Глава 10

— Могу ли попросить разрешения у сестры быстро поговорить с капитаном?

— Капитан — через две койки. — Маргарет Моррисон с подозрением уставилась на боцмана. — Очередная консультация?

— Что-то в этом роде, правда, личного характера.

— Уж не собираетесь ли вы протаранить ещё одну подводную лодку?

— Я бы хотел никогда больше этих лодок не видеть, — с чувством произнёс Маккиннон. — Героизм может привести только к ранней смерти и упокоению в водах. — Он кивнул в сторону постели, где метался в бреду обер-лейтенант Клаусен. — И так всё время?

— Всё время. И что-то бормочет, бормочет, бормочет.

— А смысл в его словах какой-нибудь есть?

— Никакого смысла. Абсолютно никакого.

Маккиннон провёл капитана в небольшую комнату отдыха рядом со столовой для команды и усадил в кресло.

— Мистер Паттерсон и мистер Джемисон тоже здесь, сэр. Я хочу, чтобы они слышали, что у меня на уме. Хочу получить также ваше разрешение на осуществление ряда мер, которые пришли мне в голову. Короче, я хочу сделать три предложения.

— Первая наша проблема — порт нашего назначения. Мы обязательно должны следовать в Абердин, сэр? Иначе говоря, мне хотелось бы знать, насколько сильны предписания Адмиралтейства, нашего Военно-морского министерства?

Капитан Боуэн сделал несколько ярких, но нецензурных замечаний относительно Адмиралтейства, а затем сказал:

— Спасение «Сан-Андреаса», а также всего, что находится на его борту, имеет первостепенное значение. Если я посчитаю, что судну угрожает опасность, я отведу его в любой безопасный порт в мире, и плевать мне на Адмиралтейство. Здесь — мы, а не Адмиралтейство, и мы находимся в смертельной опасности, а шишкам в Адмиралтействе в худшем случае угрожает потеря своих насижённых мест в Уайтхолле.

— Верно, сэр, — едва улыбнувшись, произнёс боцман. — Я понимал, что эти вопросы ни к чему, но я вынужден был задать их.

— Почему?

— Потому что я убежден, что существует немецкая шпионская сеть в Мурманске. — Он обосновал своё заключение, ссылаясь на те же причины, которые привел часом ранее в разговоре с лейтенантом Ульбрихтом. — Если немцам так много известно о нас и наших передвижениях, тогда им наверняка известно, что нашим портом назначения является Абердин. Придерживаясь курса на Абердин, мы только подтверждаем то, что им и так известно.

— Ещё более важным, по крайней мере с моей точки зрения, является вопрос — почему немцы так заинтересованы в нас. Мы наверняка этого не узнаем, пока не доберемся до какого-нибудь безопасного порта, и то узнаем об этом спустя какое-то время. Но если этот неизвестный фактор представляет такую большую ценность для немцев, может быть, для нас он представляет ещё большую ценность? Я убеждён, хотя солидных оснований для такого убеждения я представить не могу, что немцы скорее пойдут на потерю этой неизвестной ценности, нежели допустят, чтобы она попала к нам в руки. Я почему-то думаю, что, если мы окажемся поблизости от Абердина, сразу же одна или две подводных лодки начнут болтаться поблизости от Питерхеда, а это всего в двадцати пяти милях к северо-северо-востоку от Абердина, с целью ни в коем случае не дать нам возможности ещё больше опуститься к югу. Это может означать только одно — торпеды.

— Не говорите ничего больше, боцман — сказал Джемисон. — Вы меня убедили. Я как раз тот пассажир, которому никак не хочется, чтобы Абердин стоял в нашем маршруте.

— У меня аналогичные чувства, — сказал Боуэн. — Тем более, что шансов у нас — одна сотая процента. Даже если бы наши шансы составляли целых десять процентов, это все равно не оправдывало бы предпринятый риск. Я хотел бы пожаловаться на самого себя, боцман. Считается, что я — капитан. Так почему я не додумался до этого сам?

