Любые проявления утомления вели к одному - снижению боевой активности летчика. При прочих равных условиях он оказывался менее выносливым в полете, более уязвимым в воздушном бою. Вот почему профилактику утомляемости мы считали одной из важнейших мер поддержания боевого состояния авиаполка, своего рода борьбой за жизнь каждого летчика, способом предупреждения летных происшествий, ранений, неоправданных безвозвратных потерь.
Утомление не способствовало адекватным действиям в аварийной ситуации, мешало летчику довести возникавшие осложнения в полете до наилучшего исхода.
Вот один из примеров.
С разрешения командира полка я направил лейтенанта П. С. Макеева в ЛАМ с ходатайством о внеочередном переосвидетельствовании состояния его здоровья. Мой диагноз на комиссии подтвердился. Утомление, выявленное у Макеева, выражалось характерными функциональными расстройствами нервной и сердечно-сосудистой систем. Летчик был признан временно негодным к летной работе. Ему предписывались отпуск на тридцать суток и лечение в доме отдыха ВВС КБФ. Вышло так, что, прежде чем доложить о результатах комиссии, Макеев, вернувшись из ЛАМа в эскадрилью, сумел отправиться в составе группы на задание: настолько не хотелось ему покидать строй.
Вскоре после взлета возникла необходимость срочной вынужденной посадки из-за отказа детали Р-7. Произошла так называемая раскрутка винта. Мотор давал большие обороты, а винт почти не тянул, вращался вхолостую. Пришлось садиться с вынужденным большим "промазом" на аэродром, с которого только что взлетел. По правилам следовало садиться на фюзеляж, чтобы не врезаться в препятствие за границей аэродрома. Но летчик поступил иначе: сел на колеса. А чтобы погасить скорость на пробеге и не встретиться с препятствием впереди (насыпь железной дороги), задел левой плоскостью за землю. В результате аварийная ситуация не упростилась, к чему стремился летчик, а усложнилась. Самолет, коснувшись левым крылом земли, стал на нос, резко развернулся влево на девяносто градусов и, продолжая неудержимо двигаться по инерции, встретился-таки с препятствием.
Аварийная ситуация, разумеется, возникла не по вине опытного боевого летчика. Однако справился он с нею не лучшим образом. Свою отрицательную роль при этом сыграло утомление. Оно обусловило небезупречную реакцию функционально измененной нервной системы. К счастью, обошлось довольно благополучно. Летчик отделался ушибами. Правда, для возвращения в строй потребовалось больше времени, чем предполагалось планом оздоровительного отпуска. (П. С. Макеев живет и трудится в Москве.)
Роль утомляемости среди причин летных происшествий военных лет можно проследить из следующих сравнительных данных. Из общего количества летных происшествий за 18 месяцев - с 1 января 1945 года по июнь 1946 года включительно - 75 процентов падают на пять неполных последних месяцев войны и только 25 процентов - на остальные тринадцать послевоенных месяцев. И это при многих равных условиях: та же группа летчиков, тот же обслуживающий технический персонал, тот же налет в часах по месяцам и тот же тип самолета "яки". Только одно условие стало совершенно иным: война кончилась. Полеты стали не боевыми, а учебно-тренировочными, "прогулочными" - по выражению летчиков, прошедших сквозь огонь войны. С окончанием войны не только исчезли ранения и повреждения самолетов в воздухе, как наиболее частые причины аварийных ситуаций. Исчезло боевое нервное напряжение и связанная с ним утомляемость. В итоге летные происшествия резко сократились. Мало того, они стали легче. Ни одно из них не привело к выходу летчика из строя. Даже временному!
И еще одно. Сравнительные данные научных исследований профессора В. М. Васюточкина, выполненных в истребительном и пикировочном полках во время войны (1944 год) и после (1946 год), показывают негативное влияние боевого нервного напряжения на биохимические процессы в организме летчика. Выяснилось, что количество так называемого антиневритического витамина В1 обеспечивающего, в частности, функцию центральной и периферической нервной системы, в организме подавляющего большинства летчиков после войны заметно повысилось, по сравнению с нижней границей нормы, при том же содержании его в пище. Причина ясна: с окончанием войны резко уменьшилась нагрузка на нервно-психическую сферу летчика. Соответственно уменьшился расход витамина В1 в организме. Отсюда его возросший резерв при том же поступлении извне.
20 декабря 1984 года научная общественность отметила восьмидесятилетие со дня рождения видного ученого, биохимика, витаминолога, специалиста науки о питании В. М. Васюточкина. Он - автор свыше ста научных работ. Под его руководством выполнено 15 докторских и 45 кандидатских диссертаций. Его всегда отличали личная организованность, трудолюбие, целеустремленность, богатство идей, ясность и глубина суждений, умение проникать в суть изучаемых проблем, скромность и исключительная доброжелательность. Он и теперь энергичен, полон творческих замыслов.
Проблема летной утомляемости в блокированном Ленинграде была для нас особенно актуальной летом 1943 года. Напряженность боевой работы наших летчиков в этот период определялась не только частыми боевыми вылетами (по четыре - шесть раз в день), но и возросшей сложностью и ответственностью многих из них. Полк все чаще стал действовать над Финским заливом, обеспечивая удары штурмовиков и бомбардировщиков по немецко-фашистским конвоям, отдельным кораблям и военно-морским базам. Насколько это были тяжелые полеты, я мог судить по рассказам летчиков и по врачебным наблюдениям. За один такой полет летчик, обильно потея, терял до килограмма веса тела. Снижалась мышечная сила в руках, определяемая по отклонениям стрелки динамометра. Пульс частил, кровяное давление повышалось. Не ускользала от моего внимания и такая "мелочь", как дрожание пальцев рук, особенно заметное, когда летчик, с мокрым от пота и раскрасневшимся лицом, закуривал.
Боевое, нервное возбуждение не исчезало одновременно с посадкой. Нередко после тяжелого полета летчик хотел только пить. Вяло поковырявшись в тарелке с едой, он отодвигал ее в сторону. А тем временем готовился новый, не менее ответственный боевой вылет. Предстояли новые нервно-эмоциональные и физические перегрузки, характерные для боевой работы летчика-истребителя. Они повторялись изо дня в день, на протяжении месяцев и долгих лет войны, обусловливая причинные факторы летной утомляемости.
Среди мер профилактики и борьбы с утомляемостью наиболее эффективной оказывался месячный отпуск с отрывом от части. И это понятно: отключалась на довольно длительный срок основная причина - боевое нервное напряжение. Мера эффективная, понятная и, казалось бы, простая. Однако воспользоваться ею не всегда было легко. И не только потому, что летчики нередко отказывались от отпуска. Обстановка зачастую вынуждала и командование скупиться на такую меру. В подобных трудных случаях мне помогала все та же испытанная тактика: обоснованно, опираясь на объективные данные, твердо стоять на позициях врача, оставаясь верным своему призванию.
Летом 1943 года выявилась крайняя необходимость в оздоровительном отдыхе майору Д. А. Кудымову. Он много летал. Однако я видел, как он утомлен. Окружающие этого не замечали. И неудивительно. На людях Дмитрий Александрович, подобно Слепенкову и другим нашим летчикам, никогда не жаловался на здоровье. Он неизменно повторял: "Отдыхать - после войны". Мне было ясно: усилия воли, высокое сознание долга, необходимость всегда быть примером для подчиненных делали внешне незаметным снижение у Кудымова "прыти" к полетам. Он оставался в представлении боевых друзей эталоном неистощимой выносливости, необходимой воздушному бойцу.
Но, к сожалению, это только казалось. Фактически же состояние здоровья Д. А. Кудымова находилось на пределе. Оно было чревато возможностью неоправданных тяжелых последствий. Их необходимо было предотвратить незамедлительно, чтобы не опоздать!
Причин, обусловивших утомление летчика (ему было тогда тридцать три года), было достаточно. Боевой счет Д. А. Кудымова к тому времени составлял 425 боевых вылетов, 40 воздушных боев. Наряду с победами имел и неудачи. Дважды был сбит самолетами противника и трижды подбит зенитками. В одной из аварийных посадок на подбитом самолете (еще до прибытия к нам в полк) получил ожоговую травму, сотрясение головного мозга, перелом ребра. Все это не исчезло бесследно. Организм летчика нуждался в помощи. Нужен был отдых от боевой работы. Сам Кудымов просил такого вопроса пока не поднимать: обстановка не та, могут не так понять.
Обстановка в полку летом сорок третьего действительно была нелегкой. Однако идти на поводу у летчика я не мог. Доложил майору Г. А. Романову (он временно исполнял обязанности командира полка, П. Ив. Павлов, назначенный вместо Я. 3. Слепенкова, продолжал учебу на Высших офицерских курсах).
Г. А. Романов считал невозможным выход из строя Д. А. Кудымова. По-своему, вероятно, он был прав. Неспроста мое ходатайство Романов сначала вообще отклонил. Однако, видя мою решимость не отступать, действовать через главного врача ВВС К.БФ, смягчился. Чтобы убедиться в обоснованности моих требований, согласился направить летчика на обследование в лабораторию авиамедицины. Это была хорошая мера в случаях, когда точки зрения командира и врача не совпадали. При этом высокоавторитетный арбитр, как правило, оказывался на стороне врача и летчика. У меня в подобных случаях осечек не было. Не оказалось ее и на этот раз: необоснованных ходатайств и направлений я не делал.
Месячный отпуск, предоставленный майору Кудымову, сыграл свою роль. Наряду с улучшением самочувствия нормализовались некоторые объективные показатели состояния его здоровья Летчик прибавил в весе. Нормализовалось кровяное давление (бывшее до отпуска крайне низким). Улучшилась кислотность желудочного сока, прежде значительно превышавшая норму. Нормализовался сон. После отпуска повысилась и боевая активность летчика. За двенадцать дней после отдыха налетал столько, сколько за тридцать дней до отпуска при прочих равных условиях. (Полковник в отставке Д. А. Кудымов живет в Таллине.)
Меры профилактики и борьбы с летной утомляемостью не ограничивались предоставлением месячного отпуска, направлением в дом отдыха сроком до десяти суток, использованием индивидуального выходного дня, созданием максимально возможных удобств и уюта в общежитии, организацией досуга: кино, концерты силами артистов фронтовых бригад, поездки в театр, на вечера отдыха в Дом офицеров КБФ. Наряду со всем этим уделялось большое внимание физической закалке - проводились физзарядка, волейбол, городки, гранатометание, бег на короткие дистанции, зимой непродолжительные лыжные пробежки вблизи землянок и самолетных стоянок. Широко пользовались шахматами, шашками, домино. Во всем этом усматривался большой смысл. Мои наблюдения показывали: пассивное ожидание боевого вылета ухудшало состояние летчиков. Пульс частил, давление повышалось. Вывод не вызывал сомнений: нервно-эмоциональная нагрузка пассивного ожидания однотипна с нагрузкой боевого полета. От пассивного ожидания летчик уставал не меньше, а порой и больше, чем от полетов. Объективные данные наблюдений совпадали с высказываниями летчиков. Многие из них до сих пор помнят томительные предстартовые минуты ожидания вылета. В числе их подполковник в отставке В. Т. Добров - командир нашей 1-й эскадрильи с октября 1944 года до конца войны. Внушителен его боевой счет: 15 сбитых самолетов врага, 75 воздушных боев и около 400 боевых вылетов. Умер он 4 января 1986 года.
Во время дружеской встречи однополчан в Ленинграде, в день тридцатилетия Победы, я спросил Василия Трофимовича, что больше всего запомнилось из трудностей его боевой жизни военных лет. Добров ответил: "Ожидание. Ждать боевого вылета в бездействии было труднее, чем драться".
Вот почему было важно не допускать пассивного ожидания и связанных с ним отрицательных изнурительных переживаний, вытеснять их несложной активной отвлекающей деятельностью и таким образом беречь силы летчика для воздушного боя.
Надо сказать, летчики всегда стремились к тому же, были отзывчивы на любое дельное предложение. Физкультура их увлекала. В пылу занятий спортом легко возникала веселая атмосфера товарищеских состязаний за первенство команды и личное. Отличавшихся поощряли, рассказывали о них в боевых листках эскадрилий, в краснофлотской газете бригады (позже - дивизии). Так, в номере от 5 июля 1943 года рядом с моей заметкой "Здоровый дух в здоровом теле" (специально перефразированное изречение) М. В. Красиков рассказал о состоявшихся у них в эскадрилье соревнованиях. Назвал преуспевших: в беге это были летчики Алексеев, Модин, Храмов, Кудымов, в гранатометании - Гриб, Свешников, Цыганков, Алексеев.
В работе по организации профилактики утомляемости я как врач и парторг управления опирался на поддержку не только командования и политсостава, но и партийно-комсомольского актива эскадрилий. Наша краснофлотская газета была надежной трибуной, выступала в роли пропагандиста и организатора коллективных усилий в борьбе за здоровье летчиков, повышение их боеспособности. Без этого было невозможно организовать отдых и наладить физкультурную и спортивную работу. Благодаря активу во главе с инженером по ремонту Ф. Ф. Мытовым удалось построить душ на аэродроме в Гражданке, вблизи самолетных стоянок. Летчики охотно пользовались душем в промежутках между вылетами и в конце боевого дня, перед ужином. Особенно в условиях жаркого лета сорок третьего года душевая успешно выполняла роль тонизирующего и гигиенического фактора.
Газета ВВС КБФ "Летчик Балтики" пользовалась большим авторитетом у читателей. В ее номере от 3 ноября 1943 года я выступил со статьей "Тренировка вестибулярного аппарата летчика". Поводом послужил уход с летной работы Якова Захаровича Слепенкова по состоянию здоровья. Статья достигла цели: привлекла внимание авиационных врачей, физоргов и самих летчиков. В какой-то мере она послужила и обоснованием важности и необходимости физических тренировок для профилактики летной утомляемости.
