляд смелых серых глаз. Он не привык, чтобы на него так смотрели, и глаза его метнули искры.

– Ну, сир Филипп, – сказал он. – Чем могу быть вам полезен?

Филипп ни секунды не колебался. Он уже решил, что ему сказать королю.

– Я хотел бы служить вам, ваше величество, – заявил он.

– Мне! – Ричард был немало удивлен, а глаза Великого Магистра с интересом повернулись к Филиппу.

– Но вы же барон Латинского государства, сир Филипп, – сказал Ричард. – У вас есть феодальные обязанности перед вашим королем.

– У меня нет земель, и соответственно, по закону королевства Иерусалим, я не имею никаких феодальных обязанностей, – отвечал Филипп, чувствуя, как в сердце его закипает горечь. – И разве теперь есть королевство, разве теперь есть король? – с волнением добавил он.

Ричард мгновение пристально смотрел на него и вдруг, закинув рыжую голову назад, громко расхохотался, продолжая смеяться, пока на глазах его не выступили слезы. Ричард ничего не делал наполовину, даже когда смеялся, как позже узнал Филипп.

– Вы высказали соображение, которое сидело у меня в голове с момента моего приезда сюда, – сказал король. Перестав смеяться, он еще раз пристально осмотрел Филиппа. Потом кивнул.

– Да, мне бы хотелось видеть вас рядом, когда мы двинемся в поход на Святой город, сир Филипп, – сказал он. – Потому что именно туда я и намерен отправиться, а вы как раз тот человек, который мне нужен, если правда то, что о вас говорят. Вы свободно говорите по-арабски, пишете?

Филипп кивнул.

– И вы знаете мусульман и все, что нужно знать о Леванте, о Святой земле? Хорошо! Как раз то, что мне надо. Я назначаю вас моим личным секретарем, сир Филипп. Беркли!

К королю подбежал тот самый толстый рыцарь, который поддевал Филиппа.

– Да, ваше величество.

– Разместите сира Филиппа д'Юбиньи в моем доме. Я поговорю с ним завтра утром. Через час после восхода солнца, сир Филипп.

Король еще раз кивнул и, развернувшись на каблуках, вышел из зала. Когда за ним захлопнулась тяжелая дверь, приемная сразу, казалось, опустела, как будто ее покинула жизнь.

Кучка рыцарей в углу смотрела на Филиппа в испуганном молчании. Беркли крякнул и неохотно подошел к Филиппу.

– Я Уильям Беркли, сир Филипп, – сказал он извиняющимся тоном. – Мы не знали, кто вы, и… э…

В это время к ним подошли остальные рыцари и засыпали вопросами.

– А как на самом деле выглядит Саладин?

– Как вам удалось бежать из Дамаска?

– Вы правда сказали Саладину прямо в лицо, что не отступитесь от своей веры, сир Филипп?

Филипп улыбнулся. Наверное, в этой усмешке Жильбер узнал бы улыбку юного оруженосца из Бланш-Гарде. На обеспокоенном лице Беркли отразилось чувство облегчения.

– А что касается расфуфыренного болвана, сир Филипп, – в смущении пробормотал он. – Если вы…

– О, пожалуйста, сеньоры, – запротестовал Филипп. – Если мы вместе отправляемся в Святой город, мы должны стать друзьями.

– Что ж, очень рад слышать это, – откликнулся Беркли с обвораживающей искренностью, которая была одним из его основных достоинств. – Говорят, вы один из самых храбрых поединщиков и искусных фехтовальщиков Святой земли.

Филипп вышел из приемной лишь час спустя, чувствуя, что приобрел новых друзей. И, кроме того, он нашел человека, за которым бы последовал куда угодно. Быстрым шагом пройдя по коридорам, он ответил на салют английских стрелков и ждал, пока приведут ему его коня. «Если у Ричарда достаточно таких лучников, – думал он, осматривая воинов взглядом настоящего знатока и мысленно сравнивая их с ненадежными пехотинцами королевства Иерусалимского, оставившими войско в битве при Хиттине, – то мы дадим туркам хороший урок».

Он уже было поставил одну ногу в стремя, но тут вдруг услышал со стороны двора громкий крик и бряцанье оружия, сопровождающееся тяжелым топотом ног.

– Господин, господин!

Филипп застыл на месте. В этом голосе было что-то до боли родное и знакомое. Ведь не может же, в самом деле, это быть… Он повернулся на голос и увидел упавшего перед ним на колени человека, тут же схватившего его руку и начавшего покрывать ее поцелуями.

– Льювеллин! – беззвучно шевеля губами, проговорил Филипп. Нагнувшись, он поднял Льювеллина на ноги. Тот смотрел ему в лицо с обожающей, радостной улыбкой. По морщинистым щекам старого слуги катились крупные слезы, и Филипп почувствовал, что ему самому хочется плакать.

– Я думал, ты погиб, Льювеллин, – сказал он прерывающимся от волнения голосом. – Я был уверен, что тебя убили при Хиттине.

– О, только не меня, мой господин. Понадобилась бы целая армия нехристей, чтобы прикончить меня. А вы, мой господин? Вы так повзрослели. Сир Хьюго мог бы гордиться вами сейчас, мой господин.

Они стояли и молча улыбались друг другу, не в силах найти нужные слова.

– Кому ты теперь служишь, Льювеллин? – наконец спросил Филипп.

Лицо Льювеллина осветилось счастливой улыбкой.

– До последнего момента я служил сиру Уильяму де Богуну. Он английский рыцарь. Но теперь я снова буду служить вам, мой господин, если вы договоритесь с сиром Уильямом. Он был мне хорошим хозяином.

