ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Невежда так же в ослепленье Бранит науки, и ученье,

И все ученые труды, Не чувствуя, что он вкушает их плоды.

Крылов

Что имеем, не храним; Потерявши — плачем...

1

Мое назначение дворцовым комендантом и представление Их Величествам. Отношение придворных лиц к этому назначению. Представление великому князю Николаю Николаевичу. Елка в высочайшем присутствии.

В конце 1913 года, перед самым Рождеством, государь император вернулся с августейшей семьей из Ливадии в Царское Село.

В то время я был генерал-майором свиты, командовал седьмой год лейб-гвардии Гусарским Его Величества полком и жил в Царском Селе в Софии, в красивом командирском доме, из окон которого был дивный вид на озеро Екатерининского парка.

В понедельник 23 декабря в исходе десятого часа утра, поднявшись по перрону первого подъезда Александровского дворца, я попросил дежурного скорохода передать камердинеру государя, что желаю представиться Его Величеству.

Пользуясь традиционным правом командиров гвардейских полков являться без заранее испрошенного разрешения державному шефу полка по делам, не связанным со службою, я хотел испросить у Его Величества указаний относительно дней, коими государь располагал для присутствования на офицерских товарищеских обедах полков царскосельского гарнизона.

Кроме того, я предполагал представить на утверждение Его Величества зимнюю программу состязательных стрельб в полковом тире на софийском плацу, устраиваемых кружком охотничьей и целевой стрельбы офицеров частей царскосельского гарнизона.

Государь, будучи отличным стрелком и большим любителем этого вида спорта, состоял покровителем и участником состязаний.

В приемной был только дежурный флигель-адъютант, и мне не пришлось долго ждать. Вскоре вошел камердинер Его Величества и, обратившись ко мне со словами: «Его Величество вас просит», отворил дверь в кабинет.

Государь встал с кресла у письменного стола и, сделав несколько шагов мне навстречу, любезно протянул руку, говоря: «Очень рад вас видеть, Воейков. У меня было предчувствие, что вы ко мне приедете, и потому я за вами не посылал. Я хотел с вами поговорить».

Я начал свой доклад, но государь меня перебил: «Я хотел вам предложить быть моим дворцовым комендантом. Согласны ли вы принять эту должность? Подумайте и дайте мне скорее ответ».

Я был ошеломлен неожиданностью предложения и в то же время польщен деликатной и любезной формою, в которую государь облек свое желание. По моим понятиям, слова, произносимые царем, являлись законом: я счел себя вправе только благодарить Его Величество за доверие.

Государь, сказав, что он об этом ни с кем не говорил, кроме Ее Величества, просил поставить в известность министра двора для составления соответствующего указа и разрешил мне лично предупредить об этом председателя Совета министров В. Н. Коковцова, министра внутренних дел H. A. Маклакова и его товарища (заместителя) В. Ф. Джунковского.

«До выхода указа, — сказал государь, — никому об этом не говорите, кроме, конечно, вашей жены. Я рассчитываю, что вы не бросите начатого дела по организации спорта в России и сумеете совместить должность дворцового коменданта с вашей должностью главнонаблюдающего за физическим развитием народонаселения Российской империи».

Спорт был очень близок моему сердцу, и я был рад слышать одобрение моей работе, тем более что делу этому, находившемуся в начальном фазисе развития, чинились затруднения людьми, неизвестно по каким причинам тормозившими многие благие начинания в России.

Закончил прием государь словами: «Как вы думаете, можно ли отложить вопросы, с которыми вы ко мне приехали, до другого раза? Теперь, надеюсь, будем часто видеться и успеем обо всем потолковать».

Когда я направился к двери, Его Величество мне сказал: «Императрица примет вас завтра».

Через два часа я входил в парадной свитской форме в кабинет министра императорского двора генерал-адъютанта графа В. Б. Фредерикса в его особняк на Почтамтской ул. и доложил ему о только что полученном высочайшем повелении. Вместо радости я заметил у своего тестя некоторое неудовольствие, вероятно проистекавшее из его взгляда, что члены семьи не должны нести совместной службы; должность дворцового коменданта была по министерству двора.

Как впоследствии оказалось, осенью в Крыму, после смерти моего предшественника генерал-адъютанта В. А. Дедюлина, граф предлагал Его Величеству других кандидатов: князя

Ю. И. Трубецкого, временно до меня исправлявшего должность дворцового коменданта, и моего бывшего товарища по Кавалергардскому полку, в то время командира Конного полка свиты генерал-майора П. П. Скоропадского, впоследствии гетмана Украины.

Сделав визиты Коковцову, Маклакову и Джунковскому, я решил в этот же день представиться моему высшему начальнику — великому князю Николаю Николаевичу, воспользовавшись случаем, чтобы загладить последнее наше с ним столкновение.

Накануне этого дня, на празднике Каспийского полка в Царском Селе, у меня по окончании завтрака произошел с великим князем настолько бурный обмен мнений, что присутствовавший при этом мой бывший командир Кавалергардского полка, в то время командир гвардейского корпуса, генерал-адъютант В. М. Безобразов увещевал меня извиниться перед великим князем, говоря, что я был слишком невоздержан.

Принят я был наверху в угловом кабинете, обставленном мебелью карельской березы и, по обыкновению, очень жарко натопленном.

Услыхав о моем назначении, великий князь развел руками; строгое выражение лица сменилось приветливой улыбкою. Он обнял меня и сказал: «Все забыто... Искренно желаю тебе оправдать высокое доверие нашего обожаемого государя». Разговор зашел на тему о моих будущих сношениях с великим князем по делам высочайших охот в окрестностях столицы и о назначении моего заместителя по командованию полком, причем великий князь уклонился от прямого ответа на вопрос, кто именно намечен моим заместителем.

За полтора месяца до этого, 6 ноября, в день полкового праздника великий князь, как старый командир, пригласил в свое имение Чаир на обед всех бывших офицеров лейб-гусар, якобы случайно находившихся в то время в Крыму.

Государь, живший в Ливадии, удостоил этот обед своим присутствием.

Бывшие офицеры полка воспользовались случаем возбудить вопрос о назначении нового командира. Многим хотелось выдвинуть кандидатуру такого заместителя, который повернул бы строй полка в русло прежней его жизни, когда офицерам не ставились в вину недочеты по службе, вызываемые кутежами.

В рождественский сочельник 1913 года я получил рано утром именной высочайший указ Сенату о моем назначении дворцовым комендантом:

«Декабря 24-го. Командиру лейб-гвардии Гусарского имени нашего полка свиты нашей генерал-майору Воейкову — всемилостивейше повелеваем быть дворцовым комендантом».

К 12 часам я поехал в Александровский дворец представиться Их Величествам.

Обыкновенно я входил в Александровский дворец совершенно спокойно; но в этот день сознание возлагаемой на меня ответственности и чувство благодарности за исключительное ко мне доверие царя сильно меня взволновали.

Когда я вошел в кабинет Его Величества, государь направился мне навстречу со своей покоряющей улыбкою, которая невольно всех ободряла.

Первое, что я услышал от государя, было выражение удовольствия по поводу моего вступления в должность дворцового коменданта.

На высказанную мною государю благодарность за зачисление меня в списки лейб-гусар, что давало мне право на пожизненное ношение мундира полка, Его Величество милостиво ответил, что хотел этим подчеркнуть свое удовольствие по поводу блестящего состояния лейб-гвардии Гусарского полка во время моего командования им.

Прощаясь, Его Величество сказал мне, что императрица желает меня видеть.

Камердинер Ее Величества ввел меня в большой кабинет государя, в который несколько минут спустя вошла императрица в светло-сиреневом бархатном платье, особенно подчеркивавшем ее величественную красоту. Пригласив меня сесть, государыня повела разговор об охране, являвшейся, по ее выражению, стеснительной для их личной жизни.

Наиболее беспокоившим и не нравившимся ей обстоятельством был установленный в ливадийском парке (в Крыму) порядок: каждый раз после прохода поста городового она слышала, как дворцовый городовой по висевшему в будке телефону сообщал для доклада дворцовому коменданту час, направление и с кем Ее Величество проследовала. Императрица объясняла установление такого порядка желанием подчиненного дворцовому коменданту начальника дворцовой полиции полковника Б. А. Герарди производить впечатление ревностного исполнителя службы.

Считая Герарди неисправимым, государыня дала мне совет заместить его помощником Н. А. Александровым, служившим в дворцовой полиции со дня ее основания.

Ее Величество коснулась также поездок по Петербургу и окрестностям, высказав недоумение, почему их должна сопровождать такая масса лиц свиты, что при каждом проезде образуется целый поезд автомобилей, нарушающий правильность уличного движения и совершенно напрасно привлекающий всеобщее внимание.

Я просил у императрицы разрешения доложить мой ответ после предварительного всестороннего ознакомления с этими вопросами, на что государыня согласилась, выразив уверенность, что я приду к тем же выводам, как и она. Пожелав мне успеха, Ее Величество на прощание благословила меня маленькой иконою Федоровской Божьей Матери, которую мне удалось до сих пор сохранить.

Вышел я из дворца под впечатлением доброго ко мне расположения царя и царицы, сильно ободривших меня на первых шагах службы в среде моих новых придворных сослуживцев, в большинстве случаев не скрывавших неудовольствия, вызванного моим назначением.

Когда мне пришлось в первый же день вступления в должность иметь служебный разговор с одним из них — князем Ю. И. Трубецким — по поводу передачи мне некоторых секретных бумаг, он выразил свою радость, что его миновало назначение дворцовым комендантом, а также искреннее товарищеское сожаление, что судьба привела меня занять должность в момент начинающегося влияния на императрицу старца Распутина.

Днем, в канун Рождества, в круглом зале Александровского дворца была зажжена елка для лиц ближайшей свиты и офицеров частей, находившихся на службе по охране. Первый раз пришлось мне быть на такой елке. Я получил из рук Ее Величества в подарок пару чудных ваз белого граненого хрусталя производства императорского фарфорового завода.

Полный для меня волнений и новых впечатлений день 24 декабря закончился подписанием приказа по лейб-гвардии Гусарскому Его Величества полку как временно командующего полком.

Со времен царствования императора Александра II полковой приказ по строевой части вписывался ежедневно в особую книгу, переплетенную в красный сафьян, с золотым обрезом; к 9 часам утра доставлялся он в покои царствующего императора во время его пребывания в Царском Селе. Этим путем державный шеф был осведомлен о жизни полка. Неоднократно государь ссылался в разговорах на сведения, почерпнутые из этой книги, которую внимательно просматривал.

2

Физическое воспитание нижних чинов гвардии. Проект обучения гимнастике. Учреждение офицерской гимнастическо-фехтовальной школы. Участие России в международных Олимпийских играх. Проект организации спорта.

26 сентября 1906 года Его Величество осчастливил меня, в то время полковника Кавалергардского Ее Величества государыни императрицы Марии Федоровны полка, милостивым назначением флигель-адъютантом.

Из обнародованных писем царской семьи выяснилось, что государь, как он об этом писал в Копенгаген императрице Марии Федоровне, хотел своим пожалованием выразить одобрение моей деятельности по Красному Кресту — по организации эвакуации больных и раненых в течение японской войны.

К этому времени относится и созыв при штабе великого князя Николая Николаевича комиссии для всестороннего изучения условий казарменной жизни и физического воспитания нижних чинов гвардии.

Комиссию подразделили на несколько отделов, причем отдел физического развития передали мне.

Руководствуясь известным изречением Ювеналия: «Mens sana in corpore sano» («Здоровый дух в здоровом теле») и будучи знаком с постановкой физического развития во многих частях гвардии, я предложил составить новую систему обучения войск гимнастике, ввести в войсках спортивные состязания и учредить школы для подготовки руководителей гимнастики и спорта.

Предложение мое встретило большое сочувствие великого князя Николая Николаевича, и летом 1907 года был в виде опыта устроен в красносельском лагере спортивный праздник для нижних чинов 1-й гвардейской пехотной дивизии. Результат был блестящий; особенно хорошо отнеслись к этому нововведению сами солдаты.

Спортивные упражнения, собравшие вокруг импровизированного стадиона огромное количество любопытных, окончились благополучно для всех военных участников. Один из числа зрителей — швейцарец, служивший в крупной часовой фирме Петербурга, попросил моего разрешения принять вне конкурса участие в прыжках в ширину и, к великому огорчению присутствовавших, на первом же прыжке сломал ногу. Других печальных эпизодов, к счастью, не произошло.

Когда я был назначен командовать лейб-гвардии Гусарским Его Величества полком, великий князь, желая провести в жизнь предложенную мною разработку нового положения для обучения войск гимнастике, согласился с моей мыслью образовать для этой цели во вверенном мне полку команду из чинов от всех частей гвардии. Занятия с этой командой дали мне возможность систематизировать физические упражнения и по ним составить проект наставления, в детальной разработке которого мне очень помогли офицеры команды и учитель гимнастики В. Вихра. Как всякое нововведение, проект этот вызвал бурю протестов со стороны рутинеров, а также чинов существовавшего в то время в военном министерстве комитета по образованию войск, считавшего себя единственным компетентным органом по выработке всяких военных уставов.

Так как проект мой поступил на рассмотрение этого комитета, мне приходилось на его заседаниях лично разъяснять свою систему малосведущим в гимнастике членам комитета.

4 ноября 1910 года проект удостоился высочайшего утверждения, и мое «Наставление для обучения войск гимнастике» было введено в российской армии.

Государь, интересовавшийся зарождавшимся в войсках спортом, неоднократно посещал занятия гимнастической команды в Царском Селе и благожелательно отнесся к моей мысли учредить главную офицерскую гимнастическо-фехтовальную школу.

В 1912 году Россия была впервые приглашена участвовать в международных Олимпийских играх в Стокгольме.

Международный Олимпийский комитет назначил по собственной инициативе от России трех самим комитетом выбранных делегатов, ни малейшего отношения к руководству спортом не имевших. Тогда представители русских спортивных организаций постановили образовать русский Олимпийский комитет, который просили меня возглавить и лично принять руководство поездкой в Стокгольм участников Олимпиады.

Великий князь Николай Николаевич, узнав о моем избрании, предложил мне считаться командированным им; а когда об этом было доложено Его Величеству, последовало высочайшее повеление о моем назначении представителем России на международных Олимпийских играх 1912 года.

Выслушав по моем возвращении из Стокгольма доклад о результате моей командировки на Олимпийские игры, Его Величество выразил мне свое желание создать орган для объединения в России всех вопросов, связанных со спортом, и повелел представить ему письменное о сем предположение.

Как человек военный, незнакомый с тонкостями законодательной техники, я обратился к помощи одного из видных юристов.

Составленный при его любезном содействии проект организации спорта .был мною предварительно показан военному министру В. А. Сухомлинову, министру внутренних дел A. A. Хвостову, статс-секретарю A. C. Танееву и председателю Совета министров В. Н. Коковцову. Последний сделал несколько своих замечаний, согласно которым я внес указанные им изменения. Будучи переделан по указанию Коковцова и будучи вторично доложен ему, он заслужил его полное одобрение. Только тогда я решил представить этот проект Его Величеству. Каково же было мое удивление, когда министр двора мне сообщил, что Коковцов говорил ему по телефону, будто я без его ведома представил государю совершенно неграмотный проект...

При случайной встрече Его Величество сказал мне, что Коковцов, отрицая факт представления ему моего всеподданнейшего доклада и переделки согласно его же указаниям, находил проект недопустимым с точки зрения законов. Мне показалось странным, что проект, составленный при содействии одного из главных сотрудников Коковцова по редактированию законодательных предположений, оказался, по его же собственному мнению, неграмотным. Немало удивила как меня, так и всех, знавших о моем всеподданнейшем докладе, проявленная Коковцовым беззастенчивость, позволившая ему доложить государю неправду и сообщить министрам, будто бы я представил указ о моем назначении на должность главноуправляющего несуществующим ведомством, совершенно умолчав о законодательном предположении.

Может быть, в руках Коковцова и был указ о моем назначении, но мне лично этот факт был неизвестен, так как мой всеподданнейший доклад имел отношение лишь к законодательному предположению по учреждению ведомства спорта.

Государь поручил бывшему тогда не у дел И. Л. Горемыкину ознакомиться с моим докладом. Горемыкин дал заключение, что считает вполне закономерным учредить новое ведомство именным высочайшим указом правительствующему Сенату на основании статьи 11 основных законов, т.е. в порядке верховного управления, минуя Государственную думу и Государственный совет. Вслед за этим состоялось 7 июня 1913 года высочайшее повеление о моем назначении главнонаблюдающим за физическим развитием народонаселения Российской империи.

К началу декабря мне удалось образовать особое совещание из представителей всех ведомств, союзов большинства видов спорта и специалистов по моему приглашению для гласного обсуждения вопросов, касающихся физического развития подрастающего поколения, а также способов содействия распространению спорта. Помещение для периодических собраний совещания было предоставлено в Мариинском дворце, в зале заседаний Совета министров. Участников бывало более ста человек; все они были объединены верою в целесообразность и пользу спорта, но, конечно, на первых порах не имели в этом деле достаточного опыта.

В начале 1914 года в Россию приехал ознакомиться с организацией русских соколов ныне покойный вождь чешского сокольства доктор Иосиф Шейнер. На мою усиленную просьбу высказать мне откровенно его впечатление от постановки у нас со-кольских обществ он ответил мне словами, которых я, вероятно, никогда не забуду: «Zu viel Politick, und zu wenig Gymnastick» («Слишком много политики, и слишком мало гимнастики»).

В 1913 году русское общество считало спорт только развлечением, а некоторые даже смотрели на лиц, им руководивших, как на людей, желавших устроить себе видное служебное положение и угодить государю; а в 1931 году французская палата депутатов ассигновывает по ходатайству министра спорта 7 млн. франков на посылку французской национальной спортивной команды на Олимпийские игры в Лос-Анджелесе.

3

Лазарет лейб-гусар. Прощание с полком. Результат революционной пропаганды в войсках. Генерал Брусилов.

При перестройке казарм лейб-гусар, производившейся полковою строительной комиссией, я исходатайствовал деньги на постройку и оборудование полкового лазарета на 36 кроватей.

Здание было возведено по последнему слову техники больничных сооружений по проекту архитектора М. И. Китнера и настолько удачно, что на Всероссийской гигиенической выставке 1913 года этот лазарет был награжден золотою медалью и почетным дипломом.

С давних времен больные царскосельского гарнизона, находившиеся на излечении в местном лазарете, имели счастье удостаиваться особо милостивого внимания государя в дни рождественских праздников: ко дню посещения лазарета Его Величеством от гофмаршальской части доставлялась елка и подарки для больных, которые раздавали великие княжны, приезжавшие с государем.

Так как с устройством полкового лазарета больные лейб-гусары не посылались больше в местный лазарет, они должны были лишиться и посещения своего державного шефа, и получения елочных подарков.

Доложив однажды об этом государю, я получил милостивое его соизволение на посещение елки в полковом лейб-гусарском лазарете в один день с местным.

31 декабря, когда я в последний раз принимал в полку государя, Его Величество приехал в сопровождении двух великих княжон — Ольги и Татьяны Николаевны, из рук которых больные лейб-гусары с восторгом получили присланные из дворца подарки.

В дни, предшествовавшие елке, немало труда стоило полковому врачу выписывать из лазарета выздоравливавших лейб-гусар.

7 января я сдал полк своему заместителю. В большом пешем манеже полк был выстроен для приема его новым командиром — в дивной своей полной парадной форме, с полковым штандартом. За 15 минут до назначенного для приема часа, поздоровавшись с полком поэскадронно, я обратился с прощальным словом к офицерам и гусарам, высказавшим мне столько сердечности и теплого отношения в этот последний день моего командования полком, что я его никогда не забуду.

Невероятно тяжело было расставаться с полковой семьею после шести с половиной лет совместной работы на пользу родного, всем одинаково дорогого полка.

Когда летом 1907 года выбор любившего полк великого князя Николая Николаевича, бывшего офицера и командира лейб-Гусар, остановился на мне, в то время младшем полковнике Кавалергардского полка, я не без волнения принял это назначение, ясно понимая, какую ответственность брал на себя, становясь во главе полка, в рядах которого нес службу, будучи наследником престола, государь.

То обстоятельство, что я был назначен для приведения полка в порядок, И об этом говорилось, сильно осложнило мои отношения с полковыми чинами, самолюбие которых было таким образом задето.