— Потому что ваши мысли занимали другие проблемы, сэр.

— Ну, а меня это каким-то образом касается? — спросил Паттерсон.

— Я только что сам над этим подумал, сэр. Я уверен, что, когда мы с мистером Кеннетом сходили на берег в Мурманске, мы что-то упустили из виду. Наверняка упустили. Я до сих пор не понимаю, почему русские вытащили нас в Мурманск, почему они так торопились, так быстро заделали пробоину в корпусе и приспособили нас под госпиталь. Если у меня будет ключ к ответу на этот вопрос, тогда я смогу ответить на все, включая вопрос, почему русские были так дружелюбны и шли на контакт, что совершенно не соответствовало их привычному поведению, нечто среднему между недружелюбием и открытой враждебностью. Но ключа этого у меня нет, — Мы можем только строить догадки, — сказал Боуэн. — Если у вас хватило времени задуматься над этим, боцман, вы наверняка уже подумали и о запасных портах. Безопасных портах. Норочек, если вам так нравится.

— Да, сэр. Исландия или Оркнейские острова, то есть Рейкьявик или Скапа Флоу. Недостаток Рейкьявика в том, что он расположен вдвое дальше, чем Скапа. С другой стороны, чем дальше на запад мы удалимся, тем больше мы станем вне досягаемости «хейнкелей» и «штук». Если же мы направимся в Скапу, мы будем в пределах их досягаемости практически на протяжении всего маршрута, поскольку «хейнкели» и «штуки» базируются в Бергене.

Кроме того, есть другой недостаток: с того времени, как обер-лейтенант Приен потопил «Ройал Оук», проход стал невозможен, так как он закрыт минными полями. Но в то же время здесь есть и преимущество: там располагаются военно-морская и военно-воздушная базы. Я точно этого не знаю, но, думаю, они осуществляют постоянное воздушное наблюдение за Оркнейскими островами. В конце концов, это база всего нашего флота. Я понятия не имею, в каком радиусе осуществляется это наблюдение — в радиусе пятидесяти миль или, может быть, ста. Не знаю. Думаю, нас обнаружат ещё до того, как мы доберемся до Скапы.

— Это всё равно что оказаться у родного очага, да, боцман?

— Я бы не стал так говорить, сэр. Ещё ведь есть немецкие подводные лодки. — Маккиннон замолчал и задумался. — Насколько я понимаю, сэр, можно сделать четыре вывода. Ни один британский лётчик не станет нападать на британское госпитальное судно. Наверняка нас заметит патрульный самолёт, типа «бленхейма», который, не теряя времени, свяжется с истребителями, и ни один немецкий бомбардировщик, если он совсем не потерял голову, не рискнет пойти на встречу с «харрикейнами» или «спитфайерами». Патрульный самолёт, конечно, свяжется по радио со Скапой и попросит их открыть нам проход в минных полях. Наконец, они наверняка пошлют эсминец, фрегат или сторожевой корабль, чтобы отбить охоту у любой немецкой подводной лодки околачиваться поблизости.

— Такому выбору не очень позавидуешь, — заметил Боуэн. — И сколько дней до Скапы? Вы говорите — три?

— Если мы сможем избавиться от подводной лодки, которая следует за нами. Пять дней — до Рейкьявика.

— А если нам не удастся оторваться от нашего невидимого преследователя? У них не возникнет подозрений, когда они увидят, что мы меняем курс на Скапа Флоу?

— Если им всё-таки удастся продолжать следовать за нами, они не заметят изменения курса ещё дня два, а то и больше. Всё это время мы будем идти напрямую к Абердину. Как только мы окажемся южнее острова Фэр-Айл, мы изменяем курс на юго-запад, или запад-юго-запад, или ещё как-нибудь и направляемся к Скапе.

— Что же, это шанс. Действительно шанс. Какие ваши предложения, мистер Паттерсон?

— Я полностью полагаюсь на боцмана.