– Я поговорю с ним утром, Льювеллин, – пообещал Филипп. – Я только что познакомился с ним.

Он рассказал Льювеллину, как найти дом, в котором остановились они с Жильбером, и тронул поводья, медленно поехав вперед, с трудом пробираясь по людным узким улочкам, мимо шумной пристани, мимо бухты с небесно-голубой водой и рядами стоявших на якоре судов. И вдруг поймал себя на том, что едва не поет от счастья.

Жильбер, бросив единственный взгляд на лицо Филиппа, сразу все понял и улыбнулся, потерев кончик своего носа с нескрываемым удовольствием.

«Вот теперь я узнаю прежнего Филиппа», – подумал он и начал выслушивать сбивчивый рассказ своего друга о событиях, приведших его в такое прекрасное расположение духа.

– Я только переоденусь, и потом мы сядем обедать, – говорил Филипп, направляясь в свою комнату. – Выпьем вина, которое мы взяли на пробу…

Вдруг он застыл на месте, внезапно замолчав. Жильбер, повернувшийся уже было, чтобы пойти к себе, тревожно взглянул на своего друга. Филипп же смотрел на свою кровать.

– Что такое, Филипп?

Филипп не ответил. Нагнувшись, он взял в руки маленький круглый хлебец. Сильно побледнев, он молча повернулся к Жильберу.

– Ассасины! – наконец прошептал он.

На его постели лежал длинный нож и сверток пергамента. Филипп, сломав красную печать, прочитал единственную фразу, написанную на пергаменте: «Конрад Монферратский должен быть убит. Исполни это».

Несколько долгих минут Жильбер с Филиппом в ужасе смотрели на тонкую вязь арабских букв. Потом Филипп разорвал пергамент и в сердцах швырнул его куски на пол.

– Но почему именно Конрад? – спросил Жильбер.

– Догадываюсь. Он хочет помешать Ричарду. А Старец Горы, должно быть, жаждет поражения Саладина. Если убрать Конрада с дороги, Ги Лузиньянский снова займет трон Иерусалима, и тогда Ричард может спокойно выступить в поход на Святой город.

– Думаю, ты прав, – сказал Жильбер. – И что ты собираешься делать, Филипп? Предупредить Конрада?

Филипп хрипло рассмеялся.

– Ты думаешь, он хоть на секунду поверит моим словам? Да если бы и поверил, разве он сможет потом доверять мне? Но в одном мы можем быть уверены, Жильбер. Если я не убью Конрада, это сделают ассасины. А если меня заподозрят… – Он замолчал. – Ни одна душа не должна знать об этом, – угрюмо проговорил он и добавил: – Нужно предупредить Льювеллина и твоего нового саксонского слугу – как там его, кажется, Гурт, – что на нас готовят нападение грабители. Чтобы они не спускали глаз с нашего дома. И в дальнейшем не делай ни одного шага без кинжала.

Глава 14 ПИТЕР ДЕ ШАВОС

Справа от крестоносцев синело море. На слабых волнах мягко покачивались корабли венецианских и генуэзских купцов, нагруженные необходимыми припасами для армии.

Слева простиралась равнина Шарон, а на горизонте виднелись холмы Самарии – зеленая, влажная местность, очень красивый вид, к сожалению, омрачавшийся клубами пыли, поднимаемой с земли колоннами христиан, двигающимися по старой Римской дороге на юг Святой земли.

Филипп был доволен. Работы ему хватало, теперь он был назначен личным секретарем Ричарда – звеном, обеспечивающим связь короля с разными частями смешанной армии. Он идеально подходил для этой должности как человек, которого поддерживали сирийские бароны, с одной стороны, а с другой – оба военных ордена, которые вместе с английской армией представляли огромную силу.

Этот поход во многом отличался от хаотичного наступления войска королевства Иерусалимского на Тивериаду. Ричард сам следил за каждой мелочью. Каждый день люди проходили десять миль, выступая в поход в вечерней прохладе и отдыхая днем; к войску постоянно на телегах подвозили пищу и воду – по мере того, как прибывали в гавань Акры корабли с продовольствием и одеждой для армии. За все время похода турки почти не нападали на колонну.

Отряды сельджуков лишь ехали параллельно дороге, по которой двигались христиане, укрываясь за холмами и в окрестных лесах. Конечно, некоторые столкновения были неизбежны, но в основном о присутствии врага крестоносцы узнавали лишь по облакам пыли, поднимающимся вдали.

Длинный поход из Акры уже почти подошел к концу. На следующий день войско христиан должно было прибыть в Яффу. Если им удастся захватить и этот порт, то они смело могут двигаться в глубь суши, на Иерусалим, оставив позади крепкий тыл.

Филипп, как и всегда, делил свое временное жилище – купленный ими специально для похода шатер – с Жильбером. Они лежали в палатке после окончания дневного перехода, наслаждаясь дыханием легкого прохладного бриза, веющего со стороны моря.

– Мне надо идти, – сказал Филипп, поднимаясь на ноги. В его обязанности входило вести ежедневные военные советы, проходящие в шатре короля, где обсуждались результаты прошедшего и планы будущего дня.

– Предупреди Льювеллина и Гурта, как всегда, – сказал Филипп. – Кто сегодня первым будет стоять на страже?

– Льювеллин.

Филипп кивнул. С тех пор, как они получили в Акре хлебец, присланный убийцами, они каждый вечер выставляли у своей палатки надежного часового. Новый слуга Жильбера, Гурт, был крепким парнем, светловолосым и голубоглазым, а что самое главное – очень молчаливым. Но сакс обладал недюжинной силой, и когда в его миролюбивом сердце закипал гнев, он становился опасным противником.