Для повышения выносливости летчиков к высоте, ее резким перепадам (например, в ходе воздушного боя) летом 1943 года были организованы систематические тренировки в барокамере. Это был еще один способ предупреждения летной утомляемости. Руководствуясь специальным (подготовленным мною) приказом командира полка, я проводил тренировки в барокамере кафедры физиологии бывшей Военно-морской медицинской академии. В то время академия была в эвакуации в Кирове (вернулась летом 1944 года). Барокамера оставалась на месте. Ею мы и воспользовались. Помог доцент кафедры, специалист по авиационной медицине, А. А. Сергеев. В годы блокады Александр Александрович находился в Ленинграде. Его консультативной помощью я тогда пользовался нередко.
Вникая в особенности и сложности трудового процесса летчика-истребителя, мы все глубже понимали причины летной утомляемости. Они выступали для нас все более конкретно, подсказывали реальные, на первый взгляд небольшие, но существенные возможности в комплексе усилий за повышение выносливости летчика, облегчение условий его работы в воздухе.
Неизменно помогало общение. Летчики охотно делились впечатлениями о новой материальной части, о том, как идет ее освоение, каковы ее эксплуатационные особенности, что мешает в полете и т. д. В общении выяснялись "мелочи", порой крайне важные. В одном случае - для раздумий врача, в другом - инженера или обоих вместе.
Одно время у летчиков стали появляться гнойничковые поражения кожи шеи. Причина выяснилась быстро: в кабине высокая температура - летом при закрытом фонаре далеко за сорок градусов, летчик обильно потел, а стоячий воротничок гимнастерки или кителя при резких поворотах головы натирал шею. Потертость осложнялась воспалительным процессом. Выход был найден. По нашему предложению изготовили шарфики из парашюта, пришедшего в негодность. Летчики приняли их не без удовольствия. С гнойничковыми поражениями шеи было покончено. Связанные с ними помехи в полете исчезли, условия облегчились.
Оперативно действовала инженерно-техническая служба, совершенствуя рабочее место летчика. Например, перекрывные бензокраны имели слабую фиксацию в задаваемых летчиком положениях. Силами технической службы были установлены фиксирующие штифты в положении "на оба бака". Наличие фиксирующих штифтов гарантировало летчику заданное положение бензокранов и в известной мере высвобождало его внимание. Теперь летчик поворачивал ручку до ограничителя и не тревожился за положение кранов. Это небольшое усовершенствование особенно высоко оценили молодые летчики.
Не забывали мы и некоторых медикаментозных стимуляторов. Среди них пользовался успехом специальный шоколад против утомляемости - кола. Действовал не очень выраженно, и, разумеется, не решал проблемы. Однако летчики его охотно принимали. Особенно широко мы пользовались им в 1942 году. Он имел приятный вкус, прибавлял бодрости, улучшал настроение, иногда повышал аппетит. Несколько заметнее такую роль выполнял фенамин в таблетках.
В комплексе мер профилактики летной утомляемости я не считал обязательными сто граммов водки, которые получал летчик перед ужином. Больше того, в беседах постоянно подчеркивал отрицательную роль алкоголя. Отмечал, в частности, что алкоголь, систематически принимаемый даже в небольших дозах, ведет к привыканию и злоупотреблению этим видом наркотика, со всеми вытекающими отсюда последствиями для человека как личности. Обращал также внимание и на то, что систематическое употребление даже слабых концентраций алкоголя постепенно изменяет полноценность функций различных органов. Изменяется, например, секреция желудочного сока, его переваривающая сила уменьшается, в нем начинает преобладать слизь, развивается гастрит.
Надо сказать, под влиянием выпитых перед ужином ста граммов водки аппетит у летчиков повышался. Основная часть суточного рациона невольно съедалась во время ужина. Обильный ужин с водкой не способствовал должному аппетиту утром следующего дня. Обедать с аппетитом нередко мешала обстановка, боевое нервное напряжение. И опять основной прием пищи сдвигался на вечер.
В моей противоалкогольной пропаганде я также находил поддержку у командира полка. Я. 3. Слепенков не пользовался положенной ему за ужином порцией водки. Лишь изредка выпивал полдозы. За ним следовали Павел Иванович Павлов, Иван Илларионович Горбачев, Юрий Васильевич Храмов, Виктор Алексеевич Свешников и другие наши летчики. Павел Иванович любил при случае многозначительно спросить: "Что такое, само белое, но красит нос и чернит репутацию? - И незамедлительно отвечал: - Водка!"
Павлов, как и Слепенков, был нетерпим к злоупотреблениям летчиков алкоголем и не допускал к полетам. Нежелание быть отстраненным от боевых полетов являлось надежным подспорьем в профилактике алкогольных излишеств. За редким исключением, мы их не имели.
К изучению проблемы утомляемости летного состава была привлечена бригада ученых Военно-морской медицинской академии: профессора, подполковники медицинской службы В. М. Васюточкин (председатель, биохимик), В. М. Шаверин (терапевт), доцент майор медицинской службы Н. В. Канторович (невропатолог) и ассистент капитан медицинской службы И. Е. Вишневский (психиатр). Много занимался вопросами физического состояния и утомляемости летного состава подполковник медицинской службы М. А. Тотров.
В сентябре 1944 года на четвертом пленуме ученого медицинского совета при начальнике Медико-санитарного управления ВМФ по итогам исследований в нашем 21-м истребительном и 12-м пикировочном полках В. М. Васюточкин доложил: весь обследованный личный состав обоих авиаполков здоров, явлений переутомления отмечено не было.
В этом заключении мы видели научно обоснованную оценку наших коллективных усилий против летной утомляемости. Аналогичное значение имел для нас вывод М. А. Тотрова. Он считал: хроническое утомление есть результат не только боевого нервного напряжения, но и недостаточной организации отдыха. В своей работе мы придерживались именно такого мнения.
В августе 1943 года старшего инженера полка В. Н. Юрченко назначили старшим инженером 1-й гвардейской истребительной авиадивизии. Эстафету наших с ним добрых служебных и личных отношений он передал вновь прибывшему инженер-капитану В. Г. Зубкову (ныне покойный). Очень скоро мы убедились в незаурядных деловых качествах и обаянии нового инженера. В. Г. Зубков отличался казавшейся поначалу не всегда оправданной медлительностью. Прежде чем ответить на вопрос или сделать нужное замечание, он любил в молчаливом раздумье постоять или посидеть, низко опустив голову, затем резко ее вскидывал, выпрямлялся, пристально вглядывался в лицо собеседника и тихим голосом, спокойно, временами слегка заикаясь, объявлял свое решение, мнение, совет. И то, что говорил он, почти всегда было верно, исчерпывающе, высокоответственно. Добрую память хранят однополчане о В. Г. Зубкове.
Гора-Валдай - и снова Борки
Остановка в Новом Петергофе. Гибель летчика А. В. Бувина. Сборы авиаврачей ВМФ в Москве. Письмо командира полка подполковника П. Ив. Павлова. Снова в родном полку. Радость побед без потерь с нашей стороны
Пробыв в Гражданке ровно год, в середине февраля 1944 года наш полк перебазировался в Гора-Валдай, а спустя месяц - опять в Борки.
По пути на автомашинах из Ленинграда к новому месту базирования мы сделали получасовую остановку в Новом Петергофе. Сердце сжималось от боли при виде обгоревших стен разрушенного дворца, изуродованных и разграбленных знаменитых фонтанов, других творений зодчества в Нижнем и Верхнем парках. Не верилось, что когда-либо это удастся восстановить. Но прошли годы, и дворцово-парковый ансамбль Петергофа восстал из руин во всей своей прежней красе, пышности и нарядности.
Вскоре по прибытии в Гора-Валдай мы понесли очередную утрату. Выполняя ответственное задание, 28 февраля 1944 года вблизи своего аэродрома погиб молодой летчик младший лейтенант Андрей Васильевич Бувин. В полк он пришел в середине 1943 года, сразу же после училища. Жизнерадостный двадцатилетний комсомолец Андрей Бувин быстро вошел в боевой строй. За короткое время совершил тридцать успешных вылетов. Был награжден боевым орденом. И вот его не стало. Два дня тщательных поисков оказались безуспешными. Пурга замела следы и сделала бесцельными наши усилия. Так и не удалось его найти и похоронить. Но то, что не удалось тогда, было сделано тридцать лет спустя.
В небольшом лесном болотце, недалеко от лоцманского поселка Лебяжье, юные следопыты случайно обнаружили торчащий из воды металлический предмет. Он оказался частью лопасти воздушного винта самолета Як-9. Бойцами воинской части, куда ребята сообщили о своей находке, были извлечены и другие детали самолета с номерными знаками, пистолет ТТ, ракетница, пуговица морского образца от кителя. Здесь же обнаружились и останки летчика. Тщательное изучение найденного, архивные данные, расспросы ветеранов позволили установить личность погибшего: им оказался А. В. Бувин. 24 марта 1974 года в Борках состоялась торжественно-траурная церемония захоронения останков героя-летчика. Присутствовали приехавшие из Курска брат Андрея - Г. В. Бувин и две сестры Е. В. Озерова и Л. В. Зыкова. (В. Т. Мельников, вместе с нами участвовавший в церемонии захоронения, дал подробное сообщение об этом событии в газете "Страж Балтики" от 17 апреля 1974 года.)
В конце марта 1944 года поступил приказ о направлении меня, а также врачей 1-го гвардейского минно-торпедного полка А. Н. Лебедева (однокашник по академии) и 7-го гвардейского штурмового авиаполка Г. М. Шраге в Москву на трехмесячные курсы авиационных врачей Военно-Морского Флота.
На курсах я и А. Н. Лебедев встретились с нашими друзьями по совместной учебе в академии - врачами авиационных полков ВВС Северного флота Евгением Дударевым и Павлом Ревенко. Оба они участники уже известной читателю трагедии, случившейся на Ладоге в \ 185\ штормовую ночь 17 сентября 1941 года. Неожиданная и взаимно радостная встреча! Крепкие дружеские объятия, и сразу же - расспросы и воспоминания. Сначала о ладожских событиях на барже. О них мы с Лебедевым были много наслышаны, но не от свидетелей, оставшихся в живых. Они все, как и предусматривалось первоначальным распределением, проходили службу на Тихоокеанском, Черноморском и Северном флотах. Дударев и Ревенко были первыми, с кем мне и Лебедеву довелось встретиться. Можно себе представить, с каким вниманием слушали мы их сдержанный рассказ. В дальнейшем (уже в послевоенные годы) он дополнился воспоминаниями и других участников событий наших однокурсников А. И. Гершковича, С. Я. Заржевского, С. Н. Кабарова, Г. Д. Коржа, В. И. Кривошеева, С. И. Никонова, В. И. Петрова, В. В. Полякова, а также воспоминаниями, опубликованными в 1972 году нашим бывшим преподавателем А. В. Смольниковым. (Во время посадки на баржу и до момента ее отправления он находился на берегу Ладоги. С 1943 года возглавил медицинскую службу Балтийского флота. В послевоенные годы генерал-майор А. В. Смольников был начальником кафедры токсикологии нашей академии.) В итоге выявилась достаточно полная картина трагедии.
В ту ночь вместе с выпускниками Военно-морской медицинской академии на барже переправлялись на восточный берег Ладожского озера курсанты ленинградских военно-морских учебных заведений и преподаватели с семьями, группа сотрудников гидрографического управления ВМФ. Много было эвакуируемых из Ленинграда жителей. Темный трюм громадной деревянной баржи был переполнен людьми.
Отошли от места погрузки с наступлением ночи при относительно неплохой погоде. Опасений она не вызывала. Под утро внезапно, как это бывает нередко в осенние месяцы на Ладоге, разыгрался шторм. Баржа все сильнее раскачивалась и угрожающе скрипела. Она будто стонала под ударами тяжелых волн, перекатывавшихся через палубу. Буксир "Орел" с трудом ее тянул. Трос, соединявший ее с буксиром, натягивался до предела. И вот он лопнул. Баржа потеряла ход. Волею разъяренной стихии ее понесло в сторону от "Орла". В трюм стала поступать вода. Началась трудная борьба людей за живучесть баржи.
В. И. Петров (из нашего бывшего первого взвода, в послевоенные годы стал профессором, крупным хирургом) организовал вычерпывание воды ведрами и другой подручной посудой, поскольку откачивающих помп на барже не было. Но все напрасно. Вода продолжала заполнять трюм, вынуждая пассажиров выбираться наверх. А там свирепствовал холодный ветер. Штормовые ледяные волны смывали за борт терявших силы людей. Многие из них сразу же исчезали в глубинах озера.
Наши молодые врачи, призванные спасать людей, до конца выполняли свой долг, сохраняя присутствие духа и выдержку. Они на руках выносили из трюма детей и ослабевших женщин наверх и чем могли укрывали их от ветра и ударов волн, помогали обессилевшим удерживаться на палубе, извлекали из воды упавших за борт.
Дударев и Ревенко, будучи превосходными пловцами, успели тогда многим подать руку помощи. Пока баржа оставалась на плаву, Павел Ревенко, рискуя собой, неоднократно бросался в студеные волны, чтобы с помощью Жени Дударева и других товарищей извлечь из воды оказавшихся за бортом.
В неравной борьбе за живучесть баржи погиб любимец курса Владимир Николаевич Быстров. Он тоже был из первого взвода, его бывший культорг. Чтобы облегчить баржу и повысить ее плавучесть, стали освобождать палубу от автомашин. Володя Быстров действовал инициативно и смело. Он забирался в кабину, заводил мотор, включал скорость и, успевая выскочить из кабины, одну за другой отправлял машины за борт своим ходом Однако баржа по мере заполнения водой трюма продолжала оседать и наконец погрузилась. Люди оказались на волнах. Но и в эти критические минуты наших молодых врачей не покидало мужество. С. Я. Заржевский, рискуя быть смытым набегавшими крутыми волнами, сумел удержаться сам и помог другим забраться на подвернувшийся плот. Это была оторвавшаяся часть дощатого настила палубы баржи.