— Я тоже такого же мнения, — произнёс Джемисон.

— Ну? Я буду чувствовать себя счастливее в Скапе, сэр.

— Думаю, у нас у всех такое настроение. Итак, боцман, с предложением номер один покончено. Номер два?

— В районе госпиталя — шесть выходов: три — на нос и три — на корму.

Вам не кажется, сэр, что было бы разумнее ограничить передвижение всех только территорией госпиталя, за исключением, конечно, тех, кто находится на вахте или на мостике. Нам известно, что наш последний Невидимка всё ещё среди нас, и было бы неплохо ограничить сферу его действий. Я предлагаю запечатать четыре двери, по две на носу и на корме, а у оставшихся двух дверей поставить охрану.

— Вы предлагаете их запаять? — спросил Джемисон.

— Нет. В госпиталь может угодить бомба. Незапечатанные двери может заклинить. И все окажутся в ловушке. Мы просто их закроем привычным нам образом, а затем пару раз ударим по ним кувалдой.

— А если у Невидимки есть собственный инструментарий, включая кувалду? — поинтересовался Паттерсон.

— Он никогда не осмелится ею воспользоваться. При первом же металлическом грохоте все, присутствующие на борту корабля, навалятся на него.

— Это верно, — вздохнул Паттерсон. — Видимо, я старею. Ну, а третье предложение?

— Оно касается вас, если вы позволите. Думаю, не будет особого вреда, если мы соберем абсолютно всех и расскажем им, что происходит, потому что, я уверен, большинство об этом понятия не имеют. Расскажем им о докторе Сингхе, о передатчике, о том, что произошло с Лимассолом. О том, что есть ещё один Невидимка, поэтому мы и решили закрыть четыре двери, чтобы ограничить его передвижения. И я обращаюсь с этой просьбой к вам. Пожалуйста, расскажите им обо всем. Скажите, что, хотя это и неприятно, им следует не спускать друг с друга глаз и сообщать о любом подозрительном поведении. В конце концов, это в интересах их собственного спасения.

— Боцман, вы действительно думаете, — сказал Боуэн, — что опечатывание дверей и предупреждение всех на борту заставит Невидимку успокоиться?

— На основании уже полученного нами опыта, — с мрачным видом ответил Маккиннон, — я очень сомневаюсь в этом.

Весь день и ранний вечер, а вечер на широтах в трехстах милях к югу от Северного полярного круга, где они сейчас находились, наступал действительно очень рано, прошли на удивление тихо. Даже Маккиннон такого не ожидал. Немецкой подводной лодки видно не было, но боцман прекрасно понимал, что показываться она пока не собирается. Не было также признаков разведывательных «кондоров», что подтверждало его уверенность в том, что противник притаился внизу. Не появлялись на восточном горизонте ни «хейнкели», ни «штуки». Значит, час смертельной битвы ещё не настал.

Через полчаса после захода солнца было так темно, как может быть только в Норвежском море.

Небо покрылось лоскутными облаками и потускнело, хотя некоторые звёзды проглядывались.

— Мне кажется, Джордж, время наступило, — сказал Маккиннон, обращаясь к Нейсбаю. — Я иду вниз. Когда машины встанут, а это произойдет минут через семь-восемь, разверните судно на 180 градусов, пока не повернётесь в точно противоположную сторону. Вы сможете определить наш курс, несмотря на то что темно. А после этого будем надеяться, что вам удастся найти звезду для ориентировки. Я вернусь минут через десять.

По дороге вниз он прошёл мимо капитанской каюты. Охраны у её дверей больше не было. После опечатывания четырех выходов из госпиталя и установки караула у оставшихся никто не мог подняться на верхнюю палубу, а тем более на мостик, чтобы его не заметили. На палубе было так темно — это боцман отметил про себя с удовлетворением, — что ему пришлось держаться за леерное ограждение, чтобы добраться до госпиталя. В карауле стоял Стефан, молодой кочегар. Маккиннон приказал ему присоединиться к остальным, находившимся в районе столовой. Когда они пришли туда, Паттерсон уже его ждал.