У шатра короля уже собрались рыцари, ведя в ожидании начала совета оживленную беседу. Они приветствовали Филиппа, и он уже собрался было войти в палатку, но в это время какой-то юный оруженосец тронул его за руку.

– Сир Филипп д'Юбиньи? – тихо спросил он, и рука его слегка дрогнула.

– Да.

Филипп раньше никогда не видел этого юношу. Юный оруженосец на вид был крепкого телосложения. «Но ему никак не больше девятнадцати», – подумал Филипп, вглядываясь в лицо юноши со вздернутым носом и россыпью веснушек.

– Я Питер де Шавос, сир, – представился молодой оруженосец.

– Хорошо, – сказал Филипп, – что вам угодно?

– Я из Марчеса, сир, – сказал де Шавос, как будто он мог знать, что Филиппа интересовал именно этот город. – Марчес в Уэльсе, сир. Замок Кидвелли, принадлежащий моему отцу, находится совсем рядом с Лланстефаном.

– Лланстефан! – заинтересованно воскликнул Филипп, пораженный таким совпадением.

– Да, сир. Ведь вы – д'Юбиньи из Лланстефана?

– Мой дед приехал оттуда много лет тому назад, – ответил Филипп. – Но я родился в этой земле.

– О, мне известно это, сир, – быстро проговорил де Шавос. – Но мне только что пришло письмо из Уэльса. Мой отец сообщает, что Роберт д'Юбиньи умер.

– Наверное, это мой кузен, – сказал Филипп.

– Да, мне тоже так думается, – продолжал взволнованно Питер. – Он последний в семье. В поместье не осталось наследников, так написал мой отец.

– Что? – вскричал Филипп, с силой хватая мальчика за руку, но поспешил извиниться, услышав, как тот вскрикнул от боли. – Прости, Питер. Но это известие расстроило меня. Сейчас я должен идти на собрание, но по окончании я буду ждать тебя в моей палатке.

В шатре короля собралось много народу. Там были оба Великих Магистра, король Ги Лузиньянский, командиры всех подразделений армии и несколько старших английских и нормандских баронов. Все ждали Ричарда, чтобы начать собрание. Крестоносцы вняли голосу рассудка и предоставили Ричарду Английскому командовать всем войском христиан.

– Мне нужны сведения, – коротко сказал Ричард, входя в шатер. – До Яффы осталось десять миль. Что представляет собой дорога отсюда до порта?

– Я могу доложить вам, ваша светлость, – поспешно сказал Великий Магистр рыцарей-тамплиеров. – Дорога огибает побережье, а затем нужно перейти через реку. Там есть хороший брод, и у нас не возникнет никаких сложностей с переправой. Когда первая часть войска будет переправляться, вторая часть будет прикрывать первую, а потом наоборот. Но дальше могут возникнуть трудности.

Пока Великий Магистр продолжал описывать лежащий перед ними ландшафт, Ричард рисовал палкой на песке общий план перехода. Когда войско вышло из Акры, колонна все время двигалась по открытой местности, но теперь крестоносцам предстояло идти по дороге, с одной стороны которой лежал большой лес Арзуфа, а с другой – всего лишь узкая полоса берега, отделявшая ее от моря.

Турки, по всей видимости, продолжали следить за передвижением христианской армии, наверное, готовясь в скором времени к атаке, поскольку им необходимо было остановить любой ценой наступление христиан. И Арзуфский лес становился идеальным местом для засады.

Ричард взглянул на нарисованную им карту, длинными, сильными пальцами пощипывая свою бородку. Остальные молча ждали его решения. Бароны уже научились доверять его полководческому искусству.

– Мы выступим на рассвете, – сказал король. – Нужно выстроить колонну таким образом, чтобы мы сразу, не перестраиваясь на месте, могли бы вступить в сражение. Со стороны берега моря будут двигаться повозки с провиантом, потом – всадники, а ближе к лесу, по левому флангу – лучники и пешие воины.

Люди в палатке согласно кивнули. Никто не мог возражать против такой разумной диспозиции.

– Больше всего меня беспокоят голова и арьергард колонны, – продолжал король, многозначительно посмотрев на Великого Магистра. По традиции, установившейся в Святой земле, военные ордена брали на себя ответственность в бою за эти части войска. Скоро был составлен план расположения и движения колонны: тамплиеры во главе ее должны были двигаться к маленькому городку Арзуф и не останавливаться до тех пор, пока не понадобится помощь людям в арьергарде. Позади них будут двигаться части франкского войска, потом сирийские бароны со своими отрядами, потом англичане и нормандцы, составлявшие ударную силу армии, и, наконец, госпитальеры.

– Есть еще какие-нибудь предложения? – спросил Ричард.

Ги Лузиньянский подался вперед.

– Мы не должны предпринимать никаких действий, пока турки вплотную не приступят к атаке, – сказал он. Все кивнули. Такую тактику считали правильной все, кому уже случалось воевать с сарацинами.

– Надеюсь, нам не придется вступать в сражение, – сказал Ричард. – Сначала дойдем до Яффы, а затем обсудим план наступления.

– Но если появится необходимость, мы должны будем принять бой, – с беспокойством сказал Роджер де Мулине.

Филипп улыбнулся. Вечно этим госпитальерам не терпится пойти в атаку на иноверцев.

– Я подам сигнал, когда будет нужно, – твердо сказал Ричард. – Когда вы услышите, как заиграют все шесть труб вместе, тогда можете вступать в бой. Но не раньше. От этого будет зависеть наша судьба, мессир Роджер.

