Саврасов. Рождение весны. Страницы жизни художника

«Белеет парус одинокий»

Саврасов, тяжело ступая, подошел к окну и отдернул линялую ситцевую занавеску.

Всю ночь шел снег — во дворе все искрилось и белело. А голые деревья казались истошно-черными, словно нарисованными углем.

Но сегодня они не наводили тоску, не навевали печальные мысли об уходящей жизни, тающих силах. Думалось о другом: пройдет не так уж много времени, и деревья снова зазеленеют.

Алексей Кондратьевич сам не знал, почему вдруг затеплилась в душе эта радость. Может, яркий, искрящийся на солнце снег в первое утро Нового года показался добрым предзнаменованием…

Саврасов двинулся было к перегородке, за которой хлопотала по хозяйству Дуняша. Но остановился на полдороге: не выскажешь то, что жило в душе, — не мастак он на такие разговоры. Да и ни к чему они. Дуняша и так все поймет по его вдруг помолодевшему лицу, по заблестевшим радостью глазам.

Нелегко делить с ним жизнь. Это Алексей Кондратьевич понимал — нелегко. Пожалуй, если бы и отступилась — не осудишь. А вот уж сколько лет вместе. И никогда ни слова.

Дуняша приняла его таким, какой есть. Не сетуя, переносила лишения и невзгоды. А они сыпались осенним дождиком, которому не видно конца.

Зато, как нежданный просвет среди обложивших небо туч кажется особенно ярким, так вдвойне заметна каждая, пусть маленькая, радость.

Последнее время Алексею Кондратьевичу стало уже не под силу бродить с рисовальной папкой по подмосковным рощам и перелескам. А без этого жизнь лишалась света и радости, скудела. И вдруг снова оказался среди природы.

Нет, не из-за милости людей состоятельных — благодеяний Алексей Кондратьевич не терпел. Тут другое — пригласили давать уроки рисования. Почему не принять такое предложение? Не благодетельствовать собирается господин Шелапутин, а за уроки платить. Вот и попал Саврасов на Шелапутинскую дачу в Покровское-Фили.

Там он встретил раннюю, только-только рождающуюся весну. На рисунке, сделанном в эту пору, черные стволы деревьев, перед ними луговинка, покрытая влажным, тающим снегом.

Там он бродил по одетым молодой листвой рощам. И снова работал, работал…

К тому же уроки хоть немного поправили дела — совсем было плохо. Единственный постоянный доход — двадцать пять рублей пособия от Общества любителей художеств. На такие деньги и сыт не всегда будешь. А тут все-таки смогли снять хоть и дрянную, в старом деревянном доме, но городскую квартиру, возле Бородинского моста.

Кто знает — может, еще и улыбнется удача, выдадутся светлые дни…

Предчувствие не обмануло: в наступившем году работалось много и легко. Особенно карандашом. Правда, рисунки в основном были навеяны впечатлениями той давней поры, когда он бродил по волжским берегам, плутал проселками Костромской губернии. Художник возвращался мыслями в прошлое, в нем черпал сюжеты своих рисунков.

Но вспоминать не то, что видеть. В воображении все становилось иным, окрашивалось нынешними мыслями и настроениями. Сегодняшнее видоизменяло, строило пейзаж, насыщало всем тем, что терзало и мучило. Рисунки захватывали напряженностью и остротой чувств: злые, предвещающие недоброе тучи, плывут по небу, полнится скорбной печалью заброшенное кладбище, клонятся, покорные всесильному ветру, деревья на волжском берегу.

Туда, на берега Волги, унеслись его мысли и сейчас, когда он потянулся за карандашом. Перед ним снова возник бескрайний разлив могучей реки — он увидел его впервые под Юрьевцем. Его снова манил волжский простор — все затопила подернутая рябью, поблескивающая на солнце, вода.

Однако в этом рисунке не было ни щемящей тоски, ни смятенья — в нем словно отразился свет нынешнего утра. Парус, возникший на горизонте, говорил не об одиночестве, а о надежде: еще на многое достанет сил, еще многие из заветных желаний осуществятся! Хорошее начало Нового года — доброе предзнаменование. И, словно подтверждая эту уверенность, художник пометил под рисунком — он назвал его «Белеет парус одинокий» — дату: «1 января 1894 года».

Сегодня верилось, что еще не раз удастся побродить по берегам Москвы-реки, засмотреться на легкие облачка, плывущие в небе, подивиться их отражению, что надоевшие болезни отступят, останутся позади.

В свое время Алексею Кондратьевичу казалось — не будет знать устали. Но, видно, всему приходит конец: сначала подвели глаза, теперь мучили ноги, отказывались служить.

Правда, пока что Дуняше удавалось справляться с его болезнью. Помогали не столько мази и примочки, сколько внимание и забота. Отлежится денек-другой — глядишь, обошлось, полегчало.

Но уже не за горами день, когда Евдокия Матвеевна поймет, что ее старания ни к чему не приведут, не принесут облегчения доморощенные средства, — нужен лекарь.

Она торопливо пересчитает оставшуюся в ящике стола мелочь и ужаснется: кого пригласишь за такие гроши.

Евдокия Матвеевна набросит платок и побежит к «добрым людям», на ходу перебирая в памяти всех, кто мог бы чем-нибудь помочь.

Ей помогут устроить мужа во 2-ю Градскую больницу, в отделение для бедных.

Каждое утро станет она приходить сюда и, устроившись на дощатой скамье, ждать лекаря, чтобы узнать о здоровье Алексея Кондратьевича, испросить свидание…

Но однажды лекарь сам выйдет ей навстречу:

— Госпожа Моргунова… — начнет он осторожно и беспомощно разведет руками.

Евдокия Матвеевна не вскрикнет, не произнесет ни слова, только прислонится к обшарпанной стене, бессильная перед тем, о чем не решился сказать лекарь.

Это случится три года спустя.

А сегодня она радовалась, что Алексей Кондратьевич повеселел и, по обыкновению что-то бормоча себе под нос, принялся за работу.