— Все собрались, сэр?

— Все. Даже не забыли Керрана и Фергюсона. — Эти двое обычно находились в плотницкой мастерской в носовой части судна. Как полагается, присутствующим был зачитан закон об охране общественного спокойствия и порядка. Всех предупредили, что, если кто-то после полной остановки двигателей хоть пикнет — намеренно или нет, — его силой заставят замолчать. Говорить только шёпотом.

— Скажите, боцман, неужели на подводной лодке могут услышать шум ножа или вилки, царапающей тарелку?

— Откровенно говоря, не знаю. Понятия не имею о том, какие звукоулавливающие приспособления имеются на современных подводных лодках. Одно знаю точно: шум гаечного ключа, упавшего на стальную палубу, эти машины уловят. В этом можно не сомневаться.

Он посетил обе палаты, убедился в том, что всех предупредили в необходимости соблюдать абсолютную тишину, включил аварийное освещение и спустился в машинное отделение. Там находились только Джемисон и Маккриммон. Джемисон бросил взгляд на вошедшего боцмана и включил аварийный свет.

— Ну что, начинаем?

— Темно как раз именно так, как нам и нужно, сэр.

К тому времени, когда Маккиннон вернулся в столовую, обороты двигателей уменьшились. Боцман сел за обеденный стол рядом с Паттерсоном и замер в ожидании, пока машины не остановились и электрогенератор не замер. При полной тишине и тусклом аварийном освещении атмосфера помещения, казалось, была какой-то зловещей и жуткой.

— А если на подводной лодке решат, что у них сломалась прослушивающая аппаратура? — шёпотом спросил Паттерсон.

— Такого не может быть, сэр. Не надо даже быть опытным гидроакустиком, чтобы понять, когда двигатель снижает обороты, а когда замирает.

Появились Джемисон и Маккриммон. Оба несли лампы аварийного освещения. Джемисон сел рядом с Маккинноном.

— Единственное, боцман, чего нам не хватает, — это капеллана.

— Несколько молитв, сэр, нам действительно не помешали бы. В особенности молитвы о том, чтобы Невидимке не удалось установить жучка, посылающего сигналы о нашем местонахождении.

— Ради бога, давайте больше не будем говорить об этом. — Он несколько мгновений молчал, а затем спросил:

— Мы что, накренились?

— Да, накренились. Нейсбай делает разворот на 180 градусов, прямо в противоположную сторону.

— Ах вот как. — Джемисон задумался. — И она промахнется, потеряет наш след. А разве она не может сделать то же самое? Может быть, это первое, что придет им в голову?

— Откровенно говоря, я не знаю и понятия не имею о том, какая у них возникнет первая мысль, вторая, третья. Сперва на лодке наверняка подумают, что наше изменение курса настолько очевидно, что и так всё ясно. Там даже могут решить, что мы направляемся прямо к норвежскому побережью. Опять всё ясно. Или направляемся на северо-восток, в сторону Баренцева моря. Конечно, только сумасшедший может пойти на это, поэтому на лодке немного призадумаются, пытаясь понять, сумасшедшие мы или нет. Наконец, альтернативный вариант, а альтернатив всегда много. Враг может прийти к выводу, что раз мы решили, что освободились от его слежки, значит, мы тут же продолжим наш курс на Абердин. Или какое-то место в северной Шотландии. Или на Оркнейские острова, а может быть, Шетлендские. Перед нами открывается чертовски много возможностей, а также шансов, что на лодке примут не правильное решение.

— Понятно, — произнёс Джемисон. — Должен признаться с восхищением, боцман, что у вас дьявольски изощренный ум.

— Давайте будем надеяться, что какой-нибудь обер-лейтенант, являющийся командиром этой немецкой подводной лодки, обладает менее изощренным умом. — Маккиннон повернулся к Паттерсону. — Я поднимусь наверх, к Нейсбаю, и посмотрю, есть ли наверху какие-нибудь признаки жизни.

