САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

Глава 6

Пока Сакуров пытался выудить из засыпающей памяти хоть какие-нибудь достоверные сведения о теме бесед перед продолжающимися «полётными» снами и собеседнике, его сознание стало двоиться и он вдруг почувствовал себя кристально бодрствующим и спящим без задних ног одновременно.

«Оригинальный феномен, - подумал во сне или наяву Константин Матвеевич. – Однако хотелось бы знать: сегодня я буду с кем-нибудь разговаривать перед сном? Если, конечно, я уже не сплю…»

- А чё ж и не поговорить? – то ли услышал в ответ на свой мысленный вопрос Сакуров, то ли этот ответ сам по себе возник у него в мозгу. Вместе с тем раздалась характерная возня устраивающегося поудобней в облюбованном углу таинственного собеседника.

- Ты кто? – задал законный вопрос Сакуров, продолжая испытывать некое раздвоение, но не личности, потому что личность железно спала вместе с телом и основной частью сознания, от которого как бы отслоилась его малая бодрствующая часть.

- Домовые мы, - буднично ответил некто.

«Как-то уж очень банально», - разочарованно подумал Сакуров.

- Хм, - услышал он в ответ насмешливое, словно существо, представившееся домовым, прочло его мысли.

- Вчера я тоже с тобой… гм! вами, разговаривал? – поинтересовался Сакуров.

- И вчера, и давеча, - охотно ответил домовой.

- Я помню, что что-то такое было, но о чём шла речь, хоть убей… убейте, то есть...

- Да ты не церемонься, мил человек, зови меня запросто, Фомой. Впрочем, мы уж третьи дни, как на ты.

- Это что ж, мы каждый раз будем заново знакомиться? – спросил Сакуров.

- Да нет, теперь уж не будем, - утешил его невидимый Фома. – Я нынче убедившись, что ты не из болтливых и дружкам своим приятелям не расскажешь обо мне. Так что…

«Что я, идиот, про такое рассказывать? – слегка испугался Сакуров. – Да услышь про такое Семёныч, надо мной вся деревня потом смеяться будет».

- Да-да, - неопределённо возразил домовой.

- Что? – переспросил Сакуров.

- Ась? – в свою очередь переспросил его Фома.

- О чём мы с тобой хоть трепались, не напомнишь? – задал очередной вопрос Сакуров.

- Почему же не напомнить, будьте любезны, - с готовностью и несколько старомодно ответил домовой. – О прежних жильцах этого дома мы толковали, о разных людишках, что в сей деревеньке в разные времена свою долю мыкали, об разных обычаях, промеж нас, домовых, заведённых, да и мало ли о чём.

- Мало ли! – воскликнул Сакуров. – О разных людишкам мне, пожалуй, знать неинтересно, а вот о разных ваших обычаях… Нет, надо же: промеж нас, домовых! Слушай, а ты не белая горячка?

- Нет, - кротко возразил Фома.

- А про мои сны тебе что-нибудь известно? – подозрительно поинтересовался Сакуров.

- Известно. Вот они и есть белая горячка. Тоись, ея предупредительные предвестники. Коли не прекратишь со змием поганым якшаться, прямая тебе дорога в дом для умалишённых.

- Тоже мне, откровение, - невесело ухмыльнулся Сакуров. – А ты, значит, не она сама или дальний её родственник?

- Никак нет, - снова кротко возразил Фома. – Не от дьявольского соблазна и его богомерзкой епархии я к тебе с откровением послан. Но поелику возможно сооружения для своеобычных отношений с человеком, в чьём теле мы обнаружили дух первозданный. Усекаешь?

- Витиевато загнул, - недовольно сказал Сакуров. – Нельзя ли впредь изъясняться попроще? Ведь можешь, судя по последнему твоему слову?

- Могу, - вдруг почему-то вздохнул Фома. – Я по-всякому выражаться могу, поскольку лет мне немало…

- Сколько?

- Да почитай, пятый десяток да на десяток помноженный.

- Врёшь! Этой деревне от роду шестьдесят с небольшим лет. Её до войны построили, это я знаю.

- Да вить я не всегда домовым был.

- А кем ты был?

- А был я дух святый, канонизированный и вся прочая в году от рождества Христова таком-то. Однако спустя двести с лишком после канонизации лет лишился я своего истинно духовного, не чета земным присно живущим каноникам, сана за вольномыслие, и был спущен на самую нижнюю ступень нашей епархии. С тех пор мыкаюсь в должности дежурного домового по разным городам и весям. Две недели назад был прикомандирован к данной конкретной деревне, к твоей избе, вместо домового Луки.

- А его куда? – машинально поинтересовался Сакуров.

- Повысили, - скорбно возразил Фома. – Теперича Лука дух ночной. Теперича он стережёт одно закрытое кладбище в Смоленске городе.

- Завидуешь? – тонко подметил Сакуров.