Немалую ответственность возлагало на меня и вступление в командование полком в такое время, когда он еще переживал последствия революционной пропаганды 1905 года, направленной на те гвардейские части, в которых Его Величество, будучи наследником, нес строевую службу, а именно: на лейб-гвардии Преображенский, лейб-гвардии Гусарский Его Величества и на 1-ю батарею гвардейской конной артиллерии.

В результате пропаганды в 4-м эскадроне Гусарского полка подорваны были основы воинской дисциплины.

Через три месяца по вступлении моем в командование начальник дивизии — в то время генерал-лейтенант А. А. Брусилов — приехал в полк на осенний смотр молодых солдат.

Когда последний представлявшийся эскадрон — Его Величества — начал сменную езду в большом конном манеже, молодые гусары стали путать, очевидно умышленно, настолько, что смена превратилась в беспорядочную кучу всадников.

Я обратился к генералу Брусилову со словами: «Алексей Алексеевич, ты видишь, что происходит? Я называю это бунтом. Тебе надлежит решить вопрос, будешь ли ты это дело сам расследовать или поручишь мне... в последнем случае тебе нужно уехать из полка».

Не успел я докончить этих слов, как увидал пятки убегавшего из манежа Брусилова. Он вскочил на первого попавшегося извозчика и, как было принято в Царском Селе, «галопчиком» полетел на вокзал. Этот поступок напомнил мне французское выражение: «Au moment de nous montrer cachons — nous» («Когда нужно показаться — спрячемся»).

Антидисциплинарная вспышка в большом манеже полка была, к счастью, последняя за время моего командования: личными беседами в стенах эскадрона мне удалось успокоить возбужденных революционной пропагандою гусар и довести их до сознания вины и раскаяния в умышленном нарушении дисциплины.

Вслед за этим я добился согласия генерала Брусилова не давать хода этому делу и не накладывать на виновных никаких взысканий, ограничившись объяснением их проступка в доступных пониманию солдат выражениях.

Близко принимая к сердцу интересы лейб-гусар, великий князь Николай Николаевич поддерживал мои начинания, клонившиеся к доведению полка до блестящего состояния как в строевом, так и в хозяйственном отношении.

Первые годы моего командования великий князь постоянно выражал мне свое благорасположение, что, в свою очередь, создавало немало завистников, всякими путями старавшихся восстановить великого князя против меня.

Это не представляло особенной трудности, ввиду того что и самому великому князю, видимо, были не по душе некоторые из моих нововведений; например, ему сильно не нравилось то обстоятельство, что офицерское собрание, которое он часто посещал, стало утрачивать свой подчас не в меру веселый характер.

Государь, любивший своих лейб-гусар, видимо, был доволен процветанием полка. Он стал чаще приезжать на полковые товарищеские обеды, некоторые смотры и состязательные стрельбы, причем непосредственно предупреждал меня о своих приездах и иногда выражал желание, чтобы никто из начальства не присутствовал.

4

Отношение Распутина к великому князю Николаю Николаевичу. Охлаждение великого князя ко мне. Эпизод с лейб-гусаром.

С 1911 года стало заметно изменение чувств государя к великому князю Николаю Николаевичу. Произошло оно на почве испортившихся отношений между императрицей Александрой Федоровной и великой княгиней Анастасией Николаевной (супругою великого князя), с которою она раньше состояла в большой дружбе, имевшей, между прочим, последствием и появление во дворце старца Распутина.

Пока существовало благорасположение государыни к великой княгине Анастасии Николаевне, Распутина во дворце великого князя называли «божьим человеком»; но как только произошло изменение в отношениях, великий князь Николай Николаевич под влиянием супруги и сестры ее, великой княгини Милицы Николаевны, задумал удалить старца от Их Величеств.

Когда эти старания не увенчались успехом, во дворце великого князя началась открытая интрига против императрицы, которой стали вменяться в вину посещения двора Распутиным. К этому же времени относится начало охлаждения ко мне со стороны великого князя Николая Николаевича.

На одном ежемесячном обеде лейб-гусар государь узнал из разговора с офицерами о подготовлявшемся состязании офицеров и гусар в «прыгании препятствий» и других спортивных упражнениях на коне. Уезжая с обеда, Его Величество приказал мне сообщить ему, в какой день будет это состязание.

Через некоторое время я был у государя, доложил, что все для состязания готово, и просил его назначить день.

Государь мне сказал, что императрица и великие княжны тоже хотят приехать, но с условием, чтобы в манежной ложе были только одни полковые дамы. Про великую княгиню Анастасию Николаевну, которую я предполагал пригласить как супругу старого командира, Его Величество мне сказал, что, по мнению императрицы, в таком случае пришлось бы приглашать и ее отца, короля черногорского; в это время король Николай гостил у дочери в Петербурге, приехав благодарить за пожалование званием генерал-фельдмаршала российской императорской армии. О великом князе государь сказал: «Его вы, конечно, пригласите» — и затем назначил день и час состязания.

Когда я передал великому князю высочайшее поручение, гневу его не было предела. Обидевшись за не приглашение великой княгини Анастасии Николаевны, он на состязания не приехал и с тех пор резко переменился и ко мне.

Во время летних сборов красносельского лагеря полагалось в конце июня или начале июля давать войскам три дня полного отдыха.

В 1911 году, воспользовавшись первым днем перерыва занятий, я поехал в Царское Село осмотреть производившийся ремонт казарм.

Не успел я войти в свой дом, как мой человек прибежал с докладом, что великий князь Николай Николаевич стоит на дворике у подъезда дома и требует меня к себе.

Выйдя, я увидел великого князя, начальника штаба округа генерала фон дер Бринкена и стоявшего подле них гусара. У великого князя от ярости тряслась нижняя челюсть, генерал фон дер Бринкен покручивал с самодовольным видом ус, а гусар, видимо сильно напуганный, стоял бледный, как говорится, ни жив ни мертв.

Кругом двора уже собрались группы чинов полка, с любопытством наблюдавших за происходившим.

Великий князь со мною не поздоровался. Немедленно при моем появлении послышалась страшная ругань по адресу гусара и посыпались громогласные обвинения меня в неумении держать в руках подчиненных, результатом чего является распущенность полка. Не простившись со мною, он сел в автомобиль и укатил.

Успокоив все еще дрожавшего гусара, я его расспросил о происшествии. Выяснилось, что виновный сидел за конюха в пролетке, в которой кучер одного из офицеров полка делал проездку молодой одиночке по узкой прямой аллее бабловского парка, когда мотор великого князя стал его нагонять. Великий князь ехал из Красного Села в Ижору на смотр инженерных войск и, видимо, торопился. Шофер гудел, лошадь пугалась, подхватывала; останавливая бесившегося молодого жеребца, кучер этим еще более задерживал мотор. Наконец он свернул в первую боковую аллею; но великий князь остановил его, подозвал гусара, посадил его у ног своего шофера и приказал ехать к командиру полка.

Считая инцидент исчерпанным обрушившимся на меня потоком неприятных слов, я отпустил гусара, к большому удивлению его и его товарищей, ожидавших моего вымещения на нем гнева великого князя.

Впоследствии, при встречах, великий князь ни разу не заикнулся о своей выходке у моего подъезда, но и не проявил ни малейшего стремления загладить неприятную сцену в Царском Селе.

Получая до этого времени утвержденные великим князем как главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского военного округа аттестации выдающегося и достойного выдвижения вне очереди, я вдруг оказался переведенным в совершенно другую рубрику аттестационного списка.

Между тем мне по старшинству предстояло подходить к моменту сдачи полка. На назначение бригадным командиром гвардейской кавалерии я, по словам ближайшего начальства, рассчитывать ни в коем случае не мог вследствие нерасположения ко мне великого князя Николая Николаевича.

В это время державный шеф полка назначил меня своим дворцовым комендантом.

5

Обязанности дворцового коменданта. Федоровский государев собор. Елка в придворном манеже.

В круг прямых обязанностей дворцового коменданта входило как общее наблюдение за безопасностью императорских резиденций, так и главный надзор за безопасностью пути во время высочайших путешествий, вследствие чего все правительственные учреждения должны были сообщать поступавшие к ним сведения, имевшие отношение к обязанностям, возложенным на дворцового коменданта, в непосредственном подчинении которому находились: особое управление, дворцовая полиция, охранная агентура, собственные Его Величества сводный пехотный и железнодорожный полки и собственный Его Величества конвой для несения службы; а для исполнения различных поручений командировались выбранные самим дворцовым комендантом военные и гражданские чины всех ведомств.

Ведению дворцового коменданта подлежала полиция Царского Села, Петергофа, Гатчины и Павловска, все охранные команды дворцовых управлений и императорских дворцов, так же как и полицмейстеры императорских театров.

Собственный Его Величества железнодорожный полк занимался эксплуатацией и охраной специальной железнодорожной ветки, так называемой царской, между Петербургом и Царским Селом; при высочайших же путешествиях чины полка командировались для контроля мостовых сооружений и подаваемых паровозов на всех путях следования императорских поездов.

Для организации путешествий в ведении дворцового коменданта имелся специальный орган, называвшийся инспекцией императорских поездов, во главе которого стоял инженер путей сообщения.

При выездах Его Величества за район установленной вокруг дворца охраны дворцовый комендант должен был сопровождать государя.

В первый день Рождества государь с семьей присутствовал при богослужении в Федоровском государевом соборе, который считался полковой церковью собственного Его Величества конвоя и собственного Его Величества сводного пехотного полка. Во время этого выезда я фактически вступил в исполнение своих служебных обязанностей.

Согласно установившемуся обычаю при посещении церковных служб Федоровского собора соблюдался следующий этикет: на боковом подъезде собора Их Величества встречал ктитор — полковник Д. Н. Ломан, а у входа, в малой палате, служившей раздевальной, — дворцовый комендант.

Их Величества входили через боковую дверь на правый клирос; дворцовый комендант следовал за ними и занимал место около клироса, впереди команд казаков и нижних чинов, стоявших во всю ширину собора.

Иногда императрица проходила в особую молельню, отделенную от алтаря аркою. На первых шагах моей службы меня неприятно поразило то, что критика на императрицу до того вошла в обыкновение у лиц свиты и придворных, что даже устройство этой молельни послужило поводом для осуждения государыни. Между тем я свое раннее детство и юность бывал с покойной матерью в такой же молельне, устроенной при нашей домовой церкви, и, конечно, никому даже в голову не приходило за это осуждать мою мать.

По окончании богослужения государь, уезжая, сказал мне, что хочет сегодня ехать в Аничков дворец к матушке. Отход поезда был назначен на 5 часов, по окончании елки для нижних чинов.

В придворно-конюшенном манеже устраивались в первые дни Рождества дневные елки для нижних чинов частей, подчиненных дворцовому коменданту. Посредине манежа ставилась огромная, красиво убранная елка, вокруг которой на столиках раскладывались подарки: серебряные ложки, серебряные подстаканники, чайники и разные другие предметы солдатского обихода; кроме того, стоял отдельный стол с картузами, наполненными гостинцами.

По прибытии в манеж Их Величеств с августейшими детьми государь обходил собравшихся, здоровался с командами; после этого нижние чины получали по вынутому жребию подарки от великих княжон, которым целовали руку, причем великие княжны находили для каждого ласковое слово. Благодаря памяти, которою отличалась царская семья, а также вследствие внимательного отношения великих княжон ко всем, даже мелким, служащим при дворе они знали офицеров по имени и отчеству, а многих нижних чинов — по фамилиям.

Раздача елочных подарков продолжалась около полутора часов. Государь беседовал с присутствовавшими лицами ближайшей свиты и начальниками отдельных частей.

За несколько времени до отбытия императорского поезда из Царского Села дворцовый комендант приезжал на станцию царской ветки, именовавшуюся царским павильоном, встречал государя, никогда не заставлявшего себя ждать, и давал приказание поезду тронуться.

Нужно сказать, что аккуратность государя вполне оправдывала французскую поговорку: «L'exactitude est la politesse des Rois» («Аккуратность есть вежливость королей»).

Если государь назначал время своего прибытия, то по его приезду можно было проверять часы. Поэтому я всегда приезжал за пять минут до назначенного им часа. Однажды, когда отъезд государя был назначен на 5 часов, я, подъезжая к павильону, с удивлением заметил, что парадные двери уже закрыты. Обыкновенно государь проходил через павильон прямо в поезд; на этот же раз он стоял в гостиной с двумя великими княжнами, причем все трое держали в руках свои часы. Его Величество, смеясь, обратился ко мне со словами: «Мы вас ждем. Виноват я, так как приехал на десять минут раньше».

В пути государь обыкновенно приглашал сопровождавших его лиц в вагон-столовую. Во время утренних поездок предлагался чай, а вечером, после театра или иного собрания, подавалась к чаю холодная закуска. Государь, по-видимому, с удовольствием проводил время в кругу сопровождавших его лиц.

В Петербурге в императорском павильоне государя встречал с рапортом градоначальник, в то время свиты генерал Д. В. Драчевский.

Со станции Его Величество отбывал в закрытом моторе, в который обыкновенно приглашал дворцового коменданта; во втором, запасном моторе ехал дежурный флигель-адъютант. Машиной государя управлял Кегрес, ездивший с необыкновенною быстротой. На мои замечания относительно такой быстрой езды Кегрес всегда возражал, что государь это любит.

В первую же свою поездку с Его Величеством я увидал, как хорошо все было организовано благодаря прекрасному исполнению обязанностей всеми, кто ведал нарядами, поездами, моторами. Единственное, что было желательно изменить, это огромный наряд городской полиции с офицерами, надевавшими к моменту проезда государя белые перчатки и тем привлекавшими внимание публики. В дальнейшем я, к огорчению полиции, стал в последнюю минуту менять маршруты следования.

Неся главную ответственность за охрану царя и его семьи, я со вступлением в должность стал подробно знакомиться с делами, находившимися в ведении начальников отдельных частей управления дворцового коменданта. Начальник дворцовой полиции полковник Б. А. Герарди ставил меня в курс инструкций, касающихся несения как наружной постовой, так и внутренней наблюдательной службы.

Все лица, имевшие вход во дворец, проходили с ведома дворцовой полиции, и, таким образом, я всегда был осведомлен о посетителях дворца — в срочных случаях по телефону, а обыкновенно по запискам или докладам.

В числе лиц, посещениями которых в то время начали усиленно интересоваться, был Распутин. Полковник Б. А. Герарди в один из первых докладов просил меня дать ему указания, как поступать, когда во дворец приходит Распутин. На мой вопрос, как делалось раньше, он ответил, что старшему постовому городовому у ворот Александровского дворца дана следующая инструкция: пропускать известных ему лиц, состоящих на службе при дворе, а также внесенных в списки имеющих представиться

6

Посещение дворца Распутиным.

Их Величествам; что же касается лиц неизвестных, он каждый раз для их пропуска обязан испрашивать особое разрешение.

По распоряжению Герарди Распутина всегда задерживали у ворот до получения по телефону разрешения от дежурного по дворцу помощника начальника дворцовой полиции.

Когда я спросил у Герарди, чем руководствуется его помощник, давая разрешение, оказалось, что он его дает, зная, что Распутин является с ведома Их Величеств: выходило, что его задержание у ворот дворца служило только поводом к пересудам, не изменяя существа дела, т.е. приема его Их Величествами. Я предложил прекратить церемонию у ворот и установить пропуск Распутина до телефона, а телефонное сообщение делать после прохождения им ворот.

На вопрос мой, как часты бывают эти посещения, полковник Герарди ответил: «Один раз в месяц, а иногда в два месяца раз».

Еще задолго до моего назначения мне приходилось не раз слышать рассказы о Распутине, производившие на меня впечатление не простой сплетни, а чего-то умышленно раздуваемого. Исходили, к моему великому изумлению, эти рассказы от приближенных к царю лиц, которые старались придавать особенное значение каждому появлению Распутина при дворе. Так, например, во время романовских торжеств в Костроме на церковном богослужении в высочайшем присутствии появление Распутина было немедленно подчеркнуто среди присутствующих не кем иным, как товарищем министра внутренних дел — свиты генералом Джунковским.

На меня такое вмешательство в личную жизнь царской четы производило удручающее впечатление. Распутина я до назначения своего дворцовым комендантом не видел, сведения же о нем получал от людей, якобы преданных государю, но, вероятно, не понимавших, что их вредная болтовня вносит расстройство в неустойчивые умы.

7

Охрана пути при высочайших путешествиях. Отношение к внесенным изменениям.

Почти ежедневно в 10 часов утра я являлся к государю с докладом о текущих делах, имевших отношение к моим прямым обязанностям, и получал приказания Его Величества, большей частью касавшиеся его выездов.

Войдя в кабинет государя, я клал свои бумаги на высокую витрину у окна; государь, любивший ходить по комнате, обыкновенно не приглашал меня сесть, а выслушивал доклад, ходя со мною взад и вперед, пока все бумаги не были просмотрены.

В числе вопросов, к которым государь неоднократно возвращался в первые дни, была охрана железнодорожного пути во время следования императорских поездов.

Существовавшее тогда положение возлагало эту охрану исключительно на военные части, стягивавшиеся к железной дороге за несколько дней до высочайшего проезда, а в день следования Его Величества путь представлял из себя цепь постов часовых, стоявших друг от друга на таком расстоянии, чтобы каждый из них мог видеть или слышать соседа. Порядок этот вызывал огромный наряд войск; а в зимнее время почти за каждое следование императорского поезда несколько человек из стоявших на постах отмораживали себе руки или ноги, как это было и за последний проезд государя из Крыма в Царское Село, о чем мне пришлось доложить Его Величеству.

Выраженное мне государем желание изменить существовавший порядок вызывало необходимость всестороннего изучения вопроса и выработки новой системы.

Первое, на что я натолкнулся, знакомясь с положением, было, на мой взгляд, совершенно неправильное устранение в дни высочайших проездов железнодорожных жандармских управлений от ответственного наблюдения за порядком на станциях и путях. Власть этого компетентного органа заменялась властью военных начальников, по большей части никакими знаниями железнодорожного дела не обладавших. В дни высочайших проездов на всех станциях появлялись военные чины, начиная с командующих войсками военных округов и кончая ротными командирами. Все они весьма ревностно исполняли службу, но почти перед каждым своим распоряжением наводили справки у устраненных от ответственности чинов жандармских железнодорожных управлений.

Согласно воле государя нужно было изменить всю систему охраны пути. По моему мнению, ее нужно было возложить на корпус жандармов, подчинив ему отряды воинских частей, которые надлежало вызывать только в необходимых случаях.

Получив принципиальное одобрение государем моего предположения, я образовал смешанную комиссию под председательством товарища министра внутренних дел генерала Джунковского в составе представителей от министерств — внутренних дел, путей сообщения и моего управления.

Результатом работы комиссии явилась в конце февраля инструкция по охране железнодорожного пути в упрощенном виде, имевшая в основе вышеуказанный принцип.

Доложив инструкцию Его Величеству, я получил одобрение и высочайшее утверждение, которое было мною скреплено. Инструкцию отпечатали и разослали на места предстоявшего в конце марта проезда государя с семьей на Южный берег Крыма — в Ливадию.

Это новое положение вызвало целую бурю в военных кругах. Из некоторых окружных штабов посыпались в штаб великого князя Николая Николаевича возражения со стороны неответственных за охрану царя военных начальников. Когда я по приезде весною в Крым представлялся великому князю, он выразил мне большое неудовольствие по поводу введения новой инструкции, по его словам, весьма обидной для устраненных от столь почетной службы войск. Думаю, что во время войны, когда прокат императорского поезда выразился в цифре около ста тысяч верст, войскам было бы трудно нести эту почетную службу.

Высказанное Ее Величеством в первые дни моего назначения желание сократить число следовавших за государем по улицам моторов неоднократно выражал мне и государь.

«Вы, пожалуйста, избавьте меня от всех меня сопровождающих: со мною должны ездить вы и дежурный флигель-адъютант и только в особых случаях те, кого я укажу» — вот были слова царя.

Передача этих слов государя, конечно, вызвала массу обид со стороны тех, кого касалась; распоряжение это было объяснено моим желанием отдалить от царя лиц ближайшей свиты, причем осуждали и бранили меня не только они сами, но и сочувствовавшие им их великосветские друзья и знакомые, глубоко возмущенные всецело приписываемым мне нововведением.

8

Крещенский парад. Юбилей земств.

Традиционное принесение поздравлений с Новым, 1914 годом, состоявшееся в Царскосельском дворце, закончилось обычным приемом послов, посланников и дипломатического корпуса аккредитованных представителей иностранных держав, которых государь обходил в большом зале дворца.