— Признаки жизни? Вы хотите сказать, что подводная лодка могла всплыть и теперь высматривает нас?

— Вполне возможно.

— Но ведь уже темно, вы сами сказали.

— В её распоряжении есть прожектор, а может быть, даже и два. Откуда мне известно?

— И вы считаете, что командир этой лодки воспользуется ими? — спросил Джемисон.

— Вполне, возможно. Но категорически утверждать не стану. Он наверняка уже знает, что произошло с другой немецкой подводной лодкой сегодня утром.

Паттерсон коснулся его руки.

— Надеюсь, вы не собираетесь пойти на очередное столкновение?

— Господи, мне это даже в голову не пришло. И, потом, я не думаю, что «Сан-Андреас» сможет остаться на плаву после ещё одного такого удара. Нет, конечно, и капитану подводной лодки это хорошо известно. Он наверняка убежден, что мы находимся в отчаянном положении.

— А разве это не так?

— До дна Норвежского моря далеко. — Маккиннон замолчал в задумчивости. — Единственное, чего нам не хватает, — привычной снежной бури. Хотя бы ненадолго.

— Это успокоит «кондоров» и прекратит наши поиски. Так, боцман?

— Всё это не так просто. — Он повернулся к Джемисону. — Через полчаса — в путь. Да, сэр?

— Да, через полчаса. Только осторожно, осторожно.

— Как скажете, сэр.

Маккиннон поднялся на верхнюю палубу, оглядел море и с правого, и с левого борта. Всё было тихо и спокойно. Он поднялся на мостик, но даже оттуда ничего не было видно. Ни луча прожектора, ничего. Сплошная тьма.

— Ну что ж, Джордж, это уже кое-что. Всё спокойно, всё мирно.

— Это хороший признак или плохой?

— Трудно сказать. Как у вас дела?

— Я только что попал в попутный поток и нашёл две звезды: одну по левому борту, а вторую — по правому. Понятия не имею, что это за звёзды, но они помогут нам держаться более или менее западного направления, пока мы не доберёмся до места назначения.

— Что произойдет нескоро, да?

На долгих пятнадцать минут «Сан-Андреас» замер намертво в водах моря.

В последующие пятнадцать минут он приходил к жизни, правда, очень, очень медленно. Никаких звуков из машинного отделения до мостика не долетало.

Только дрожание надстройки свидетельствовало о том, что судно постепенно оживает. Через несколько минут Маккиннон спросил:

— Как дела с нашим курсом, Джордж?

— Довольно сносно. Мы отклонились примерно градусов на десять от нашего прежнего курса. К югу. Пару минут — и мы вновь будем следовать прямо на запад. Интересно...

— Вам интересно, мне интересно, всем интересно — одни мы в Норвежском море или у нас есть попутчики, которые, однако, не заинтересованы в том, чтобы мы знали об этом? Думаю, мы — одни. Во всяком случае, очень хотелось бы этого.

Примерно через полчаса после появления Маккиннона на мостике раздался резкий телефонный звонок. Нейсбай поднял трубку и протянул её боцману.

— Боцман? Это палата А. Говорит Синклер. Думаю, вам лучше спуститься.

— Голос у Синклера был каким-то странным — то ли от усталости, то ли от подавленности, то ли от того и другого вместе. — Невидимка вновь объявился. Произошел несчастный случай. Только не мчитесь сломя голову. Никто не пострадал.

— Что-то давно у нас не было несчастных случаев. — Боцман, явно чувствовал не меньшую усталость, чем Синклер. — Что случилось?

— Передатчик разбит.

— Совсем прекрасно. Я иду — прогулочным шагом. — Он повесил трубку. — Невидимка, Джордж, вновь объявился. Похоже, от передатчика в палате А ничего не осталось.

— Господи Иисуси! — По голосу Джорджа чувствовалось, что он уже не испытывает ни ужаса, ни злости, что ему уже все чертовски надоело. — А почему не нажали сигнальную кнопку?