- Есть такой грех, - не стал спорить Фома. – А и то не завидовать? Ведь Луке теперича и делов то, что алкашей да малолетних влюблённых пугать, которые на закрытое кладбище ночью забредут. Уж не сравнить с обязанностями домового. К тому же мне окромя этих обязанностей специальная миссия дана…

- Ну, да, налаживать со мной какие-то специальные отношения, потому что я, якобы, являюсь носителем некоего первозданного духа, - с плохо скрытым сарказмом напомнил Сакуров.

- Вот именно, - не понял или не обратил внимания на сарказм Фома.

- Интересно, почему нельзя было к какому-нибудь другому клиенту подвалиться? Ведь не у одного меня есть этот, как его, дух первозданный? И вообще, что это за орган такой анатомический, про который мне ничего неизвестно? Не душа ли это попросту?

- Душа – это душа, а дух – это дух, - возразил Фома. – И на всю округу дух имеется только у тебя.

- Очень популярно! – воскликнул Сакуров. – Фигня всё это, тем более, я материалист и не верю ни в душу, ни в духов.

- Хозяин – барин, - не стал спорить Фома и так завозился в своём углу, что даже половицы заскрипели.

«Слуховая галлюцинация», - подумал Сакуров.

- Блохи, - сказал Фома.

- Ты что – собака?

- А чё ты дразнис-си? – обиделся Фома. – То я белая горячка, то собака…

- Да потому что у людей блох не бывает!

- А кто сказал, что я человек?

- Но был им когда-то?

- Это – да: когда-то был.

- Так какого фига теперь на тебе блохи?

- Какого надо.

- Интересно было бы посмотреть на тебя.

- Подойди и посмотри.

Сакуров хотел прогуляться до места, откуда доносился голос, но не смог: ноги словно заплелись между собой, и ими едва можно было пошевелить.

«Чёрт!» - подумал Сакуров.

- Чур нас! – сказал Фома.

- Вот пристал, - пробормотал Сакуров.

- Не пристал, а прислан начальством, поелику наше духовное братство должно осуществлять повсеместное попечение над людьми, в чьих бренных телесах ещё сохраняется духовное естество.

- Бред какой-то, - недовольно сказал Сакуров. – Это телеса и есть человеческое естество. А дух – так себе, придумка для быдла, чтобы ему легче чувствовалось в дерьме и кабале с надеждой на лучшую долю своего отошедшего от своего бренного тела духа…

Сакуров, выговорив столь длинную тираду, сам себе удивился: в повседневной жизни он говорил короче и безграмотней.

- Не всякий бред есть инструмент отрицания истины, но всякая истина есть потенциальный носитель бредовых идей, - молвил Фома.

- Что-о? – элементарно не понял Сакуров.

- Это я так, к слову, - возразил Фома.

- К слову, - заворчал Сакуров. – Ты лучше скажи: коль я такая важная персона, носитель этого, как его, духа первозданного, тогда какого хрена ко мне прислали домового? Что, нельзя было найти кого-нибудь почище? И потом: я вот тут с тобой сейчас беседую, и меня мучают всякие сомнения: не есть ли данная беседа, до которой я изволил бездарно допиться, невесёлая примета какого-нибудь мрачного явления, ожидающегося в скорейшем будущем? Я не имею в виду очередное торнадо в Америке или землетрясение в Японии, мне интересно знать про явления, которые могут коснуться лично меня. Ферштейн?

«Я ли это сказал? – с вялым изумлением подумал Сакуров. – Поди, не поймёт ни хрена…»

- Чего изволите? – действительно не понял или просто прикинулся дураком Фома.

- Ну, это… не должен ли я на днях крякнуть?

- Не должен, - успокоил Сакуров Фома. – А что касается особы почище, так домовому проще общаться с живым человеком чем, скажем, высшему духу, обитающему в верхних или даже средних эмпиреях. Всё, знаешь ли, должно совершаться по установленному регламенту и согласно субординации.

- Я сейчас с кровати упаду! – воскликнул Сакуров. – Это какая среди вас субординация?

- Какая надо.

- А кто главный?

- Кто надо.

- Ну, ты, блин, чичероне хренов! Может, хоть объяснишься насчёт разницы между душой и духом первозданным? А то я сегодня хрен с два усну, пока не узнаю, чем это я так отличаюсь от нормальных людей?

- Ну, это, пожалуй, можно. Вить ты не вор?

- Не вор.

- Не завистник?

- Не завистник.

- Не стяжатель?

- Не стяжатель.

- И души человеческой ради выгоды не губитель?

- Ради выгоды – ни в коем случае!

- Всяких тягот испытав, подлости человеческой отведав, не озлобился?

- Нет.

- Не клеветник, лукавый обманщик, сластолюбец и двуличник?

- Нет, нет, нет и ещё раз нет.

- И гордыня тя не обуяет?

- Какая на хрен гордыня!

- Вот и прямая тебе дорога в наше братство.

- Иди ты! – испугался Сакуров. – А говоришь, что я не должен крякнуть?

- Все крякнут, но со временем.

- Со временем – это когда? Меня интересует моё время. Когда крякнет Мироныч – мне до лампы.