6 января происходил в Петербурге в Зимнем дворце крещенский парад; начался он с обхода Его Величеством по залам дворца взводов от всех войсковых частей города и окрестностей с их полковыми знаменами и штандартами.

По окончании обедни в большом соборе Зимнего дворца духовенство вышло крестным ходом на Иордань (часовню, ежегодно строившуюся к этому дню на набережной Невы против иорданского подъезда).

За крестным ходом проследовал государь с членами императорской фамилии в сопровождении лиц свиты. Знамена и штандарты были вынесены на Иордань и установлены полукругом, посреди которого в присутствии Его Величества митрополит совершил освящение воды, после чего крестный ход возвратился в церковь, а государь пропустил мимо себя в Гербовом зале знамена и штандарты, которые несли предшествуемые полковыми адъютантами самые заслуженные люди воинских частей.

Дипломатический корпус с дамами был приглашен на царский выход в Николаевский зал, чтобы из окон любоваться торжественною церемонией.

По окончании высочайшего выхода всем приглашенным в Николаевский зал был подан в концертном зале завтрак, на который были также приглашены лица свиты и офицеры Кавалергардского полка, пользовавшиеся на приемах при дворе правом так называемого выхода за кавалергардами, т.е. во внутренние покои дворца.

Императрица на этом выходе не присутствовала, так как вообще за последние годы избегала принимать участие в больших официальных приемах: помимо того, что здоровье ее ухудшилось, она стала замечать сильное недоброжелательство к себе со стороны высшего общества.

Недоброжелателям государыни можно сделать упрек не только в том, что они говорили, но еще больше в том, кому говорили: не было иностранного дипломата, не слыхавшего в петербургских и московских салонах и клубах такой критики, которая в других государствах, вероятно, считалась бы недопустимою даже в интимной среде.

К сожалению, в этом отношении не представляли исключения и некоторые из министров, не стеснявшиеся осуждать перед иностранными дипломатами государя императора за то, что он не дает им возможности проводить либеральные реформы, которые западноевропейская пресса находит назревшими для введения в России. Эти неуместные исповеди много способствовали тому, что бывшие в то время в России иностранцы составляли себе совершенно неправильное понятие как о личности царя, так в особенности об императрице, что и подтверждается вышедшими позднее воспоминаниями иностранцев об этой эпохе.

В начале января в Петербург съехались представители земств России для празднования пятидесятилетия существования введенного императором Александром II всесословного земства. Реформа эта была возвещена манифестом 19 февраля 1861 года, в корне изменившим строй русской государственной жизни.

Начиная с 1861 года землевладельцы стали постепенно утрачивать возможность руководить массами крестьянства, так как оно стало подпадать под влияние случайных элементов, зачастую никакой связи с крестьянами не имевших.

Отношение правительства к земству было двойственное: с одной стороны, оно смотрело на него как на административный орган, а с другой — стремилось ограничить его влияние и выражало недоверие, можно сказать, не без основания: например, съехавшиеся в 1905 году в Москве представители земств учредили постоянное бюро, на первом же совещании которого началось обсуждение двух вопросов: аграрного во всей его полноте, в согласии с программой кадетской партии, и вопроса о преобразовании России в конституционное государство. Подготовлявшиеся этим бюро вопросы вносились на обсуждение периодически созываемых нелегальных съездов земцев; последние разъезжались по своим медвежьим углам и при благосклонном попустительстве полиции пожинали дешевые лавры, щеголяя своим либерализмом и оппозиционными настроениями.

Такое непонятное попустительство со стороны властей привело к тому, что деятельность общественная стала получать одобрение широких кругов интеллигенции только в том случае, когда была направлена против правительства. Подобная постановка дела не могла не создать антагонизма между земством и администрацией.

Утром 8 января государь принял делегации земств в концертном зале Зимнего дворца.

Председатель московской губернской земской управы камер-юнкер Шлиппе, поднося Его Величеству хлеб-соль, между прочим сказал: «Верьте, государь, что мы, земские люди, следуя заветам предков, будем всегда наши силы разума и сердца любовью и правдою нести на служение престолу и Родине» — и закончил свое пространное слово восклицанием: «Благо России и слава царя!»

Государь в течение полутора часов обходил депутации и после принятия подарка для наследника — большой модели русской деревни в исполнении кустарей — закончил прием словами:

«Я выражаю твердую уверенность, что всякая земская работа в тесном единении с моим правительством будет проникнута и воодушевлена безграничной заботой о бесчисленных местных нуждах населения и об его благе. Разумное удовлетворение местных нужд является главным залогом развития и подъема благосостояния всего государства.

Духовному взору моему ясно представляется спокойная, здоровая и сильная Россия, верная своим историческим заветам, счастливая любовью своих благодарных сынов и гордая беззаветной преданностью престолу».

Слова государя были восторженно приняты земцами — неизвестно, искренно ли под впечатлением минуты или притворно. 10 января в залах Дворянского собрания на Михайловской площади состоялось торжественное собрание земских деятелей, осчастливленных посещением Его Величества. Государь, обходя залы, со многими беседовал. Его обаятельная манера обращения, задушевный голос — все это так настроило присутствовавших, что, кроме выражений восхищения личностью царя, ничего в залах слышно не было.

После тоста за здравие Его Величества и исполнения присутствовавшими гимна «Боже, царя храни» государь сказал:

«Благодарю вас за радушный и сердечный прием и за поднесенную вами сегодня хлеб-соль. Я счастлив был видеть большую часть земских представителей от всей России, собранных в столице по случаю пятидесятилетия введения земства покойным моим дедом. От всего сердца желаю преуспеяния, процветания и плодотворного развития земству и осушаю бокал за его славу. За ваше здоровье».

Речь эта была произнесена экспромтом. Благодаря тому что государь всегда говорил очень искренно и от сердца, его экспромты производили сильное впечатление, тем более что он обладал удивительною дикцией; каждое его слово, даже на большом расстоянии, было слышно совершенно ясно, отчетливо.

9

Придворные балы. «Фолль-журнэ» 19 февраля 1889 года. Костюмированные спектакли и бал в 1903 году.

В царствование императоров Александра II и Александра III и в начале царствования императора Николая II в половине января начинался сезон придворных балов.

Первый бал с сидячим ужином, на который приглашалось более трех тысяч человек, давался в Николаевском зале Зимнего дворца. После танцев в Николаевском зале приглашенные рассаживались за столами, расставленными по всем остальным залам дворца.

За этим балом следовала серия трех балов в концертном зале на 800 приглашенных с сидячим ужином в Николаевском зале. На возвышении вдоль окон ставился длинный царский стол, а приглашенные сидели по 12 персон за круглыми столами, имевшими посредине отверстия, из которых выходили стволы пальм или больших лавровых деревьев, так что весь зал обращался в великолепный зимний сад.

В четверг на масленице давался бал в эрмитажном павильоне, а в воскресенье сезон заканчивался так называемым «фолль-журнэ», начинавшимся в 4 часа дня танцами. В 7 часов подавался обед с блинами, после которого танцы возобновлялись. Ровно в 12 часов музыка прекращалась и все приглашались к ужину, после которого начинался разъезд. Такие балы обыкновенно бывали в одном из загородных дворцов, а в 1889 году, когда принцесса Алиса Гессенская гостила у своей сестры — великой княгини Елизаветы Федоровны, «фолль-журнэ» был дан 19 февраля в Царскосельском дворце. Приглашенные приезжали в экстренных поездах; в Царском Селе от станции до дворца их везли в придворных экипажах.

На этом балу государь — тогда наследник престола — ужинал со своей дамою мазурки — принцессою Алисой. В числе приглашенных к столу цесаревича был и я со своей дамою. Место мое оказалось рядом с принцессою Алисой, что дало мне возможность впервые разговаривать с нашей будущей императрицей. Глубокое впечатление произвела на меня молодая золотисто-белокурая красавица. Держалась она чрезвычайно просто и очень напоминала свою сестру — великую княгиню Елизавету Федоровну, у которой я был камер-пажом в зиму 1886-87 года. По совершенно необъяснимой случайности у меня сохранилось меню этого ужина: На обратной стороне этого меню расписались все сидевшие за столом, и среди них брат принцессы Алисы гроссгерцог Эрнст-Людвиг Гессенский.

Последний сезон балов в Зимнем дворце был в 1903 году и закончился двумя вечерами в русских костюмах XVII столетия.

Во вторник 11 февраля в императорский Эрмитаж на спектакль было приглашено около трехсот человек в исторических костюмах. Государь был в выходном платье царя Алексея Михайловича — в золотом парчовом кафтане и опошке с нашивками, в шапке, с жезлом в руке. Государыня Александра Федоровна была в наряде царицы Марии Ильиничны, первой супруги царя Алексея Михайловича, рожденной Милославской, — в парчовом платье с серебряными нашивками, в короне с бриллиантами и изумрудами.

Все приглашенные были в разных костюмах той же эпохи — преимущественно бояр и боярынь, а офицеры полков гвардии одеты были по полкам. Будучи в то время ротмистром Кавалергардского полка, я был в костюме выборной сокольничей сотни. Красивый Эрмитажный театр представлял весьма оригинальное зрелище ко времени выхода царской семьи, когда расположенные амфитеатром места были заняты приглашенными. Впечатление получалось сказочное от массы старинных национальных костюмов, богато украшенных редкими мехами, великолепными бриллиантами, жемчугами и самоцветными камнями, по большей части в старинных оправах. В этот день фамильные драгоценности появились в таком изобилии, которое превосходило всякие ожидания.

Царская семья, войдя в театр, также, видимо, заинтересовалась созерцанием костюмов приглашенных, как и ожидавшие их выхода не могли оторвать глаз от ослепительных нарядов царской семьи.

Когда поднялся занавес, на сцене началось второе действие народной музыкальной драмы «Царь Борис» по Пушкину и Карамзину. В полумраке зала видны были только национальные костюмы: воображение переносило на несколько столетий назад... создавалось впечатление, будто все это — сон наяву. Не менее красивую картину представляли и бояре с боярынями, ужинавшие по окончании спектакля в галереях Эрмитажа, украшенных произведениями великих мастеров. По окончании ужина из галерей прошли в эрмитажный павильон, чудный белый зал которого соединялся арками с зимним садом. Между деревьями искусственно освещенного поэтическим лунным светом сада были развешены клетки с неумолчно щебетавшими под шум и музыку птицами. В эрмитажном павильоне состоялся маленький бал, на котором 16 пар исполнили русский танец. Все были в восторге от вечера. Два дня спустя состоялся в концертном зале костюмированный бал, на который были приглашены иностранные послы и посланники со своими семьями. Бал начался полонезом из оперы «Жизнь за царя» в исполнении придворного оркестра в мундирах трубачей XVII века. Царская семья стояла у дверей арабской комнаты, а все одетые в исторические костюмы проходили попарно мимо Их Величеств, давая возможность полюбоваться разнообразием и великолепием костюмов. Императрица Александра Федоровна в своем чудном наряде поражала красотою и величием.

Русский танец был повторен и по просьбе Их Величеств дополнен выходом на середину зала княгини З. Н. Юсуповой — графини Сумароковой-Эльстон, прекрасно исполнившей наш национальный танец. Все восторгались красавицею, которая в этот вечер также была счастлива доставить удовольствие державным хозяевам. (И кто мог тогда подумать, что через 13 лет сын этой княгини — муж племянницы государя княгини Ирины Александровны — обагрит свои руки кровью Распутина.)

Из концертного зала, стены коего были украшены цветущими камелиями, к ужину перешли в Николаевский зал, обращенный в зимний сад; в нем была устроена эстрада для одетого в русские костюмы хора славянского, встречавшего входивших старинною величавою песней «Слава на небе солнцу высокому».

В следующие года традиционная серия придворных балов заменилась спектаклями с ужинами в галереях Эрмитажа; но с течением времени прекратились приглашения и на спектакли.

Это обстоятельство сильно не понравилось вывозившим своих дочерей в свет мамашам и лишенным возможности лишний раз блеснуть молодым львицам. Как ни странно, но такой сравнительно маловажный факт, как отмена вечеров при высочайшем дворе, имел весьма неприятные последствия: стали винить императрицу в нежелании видеть общество у себя, сочли себя обиженными и начали строго судить каждый ее поступок.

Немало говорилось о том, что императрица Мария Федоровна, при всей готовности пойти обществу навстречу, ничего не может сделать из-за своей невестки.

Чувствуя нерасположение к себе, государыня Александра Федоровна невольно стала удаляться от строгих критиков, не будучи в состоянии лицемерить и любезно принимать у себя тех, кто заочно ее осуждал. Получился какой-то заколдованный круг, который с годами все увеличивался.

Большой повод для неудовольствия создавало и пребывание Их Величеств во время сезона в Царском Селе, а не в Петербурге; говорилось, что столица никогда не видит своего монарха; но это было не совсем верно: не говоря о том, что государь каждую среду по утрам ездил на приемы представляющихся в Зимний дворец, а по вечерам часто на спектакли в императорские театры, постоянно бывали какие-нибудь празднества в высочайшем Его Величества присутствии, как, например: открытие памятника великому князю Николаю Николаевичу (старшему), осмотр посмертной выставки картин и портретов художника В. А. Серова, крещение князя Всеволода Иоанновича в Мраморном дворце, освящение Романовского храма, освящение нового здания Сената, парад лейб-гвардии Казачьего полка в михайловском манеже по случаю юбилея Лейпцигской битвы и т.д.

В Царском Селе еженедельно, а иногда и по нескольку раз в неделю бывали смотры воинских частей в дни их полковых праздников, а также молодых солдат и матросов; одним словом, жизнь государя — кроме часов, посвящаемых докладам министров, — проходила на виду у всех.

10

Князь М. М. Андроников.

В последних числах января я был приглашен министром внутренних дел H. A. Маклаковым на большой обед, на котором, между прочим, был и В. Н. Коковцов, бывший тогда еще председателем Совета министров. После обеда он подошел ко мне и спросил, по какой причине я оскорбил князя Андроникова. На выраженное мною недоумение Коковцов пояснил, что князь Андроников ему жаловался на то, что, невзирая на троекратную свою просьбу быть мною принятым, каждый раз получал от начальника моей канцелярии отказ. При этом Коковцов добавил, что Андроников у него бывает и, вероятно, мог бы быть полезен и мне, как человек, во многом хорошо осведомленный.

Вскоре после нашего разговора я назначил князю Андроникову прием. В мой кабинет в Царском Селе вкатился весьма любезный господин, извлекший из портфеля целую пачку записок, содержавших данные по различным делам государственного управления, а также пасквилей на некоторых министров и других высших сановников.

Я понял, что это за личность, и только удивлялся, почему о нем так много говорят в обществе. Во время моего пребывания в должности дворцового коменданта Андроников добивался возможности проникать ко мне приблизительно раз в два месяца, причем прилагал все усилия и старания к тому, чтобы заинтересовать меня чужими делами, а самому выведать мои мнения о высших сановниках и министрах. Это ему плохо удавалось, так как я вообще относился к его болтовне совершенно индифферентно, чем однажды вызвал его большую обиду на меня: рассеянно выслушав его намеки на нечестность одного из высших чинов военного ведомства, я ответил: «Несчастный... неужели?..»

Положение князя Андроникова было исключительное: не занимая никакой определенной должности, он обладал способностью втираться к некоторым министрам, дружить с чиновниками различных ведомств. Почти при каждом назначении кого-либо на высший государственный пост он являлся одним из первых с поздравлениями, обыкновенно поднося икону, от принятия которой, по его словам, отказаться нельзя было. К сожалению, Андроникову покровительствовали многие из высших сановников, находя удобным пользоваться им для своих личных целей.

Одним из козырей в руках М. М. Андроникова было его знакомство с Г. Е. Распутиным, который у него бывал и именем которого он влиял на людей, нечистоплотных в выборе средств для достижения личных выгод. Связь имени Андроникова с именем Распутина вселяла в некоторых убеждение, что он через Распутина достигал успешного проведения дел в придворных сферах; рассказывали даже, будто бы государь и императрица имеют с ним какие-то сношения; но это, конечно, являлось чистейшим вымыслом.

Однажды я получил присланную мне от Ее Величества икону и приглашение зайти к ней. Из разговора с государыней я узнал, что икона прислана ей Андрониковым, но что она ни под каким видом не желает от него ничего принимать и потому просит меня ему икону вернуть. Что касается взгляда государя на Андроникова, то я лично могу засвидетельствовать, что, когда случайно зашла о нем речь, Его Величество высказал свое весьма отрицательное о нем мнение.

11

Субсидии В. М. Пуришкевичу.

На одном из докладов начальник моей канцелярии попросил меня утвердить список выдач из так называемого секретного фонда.

Ежегодно отпускалось в личное безотчетное распоряжение дворцового коменданта на нужды охраны 100 тысяч рублей. В данном случае в списке значилась выдача члену Государственной думы В. М. Пуришкевичу, составлявшему одно из украшений Союза истинно русских людей.

Мой предшественник находил правильным выдавать пособия Пуришкевичу из сумм охраны, причем, как доложил мне начальник канцелярии, пособия эти достигали ежегодной цифры в 15 тысяч рублей.

Основанием для выдачи таких денег служили якобы повеления государя, а целью их было поддержание через посредство Пуришкевича целого ряда организаций: Союза Михаила Архангела, Академического союза студентов университета и тому подобных, никакого отношения к охране не имевших. Я счел более осторожным до решения этого вопроса доложить его государю. На следующее утро я изложил Его Величеству свой взгляд, что деньги отпускаются на нужды охраны, а правые организации и член Государственной думы Пуришкевич, насколько мне известно, охраны не несут: потому мне казалось бы нежелательным выдавать эту субсидию, так как, таким путем поддерживая правые организации, дворцовый комендант будет невольно вторгаться в вопросы внутренней политики государства, не говоря уже о том, что некоторые правые союзы возглавлялись лицами с весьма сомнительною репутацией.

Государь вполне согласился с моим мнением, и, когда я испросил разрешения на передачу этого и подобных ему дел на усмотрение министра внутренних дел, Его Величество ответил: «Конечно».

Сообщив об этом министру внутренних дел, я узнал удививший меня факт, что В. М. Пуришкевич получал пособия также и из департамента полиции.

Как только мой отказ в денежной выдаче Пуришкевичу стал известен некоторым лицам ближайшей свиты, на меня посыпался целый град упреков, а ближайшим результатом прекращения субсидий из Царского Села русским людям, много говорившим о своей преданности престолу, но мало ее проявившим при революции, было озлобление против меня со стороны Пуришкевича, публично выявившееся 19 ноября 1916 года, когда он, воспользовавшись своим правом безнаказанно говорить с трибуны Государственной думы, умышленно оклеветал меня.

12

Обед лейб-гвардии Гусарского полка в высочайшем присутствии.

На последней неделе перед масленицей государь осчастливил лейб-гвардии Гусарский полк своим присутствием на ежемесячном обеде.

В Царском Селе государь приезжал на полковые обеды всегда один. Кроме наличного состава офицеров участвовали еще бывшие, так называемые старые командиры, в числе которых был на этот раз и я, а также очень многие из прежде служивших в рядах полка офицеров.

В огромной столовой собрания, именовавшейся дежуркой, после закуски село за общий стол около ста человек.

Серебряные ножи и вилки были с именем служившего в то время или раньше в полку офицера, так как каждый произведенный в офицеры был обязан внести стоимость своего прибора; благодаря этому обычаю число приборов достигло почти трехсот. Середина стола во всю его длину украшалась полковым серебром, состоявшим из жбанов, ковшей, стопок, ваз и других предметов, полученных в виде призов за езду и стрельбу, а частью из подарков других частей или же покинувших полк офицеров. Цветов не было.

Украшение стола исключительно серебряными вещами при сильном освещении зала было весьма эффектно. Все блюда были также серебряные, и только тарелки — фарфоровые. Лейб-гусары, помня слова русской песни «серебряная, на золотом блюде поставленная», обыкновенно подносили серебряную чарку на блюде массивного золота.

За обедом председательское место занял государь, имея по правую руку командира полка, а по левую — старого командира великого князя Николая Николаевича, при котором Его Величество служил в рядах полка. Напротив государя сели остальные командиры вперемежку с полковниками и ротмистрами. Все садились, как хотели, что придавало обеду характер непринужденности.