— Не сомневаюсь, это станет ясно, как только я доберусь туда. Я пошлю Трента вам на смену. Можете немного приложиться к запасам капитана Боуэна. А жизнь на борту «Сан-Андреаса», Джордж, идет своим чередом, так же как и везде: одна неприятность сменяет другую.

Когда Маккиннон оказался в палате А, первое, что он увидел, — лежащую на постели с закрытыми глазами Маргарет Моррисон и склонившуюся над ней Джанет Магнуссон. Боцман посмотрел в сторону доктора Синклера, который в отчаянии согнулся на стуле, где обычно сидела палатная сестра.

— Вы же сказали, что никто не пострадал!

— Никто не пострадал в медицинском смысле этого слова, хотя сестра Моррисон наверняка бы не согласилась со мной. Её отравили хлороформом, так что она придет в себя через несколько минут.

— Хлороформом? Похоже, Невидимка не обладает оригинальностью мышления.

— Он мерзкий негодяй. Эта девушка перенесла несколько ранений, одно из которых довольно неприятное, но у этого типа, видимо, нет ничего человеческого.

— А вы что же, ждёте деликатности и нежности чувств со стороны преступника, который пытается убить человека с помощью металлической балки? — Маккиннон подошёл к столу и посмотрел на ту груду, что осталась от передатчика. — Я понимаю, что вам хочется сказать, поэтому обойдусь без ваших замечаний. Естественно, никто ничего не знает, поскольку свидетелей нет.

— В том-то и дело. То, что произошло, обнаружила присутствующая здесь сиделка Магнуссон.

Маккиннон посмотрел на Джанет.

— Почему вы пришли сюда? Услышали шум? Девушка подняла голову и с недовольством посмотрела на него.

— Вы холодны как рыба, Арчи. Вот лежит несчастная, бедная девушка, вот разбитый передатчик, а вам хоть бы что. Вы даже не расстроились, я уж не говорю о раздражении или ярости. А я — в ярости!

— Я это вижу. Но Маргарет скоро придет в себя, а от передатчика ничего осталось, так что я не вижу оснований для ярости. Сделать я тут ничего не могу. Меня беспокоит другое. Вы что-нибудь слышали?

— Вы безнадежны. Нет, я ничего не слышала. Я просто зашла поговорить с нею. Она лежала, свалившись прямо на стол. Я сбегала за доктором Синклером, и мы вдвоем переложили её на постель.

— Наверняка кто-то что-то видел. Не могли же все спать.

— Капитан и его старший помощник не спали. — Она одарила его нежнейшей улыбкой. — Вы, наверное, заметили, мистер Маккиннон, — ехидным тоном произнесла она, — что глаза и капитана Боуэна, и старшего помощника Кеннета сильно забинтованы?

— Мы с вами потом разберемся, — вполголоса сказал Маккиннон, — когда я доставлю вас на Шетлендские острова. Меня хорошо знают в Леруике. — Девушка сделала недовольную гримасу, а боцман повернулся в сторону Боуэна:

— Вы что-нибудь слышали, капитан?

— Да, слышал. Какое-то звяканье. Что-то очень похожее на звон разбиваемого стекла. Точно не разобрал.

— А вы, мистер Кеннет?

— То же самое, боцман. И также не понял, что это такое.

— А тут и понимать не надо. Чтобы разбить несколько ламп, кувалды не требуется. Наступить башмаком на лампы — и дело сделано. — Он вновь повернулся к Джанет. — А Маргарет не следовало спать. Тем самым она себя обрекла, иначе бы он не осмелился пройти здесь. Ему пришлось бы идти через вашу палату. Я что-то сегодня совсем ничего не соображаю, как вы считаете?

— Это уж точно. — Девушка вновь улыбнулась ему, но уже без всякого недовольства Во всяком случае, до ястребиного взгляда далеко.