Вскоре после этого собрание закончилось. По мере того, как люди выходили из палатки, Ричард пристально всматривался в их лица, положив локти на стол и бородатым подбородком упершись в большие кулаки. Филипп, как ему казалось, догадывался, что хочет увидеть король. Он уже многому научился от короля в том, что касалось искусства управления людьми.

Король искал в их лицах уверенности. Впрочем, у него не было основания сомневаться в баронах. Наверное, еще ни разу в армии, выступающей против турок, не царило такой уверенности в победе, никогда еще войско не было так хорошо организовано и вооружено.

Теперь в палатке остались только английские и нормандские бароны. Ричард, взглянув на их напряженные лица, рассмеялся.

– Трубы не заиграют, если мне удастся исполнить задуманное, – сказал он.

– Думаю, вам не о чем беспокоиться, ваше величество, – сказал Филипп, который часто давал советы королю, так как хорошо знал характеры всех баронов Святой земли. – Я знаю Арзуфский лес. Я часто охотился там. Саладин не упустит случая устроить там засаду. И если он решит нас атаковать, госпитальеры окажут ему достойный прием.

Ричард огляделся вокруг.

– Что ж, нам нужно отбросить их назад, – сказал он. – Я хочу проехаться вдоль всей колонны. Д'Юбиньи, вы будете сопровождать меня: вы можете мне понадобиться, если вдруг нужно будет послать гонца.

Он отодвинул от себя карту, и слуга поднес ему вина.

– Сегодня у тебя довольный вид, Филипп, – заметил король. Он уже успел привязаться к молодому рыцарю и часто оказывал ему подобные знаки внимания. – Что случилось? – спросил Ричард. – Хочешь расквитаться с ними за Хиттин?

Филипп улыбнулся.

– Не совсем так, сеньор, – ответил он и рассказал королю об известии, принесенном ему де Шавосом.

– Но что тебя так взволновало, Филипп? Ты ведь не хочешь в Англию, или я ошибаюсь? Твой дом в Святой земле.

– После падения Иерусалима я уже не могу считать эту страну своим домом, ваше величество, – твердо ответил Филипп.

– О, так, значит, вы собираетесь вернуться с нами? Я подумаю над этим.

Ричард никогда не терял времени даром. Он тотчас же вызвал к себе писаря, чтобы продиктовать письмо в Англию, с тем, чтобы подтвердить права Филиппа на наследование Лланстефана.

– Если же тебе не удастся получить этот замок, – добавил он с обычной своей склонностью к щедрым жестам, – я подарю тебе другое поместье, Филипп.

Филипп вспыхнул. Он не ожидал этого.

– Как я смогу отблагодарить вас, ваше величество? – смущенно пробормотал он.

– Отблагодаришь, если убьешь завтра много неверных. Или нет, лучше возьми на себя Роджера де Мулинса, чтобы он своей горячностью не испортил все дело. Он благоволит тебе, может быть, тебя он послушает.

Когда Филипп вернулся в свою палатку, Питер де Шавос уже ждал его там, болтая с Жильбером. Так они все вместе нежились в лучах вечернего солнца и проговорили до самой темноты.

В эту ночь Филиппу не спалось. Он был не одинок в этом: с разных сторон доносились крики и песни солдат. Возможно, многие из них чувствовали, что эта ночь должна была стать для них последней.

Филипп завидовал Жильберу, который, свернувшись калачиком, поджав под себя неуклюжие ноги, сопел во сне на соседней койке. Филипп вспоминал душную, жаркую ночь перед сражением при Хиттине. Он тогда разговаривал со своим отцом. «Сир Хьюго, – думал он, – наверняка бы поддержал Ричарда». Что ж, может быть, на этот раз им повезет больше. Филипп перевернулся на другой бок на жестком матраце. Рядом послышался какой-то шорох. «Крыса», – подумал Филипп с отвращением и закрыл глаза.

Но сон не шел к нему, и он снова разомкнул веки. И в этот момент он увидел склонившуюся над ним темную фигуру. Что-то тяжелое навалилось на него, вдавив в матрац. Филипп извивался изо всех сил. Какой-то человек лежал на его груди, обдавая ему лицо жарким дыханием. В слабом свете луны Филипп увидел, как в руке человека сверкнуло кривое лезвие ножа.

Филипп рывком сел на постели, наугад ударив кулаком. Он почувствовал, как костяшки пальцев задели что-то твердое, наверное, кость. Этим ударом Филиппу удалось сбить с себя навалившегося на него убийцу.

Филипп подскочил на постели, и в этот момент нож с силой опустился вниз, распоров матрац в том месте, где только что находилось его горло. Филипп схватил убийцу за запястье, с отвращением чувствуя пальцами влажную от пота кожу.

– Льювеллин! – закричал он что есть мочи. – Ко мне! Ко мне!

Холстина, висящая над входом, откинулась, и в палатку ворвался Льювеллин. Жильбер, разбуженный возней и криками, проснулся и звал на помощь. Филипп стоял на коленях, борясь со своим невидимым в темноте противником. Льювеллин с Жильбером ничем не могли помочь ему – почти невозможно было в темноте разобраться в сплетении рук и ног дерущихся на полу людей.

– Вот тебе! – кричал Филипп, одной рукой схватив убийцу за запястье, а другой молотя по его лицу и шее.

Вдруг в живот ему уперлось острое колено, снова опрокинув его на пол. Темная фигура метнулась к выходу палатки.

– Держи его, Льювеллин! – закричал Филипп. – Не дай ему уйти!

Льювеллин рванулся вперед. У выхода он столкнулся с выбегающим из палатки Филиппом, и они оба едва не упали. Выскочив из палатки, Филипп увидел, как посланец ассасинов повернул влево. Через мгновение он исчезнет в темноте ночи.