Вскоре подошел буксир "Орел". Все, кто находился на плоту, были спасены. Удалось спасти и тех, кто смог удержаться на поверхности с помощью других деревянных предметов. Совсем обессиленных и закоченевших от холода людей извлекали из воды. Многие с трудом могли говорить.
Спасенных врачей доставили в Новую Ладогу. Там их заново обмундировали и отправили в Москву. После отдыха и лечения наши друзья отбыли к местам назначений. По свидетельству С. Я. Заржевского, из нашего выпуска уцелело всего тридцать семь человек. Это в три с половиной раза меньше утонувших.
Из нашего первого взвода кроме В. Н. Быстрова утонули Н. Ф. Глушков, А. А. Горюнов, А. А. Князев, А. Ш. Кобиенц, И. И. Кошелев, А. Г. Красиков, С. Н. Кузнецов, А. М. Маслов и другие. Многие погибли из бывшего женского взвода: командир взвода Е. П. Травина вместе со своей дочерью, Д. М. Альтман, Е. А. Пирамидина, Е. П. Томилина и другие.
Я счел своим долгом вернуться к событиям на Ладоге, чтобы отдать должное мужеству наших друзей по академии, молодых врачей. Перед лицом испытаний они явили пример стойкости, гражданского долга, товарищеской взаимовыручки. Мы вернулись на берег Ладоги, к мемориалу на холме Славы, чтобы почтить память погибших, унесших с собою много несбывшихся желаний, неосуществленных дел во славу воспитавшей их Родины. В борьбе за спасение людей они сделали все, что могли. Это незабываемо, как незабываемо все, воистину героическое, свершенное советским народом в трудные годы минувшей войны.
Обратимся к дальнейшему изложению.
Курсы наши были организованы при Центральном институте усовершенствования врачей по инициативе инспектора ВВС ВМФ врача А. Г. Шишова. Программа отличалась насыщенностью и продуманностью. И не только в области авиационной медицины, которую обстоятельно и интересно вели профессор В. В. Стрельцов и А. Г. Шишов. Нас основательно поднатаскали по некоторым актуальным вопросам нормальной физиологии человека, гигиене, психиатрии, терапии и хирургии с определенным, авиационным, уклоном. В числе наших преподавателей были видные ученые: член-корреспондент Академии наук СССР Э. А. Асратян (специалист по физиологии), профессор Г. Ф. Кротков (главный гигиенист Красной Армии), профессор М. С. Вовси (главный терапевт Красной Армии).
В день, когда мы ожидали встретиться с академиком Н. Н. Бурденко, главным хирургом Красной Армии и первым президентом Академии медицинских наук СССР (созданной в 1944 году), нам было сказано, что он и профессор Вовси срочно улетели в Киев к раненому генералу армии Н. Ф. Ватутину. Спустя несколько дней с большим сожалением мы узнали, что надежды на лучший исход не оправдались. В ночь на 15 апреля после тяжелой операции Н. Ф. Ватутин скончался. В час его погребения (в Киеве) 17 апреля Москва отдала последнюю воинскую почесть выдающемуся полководцу - салют в 24 орудийных залпа из 24 орудий.
Находясь на учебе в Москве, я не терял связи с полком. Регулярно переписывался с командиром. Павел Иванович писал подробные, полные юмора и острот письма, умело обходя требования военной цензуры. Вот одно из его писем ко мне в Москву. Привожу лишь с некоторыми сокращениями. Уверен, что те, кто знал Павла Ивановича, увидят в нем знакомые его черты и еще раз вспомнят добрым словом большой души человека и замечательного летчика, незнакомым же это письмо поможет представить его образ. "17 апреля 1944 года. Здравствуй, Вася!
Твое письмо получил, за что большое, большое спасибо. Сообщаю тебе все новое, что имеем за твое отсутствие.
Прежде всего, колхоз нашего хозяина уже стал ордена Красного Знамени, и теперь наш председатель колхоза Суханов ходит нос кверху, ну а раз наградили наш колхоз, то в нем отметили и лучших колхозников-ударников, трактористов-бригадиров: Казакевича, Ткачева, Дорохова, Лосинского, Мелешко, Лощенкова, Емельяненко, Цыганкова, Щербину, Антонова, Брыжко, Соболевского, Носкова Михаила, Занкина. Думаю, что к Первому мая, т. е. к посевной, за хорошую обработку земли будем награждать и других наших колхозников.
На учебу к Ломакину никого не отправляли. Наша работа идет по-прежнему в районе деревень Кунда и Азери, выезжаем туда нечасто только лишь потому, что трудно проехать по нашим полям: растаявший снег размочил нашу землю. По этому случаю немного отдыхаем, но на это мало надежды, потому что дни стали большими, приближаются белые ночи.
Недавно из деревни Фиников приезжал Юрка-бузотер в ночное время, по пьяной лавочке поднял хай в нашей деревне Борки, покалечил нам трактора и комбайны: тракторов - 8, а комбайнов - 2; кольями поуродовал 4 человека, а двоих, зараза, убил - это люди бригадира Курочкина.
Ну вот, дорогой Вася, и все, что есть нового... Сообщай о своих делах, учебе. Думаем, что ты, наш лучший колхозник, хорошо будешь разбираться в тракторах. В этом я уверен.
Привет от бригадиров Селиванова, Плитко, Данилюка, Емельянова и других, от колхозников-чернорабочих Казакевича, Храмова, Павлова, Сушкина, Свешникова и других. Желаю успеха.
Председатель колхоза П. И. Павлов".
Прочитав письмо, я как будто побывал в родном полку. Все понял и почти зримо представил то, о чем сообщил командир. Радостно было узнать о награждении дивизии, многих летчиков и что в полку все живы, Было ясно, что наши продолжают наносить удары по военно-морской базе немцев Кунда в Нарвском заливе и другому важному опорному пункту врага - Азери, кораблям и транспортам противника в этом районе. Сейчас летают туда нечасто из-за раскисшего аэродрома, но очень скоро временный вынужденный "отдых" сменится еще более интенсивной боевой работой. С огорчением узнал о ночной бомбежке аэродрома Борки "юнкерсами", прилетавшими с финской территории. В результате выведены из строя 8 "яков" и 2 Пе-2, убиты двое и ранены четверо из 12-го пикировочного полка ("бригадира Курочкина"). Искренне трогали приветы дорогих однополчан, названных и не названных в письме.
Мне захотелось поскорее вернуться в полк, в боевую семью. Желание, надо сказать, сбылось. Из-за разворачивавшихся наступательных операций лета 1944 года наши курсы были сокращены на один месяц.
В полк вернулся в день третьей годовщины начала войны. Радостные встречи с однополчанами в Борках. Павел Иванович, не дав закончить официальный рапорт о прибытии, заключил меня в свои объятия, сказав, что я заметно похудел. В тот солнечный день я обошел подразделения, стараясь увидеться со всеми, справиться о здоровье, узнать подробности боевых дел. Они были весьма отрадными: одержано немало побед, и без единой потери или ранения с нашей стороны. Это было просто здорово!
Уже вскоре после моего убытия на учебу Павел Иванович и Павел Ильич Павловы увеличили боевой счет на два лично сбитых вражеских истребителя. Пример Павловых увлекал других. Только в одном воздушном бою 8 мая 1944 года наши летчики во главе с майором Д. А. Кудымовым сбили пять фашистских самолетов, обеспечив пикировщикам, ведомым гвардии капитаном Лазаревым, меткий бомбовый удар по транспортам противника у причалов порта Котка. Прямыми попаданиями бомб они подожгли и потопили транспорт водоизмещением 2000 тонн, второй транспорт такого же тоннажа был поврежден. Потопили 3 моторных катера, уничтожили 5 железнодорожных вагонов с боезапасом, в двух местах разрушили железнодорожное полотно, подожгли склад с лесоматериалами, разбили пирс.
Приятно было узнать о дружной подписке однополчан на Третий государственный военный заем.
За время моего отсутствия произошли изменения в личном составе. Капитана С. А. Гладченко назначили помощником начальника штаба нашего же полка. На освободившееся место адъютанта 1-й эскадрильи прибыл старший лейтенант С. А. Богуславский. Вместо отозванного С. Я. Плитко заместителем командира полка по политической части прислали капитана Геннадия Петровича Нечаева. В его лице однополчане получили достойного преемника Плитко.
Командиром первой эскадрильи вместо майора В. П. Меркулова, убывшего в другую часть, назначили капитана В. А. Свешникова. Виктор Алексеевич служил перед тем командиром звена 3-й эскадрильи. Это был опытный боевой летчик, умелый воспитатель. При всей требовательности, он был очень скромным и душевным человеком, никогда не повышал голоса. Своим уравновешенным, невозмутимым характером он напоминал Я. З. Слепенкова.
В числе вновь прибывших молодых летчиков был Т. В. Тяжев, успешно летавший до конца войны. Сразу по возвращении из Москвы я сделал медицинский осмотр летчиков. Это было незадолго до известной операции потопления балтийской авиацией 16 июля 1944 года в финской военно-морской базе Котка немецкого крейсера ПВО "Ниобе" (ошибочно принятого вначале за финский броненосец "Вяйнемяйнен").
Накануне операции, осуществленной с участием 30 "яков" во главе с Павлом Ивановичем Павловым, летчики хорошо отдохнули. Обстановка позволила для большинства из них день перед ответственным заданием сделать своего рода выходным, с выездом на берег Финского залива. Погода благоприятствовала, можно было искупаться, поиграть в мяч, порезвиться. После отбоя, сделанного на час раньше обычного, командир полка и я побывали в общежитии летчиков. Утром после врачебного предполетного опроса и осмотра оказалось необходимым доложить командиру о непригодности к выполнению заданий лишь одного. Минувшую ночь он плохо спал, лицо бледное, пульс частил. Сам летчик уверял в нормальном самочувствии. Павлов в таких случаях, поддерживая врачебное заключение, оставался непреклонным. Назначил другого.
В момент взлета и до посадки я находился вместе с медицинской сестрой у санитарной машины, заранее проверенной и дооснащенной всем необходимым. Мы были в полной готовности действовать немедленно по обстановке. К счастью, необходимости в этом не возникло. После выполнения задания "Яковлевы" и "петляковы" без потерь вернулись домой. Раненых среди наших истребителей и пикировщиков не было. (В. И. Раков вспоминает, что кроме истребителей и пикирующих бомбардировщиков, действовавших из Борков, в этой операции с других аэродромов участвовали топмачтовики - "бостоны" (бомбившие с бреющего полета), штурмовики, истребители. Всего 131 самолет. Из всей этой армады были сбиты зенитками только два топмачтовика: два других топмачтовика, Пе-2 и Ил-2 получили пробоины.) Летчики рассказывали, что истребители противника даже не смогли подойти к району цели. Все противодействие враг оказал зенитным огнем.
Операция завершилась полным успехом. От первых прямых попаданий В. И. Ракова крейсер полузатонул. Добили его остальные пикировщики 12-го полка и топмачтовики подполковника И. Н. Пономаренко.
Мы видели, как боевые друзья, завершив успешный полет, плотно окружили В. И. Ракова. Возбужденные и радостные, мокрые от пота, они наперебой выражали свое восхищение его энергичными, смелыми действиями, воодушевившими их всех в сложнейшей, тщательно разработанной и блестяще проведенной операции.
Не поскупилось на похвалы и высшее командование. Сразу же после полета, когда В. И. Раков, как старший в воздухе всей группы, доложил наркому, находившемуся на аэродроме, улыбающийся Н. Г. Кузнецов, желая обнять отважного летчика, сказал: "Подойдите ближе, товарищ полковник!" Деталь эта долгое время передавалась однополчанами из уст в уста.
Многие участники операции были представлены к высоким правительственным наградам. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июля 1944 года наиболее отличившиеся морские летчики были удостоены звания Героя Советского Союза. Среди них был и командир 3-й эскадрильи нашего 21-го полка капитан Павел Ильич Павлов. К тому времени, по данным наградного листа, на его счету было 557 боевых вылетов, 40 воздушных боев, 10 сбитых самолетов врага лично и 3 - в группе. (До конца войны он сделал еще 43 боевых вылета, провел 17 воздушных боев, сбил 3 самолета лично и 3 - в группе.)
В. И. Ракова Родина удостоила второй Золотой Звезды Героя.
Паневежис
Размещение. Очередные победы. Ранения. Новые утраты
В начале августа 1944 года мы перебазировались в Паневежис Литовской ССР. Был сделан бросок около 700 километров на юго-запад от Ленинграда. Туда же перелетел 1-й гвардейский минно-торпедный полк под командованием Героя Советского Союза гвардии подполковника И. И. Борзова. Предстояло участвовать в ликвидации окруженной в Либаве Курляндской группировки, насчитывавшей более 30 дивизий - 16-ю и 18-ю армии противника. Задача эта возлагалась на 2-й и 1-й Прибалтийские фронты и Балтийский флот. Авиации КБФ надлежало срывать морские перевозки фашистов: бомбить порты, наносить удары по конвоям и транспортам на переходах, топить вражеские боевые корабли.
Поспешно отступая, фашисты предпочитали оставлять за собой груды развалин и пепла. То же они сделали и на аэродроме в Паневежисе: все, что успели, разрушили. Взорвали большой четырехэтажный жилой дом, здания служебного и хозяйственного назначения. Привели в негодность взлетно-посадочную бетонированную полосу, рулежные дорожки. Территория гарнизона оказалась крайне захламленной различного рода мусором и нечистотами. Вскоре, однако, был наведен минимально необходимый порядок для боевой работы и походной жизни авиаторов.