Его Величество разговаривал со всеми его окружавшими и умел своей любезностью и простым отношением устранять тот официальный тон, который можно было бы ожидать при появлении царя среди своих подданных. Во время обеда играл хор трубачей; тостов и речей не было. Перед прибором государя была поставлена бутылка хорошего красного портвейна, его любимого вина. В течение всего обеда Его Величество налил себе одну или две рюмки. После жаркого подали шампанское всем, кроме меня, с 1901 года из-за подагры пившего вместо него московский говоровский квас, цветом и игрою напоминавший вино.

Государь поднял свой бокал и пил по очереди за здоровье сидевших около него за столом. По окончании обеда подан был кофе, за которым время шло незаметно в оживленных беседах, изредка прерываемых взрывами веселого смеха, раздававшегося на концах стола, где корнеты сидели с наиболее молодыми из бывших офицеров. Государь, видимо, относился весьма благосклонно к этому веселью, напоминавшему ему время его служения в рядах полка.

Встав из-за стола, все разошлись по соседним комнатам, пока убиралась столовая. Затем государь и старшие из присутствовавших сели вокруг маленького стола, находившегося посреди зала, а остальные — за большой стол, поставленный вдоль окон.

Появились полковые песенники в белых ментиках. Командир полка поднес полковую чарку Его Величеству, а затем присутствовавшим старшим. После чарки песенники качали на руках всех, за исключением, конечно, государя. Некоторых же старых командиров качали и сами офицеры.

Участвовали в этом обеде бывшие старые командиры, кроме наместника на Кавказе графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова.

На смену песенникам явились приглашенные артисты; из них наибольшим успехом пользовалась Н. В. Плевицкая, которую государь очень любил слушать. Ее песня всегда имела громадный успех, увлекая слушателей задорною лихостью, столь свойственной русской душе.

Ежемесячные товарищеские обеды обыкновенно не имели характера кутежей, так что не рассчитавших своих сил в борьбе с шампанским можно было на них видеть очень редко. Не то бывало в день полкового праздника 6 ноября, когда вместо артистов приглашались цыгане, дежурка напоминала табор, а обеды после отъезда Его Величества превращались в кутежи молодежи.

Около 2 часов пополуночи подали ужин, за которым общество было уже не в полном своем составе из-за отъезда с последним поездом в Петербург большинства бывших офицеров полка, получивших от государя разрешение покинуть собрание до него. После ужина с его традиционным супом «а лоньон» опять появились песенники и артисты.

Около 4 часов утра государь покинул полк, уехав, по обыкновению, на одиночке. Когда же государь приезжал на смотры и оставался в полку завтракать, существовал обычай провожать его верхом до подъезда дворца всем корпусом офицеров с командиром во главе.

Люди, желавшие бросить тень на царя с целью подорвать его престиж и не имевшие по своему положению возможности бывать на полковых трапезах в высочайшем присутствии, распространяли слухи, будто бы государь любил посещение офицерских собраний из-за возможности на завтраках, обедах и ужинах предаваться своей страсти к вину.

Я же лично, как командовавший наиболее посещаемым государем полком, а последнее время как дворцовый комендант, всюду сопровождавший Его Величество, могу засвидетельствовать, что он пил за закускою не более одной-двух рюмок водки, столько же рюмок портвейна за обедом и самое ограниченное количество шампанского.

Любил же государь посещать офицерскую среду из-за возможности встречаться с людьми, которых редко видел и с которыми мог вести непринужденные разговоры об интересовавшей его военной жизни.

13

События, предшествовавшие великой войне. Император Александр III и Бисмарк. Делькассе. Морис Палеолог и граф де Сегюр.

Добрососедские отношения между Россией и Германией поддерживались в былое время в значительной степени благодаря ежегодным посещениям императором Александром II Эмса и других германских курортов, на которые к нему приезжал император Вильгельм I. Они жили в одном доме и проводили две недели в постоянном общении друг с другом. Благодаря свиданиям императоров устранялись дипломатические трения. Взаимоотношения эти нарушились после Берлинского конгресса, а заключенный вслед за ним союз Германии с Австро-Венгрией постепенно превратился в угрозу миру между Россией и Германией.

Сохранение дружеских отношений с Россией поддерживалось Бисмарком, который был сторонником существовавшего между этими двумя странами тайного мирного договора. Может быть, он сохранился бы надолго, если бы не произошел следующий инцидент: когда император Александр III приехал в Берлин на свидание с императором Вильгельмом II, он нашел тотчас по приезде на своем письменном столе секретное донесение с приложением документов, ясно доказывавших вероломство Бисмарка и даже заключавших в себе насмешки последнего над личностью царя.

На аудиенции, состоявшейся вскоре после ознакомления государя с содержимым секретного пакета, Бисмарк был так принят царем, что до конца своей жизни боялся оставаться наедине с императором Александром III.

Потеряв после этого доверие к Бисмарку, Александр III стал склоняться к мысли о сближении с Францией и заключении франко-русского союза.

Заместивший Бисмарка на посту канцлера генерал Каприви не приложил стараний к улучшению отношений между Германией и Россией.

Придавая большое значение союзу с Австро-Венгрией, он, как честный солдат, не находил для себя возможным принять меры к восстановлению существовавшего при Бисмарке тайного договора с Россией, так как, по его мнению, это было бы двойной игрой; при этом он добавлял, что предшественник его был в состоянии жонглировать пятью шарами, а он, Каприви, будет счастлив, если справится с двумя. К этому самому времени стали из Германии поступать сведения о возраставшей нервности императора Вильгельма II, неустойчивости его характера и убеждений, а также об усилении вооружения армии.

Солидарность свою с балканской политикой венского кабинета, направленной против влияния России в освобожденных ею славянских государствах, Берлин открыто заявил лишь в 1909 году, когда захват Боснии и Герцеговины сделал для всех очевидным стремление Австро-Венгрии поработить в числе славянских народов и сербский.

Поддержка императором Вильгельмом II стремлений Вены по отношению к славянам послужила основанием для назревшего вооруженного столкновения германства со славянством. Одним из симптомов открыто начавшейся агрессивной политики Австро-Венгрии против России был следующий эпизод: в середине февраля 1914 года иеромонах Алексей Кабалюк был приговорен, по газетным сведениям, к четырем с половиной годам тюрьмы и тысяче крон штрафа за то, что, по словам приговора, распространял русское православное вероучение, восхвалял русского царя и Россию и, возбуждая таким образом ненависть против венгерских властей, якобы посягал на законные права венгерского короля.

В начале февраля государь принял в Царском Селе вновь назначенного посла нашей союзницы Франции — Мориса Палеолога, заменившего посла Делькассе, которому Его Величество выразил свое особое внимание данным ему на прощание парадным обедом в Александровском дворце.

Нельзя сказать, чтобы Делькассе воздавал добром за хорошее к нему отношение царя. Петроградский корреспондент приписывает ему такую фразу: «Россия для меня — только дипломатическая и военная величина, а участь 180 миллионов мужиков меня совершенно не интересует».

Так говорил накануне войны кавалер ордена св. Андрея Первозванного и посол союзной Франции, пользовавшийся в России prestige incontestable (неоспоримым авторитетом).

Между тем в 1890 году во французской палате депутатов тот же Делькассе горячо ратовал в произнесенной им речи за союз между Россией и Францией, основанный на общности интересов, причем он доказывал, что разница в образе правления не препятствует франко-русскому сближению, так как Франция в этом столетии воевала с Россией, когда была монархической.

Произнесена была речь Делькассе за два года до заключения между Россией и Францией военной конвенции, которой добивались не он один, а почти все члены французского правительства. Интересно впечатление, произведенное предварительными переговорами об этой конвенции на графа Ламздорфа, в то время советника нашего министерства иностранных дел: в своем дневнике он, между прочим, пишет в 1891 году: «Французы собираются осаждать нас предложениями заключить соглашение о совместных военных действиях обеих держав в случае нападения какой-нибудь третьей стороны. Совершенно запутавшись в их сетях, мы будем преданы и проданы при первом удобном случае».

Вообще обязательства, налагаемые дружбою, очень мало стесняли работу французских дипломатов: мне пришлось в 1935 году слышать хвалебные отзывы по адресу работников Кэ д'Орсэ за их тридцатилетние труды по отторжению их младшей сестры — Польши от России, с царским правительством которой Франция в то время уже была связана договорными обязательствами.

Заменивший Делькассе Морис Палеолог использовал свою миссию посла при русском дворе отчасти и для обогащения французской литературы произведениями, дававшими его соотечественникам сведения довольно сомнительного свойства, так как он знакомился с жизнью России по циркулировавшим в петербургском обществе сплетням, наложившим яркий отпечаток на его книгу «Россия царей». Правда, он и сам сознается, что не может разгадать русскую душу и русскую женщину... А разгадал ли он матушку-Россию, за описание коей взялся?

Невольно напрашивается сравнение его труда с мемуарами графа де Сегюра, который в царствование императрицы Екатерины II был послом Франции при русском дворе. Граф де Сегюр был представителем Франции времен королей; Морис Палеолог представлял свободную республику. Хотя, казалось бы, столетний период времени и должен был повлиять на культурный прогресс, но, к удивлению, замечается другое: в мемуарах графа де Сегюра ясно выступает нравственный облик человека образованного, умного, воспитанного и притом джентльмена до мозга костей. Никто не может сомневаться в том, что императрица Екатерина II, как и всякий человек, не была полным совершенством: и у нее были недостатки, слабости, вероятно дававшие даже более обоснованные темы для придворных сплетен, чем сто лет спустя. Но как к ним относится, судя по его книге, граф де Сегюр? Он полон почтительности, благодарности и уважения к императрице, личность которой оценивает совершенно беспристрастно, воздавая должное всем ее высоким качествам и не уделяя внимания «дворцовым коридорным вестникам».

Сильно поражает в книге Палеолога умышленное или нечаянное замалчивание вопроса, интересного для всякого его соотечественника и относительно которого до сего времени еще не было двух мнений: в его книге читатель не находит оценки принесенных во время великой войны Россией жертв для поддержки союзников, в исполнение данного государем слова.

Во второй своей книге «Трагический роман императора Александра И» он почему-то находит блестящей выходку французского присяжного поверенного Флоке, крикнувшего императору Александру II при его посещении в Париже 5 июня 1867 года св. каплицы: «Vive la Pologne, Monsieur» («Да здравствует Польша, господин»).

Третья книга Палеолога принадлежит к числу французских литературных произведений, в которых фигурирует «развесистая клюква».

В популярном изложении русской истории раскол оказывается сектой, основание которой вызвано необходимостью установить контакт между душою и Богом вследствие отсутствия веры в то, что духовенство может из себя представлять посредников между отцом небесным и паствою. Не более верно описывает он и события современные, сообщая публике, что государь при открытии Государственного совета и Государственной думы произнес свою речь с бледным лицом, близкий к обмороку, дрожа и еле выговаривая от волнения слова, тогда как в действительности не было даже намека на что-либо подобное, что я могу засвидетельствовать как один из бывших в наряде полковников гвардии, стоявший во время открытия Государственного совета и Государственной думы у ступеней трона.

14

Приезд в Царское Село наследного принца румынского с семьей. Императорский поезд.

В половине марта в Царское Село приехал навестить царскую семью наследный принц румынский Фердинанд с супругою принцессой Марией и сыном принцем Каролем. Остановились они в Александровском дворце и пробыли до отъезда Их

Величеств в Крым. Их приезд связывали с надеждой на помолвку одной из старших великих княжон с принцем Каролем.

К сожалению, это не сбылось, и мученическая участь царя и царицы была разделена всеми четырьмя дочерьми.

25 марта, в день Благовещения, государь был на празднике конной гвардии в Петербурге, в манеже полка. По окончании парада румынские гости, командир полка (свиты генерал Скоропадский, впоследствии оказавшийся «щирым украинцем») и офицеры были приглашены на высочайший завтрак в концертном зале Зимнего дворца, после которого государь вернулся в Царское Село, чтобы в тот же день отбыть в 7 часов вечера в Севастополь.

Это было мое первое большое путешествие в императорском поезде. Государь и императрица помещались в своем вагоне, имея по большому отделению, между которыми находилась ванная комната; а у обоих входов в вагон были помещения для камердинера Его Величества и камер-юнгферы Ее Величества. Обиты были стены и мягкая мебель в отделении государыни светлым кретоном, а у государя мебель красного дерева была крыта темно-зеленым сафьяном. Рядом с этим находились два вагона, в которых помещались наследник цесаревич с воспитателем М. Жильяром и дядькой матросом Деревенько; в остальных отделениях — великие княжны, обер-гофмейстерина Е. А. Нарышкина, две фрейлины — княжна С. И. Орбельяни и O. E. Бюцова и гофлектриса Е. А. Шнейдер.

Следующий вагон был так называемый свитский, в котором было мое купе, смежное с таковым министра двора, по болезни не вернувшегося из заграничного отпуска; на этот раз оно было занято обер-гофмаршалом графом Бенкендорфом.

В свите государя кроме нас в этой поездке находились обер-шталмейстер A. A. Гринвальд, флаг-капитан Его Величества К. Д. Нилов, командир сводного полка В. А. Комаров, командир конвоя граф А. Н. Граббе, флигель-адъютант A. A. Дрентельн, граф Д. С. Шереметев и князь Багратион-Мухранский; лейб-медик Е. С. Боткин, лейб-хирург В. Н. Деревенко и инспектор императорских поездов М. С. Ежов; а комендантом поезда был начальник дворцовой полиции Б. А. Герарди.

По другую сторону вагона Их Величеств находился вагон с гостиной и столовой, а в следующих помещались буфет, кухня и прислуга.

Сопровождавшие Их Величества особы свиты ежедневно собирались в столовой к утреннему кофе от 9 часов утра, к завтраку в половине первого, к дневному чаю в 4 часа и к обеду в половине восьмого. В пути обыкновенно приглашались к завтракам и обедам сопровождавший поезд инспектор императорских поездов и начальник дороги.

По вечерам государь иногда оставался в гостиной и играл несколько партий в домино; постоянными его партнерами были флаг-капитан К. Д. Нилов, командир конвоя граф А. Н. Граббе и флигель-адъютант А. А. Дрентельн. В 10 часов вечера подавался чай, на который все собирались только в тех случаях, когда выходила государыня, сама разливавшая чай. Вследствие нездоровья Ее Величество большей частью завтракала и обедала в своем отделении, что также служило поводом для осуждений, так как благодаря цветущему виду императрицы никто не хотел верить в ее болезнь сердца, и острили по поводу этого диагноза над лейб-медиком Е. С. Боткиным — тем самым, который после отречения государя от престола оказался одним из наиболее преданных царской семье.

Наследник и великие княжны вносили в жизнь поезда большое оживление. Держали они себя со всеми чрезвычайно мило. Меня с первых же дней поразила их простота, естественность в обращении и трогательные отношения к родителям и между собою, которые можно было бы поставить в пример любой семье. Невольно напрашивалось сравнение этих прелестных великих княжон с некоторыми носительницами громких фамилий — великосветскими барышнями, которые полагали, что своей надменностью импонируют окружающим.

Если бы кто-нибудь встретил великих княжон, не зная, кто они, то, судя по их скромности и приветливости, никогда бы не поверил, что это — дочери царя.

15

Севастополь. «Штандарт». Ливадия.

27 марта в половине седьмого вечера императорский поезд подошел, при чудной весенней погоде, к царской пристани в Севастополе. Для встречи Их Величеств на пристани у павильона стоял почетный караул, сухопутное и морское начальство крепости.

Южная севастопольская бухта со стоявшим на рейде Черноморским флотом, суда коего были расцвечены флагами и производили установленный салют, представляла величественную картину.

По выходе из вагона государь принял представлявшихся, после чего Их Величества переехали на катерах для жительства на императорскую яхту «Штандарт». Эта великолепная яхта была заказана покойным императором Александром III в Дании на верфи Бурмейстер и Вейн. Мне пришлось видеть «Штандарт», когда он еще стоял на верфи. Это было в Копенгагене в конце 1894 года, в бытность мою ординарцем при генерал-адъютанте Кремере, который был командирован к королям шведскому, датскому и четырем гроссгерцогам германским для возвещения о восшествии на престол императора Николая II.

В ряду стоявших в бухте судов «Штандарт» резко выделялся красотою линий и безупречным внешним видом, несмотря на только что совершенный переход от Кронштадта до Севастополя. Войдя на яхту по левому трапу на верхнюю палубу, я был поражен роскошью отделки и чистотой.

Поместили меня в каюте нижнего отделения, под каютами, занимаемыми царской семьей. Отделаны помещения для свиты были в английском вкусе; мебель светлого дерева была, как и стены, обита чинсом (глянцевитым кретоном). В каждой каюте была кровать, умывальник с горячей и холодной водой, письменный стол, комоды — словом, комфорт полный.

К чаю, завтраку и обеду все собирались в большой царской столовой на верхней палубе. Приглашались кроме особ свиты командир яхты капитан Зеленецкий, по очереди по нескольку офицеров яхты и местное военное и морское начальство. Государь выезжал утром и днем на паровом катере на смотры судов, а 29-го был на закладке большого сухого дока, названного «док императора Николая II».

В вербную субботу царская семья была у всенощной на «Штандарте», а на следующий день, после обедни и завтрака, яхта снялась с якоря и пошла на Ялту.

Во время перехода четыре контрминоносца, только что законченные постройкою в Николаеве, прошли мимо «Штандарта», который шел уже в открытом море своим полным ходом 18 узлов; а так как контрминоносцы шли от 30 до 36 узлов, то казалось, что «Штандарт» стоит на месте. Погода была дивная. Через четыре часа «Штандарт», пройдя мимо Ливадии, начал входить в ялтинскую бухту, где ошвартовался у мола, на котором для встречи Их Величеств находились почетный караул и начальство всех местных ведомств.

Сойдя со «Штандарта», государь и императрица с наследником проследовали в парной коляске по набережной Ялты в новый Ливадийский дворец. По традиции впереди экипажа Их

Величеств ехал верхом типичный старый татарин в расшитой золотыми галунами куртке и характерной маленькой плоской черной барашковой шапке.

Во втором экипаже — четырехместной плетеной коляске — ехали четыре великие княжны, а за ними я с обер-шталмейстером Гринвальдом; последний всю дорогу волновался, боясь, что шумные овации, которыми местная публика встречала царскую семью вдоль пути следования, напугают лошадей и они понесут. Его опасения были не совсем напрасными — наша пара начала подхватывать, и бородатому вознице пришлось напрячь все силы, чтобы не влететь дышлом в коляску великих княжон. Закончилась его борьба с буцефалами только на подъеме шоссе при выезде из Ялты.

Это мне напомнило следование за государем во время полтавских торжеств, когда я был назначен сопровождать Его Величество как потомок одного из участников Полтавской победы Петра Великого. При поездке на какую-то могилу я был, кажется, в десятом экипаже за коляской государя. Поставленные шпалерами вдоль пути следования войска приветствовали своего державного вождя таким дружным «ура», что пара серых жеребцов моего экипажа понесла и остановилась, только обогнав коляску государя, который, улыбаясь, крикнул: «До свиданья!»

На въезде во дворец царскую семью встретили хлебом-солью низшие служащие Ливадии, чем и закончились церемонии по случаю приезда царя с семьей на жительство в Крым. Я отправился в свое помещение, находившееся в бельэтаже кавалерского дома окнами на море. Квартира моя была общего типа квартир особ свиты: небольшая прихожая, большая гостиная, служившая и рабочим кабинетом, с балконом на море, спальня, ванная и комната для камердинера. Окна южного фасада кавалерского дома выходили в парк, спускавшийся до самого берега моря. В комнаты врывался аромат весенних цветов, покрывавших деревья и кусты. Какой мизерною мне теперь показалась весна на Французской Ривьере, которой я некогда сильно восторгался.

Проходить из кавалерского дома во дворец нужно было мимо отдельно стоявшей небольшой церкви, соединенной крытым ходом с дворцом. В этой церкви совершались богослужения всю страстную седмицу духовником Их Величеств — отцом Александром Васильевым.

Царская семья и большинство лиц свиты говели и приобщались в великую субботу. Церковная служба благодаря великолепному пению придворной капеллы отличалась трогательной благоговейностью.

Я забыл сказать, что при переезде в Ливадию кроме императорского поезда следовал по тому же расписанию так называемый свитский — на час раньше или на час позже императорского. В этом поезде находились высшие чины различных управлений министерства двора, командированные в Ливадию на время пребывания Их Величеств. Для гофмаршальской и придворно-конюшенных частей, для конвоя, чинов собственного Его Величества сводного полка, дворцовой полиции и чинов охранной агентуры было еще несколько поездов. Чины охранной агентуры везли с собою часть команды полицейских собак для несения службы на постах вокруг ливадийского парка.