Но вдруг перед убийцей выросла огромная фигура. Убегающий ассасин вскрикнул, и Филипп услышал знакомое ворчание Гурта. Сакс с огромной силой ударил убегающего человека металлической болванкой, и тот рухнул на землю, потеряв сознание.

– Тащи его сюда, – сказал Филипп. – Льювеллин, фонарь.

Отерев с лица выступивший на лбу холодный пот, Филипп нагнулся над распростертым на земле телом. Льювеллин поднес фонарь к его лицу.

– Он мертв, мой господин, – сказал Льювеллин. – Гурт прикончил его.

Филипп молча кивнул и с содроганием взглянул на длинный кривой нож, выпавший из разжавшихся пальцев убийцы. На этот раз смерть прошла мимо. Если бы он спал…

– Вор, забравшийся в лагерь, – сказал Льювеллин. – Их тут множество.

Филипп поймал тревожный взгляд Жильбера и покачал головой: лежащий перед ними человек не был обычным грабителем.

– Послушай, Льювеллин, – сказал он. – Об этом никто не должен знать. Возьми Гурта и похороните тело под своей палаткой.

– Похоронить его под… – Льювеллин запнулся, в ужасе глядя на своего хозяина. Потом он перевел взгляд на безжизненное тело, и глаза его расширились от испуга. Он прожил всю свою жизнь в Святой земле. Невозможно было прожить столько на Востоке и ни разу не слышать о секте ассасинов. – Да, мой господин, – сразу все поняв, сказал Льювеллин, – и я прослежу, чтобы и Гурт помалкивал об этом. А теперь пора, мы подняли шум, и сюда могут прийти.

Как ни странно, Филиппу сразу же удалось уснуть. Рядом с ним в палатке сидел Гурт, не спуская глаз со своих хозяев, а потом через несколько часов его снова сменил Льювеллин. Утром Льювеллин доложил Филиппу, что тело похоронено, и никто не проснулся от ночного шума.

– Они придут снова, мой господин, – добавил он.

– Знаю. Теперь ни ты, ни Гурт не должны оставлять палатку без присмотра.

Льювеллин кивнул. Старый слуга знал достаточно много, чтобы не задавать вопросов, поэтому молча пошел запрягать лошадей. Спустя час христианская армия свернула лагерь и двинулась к Яффе.

Глава 15 БИТВА ПРИ АРЗУФЕ

В течение двух часов турки не появлялись. К тому времени авангарду колонны стали видны стены маленького городка Арзуфа. Христиане двигались по берегу сверкающего в лучах солнца моря. Головы всех были обращены влево: солдаты ожидали появления облаков пыли над густым лесом. Турки не могли не услышать топота приближающейся армии. «Скоро разразится буря», – думал Филипп. Он опять чувствовал подступавший к горлу от волнения приступ тошноты и беспокойно ерзал в высоком седле, сжимая и разжимая пальцы вокруг древка своего копья.

Но, несмотря ни на что, его не покидало чувство уверенности. Хотя он ни разу не видел еще в действии английских и нормандских лучников, он почему-то был уверен, что они не подведут. Их луки посылали стрелы дальше, чем короткие луки турок. На этот раз, возможно, проклятым сарацинам не поможет их излюбленная тактика коротких обстрелов с налета.

Вдруг со стороны леса послышался топот, и чуткое ухо Филиппа уловило знакомые звуки кимвалов и бой барабанов. «Вот, начинается», – подумал он и подмигнул Жильберу, который наклонился вперед в своем седле, крепко сжав длинными ногами бока коня, и с серьезным лицом наблюдал за лесом, потирая при этом пальцами кончик носа.

Вдруг в поле зрения колонны появились турецкие всадники, и по рядам христиан пробежал ропот – воины передавали друг другу команду начальников. Крестоносцы пригнулись в седлах и начали надевать шлемы; ряды их сомкнулись, и колонна незаметно ускорила шаг.

Ричард, проехав сквозь ряды пехоты, выехал на открытое место, где его могли видеть солдаты. Он хладнокровно взглянул на приближающихся всадников и сделал знак командирам отрядов подъехать к нему.

– Кто это, Филипп? – спросил король, указывая на первую волну атакующих.

– Это чернокожие эфиопы и суданские лучники, мессир. А сзади них, мне кажется, бедуины.

– А ударные отряды Саладина?

– О, их он обычно держит в резерве. Это мамлюки из Египта и войска эмиров Сирии и Месопотамии. Когда эти отряды появляются на поле боя, значит, у Саладина нет больше в запасе воинов.

Король кивнул и снова повернул голову в сторону всадников. Первая волна атакующих направлялась к арьергарду христианского воинства. Тактика Саладина была ясна Филиппу. Если ему удастся отбить от колонны госпитальеров, тогда вся колонна остановится, чтобы помочь им. Возможно, туркам даже удастся пробить брешь в рядах христиан, и тогда можно будет приступить к основной атаке: разбить стройную колонну крестоносцев на маленькие кучки людей и загнать их поодиночке в море, добивая остальных воинов, пытающихся бежать.

Топот копыт и звон мечей становился все громче. Госпитальеры издавали воинственные крики при виде своих старых врагов. Снова заиграли кимвалы, забили барабаны, и под этот аккомпанемент новая волна конных лучников понеслась на центр христианской армии.

Это была первая проверка войска на боеспособность. Филипп с волнением ждал. Английская и нормандская пехота еще не сталкивалась с турками в бою. Если они сейчас спасуют, можно считать это сражение проигранным. Так тщательно выстроенный Ричардом план будет разрушен, а армия разбита.