Летчики полка разместились в уцелевшем небольшом одноэтажном каменном доме с толстыми стенами, бетонированным полом и прорезанными у самого потолка продолговатыми узкими окнами, зарешеченными железом. Вероятно, прежде это был какой-то склад. В нем было очень сыро. Естественного света и воздуха не хватало. Отапливали помещение двумя железными печками. В осенние и зимние месяцы дневальный матрос топил их старательно и непрерывно. И тем не менее стены отпотевали и временами в углах стекали струйки воды. Спали на деревянных койках, связанных парами одна над другой.
Вместе с летчиками поселились я и парторг Восков. Он - внизу, а я - над ним. Каждый раз, когда я влезал к себе наверх, койки наши со скрипом раскачивались, и Восков не забывал предупредить: "Осторожнее, опрокинешь!"
Технический состав в большинстве занимал сколоченные и зарытые в землю ящики. Столовые были устроены в бараках из досок.
Истребители наши быстро ознакомились с районом полетов, особенностями введенного в строй аэродрома и приступили к выполнению боевых заданий. Часто летали на Либаву. До нее по прямой было 240 километров. Один боевой вылет на Либаву занимал около двух часов. Для Як-9 это была не проблема. Особенно для Як-9Д (дальнего действия), позволявшего летчику находиться в воздухе до 5 часов. Боевая работа в Паневежисе отличалась напряженностью и результативностью. В среднем делали до 6 вылетов в день. Только с 10 августа по 15 октября 1944 года летчики полка сделали 409 боевых вылетов, сбили 33 вражеских самолета. Разборы командиром полка полетов на Либаву (на них я бывал нередко) раскрывали их крайнюю сложность. Даже над Коткой летчики не попадали под такой сильный зенитный огонь, как над Либавой. А кроме того, Либаву защищали наиболее опытные из уцелевших фашистских летчиков-истребителей. У них появились истребители с радиолокационными установками. Поэтому наши самолеты стали в качестве противолокационного маневра пересекать линию фронта на бреющем полете. Это облегчало скрытность подхода к цели, однако увеличивало вероятность поражения огнем с земли. Больше стало ранений в момент перелета линии фронта, возросли и безвозвратные потери. Но никакие трудности не могли помешать нашим летчикам драться и побеждать геройски.
Старший лейтенант И. Н. Емельяненко и младший лейтенант А. П. Жолобов 17 августа 1944 года в шесть утра вылетели на разведку коммуникаций Рижского залива и порта Пярну. После 40 минут полета туда на высоте 3000 метров в районе Пярну они встретились с двумя ФВ-190. Жолобов первым обнаружил противника и доложил по радио ведущему. Вражеские самолеты находились сзади. Емельяненко тотчас развернулся и приказал Жолобову бить ведомого ФВ-190, а сам пошел на ведущего. В ходе ожесточенной схватки Емельяненко увидел падающий, объятый пламенем самолет и решил, что сбит его ведомый младший лейтенант Жолобов. Тем временем боезапас у Емельяненко кончился, и он пошел на сближение, настиг противника и винтом своего "яка" отрезал "фоккеру" руль высоты. Вражеский истребитель свалился в беспорядочное падение. Самолет Емельяненко тоже стал падать. Но отважный летчик с этим быстро справился. Сектором газа проверил мотор. Работает, только сильно трясет. Машина управляема. Порядок! Лететь можно! Емельяненко взял курс на свою территорию, напряженно следя за воздухом: новые встречи с противником были бы теперь крайне некстати. Вдруг он заметил одиночный истребитель, и тотчас Ивана Емельяненко охватила невыразимая радость: он узнал своего ведомого. Падающий горящий самолет, оказывается, был "фокке-вульфом". Его сбил Жолобов.
Боевые друзья сели на свой аэродром. Они не только сбили два самолета, но и доставили важные разведданные.
У самолета Емельяненко одна лопасть воздушного винта оказалась отбитой на 10 см, вторая загнута, третья тоже немного отбита. Летчик был крайне возбужден, долго не мог успокоиться. Я видел, как он, доложив командиру о выполнении задания, стал закуривать. Свернуть цигарку не смог. Из-за предательского дрожания пальцев рук слетела с бумажки насыпанная махорка. Кто-то из друзей поспешил сунуть Ивану папиросу. Ее он выкурил с жадностью. Как врачу мне было ясно: летчик невредим только физически. Его нервная система перенапряжена. И не вдруг вернется он к исходному состоянию. Я пригласил его на медпункт. По дороге туда и в момент осмотра Емельяненко продолжал рассказывать о подробностях происшедшего. То было необычно радостное возбуждение: ведь закончилось все лучшим образом. Пульс у Емельяненко достигал 120 ударов в минуту. Сердце в буквальном смысле колотилось, кровяное давление повышено. А мышечная сила в руках - по динамометру - заметно снизилась. Иван Никифорович стал на весы: потери за время полета чуть больше килограмма. Вероятно, за счет пота.
Пользуясь подходящим случаем, я заговорил об отпуске или доме отдыха - на выбор, чтобы можно было ходатайствовать перед командованием. Но об этом Емельяненко, как и осенью сорок второго в Ленинграде, и слышать не хотел. Пришлось употребить власть, чтобы хоть на короткое время освободить летчика от нервного напряжения. По моему докладу командир полка приказал не включать Емельяненко в боевой состав в течение недели. Передышка, хотя и короткая, возымела свое действие. Летчик отоспался. Функциональные показатели нормализовались.
После И. И. Горбачева, Д. И. Зосимова и Н. И.Митина И. Н. Емельяненко был четвертым летчиком в полку, совершившим воздушный таран. Это была его тринадцатая победа. До конца войны он одержал их еще девять. Итого, 12 личных и 10 групповых побед, 47 воздушных боев, 415 боевых вылетов. С таким счетом закончил войну И. Н. Емельяненко, награжденный орденом Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны I степени и Красной Звезды и многими медалями. (Подполковник в отставке И. Н. Емельяненко живет в городе Орехово в Запорожье. Последний раз мы виделись 8 и 9 мая 1980 года в Ленинграде. Вместе с другими однополчанами ездили в поселок Шепелево на возложение венков к могилам похороненных там наших летчиков.) Успешно закончил войну и молодой тогда летчик А. П. Жолобов, кавалер трех орденов Красного Знамени.
У нас было правилом: чем сложнее обстановка, тем настойчивее поиск возможных и нужных способов профилактики и борьбы с летной утомляемостью. В паневежисский период отпали театр, концерты. Далеко позади остался и Ленинградский Дом офицеров КБФ с его прекрасными вечерами отдыха. Зато теперь появилось новое увлечение - футбол. В полку была создана сборная футбольная команда. Удалось найти для нее все необходимое, включая и спортивную форму. Все выглядело по-настоящему. Играть с командами других частей ездили на стадион в Паневежис. Роль судьи квалифицированно выполнял Д. С. Восков. Во время футбольных игр отдыхали не только те, кто играл, но и зрители, болельщики. Это была хорошая эмоциональная разрядка в нелегкий паневежисский период осени 1944 года.
При выполнении ответственного боевого задания 1 сентября 1944 года смертью храбрых погиб один из любимейших летчиков полка В. И. Ткачев. За два года боевой работы он вырос от сержанта до капитана, от рядового летчика до заместителя командира 1-й эскадрильи. Был награжден тремя орденами Красного Знамени и Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ. Он уничтожил 12 вражеских самолетов лично и 8 - в группе.
На следующий день, 2 сентября, когда мы еще не успели проводить в последний путь В. И. Ткачева, произошло новое печальное событие. Начальник штаба майор Ю. В. Храмов, назначенный на эту должность два месяца назад, вылетел во главе шестерки "яков" сопровождать торпедоносцев для нанесения удара по кораблям противника на переходе в море. Через полтора часа произвел преждевременную посадку на своем аэродроме лейтенант Сидоровский - ведомый Храмова. Зарулив самолет на стоянку, Сидоровский торопливо направился на командный пункт. Его доклад командиру был неутешительным. Он видел, как глубоко в тылу противника самолет с бортовым номером семьдесят пять получил повреждение и от мотора потянулись две белые струи. Очевидно, полагал Сидоровский, выливалась вода из радиатора. Развернувшись вслед за ведущим, чтобы сопроводить домой, Сидоровский услышал по радио: "Прощай, Сидоровский!" Через минуту самолет упал в лес... Над местом падения ведомый сделал четыре виража, но, кроме разбившегося самолета, ничего не увидел. Никаких признаков, что летчик жив, и никаких надежд, что мог уцелеть при таком падении.
С кладбища мы вернулись, когда было уже темно. В летном общежитии пустовали два новых места. Обе койки стояли в неприкосновенности, тщательно заправленные их недавними хозяевами. Храмов это сделал сегодня утром, а Ткачев - вчера. Ощущение было такое, будто похоронили мы их обоих.
Расплата за Ткачева и Храмова настигла врага на следующий же день. Торпедоносцы потопили большой транспорт с живой силой и боевой техникой противника. А наши истребители, обеспечивая удар гвардейцев, сбили четыре фашистских истребителя без потерь с нашей стороны.
После обеда 6 сентября погода ухудшилась. Воспользовавшись паузой, летчики, свободные от дежурства на аэродроме, собрались в общежитии на берегу небольшой речушки Невяжа. Каждый занялся своим делом: одни читали книги, другие просматривали свежие газеты, большинство же писали письма домой. В наступившей тишине слышались звуки гитары и тихий голос командира 2-й эскадрильи Б. М. Сушкина, задушевно напевавшего любимые всеми лирические песни. Звуки гитары и голос Сушкина не мешали, я бы даже сказал, помогали собраться с мыслями, предаться своим личным чувствам, воспоминаниям, переживаниям.
Склонившиеся над письмами летчики, казалось, отключились от всего окружающего. Психологическое состояние их можно было понять. В суровых буднях войны случалось и так, что, взявшись за карандаш, летчик в последний раз говорил с теми, кому писал. И в этом случае письмо старшего лейтенанта Е. В. Макарова оказалось последним. Оно еще не успело к месту назначения, а летчика уже не стало...
16 сентября 1944 года Е. В. Макаров встретился с истребителем противника на лобовых атаках. На глазах у всех, рассказал Д. А. Кудымов, летавший вместе с Макаровым, истребители врезались друг в друга и, объятые пламенем, оба рухнули в воду.
Уже после того, как погиб В. И. Ткачев и не вернулся Ю. В. Храмов, мы потеряли в одном вылете еще четырех замечательных летчиков: командира 1-й эскадрильи капитана В. А. Свешникова, лейтенантов И. А. Борзого, П. С. Лагутина, В. П. Щербину. Они погибли на пути к цели при пересечении линии фронта. Несколько раньше погиб старший лейтенант П. Д. Дорохов. Всего несколько сот метров не дотянул он до берега, занятого нашими войсками. Падая в воду вместе с самолетом, успел передать по радио: "Прощайте, товарищи. Бейте врага крепче!"
Старший лейтенант Н. П. Цыганков, лейтенанты М. 3. Соболевский и Н. А. Сидоровский находились в госпитале.
Николай Петрович Цыганков был ранен 21 августа 1944 года автоматным огнем с земли при перелете линии фронта на бреющем во время сопровождения торпедоносцев для удара по кораблям противника в порту Либава. Летчик получил тяжелый огнестрельный перелом обеих костей левой голени. 26 августа мы эвакуировали его самолетом ЛИ-2 ("Дуглас") в Первый ленинградский военно-морской госпиталь. В качестве транспортной иммобилизации воспользовались гипсовой повязкой. Н. П. Цыганкову ногу удалось сохранить, но к летной работе он не вернулся.
Сейчас Николай Петрович Цыганков, кавалер четырех орденов Красного Знамени, живет и трудится в Ленинграде. На его счету 502 боевых вылета, более 50 воздушных боев и 12 сбитых самолетов врага, из них - 4 лично, остальные в группе. Он был вторым, после П. Г. Богданова, и последним из числа раненых летчиков полка, не вернувшихся в строй.
М. З. Соболевский 29 августа вынужденно садился на свой аэродром на подбитом в бою самолете. В момент удара самолета о землю язык летчика оказался между зубами и был почти полностью перекушен. Быстро наложив повязку, мы спешно отправились в Паневежис. В специализированном госпитале челюстно-лицевые хирурги тщательно сшили язык. Заживление раны прошло гладко. Соболевский вернулся в строй и успешно летал до конца войны. Он был удостоен четырех орденов Красного Знамени.
В послевоенные годы с М. 3. Соболевским мы встретились только спустя двадцать восемь лет, 8 мая 1975 года, в Ленинграде. На его вопрос, узнаю ли его, я потребовал: "Покажи язык!" Михаил Захарович сразу все понял. Широко и трогательно улыбаясь, он незамедлительно и так же старательно исполнил мою просьбу, как в свое время в госпитале, когда я навещал его в Паневежисе. М. 3. Соболевский живет в Одессе.
Н. А. Сидоровскому вскоре после его печального доклада о Храмове в тот же день в автомобильной аварии повредило стопу. К счастью, все закончилось довольно удачно. Примерно через месяц Николай Александрович вернулся в боевой строй. Сейчас он живет и трудится в Калининграде.
Неожиданно вернулся Храмов! Он стоял в проеме дверей, широко расставив ноги, придерживаясь руками за притолоку, похожий на какой-то сказочный призрак. Шутка ли: явился человек, которого в мыслях многие уже похоронили.
Трудно передать словами, что испытывали боевые друзья в тот момент. Удивление и охватившая нас радость были настолько сильными, что все мы словно окаменели. А потом, заметив, что стоять на ногах Юрию Васильевичу трудно, мы бережно подхватили его и на руках перенесли на кровать.