- Твоё время суть миг в летописи мироздания, обратная сторона какового есть целая вечность, преходящая из полустатического состояния в ускоряющуюся последовательность мгновений, - сказал Фома.

- Чтоб ты треснул! – разозлился Сакуров. – Если мы с тобой о такой же ерунде и раньше трепались, то я сам себя не понимаю!

- Раньше мы трепались о всяком, но особливо о нашем житье-бытье, - повторил Фома.

- Нашем – это чьём? Я про своё бытьё, например, всё и без тебя знаю.

- Да нет, мы о нашем.

- О вашем? – уточнил Сакуров.

- Да.

- Ну и что интересного ты рассказал мне про ваше житьё?

- Всякое. В частности, рассказывал я тебе про моих коллег, кои с тобой по соседству хозяйство ведут. Да о недругах ихних, каковые им в этом хозяйстве мешаются.

- Ну? Продолжай. Ведь я всё равно ни черта не помню из того, что ты мне в прежние разы рассказывал. Тем более что в мифологии я не силён, но послушаю про неё с удовольствием.

- А вот мифологию ты зря сюда путаешь, - обидчиво возразил Фома, - потому что она не причём. Есть, конечно, в ней кое-какие похожие на нашу деятельность толкования, но и только.

- Ну чё ты к словам цепляешься? – возразил Сакуров. – Мне ведь всё едино: что мифология, что теософия, что теория большого взрыва или ещё чёрт знает что, - я ни в чём таком особенно не догоняю. Короче, начинай поливать про свой быт и быт своих коллег с ихними недругами, но начинай по порядку, с крайней избы, где живёт старый хрыч Мироныч. Неужели и ему домовой по штату полагается?

- Домовой во всяком жилье полагается, - терпеливо пояснил Фома.

- Если во всяком – то вас тьма! – воскликнул Сакуров.

- Да, нас порядочно.

- Так что там про Мироныча?

- Есть у него домовой по имени Кирьян, вот кому жисть – не жисть, а сплошная малина.

- Это ещё почему?

- Да потому что ему в его хозяйстве ни один злыдень не мешается.

- Что ты говоришь, - пробормотал Сакуров. – И почему ему, Кирьяну твоему, ни одни злыдень в хозяйстве не мешается?

Константин Матвеевич примерно знал ответ, но хотел услышать его от домового.

- Правильно соображаешь, - сказал Фома. – Ваш Мироныч сам такой выдающийся злыдень, что другим в его избушке делать нечего.

- А у Жорки есть злыдни?

- Навалом.

- А у меня?

- И-и! Раньше, конешна, пока дом в запустении пребывал, злыдни его стороной обходили. Потом учуяли тепло, а в нём хорошего человека и стали поселяться.

- Вот спасибо.

- Да не за что…

- А у кого ещё их много?

- У Варфаламеева.

- Ясно… Кстати, такой вопрос: что лучше, прямиком угодить в ваше сомнительное братство в виде какого-то первозданного духа или просто на тот свет в виде обычной души?

- Да уж лучше к нам, а то ведь в виде души, оно того. Сначала, тоись, тута будешь сорок дён болтаться, опосля в судилище покантуес-си, откуда ещё неизвестно, куда тебя определят: то ли в рай, то ли в ад, то ли в какую-нибудь реинкарнацию.

- Ну, ты и наговорил, - совсем уже сонно молвил Сакуров, - однако со злыднями я не согласен.

- Это как? – спросил Фома.

- А вот так. Уволю на хрен, а то развёл тут всякую сволочь…

- Да вить это не наша вина, ежели где какой злыдень, а то и целая их свора в какой-никакой избе заведётся, - принялся неторопливо оправдываться Фома, а Сакуров почувствовал, что начинает по-настоящему засыпать. Если, конечно, он уже не заснул, и теперь ему не снится, что он засыпает по-настоящему. А Фома в это время продолжал бухтеть: – Это всё от самих людей зависит. Вить злыдни, они производство дьявольской епархии, и они не лезут туда, где живёт какой-нибудь человечек, коему сам главный нечистый благоволит. Но ежели ты не сумел главного нечистого к себе расположить, то – беда! Да… А вот нам, в отличие от злыдней, велено с нашего верха жить везде при всяком человеческом жилье, независимо от того, живёт ли там протеже главного нечистого, или его глупый непочитатель. Однако…

«Однако пить бросать надо, - в который раз подумал Сакуров, проваливаясь всё глубже и глубже в долину снов и отчуждения от реальной жизни, - иначе я точно договорюсь с этим домовым до дурдома…»

Ночью Сакуров снова куда-то летел, снова видел прекрасный город в виде грандиозной террасы, спускающейся к морю. Это море, пока Сакуров летел вдоль городской прибрежной зоны, показалось Сакурову изумительно чистым. Но затем, когда он долетел до первых дебаркадеров грузового порта, он стал замечать на воде пятна мазута и целые плавающие острова мусора. В это время самолёт решил приводниться, и на Сакурова напали акулы.