Английские лучники следили за приближением врага со спокойной стойкостью, к которой примешивалось что-то вроде любопытства, что вселило в сердце Филиппа надежду. Он уже привык видеть ненадежность сирийских стрелков, их подверженность общему паническому настрою, что было недопустимо в сражении. Но сейчас он наблюдал совсем иную картину. Англичане, услышав команду, передававшуюся по цепочке, ловкими, привычными движениями начали вставлять стрелы, натягивать тетиву длинных луков, а потом одновременно подняли луки на уровень плеча.

Но хватит ли у них терпения ждать, не станут ли они стрелять, когда турки будут еще далеко? Это была настоящая проверка дисциплинированности и выдержки бойцов.

Раздался звон спускаемых тетив. Филипп в отчаянии застонал.

– Слишком рано! – пробормотал он.

Но он недооценил дальность выстрела английских луков. Тяжелые стрелы взвились в воздух и понеслись с молниеносной скоростью по направлению к приближающимся всадникам. В первых рядах сельджуков произошло замешательство, вызванное падением раненых людей и лошадей, и вторая волна всадников споткнулась о внезапно возникшую преграду. Английские командиры снова подали сигнал, и второй поток стрел полетел в смешавшиеся ряды атакующих. Атака захлебнулась.

Филипп рассмеялся и радостно закричал. Турки находились на таком расстоянии, что стрелы их не могли поразить врага. Всадники развернулись и поскакали назад, оставляя за собой облака пыли и трупы людей и коней, что доказало эффективность новых луков, которые англичане называли арбалетами.

Христиане выиграли первый бой. Воины потрясали оружием, кое-кто затянул победную песнь.

Филипп, сколько ни всматривался в даль, ничего не мог разглядеть: плотная пелена пыли, поднятая вражескими всадниками, заслоняла лес впереди, где госпитальеры отбивали атаку турок.

Ричард, как и Филипп, думал о том, что сейчас происходит в арьергарде.

Он повернулся к д'Юбиньи.

– Поезжай туда, Филипп, – сказал он. – Роджер де Мулине знает тебя, может быть, он послушает твоего совета. Скажи ему, что мы отбили атаку и двигаемся дальше.

Филипп, развернув коня, прорезал ряды стрелков и поехал в хвост колонны, мимо высокой повозки, на которой развевалось английское знамя, мимо длинных рядов всадников, наблюдающих за врагами, число которых на поляне все возрастало.

Филипп приближался к месту боя, где вились клубы пыли. Мимо проносились случайные стрелы, падающие на сухую землю. Остановившись, чтобы надеть шлем, он продолжал прислушиваться к происходящему.

Потом Филипп увидел прямо перед собой развевающееся огромное черное знамя госпитальеров и направил коня к знакомому белому кресту на черном фоне. Там был сир Роджер де Мулине, его легкая, маленькая фигурка в кольчуге и плаще смутно выделялась в облаках пыли на фоне остальных рыцарей.

Когда де Мулине заметил направляющегося к нему всадника и, разглядев на его плаще черного ястреба, узнал Филиппа, он махнул ему рукой.

– Мы должны идти в наступление! – прокричал Великий Магистр, и высокий голос его глухо звучал под сталью шлема. – Король должен приказать трубить атаку. Язычники почти у нас в руках!

Пока главный госпитальер выкрикивал команды своим людям, Филипп постарался оценить ситуацию. Сначала он ничего не мог понять: вокруг него кипело сражение, фигуры турок, рыцарей то появлялись, то исчезали снова; ржали кони, звенели мечи, скрещиваясь с кривыми саблями, и в этом шуме Филиппу было трудно думать.

Но, к счастью, Филипп уже знал, по каким признакам нужно определять обстановку. Отсюда он видел, как колонна английских и нормандских стрелков, сомкнув ряды, снова двинулась вперед. Видел Филипп и турецкие отряды, подтягивающие дополнительные силы, видел и отделившуюся от войска иноверцев новую волну всадников.

Стрелы, выпущенные из арбалетов, нанесли серьезный ущерб войску противника. Но даже прицельный огонь не мог полностью предотвратить наступления турок. Язычники потеряли много лошадей, но и многие госпитальеры уже были вынуждены сражаться пешими; много копий уже было сломано, и в ход пошли мечи.

Многие рыцари, взяв арбалеты из рук погибших стрелков, сами принялись стрелять по врагу.

Отсюда Филипп мог распознать общий ход битвы. Но Великий Магистр был туповат и не мог видеть дальше собственного носа, и Филипп спросил себя, каким образом он собирался заставить этого упрямца уяснить реальный ход сражения. Но в любом случае он должен попытаться, хотя было трудно говорить в таком шуме, к тому же голоса сильно заглушались сталью шлемов.

– В авангарде и центре колонны все спокойно, сир! – прокричал он. – Король просит вас отдать приказ о продолжении похода. Через час Саладин соберет на поляне всю свою армию.

– Но спустя этот час у нас не останется в живых ни одной лошади! Что ж, я обязан подчиниться приказу короля. Сделаем все, что сможем, – прокричал Великий Магистр.

Филипп, успокоенный ответом де Мулинса, погнал коня назад. Колонна двигалась медленно. Нужно было подождать заканчивающих сражаться госпитальеров. Число турок на поляне продолжало расти, но Саладин, наученный горьким опытом, опасался вновь нападать на центр христианского войска.

Филипп остановился около отряда английских рыцарей, чтобы перекинуться парой слов с юным де Шавосом.

– Надень шлем, Питер! – резко прикрикнул он на юношу.

– Но мне в нем неудобно.

– Это лучше, чем турецкая стрела в горле, – сказал Филипп, и перед его глазами мелькнула страшная сцена гибели сира Фулька.