Поддерживаемый друзьями, Храмов сел. От нас не ускользнуло то, что это причинило ему физическую боль.
- Несколько раз казалось, что он выручит, - тихо произнес Храмов, взвесив на ладони извлеченный из кармана брюк пистолет и сунув его под подушку.
Юрий Васильевич был растроган встречей. Губы его чуть приметно вздрагивали, глаза наполнялись влагой, он еле сдерживал слезы. Голова забинтована. На левом виске - следы впитавшейся в повязку крови. Лицо осунулось, рельефнее обычного выделялись скулы. Губы - сухие, обветренные, в трещинах. Пристально, с участием, вглядывались мы в зоркие глаза летчика, впалые и воспаленные. Они по-прежнему излучали человеческую теплоту и приветливость, светились верой в людей. Это были глаза типично русского человека, глаза воина великого народа-героя.
Мы понимали, что Храмов крайне измучен, обессилен, нуждается в покое и отдыхе, восстановлении сил. И потому никто не решался спрашивать. Как врач я готов был немедленно приступить к своим обязанностям. Но не мог Храмов уйти, не рассказав о подробностях случившегося. Стремление поделиться ими с боевыми друзьями было, пожалуй, одной из первейших и неотложных потребностей летчика. Успокоившись после волнений первых минут встречи, глубоко вздохнув, Юрий Васильевич начал свой рассказ:
- Шли низко над лесом, чуть не задевая верхушки. Неожиданно оказался пробитым радиатор. Пришлось развернуться на обратный курс. Но вода быстро вылилась, и мотор остановился. Высота небольшая. Планировать долго не мог. Самолет неудержимо потянуло вниз. Когда до земли оставались секунды, передал ведомому несколько слов. От Сидоровского, наверно, уже знаете...
Неожиданно Храмов спросил, почему не видит Сидоровского. Не дождавшись ответа, стал интересоваться и другими, кого сейчас не было в летном общежитии. В их числе назвал Свешникова и некоторых других, погибших за время его отсутствия. Мы невольно насторожились. Уж очень не хотелось огорчать его. Пусть о них Храмов узнает позже. А сейчас, взяв инициативу на себя, я поспешил сослаться на служебную занятость отсутствующих. Друзья понимающе поддержали меня.
Продолжая рассказ, Юрий Васильевич отметил, что не почувствовал и не помнит удара о землю. Помнит только, как стремительно приближался неминуемый удар, мгновенно и неощутимо погасивший сознание и всякое восприятие. Храмов не знает, сколько лежал он без сознания. Он помнит себя с того момента, когда был уже на ногах, выбравшись из обломков самолета. Но как он выбирался - не помнит. Он отчетливо понимал, что идет, и тут же ловил себя на мысли о том, что не знает, где находится, откуда, куда и зачем идет, почему и как оказался здесь. Сколько продолжалась эта автоматическая ходьба, он и теперь не мог вспомнить.
Но вот Ю. В. Храмов почувствовал, что лицо его заливает кровь. Рукой коснулся левого виска. На ладони кровь. Он ощутил боль в ногах. Она явно мешает идти. Вылет и все другие события, предшествовавшие этой машинальной ходьбе, все еще оставались вне сознания.
Состояние, в котором оказался летчик, довольно странное на первый взгляд, врачу понятно. Это так называемая ретроградная амнезия - провал (утрата) памяти на все недавнее прошлое в результате сотрясения головного мозга. Картина, похожая на пробуждение от наркозного сна, когда сознание тоже возвращается не сразу, вслед за восстановлением двигательных реакций и речи. Просыпаясь от наркоза, больной уже двигает руками, ногами, может встать и пойти, разговаривает (иногда очень связно), но все это поначалу делается неосознанно. И лишь постепенно, по мере улетучивания из организма наркотического препарата и прекращения его действия, все более полно возвращается сознание, и шаг за шагом всплывают в памяти больного события, предшествовавшие наркозу. У Храмова утраченное в результате сотрясения головного мозга сознание тоже возвращалось постепенно. Одно за другим всплывали в его памяти события, воссоздавая полную картину случившегося.
Вспомнив все, летчик стал действовать. Он внимательно осмотрелся. Кругом низкорослый лес. Тишина. В ушах шум и звон. Страшная головная боль. Кровотечение из раны левого виска продолжается. Храмов достал из кармана индивидуальный пакет первой помощи и наложил тугую повязку на рану. (Как было важно иметь летчику перевязочный материал именно в кармане! Бортовые аптечки, имевшиеся на Як-1, себя не оправдали. В дальнейшем от них пришлось отказаться.) Ему захотелось вернуться к самолету, чтобы уточнить, в каком он состоянии. Но, подумав, не стал терять времени. Его мысль напряженно работала в одном направлении - выбраться к линии фронта и скорее в полк.
На руках у Храмова чудом уцелевшие часы и компас. Они да солнце над горизонтом - достаточные ориентиры, чтобы определиться на местности. Направление к линии фронта, как он вскоре понял, было выбрано правильно. С трудом пробираясь густой чащей леса, Храмов неожиданно оказался на краю опушки, вблизи колодца. Притаившись, решил понаблюдать за домом, \ 201\ чтобы не напороться на нежелательные осложнения. Вскоре из него вышел пожилой человек в штатском и стал доставать воду из колодца. Видно, хозяин. Летчик решил обратиться к нему. Показав пистолет, он дал знак не шуметь и немедля подойти. К удивлению Храмова, человек без боязни и с готовностью подошел и сказал по-русски с литовским акцентом:
- Я вижу, вы русский офицер. Не опасайтесь меня, я помогу вам.
Храмов не мог, понятно, довериться сразу и потому некоторое время держал пистолет наготове. Выяснилось, однако, что ему повезло. Литовец рассказал ему о немецких комендатурах на хуторах. Посоветовал, как их миновать и как безопаснее идти в сторону фронта. Предложил ночлег на чердаке дома. Но добавил, что это не совсем безопасно, немцы приходят к нему за молоком по вечерам. От ночлега Храмов отказался, но согласился наскоро поесть и взять в дорогу хлеба. Литовец подсказал ему, что забинтованная голова далеко видна и обращает внимание, посоветовал замаскироваться под местного жителя. Храмов снял бинт, надел картуз, осторожно прикрыв им рану на виске, стараясь не потревожить образовавшийся сгусток и не возобновить кровотечение. Поверх кителя надел крестьянский пиджак, а в руки взял цепь. В таком наряде летчик имел вид деревенского жителя, отправившегося в лес по своим делам.
Пока было светло, шел все время лесом, обходя вязкие болота. Но вот и сумерки, а за ними ночь. Храмов вспомнил назначенное им самим и утвержденное командиром время похорон Ткачева и подумал, что они уже состоялись и что его отсутствие усугубило траур боевых друзей. Многое отдал бы тогда Храмов, чтобы передать в полк (где, как он был уверен, его считают погибшим), что он жив.
Все более ощущалась усталость. Поврежденные ноги совсем разболелись. Ныло все тело. Идти дальше не было сил, да и направление легко потерять в темноте. Решил остановиться и переночевать в стоге сена. С тревожной настороженностью прислушивался к тишине. Каждый шорох казался подозрительным.
Храмов просмотрел карманы Партийный билет, полковую полевую печать, удостоверение личности и орденскую планку ненадежнее запрятал. Лишнее, что могло демаскировать, выбросил, в том числе кобуру от пистолета, шлемофон. Зарывшись в сено, он долго не мог заснуть. Думал о сыне и жене в Подмосковье. В голове неотступно вертелось: "Жди меня, и я вернусь, только очень жди..." Незаметно для себя Храмов погрузился в короткий сон и тотчас оказался дома. Пятилетний Славик зовет его к столу, за которым старательно хлопочет жена Валентина Андреевна. Юрий Васильевич спешит к ним, торопливо переодевается во все сухое и просит закрыть дверь и окно: очень сквозит, холодно...
Храмов открыл глаза и понял, что продолжает улыбаться сыну и что его насквозь прошибает озноб. Согреться нет сил. Через какое-то время снова заснул. Но опять ненадолго. Судорогой свело ноги. Мучительная боль прервала сон. Попробовал выпрямиться. Не получилось: ноги не подчинялись и причиняли нестерпимую боль. С тревогой подумал: "А что, если ноги откажут совсем?"
С рассветом вылез из-под сена. Озноб прошел. Стал потеть. Захотелось пить. Ощущалась слабость. С трудом встал на ноги. Голова закружилась. К счастью, на ногах устоял. Но держали они нетвердо и плохо передвигались. Постепенно разошелся.
Дважды Храмов натыкался на немцев. Как назло случалось то, чего больше всего остерегался. Первый раз, обходя болото, он оказался на краю открытой полянки. На ней фашисты занимались строевой подготовкой. Их было человек десять. В другой раз надо было пересечь лесную дорогу. Выбравшись из чащи на обочину дороги, он напоролся на танк со свастикой. До него было метров тридцать. Танкист, бросив короткий взгляд в сторону "литовца", продолжал возиться у гусеницы.
В обоих случаях пронесло. Мысли работали с лихорадочной быстротой, хладнокровие и трезвый расчет сделали свое дело. В обоих случаях летчик правильно исходил из того, что немцы его заметили. Пытаться скрыться, повернуть назад или шарахнуться в сторону - значит привлечь к себе внимание, вызвать подозрение, рисковать быть схваченным. Мобилизуя остатки физических сил, всю свою волю, летчик уверенно шел мимо. Он показывал врагу, кося глазами в его сторону, что идет по своим делам не первый раз, хорошо все тут знает, немцев в том числе, что они его не интересуют и не пугают, остерегаться их он и не думает, поскольку "свой". В эти критические мгновения жизнь Храмова оставалась в его собственных руках: он верил в безотказность своего пистолета.
На третий день он почувствовал, что линия фронта уже недалеко. Последние километры и сам огневой рубеж нельзя было преодолевать днем. Предстоял самый опасный этап.
Вот и долгожданная ночь штурма. Если духом летчик по-прежнему оставался несгибаемым, то физические силы его были близки к истощению. Голова болела, как никогда. Открытая рана продолжала кровоточить. Его снова и снова знобило. Слабость и недомогание мешали ползти вперед. Вот и речка, извилистая и неширокая, с обрывистыми голыми берегами. Глубина ее Храмову неизвестна. Она разделяет немецкий передний край и наш. До наших - не более пятисот восьмисот метров. Но каких! В ночное небо то и дело взлетают осветительные ракеты. В промежутках стреляют пулеметы, посылая в темноту заградительные очереди. Используя складки местности и темные интервалы между ракетами, Храмов по-пластунски пробирался к реке.
Неожиданно перед ним оказалось вражеское пулеметное гнездо. Это было в самый последний момент, когда очередная ракета погасла и Храмов готов был прыгнуть под обрыв. Летчик не стал связываться с фашистом, пытавшимся преградить путь к обрыву. Чуть ли не заглядывая в лицо врага, Храмов резко махнул рукой. Это должно было означать: "Не мешай своему выполнять срочное и особой важности задание". Воспользовавшись заминкой противника, он в мгновение ока исчез под обрывом. И когда взвилась очередная ракета, его уже не было видно. Когда же стало темно, летчик бросился в воду. Глубина оказалась небольшой, всего до пояса. Вслед за очередной ракетой по воде хлестнули пулеметная и несколько автоматных очередей. С нашего берега тоже заговорил пулемет. Он бил не по летчику, а в сторону вражеского пулеметного гнезда, как бы прикрывая переход человека с того берега. Фашист был вынужден отвечать. Пулеметчики, нащупав друг друга, завязали между собой яростную перестрелку, потеряв Храмова, уже успевшего прижаться к своему берегу.
Обессиленный, мокрый до нитки, выбрался Храмов на свой берег. И тотчас услышал окрик на чистейшем русском языке. Храмов сказал подбежавшему к нему, что он летчик. Русские парни не стали больше ни о чем спрашивать, сопроводили его в штабную землянку. Там быстро во всем разобрались, уложили его до утра отдохнуть. На следующий день ему помогли добраться до своей части. От направления в госпиталь, предложенного армейскими товарищами, отказался.
И вот наш Юрий Васильевич дома.
После лечения и отдыха он снова стал летать и громить фашистов. Он сделал 195 боевых вылетов, провел 17 воздушных боев, сбил шесть вражеских истребителей. Четырьмя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды и многими медалями отмечен боевой путь коммуниста Храмова. Полковник в отставке, доктор военно-морских наук, профессор Ю. В. Храмов живет и трудится в Ленинграде.
Оказание врачебной помощи воздушному стрелку-радисту и Герою Советского Союза Павлу Ильичу Павлову. "Личный фактор" летчика в аварийной ситуации. Боевая учеба летчиков. Некоторые итоги боевой работы полка за год
Половине всех раненых летчиков полка первая помощь оказывалась на своем аэродроме, на глазах у однополчан. При этом во всех случаях они торопились к месту происшествия Конечно, не ради любопытства, готовые по-своему на все, только бы спасти боевого друга, облегчить его участь.
Однажды в Паневежисе возвращался с задания подбитый торпедоносец. Экипаж радировал: летчик ранен, штурман убит. Еле дотянув до края аэродрома, самолет с ходу сел на фюзеляж со стороны, противоположной старту, вблизи аэродромного медпункта. В момент удара о землю фюзеляж деформировался, и самолет загорелся. Врач торпедоносцев капитан А. Н. Лебедев и я, находившиеся у медпункта в ожидании летчиков с задания, бросились к самолету. Вместе с нами бежал предусмотрительно с ломиком в руках майор Жолудь из управления авиадивизии. Подкатила и наша "санитарка". Слышны крики стрелка-радиста. У него сломана нога. Лишен малейшей возможности что-либо предпринять. Командир экипажа молчал.