Маккиннон повернулся и обратил свой взор на дверь в послеоперационную палату, которая была чуть-чуть приоткрыта.

— Вполне логично, — произнёс он, кивая головой. — Зачем утруждать себя и закрывать дверь, когда всем и так станет очевидно, — он просто не подумал обо мне, — что иным образом он войти в палату не мог. Столовая, коридор, операционная, послеоперационная, палата А. Ясно как божий день.

Все двери, конечно, открыты, а разве может быть иначе? Мы сейчас тоже не будем утруждать себя и запирать их. Когда это произошло, кому-нибудь известно? Наверное, где-то между запуском двигателей и включением, да?

— Мне кажется, что примерно в это время, — сказал Синклер. — Самое идеальное время и лучшие условия. Примерно через десять минут после запуска двигателей и минут за пять до включения генератора мистер Паттерсон разрешил всем говорить нормально и передвигаться, не производя большого шума. Вокруг почти ничего не было видно, потому что аварийные лампы дают очень слабое освещение. Все возбужденно заговорили. Это можно рассматривать как спад напряжения, как выражение надежды, что удалось ускользнуть от подводной лодки, благодарности, что мы ещё все живы, что-то в этом роде. Началась ходьба. Так что незаметно исчезнуть и вернуться через минуту не представляло труда.

— Наверное, так и было, — согласился боцман, — причём этот мог сделать либо человек из вашей команды, либо кто-нибудь из тех, кого мы взяли на борт в Мурманске. Тем не менее, к разгадке мы не приближаемся. Мы так и не знаем, что же за человек имеет доступ к амбулатории. Капитан и вы, мистер Кеннет, меня удивляет только одно: почему вы не позвали сестру Моррисон? Вы же наверняка почувствовали запах хлороформа?

Арчи, успокойтесь, ну так нельзя — укоризненно произнесла Джанет. — Неужели вы не видите, что у них перевязаны даже носы? Почувствуете ли вы что-нибудь, когда у вас на носу платок?

— Сиделка, вы правы, но только наполовину, — сказал Боуэн. — Я действительно почувствовал запах, но он был слишком слаб. Вся беда в том, что в палате столько пахучих лекарств и антисептических средств, что я даже не обратил внимания.

— Ясно. Вернуться в столовую с губкой, пропитанной хлороформом, он, конечно, не мог. С руками в хлороформе тоже. Минуточку. Я сейчас вернусь.

Боцман взял лампу аварийного света, прошёл в послеоперационную палату, быстро осмотрел её, затем перешел в операционную, где включил свет. Тут же в корзине он нашёл то, что искал, и вернулся в палату А.

— Губка. Вся пропитана хлороформом. Разбитая ампула и пара резиновых перчаток. Совершенно бесполезные.

— Ну, по крайней мере, не для Невидимки, — сказал Синклер.

— Я говорю, бесполезные для нас. Бесполезные в качестве улики. Опять мы остаемся на месте.

Маккиннон уселся за сестринский стол и в каком-то раздражении уставился на обер-лейтенанта Клаусена, который метался на кровати.

— И он всё время так?

Синклер кивнул.

— Да, без остановки.

— Думаю, это чертовски раздражает. Других больных, а также дежурных сестер и сиделок. Почему его не положили в послеоперационную палату?

— Потому что сестра, ухаживающая за ним, а это Маргарет, если помните, против этого возражала, — терпеливым холодным голосом произнесла Джанет. — Он — её больной. Она хочет, чтобы он был постоянно у неё на виду. Есть ещё вопросы, Арчи?

— Намекаете на то, что мне пора успокоиться и заняться каким-то делом? Каким? Расследованием? — Он помрачнел. — А расследовать нечего. Я просто жду, когда Маргарет придет в себя.

— Наконец-то хоть какие-то признаки благородства.

— Мне хочется задать ей несколько вопросов.

— Мне следовало догадаться. Что ещё за вопросы? Ведь и так очевидно, что нападавший незаметно подкрался к ней сзади, приложил к её носу губку с хлороформом, она потеряла сознание, не понимая, что происходит. В противном случае она нажала бы на кнопку или позвала бы на помощь. Она не сделала ни того, ни другого. Вы не можете задать ей вопросы, на которые она не в состоянии ответить.

— Поскольку я с вами пари не заключал, денег брать у вас не буду. Вопрос первый. Откуда Невидимка знал или узнал, что все в палате А будут спать, за исключением, конечно, капитана Боуэна и мистера Кеннета, у которых забинтованы лица? Он никогда бы не осмелился сделать то, что он сделал, если бы существовала хоть малейшая возможность, что кто-то может проснуться. Так откуда он это знал? Ответьте, пожалуйста.

— Я... я не знаю. — Джанет явно опешила. — Это как-то раньше не приходило мне в голову. Думаю, другим — тоже.

— Вполне объяснимо. Такие вопросы могут прийти в голову только старым тупым боцманам. Вы только что перешли к защите, Джанет. Вопрос второй: кто сообщил ему об этом?

— И этого я не знаю.

— Может быть, Мэгги знает. Номер три. Кто из членов команды или пассажиров на корабле ненароком интересовался состоянием здоровья больных в палате А?

— Откуда я могу это знать?

— А Мэгги может, разве не так? В конце концов, ей могли задавать подобные вопросы, разве не так? А вы утверждали, что в состоянии ответить на любой вопрос, на который она сможет. Чепуха! Вопрос номер четвертый.

— Арчи, вы начинаете вести себя как прокурор. Я ни в чём не виновата.

— Не уплывайте в сторону. Вы — не в доке. Четвертый вопрос, и самый главный из всех. Невидимка, насколько нам известно, совсем не дурак. Наверняка он догадался, что рано или поздно Мэгги спросят: с кем вы, сестра Моррисон, обсуждали состояние ваших больных? Он должен был прийти к выводу, что при таком раскладе Мэгги покажет на него пальцем. Мой вопрос заключается в следующем: почему он в своём стремлении сохранить свою анонимность не перерезал ей горло, когда она потеряла сознание?

Острый нож так же бесшумен, как и губка с хлороформом. Ведь это было бы логично, разве не так, Джанет? Но он этого не сделал. Почему он не убил её?

Джанет побледнела как полотно и, когда она заговорила, её было чуть слышно.

— Чудовищно, — произнесла она. — Просто чудовищно.

— Как я понимаю, это опять относится ко мне? Что ж, вполне подходит, если вспомнить ваш последний отзыв обо мне — бессердечное чудовище.

— Нет, нет, я — не о вас. — Она все ещё говорила едва слышно. — Чудовищны не вы, а сам вопрос. Сама мысль о том, что подобное возможно. Неужели подобное могло произойти, Арчи?

— Я в не меньшей степени удивлен, почему этого не произошло. Но я думаю, мы найдем ответ, когда Мэгги придет в себя.

Наступила тишина, которую прервал Боуэн.

— Очень любезно с вашей стороны, боцман, действительно очень любезно. Укорять молодую даму за то, что она не в состоянии ответить на ваши вопросы, даже если хвалилась в обратном. Если это может в какой-то степени послужить утешением вам, милая Джанет, ни один из этих вопросов даже в голову мне не пришёл.

— Благодарю вас, сэр, — ответила девушка. — Очень любезно с вашей стороны. Я даже почувствовала себя получше. Вот видите, Арчи, я не могу быть такой идиоткой.

— А никто вас такой и не считает. Как вы думаете, доктор Синклер, через какое время она придет в себя?

— Минут через пять, пятнадцать, двадцать пять? Точно сказать невозможно. Люди по-разному приходят в себя. Но даже когда это произойдет, она какое-то время будет как в тумане, плохо соображать, с трудом вспоминать, что произошло, и не сразу сможет ответить на трудные вопросы.

— Когда она будет в нормальном состоянии, пожалуйста, сообщите мне. Я буду на мостике.

Загрузка...