Вагон с собственным багажом Их Величеств в этот раз был в одном составе поезда с вагоном для собак, пищу которым готовили на маленькой плите, случайно оказавшейся в багажном вагоне. По недосмотру чемоданы государя, поставленные вплотную к железной трубе кухни, загорелись, и большая часть находившегося в них платья и белья Его Величества была совершенно испорчена. Дошло это до моего сведения только в Ливадии, когда государь позвал меня, чтобы показать, в каком виде доставлены его вещи.

Произведенное расследование обнаружило, что виноват был помощник камердинера Его Величества, которому была поручена перевозка багажа.

Государь обратился ко мне с просьбою принять меры к тому, чтобы при следующих путешествиях вещи его не жгли. Сказано это было добродушно, в шутливом тоне.

16

Анна Вырубова.

В Крыму в список лиц свиты, сопровождавших Их Величества, была внесена также и A. A. Вырубова, которой было отведено помещение в нижнем этаже дома министра двора. Ее личная дружба с императрицею послужила темой для такого обилия сплетен и пересудов, что невольно приходится о ней говорить.

В великосветском обществе существовало убеждение, что ко двору могут быть приближаемы только носители некоторых фамилий, а остальные, хотя бы и принадлежали к родовитому дворянству, права этого не имеют.

В виде примера приведу следующий случай: в первые годы царствования, когда императрица, еще не посвященная в условности придворной жизни, захотела петь дуэты с одной дамой, подходившей ей по голосу, такое невинное развлечение вызвало столько толков, что государыня, стеснявшаяся по застенчивости настоять на своем, была вынуждена прекратить эти приглашения. Не менее разговоров вызвало и решение императрицы назначать на дежурства при ней молодых девушек, имевших придворный шифр. Шифр этот давал звание городской фрейлины и право пожизненного приезда ко двору и после замужества, независимо от положения мужа. В числе таких дежурных фрейлин была и A. A. Танеева, впоследствии Вырубова, дочь статс-секретаря главноуправляющего собственной Его Величества канцелярией; мать ее была родом Толстая, дочь одного из любимых императором Александром II флигель-адъютантов.

Когда государыня пожелала приблизить к себе A. A. Танееву, пошли бесконечные толки, подкладкою которых, конечно, была зависть.

Отношения Ее Величества к Танеевой постепенно перешли в дружбу, и она стала к царской семье гораздо ближе штатных фрейлин, которые ей этого никогда не могли простить. Так как положение Танеевой не было предусмотрено придворными штатами, ее приближение к царице дало повод открыто возмущаться нарушением этикета. Императрица этого взгляда не разделяла, находя себя вправе приближать кого хотела, и на все предложения дать Танеевой официальное положение при дворе отвечала: «Оно у нее есть — она моя подруга». Придворные интриги против Танеевой не достигали вначале цели, так как по свойству своего характера императрица всегда поддерживала тех, кто терпел от завистников из-за благорасположения к ним царской четы. Черта эта, конечно, встречается очень редко у великих мира сего; но, к сожалению, ею часто злоупотребляли люди, совершенно не заслуживавшие внимания царицы. Дружба императрицы с Танеевой постепенно крепла; а ее неудачное замужество с моим троюродным братом — A. B. Вырубовым — еще более содействовало их сближению.

Великая княгиня Анастасия Николаевна, раньше считавшаяся подругою императрицы, была очень недовольна тем, что ей пришлось уступить свое место A. A. Вырубовой. Еще в бытность мою командиром полка она однажды, в присутствии великого князя Николая Николаевича, обратилась ко мне с требованием не принимать в моем доме Вырубову, мотивируя это требование якобы вредным влиянием ее на императрицу. Исполнить желание великой княгини я не счел для себя возможным, находя, что, поступив так с подругою государыни, был бы некорректен по отношению к самой императрице.

Анна Александровна Вырубова была полная красивая шатенка с большими голубыми глазами и прекрасным цветом лица. Характер ее был веселый, с виду беззаботный. Молодых офицеров, которых она встречала у нас в доме, забавляла ее простая, непринужденная манера держать себя; флирты ее с молодежью были не чем иным, как невинным развлечением, а умение рассказывать про себя всевозможные смешные вещи с самым наивным видом сильно оживляло всякое общество, в котором она появлялась. И царской чете вначале нравился внесенный ею необычный для двора тон до тех пор, пока не начало меняться милостивое расположение Их Величеств к Анне Александровне, что для ее недоброжелателей, в глаза перед нею заискивавших, дало повод внушить императрице недоверие к молодой женщине. Хотя личная доброта государыни и восторжествовала над влиянием людей, добивавшихся удаления Анны Александровны от двора, все же последнее пребывание в Крыму весною 1914 года надолго оставило горький осадок в душе императрицы.

Будучи в высшей степени экзальтированной натурой, A. A. Вырубова имела способность подпадать под всевозможные влияния; вначале ее отношение к Распутину можно объяснить именно этой экзальтированностью.

Знакомство ее с Распутиным началось еще в 1907 году, когда она его встречала у великой княгини Милицы Николаевны, но дружба их окрепла лишь в 1914-м, когда в придворных кругах стали особенно ярко выявляться неприязненные чувства к A. A. Вырубовой и к Распутину. С этого же времени как она, так и Распутин начали проявлять все больший и больший интерес к вопросам внутренней политики.

17

Жизнь царской семьи в Ливадии. Благотворительный базар.

В Крыму свита была ежедневно приглашаема к высочайшему завтраку, а иногда приглашались также начальствующие лица и многие из окрестных помещиков. Собирались в большой гостиной у главного подъезда дворца; по выходе Их Величеств проходили в столовую к закуске, после которой садились за общий стол, всегда украшенный великолепными цветами в пяти огромных хрустальных низких вазах. По воскресеньям и праздникам в соседнем со столовой открытом дворике, окруженном колоннадою, играл оркестр одной из находившихся в Ливадии воинских частей. После завтрака все приходили в этот дворик, где и оставались до ухода Их Величеств.

Днем государь играл в теннис с великими княжнами и приглашаемыми по очереди офицерами императорской яхты «Штандарт»; иногда он выезжал на моторе в окрестности Ливадии для прогулки в горах в сопровождении некоторых из числа лиц свиты.

В один из первых дней по приезде в Ливадию императрица выразила мне свое удовольствие по поводу упразднения в парке будок дворцовых городовых; но через несколько дней, во время одной из прогулок царской семьи по ливадийскому парку, великая княжна Анастасия, очень бойкая и шаловливая девочка, спрятавшись в кустах неподалеку от одного из городовых, увидала, как после прохода царской семьи городовой подошел к одному из деревьев, на котором оказался телефон, и сделал доклад о проходе Их Величеств.

В тот же день императрица, увидав меня, погрозила пальцем и шутя сказала: «В другой раз я вас буду благодарить только после самой тщательной проверки». Я выразил недоумение по поводу ее слов. Императрица продолжала: «Вы отлично знаете, в чем дело. Я вас просила убрать будки с телефонами, а вы убрали только будки. У меня тоже своя полиция: Анастасия мне это дело расследовала и поймала вашего городового, когда он сообщал о нашем проходе». Окружавшие императрицу великие княжны все разом обратились ко мне со словами: «Что, попались?»

Мое объяснение насчет исполненного в точности приказания об упразднении будок было покрыто долго не смолкавшим веселым криком великих княжон: «Попались... попались...»

По другому затронутому императрицей в день моего назначения вопросу — о замене Б. А. Герарди Н. А. Александровым — я ходатайствовал перед государыней за оставление его в занимаемой должности, так как тогда он на меня производил впечатление преданного и добросовестного работника. К сожалению, в последние перед отречением государя дни мне пришлось вспомнить мнение государыни о Герарди.

В 1914 году Пасха была очень ранняя — 6 апреля. В ночь пасхальной заутрени выпал снег, придавший цветущим деревьям и кустам парка очень оригинальный вид.

После заутрени, на которую были приглашены находившиеся в Крыму великие князья, местные начальствующие лица и члены семейств лиц свиты, в столовой дворца за маленькими круглыми столами расположились приглашенные на разговенье гости. Красивая столовая, освещенная скрытым электрическим светом, со столами, покрытыми массой цветов, производила чудное впечатление.

Вообще дворец, построенный архитектором Красновым в итальянском стиле, с наружной облицовкой тесаного местного аккерманского камня, окруженный богатой растительностью, был одним из самых красивых дворцов, когда-либо мною виденных. Внутренняя его отделка отличалась простотою и большим комфортом, а громадные окна с зеркальными стеклами давали массу света.

Находились люди, выражавшие сожаление, что уничтожен старый деревянный дворец императора Александра II. Почему-то замену пришедшего в полную ветхость, сырого и темного дворца такой во всех отношениях удачною постройкой тоже ставили в упрек императрице.

Каждое воскресенье и в праздничные дни приглашались к высочайшему завтраку лица местного общества. Нередко царская семья выезжала к завтраку или дневному чаю на моторах в горы; на эти пикники большей частью приглашались офицеры яхты «Штандарт».

Во время пребывания Их Величеств в Ливадии устраивался в Ялте на молу благотворительный базар, продолжавшийся несколько дней. К этому базару императрица и великие княжны изготовляли массу рукоделий и акварелей. Работы царской семьи продавались в главном шатре лично императрицею при содействии великих княжон.

Надо было видеть, с каким искренним энтузиазмом ялтинская публика встречала появление на базаре высочайших особ и как все наперебой толпились вокруг шатра императрицы, чтобы из ее рук получить какую-нибудь вещицу. Царская семья держалась со всеми в высшей степени просто.

Вырученные от базара деньги поступали на пособия беднейшим жителям Ялты и окрестностей, так что много несчастных благословляли императрицу, которая была душою этого доброго дела.

18

Посещение государем «Аскания-Нова»

Почти еженедельно один или два министра приезжали в Ялту для личного доклада и бывали приглашаемы к высочайшему завтраку.

В один из приездов министра земледелия A. B. Кривошеина государь разговорился с ним об имении Ф. Э. Фальц-Фейна — «Аскания-Нова». Его Величество, очень интересовавшийся зоопарком, высказал желание туда съездить посмотреть многолетнюю культурную работу, пользовавшуюся мировой известностью. Организовать эту поездку государь приказал мне, но в условиях, отличных от прежних выездов: сопровождать Его Величество должны были только трое — флигель-адъютант A. A. Дрентельн, граф А. И. Воронцов-Дашков и я.

Когда об этой поездке стало известно, в свите начались волнения: говорилось о политической неблагонадежности семьи Фальц-Фейн, об опасности для государя ночевать в частном доме, о риске езды на моторе на такое большое расстояние... и во всем, конечно, винили меня за легкомыслие и нарушение придворных этикетов. Несмотря на то что эти кривотолки доходили до государя, он продолжал настаивать на поездке в условиях, выработанных мною по его первоначальному указанию.

29 апреля в 9 часов утра при дивной солнечной погоде Его Величество выехал в открытой машине «Делоне-Бельвиль» в сопровождении, ко всеобщему ужасу, только одного пустого запасного мотора и мотора с таврическим губернатором Лаври-новским и полковником А. И. Спиридовичем. Первая остановка по дороге в Симферополь была у выселок деревни Саблы для осмотра хуторского расселения, а по прибытии в Симферополь государь принял депутации дворянства и земства Таврической губернии.

Выехав из города, по улицам которого шпалерами стояли воспитанники и воспитанницы учебных заведений, государь остановился у сада имения Супруненко, где в раскинутой палатке был подан завтрак, высланный гофмаршальской частью.

При проезде через Перекоп Его Величество принял уездного предводителя дворянства, депутации города и мещанского общества.

В половине пятого представилась необычайная картина — оазис среди зеленой пустыни, и скоро императорский мотор подошел к дому Ф. Э. Фальц-Фейна, где навстречу царю вышли хозяин, его брат и сестра с дочерью Смолянской, которая с милой застенчивостью поднесла государю букет. Дом в имении Фальц-Фейна «Аскания-Нова» не поражал своей архитектурою: это было обыкновенное одноэтажное здание, перед главным фасадом которого была среди обширных клумб арка из зелени.

Помещение для государя было заботливо приготовлено и уютно обставлено в левом боковом флигеле дома. В столовой был подан очень вкусно приготовленный обед, во время которого государь своим умением обвораживать всех создал весьма приятную атмосферу.

За домом с его огромной верандой находилось небольшое озеро с сотней фламинго, а за ним начинался парк с магнолиями, олеандрами, рододендронами, в котором тропическая растительность смешивалась с нашей южнорусскою. Каждая свободная минута между обедом, чаем и ужином была посвящена осмотру этого необыкновенного зоопарка: перед глазами непрерывно проходили отары овец обыкновенных и каракулевых пород, двугорбые верблюды, гигантские быки, трансваальские красавицы зебры, зубры, американские бизоны, цейлонские буйволы, антилопы...

Из пернатого царства поражали фазаны — более сорока разновидностей — от простых маньчжурских до птиц с необыкновенным оперением: лиловым, голубым, фиолетовым. Большое восхищение вызывали искусственные болота с дупелями, австралийскими лебедями, канадскими гусями, бекасами, а также искусственные пруды с громадными карпами и прочей рыбою. В отдельных клетках содержались птицы — какаду, грифоны и пр.

На следующий день государь отбыл в обратный путь, делясь по дороге своими впечатлениями и восхищаясь ковыльными степями, не тронутыми ни плугом, ни сохою, обитаемыми огромным количеством птиц и зайцев, выскакивавших на пути следования автомобиля. По дороге Его Величество осматривал новые хуторские хозяйства крестьян на отрубных участках Грановской и Новотроицкой волостей Днепровского уезда. Проезжал Его Величество по пути, вновь проложенному через бывшие казенные участки, в то время разбитые на хутора крестьян-подворников собственников. Государь внимательно их осматривал, проявляя большой интерес к постройкам и всему хозяйству, причем его поразили общее благоустройство, хороший скот и великолепные посевы — неоспоримые результаты крестьянского труда на принципах частной собственности по сравнению с жалкими посевами крестьян-общинников, которые пришлось видеть при дальнейшем следовании в Симферополь. После проезда государя эта вновь проложенная дорога, по единогласному желанию крестьян, была названа «царскою».

Посетив затем казенный плодовый питомник у станции Новоалексеевской, Его Величество в 9 часов вечера подъехал к Ливадийскому дворцу.

Поездка эта, по словам государя, доставила ему большое удовольствие. Заслуга такого удачного автомобильного пробега по степям Таврической губернии всецело принадлежала полковнику А. И. Спиридовичу, мастерски составившему маршрут следования, и шоферу Кегресу, великолепно его выполнившему со средней скоростью от 60 до 70 верст в час.

Через несколько дней в Ливадию приехал Ф. Э. Фальц-Фейн благодарить государя за посещение. Он был приглашен к высочайшему завтраку, по окончании которого Его Величество поздравил Фальц-Фейна и всех его братьев с возведением в потомственное дворянство, причем высказал, что он рад этим подчеркнуть их заслуги перед Родиной.

После завтрака Фальц-Фейн зашел ко мне; он со слезами говорил, что никогда не ожидал удостоиться такого милостивого отношения и поражен обаянием царя. Не он один выносил такое впечатление: большинство людей, впервые видевших Его Величество, сознавались потом, что совершенно не ожидали, что он так прост в обращении, причем высказывалось мнение, что государю нужно было бы больше показываться подданным, чтобы каждый судил о нем по личному впечатлению, а не по распространяемым лживым слухам. Не скрывали своего восхищения обходительностью и простотою нашего царя и иностранцы, посещавшие Россию.

19

Князь В. Н. Орлов.

Одним из домов, откуда исходили ложные слухи об императрице, был дом князя В. Н. Орлова, занимавшего должность начальника военно-походной канцелярии, которая раньше именовалась канцелярией императорской главной квартиры. В круг деятельности этого учреждения входили вопросы, касавшиеся лиц свиты государя и собственного Его Величества конвоя.

Князь В. Н. Орлов, владелец крупного состояния, принадлежал к высшей аристократии и пользовался в начале своей службы при дворе поддержкою министра двора (бывшего одновременно командующим императорской главной квартирою) и очень милостивым к нему отношением государя, назначившего его в 1903 году своим флигель-адъютантом.

Благодаря тому что расшифровывание телеграмм с театра военных действий в период японской войны было поручено военно-походной канцелярии, князь Орлов ежедневно являлся Его Величеству, что создало ему репутацию человека, пользовавшегося полным доверием царя и как бы его личного секретаря. Князь Орлов часто устраивал в своем богатом особняке на Мойке приемы для дипломатов и лиц высшего общества. Со слов князя Орлова, у них составилось убеждение, что государь не принимает ни одного решения, не посоветовавшись с ним.

Князь Орлов был одним из первых владельцев автомобилей в России и в пятом году предложил Их Величествам совершить несколько поездок на моторе, которым управлял сам; а когда у государя явилось желание иметь свои автомобили, организация этого дела была поручена князю Орлову. Как все при дворе, введение моторов дало основание для создания целого нового ведомства с большими штатами. Считая себя ответственным за езду государя на автомобилях, князь Орлов стал лично управлять мотором при всех поездках Его Величества.

Между тем до государя стали доходить слухи о высмеивании князем Орловым отношений государыни к A. A. Вырубовой. Расположение Его Величества к князю изменилось, и министру двора было поручено передать ему, что государь не желает больше иметь его шофером, предпочитая ездить с Кегресом — главным механиком придворного гаража. Это был первый видимый знак охлаждения государя к князю Орлову. Второй эпизод произошел в Ревеле, после свидания Его Величества с императором Вильгельмом в балтийском порту.

На это свидание по настоянию министра двора князь Орлов был включен в список лиц, сопровождавших Их Величества на яхте «Штандарт».

Из Ревеля «Штандарт» шел с царской семьей в шхеры, и на эту поездку князь Орлов в списке сопровождавших особ не состоял.

Почти перед самым отходом яхты государыня, узнав, что князь Орлов еще не съехал на берег, поручила министру двора напомнить ему, чтобы он покинул «Штандарт».

Когда я вошел в жизнь двора, счастливая звезда князя Орлова, очевидно, уже закатилась и из друга царя, каким он себя выставлял перед высшим обществом, дорожившим блестящими приемами четы Орловых, он обратился в опального придворного, которого только терпели; так же относились и к его главному товарищу по измышлению нелепых, дискредитировавших государыню сплетен — бывшему командиру конвоя князю Ю. И. Трубецкому.

Их сообщницу — фрейлину С. И. Тютчеву, состоявшую при великих княжнах, я уже не застал, так как она была раньше уволена императрицею.

Приведенный в ярость переменой отношения к нему государя и приписывая все это императрице, князь Орлов стал изощряться в насмешках и издевательствах над государыней, совершенно ни перед кем не стесняясь, чем наносил большой вред престижу трона.

Несмотря на все ухудшавшееся к нему отношение со стороны государя, князь Орлов тем не менее продолжал оставаться на занимаемом посту.

20

Распутин. М. В. Родзянко.

Под конец пребывания царя в Ливадии в Ялту приехал на несколько дней Распутин, о чем мои подчиненные мне немедленно донесли и затем ставили меня в известность о том, где он бывал и с кем виделся.

Приезд его дал лицам свиты обильную тему для всевозможных острот. Князь Орлов, в ожидании выхода Их Величеств к завтраку, при посторонних двору лицах со смехом сказал: «Теперь я спокоен. Распутин приехал, — значит, все пойдет хорошо».

С Распутиным я разговаривал всего один раз, имея определенную цель — составить о нем свое личное мнение. Было это вскоре по вступлении моем в должность дворцового коменданта. Он мне показался человеком проницательным, старавшимся изобразить из себя не то, чем был на самом деле, но, несомненно, обладавшим какою-то внутренней силою.

Отталкивающее впечатление произвели на меня его плутовские глаза, все время бегавшие и не смотревшие прямо в лицо. Как мне потом передавали, я ему не понравился, и он про меня сказал: «Вивейка меня не любит». (Его манера коверкать фамилии многим очень нравилась.)

Все, что я видел и слышал касательно Распутина, напомнило мне с детства запечатлевшиеся рассказы про крестьянина Чем-барского уезда в нашем родовом пензенском имении.