Со стороны, противоположной языкам пламени, с помощью ломика и других инструментов был немедленно обеспечен доступ к стрелку-радисту. Тем временем с другого борта специалисты аэродромной службы укрощали огонь. Несколько человек занимались высвобождением остальных членов экипажа. Люди работали быстро, слаженно, без лишних слов понимая друг друга. Никто не думал о личной опасности быть поглощенным пламенем взрыва. Он мог случиться в любой момент. Но не случился. Пожар удалось ликвидировать и предупредить его возможные тяжелые последствия. К сожалению, летчик оказался мертв. Он скончался, посадив самолет.
У стрелка-радиста (в воздухе он был невредим) имелся открытый перелом обеих костей голени, случившийся при аварийной посадке, множество ушибов и ссадин. Стопа оказалась повернутой каблуком сапога в сторону. На носилках пострадавшего доставили на аэродромный медпункт и уложили на перевязочный стол. Вокруг многие из тех, кто только что действовал на месте происшествия. Представители командования полка и дивизии, находившиеся здесь же, обращаются к спасенному с множеством вопросов, желая уточнить обстановку. Это были вполне закономерные вопросы, однако нельзя было ими злоупотреблять. Мы прекратили "интервью" и предложили всем, кто не имеет отношения к дальнейшему оказанию помощи, оставить медпункт. Распоряжение было выполнено незамедлительно.
Алексей Николаевич наложил пострадавшему наркозную маску Эсмарха в виде проволочного каркаса, накрытого несколькими слоями марли, принял из рук сестры открытую ампулу с хлорэтилом и дал непродолжительный наркоз. При полном обезболивании я придал стопе правильное положение, остановил опасное кровотечение перевязкой нескольких сосудов в ране, наложил асептическую повязку и транспортную шину М. М. Дитерихса. Ввели морфий, противостолбнячную сыворотку и организовали бережную эвакуацию пострадавшего в госпиталь.
Случалось иногда и так, что вслед за одной аварийной посадкой следовали вторая и третья. И тогда создавалась особо напряженная обстановка для всех, встречавших самолеты, но в первую очередь для медиков. Ибо в центре таких аварийных событий всегда оставался пострадавший человек. Ему требовались прежде всего врач и медицинская сестра. От их находчивости и распорядительности порой во многом зависели и жизнь раненого, и его возвращение к летной работе. Неспроста еще в 1865 - 1866 годах гениальный хирург Н. И. Пирогов писал в своих знаменитых "Началах общей военно-полевой хирургии": "Если врач в таких случаях не предпримет себе главной задачей действовать сначала административно, а потом и врачебно, то он совсем растеряется и ни голова его, ни руки не окажу г помощи".
14 сентября 1944 года с аэродрома Паневежис взлетал Герой Советского Союза капитан Павел Ильич Павлов. Командир полка Павел Иванович Павлов и я наблюдали взлет самолетов на задание, находясь у командного пункта управления полетами. На взлете у "яка" Павла Ильича отказал мотор, когда шасси еще не были убраны. Высота 5 - 6 метров, скорость 160 - 180 километров в час. От летчика требовалось упростить внезапно возникшую аварийную ситуацию, облегчить ее возможные последствия. Первое, что мгновенно и верно оценил Павлов, было то, что посадка на колеса недопустима. Взлетная полоса уже позади. Хотя внизу и оставалось еще ровное летное поле, но впереди - препятствие. Оно угрожало лобовым столкновением на пробеге. При этом возникла бы громадная сила удара, равная величине отрицательного прямолинейного ускорения. Величина эта зависит не только от скорости и веса движущегося тела, но и (в решающей степени!) от длины пути торможения. Наибольших значений (при всех прочих равных условиях) отрицательное ускорение достигает, когда скорость мгновенно гасится до нуля, что и бывает при ударе о неподатливое препятствие. Тяжелые последствия такого удара самолета, весившего около трех тонн и двигавшегося со скоростью более полутораста километров в час, представить себе нетрудно. Нельзя было не выключить и зажигание, не рискуя взорваться при падении.
Учитывая все это, Павел Ильич, летчик с быстрой реакцией и навыками, доведенными до автоматизма, принял единственно правильное решение: убрать шасси, выключить зажигание и садиться прямо перед собой на фюзеляж. Его действия осуществились мгновенно. Окажись на его месте кто другой, с иным "личным фактором", все могло закончиться иначе.
Увидев упавший на взлете самолет, мы поспешили на помощь.
Летчик пострадал серьезно. Удар на фюзеляж и отрицательное ускорение, возникшее при этом, оказались значительными. Они обусловили тяжелое динамическое воздействие на организм и удар летчика головой о прицел. В результате - общая контузия и сотрясение головного мозга с потерей сознания. Летные очки у пострадавшего сорваны на затылок. Летчик не без умысла успел это сделать одним рывком, стремясь уберечь глаза от возможных осколков. Наряду с этим шлемофон, вероятно слабо закрепленный, сдвинулся так, что горло оказалось сдавленным застежками. Потеря сознания от сотрясения головного мозга при ударе дополнялась и усугублялась острым кислородным голоданием от удушения застежками. Лицо синее, летчик не дышит.
Сбежавшиеся к месту происшествия взволнованы, а некоторые решили, что наш общий любимец Павлов-маленький уже мертв.
Внезапно возникшая сложнейшая ситуация превращалась в своего рода трудный экзамен для медиков. Но разве только от врача и медицинской науки может зависеть исход этого поединка? А если изменения уже необратимы? Возможно. Но не это владеет сейчас моими помыслами и не это определяет поведение сбежавшихся людей.
В эти критические мгновения зовет и повелевает необходимость рациональных действий. Охваченные этим порывом люди вместе с врачом и под его руководством готовы бросить очередной вызов смертельной опасности и, не теряя бесценных секунд, принять еще один бой за жизнь пострадавшего.
Мобилизовав собственную выдержку, я уже на бегу, оставив пикап, стал действовать, отдавать распоряжения. Лишних попросил не мешать. Необходимых с ходу привлек в помощь, коротко и ясно предлагая им выполнять то, что от них требуется. С участием расторопных помощников - боевых санитаров быстро открыли фонарь и немедленно устранили удавку, сжимавшую горло и крупные сосуды шеи летчика. Освободив его от привязных ремней, бережно извлекли и уложили на уже подставленные носилки.
Зрачки у пострадавшего широкие, на свет не реагируют. Это - признаки глубокого бессознательного состояния. Мои пальцы властно тянутся к пульсу. Прощупывается! Слабый, но есть! Внезапно вспыхивает никому не заметная, внутренняя радость: не все еще потеряно! Сестра по моей команде быстро и четко занимается уколами для поддержания сердца и стимуляции дыхания. Она ловко открывает ампулы и передает их в чьи-то старательные руки, помогающие скорее набирать спасительное содержимое в шприц.
Немедленно раздвигаю челюсти и захватываю инструментом язык, чтобы не западал и не препятствовал вентиляции воздуха.
- Держите так, - предложил я одному из помощников у изголовья, вручая языкодержатель.
- Есть, - послышался спокойный голос командира. Это он подвернулся мне под руку.
Мы обменялись короткими тревожными взглядами и немедленно приступили к искусственному дыханию. В нужном ритме я сдавливал и отпускал грудную клетку летчика, а Павлов-старший в такт мне слегка потягивал и отпускал инструмент, удерживавший язык. Когда сестра закончила с уколами, языкодержатель перешел к ней в руки. Наблюдавший за часами доложил о трех минутах, оставшихся позади. Они показались вечностью. Только на шестой минуте последовал первый самостоятельный вдох с прерывистым хрипом и шумным выдохом. Затем второй, третий. Дыхание восстановилось! Заметно улучшился пульс. Синюшность лица исчезла. С облегчением вздохнули все, кто здесь находился. Было ясно: опасность грозной катастрофы миновала. Еще через несколько минут, уже в машине, на пути в лазарет, вернулось сознание. Павел Ильич задвигался и застонал. Открыл глаза и, ничего поначалу не понимая, с удивлением переводил взгляд то на сестру, то на меня, непрерывно щупавшего пульс на его руке.
- Как дела, доктор? - спросил Павел Ильич тихо.
Вопрос был вполне осмысленным и уместным Летчика интересовали его дела как пострадавшего.
- Хороши, Павел! Будут еще лучше, - ответил я, рукавом смахивая со лба градом катившийся, пот.
- Спасибо. Куда едем?
- В свой лазарет.
- Хорошо, что не в госпиталь. Страсть не люблю находиться там.
К счастью, у него не оказалось переломов костей. Из видимых повреждений обширная ссадина на лбу, заплывший глаз да кровоподтек на левом предплечье, как свидетельство попытки защитить голову при падении. Удалась она не вполне, но удар смягчился, конечно. В течение нескольких дней летчик жаловался на боль в кончике языка. Позже, с моих слов, он узнал, в чем дело.
С трудом удалось выдержать Павла Ильича в лазарете в течение трех недель. После месячного отпуска, предоставленного по моему ходатайству, капитан Павлов возобновил летную работу. (Полковник Павел Ильич Павлов умер скоропостижно в сентябре 1963 года на сорок четвертом году жизни).
Роль "личного фактора" в аварийной ситуации хочется показать еще на одном примере. Молодой летчик С. получил задание обкатать над аэродромом новый мотор на самолете Як-7У. Через час полета, когда С. уже собирался на посадку, на высоте трехсот метров из-под капота и через выхлопные патрубки стало выбрасывать антифриз - жидкость, добавлявшуюся в радиатор против замерзания воды. Это произошло, как объяснил потом старший инженер полка В. Г. Зубков, в результате нарушения верхнего уплотнения двух цилиндров левого блока.
С. принял правильное решение. Садиться, не теряя времени. Однако ситуация осложнялась тем, что антифриз залил козырек кабины. Земля от обозрения закрылась. Чтобы ее видеть, С. открыл фонарь и немного высунулся из кабины. Встречная струя воздуха немедленно сорвала летные очки. Антифриз забрызгивал лицо, угрожал попасть в глаза. От высовывания пришлось отказаться. Но из кабины земля снова не видна. Опасности слепого в своем роде полета на неисправной машине и малой высоте принудили к срочной посадке.
Летчик резко потерял высоту, развив скорость, превышающую посадочную, и пошел к земле по ветру, против старта и, к сожалению, с выпущенными (несколько ранее) шасси. Получился значительный "промаз". Як-7У коснулся полосы только в самом ее конце. Выравнивание было поздним, скорость большая, и машина, ударившись о землю колесами, взмыла, сделав большого "козла". Выскочив за границу летного поля, самолет упал на левую плоскость с последующим приземлением на фюзеляж. Шасси снесло.
По счастливой случайности летчик легко отделался, хотя его "личный фактор" в этой ситуации оказался, не на высоте. Ему не хватило внимания. Оно все ушло на необходимость разглядеть землю и защититься от антифриза. Но шасси! Шасси остались забытыми. Не обнаружилось навыка, когда мысль и действие сливаются воедино. В итоге правильное решение срочно садиться не было доведено до конца. Правильная мысль не подкрепилась правильными действиями. На вопрос командира С. ответил коротко: забыл убрать шасси.
Конечно, было очень важно знать индивидуальный особенности практически здорового летчика, его "личный фактор", чтобы содействовать более рациональному тактическому использованию каждого из них, помогать и таким путем предупреждать ранения, травмы, потери. Однако в условиях суровых будней войны я как врач мог эффективно вмешиваться в процесс боевого использования летчика только в тех случаях, когда удавалось отметить какие-то отклонения в состоянии его здоровья. Но и это было чрезвычайно важно. Ибо своевременно принятые меры надежно предупреждали летные происшествия, которые могли зависеть от здоровья.
Со второй половины сентября 1944 года интенсивность боевой работы наших истребителей еще больше возросла. Они стали обеспечивать действия и торпедоносцев, и пикировщиков 12-го гвардейского полка, приземлившихся в Паневежисе во главе с дважды Героем Советского Союза В. И. Раковым. Возросшая боевая нагрузка не смутила наших замечательных летчиков. Как и всегда прежде, они успешно справлялись со своими трудностями. Одерживая новые победы, они называли своих "яков" именами погибших товарищей. Самолеты с именами Виктора Свешникова и Василия Ткачева на борту символизировали бессмертие славных советских асов. Они продолжали жить в сердцах боевых друзей и в их новых блестящих победах.
Одну из них летчики полка во главе с Павлом Ивановичем Павловым одержали в воздушном бою 16 сентября 1944 года. В том бою они сбили 15 ФВ-190 без потерь с нашей стороны. За всю войну это самый результативный в полку воздушный бой. Наши асы настигли врага немедленно после гибели Евгения Макарова в предыдущем вылете того же дня. Это был один из многих славных откликов на наказ Петра Дорохова бить врага крепче. Капитан Бурунов, старший лейтенант Емельяненко и лейтенант Антонов уничтожили тогда по два вражеских самолета. На память о том дне у меня, как и у многих однополчан (а также в зале боевой славы полка в 44-й школе Ждановского района Ленинграда), хранится фоторепродукция плаката, посвященного этому событию. Это - одна из наших дорогих реликвий военных лет.
Почти одновременно с пикировщиками В. И. Ракова в Паневежисе успешно включились в боевую работу и вновь прибывшие к нам в полк летчики-истребители старший лейтенант Николай Нагорный, лейтенанты Иван Готальский, Алексей Лебедев, Николай Ежов, Анатолий Низовкин, Михаил Сахно и другие. По оценкам командира полка Павлова, это была надежная и своевременная подмога. С врачебной точки зрения все они отличались безукоризненным состоянием здоровья.