Ричард продолжал ездить между отрядами пехотинцев и стрелков, и от одного взгляда на высокую, спокойно-величественную фигуру короля в душах людей росла уверенность в собственных силах. А воодушевление людей играло огромную роль в сражении. Сейчас, когда воины видели, как на поляне Саладин готовится к решающей атаке, им особенно был необходим заряд мужества и отваги.

Скоро возобновились атаки на центр христианского войска. Со стороны поляны к рыцарям летели конные лучники, как всегда, пуская стрелы и отъезжая прочь. Но стрелы английских стрелков за время каждого набега сильно выкашивали ряды турецких всадников.

Филипп заметил, что сельджукам стало очень трудно отступать. Узкая поляна лишала конницу столь необходимого простора: лошадям негде было разъехаться. А учитывая, что на поляну стягивались все новые отряды, конным турецким лучникам было неимоверно трудно производить свои обычные маневры. Филипп вспомнил атаки, предпринятые сиром Бальяном в конце битвы при Хиттине. Пока турки отвлекались на эти атаки, основная колонна продолжала движение.

Ричард, выслушав эти соображения, одобрительно кивнул.

– Мне тоже приходило это в голову, Филипп, – ответил он. – Собери командиров. Только предупреди их, чтобы не заезжали слишком далеко. Обо всем сообщай мне.

Жильбер и Льювеллин подъехали к Филиппу, заняв свое место в клине, в котором выстраивались для атаки рыцари, поскольку Ричард доказал, что таким образом повышается эффективность атаки. Скоро подъехали и другие рыцари, и Ричард, хладнокровно посматривая на турецкое войско, выжидал удобное для нападения время.

Филипп поудобнее уселся в седле, крепко прижав колени к бокам лошади. Эта лошадь в первый раз участвовала в сражении, и Филиппа немного волновало то, как животное могло повести себя в рукопашном бою. Хотя конь под ним и вправду был прекрасный, хорошо объезженный прежним хозяином-франком, и, благодаря усилиям Льювеллина и самого Филиппа, находился в отличной форме.

Ричард поднял в воздух копье и вытянул руку вперед, сигнализируя начало атаки. Единая масса кольчуг, шлемов, щитов, лошадей с грохотом сорвалась с места. Филипп часто слышал рассказы о мужестве и ловкости короля в битве. И сейчас он вспомнил эти рассказы, увидев, как король яростно обрушился на ряды турецких лучников и конницы.

Филипп уже наметил себе первую цель. Ветер со свистом врывался в прорези шлема; Филипп, заслонившись щитом, несся вперед, концентрируя взгляд на острие копья, как учили его в юности. Он чувствовал мощную игру мускулов коня, несущегося галопом с необычайной грацией и легкостью.

Прямо на него летели на всем скаку сарацины. Его рука, не дрогнув, пустила копье в первого противника, и тщедушная фигурка турка в тюрбане мигом вылетела из седла. Его лошадь грудью сбила арабскую лошадку, и о ее упавшее тело споткнулось еще несколько турецких всадников. Филипп снова ощутил пьянящую радость боя и восторженное волнение.

Но он старался не давать воли своим чувствам, понимая, что сейчас необходимо полностью сосредоточиться на технике битвы. Филипп теперь знал, что иногда эмоции могут превратить организованное наступление в хаотичный поток разъяренных и опьяненных жаждой крови людей. Но пока все шло хорошо. Может быть, дальше будет хуже. Он крепко натянул поводья и, описав круг, выбил из седла еще одного турка. За ним, будто привязанные к крупу его коня, всюду следовали Жильбер с Льювеллином, клином врезаясь в массу турецких воинов.

Потом они снова вернулись к своему войску, продолжавшему колонной двигаться дальше, к Арзуфу.

Крестоносцы продолжали свои маленькие набеги в течение всего следующего часа. Ричард сам участвовал в этих атаках, проявляя истинное мужество и искусство владения копьем. Таким образом, им удавалось отвлекать внимание противника от пехоты, но все же армия двигалась не так быстро, как хотелось бы. Уже неоднократно от де Мулинса поступали настойчивые просьбы начать атаку, но каждый раз Ричард твердо отвечал «нет».

Но скоро должен был наступить переломный момент битвы, когда сражение достигнет высшего накала, и тогда станет ясно, на чьей стороне перевес. Ричард, опытный и талантливый воин, инстинктивно чувствовал его приближение. Теперь он больше не выезжал со своими рыцарями, а наблюдал за ходом сражения со стороны, напряженно вглядываясь в облака пыли.

Наконец Саладин вывел на поле всю свою армию целиком. Главную атаку он направил на госпитальеров, то ли потому, что в них он видел главных своих врагов, то ли потому, что считал их главной ударной силой христианского войска и полагал, что стоило уничтожить рыцарей ордена, как сразу же преимущество будет на его стороне.

Великий Магистр госпитальеров тем временем снова прислал гонца с требованием подать сигнал трубачам, но Ричард и на этот раз ответил ему решительным отказом. Он мог догадываться о том, что происходило у них в арьергарде, но был тверд в своем решении довести исполнение своего плана до конца. Ричард чувствовал, что теперь он диктовал туркам условия игры, и не собирался рисковать судьбой своего войска, пока в том не будет крайней необходимости.

И вот наступил тот самый переломный момент. Госпитальеры не могли больше ждать. Великий Магистр выехал в передние ряды, захватив с собой знамя. И с криком «Святой Георгий! Святой Георгий!» рыцари военного ордена во главе с Великим Магистром поскакали вперед.

Филипп услышал грохот копыт и увидел, как развевается на ветру черное с белым крестом знамя и как госпитальеры врезались на всем скаку в плотные ряды турок-сельджуков, сбивая рослыми западными конями хрупких арабских лошадок.