Соседки-помещицы, проводившие согласно тогдашней моде зимы в Сорренто или Кастелламаре, возвращаясь к лету в свои имения, постоянно принимали у себя Фирса Михайловича. Это был крестьянин самого настоящего типа серого мужика, но очень умный и обладавший силою подчинять своей воле людей, в особенности дам. Подпадавшие под его влияние помещицы становились врагами всякого, кто не разделял мнений, высказанных Фирсом Михайловичем.

Отношение к Распутину его поклонниц, в числе которых дамы высшего общества встречались очень редко, напомнило мне картины провинциальной жизни Чембарского уезда.

Преимущество Распутина перед Фирсом Михайловичем заключалось в том, что он в своих странствованиях по монастырям и скитам приобрел внешность так называемого божьего человека и усвоил кое-какие тексты Священного писания. Будучи человеком безусловно хитрым, обладавшим умением для каждого находить особый язык, он держался независимо во всяких обществах, увлекавшихся всем таинственным и принимавших его с распростертыми объятиями. Говорил он иногда непонятные фразы, не слишком заботясь об их смысле, который его поклонницы находили сами.

Распутин, сознавая, что обладает способностью внушения и гипноза, и будучи уверен в своей силе, по-видимому, считал, что благодаря своему дару имеет и большие жизненные права.

Когда некоторые высшие православные духовные лица узнали о существовании крестьянина села Покровского Тобольской губернии и о силе, которою он обладал, они надумали использовать его для своих целей, причем влияние его приписали «действию богобоязненного простого русского православного человека на ищущих в духовных беседах успокоения». Они стали ему покровительствовать и ввели его при посредстве великих княгинь Милицы и Анастасии Николаевны к великому князю Николаю Николаевичу.

В скором времени Распутин завоевал такие симпатии этих трех высочайших особ, что, даже когда он уезжал на свою сибирскую родину, они поддерживали с ним непрерывные письменные сношения и посылали подарки, украшавшие его дом в Покровском.

Считая Распутина за человека преданного, который может им оказать поддержку при высочайшем дворе, великие княгини, воспользовавшись болезнью наследника цесаревича, представили Распутина Их Величествам.

Представление произошло при содействии великого князя Николая Николаевича в конце октября 1905 года. Создавшаяся в то время в обществе легенда о святости старца Распутина и его даре исцелять больных сильно помогла великой княгине Милице Николаевне добиться согласия императрицы Александры Федоровны познакомиться с Распутиным.

Цесаревич получил в наследие от своей бабушки, дочери королевы Виктории, болезнь английской королевской семьи — гемофилию: от всякого самого незначительного ушиба у него делалось внутреннее кровоизлияние, сопровождавшееся мучительным воспалительным процессом, который причинял ему тяжкие страдания.

С первого же раза, когда Распутин появился у постели больного наследника, облегчение последовало немедленно. Всем приближенным царской семьи хорошо известен случай в Спале, когда доктора не находили способа помочь сильно страдавшему и стонавшему от болей Алексею Николаевичу. Как только по совету A. A. Вырубовой была послана телеграмма Распутину и был получен на нее ответ, боли стали утихать, температура стала падать, и в скором времени наследник поправился.

Если стать на точку зрения императрицы-матери, в Распутине видевшей богобоязненного старца, своими молитвами помогавшего больному сыну, — многое должно быть понято и прощено всяким преданным престолу и Родине русским человеком.

Помощь, оказываемая наследнику, настолько укрепила положение Распутина при дворе, что он более не стал нуждаться в поддержке великих княгинь и духовных особ. Как человек совершенно невоспитанный, он не сумел или не захотел этого скрыть и просто повернул спину своим благодетелям. Тогда против него началась травля; в Синоде завели дело по обследованию жизни и деятельности Распутина с целью доказать, что он — сектант, проповедующий вредные для православия принципы; в обществе же стали о нем говорить как о развратнике, бросающем своими появлениями во дворце тень на императрицу. Подкладкою этих разговоров часто служило разочарование в Распутине, не оправдавшем возлагавшихся на него надежд.

Чем сильнее была исходившая из думских сфер травля против Распутина, тем больше развивалось у государыни чувство необходимости оградить незаменимого для здоровья наследника человека: влияние императрицы на некоторые назначения можно было объяснить желанием удалять от власти опасных для Распутина лиц.

Отлично все это учитывавший Распутин, принимая во дворце личину праведника, на стороне не стеснялся, пользуясь выгодами своего положения, удовлетворять свои подчас дикие инстинкты.

В Государственной думе Распутин был оценен как подходящий для антидинастической пропаганды элемент. Так же смотрела на него и еврейская пресса, не жалевшая красок для описания жития старца Распутина.

Она ему приписывала и пропаганду фетишизма, говорила о будто бы вырытой на его усадьбе в Покровском яме, в которой происходили моления; цитировала его поучения, исходившие из того, что грех для покаяния Богу угоден так же, как и подвиг, т.к. без греха нет и покаяния. Словом, личность Распутина представляла из себя прекрасный материал для жадных до сенсаций корреспондентов.

Такой тип мог расцвести только при содействии самого общества. К его услугам была окружавшая его толпа, своим раболепством доводившая Распутина до того, что он, якобы для одоления беса, разрешал поклонницам облизывать его грязные руки.

Приемная неграмотного сибирского мужика стала местом особого паломничества. И не одни проходимцы собирались в этой приемной.

Тут был, однако, цвет столицы,

И знать, и моды образцы,

Везде встречаемые лица,

Необходимые глупцы.

Тут были дамы пожилые,

В чепцах и ризах, с виду злые,

Тут было несколько девиц,

Неулыбающихся лиц.

Тут был посланник, говоривший

О государственных делах.

Тут был в душистых сединах

Старик, по-старому шутивший

Отменно тонко и умно...

Председатель Государственной думы М. В. Родзянко благодаря своим хорошим отношениям с бывшим дворцовым комендантом генерал-адъютантом Дедюлиным, с которым был товарищем по Пажескому корпусу, получил высочайшее соизволение на передачу ему из Святейшего Синода дела о Распутине для обозрения; кончилось это обозрение спешным снятием копии со всего материала, представлявшего из себя много весьма сомнительных данных.

Когда последовало повеление о возвращении дела в Синод, в руках Государственной думы уже был тот материал, который она многократно и многообразно выбрасывала с трибуны в угоду крайним левым элементам.

Преданный царю дворцовый комендант генерал-адъютант Дедюлин, доверяя Родзянке, которого знал пажом за верного носителя присяги, не подозревал, что оказывает услугу политическому деятелю, услужающему революционерам.

Мне лично пришлось беседовать с М. В. Родзянко по следующему поводу: после моего назначения дворцовым комендантом он однажды вызвал меня по телефону, прося разрешения заехать ко мне в Царское Село переговорить по спешному делу. В этот день я должен был ехать в Петроград и потому сказал, что заеду к нему сам в течение вечера.

Мы с ним просидели вдвоем в его кабинете часа два-три, причем мне пришлось выслушать лекцию о вреде Распутина и указание, как поступать: оказалось, что я должен выгнать Распутина из дворца и запретить государю и императрице с ним встречаться.

На мою просьбу помочь мне советом в выполнении его указания он от прямого ответа, конечно, уклонился. В общем, от разговора с М. В. Родзянко у меня осталось впечатление, что сам Распутин его нисколько не беспокоит, но что он пользуется его именем, чтобы производить как можно больше шума и скандала вокруг царя и царицы.

Незадолго перед тем мне рассказывал знакомый, встретивший еще в 1912 году на германском курорте М.В. Родзянко с женою, что они оба изощрялись среди малознакомых им соотечественников в осуждении государя и всех его окружавших.

21

Посещение Румынии государем с семьей. Поездка императора Вильгельма в Конопиш.

31 мая государь с семьей покинул Ливадию, выйдя в море на «Штандарте» для следования в Констанцу на свидание с королем румынским.

Во время перехода жизнь на яхте носила совершенно семейный характер. Великие княжны и наследник были всегда очень рады обществу офицеров «Штандарта» и проводили с ними целые дни на палубе. Императрица обыкновенно сидела на корме с какой-нибудь работою в руках, разговаривая с одним из старших офицеров яхты.

На воде обязанности дворцового коменданта по охране и организации следования лежали на флаг-капитане Его Величества, а я сопровождал государя как лицо свиты.

По прибытии 1 июня в 10 часов утра в Констанцу государь был встречен королевской четой. После обычных приветствий и взаимных представлений лиц свиты государь прошел со своей семьей к королеве-матери, писательнице, известной в литературном мире под псевдонимом Кармен Сильва. Жила она в стеклянном павильоне на самом конце мола. Ее оригинальное жилище вполне соответствовало ее характеру.

До завтрака государь посетил собор Петра и Павла, где был встречен епископом Нижнего Дуная — Никоном; а затем на катерах совершена была прогулка, во время которой был осмотрен строившийся колоссальный элеватор и произведен высочайший смотр конвоиру «Штандарта» — крейсеру «Кагул».

Семейный высочайший завтрак был подан в павильоне королевы-матери, а свита была приглашена министром Братиану на завтрак в местное казино.

Вернувшись на «Штандарт», я увидел большую группу безбородых людей, стоявших в ожидании представления Его Величеству. Оказалось, что это была делегация от русских скопцов, живших в Бухаресте и занимавшихся по преимуществу извозчичьим промыслом.

Как принадлежавшие к секте, преследовавшейся в России, они хотя поневоле и покинули Родину, но в душе остались русскими людьми.

Стоявший посреди остальных с хлебом-солью оказался извозчиком, который возил во время турецкой кампании моего отца генерал-адъютанта императора Александра II, сопровождавшего с 1866 года царя-освободителя во всех поездках до дня мученической его кончины.

В 3 часа дня министр Братиану был принят в аудиенции, а в пятом часу король румынский с семьей и высшие чины правительства Румынии были приглашены на «Штандарт» на чашку чая.

Перед обедом был парад войскам констанцкого гарнизона, проходившим по одной из главных улиц города; а по его окончании в местном небольшом дворце состоялся парадный обед с неизбежными в таких случаях тостами и речами.

По окончании обеда царская семья вернулась на «Штандарт» по улицам, освещенным факелами, которые держали стоявшие шпалерами солдаты.

В 11 часов вечера «Штандарт» ушел из Румынии, пребывание в которой, несмотря на кратковременность, оставило самое отрадное впечатление.

Румынская печать всех направлений восторженно приветствовала высочайший приезд.

Посещение государем короля румынского совпало с приездом императора Вильгельма II в Конопиш на свидание с эрцгерцогом Францем Фердинандом.

Император прибыл в Конопиш 29 мая в сопровождении создателя германского флота адмирала Тирпица. Прожив в гостях у эрцгерцога и его супруги герцогини Гогенберг до 1 июня, император выехал обратно в Потсдам. На этом свидании будто бы обсуждался вопрос о необходимости начать войну против России и Антанты в 1914 году, в предположении, что русская армия с каждым годом будет значительно увеличиваться и борьба будет более затруднительна. Говорили, что единственный голос, раздавшийся тогда против войны, принадлежал эрцгерцогу Францу Фердинанду. Приписывали это тому обстоятельству, что будто бы в молодости гадалка предсказала эрцгерцогу очень счастливую жизнь, которая закончится в год войны, к возникновению коей он сам даст повод.

На следующий день после отъезда императора Вильгельма из Конопиша министр иностранных дел граф Бертхольд отправился в Конопиш повидаться с эрцгерцогом Францем Фердинандом; а вскоре после того начальник австро-венгерского генерального штаба Конрад Генцендорф поехал в Карлсбад на свидание с начальником германского генерального штаба фон Мольтке.

22

Одесса. Кишинев. Посещение короля саксонского. Английская эскадра в Кронштадте. Убийство австрийского Эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги.

Днем 2 июня «Штандарт» входил в Одесский порт. В этот же самый день государь произвел смотр войскам одесского гарнизона на лагерном поле.

Государь на смотр и со смотра следовал по улицам между шпалерами воспитанников и воспитанниц учебных заведений Одессы.

Когда Его Величество на обратном пути уже подъезжал к спуску в порт, он приказал своему шоферу Кегресу повернуть обратно в город, с тем чтобы проехать по другим улицам. Овации, которые делались публикою вдоль заранее намеченного пути, нельзя было сравнить с восторгом ее при виде государя с четырьмя великими княжнами, запросто катавшегося по улицам Одессы. С риском попасть под моторы все устремлялись с тротуаров к середине улицы, так что автомобиль царя с большим трудом доехал обратно до спуска в порт.

Великие княжны очаровывали всех своими приветливыми улыбками; их появление в открытом моторе государя, в белых платьях, с красными соломенными шляпами, до того наэлектризовало публику, что шофер моего мотора Павлов должен был проявить громадное искусство, чтобы не отстать от автомобиля Его Величества, к которому кидалась толпа, крича «ура» и бросая вверх шапки.

Та же Одесса в 1919 году, уже освобожденная от «гнета царизма», производила совершенно иное впечатление — чего-то мрачного и печального. Куда красивее была Одесса прежних дней...

В 8 часов вечера к обеду на «Штандарт» были приглашены местное начальство и общественные деятели. По окончании обеда царская семья покинула «Штандарт», который должен был идти в Петербург кружным путем.

Пересев в императорский поезд, государь с семьей проследовал в Кишинев, где в высочайшем присутствии состоялось освящение воздвигнутого на площади памятника императору Александру I.

Державным гостям Кишинева был предложен в Дворянском собрании чай, во время которого воспитанники кишиневских учебных заведений делали на плацу перед домом гимнастику, и, нужно отдать им полную справедливость, очень хорошо.

5 июня императорский поезд подошел к Царскому Селу, куда на следующий день должен был прибыть король саксонский. В день приезда королю был дан большой обед, а на следующее утро на площадке перед дворцом был назначен парад войскам царскосельского гарнизона.

8 июня король провел в Петербурге, осматривая достопримечательности, и вернулся в Царское Село поздно вечером после обеда у графа Пурталеса, тогдашнего германского посла. На следующее утро королю было показано на софийском плацу учение стрелковых полков; по тревоге был вызван лейб-гусарский полк, чем и закончились все развлечения, устроенные для саксонского короля, который в тот же день отбыл к себе на родину.

Произведенное как королем, так и его свитой впечатление было довольно странное: при внешней любезности в их манере держать себя чувствовалась какая-то фальшь.

Вскоре после отъезда саксонского короля в Кронштадт пришла под командой адмирала Битти эскадра английского флота, перед тем побывавшая в Ревеле. Ее приход дал нашим общественным деятелям повод проявить большую энергию в устройстве приемов и празднеств в честь офицеров и матросов эскадры. Шумиха с англичанами находила отражение во всех газетах, переполненных восторженными статьями. Всякий имевший случай говорить речь считал себя человеком, способствующим сближению России с нацией, только что продемонстрировавшей дружественные дипломатические отношения.

В пятницу 13 июня государь переехал со всей семьей на летнее пребывание в Петергоф, а 19 июня вышел в море проводить английскую эскадру адмирала Битти.

В это самое время, а именно 15 июня, девятнадцатилетний Гаврило Принцип убил выстрелом из браунинга австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда и его супругу герцогиню Гоген-берг. Это было второе покушение в тот же самый день после неудавшегося первого, когда Габринович бросил бомбу в мотор, в котором эрцгерцогская чета ехала по улицам Сараева в городскую ратушу.

Виновником убийства венский кабинет объявил сербское правительство, хотя официальная австро-венгерская комиссия, расследовавшая дело тотчас после убийства, пришла к заключению, что Сербия к нему совершенно непричастна. Как причины, так и цель покушения в то время судом выяснены не были; ныне же мы узнаем из воспоминаний современников, что покойный эрцгерцог говорил более чем за год до убийства, что он приговорен к смерти всемирным масонством. Вообще, много непонятного связано с поездкой эрцгерцогской четы в Сараево: будучи предупрежден несколькими телеграммами, в числе коих была и телеграмма сараевского архиепископа, указывавшего, что Сараево — западня для эрцгерцога, он по настоянию императора Франца Иосифа своей поездки все-таки не отменил.

С Габриновичем, приехавшим весною 1914 года в Белград, произошел странный случай: местная полиция на основании данных о его личности решила его выселить из пределов Сербии. Когда Габринович обратился за заступничеством к австро-венгерскому консулу, последний официальной бумагою аттестовал Габриновича как лицо вполне благонадежное и настоял на предоставлении ему права дальнейшего беспрепятственного пребывания в Белграде.

В воскресенье 22 июня австрийский посол в Берлине передал германскому императору в личной аудиенции письмо императора Франца Иосифа и меморандум австрийского правительства по сараевскому делу. Император Вильгельм заявил, что Германия ни при каких обстоятельствах не откажется от поддержки Австрии, даже под угрозой войны с Россией.

Заслушав ответ германского императора, венский кабинет вынес 24 июня решение передать Сербии ультимативную ноту по сараевскому делу.

23

Смерть Гартвига. Ранение Распутина. Приезд Пуанкаре в Кронштадт.

Последнее перед войной посещение государем Петербурга было 27 июня для присутствования на двух закладках: новых казарм лейб-гвардии Конного полка и нового здания для выставок, рядом с музеем императора Александра III; здание это воздвигалось по проекту ректора Академии художеств Л. Н. Бенуа, строителя варшавского православного собора, варварское разрушение которого ныне истолковывалось необходимостью для Варшавы «стереть со своего лица позорящее клеймо московского засилья» (как о том вещали распространявшиеся летучки).

Газеты этих дней были заняты двумя сенсационными событиями: первым было печальное известие из Белграда о том, что наш посланник при сербском короле гофмейстер Н. Г. Гартвиг скоропостижно скончался у своего австро-венгерского коллеги после нескольких глотков предложенного ему кофе; вторым было ранение Распутина в селе Покровском Тобольской губернии. Покушение было произведено приехавшею из Царицына поклонницей иеромонаха Илиодора, вонзившей кинжал в живот Распутина. Известие это вызвало большой переполох среди почитателей так называемого старца. Столичная и провинциальная печать в течение нескольких дней пополняла отдел телеграмм подробными сообщениями о состоянии здоровья Распутина.

1 июля царская семья пошла на «Штандарте» в шхеры на очень короткий срок ввиду предполагавшегося 7 июля приезда в Петергоф президента Французской республики. А уже за неделю до его приезда, т.е. 1 июля, венский кабинет постановил вручить Сербии ультимативную ноту, как только президент покинет Петербург.

Президент Пуанкаре прибыл в Кронштадт в 2 часа дня на броненосце «Ла Франс». Сопровождая государя на яхте «Александрия», на которой Его Величество вышел навстречу эскадре, я был свидетелем появления бесчисленного количества пароходов и яхт, переполненных пришедшими в телячий восторг моими соотечественниками, которые своими криками старались под звуки Марсельезы заглушить производившиеся салюты. Общественные деятели получили новую возможность проявить свою беспредельную преданность и верность республиканской Франции. В первый день пребывания президента в гостях у нашего царя ему был дан в Большом Петергофском дворце парадный обед, во время которого государем и президентом были произнесены речи, подчеркивавшие политическое единомыслие России и Франции.

В этот самый день граф Бертхольд доложил австрийскому императору текст ультиматума, который по приказанию императора был немедленно отправлен австрийскому посланнику в Белграде с приказанием императора вручить его сербскому правительству лишь 10—23 июля между 16 и 17 часами, т.е. после отъезда Пуанкаре из России.

Следующий день Пуанкаре провел в Петербурге; проезжая по улицам столицы в открытом экипаже, сопровождаемый почетным конвоем уральских казаков, он был приветствуем бурными овациями ожидавшей его появления публики. В среду, после парадного завтрака в Петергофе, на который были приглашены президент и старшие офицеры французской эскадры, царская семья в сопровождении Р. Пуанкаре проехала в императорском поезде в Красное Село на объезд лагеря и зорю с церемонией. Императрица с президентом и двумя старшими великими княжнами следовали в коляске «а-ля Домон», а рядом верхом ехал государь вдоль фронта приветствовавших их войск.

По окончании зори августейший главнокомандующий войск гвардии и Петербургского военного округа — великий князь Николай Николаевич дал великолепный обед, на который были приглашены государь с царской семьей и президент. День закончился балетным представлением в красносельском театре. Лагерь представлял необычную картину: всюду развевались французские и русские флаги.

Праздничное настроение портили начавшиеся разговоры о вызывающем тоне Австро-Венгрии по отношению к Сербии; мало кого успокаивало и появившееся сообщение об отъезде 8 июля из Вены в отпуск нашего посла H. H. Шебеко.

Четверг 10 июля начался с парада войск лагерного сбора на военном поле, на котором пехота проходила под звуки французских маршей «Marche de Sambre et Meuse» и «Marche Lorraine». Президент сидел на царском валике рядом с императрицею. Войска были в лагерной форме, в которой через несколько дней двинулись в поход, оказавшийся началом наших неисчислимых бедствий. Никто тогда не думал, что военное поле видит в последний раз императорскую русскую армию, проходящую перед своим державным вождем.

Пребывание французской эскадры закончилось в этот вечер прощальным обедом, данным в честь Их Величеств президентом на броненосце «Ла Франс», стоявшем на кронштадтском рейде. Парадный стол, с большим вкусом украшенный чудными цветами, был поставлен в раскинутой на палубе палатке, причем приглашенные оказались сидящими под четырьмя громадными смертоносными орудиями французской морской артиллерии.

Гостившие французы были Его Величеством награждены орденами и подарками; тем же ответил и президент, наградив русских, принимавших какое-нибудь участие в приеме французских гостей. Я был возведен из кавалеров французского «Почетного легиона» в «Grand Officier de la Legion d'Honneur».

24

Ультиматум Австро-Венгрии. Посещение государем красносельского лагеря.

11 июля государь присутствовал на офицерских скачках на красносельском ипподроме, обедал в Кавалергардском полку и после спектакля в красносельском театре вернулся в Петергоф.

В этот день стало известно содержание ультиматума, который послала Австро-Венгрия Сербии. Текст ультиматума был сообщен австрийским министром графом Бертхольдом германскому послу при венском дворе Чирскому за двое суток до его вручения в Белграде. Подтверждение этих фактов можно найти в вышедших позднее воспоминаниях бывшего германского канцлера князя Бюлова. Основанием ультиматума служило якобы доказанное произведенным расследованием участие сербского правительства в сараевском убийстве: ясно было, что венское правительство хотело во что бы то ни стало создать осложнения с Сербией.

Наш посол при императоре Франце Иосифе H. H. Шебеко ерочно выехал обратно в Вену.

Сербский наследник, королевич-регент, обратился к нашему государю с просьбою о поддержке, на которую Его Величество ответил следующей телеграммой:

«Пока есть малейшая надежда избежать кровопролития, все наши усилия должны быть направлены к этой цели. Если же, вопреки нашим самым искренним желаниям, мы в этом не успеем, Ваше Высочество можете быть уверены в том, что ни в каком случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии».

12 июля в столичной прессе появилось сообщение, что правительство весьма озабочено наступившими событиями и посылкою Австро-Венгрией ультиматума Сербии и что оно зорко следит за развитием сербско-австрийского столкновения, к которому Россия не может остаться равнодушной.

Утром государь поехал из нового дворца «Александрия» на моторе в Красное Село на смотры. По дороге Его Величество сказал мне, что пригласил всех министров в Красносельский дворец на экстренное заседание.

Гроза надвигавшихся событий висела в воздухе.

Несмотря на поразительное умение государя владеть собою, в этот раз он не скрыл от меня своего волнения по поводу австрийского ультиматума и поддержки германским императором выступления Австро-Венгрии.

Со слов Его Величества у меня сложилось впечатление, что он, став на защиту Сербии, искренно стремился к разумному мирному разрешению вызова венского кабинета, действовавшего, по его убеждению, с ведома и согласия императора Вильгельма. Одним из оснований для такого мнения государя служили донесения, в которых ясно указывалось на подготовку мобилизации германской промышленности; из коммерческих же кругов в течение первой половины года поступали сведения о весьма интенсивной работе по приобретению Германией сырья и требовании ею возможно скорой уплаты по кредитам за различные поставки в Россию.

После большого завтрака в столовой дворца, называвшейся палаткой, произошло неожиданное производство пажей и юнкеров в офицеры, а войскам лагерного сбора дан был приказ вернуться на зимние стоянки.

Днем Его Величество передал лейб-гусарам императорский приз за лучшие результаты стрельбы в кавалерии весною 1913 года, посетил всегда образцово содержавшийся красносельский лазарет и по окончании большого обеда в палатке поехал в красносельский театр, праздновавший свой пятидесятилетний юбилей. Согласно традиции на спектаклях офицеры лейб-гусары надевали красные доломаны, в которых в этот последний вечер были и Его Величество и великий князь Николай Николаевич.

В лагере общее настроение было крайне возбужденное. Появление государя в театре вызвало со стороны присутствовавших целый ряд бурных оваций. Гимн и «ура» долго не смолкали...

Красносельский театр отошел в область истории.

25

Дипломатические переговоры перед войной. Объявление Германией войны.

13 июля французский поверенный в делах в Люксембурге известил свое правительство, что в приграничной полосе Германии приказано четырем классам запасных быть готовыми к призыву.

14 июля император Вильгельм вернулся из поездки в Норвегию. В своих телеграммах нашему государю он стал открыто обвинять Сербию в сараевском убийстве, указывая на необходимость понесения ею наказания.

При всей своей сдержанности некоторые немецкие дипломаты не скрывали того, что поддержка, оказываемая Россией какому бы то ни было славянскому народу, не в интересах Германии и Австро-Венгрии.

Венский кабинет отказал продлить срок ультиматума Сербии и вступить с Петербургом в переговоры для улаживания конфликта. У всех начало складываться убеждение, что для России война неизбежна; но тем не менее государь повелел отвести в глубь страны на 10 или 15 верст все пограничные с Германией посты. Был также отдан приказ войскам соблюдать полную сдержанность, не допуская столкновений с германскими войсками даже в случае перехода ими нашей границы.

15 июля в Вене было опубликовано объявление войны Сербии, а 16-го началась бомбардировка Белграда, в ответ на что был обнародован высочайший указ о мобилизации Киевского, Московского, Казанского и Одесского военных округов. А в Германии в этот же день объявлен «кригс-гефар-цуштанд», призван ландштурм для охраны железнодорожных сооружений в Восточной Пруссии и образованы «баншутц-команды». В четверг 17 июля экстренный выпуск газеты «Локальанцейгер» известил о всеобщей мобилизации в Германии, но берлинский кабинет поспешил это сообщение опровергнуть. Германский посол в Петербурге граф Пурталес заверял, что Австро-Венгрия территориально совершенно не заинтересована и что эту военную экспедицию нужно рассматривать как карательную, имеющую целью дать Сербии урок за ее участие в убийстве наследника австро-венгерского престола.

Германский посол находился в непрерывных сношениях с нашим министром иностранных дел С.Д. Сазоновым и заявлял, что император Вильгельм, как союзник Австро-Венгрии, не может допустить, чтобы Россия мобилизовала свою армию из-за мобилизации австрийской армии против Сербии.

Государь продолжал обращаться телеграммами к императору Вильгельму с просьбою оказать содействие к мирному разрешению конфликта между Австрией и Сербией.

Смысл ответов императора Вильгельма на телеграммы нашего государя был таков, что приведение русской армии в боевую готовность против Австро-Венгрии лишает его возможности стать в этом деле посредником.

Выходило так: Австро-Венгрия может мобилизовать свою армию якобы против Сербии вдоль границ России, а Россия на такой вызов своей пограничной мобилизацией отвечать не должна.

Тем не менее государь решил приостановить начатую мобилизацию и в моем присутствии в 12-м часу ночи говорил по телефону из Петергофа сначала с военным министром, а затем, по его предложению, с генералом Янушкевичем, бывшим в то время начальником генерального штаба и намеченным, на случай нападения на нашу западную границу, на место начальника штаба Верховного главнокомандующего.

В своих ответах генералы Сухомлинов и Янушкевич (как передавал мне государь) заявили, что приостановить начатую частичную мобилизацию нельзя, а отменить можно; но при этом указали на громадную опасность распоряжения об отмене частичной мобилизации, так как, если она будет прервана, это внесет такой хаос в работу причастных к мобилизации ведомств, что потребуется большой срок на восстановление системы в первоначальном ее виде. Генерал Янушкевич просил разрешения представить на следующее утро доклад, подробно разъясняющий данные по этому вопросу.

Считая императора Вильгельма благородным человеком и веря в искренность его слов относительно возможности ликвидировать угрозу войны, министр двора граф Фредерикс был сторонником остановки мобилизации.

Когда графу Фредериксу приходилось беседовать с императором Вильгельмом, почти ежегодно приезжавшим на свидания к нашему государю, император Вильгельм высказывал несколько раз графу свой взгляд, что Германия не должна иметь войны с Россией, ибо такая война только бы помогла международным социалистам довести или Россию, или Германию, или обе эти страны до революции.

На следующее утро министр иностранных дел С. Д. Сазонов заехал до доклада Его Величеству к графу с целью убедить его в необходимости продолжения мобилизации; но граф определенно высказал ему свой взгляд, что война в случае неудачи приведет в конечном результате к революции; Сазонов же держался того мнения, что только война может предупредить революцию, которая непременно вспыхнет, если войны не будет.

В тот же день Сазонов доложил государю, что имеет храбрость взять на себя предложение не отменять частичной мобилизации, считая, по всем имеющимся в его распоряжении данным, войну неизбежной, а военный министр генерал-адъютант Сухомлинов высказал сложившееся у него твердое убеждение, что слова императора Вильгельма — не более как уловка, имеющая целью заставить нас остановить мобилизацию и тем сделать русскую армию небоеспособной к моменту наступления совершенно мобилизованной и сосредоточенной в то время германской армии.

Наш государь 18 июля телеграммою сообщил императору Вильгельму, что по техническим условиям невозможно приостановить наши военные приготовления, причем дал слово, что, пока будут длиться переговоры, мобилизованная русская армия никаких вызывающих действий предпринимать не будет. Дипломатические переговоры продолжались до вечера 18 июля, когда, с одной стороны, стало известно, что в Вене правительство идет на уступки, будучи готово в конфликте с Сербией принять предложенное посредничество нейтральных держав, а с другой стороны, из Берлина пришло известие, что по указу императора Вильгельма Германия объявлена на военном положении.

В это же время граф Пурталес передал в Петербурге полученное им из Берлина ультимативное требование демобилизовать русские войска в 12-часовой срок. За неисполнение Россией указаний берлинского кабинета император Вильгельм, несмотря на личную телеграмму нашего государя, счел себя вправе объявить 19 июля войну России. С этим извещением германский посол граф Пурталес приехал к министру иностранных дел С. Д. Сазонову; последний немедленно передал его по телефону министру двора графу Фредериксу, который незамедлительно отправился во дворец доложить полученные сведения Его Величеству.

Выслушав графа, государь перекрестился и сказал: «Моя совесть спокойна — я сделал все от меня зависящее, чтобы предотвратить войну».

Желание со стороны Германии переложить на Россию ответственность за разрыв заставляло ее государственных деятелей прибегать к mensonge anglais, т.е., не говоря неправды, освещать события в желательном для них смысле. Обвинения по адресу России, якобы вызвавшей своей мобилизацией войну, должны отпасть для всякого, сколько-нибудь следившего за военными приготовлениями Германии, так как раньше чем до Берлина дошли известия о нашей общей мобилизации, в Германии было объявлено состояние военной опасности Kriegsgefahrzustand, т.е. приведение армии в такое состояние боеспособности и сосредоточенности, которое давало ей возможность в любой день начать военные действия против соседа, не произнося слова «мобилизация».

К сожалению, у нас распоряжения по приведению армии в боеспособное состояние начинались со слова «мобилизация», которым они в германской армии заканчивались. Одним из доказательств правдивости сказанного может служить занятие Люксембурга стотысячным германским корпусом через сутки по объявлении мобилизации: произвести в 24 часа пополнение кадров корпуса мирного времени до полного боевого разворачивания вряд ли представляется возможным для какой бы то ни было армии.

Другое подтверждение сказанного можно было получить в нашем департаменте полиции, где хранился циркуляр германского генерального штаба за № 421 от 9 июня 1914 года о немедленной мобилизации всех промышленных предприятий в Германии. Не менее доказательное проявление дружеских к нам отношений со стороны нашей соседки — Германии представляет следующий факт: вскоре после объявления войны на финском берегу залива, в том месте, где, по предположениям германского генерального штаба, должен был быть произведен молниеносный десант, были найдены зарытыми в земле немецкие мундиры, знамена, приборы для сигнализации, карты подступов к Петербургу, причем имелись сведения, что перед оставлением этих мест жившие там немецкие офицеры уничтожили большую часть инвентаря этой базы.

26

Назначение великого князя Николая Николаевича Верховным главнокомандующим. Поездки государя на фронт.

При составлении мобилизационного плана на случай нападения на нашу западную границу в генеральном штабе исходили из предположения, что во главе действующих армий станет сам государь император. Эта мысль, не покидавшая царя и в переживаемые перед войной тревожные дни, встречала неоднократно высказывавшееся Его Величеству несочувствие со стороны всех министров, кроме военного.

Государь собрал на ферме в Петергофе Совет министров для совместного обсуждения в высочайшем присутствии вопроса, кому надлежит быть во главе войск.

Отрицательный взгляд на принятие этой ответственности лично государем был высказан всеми присутствовавшими, что склонило Его Величество к решению временно не вступать в роль Верховного главнокомандующего, а назначить на этот пост генерал-адъютанта В. А. Сухомлинова.

Генерал-адъютант Сухомлинов упросил государя не назначать его из-за неприязненных к нему отношений со стороны великого князя Николая Николаевича, который в качестве намеченного главнокомандующего Северной армией оказался бы в прямом подчинении ему.

Не один Сухомлинов знал о питаемых к нему враждебных чувствах великого князя; их взаимоотношения бросались в глаза всякому, кто их видел вместе. Особенно же обострились они в начале 1905 года, когда государь передал на заключение генерала Сухомлинова, в то время командующего войсками Киевского военного округа, проект реорганизации армии, составленный по инициативе великого князя Николая Николаевича. Проект этот предусматривал образование Совета государственной обороны, выделение генерального штаба в самостоятельный орган и превращение военного министра в заведующего хозяйственными вопросами и личным составом военного ведомства.

Ознакомившись с проектом, генерал В. А. Сухомлинов доложил Его Величеству, что считает его составленным в духе разложения армии: принятие его, по мнению Сухомлинова, должно лишить государя ответственного лица, объединяющего все военные вопросы, каковым до сих пор был военный министр, а ответственность ныне подчиненных военному министру высших начальников будет переложена на военные советы и комиссии.

Несмотря на приведенные генералом Сухомлиновым доводы, мнение великого князя восторжествовало и реформа военного министерства была обнародована высочайшим указом от 8 июня 1905 года.

Осенью 1908 года результаты реформы обнаружились настолько явно, что угроза полнейшего расстройства командной власти вынудила Его Величество освободить великого князя от должности председателя Совета государственной обороны, предварительно поблагодарив его рескриптом за его плодотворную деятельность.

Вскоре после этого генерал Сухомлинов был назначен начальником генерального штаба, а затем, через несколько месяцев, военным министром, и ему поневоле пришлось искоренить нововведения великого князя в военном ведомстве, чем он и заслужил его искреннюю ненависть.

Вследствие отказа В. А. Сухомлинова от вступления в верховное командование государь решил назначить на пост Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Немало содействовало этому назначению то обстоятельство, что в дни, предшествовавшие войне, великий князь переехал из Красного Села к брату своему, великому князю Петру Николаевичу, жившему в своем дворце на Знаменке. Такое близкое соседство имело следствием частые свидания Его Величества с великим князем Николаем Николаевичем. Факт назначения великого князя Верховным главнокомандующим дал повод ко всевозможным толкам в салонах и клубах, причем каждый, конечно, судил о нем по-своему: например, говорилось, что военный министр обиделся на государя за назначение великого князя Верховным главнокомандующим, а иностранные союзные дипломаты, «ничтоже сумняшеся», повторяли эти сплетни и, по-видимому, придавали им большое значение.

Как только стала выясняться неизбежность войны, министр путей сообщения C. B. Рухлов обратился ко мне по телефону с вопросом, как я смотрю на мобилизационный план, составленный в министерстве императорского двора на случай поездок государя в военное время.

Я откровенно сознался, что мне это дело неизвестно, но добавил, что, ознакомившись с ним, не замедлю с ответом на интересовавший его вопрос. Рассмотрение плана передвижения походного штата высочайшего двора привело меня к убеждению, что составители его преследовали не практическую сторону дела, а желание внести наибольшее число служащих министерства двора в список сопровождающих Его Величество лиц. Выполнение составленного плана требовало 13 поездов двойной тяги, которые должны были совершенно парализовать нормальное движение и нарушить график всякой дорога на очень продолжительный срок.

Когда я доложил министру двора свои соображения об изменении плана, граф испросил разрешение нам обоим сделать Его Величеству по этому вопросу общий доклад. Государь согласился с моим предложением заменить 13 поездов двумя: собственным и свитским.

Таким оборотом дела был очень доволен C. B. Рухлов; но не были довольны ни особы свиты Его Величества, ни чины установлений министерства двора, вычеркнутые из списков едущих для сопровождения государя на театр военных действий: все обрушились на меня как на виновника якобы отстранения их от обожаемого монарха.

Искренность их обожания вполне выявилась в ближайшее после революции время, когда государь с семьей был арестован в Царском Селе и когда, в угоду новым властителям России, большинство из них отреклось от царя так же, как апостол Петр отрекся от Христа.

27

Молебствие в Зимнем дворце. Манифест.

20 июля государь вышел в Николаевский зал Зимнего дворца на молебствие, которое служил духовник Их Императорских Величеств протоиерей Васильев — в присутствии прибывших на высочайший выход находившихся в Петербурге генералов и офицеров гвардии и армии, а также гражданских чинов и городских дам, имевших право приезда ко двору.

По окончании молебствия протоиерей Васильев прочел высочайший манифест — по случаю объявления Германией нам войны:

«Божией милостью мы, Николай II,

Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая, объявляем всем верным нашим подданным: следуя историческим заветам, Россия, единая по вере и крови с славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно.

С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования.

Презрев уступчивый и миролюбивый ответ сербского правительства, отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооруженное нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда.

Вынужденные, в силу создавшихся условий, принять необходимые меры предосторожности, мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием наших подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров.

Среди дружественных сношений союзная Австрии Германия, вопреки нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены и, встретив отказ в этом требовании. внезапно объявила России войну.

Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди великих держав.

Мы непоколебимо верим, что на защиту русской земли дружно и самоотверженно встанут все верные наши подданные.

В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага.

С глубокой верой в правоту нашего дела и смиренным упованием на всемогущий промысел мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска наши Божие благословение.

Дан в Санкт-Петербурге, в двадцатый день июля, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четырнадцатое, царствования же нашего в двадцатое.

На подлинном собственной Его Императорского Величества рукою подписано:

Николай».

Вслед за прочтением манифеста государь обратился к присутствовавшим со следующими словами:

«Со спокойствием и достоинством встретила наша великая матушка-Русь известие об объявлении войны. Убежден, что с таким же чувством спокойствия мы доведем войну, какая бы она ни была, до конца.

Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей.

И к вам, собранным здесь представителям дорогих мне войск гвардии и Петербургского военного округа, и в вашем лице обращаюсь ко всей единородной, единодушной, крепкой, как стена гранитная, армии моей и благословляю ее на труд ратный».

Окончив свою речь, сказанную звонким, мягким голосом, государь перекрестился, и все военные преклонили колена перед своим державным вождем.

Картина была умилительная... Многие плакали. Торжественно прозвучали в зале слова пропетой присутствовавшими молитвы: «Спаси, Господи, люди твоя», сменившейся народным гимном.

Обратный выход Их Величеств из Николаевского зала сопровождался долго не смолкавшими криками «ура» собравшихся в Николаевском зале.

Переживаемые события, предстоящий отъезд многих на фронт с выступавшими войсками, патриотические овации царю в Николаевском зале — все это привело публику в состояние полного экстаза, и она, в своем желании быть ближе к государю, так стеснила проход Их Величеств, что государь был вынужден мне сказать: «Воейков, дайте мне вашу руку и постарайтесь, чтобы не отделили детей от нас».

Их Величества проследовали на балкон среднего зала запасной половины, выходившей на площадь, на которой от арки главного штаба до самого дворца было море голов собравшегося народа. При появлении царя все как один человек, сняв шапки, опустились на колени и исполнили гимн, сменившийся криками «ура». Исходившее от чистой русской души проявление любви и преданности царю настолько взволновало царскую чету, что у государя слезы навертывались на глаза, а государыня еле сдерживала свое волнение. Через такую же толпу следовала царская семья с катера во дворец и обратно по набережной Невы, чтобы дойти до яхты «Александрия», стоявшей у царской пристани около Николаевского моста. На «Александрии» Их Величества вернулись в Петергоф.