Полеты на боевые задания дополнялись интенсивной учебой летного состава. Она складывалась из тренировочных полетов и наземной подготовки. Одной из форм боевой учебы летчиков на земле были летно-тактические игры под руководством начальника штаба и командира полка. На таких играх нередко бывал и я. Это была еще одна из форм моего общения с летчиками, помогавшая глубже постигать их "личный фактор". Летно-тактические игры для меня были полезны и в другом отношении. Они проводились на основе реальной боевой обстановки. Знать ее мне было важно. Исходя из обстановки, я имел возможность своевременно провести предполетный опрос или очередной осмотр летчиков, то или иное необходимое занятие с ними, проследить за организацией и режимом отдыха, питания и т. д. На тактических играх затрагивались и вопросы оказания помощи летчикам в особых условиях, в частности приводнившимся в открытом море.
В моих материалах, относящихся к концу 1944 года, сохранились сведения об одной из таких игр.
Игра проводилась с руководящим летным составом, до командира звена включительно. То было время (ноябрь - декабрь), когда кроме эпизодических на порт Либава совершались массированные налеты балтийской авиации: бомбардировщиков и штурмовиков под прикрытием истребителей. Каждый такой удар заранее тщательно и всесторонне готовился, до мелочей прорабатывался на земле.
Подполковник Павлов без всяких вступлений предоставил слово начальнику штаба. Майор Ю. В. Храмов подробно доложил обстановку на нашем участке фронта. Затем объявил задачу, поставленную нашему полку: блокировать аэродром в Либаве с целью обеспечения боевых действий бомбардировочной авиации в либавском порту. Каждый из участвующих летчиков играл сначала за командира полка. После того как решения каждым были приняты и некоторые заслушаны, итог подвел Павлов. Он указал на ошибки, отметил наиболее ценные соображения и дал окончательное свое решение. Оно было лишено каких бы то ни было условностей и потому воспринималось как настоящий боевой приказ. Руководствуясь им, летчики могли сию же минуту идти по самолетам и лететь громить фашистов на аэродроме и в воздухе, лишая их возможности помешать нашим бомбардировщикам нанести удар по кораблям и транспортам, скопившимся в порту.
- Полет на цель трехъярусным строем, - приказывал командир. - В каждом ярусе десять "яков" - первая десятка штурмует аэродром, вторая... - И т. д.
Объявленный командиром полка приказ надлежало довести до каждого летчика. И теперь каждый играл роль командира эскадрильи - ведущего той или иной десятки. Ему надлежало назвать конкретных участников, кто с кем в паре летит, разъяснить летчикам детали и особенности задачи, поставленной его группе. После того как приказ был доведен и понят всеми летчиками, слово опять начальнику штаба. Он задает контрольные вопросы.
- Товарищ старший лейтенант Уманский, ваш ведомый доложил по радио, что он подбит. Ваши действия?
- Прикажу возвращаться домой. Курс - сто восемьдесят градусов, я прикрою.
- Правильно. Вы увидели, что ведомый не дотянул до береговой черты, приводнился в пятнадцати километрах севернее П. и держится на спасательной капке (жилете).
- Передам в эфир: "По флоту! В пятнадцати километрах севернее П. приводнился летчик, окажите помощь!" Назову свой позывной. Так повторю несколько раз, барражируя над местом приводнения, пока не подберут катера или обстановка не заставит прекратить наблюдение.
- Правильно. Товарищ старший лейтенант Казакевич, вы - ведущий штурмующей десятки. Увидели на аэродроме истребители противника с запущенными моторами. Они готовы к немедленному взлету. Одновременно вы заметили пару Ме-109, идущих вам в лоб. Они от вас на расстоянии двух тысяч метров. Ваши действия?
- Буду немедленно штурмовать, чтобы сорвать взлет проклятых фашистов, уверенно отвечает Казакевич.
- Что еще? - спрашивает Храмов, немного выждав.
- Бить гадов, и все тут, что же еще, - подтверждает свой ответ летчик.
- Неправильно! - заключает Храмов, интригующе улыбаясь, хорошо зная, как исчерпывающе верно умеет Казакевич действовать в бою и что сейчас он просто не замечает допущенной в ответе неточности. Но на нее начальник штаба не может не обратить внимания всех.
Л. П. Казакевич - один из блестящих летчиков кавалер четырех орденов Красного Знамени и ордена Отечественной войны I степени. Отличный воздушный разведчик. Часто находившийся в личном распоряжении командующего ВВС КБФ. Его разведданные всегда предельно точны, постоянно обеспечивали бомбардировщикам возможность безошибочного выхода на цель и ее уничтожение. Сейчас Леонид Павлович стоял неожиданно смущенным, в недоумении глядя на Храмова.
- Неправильно, - повторил Юрий Васильевич сохраняя хитроватую улыбку. Надо, кроме того, немедленно передать по радио о замеченном воздушном противнике и предупредить товарищей, - серьезно резюмировал Храмов.
- Так точно! - спохватился Казакевич, принимая замечание как нечто само собой разумеющееся. - В действительности я не забуду. Там (Казакевич показал пальцем в небо) незаметно рука тянется к гашеткам и одновременно толкаешь в эфир нужную речь, - добавил Казакевич при общем оживлении присутствующих, сделав ударение на словах "незаметно" и "одновременно".
"Разные условия обстановки и соответственно разные реакции опытного летчика на одну и ту же, казалось бы, задачу", - отметил я про себя, думая о физиологических основах неточности ответа Казакевича. Дело в том, что крайняя напряженность и скоротечность воздушного боя вызывают предельно возможную для организма летчика мобилизацию нервно-эмоциональных процессов. Отсюда не только быстрота, четкость и слитность мысли и действия, достигающие скорости рефлекса. Но отсюда же и то, что в воздушном бою ничего не упускается из того, что требует обстановка и чем располагает хорошо подготовленный летчик, каким был Л. П. Казакевич.
Совсем другое дело - спокойный разбор задачи на земле. Здесь нет всего того мобилизующего, что отличает обстановку реального воздушного боя, и потому организм позволяет себе расслабиться. При этом автоматизм выключен. Все упования на память. А она не всегда надежна. Память иногда подводит. Подвела она и Казакевича. В итоге он упустил на занятиях то, чего никогда не упускал в воздушном бою.
Л. П. Казакевич умер 23 мая 1983 года в Вильнюсе.
Год 1944-й подходил к концу. Это был год новых выдающихся успехов советских людей на фронтах и в тылу. Радостно было сознавать их. Государственная граница СССР была восстановлена на всем протяжении, кроме Курляндии. Боевые действия частично переносились на территорию фашистской Германии и восточноевропейских государств.
Успешно заканчивал 1944 год и наш полк. По данным наградного листа подполковника Павлова, с 1 ноября 1943 года, со дня его вступления в командование полком, по 9 сентября 1944 года, когда был подписан документ командиром дивизии гвардии полковником М. А. Курочкиным, летчики полка произвели 2533 боевых вылета, из них - 654 на разведку, фотографирование кораблей, ВМБ и сухопутных целей противника. Добытые в разведывательных полетах сведения о противнике имели важное значение для успешных действий пикировщиков и торпедоносцев. В остальных вылетах наши истребители прикрывали их меткие удары по врагу. За этот период летчики полка сбили 97 самолетов противника различных типов.
К XXVII годовщине Великого Октября многие наши летчики и техники были отмечены высокими правительственными наградами. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 ноября 1944 года подполковник Павел Иванович Павлов удостоен звания Героя Советского Союза. Это был хороший подарок к празднику. Однополчане сердечно поздравили своего любимого командира. Его личный боевой счет к тому времени включал 554 боевых вылета, 44 воздушных боя, 10 сбитых вражеских самолетов лично и 5 - в группе. До конца войны он уничтожил еще двух стервятников.
Авиационные врачи Балтики, воодушевленные, как и все советские люди, обстановкой на фронтах и трудовыми успехами в тылу, продолжали делать все для лучшего обеспечения боевых действий доблестных летчиков, поддержания их здоровья.
В свою очередь, и летчики с уважением относились к своим медикам, ценили их труд. В газете ВВС КБФ "Летчик Балтики" от 17 декабря 1944 года передовая статья называлась "Авиационный врач". В том же номере была напечатана моя статья о некоторых эпизодах из фронтовой практики. Продолжение ее - в двух последующих номерах, от 19 и 20 декабря 1944 года.
То, что наряду с описанием героических дел наших славных летчиков газета рассказывала о нас, врачах, прибавляло нам сил, воодушевляло и дальше трудиться не щадя себя для Победы.
Восточная Пруссия. Померания
Очередные перемещения. Аглонен. Грабштейн. Полк стал Кенигсбергским и ордена Суворова III степени. Кольберг. Боевой счет полка закрыт В. Т. Добровым и П. С. Стручалиным 8 мая 1945 года. Конец войне. Гарц. Новое назначение
В паневежисский период и несколько позже произошли у нас очередные изменения в личном составе. Заместителем командира полка вместо Д.А. Кудымова, получившего новое назначение, прибыл майор А. К. Свиридов. Это был летчик старшего поколения, веселого, общительного нрава. Он пришелся всем нам по душе.
С октября 1944 года 1-й эскадрильей стал командовать уже упоминавшийся черноморец капитан В. Т. Добров, многократно отличившийся в Крыму, в боях под Одессой. Заместителем к нему назначили капитана Л. П. Казакевича. Майора Б. М. Сушкина назначили инспектором дивизии по летной подготовке. Его место командира 2-й эскадрильи занял подполковник Т. А. Усыченко. Позже его сменил капитан В. С. Рубцов.
Изменилось и партийно-комсомольское руководство. Комсоргом полка стал один из лучших наших механиков, младший техник-лейтенант Г. В. Мартыновский. В полк Григорий Васильевич прибыл в декабре 1943 года. До перехода на комсомольскую работу отлично обслуживал самолет летчика 1-й эскадрильи А. Г. Мелешко.
Г. В. Мартыновский сейчас живет и работает в Калининграде.
Отозвали пропагандиста капитана А. И. Груздева. Партийную организацию полка возглавил вновь прибывший капитан А. В. Воробьев. Д. С. Воскова на аналогичную должность перевели в 12-й гвардейский полк пикирующих бомбардировщиков. И неспроста. Он успешно сдал экстерном на штурмана и добился права летать на боевые задания. В качестве штурмана Восков отличился уже в первых своих полетах над просторами Балтики. В одном из них он точно вывел самолет старшего лейтенанта X. С. Сохиева на цель и обеспечил снайперский бомбовый удар с пикирования. Вражеская БДБ (быстроходная десантная баржа) водоизмещением 800 тонн ушла на дно моря. В следующий раз, в группе с другими пикировщиками, Восков разбомбил немецкий крейсер "Хиппер". Получив серьезные повреждения, корабль был выведен из строя.
К боевым наградам отважного парторга-штурмана вскоре прибавился орден Красного Знамени. Неоднократно Восков летал на сложные боевые задания с командиром полка В. И. Раковым. Прославленный летчик тепло отзывается о боевой работе своего парторга. Д С. Восков в послевоенные годы работал инструктором Ленинградского горкома КПСС, был одним из руководителей завода "Электропульт". Умер 29 августа 1985 года.
В конце февраля 1945 года мы перебазировались в Восточную Пруссию, на полевые аэродромы Аглонен и Грабштейн, располагавшиеся поблизости. Их взлетно-посадочные полосы были покрыты металлической сеткой, чтобы можно было летать в условиях весенней распутицы и вместе с другими авиаторами и моряками Балтики и воинами 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов громить одну из крупнейших группировок гитлеровских войск - восточнопрусскую. Она насчитывала 600 тысяч солдат и 200 тысяч ополченцев.
В марте - апреле, вспоминает А. М. Шугинин, в связи с развитием операций наших войск в Восточной Пруссии и Восточной Померании, основной операционной зоной авиации флота стала Данцигская бухта, ее акватория и порты. Усилия авиации были направлены на срыв оперативного маневра через море окруженных кенигсбергской, земландской и восточнопомеранской группировок противника. Наряду с этим не прекращался боевой контроль над морскими коммуникациями курляндской группировки противника. Основными объектами в Данцигской бухте были порт Пиллау и оперативная база Хель. За март - апрель наша 8-я минно-торпедная и 9-я штурмовая авиадивизии по этому порту нанесли 24 массированных удара (более двух тысяч самолето-вылетов). Было уничтожено 24 транспорта и около 40 различных боевых и вспомогательных кораблей.
9 апреля капитулировал гарнизон Кенигсберга, насчитывавший 130 тысяч солдат и офицеров, 4 тысячи орудий и минометов. Штурм города продолжался четверо суток. в нем участвовали войска четырех армий 3-го Белорусского фронта, которым командовал Маршал Советского Союза А. М. Василевский, авиация флота и армии, французские летчики полка "Нормандия-Неман".
За время участия нашего полка в боях, завершившихся взятием Кенигсберга, я не отправил главному врачу ВВС КБФ ни одного донесения о санитарных и безвозвратных потерях. У нас в полку их не было. Последним, кого мы потеряли, уже после взятия Кенигсберга, 13 апреля, был наш общий любимец летчик Л. О. Брыжко, о котором подробно рассказано выше.
За участие в штурме и взятии Кенигсберга наш полк был награжден орденом Суворова III степени и стал именоваться Кенигсбергским. Личный состав полка наградили медалями "За взятие Кенигсберга".
Ко времени участия в заключительных ударах балтийской авиации по военно-морской базе Свинемюнде (после взятия Пиллау 25 апреля) и порту Ренне на острове Борнхольм (после падения Свинемюнде 5 мая) мы перебазировались в Померанию - на аэродром Кольберг у самого берега Балтийского моря. Колонну автомашин, перебрасывавших наземный состав, возглавлял заместитель командира полка по политической части капитан Г. П. Нечаев. В расположение гарнизона прибыли рано утром 1 мая. Летчики полка приземлились в Кольберге сутками раньше.