В воздух немедленно поднялось густое облако пыли, заслонив от глаз Филиппа картину сражения, но до его слуха доносился звон мечей и крики «Святой Георгий!». Так госпитальеры начали наступление.

Топот копыт и грохот сражения услышали все христиане. И тут же в их рядах начало распространяться, как чума, воинственное настроение. Сначала возбуждение ползло по рядам крестоносцев медленно, как зарождающаяся в море волна, с тем, чтобы потом с огромной силой и грохотом обрушиться на скалистый берег. И эта волна захлестнула все войско христиан.

Ричард увидел атакующих госпитальеров и уловил общее настроение расстроенной теперь колонны, но не мог предотвратить наступление. С горечью он понял, что его плану не суждено исполниться. Но как искусный стратег и опытный военачальник он понимал, что не одни лишь полководцы выигрывают сражение, и если воины идут вперед, окрыленные верой в победу, и вера эта достаточно сильна, то победа будет одержана.

Поэтому король не колебался. Взмахнув в воздухе копьем, он подал сигнал к наступлению. И тут же на высокой повозке рядом со знаменем английской короны заиграли все шесть труб. Этого момента ждали все.

Над адским грохотом битвы вырвались в небо чистые, высокие призывные звуки труб. Последние аккорды потонули в грохочущем море воинственных криков – криков людей, твердо знающих, что победа за ними.

– Спасите нас, Святые Мощи, помогите нам, Святые Мощи! – кричали всадники, прорываясь сквозь расступившиеся ряды христианской пехоты.

В воздух взметнулся лес длинных копий с маленькими флажками на концах.

Море безучастных стальных масок, укрывшихся за продолговатыми щитами, под топот копыт двинулось вперед – христианская конница приняла вызов. В этот раз в памяти Филиппа запечатлелись все подробности финала битвы при Арзуфе. В сражении при Хиттине он поддался всепоглощающему чувству яростной мести. Но теперь он знал, что сражение выиграно. И это придавало ясность его рассудку. Он мог возвращаться назад и снова врываться в самую гущу врагов без лишней предосторожности: чем дальше, чем глубже – тем лучше. На его счету сегодня было много мертвецов.

Первый удар волны христиан заставил сарацин отступить в глубь поляны. Поскольку Саладин направил главные свои силы на арьергард крестоносцев, центру и авангарду войска не было оказано мощного сопротивления. Христиане обошли турок слева и ударили в тыл атакующего госпитальеров крупного отряда.

Там Саладин сосредоточил лучшие свои войска мамлюков из Египта, и некоторое время он думал, что для его армии нет серьезной опасности. Но на этот раз он столкнулся с противником, не истощенным жаждой и долгим переходом по дикой жаре. Его армия подверглась атаке со стороны сильных и уверенных в своих силах рыцарей, намного лучше, чем прежде вооруженных, имеющих под собой мощных коней. И войско Саладина начало поддаваться их напору.

Филипп видел перед собой мамлюков – людей, выигравших битву при Хиттине. Это они убили его отца, сира Фулька, Джосселина, отдали его в плен на четыре долгих, безрадостных года, разрушили его родной замок Бланш-Гарде.

Копье его сломалось. Он отшвырнул прочь расщепленные и бесполезные теперь обломки и вынул из ножен меч. Слева от него сражался сам Ричард, подавлявший турок своим мощным напором. Филипп, поняв, что король может за себя постоять, направил коня вправо. Снова его окружали смуглые, с белым оскалом зубов, разгоряченные лица, белые тюрбаны и стальные шлемы, раздувающиеся ноздри испуганных коней.

В яростном порыве бешенства и гнева он рубил направо и налево, пока впереди не оказалось ни одного врага. Он посмотрел налево: там буйствовал Ричард, ни в чем не уступая Филиппу.

В два образовавшихся в рядах турок прохода влились потоки английских и нормандских рыцарей, несущихся на полном скаку, разбивая войско мамлюков на мелкие группки отчаянно защищающихся людей и уничтожая их поодиночке.

Внезапно Филипп понял, что все кончилось. Сквозь щелочки своего шлема он видел разрозненных турецких всадников, уцелевших в сражении и в панике несущихся прочь, надеясь найти убежище в лесной чаще. И тогда Филипп почувствовал неимоверное облегчение, и весь как-то размяк в седле, ощущая горячие волны приятной усталости, заливающие его тело, и капли пота катились по его лицу. Тяжело дыша, он поспешил снять с головы громоздкий, давящий на плечи шлем. Казалось, теперь даже меч стал слишком тяжел для его вдруг ослабевшей руки, и пальцы, сжимающие рукоятку, дрожали от усталости и радостного волнения, охватившего его сердце.

Медленно, словно в задумчивости, он отер окровавленное лезвие меча.

Перед ним расстилалась небесно-голубая гладь моря с мерно покачивающимися на волнах кораблями. Позади него лежала узкая равнина, покрытая трупами воинов и лошадей, не нашедшими свою цель стрелами, выпавшими из мертвых рук мечами, брошенными в пылу сражения щитами – всеми этими ужасными признаками того, что произошло здесь, на этом месте, в последние несколько кровавых, роковых минут.

Ему улыбался Жильбер, а рядом Льювеллин, по лицу которого сбегала тоненькая струйка крови, не мог сдержать навернувшихся на его глаза слез радости. И Филипп расхохотался. Где-то в чаще леса он слышал быстрый перестук копыт удаляющихся всадников: остатков бегущего в страхе, наголову разбитого вражеского войска, чтобы поведать всем о величайшем за всю историю Востока поражении ислама.