Возбуждение патриотически настроенной известиями с Балкан толпы воодушевило и наших общественных деятелей: лишенный кафедры распущенной на летние каникулы Государственной думы председатель ее М. В. Родзянко устроил летучий митинг у подъезда дома сербского посланника; стоя на извозчике, он, за отсутствием думской аудитории, изливал свои чувства перед уличной толпой.

28

Император Вильгельм. Разгром здания германского посольства. Прием английского посла.

Император Вильгельм обратился к бельгийскому королю с письмом, в котором заверял его, что нейтралитет Бельгии им ни в коем случае нарушен не будет; а через несколько дней бельгийскому королю было Германией сделано предложение пропустить войска через бельгийскую территорию с обещанием, в случае согласия, заключить выгодный для Бельгии договор.

Так как предложение это было отвергнуто, германские войска вступили на ее территорию, что понудило Бельгию объявить Германии войну. За три дня до этого, с балкона Шлосса, перед бронзовыми конями работы русского скульптора Клодта (подарок императора Николая Павловича) император Вильгельм старался в пространной речи изъяснить собравшейся у Лустгартена уличной толпе причины возникновения войны. Император, между прочим, говорил: «Враги нас кругом обманывают. Мы уничтожим врага и вложим меч, который я вынужден вынуть...» На нашего государя это выступление императора Вильгельма перед улицей произвело настолько неприятное впечатление, что он не раз высказывал свое глубокое возмущение поведением германского императора.

Накануне объявления нам войны германский посол граф Пурталес при посещении в Петергофе министра двора графа Фредерикса выставлял одним из мотивов необходимости для России подчиниться указаниям Берлина то обстоятельство, что в момент выступления мобилизованных войск в России может вспыхнуть революция, признаками которой, по словам посла, служили забастовки, в те дни происходившие на многих крупных фабриках и заводах Петербурга. Упорно циркулировали слухи, будто бы деньги на забастовочное движение широко лились из «Дойче банк».

Этим обстоятельством многие объясняли осведомленность графа Пурталеса в деле настроения рабочих масс. Но в этот раз, несмотря на революционное настроение наших прогрессивных кругов общества, прилив немецкого золота не дал ожидаемых результатов.

Можно было думать, что патриотизм в народе еще был силен: все немецкое усердно изгонялось, даже произошло казавшееся необходимым переименование Санкт-Петербурга в Петроград благодаря настоянию перед Его Величеством статс-секретаря A.B. Кривошеина. В действительности же, так как всякая война ложится тяжелым бременем главным образом на народ, это обстоятельство было и на этот раз учтено сеятелями смуты, которым было на руку возбуждение военного патриотизма.

Мирные жители, ограничившиеся первые два дня после объявления войны ношением по улицам столицы портрета государя и пением народного гимна, решили на третий день принять более активное участие в начавшейся войне и разгромили здание германского посольства на углу Большой Морской и Исаакиевской площади. Не избегли уничтожения и бронзовые кони, украшавшие это весьма неудачное в архитектурном отношении здание. Снятые с крыши, они не без большого труда были потоплены в Мойке якобы патриотически настроенной толпою. От внутреннего убранства помещений посольства остались одни лишь воспоминания.

Вечером 23 июля я был во дворце, в приемной Его Величества, когда приехал английский посол сэр Джордж Бьюкенен. Ожидая государя, он мне ни слова не сказал о причине своего представления Его Величеству, а по выходе из кабинета заявил, что хотел государю первому доложить телеграмму о решении его правительства объявить войну Германии. «С этого момента, — сказал он, — рад пожать вам руку как своему союзнику и соратнику».

Когда я после этого видел государя, он выразил свою радость по поводу выступления Англии. «Но, — добавил он, — жаль, что это не было сделано раньше». Мнения многих дипломатов совпадали с выраженной Его Величеством мыслью: говорилось, что никогда Германия не начала бы войны, если бы знала, что Англия выступит на стороне союзников. Сбылось то, чему трудно было верить, но что мне в 1912 году выдавалось за факт: говорили, что в 1911 году в Риме состоялся масонский съезд, постановивший вовлечь европейские державы в войну с целью свержения тронов.

29

Высочайший прием в Зимнем дворце государственных совета и думы. Первая Государственная дума.

26 июля государь назначил в Николаевском зале Зимнего дворца прием созванных членов Государственного совета и Государственной думы. Его Величество обратился к собравшимся с речью, которую закончил выражением уверенности, что все исполнят свой долг до конца. Председательствовавший в Государственном совете и председатель Государственной думы ответили каждый от имени своей палаты. М.В. Родзянко от имени народа заверял, что, пока враг не будет сломлен, русский народ не остановится ни перед какими жертвами. Вообще, в первые дни войны Государственная дума как будто изменила свой курс и с ее трибуны полились — правда, ненадолго — патриотические речи. В публике придавалось особенное значение тому обстоятельству, что члены Государственной думы партии «трудовиков» отозвались на приглашение и осчастливили своим присутствием залы Зимнего дворца.

Из дворца члены двух палат отправились на свои заседания. Послы наших союзников — Палеолог и Бьюкенен — вызвали своим появлением в Государственной думе целый ряд оваций и выражений готовности со стороны русского народа не останавливаться ни перед какими жертвами, лишь бы оправдать высокое доверие Франции и Англии. Вероятно, были люди, поверившие в искренность излияний народных представителей; на меня же лично Государственная дума уже по своей внешности всегда производила впечатление революционного сборища, а в этот день речи ее членов казались чем-то фальшивым, какой-то нравственной мишурою.

Я невольно перенесся мыслью на несколько лет назад, когда в том же Зимнем дворце 27 апреля 1906 года появились члены нового Государственного совета и Государственной думы первого созыва. В то время я был полковником Кавалергардского полка и, как штаб-офицер гвардии, был назначен ассистентом при перенесении государственных регалий в Тронный зал. Регалии были установлены вокруг трона. Его Величество обратился к избранникам народа с очень красивой речью, им самим составленной, в которой выразил добрые пожелания успеха в работе как Государственного совета, так и Государственной думы.

Во время всей церемонии я видел перед собой собрание «лучших людей» России, как тогда называли первых избранников народа... Скоро эти лучшие люди показали себя вовсю. По-видимому, еще до начала какой бы то ни было работы некоторые из них только и думали, как бы (по нашему военному выражению) нахамить.

Когда депутаты Государственной думы, приглашенные на высочайший выход по случаю ее открытия, шли согласно церемониалу по залам дворца в Тронный зал, они невольно останавливали на себе всеобщее внимание своими фантастическими костюмами: на одном из них, дворянине Тверской губернии, был лиловый спортивный костюм с короткими брюками и красным галстуком, толстые чулки и горные ботинки, в руках он держал соломенное канотье. По-видимому, он, как и некоторые из его коллег, долго обдумывал костюм, подходящий для выражения презрения к светским условностям. Проходя через Гербовый зал, где находились в своих великолепных придворных русских платьях городские дамы, один из депутатов обратился к своему спутнику со словами: «Что это? Мы находимся в зоологическом саду?» Сказано это было демонстративно громко.

В этот день закончилась многолетняя работа правительства по учреждению столь желанного либеральными кругами народного представительства, давшего своему Отечеству революцию 1917 года.

Пожалуй, правы были в те времена люди, которые сравнивали учреждение Государственной думы с преподнесением детям в подарок коробки спичек.

30

Работа наших общественников. Партия «к. -д.». «Желтый блок». «Выборгское воззвание».

Еще в последние дни царствования царя-освободителя был представлен, с ведома и согласия тогдашнего наследника престола, министром внутренних дел графом Лорис-Меликовым и утвержден государем проект созыва представителей земства для сотрудничества с Государственным советом. Реформа эта должна была идти по уже проложенному пути ведения на местах дел в области земской или городской компетенции. Это был последний, но не воплощенный в жизнь проект императора Александра II, с истинно царской широтою дававшего в течение своего царствования по собственной воле одну реформу за другой.

Так как введение в России таких реформ, которые ясно вели к величию и благу Родины, было нежелательно поработителям христианских народов, они усилили свою нигилистическую и террористическую деятельность, завершившуюся цареубийством 1 марта 1881 года.

Вступивший на престол император Александр III, под влиянием главным образом К. П. Победоносцева, задержал обнародование закона о призыве народных представителей к управлению государством. Решение это было мудрым по тому времени, так как, пока оно было в силе, жизнь нашего Отечества протекала тихо и спокойно; а как только министр внутренних дел князь Святополк-Мирский стал потворствовать либеральным направлениям, начались революционные выступления. В 1905 году священник Гапон организовал выступление рабочих, приведенных им к присяге перед крестом и Евангелием 7 и 8 января и направленных к Зимнему дворцу 9 января в так называемое «кровавое воскресенье». Хотя эта процессия и прикрывалась крестом в руках Гапона, но цель ее была произвести уличный бунт в столице.

После целого ряда революционных выступлений, забастовок и аграрных беспорядков было получено под давлением графа Витте и великого князя Николая Николаевича согласие государя на созыв народных представителей по шаблону западноевропейского парламентаризма, т.е. такой формы правления, при которой преобладающую роль играют старые опытные профессионалы политических интриг, большинство же депутатов представляет из себя инертную массу, повинующуюся лидерам партий.

При этой форме правления все преимущества — на стороне парламентария: будучи безответственным, он контролирует правительство, сам же никем не контролируется.

До 17 октября принадлежность к политическим партиям, оппозиционным правительству, каралась в России законом, а после манифеста 17 октября этим партиям было предоставлено свободное существование. Наше общество, к политической жизни не подготовленное, было сбито с толку речами, носившими характер какого-то умышленного порицания всего, что делает правительство, и преследовавшими цель подорвать в массах доверие к нему.

Уже в 1903 году наиболее активные деятели земской оппозиции, возглавляемые председателем московской губернской земской управы Д. Н. Шиповым, сбросили маски и выявили свои цели — свержение самодержавия и созыв Учредительного собрания: потому 6 ноября 1904 года можно считать штурмовым сигналом для активной работы общественных деятелей по захвату государственной власти, так как съехавшиеся в Москву представители земств в этот день приняли первую объединенную резолюцию с требованием политической свободы и народного представительства. В том же 1903 году иудо-масоны организовали за границею под председательством тверского помещика Петрункевича русский «Союз освобождения», первый параграф которого гласил: «Все российские граждане, без различия пола, вероисповедания и национальности, равны перед законом. Всякие сословные различия и всякие ограничения личных и имущественных прав поляков, евреев и всех без исключения других отдельных групп населения должны быть отменены».

Впоследствии союз этот переименовался в «конституционно-демократическую» партию, т.е. в партию «к.-д.», которая на первых выборах в Государственной думе получила большинство голосов и симпатии народа, вероятно, благодаря § 36 программы партии, обещавшему «увеличение площади землепользования населения, обрабатывающего землю личным трудом, за счет государственных, удельных, кабинетских и монастырских земель, а также путем отчуждения для той же цели за счет государства в потребных размерах частновладельческих земель с вознаграждением нынешних владельцев по справедливой (не рыночной) оценке».

Так как эта партия играла в Государственной думе первого созыва первенствующую роль, на нее и падает главная ответственность за начавшуюся с первого же дня антиправительственную работу Государственной думы. Завершилась работа кадетской партии созданием, не без активного содействия статс-секретаря A. B. Кривошеина (сына крещеного еврея), в Государственной думе зловредного прогрессивного блока, к которому примкнула также часть членов Государственного совета. Объединил этот «желтый блок» все вошедшие в него политические группировки подписанием соглашения, пунктами которого, между прочим, были отмена ограничительных для евреев законов и призвание к власти людей, облеченных общественным доверием. Под влиянием кадетов представители народа начали свою работу в первой Государственной думе с составления дерзкого адреса, представленного государю, а затем вынесли деятельность и за стены Таврического дворца: разъезжая по России, они произносили на местах речи, возбуждавшие население к вооруженному восстанию, и даже рассылали по воинским частям агитаторов для распропагандирования солдат. Правительству пришлось эту Государственную думу разогнать, в ответ на что около двухсот бывших депутатов уехали в Выборг, где составили и обнародовали так называемое «выборгское воззвание»:

«Народу от народных представителей.

Граждане всей России! Указом 8 июля Государственная дума распущена. Когда вы избирали нас своими представителями, вы поручали нам добиваться земли и воли. Исполняя ваше поручение и наш долг, мы составляли законы для обеспечения народу свободы; мы требовали удаления безответственных министров, которые, безнаказанно нарушая законы, подавляли свободу; но прежде всего мы желали издать закон о наделении землей трудящегося крестьянства путем обращения на этот предмет земель казенных, удельных, кабинетских, монастырских, церковных и принудительного отчуждения земель частновладельческих. Правительство признало такой закон недопустимым, а когда дума еще раз настойчиво подтвердила свое решение о принудительном отчуждении, был объявлен роспуск народных представителей. Вместо нынешней думы правительство обещает созвать другую через семь месяцев. Целых семь месяцев Россия должна оставаться без народных представителей в такое время, когда народ находится на краю разорения, промышленность и торговля подорваны, когда вся страна охвачена волнением и когда министерство окончательно доказало свою неспособность удовлетворить нужды народа... Целых семь месяцев правительство будет действовать по своему произволу и будет бороться с народным движением, чтобы получить послушную, угодливую думу, а если ему удастся совсем задавить народное движение, то не будет никакой думы.

Граждане! Стойте крепко за попранные права народного представительства, стойте за Государственную думу! Ни одного дня Россия не должна оставаться без народного представительства. У вас есть способы добиваться этого: правительство не имеет права без согласия народного представительства ни собирать налоги с народа, ни призывать народ на военную службу. А потому теперь, когда правительство распустило Государственную думу, вы вправе не давать ему ни солдат, ни денег. Если же правительство, чтобы добыть себе средства, станет делать займы, то такие займы, заключенные без согласия народного представительства, отныне недействительны и русский народ никогда их не признает и платить по ним не будет. Итак, до созыва народного представительства не давайте ни копейки в казну, ни одного солдата в армию!

Будьте тверды в своем отказе, стойте за свое право все как один человек. Перед единой и непреклонной волей народа никакая сила устоять не может. Граждане! В этой вынужденной, но неизбежной борьбе ваши выборные люди будут С вами. (Следует 181 подпись.)

9 июля 1906 г

Создавая Государственную думу, не учли опасности, представляемой парламентской трибуною в руках беспринципных и неразборчивых в средствах демагогов.

Речи членов Государственной думы были сотканы из подлогов, вымыслов и злостной клеветы, сильно осложнявших работу тех государственных деятелей, которые хотели быть самостоятельными и не пресмыкались перед общественностью, постепенно завладевшей умами людей до того, что даже бывший дворцовый комендант Д. Ф. Трепов высказал мысль о пользе назначения министрами нескольких представителей кадетской партии. На это предложение государь дал определенно отрицательный ответ. Невольно напрашивается вопрос: чего же кадеты хотели? По-видимому, только одного — власти, что подтверждается и приписывавшейся в то время Милюкову фразой: «Хоть день, да мой». Все, до последнего четвертого созыва, думы хранили традицию протеста всякому начинанию, исходившему от высочайшего имени. Попадали в них элементы случайные, иногда даже чуждые условиям жизни своих выборщиков: например, в одну из Государственных дум монархист В. М. Пуришкевич, забаллотированный своими земляками-бессарабцами, был избран по Курской губернии.

Вряд ли творившие революцию люди отдавали себе ясный отчет в том, чьи интересы они отстаивали; вряд ли они знали, что главная цель иудо-масонства, которому они служили, есть воссоздание всемирного иудаизма на развалинах христианского мира, разрушенного революциями.

Во время волнений 1905-1906 годов к министру двора графу Фредериксу дважды являлась депутация из видных евреев — барона Гинсбурга и Полякова, которые просили доложить государю, что, если он дарует евреям равноправие, все народные беспорядки мигом прекратятся и не нужно будет учреждать никакой Государственной думы.

31

Посещение царской семьей Москвы. Высочайший выход.

Вечером 3 августа царская семья села в императорский поезд для следования в Москву. Поезд подошел к императорскому павильону Александровского вокзала в Москве 4 августа, в 2 часа дня.

После приема рапортов почетного караула и высших начальствующих лиц в круглом зале павильона царская семья проследовала в экипаже по запруженным народом улицам, среди стоявших шпалерами войск. Публика заняла окна, балконы, крыши, висела на деревьях и фонарях. Настроение толпы было в высшей степени восторженное. Их Величества остановились на пути, чтобы приложиться к иконе Иверской Божьей Матери, и через Красную площадь въехали в Святые ворота Кремля.

На следующий день состоялся в Кремлевском дворце высочайший выход. При вступлении Их Величеств в Георгиевский зал губернский предводитель дворянства А. Д. Самарин произнес приветственную речь; затем говорили исполняющий должность городского головы, председатель московского губернского земства и старшина купеческого сословия. Речи были покрыты громовым «ура».

Когда наступила тишина, государь обратился к присутствовавшим со следующими словами:

«В час военной грозы, так внезапно и вопреки моим намерениям надвинувшейся на миролюбивый народ мой, я, по обычаю державных предков, ищу укрепления душевных сил в молитве у святынь московских, в стенах древнего московского Кремля.

В лице вашем, жители дорогой мне первопрестольной Москвы, я приветствую весь верный мне русский народ, повсюду — и на местах, и в Государственной думе, и в Государственном совете единодушно откликнувшийся на мой призыв встать дружно всей Россией, откинув распри, на защиту родной земли и славянства.

В могучем всеобщем порыве слились воедино все без различия племена и народности великой империи нашей, и вместе со мной никогда не забудет этих исторических дней Россия. Такое единение моих чувств и мыслей со всем моим народом дает мне глубокое утешение и спокойную уверенность в будущем.

Отсюда, из сердца русской земли, я шлю доблестным войскам моим и мужественным иноземным союзникам, заодно с нами поднявшимся за попранные начала мира и правды, горячий привет. С нами Бог ».

По выходе из дворца царскую семью приветствовал на Красном крыльце собравшийся в Кремле народ, заполнивший сплошной массой всю площадь. Для прохода Их Величеств в Успенский собор был устроен помост, покрытый красным сукном.

Так как накануне у наследника цесаревича был припадок гемофилии, в этот день Алексей Николаевич участвовал в шествии Их Величеств на руках у урядника конвоя. (К огромному огорчению, вызываемому у августейших родителей болезнью наследника, присоединялось еще всегдашнее колебание в разрешении вопроса: что лучше — оставить его дома или показать народу на руках у казака?)

После богослужения в Успенском соборе царская семья посетила Чудов монастырь и вернулась во дворец по помосту, сопровождаемая восторженными приветствиями народа. На следующий день — Спаса Преображения — Их Величества были у обедни в церкви Спаса на Бору, построенной первым московским князем Даниилом среди дремучего бора, а в наши дни стоявшей во дворе Большого Кремлевского дворца. Во время пребывания в Москве Их Величества посещали больницы, склады белья для раненых, прибывавшие санитарные поезда, а государь, кроме того, ездил по утрам в военно-учебные заведения.

8 августа был прием членов съезда городских голов, собравшихся в Москве для обсуждения вопроса по оказанию помощи раненым и больным воинам. Этот съезд был одним из первых брошенных семян, из которых впоследствии вырос земский и городской союз, так много потрудившийся как на пользу раненых и больных воинов, так и на разрушение государственного устройства Родины. Пребывание в Москве закончилось посещением Троице-Сергиевой лавры, где настоятель архимандрит Товий благословил государя иконою Явления Божьей Матери преподобному Сергию, писанной на гробовой доске преподобного Сергия и сопровождавшей державных вождей русской армии в их походах.

Государь уезжал из Москвы под впечатлением громадной популярности войны, тогда как на самом деле такое настроение сильно подогревалось внешними и внутренними врагами Отечества, отлично понимавшими, что для нанесения удара России необходимо ослабление кадрового элемента войск, каковое возможно лишь при том условии, если Россия будет втянута в войну. С самого ее начала было внесено изменение в существовавший до того закон о черте еврейской оседлости: семьям призванных из запаса евреев-ремесленников разрешено было повсеместное жительство.

Загрузка...