Здесь я встретился с подполковником Я. 3. Слепенковым. Последний раз мы виделись полтора года назад, в ноябре 1943 года, в Москве. Я и врач пикировщиков С. И. Тарасов были тогда в командировке. Быть в Москве и не навестить Я. 3. Слепенкова исключалось. При встрече в Москве (по его настоянию я переночевал у него дома) Яков Захарович подарил мне свою фотокарточку с автографом: "На память доктору от Слепенкова Я. 3. 19.11.43 г., гор. Москва". Чувствовал он себя хорошо. Откровенно признавался: тоскует по боевой работе и будет добиваться возвращения в строй.
И вот он в строю в качестве командира 9-й штурмовой авиационной Ропшинской Краснознаменной ордена Ушакова I степени дивизии. Эта дивизия под командованием Я. 3. Слепенкова и наша 8-я минно-торпедная под командованием М. А. Курочкина 4 мая 1945 года нанесли три совместные удара по военно-морской базе и порту Свинемюнде. В них участвовали 102 самолета - торпедоносцы, штурмовики, истребители, в том числе и наши Як-9 под командованием Павла Ивановича Павлова. Были потоплены учебный линкор "Шлезиен", вспомогательный крейсер "Орион" и 12 других кораблей и транспортов врага. Серьезно пострадали еще 7 единиц, в том числе "Принц Ойген".
Последний воздушный бой летчики нашего полка провели 8 мая 1945 года. Вылетев на разведку погоды вдоль побережья, капитан В, Т. Добров и старший лейтенант П. С. Стручалин у острова Борнхольм сбили летающую лодку врага и Ю-52. Боевой счет полка был закрыт; 10220 боевых вылетов, 265 воздушных боев и 290 сбитых фашистских самолетов.
В "Правде" от 15 августа 1970 года в статье "Не ушли" В. Т. Добров так описывает свой заключительный боевой вылет. Воспроизвожу дословно, чтобы памятный однополчанам эпизод последнего дня войны не затерялся в подшивках газет:
"...Летим вдвоем со старшим лейтенантом Павлом Стручалиным. Под нами серая бугристая масса воды Над головой такая же серая пелена сплошной облачности. Следим за воздухом и морем.
Слева угадывается берег Борнхольма. Вдруг вижу вражескую летающую лодку. Атакуем ее. Даю очередь из пушки, затем из крупнокалиберного пулемета. Попал! Вижу, как от очередей товарища разрушается обшивка крыла самолета противника. Еще атака, и он падает в море.
Делаем третий галс возле острова. Почти на встречном курсе под нами проносятся два Ю-52. Едва не цепляясь за гребни волн, "юнкерсы" пытаются уйти под защиту зенитных батарей. Атакуем ближайшего. Вражеский стрелок бьет по моей машине.
Еще два захода - и "юнкерс" погружается в волны.
- Вода из радиатора твоего самолета, - слышу ведомого.
- Понял. Идем домой!
До берега 15 - 17 минут полета. Мотор пока гудит ровно. Но вода уходит из системы охлаждения, и мотор начинает перегреваться. Когда воды не станет, двигатель может заклиниться. Эти тревожные мысли прерывает еле слышный (в наушниках) голос:
- "Каштан-тринадцать", сообщите координаты, готовлю катера.
Значит, на аэродроме слышали наши переговоры. Отвечаю:
- Иду к вам.
Мучительно долго тянется время. Самолет трясет как в лихорадке. Отстегиваю ремни, сбрасываю фонарь кабины. Все готово к посадке на воду. Но винт крутится. Еще немного продержаться в воздухе - и самолет будет над аэродромом.
Берег. Плавно перевожу самолет в планирование. Посадка на три точки. Подбегают друзья.
- Все рискуешь?! - с укором говорит командир. - Лезешь на пулеметы.
А в глазах искрится радость: командир по-человечески счастлив за нас, сбивших два вражеских самолета..."
К этому можно добавить: счастливы были все в полку. Командир Герой Советского Союза подполковник Павлов недолго сохранял видимость "гнева". Подъехав на легковой вслед за медиками, он с ходу сделал короткое, отмеченное выше, замечание по существу и тут же обнял отважных боевых друзей.
На санитарной машине, опередив многих, я и медицинская сестра оказались первыми у самолета, остановившегося с заглохшим мотором в конце пробега. Подъезжая, мы видели, как В. Т. Добров незамедлительно выбрался из кабины и задержался на плоскости. Вероятно, торопился показать: он цел. Летчик стоял с высоко поднятым над головою шлемофоном в руке и улыбался навстречу спешившим к нему однополчанам. Как только наша "санитарка" остановилась у самолета, Василий Трофимович спрыгнул с крыла и громко объявил, приближаясь ко мне:
- Работу привез только техсоставу, доктор. Самолет мой окончательно выдохся, а я и Павел невредимы!
Мы обнялись. Летчик, если можно так сказать, пылал жаром: оказывается, перегреваются не только моторы. На мою попытку посчитать пульс В. Т. Добров ответил шуткой, желая, видимо, напомнить: он знает, как изменяется у него пульс под влиянием факторов боевого полета.
- Запиши на веру, не ошибешься. Не меньше ста двадцати ударов в минуту.
Я все же настоял и убедился: летчик был недалек от истины. Выраженно частил пульс и у Стручалина.
Да, возможностей поврежденного в воздушном бою самолета В. Т. Доброва, по заключению специалистов, хватило только-только. Воля, выдержка и хладнокровный расчет, великолепный "личный фактор" помогли опытному боевому летчику преодолеть грозную аварийную ситуацию, избежать крайне рискованного приводнения в открытом штормившем море. Как же тут было не радоваться?! Вдобавок два сбитых самолета. Все попытки врага уйти оказались тщетными. Не ушли! Последняя в полку встреча с воздушным противником закончилась в духе традиций наших славных летчиков.
Днем 8 мая среди однополчан прошел радостный слух: вечером Московское радио передаст о капитуляции фашистской Германии. Однако в последних известиях по этому поводу ничего не было сказано. О капитуляции мы узнали немного позже, спустя два-три часа.
Около двух часов ночи меня разбудили мощные залпы зенитных орудий, охранявших аэродром. Первая мысль: "Неужели налет?" И вторая: "Но откуда? Не может быть!" В коридоре топот множества бегущих ног. Как по тревоге. Среди беспорядочного шума слышны выкрики: "Ура!" Молнией пронизывает догадка: "Победа!" И в этот момент в дверь моей комнаты в летном общежитии сильно застучали. По голосу узнал Стручалина. "Доктор! Вставай! Война кончилась! Ура-а-а!" - громко кричал он. Удалявшийся голос Павла Степановича растворился в аналогичных криках других.
В радостном волнении часто забилось сердце. И тотчас, охваченный каким-то совершенно необычным эмоциональным порывом, и я закричал "Ура!", поспешно одеваясь и выбегая во двор. А там уже толпа людей. Она быстро увеличивалась. Радостные многоголосые крики сливались в какой-то один мощный, непрерывающийся звук. Временами он усиливался, подобно накатам волн морского прибоя, и все время накрывался залпами зениток, перемежавшимися пальбой вверх из личного оружия. Постепенно стрельба прекратилась. Однако радостно-возбужденные люди продолжали ликовать всю оставшуюся часть ночи. Взаимные поздравления, объятия, дружные подбрасывания на руках наиболее маститых летчиков. До утра никто не мог заснуть. А утром после завтрака было приказано частям и подразделениям построиться.
На импровизированной трибуне - на открытом кузове грузовика подполковник Я. 3. Слепенков с ближайшими помощниками из политотдела и штаба дивизии. Он обратился к дорогим своим товарищам, боевым соратникам и друзьям с краткой взволнованной речью. После его первых слов о том. что к этому радостному дню мы шли тяжелыми дорогами войны почти четыре долгих года и наконец победоносно пришли, в воздух разных сторон взвились ракеты и тотчас ударили зенитки. По рядам прокатились крики "Ура!". Когда шквал зенитного огня прекратился, оратор продолжил свою речь. По его предложению минутой молчания обнажив головы, мы почтили память тех, кто не дошел до Победы, отдав для нее все - свою жизнь. В наступившей тишине слышались вздохи, в глазах многих мужественных авиаторов стояли слезы.
В заключение Я. 3. Слепенков от лица службы поблагодарил за верность воинскому долгу, пожелал здоровья и успехов в условиях мирной жизни, от которой, как он выразился, за эти годы мы все изрядно отвыкли. Провозгласил здравицы в честь партии, правительства, народа и его доблестных воинов-защитников. Закончив речь, Слепенков приказал развести подразделения по месту дислокации на отдых.
В послевоенные годы Герой Советского Союза Я. 3. Слепенков, кавалер двух орденов Ленина, шести - Красного Знамени, орденов Суворова, Красной Звезды и многих медалей, стал генералом. Умер он на пятьдесят восьмом году жизни в августе 1968 года.
На могиле Я. 3. Слепенкова в Риге установлен бронзовый барельеф. Образ героя запечатлен в памятном мемориале в Борках. В Невеле, на родине замечательного летчика, его именем названа улица. Золотая Звезда, ордена Я. 3. Слепенкова и его фотография выставлены в специальной витрине Центрального военно-морского музея в Ленинграде.
5 июня 1945 года в Таллине состоялось совещание авиационных врачей Балтики. В. Н. Корнев дал указания по методике обобщения опыта войны и обратил наше внимание на особенности работы в мирных условиях.
После совещания я заехал в Ленинград за семьей. 12 июня с женой и сыном Васей вернулся в Кольберг служебным самолетом из Таллина. До Таллина добирались поездом.
Вскоре мы передислоцировались на аэродром Гарц - километрах в десяти от Свинемюнде. В конце 1945 года подполковник Павел Иванович Павлов уехал в Ленинград на годичные академические курсы офицерского состава ВВС ВМФ. В полк он не вернулся. После окончания курсов полковника Павлова назначили командиром истребительной авиадивизии.
В 1950 году после окончания академии Генерального штаба генерал-майор авиации Павлов, как уже отмечалось, стал командовать истребительной авиадивизией. В последние три года службы он ушел с летной работы по состоянию здоровья.
Жизнь Героя Советского Союза генерала Павлова, награжденного тремя орденами Ленина, четырьмя - Красного Знамени, орденами Ушакова, Красной Звезды и многими медалями, оборвалась неожиданно. Он скончался 2 февраля 1967 года, на пятьдесят девятом году жизни, в военном санатории в Ялте на руках у своей жены - Валентины Терентьевны. Похоронен на Серафимовском кладбище в Ленинграде. От Министерства обороны на его могиле установлен гранитный памятник с барельефным бронзовым изображением героя. Его именем названы улицы в Борках и в Калининграде. В Борках он вместе с Яковом Захаровичем Слепенковым, Павлом Ильичом Павловым и Анатолием Георгиевичем Ломакиным запечатлен в монументе в виде большого металлического крыла самолета с вделанными из керамики портретами героев полка и дважды Героев Советского Союза В. И. Ракова, Н. Г. Степаняна, А. Е. Мазуренко, Н. В. Челнокова. В сооружении памятника, как и благоустройстве могил авиаторов в Борках, приняли самое деятельное участие бывший начальник авиаремонтных мастерских, инженер полка по ремонту Федор Федорович Мытов и его сын Борис. Именем Павла Ивановича Павлова названа пионерская дружина 44-й школы Ждановского района Ленинграда. Там же, как отмечалось, создана и продолжает пополняться новыми реликвиями комната боевой славы полка.
После Павла Ивановича Павлова командиром полка стал подполковник А. К. Свиридов. Заместителем командира по летной подготовке прибыл заслуженный боевой летчик капитан Георгий Иванович Самохин (брат командующего ВВС КБФ). После убытия Аркадия Константиновича Свиридова на учебу полк принял майор Ю. В. Храмов.
Однажды Юрий Васильевич Храмов вызвал меня в свой служебный кабинет и объявил сразу два приказа - о присвоении мне очередного воинского звания майора медицинской службы и назначении авиационным врачом дивизии. Командовал дивизией полковник, в дальнейшем генерал-майор авиации В. С. Корешков, боевой летчик, энергичный руководитель, остроумный и общительный человек. Полковники И. П. Лукьянов и Б.И. Михаилов возглавляли соответственно политотдел и штаб дивизии. Уже вскоре по прибытии в дивизию с ними у меня сложились по-настоящему добрые деловые отношения. В их лице я всегда находил необходимые понимание и поддержку.
Узнать о моем повышении в звании и должности было радостно, конечно. И вместе с тем стало как-то не по себе. Не хотелось расставаться с полком. Слишком непривычно было сознавать, что вдруг ты не дома, что твой родной полк уже твое прошлое.
В памятный день прощания на пирс прибыл командир полка Ю В. Храмов. Проводить. Не только меня. Со мной было около трех десятков однополчан, уволенных в запас. Были и те, кто направлялся, как и я, к месту новой службы.
Много лет прошло с той поры. Многое ушло. Но чувство то и теперь трогает, как прежде. И каждый раз, мысленно уносясь к далеким дням войны, с гордостью вспоминаю наш славный 21-й истребительный авиационный Кенигсбергский Краснознаменный ордена Суворова полк ВВС КБФ. Вновь и вновь ощущается и горечь утрат и непреходящая радость ожидания новых ежегодных встреч с ныне здравствующими однополчанами. К сожалению, их становится все меньше.
Пусть страницы этой книги будут лепестками маленькой живой ветки среди венков на могилах павших героев-летчиков и тех наших доблестных авиаторов, кто ушел из жизни в послевоенные годы. Всем им - вечная слава! Они, как и миллионы других, отдавших жизнь за Родину, защитивших мир от фашизма, завещали то, что свято для всех людей доброй воли, что лучше всего выражают краткие и емкие слова: быть войны не должно никогда!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги