Сборник произведений

Господин N и Вселенная

С самого рождения господин N, имя которого мы не разглашаем по этическим соображениям, отличался приземленным складом ума. Вероятно, это было наследственное, поскольку во всей его многочисленной, сливавшейся в единую массу семье только отец имел некоторую склонность к мистике, итог которой был печален. Еще в юности бедняга вбил себе в голову, что умрет в 34 года. Проклятые цифры преследовали его всю жизнь, попадались в номерах домов, автомобилей и лотерейных билетов. В итоге Вселенная сдалась перед его твердой убежденностью, и вскоре после своего 34-го дня рождения отец господина N попал под большую машину с суровым выражением бампера. Говорят, на небесах этот казус вызвал переполох — по крайней мере, встретившие покойного у райских врат ангелы долго мялись и перешептывались. Человеку, как известно, не дано знать свою судьбу, но так как вероятность того, что отец господина N куда-то подсмотрел, исключалась, пришлось его впустить. А господин N остался сиротой и приобрел смутный страх перед мистическими озарениями и походами в обувной магазин, поскольку именно по пути туда отец получил ответ Вселенной.

Детство господина N прошло в целом нормально. Он даже имел шансы, повзрослев, стать товарищем N, перед чем тоже испытывал смутный страх, поскольку его отца звали так же. Страх не имел мистической подоплеки, господин N боялся, скорее, того, что его будут сравнивать с покойным родителем. Тот изучал покрытосеменные растения и за свою недолгую жизнь достиг в этом серьезных успехов. Впрочем, в политике что-то не задалось, и звание товарища благополучно прошло мимо. Будущий господин N писал в тетрадках цифры, которые, к счастью, ни с чем не совпадали, буквы и иногда — неприличные слова, на большой перемене ел в буфете сосиски, два раза в неделю носил в школу вонючие кеды для физкультуры, ничего не понимал в химии и временами был бит по голове учебниками. Школа была хорошая. Однажды, правда, в класс будущего господина N хотели перевести хулигана и двоечника, отчисленного из соседней школы, но накануне своей первой встречи с потенциальными жертвами он в драке получил в лоб чем-то тяжелым — вероятно, железной трубой. После этого он несколько месяцев пролежал в больнице, стал заикаться и был отправлен в коррекционное учебное заведение. Будущий господин N резонно опасался совместного обучения с хулиганом и двоечником, поскольку был скромен и пуглив, поэтому известие о том, что угроза миновала, очень его обрадовало. Подробностями он не интересовался, наивно полагая, что вся эта история не имеет к нему никакого отношения.

Как и все, господин N взрослел не постепенно, а некими толчками. Сначала он внезапно обнаружил, что голос стал произвольно перескакивать с дисканта на бас и обратно, потом удлинились и распушились различные части его тела, а потом нескладного, но вполне созревшего господина N потянуло на приключения. Он попробовал курить в туалете. Вскоре после этого директор выставил в туалетах и за пришкольными гаражами дежурных, а курильщиков стал отчислять. Господин N воспринял штрафные санкции с облегчением, поскольку надписи о вреде курения на сигаретных пачках взволновали его до слез. Знакомство с алкоголем прошло более удачно, но потом что-то не задалось уже не в политике, а в экономике, и пиво стало стоить столько, что господин N вновь перешел на воду. На дискотеках он почти не появлялся, так как не умел танцевать, а одноклассники не настолько его любили, чтобы научить хотя бы паре движений. Таким образом, никогда не бывая пьяным и разгоряченным танцами и близостью потных разнополых тел, господин N не участвовал и в драках. Несколько раз молодые люди из соседних подъездов пытались побить его по собственной инициативе, но ноги у господина N были длинными, как у бабушки по материнской линии, и бегал он быстро. Еще не остывшая тяга к приключениям иногда требовала выхода, отчего господин N томился. Однако скука была единственной проблемой, от которой он страдал в опасный подростковый период, принесший его ровесникам много неприятностей, а для некоторых окончившийся совсем прискорбно.

Вообще в жизни господина N было немного сильных потрясений, и одно из них, разумеется, пришлось на юность. Оно было вызвано робким дружелюбием соседки по двору, которую звали Настя — имя настолько распространенное, что скрывать его по этическим соображениям бессмысленно. Настя была настолько же не избалована вниманием противоположного пола, как и сам господин N, поэтому избрала его как наиболее доступный объект. Она стала каждый день с ним здороваться, одолжила учебник для подготовки к экзамену и посоветовала знакомого стоматолога. Ободренный этими знаками внимания, господин N влюбился. Он вновь начал томиться, но уже по другим причинам, а вид Настиного неровного пробора — она была значительно ниже его ростом — вызывал у него длительное замирание в районе желудка. Господин N стал часто задумываться, чрезмерно потеть и несколько раз забывал пообедать. В один прекрасный день, ковыряя вилкой котлету, поджаренную специально для него бабушкой, которая была обеспокоена ухудшением его аппетита, господин N решил пригласить Настю на свидание.

Он старательно причесался, приобрел розу в хрустящей целлофановой упаковке и пришел к парковому фонтану на полчаса раньше назначенного времени. Глядя на толпы гуляющих, он представлял, как заметит среди них Настино коричневое пальто, потом она подойдет ближе, и он различит на нем пуговицы, и наконец расстояние между ними сократится достаточно для того, чтобы он вручил ей розу. Что делать дальше, он не знал, и на него нахлынул с детства знакомый смутный страх. От мысли о том, что ему, возможно, придется поцеловать Настю в сухие губы, у господина N судорожно сжались пальцы на ногах. Потом он представил себе, как при передаче розы у него дрогнет рука, и целлофановый кулек упадет на асфальт, что будет очень неловко. Последним в череде опасений было то, что Настя откажется продолжать их гипотетические отношения. Само слово «отношения» особенно пугало господина N.

Потея и притоптывая правой ногой, господин N около часа стоял у фонтана. Настя на свидание не пришла — ее не отпустила мама, потому что пригласила на этот вечер гостей, бывшую однокурсницу и ее сына, который недавно съездил в Германию и стал там католиком. За этого сына Настя спустя полгода вышла замуж и тоже стала католичкой, а потом они уехали, только не в Германию, а в Польшу.

Говорят, именно эта история привела отца господина N, вынужденного наблюдать за его жизнью, в такое возмущение, что его чуть не выгнали с небес за непристойное поведение. Впрочем, достоверно нам это не известно, так что не будем распространять слухи.

После благополучного избавления от любви господин N, за неимением других вариантов, посвятил все свое время учебе. От скуки он перечитал многие учебники по несколько раз, благодаря чему в его молодой памяти отложились целые абзацы. Это радовало маму господина N и давало ему определенные преимущества, включая возможность поступить в известный университет с длинной аббревиатурой в названии. Перспектива подробного изложения абзацев из учебника перед профессорами, увенчанными заслугами и очками, скрывающими суровый взгляд, настолько взволновала господина N, что он опять стал забывать обедать. Лето в тот год выдалось до треска сухое и жаркое, и за неделю до экзаменов университет с длинной аббревиатурой озарил ночь красивым пожаром, который потом долго показывали в новостях. Господин N воспринимал новости спиной, готовясь в углу гостиной к поступлению в вызывающее меньше волнений учебное заведение.

В этом заведении он получал специализацию, точное назначение которой не было известно никому, включая даму, набиравшую текст для дипломов. Господин N сохранял нейтралитет в отношении алкоголя, табака и девушек, которые могли не прийти на свидание, что было замечено его однокурсницей, одаренной практической сметкой, грудью и толстой косой. Однокурсница многозначительно смотрела на него на лекциях и обсуждала с подругами, а затем взяла в оборот. Господин N пришел в такое замешательство, что немедленно женился на ней. На свадьбе он обнаружил, что ее крупная грудь, запакованная в белоснежную ткань и слегка обсыпанная веснушками, в целом ему симпатична, и успокоился. Господин N даже изменил своей многолетней привычке и выпил шампанского, которое вызвало у него приступ икоты и неожиданный прилив храбрости. А единственный гость, общение с которым в этом состоянии могло бы привести к конфликту, всю свадьбу простоял в пробке, вызванной столкновением трамвая с цементовозом.

Начало брачной жизни господина N, традиционно окруженное коробками с сервизами на 12 персон и новым постельным бельем с цветами и лебедями, омрачил только спор с супругой относительно «медовой» поездки. Супруга предложила на выбор две южные страны, но скромной и пугливой душе господина N были чужды густонаселенные пляжи и активные подкопченые аборигены, о которых он получил некоторое представление из телевизора. Несколько ночей господин N провел в отлучении от солидного тела жены и опасениях, что террористы украдут у него кошелек или продадут фальшивое золото. Затем две южные страны начали между собой небольшую темпераментную войну, а господин N с супругой поехали в белый загородный пансионат с обильной пресноватой пищей и липовой аллеей, навевавшей смутные воспоминания о классике.

Потеря девственности и юности привела господина N в состояние полной душевной гармонии. Стареющая и переживающая мама через сложную цепочку знакомых устроила его на работу в небольшой кабинет, полный бумажек и горшков с растением «тещин язык». Работа отличалась стабильностью и возможностью сослаться на плохое самочувствие, если утром нежелание покидать безопасную квартиру становилось особенно сильным. В квартире сделали ремонт, и старые цветы и вертикальные полосы на обоях сменились новыми. Супруга фанатично варила супы и каши, а по вечерам, как в юности, обсуждала господина N с подругами. Господин N процветал. Он даже чуть не приобрел машину скромной расцветки, хотя транспорт смущал его из-за трагических и полностью ложных воспоминаний детства. Воры, перепутавшие его жилище с сияющими апартаментами соседей по лестничной клетке, избавили господина N от денег на машину, видеооборудования и дедушкиных золотых запонок, а его супругу — от свежепойманной шубы.

Нельзя сказать, чтобы друзья господина N до хрипоты спорили о том, чем объяснить многочисленные совпадения, уберегавшие господина N от крупных и мелких житейских встрясок, — удивительным невезением или, напротив, везением. Его друзьями могли считаться лишь два человека, их место проживания вынуждало поддерживать школьные связи. Они были не способны спорить до хрипоты и никаких совпадений не замечали, поскольку жизнь господина N не была настолько интересна, чтобы следить за ней, не отрываясь. Не замечала совпадений и мать господина N, поглощенная любовью к его длинным ресницам и родственному запаху. Между тем, самолеты, в которых господин N мог бы, но боялся полететь, падали, важные люди, знакомство с которыми могло бы привести его к новой заменчивой должности, заболевали и переезжали, и даже тренажерный зал, в который он мог бы пойти, но боялся перенапрячься, в один прекрасный день закрылся из-за финансовых неурядиц.

Опасность подкралась к господину N со стороны супруги. Бессознательное утомление прожитыми годами, некоторое время копошившееся у нее внутри, привело ее к мысли об обзаведении ребенком, который бы копошился снаружи. Господин N пришел в смятение. Из телевизора и наблюдений за жизнью во дворе он знал, что дети — это хлопотно, шумно и опасно. Сначала его будет волновать, успешно ли разродится набухающая супруга. Потом он будет по ночам вскакивать в холодном поту на страшные крики и тихий скрипящий кашель. В детском саду бесплотного пока отпрыска поджидают агрессивные воспитательницы, болезни и, возможно, даже обвал ветхого потолка — телевизор часто докладывал спине господина N о подобных историях, демонстрируя синяки, плач и оторванные детские ноги. Дальнейшая жизнь господина N-младшего разветвлялась лабиринтом роковых случайностей и опасностей, от которых не могли уберечь даже родные стены с цветами и вертикальными полосами.

Смятение сменилось безмолвным отчаянием. Господин N оставлял на полированных поверхностях мокрые отпечатки ладоней, плохо понимал содержание газет и искал утешение в шуршащих бумажках на работе. Искать утешения в супруге, давшей волю своему организму, было теперь опасно. Однако супруга, взяв господина N однажды в оборот, с тех пор не отпускала его, следя, чтобы каждое его движение совпадало с планом, набросанным еще в аудиториях института. Чтобы убедиться, что он не увильнет, она отправила его на обследование интимного характера. Господин N покорно приготовил приличные трусы, поскребся в ванной колючей мочалкой и лег спать, чтобы на следующее утро отправиться к одному из заведующих размножением.

И вот тут нервы покойного родителя господина N сдали. Последней каплей послужило то, что возраст господина N как раз совпадал с цифрой, на которой была основана его нумерологическая одержимость. Презрев все небесные законы и образно пообещав вздрючить сына, он тайно покинул рай и явился господину N во сне. Создав соответствующую атмосферу в виде грозы за приоткрытым окном, трепещущих занавесок и отсутствия верхнего света, отец господина N уселся на стул и несколько раз тяжело вздохнул, привлекая к себе внимание.

— Сын мой, — замогильным голосом начал он. — Не кажется ли тебе странным, что в нашем районе не осталось ни одного обувного магазина?

Господин N с облегчением выдохнул, заметив в высказывании тени отца характерное для сна отсутствие логики. Он решил, что это прочитанный некогда томик Шекспира спустя годы вырвался на свободу, и стал ждать, когда видение отца сменится чем-нибудь более приятным.

— Сын мой, — стараясь сохранить замогильный тон, продолжал отец господина N. — Если тебе не жаль гибнущих на войне темпераментных жителей южных стран, может, ты пожалеешь хотя бы моего будущего внука?

И, не сдержавшись, отец господина N вскочил со стула, хищно спикировал на кровать сына и посвятил его в главную нумерологическую тайну, открытую им уже по прибытии на небеса. Суммы чисел в дате рождения господина N, номере его медицинской карточки, телефона, школы, дома, в котором он жил, паспорта и всех автобусов в районе, а также многочисленные совпадения размеров одежды, обуви и имен окружающих неопровержимо свидетельствовали об одном: господин N управляет Вселенной. И все эти тридцать лет его отец, сидя в раю, проводил вычисления и мучился от стыда за своего пугливого и скромного сына, использовавшего свои феноменальные возможности исключительно для избавления от всего волнительного. Отец господина N был уверен, что сам бы он на его месте развернулся, отменил войны и вылечил человечество от рака и заболеваний, передающихся половым путем. Но, увы, в отношении него Вселенная ограничилась большой машиной с суровым бампером, посланной в мистически удачный момент.

— И что же мне делать? — почтительно выслушав родителя, спросил господин N.

— Захоти! — взревел родитель. — Захоти свернуть горы, прославиться, объездить мир, получить прекраснейших женщин и внимание прессы!

Господин N на мгновение задумался. И затем впервые за 34 года решительность исказила черты его лица.

— Но папа, — сказал он. — Так мне гораздо спокойней.

Призрак потерял дар речи, в гневе достал из серванта несколько хрустальных бокалов, разбил их об стену, выругался страшным голосом и вернулся в рай, предварительно стерев из небольшой памяти своего сына все, что успел наговорить, поскольку знать свою судьбу, как известно, неприлично. На небесах ему сделали выговор и строжайше запретили впредь заниматься поисками совпадений в числах, чему он с радостью подчинился.

А господин N, проснувшись, помнил лишь, что ему приснилось что-то неприятное и пугающее. На протяжении всей дальнейшей жизни сны ему больше не снились — ни цветные, ни черно-белые, в существование которых упорно верят некоторые люди. Житейские треволнения и впредь обходили его стороной, падая на голову кому-то еще, и даже жена, мучимая отсутствием детей, ушла от него к другому. По прихоти господина N, о которой он так никогда и не узнал, этим другим оказался водитель того самого цементовоза, врезавшегося в трамвай. Водитель любил рассказывать об этой аварии до самой старости, умалчивая о том, что в момент столкновения от страха и неожиданности чуть не откусил себе язык.

Мыслительница М и неопределенность

Имя мыслительницы М мы не называем потому, что оно нам неизвестно. Плод мысли не имеет имени, а ряд вполне определенных обстоятельств привел к тому, что до нас дошли только результаты столкновений и пересечений слов и образов, которые она с бильярдной ловкостью перекатывала в своей пушистой на висках голове. Автора результаты потеряли по дороге, о чем будет рассказано позже.

Мыслительница М появилась на свет с цепким умом и неудачной половой принадлежностью. Это сочетание не дало ей добиться в чем-либо абстрактных высот, упоминаемых в биографиях. Цепкий ум хватал любое событие или явление, приблизившееся к пушистой голове мыслительницы М, и долго вертел его, мял и подбрасывал, прежде чем позволить утвердиться в себе окончательно. Сначала он охватил мамину синеватую грудь, пеленки с уточками, решетчатую загородку кроватки, не допускавшую соприкосновения мыслительницы М с крупными досками паркета, потом, постепенно, всю комнату и расплывчатого папу, иногда возникавшего в дверях. Из-за необходимости ощупывать умом каждый предмет мыслительница М была несколько заторможенным ребенком, а позже ее стали называть вдумчивой и серьезной. Она напряженно вдумывалась во все, что возникало на ее жизненном пути, и, вытянувшись из розового овала с короткими конечностями в небольшую женщину, пришла к неутешительному выводу.

Мыслительница М поняла, что приступила к жизни неподготовленной. Стоило ей достаточно хорошо вдуматься во что-нибудь, как оно уже оказывалось в прошлом. Люди вокруг брали и выбрасывали жизненные предметы спонтанно, не ощупывая их умом и часто ошибаясь с выбором. Мыслительница М ошибок почти не допускала, внимательно изучая все варианты, но неизменно опаздывала, отставала и хмурила высокий художественный лоб, вновь оказавшись в рядах младшего поколения, в то время как ее собственное бездумно прыгало в следующий этап. Спохватиться и прыгнуть с громким кудахтаньем опоздавшего вслед за ними мыслительница М не могла. Главным ее страхом, помимо мохнатых бабочек и крупных собак, была неопределенность. Мыслительница М не знала, что Вселенной на самом деле управляет господин N — ангелы скрывали этот факт ото всех, чтобы сохранить видимость хаоса. Поэтому жизнь казалась ей похожей на табло вечной игры «Поле чудес» с загаданным словом «метоксихлордиэтиламинометилбутиламиноакридин», где открытые буквы «х» и «э» были тем, что успел ощупать и определить ее ум, а за темными квадратами ждала пугающая неопределенность.

Унять цепкость своего ума и принять невдумчивую жизнь с неправильно выбранными одеждой, профессией, печеньем к чаю, людьми и курсами лечения мыслительница М при всем желании не могла. Постоянное ощущение неопределенности сделало бы ее нервной, а ум, который никогда не подвластен человеку полностью, напал бы на нее саму. Мыслительница М много думала, в частности, о том, что следует открыть школу для нерожденных детей, где бы их готовили к жизни. Но, к сожалению, предложений в этот период времени ангелы не принимали.

Плоды размышлений имеют свойство растворяться под натиском новых мыслей или куда-то закатываться, как хранящиеся в пакете поздние яблоки, которых сначала всегда бывает больше. Мыслительница М пробовала сочинять рассказы и стихи, чтобы вплести в них свои выводы. Но герои и рифмы путались под ногами, требуя внимания, а цепкий ум подсказывал, что текст хорошо держится только в том месте, куда впечатана мысль, а по краям расползается. Тогда она решила просто записывать выводы и умозаключения, не снабжая их занимательным фоном. Он был нужен только для того, чтобы утешить не умеющего так глубоко вдумываться читателя и избавить его от комплекса неполноценности, а единственным читателем, которому предназначались записи, была сама мыслительница М. В процессе учебы она писала в толстых клетчатых тетрадях, предпочитая холодные тона обложек, а затем в жизнь человечества вторгся компьютер. К радости и удобству мыслительницы М, он становился все меньше и меньше, сжавшись в конце концов до микроскопического карманного животного. Мыслительница М всегда носила его с собой, а по ночам клала на прикроватную тумбочку — на случай, если плод размышлений созреет во сне.

Постоянная мыслительная деятельность не помешала нашей героине, пусть и с некоторым опозданием, обзавестись покладистым супругом. Он слегка пах мужчиной, ходил на работу, менял лампочки, ругался с компьютером и был беспомощен в выборе одежды. Мыслительница М выбрала его по зрелому размышлению, хотя это был довольно легкий выбор между наличием этого мужа и отсутствием любого. Супруг миролюбиво понижал голос, разговаривая со своей небольшой женой, и считал ее пушистую на висках голову и привычку долго рассуждать, выжевывая предмет разговора до полной потери вкуса, трогательными. Иногда он приносил домой знаки особого внимания к мыслительнице М, но так как он был человеком невдумчивым, его выбор обычно оказывался неверным и долго пылился на полке.

Когда мыслительница М однажды утром обнаружила убедительное доказательство своей фертильности, она не отправилась к врачу с целью вернуть себя в прежнее состояние, поскольку несколько лет назад пришла к выводу, что совету плодиться и размножаться действительно стоит следовать. Исследуя свои ощущения при контакте с супругом, котятами и родителями, она заключила, что симпатия притупляет страх смерти, и чем она сильнее и ближе к понятию «любовь», тем заметнее эффект. Таким образом, наличие потомства при условии, что оно будет хорошо себя вести, гарантировало мыслительнице М несколько бесстрашных лет.

Однако мыслительница М не стала сразу же звонить маме, как обычно поступают ее коллеги по физическому состоянию. Сохранив в себе ощущение первооткрывателя, она приступила к реализации блестящей идеи, пришедшей к ней год назад, ночью, когда супруг прижимался к ее правому боку и ворковал.

Вынув из-под мягкой подушки микроскопический компьютер, она включила его и твердой рукой с короткими красными пальчиками напечатала:

Мыслительница М решила победить пугающую неопределенность для одного человека — победить ее для всех возможным не представлялось, потому что, в отличие от господина N, мыслительница М не была всемогущей. Вместо того, чтобы сосредоточиться на подготовке крошечных тряпочек и капризах, она сосредоточилась на определении жизненных явлений для своей дочери. Сидя в очереди к врачу, среди круглых женщин, пахнущих тестами на беременность, мыслительница М торопливо набирала текст:

К сожалению, мы располагаем лишь некоторыми обрывочными записями мыслительницы М, но и по ним можно судить о том, как тяжело и продуктивно ворочались мысли в ее пушистой голове. Снаружи казалось, что она поглощена наблюдением за процессами, происходившими несколько ниже. Ее поведение не выглядело странным для родственников и супруга, который стал еще миролюбивее. Единственным капризом, который позволила себе мыслительница М, был полный отказ от общения с коллегами по положению — она опасалась, что их образ мыслей, увековеченный противоположным полом в анекдотах, может оказаться заразным. Мыслительница М ела фрукты, гуляла на свежем воздухе, с отсутствующим видом проходила осмотры и уделяла микроскопическому компьютеру значительно больше внимания, чем покорному супругу. Каждый вечер, убедившись, что супруг находится по другую сторону двери и занят там своей жизнью, мыслительница М, стесняясь и глядя себе в район пупка, быстро зачитывала написанное за день.

«Нельзя сказать, чтобы я верила в умственные способности эмбриона, — сочла нужным объяснить она в своем пособии по определенности. — Однако я не могу не воспользоваться вероятностью их наличия. Некоторые дают эмбрионам слушать музыку. Музыка — это…»

В течение нескольких месяцев мыслительнице М казалось, что неопределенность терпит поражения по всем фронтам. Она была почти уверена, что ее дочери не придется жить с опозданием, ощупывая унаследованным цепким умом темный окружающий мир. Мыслительница М определила для нее все крупные вещи, с которыми была знакома. У нее болела правая рука и немного слезились глаза, но последнее, возможно, было от апельсинов, которыми ее кормил супруг, сменивший мужской запах на цитрусовый.

Переведя в спокойные и взвешенные слова счастье, покой, удовольствие, горе, одиночество и другие явления, расплывчатость которых некогда причинила ей немало неудобств, округлая мыслительница М однажды ночью покрылась мурашками и небольшим количеством пота. На поверхности мыслительной смеси, кухонно бурлившей под ее художественным лбом, вдруг блеснуло осознание, что она дала созревающей дочери описания, но забыла про инструкции. К обретению тех или иных жизненных предметов вела различной длины последовательность действий, и, не зная ее, будущая дочь была обречена копаться в неопределенности. Действий было значительно больше, чем явлений, они зависели от конкретных ситуаций, и, оценив масштабы своего промаха, мыслительница М ощутила подергивание в правом глазу.

Пытаясь объять необъятное, мыслительница М несколько раз принималась плакать и утешалась фруктами. Каждый раз за едой она вспоминала новые необходимые действия, и фрукт, поврежденный укусами, оставался истекать соком на кухонном столе. К утру мыслительница М решила, что ограничится инструкциями к детству, а описания дальнейшей жизни сделает потом, в процессе формирования дочери уже вне ее живота. Она заранее разграничила время, определив, что утром будет читать потомку старые записи, а вечером отпечатывать итоги более поздних размышлений. Умиротворившись, она заснула, положив голову на стол среди недоеденных фруктов.

Это стало первым событием, серьезно поколебавшим спокойствие супруга мыслительницы М. Его скромный твердый ум начал старательно сопоставлять хроническую вдумчивость жены, ее верность микроскопическому компьютеру и погруженность в себя. Из себя мыслительница М выныривала обычно встревоженной, уходила на кухню, и оттуда доносилось характерное щелканье. Супруг поделился симптомами со старшим поколением и Интернетом, но они успокоили его историями о заполненных потомством женщинах, которые все отведенные месяцы спали на ковре, съели всю соду в доме или читали исключительно Вальтера Скотта. Подумав, супруг заменил апельсины более представительными грейпфрутами, стал чаще выгуливать мыслительницу М по дорожке вокруг дома и благодаря этому подружился с одним собаководом, который одолжил ему дрель. С помощью дрели супруг мыслительницы М начал придавать квартире вид семейного гнезда, в котором имеется птенец. Он надеялся таким образом порадовать округлую жену, но она не оценила его усилий. Торопливо срывая плоды размышлений, которые теперь казались ей грейпфрутами, мыслительница М писала заметки о том, как переносить справедливый родительский гнев или стыд от учительского выговора, почему необходимы тайники с фантиками и зачем общаться с тихими сверстниками, которые кажутся неинтересными, но могут оказаться равными по цепкости ума. О более крупных и значительных вещах она также старалась не забывать, хотя чувствовала, что мысли текут все более расслабленно, а для того, чтобы насмешить серьезную мыслительницу М, теперь было достаточно названия южноамериканского озера Титикака.

Фраза о мелочах долго не покидала голову мыслительницы М, хитро переливаясь и ожидая обдумывания. Мыслительница М даже занялась вязанием маленькой кривой шапочки, потому что рукоделие давало правильное направление не только ее красноватым пальцам, но и мыслям. Шапочка набирала ряды, умиляя мыслительницу М и ее супруга. Старшее поколение, заметив похвальную наклонность, одарило мыслительницу М шуршащим пакетом с разноцветными клубками. Принимая подарок, мыслительница М долго смотрела на клубки, чувствуя, что вот-вот поймет нечто огорчительное.

Жизнь предстала перед мыслительницей М состоящей не только из явлений, событий и действий, но еще и из конкретных, осязаемых предметов — клубков, шапочек, грейпфрутов, чашек, деревьев, компьютеров, домов, ночных бабочек, утюгов, ватных палочек и катышков пыли под кроватью. Мыслительница М уделила в своих записях внимание только крошечной части этих предметов, да и то в основном используя их в качестве примеров и иллюстраций. В то же время без четких описаний и инструкций жизнь в окружении неопределенных вещей становилась сложной и даже опасной, особенно на участке детства, на пояснения к которому мыслительница М потратила все последнее время.

Она не успела достаточно глубоко вдуматься во все это. Мысль о неопределенном горячем утюге привела мыслительницу М в такой ужас, что она упала в литературно необходимый обморок.

Старшее поколение и совершенно потерявший спокойствие супруг доставили мыслительницу М в соответствующее учреждение. Уже по пути туда, под хрустальное позвякивание в ушах мыслительница М быстро записывала в микроскопический компьютер, без которого она отказывалась покидать семейное гнездо, сведения обо всех предметах, на которые падал взгляд. Первый предмет не подходил под эту категорию, поскольку это был утюг, редко встречающийся в транспорте.

Профессионально пахнущий врач выразил неудовольствие тем, что мыслительница М продолжает вести записи во время осмотра.

— Но я должна рассказать своей будущей дочери о свойствах цветка, — возразила она.

Врач длинно засмеялся и продемонстрировал на экране аппарата УЗИ непонятные, но неопровержимые доказательства того, что зреющая дочь мыслительницы М является мальчиком.

Месть неопределенности, которая не пыталась сопротивляться натиску мыслительницы М, а просто затаилась, ожидая, когда сработает ее план, была, безусловно, страшна. Жизнь человека мужского пола требовала других инструкций и, что самое главное, во многом была непонятна мыслительнице М. Она совершенно зря оберегала свой цепкий ум как главное оружие в борьбе с неопределенностью — он был ослаблен с самого начала, и это проявилось в том, что мыслительница М спонтанно и необдуманно определила потомство как дочь. Из последних сил вдумавшись в создавшееся положение, мыслительница М отказалась от идеи в спешке переработать свои записи, которые эмбрион вдобавок мог уже запомнить, что гарантировало ему в будущем модные проблемы. Она признала поражение и позволила себе рассеянно думать глупости, которые давно и настойчиво требовали своего законного места в ее пушистой голове.

Микроскопический компьютер с потерявшими актуальность записями мыслительница М забыла в транспорте. Там его нашел приезжий из южной республики, который читал на русском языке медленно и неправильно понимал многие слова. Впрочем, записи мыслительницы М он даже не открыл. Перед тем, как продать микроскопический компьютер другому приезжему, он научился играть на нем в так называемые «Пузырьки», что позволило ему с удовольствием потратить некоторое количество времени, не использованного в детстве.

^{«Октябрь» 2010, № 12}

Проснувшийся К и будущее

Белое, скрипучее утро было безлюдным. На снегу, среди свежих кратеров от взрывов и бесформенных осколков, попадались разноцветные лоскутки, как будто вчера здесь терзали огромного клоуна. Чернела копоть, миниатюрные пусковые установки смотрели в утомленное небо, сугробы были покрыты яркой сыпью конфетти.

Обходя многочисленные мелкие препятствия, по обессиленному городу шел проснувшийся К. Он слегка опух от недавнего употребления большого количества алкоголя, и его дрожащее после праздничных испытаний тело согревала обширная куртка, принадлежащая его двоюродному брату, который в данный момент бессвязно бормотал во сне на раскладушке. Проснувшийся старался сдерживать икоту, и борьба с ее гласной составляющей была успешной, но тихий звук «к… к… к…» все равно вырывался из его рта вместе с клочками пара.

Проснувшийся К приблизился к центру детской площадки, который кто-то из ныне спящих обозначил забитой снегом бутылкой. Утопив подошвы ботинок в снегу и придав своему телу максимально устойчивое положение, проснувшийся К взглянул прямо в небо, которое нетрезво закачалось.

— Ну? — требовательно воззвал проснувшийся К.

Ангелы невольно обернулись, поскольку решили, что он обращается к ним. Некоторые вынули блокноты, готовясь записать просьбу.

Остановившееся наконец небо не откликалось и вызывало у проснувшегося К обильное слезотечение.

— Ну? — еще раз произнес он, щурясь и напряженно всматриваясь во что-то очень далекое.

Серые облачка частично прикрывали детскую голубизну небес. Ниже перемещались черные галочки птиц. Проснувшийся К раскинул руки в стороны, зарычал, как охраняющая кость собака, и побрел дальше. От яркого света зрение его временно ухудшилось, и он столкнулся с детской горкой.

Ангелы пришли в легкое недоумение и продолжили следить за проснувшимся К. Этому решению способствовало и то, что у них наступил единственный в году почти-выходной, когда за большинством подопечных присматривать было не нужно: они мирно спали и прибывали на небеса реже обычного.

Проснувшийся К прошел мимо жилого дома, рассеянно глядевшего на него пустыми окнами. За некоторыми переливались невыключенные гирлянды, грозившие пожаром. Из подвальных окошек выглядывали крысы. Напуганные ночным грохотом, они пребывали в сомнениях относительно безопасности передвижения по открытому пространству.

Проснувшийся К бессознательно шевелил покрасневшими от холода пальцами рук, а взгляд его растерянно обшаривал окрестности. Посовещавшись, ангелы пришли к выводу, что проснувшийся что-то ищет. Возможно, в суматохе праздничной ночи он лишился собаки, шарфа или супруги, решили они.

Проснувшийся К между тем издал радостный возглас. Он добрался до входа в метрополитен, возле которого наблюдалось скопление магазинов. Миновав спящие ларьки и украшенную пугающе большими разноцветными шарами елку, проснувшийся подошел к витрине магазина электроники. Сейчас витрина была мертва, и за ней лишь угадывались контуры полок с товарами. На самой витрине были представлены тонкие листы телевизоров, аудиотехника, хищные кухонные измельчители, небольшие аппараты, с помощью которых женщины удаляли ненужные волосы и придавали желаемую форму нужным. Все это не заинтересовало проснувшегося К. Он приник к стеклу там, где тускло поблескивали экраны компьютеров.

— Ну? — ударив по витрине холодными ладонями, снова воскликнул он. Стекло заволновалось, и пробежавшие по экранам малозаметные блики заставили проснувшегося К замереть в робкой надежде.

— Ну? — шепнул он.

Однако выключенные компьютеры молчали, покорно ожидая своих пользователей. Лицо проснувшегося К горестно исказилось. Он еще раз ударил витрину, но не так сильно, чтобы повредить стекло или разбудить сигнализацию, и продолжил свой путь.

Подул ветер, разнося по поверхности снега обрывки разноцветной бумаги и блестящие серебряные нити. По мусоропроводу одного из домов с грохотом скатились бутылки, спугнув серовато-желтую собаку, дремавшую на крыльце подъезда, у щели, из которой тянуло теплом. Собака на всякий случай повиляла хвостом, немного размяла мышцы лап и пошла в точно известном ей направлении. Как и всем собакам, ей было лишь неизвестно, куда это направление приведет. По дороге собака обнаружила в снегу почти целый бутерброд с сырокопченой колбасой, придавший животному бодрости духа и сил. Облизываясь, собака направилась дальше, вышла за пределы двора, немного прогулялась по улице и попала в поле зрения проснувшегося К. Повторно издав радостный возглас, проснувшийся К быстро зашагал ей навстречу. Ангелы тоже обрадовались, решив, что он, видимо, нашел пропажу.

Собака была несколько смущена вниманием со стороны проснувшегося К, но ее хвост продолжал интенсивно двигаться. Когда проснувшийся приблизился вплотную и попытался ухватить собаку за морду, животное взвизгнуло и попятилось, но не стало уходить далеко.

— Ну?

Собака молчала, сохраняя надежду, что у проснувшегося К в карманах имеется колбаса. Проснувшийся наклонился к ней и шепотом спросил:

— Эволюционировала?

Собака преданно и просительно заглянула в опухшие человечьи глаза.

— Ы-ы-ы… — свирепо закряхтел проснувшийся К и направил раскрытые ладони в сторону животного. Закрыв глаза, он представил, как невидимая сила отбрасывает собаку в сторону зеленого мусорного бака, находившегося на некотором расстоянии от места событий.

Проснувшийся К открыл глаза. Собака стояла рядом и виляла хвостом, продолжая надеяться на колбасу.

В отчаянии проснувшийся К заскулил. Почувствовав к нему видовую симпатию, животное лизнуло его руку, уже совершенно бескорыстно. Проснувшийся К не заметил этого — частично из-за холодовой анестезии, частично из-за того, что был погружен в воспоминания. Переливающиеся огнями летающие тарелки зависали над населенными пунктами, новые витки эволюции осыпали все живое дарами, как рог изобилия, холодная логика машин восставала против сомнительной человеческой, одетые в броню герои защищали руины городов, ядерная зима сулила ядерную весну и новую эру…

И тут из подворотни показалась темная человеческая фигура. Неуверенными шагами она брела к мусорному баку, неся распухший полиэтиленовый пакет. Проснувшийся К направился было навстречу, и фигура приветственно замахала рукой, как обычно в это утро, когда все бодрствующие ощущают некую общность. Но потом проснувшийся К остановился и опять закрыл глаза. От внутреннего напряжения он покраснел и слегка затрясся. Второй проснувшийся продолжал свой путь к месту сброса отходов. Проснувшийся К открыл глаза и сделал несколько шагов вперед, после чего повторил всю процедуру. Затем снова немного прошел вперед. Фигура с пакетом была несколько озадачена его поведением, но в целом настроена благостно. Не ощущая никаких опасений, она приближалась к мусорному баку. Как раз возле него оба проснувшихся встретились.

— Ну? — молитвенно сложив руки, спросил проснувшийся К. — Ничего?

Второй проснувшийся поздравил его с прошедшим праздником и сообщил, что в целом ничего, а после пива будет совсем хорошо.

На глазах у проснувшегося К выступили слезы. Дрожащим голосом он пробормотал ответное поздравление и отошел от бака. Он брел по снегу, все еще шевеля красными пальцами, и что-то бормотал, а в голове его роились космические корабли, и гигантские роботы, и первые представители инопланетной цивилизации, и отважные первопроходцы Вселенной. Все они внезапно исчезли, когда голова проснувшегося К пришла в соприкосновение с частью уже знакомой ему детской горки. Очевидно, неожиданный удар расстроил проснувшегося К окончательно.

— Ну?! — завопил он, вновь обращаясь к небу. — Как же так?! Будущее! Будущее ведь!..

Ангелы растерянно переглянулись. Проснувшийся К достал что-то из кармана и погрозил ангелам этим предметом. Это был мобильный телефон.

— Цифры! — снова закричал проснувшийся К, тыча пальцем в дату на экране. — Цифры-то какие! Где будущее?!

Экран показывал, что наступил первый день 2011 года от Рождества Христова по григорианскому календарю.

— Бу-ду-ще-е-е!.. — страшным голосом завопил проснувшийся К и приготовился некрасиво заплакать, как это умеют делать не совсем трезвые мужчины.

Среди ангелов возник спор. Некоторые, проникшись жалостью к искателю будущего, хотели спуститься к нему и объяснить условность дат, а также немного поговорить о футурологии. Другие их отговаривали, ссылаясь на то, что проснувшийся явно склонен впадать в крайности, и беседа с ангелами может плохо сказаться на его душевном состоянии. Была даже небольшая группа особо добросердечных, согласных изобразить для проснувшегося К инопланетян. Но в итоге в споре победили благоразумные ангелы, призывавшие сохранять нейтралитет.

И проснувшийся К, усилием воли все-таки сдержав слезы, выругался в небо и ушел вдаль, унося с собой свое горе, имя и биографию.

Девица Т и иллюзорность

Имя девицы Т мы не разглашаем потому, что под ним ее не знал практически никто, кроме незаметных родителей и женщин, заведующих документами. Эта последовательность букв стала первым предметом, который с бульканьем растворился в иллюзорности. Девица Т сбрасывала их с себя, как балласт с гибнущего воздушного шара, и имела на это уважительную причину. Ее корни канонически скрывались в той эпохе, когда девица Т носила бантик на немногочисленных волосах и плохо владела речевым аппаратом. Уже тогда сознание девицы Т имело удручающую способность вычленять из окружающей действительности любые слова и события, которые были чем-нибудь неприятны. В то время, как ее ровесники расчесывали велосипедные ссадины, девица Т расчесывала воспоминания о том, как неделю назад круглый фланелевый папа рассеянно отругал ее за съеденную до обеда конфету. Родители одевали ее по сезону, регулярно кормили и водили одно время к логопеду, чтобы облагородить издаваемые юной девицей Т звуки. Поэтому изначально отпечатков неприятного внешнего воздействия на ее маленькой душе было немного, они были неглубоки и скорее забавны, как следы ветряной оспы.

Первую глубокую вмятину бисквитное сознание девицы Т получило от родственницы в шерстяных колготках, приехавшей из деревни за впечатлениями большого города. Утомительный метрополитен, необходимость запечатлевать себя на фоне различных вариантов городского пейзажа и мысли о расходах усилили природное простодушие женщины. И однажды вечером, не придавая значения тому, что девица Т проводила в той же комнате поздний смотр кукол, родственница поделилась с телефонной трубкой недавно придуманной характеристикой тихого ребенка.

— Шлепеночка, — сказала она. — Ни души, ни рожи.

Девице Т потребовалось несколько дней, чтобы интуитивно постичь значение диалектного слова, соотнести его с остальными и, наконец, обидеться. Родственница в шерстяных колготках к этому времени уже покинула большой город, увезя с собой гремящие сувениры, фотографический материал и полное незнание своей судьбоносной роли. Опаленная обидой девица Т утратила здоровый сон, аппетит и даже привычную для глаз родителей расцветку, став равномерно сероватой. Она подолгу гуляла во дворе, рассматривая пока еще очень близкую к ней землю, из которой росли пивные крышки и одуванчики. Фланелевый папа и пахнущая лаком для волос мама уже строили планы относительно раннеутреннего похода в детскую поликлинику, где выглаженный педиатр должен был развеять их опасения и порекомендовать витамины. Однако девица Т во время очередной прогулки набрела на более действенное лекарство. Полосатое и покрытое темными лысинками лишая, оно неравномерно дрожало, подчеркивая свою беспомощность. Деловито ощупав спичечные ребра под тонкой детской шерстью, девица Т унесла котенка домой. Родители покорно приняли животное, сокращавшее многокомнатность их сумрачной квартиры, и покорно лечились от лишая, ни разу не упрекнув девицу Т, о внутренней хрупкости которой они уже догадывались.

Дальше все пошло по накатанной: обнаруживая все новые острые выступы на поверхности жизни, девица Т постепенно закрывала створки своего нежно-розового внутреннего мира. С внешней стороны последовательность встреч с окружающей реальностью можно было проследить по кошкам. С угрюмой сердобольностью девица Т после каждой вмятины приносила в пахнущий выпечкой и пластмассой полумрак родительского дома прохладных после улицы шерстяных существ, как иные приносят для подслащения жизни пирожные. Первая двойка воплотилась в черное и безухое, после первого ухода из класса по требованию веретенообразной учительницы в дом явилось толстое и бесхвостое, тоже напоминающее веретено и учительницу. А первый равнодушный взгляд восточноглазого соседа по парте, выросшего потом в инженера, который иногда писал стихи, удобно прислонив блокнот к обширному животу, материализовал на диване в комнате девицы Т сразу двоих. Под натиском животных пространство квартиры сокращалось, но тускнеющие родители девицы Т не решались выгнать из дома мяукающую радость дочери. Девица Т старалась выработать на кошках равнодушие, которое в силу обстоятельств почитала наивысшей добродетелью. Она равнодушно кормила их, равнодушно гладила и равнодушно вычищала неизбежные последствия, чтобы затем выйти из дома с колотящимся от волнения сердцем и жалобно сощуренными глазами.

Спасение девицы Т в это время еще готовилось сумрачными учеными, не умеющими строить длинные предложения и заменяющими их кружевом терминов и цифр. Девица Т ничего об этом не знала и каждый вечер, засыпая на хрустком матрасе, с тоской думала о предстоящем дне. Ей заранее было известно, что он, подобно всем остальным, оставит в контейнере ее души воспоминания о жаре покрасневших щек, застенчивом оцепенении и жгучей обиде от недовольного взгляда обитающей в очередях старухи или хихиканья усыпанного значками школьника, который, возможно, просто давал выход еще юной глупости. Выхватывание из повседневного полотна мелких неприятных моментов отнимало много сил и времени, поэтому остальные действия обычно оставались как пунктирная наметка. Девица Т серела, хирела и в глубине своего хрупкого сознания радовалась тому, что становится все более незаметной. Родители качали присыпанными сединой головами, выпивая на кухне чай, и бережно советовали девице Т дискотеки, пешие походы, кружки для утомленных жизненной скукой и прочие способы общения со сверстниками. Однако девица Т не могла последовать этим советам даже в неизбежные моменты тоски по обществу себе подобных.

Спаситель девицы Т, безгрешной невестой которого она была всю свою незаметную жизнь, был эфемерен и носил импортное имя Интернет. В припадке любовной нежности девица Т порой чувствовала, как остро ему не хватает нескольких букв «х», чтобы утвердиться в истории, бросив якорь в древнем Египте. При всей своей вынужденной мудрости он был трогательно молод. Так же, как и девица Т, он никогда не заговаривал первым. Он был безбрежен, как океан, порочен, как рано поумневший ребенок, и содержал в себе только ничем не разбавленную иллюзию. Придя к нему через заунывные песнопения модема, девица Т поначалу робко взирала на раскинувшуюся перед ней даль, не решаясь приблизиться. Она раскладывала на тронутом благородной желтизной компьютере пасьянсы, каждый раз ставя на кон небольшое желание, и лишь изредка открывала окно с огромным количеством букв и картинок. Увядающие родители тихо говорили, что при постоянной работе модем подпитывается их рационально поделенными деньгами, и девица Т испуганно выскакивала из Интернета, чтобы спустя несколько часов вновь приоткрыть форточку в волшебный мир. Как ничем не выдающий себя лазутчик, она запоминала местность, узнавала, что земли Интернета поделены на сайты, форумы, чаты, блоги, и везде есть свои обитатели, напоминавшие паспорт — немного текста и фотография в одном из верхних углов, запечатлевшая не обычное лицо, а облик неведомой виртуальной личности.

Посвящению и постижению предшествовал один из самых неприятных моментов в жизни девицы Т, который она в течение нескольких недель перекатывала в памяти, замирая от скорбного стыда. В дрожащих внутренностях метро, где она сидела на самом краешке лавки, компактно сжавшись и спрятав глаза в книге, над девицей Т нависли люди. Один из них, женщина, был отягощен зреющим ребенком, у которого только сегодня начало формироваться лицо. Другой, проявляя ответственность, потребовал от девицы Т уступить место его расширенной подруге. Девица Т, для которой любая форма была грубой, всю дорогу до дома жалобно извинялась перед саднящим отпечатком обидчика, оправдываясь тем, что не могла видеть книгу и расширенную женщину одновременно. Дома, извинившись перед кошками и уже не фланелевым, а трикотажным папой, она закрылась в своей комнате, чтобы погреть ушибленное сознание. На столе мерцал монитор компьютера, не пытавшийся доказать свое превосходство над девицей Т ни отягощенностью, ни ответственностью. Девица Т, подобно романтическим сомнамбулам, встала, подошла к нему, выслушала песнь модема и, как в холодную прозрачную воду, нырнула в чат. Разноцветные буквы встретили ее радостно, как будто именно ее не хватало на их веселом вечере, и прислали много счастливых круглых лиц. Ободренная девица Т уже хотела им пожаловаться, хотя на собственном опыте знала, что жалобы лишь углубят царапины на ее душе. И тогда, движимая лишь мудростью интуиции, пышно зеленеющей на ее внутренних трещинах, девица начала писать буквам от имени ответственного за ее сегодняшние раны. Его устами она назвала себя «приятной девушкой» и стала извиняться за недоразумение при горячей поддержке разноцветных букв. Некоторые ответные буквы складывались в обидные слова, но они соскальзывали с бисквитного сознания девицы Т, не оставляя ни малейшего следа. Впервые за много лет она почувствовала мягкую теплую радость, и это была не кошка. Девица Т поняла, что в этом мире, носящем упрощенное древнеегипетское имя, можно существовать, не существуя, входить в него, не впуская его в себя, и быть кем угодно, потому что он безболезненно растворял в себе то, что так долго мешало ей жить — ее слишком хрупкую личность.

Первые ночи с Интернетом по банальным законом бытия были самыми пылкими. Девица Т сколачивала уютные, как скворечники, почтовые ящики, смотрела фотографии и маленькие фильмы, запечатлевшие жизнь никогда не существовавших людей, и неустанно продолжала свой род. Она создала множество более смелых, более веселых, более красивых и менее живых девиц Т, щедро раздавая им крупинки своего имени, пока от него ничего не осталось. Маленькие существа, нащипанные из бисквитного сознания девицы Т, быстро и радостно взрослели, становились на крепкие ножки и начинали новую, полноценную и безболезненную жизнь. Они имели собственное мнение и совсем ничего не боялись. С девицей Т их роднила только любовь к кошкам, и часто они уходили от дома так далеко, что пропадали среди букв и картинок, а девица Т лишь смахивала счастливую материнскую слезу. Живые кошки, удрученные голодом, водили вокруг нее громкие хороводы. Прекрасные ночи, как это часто бывает, грубо обрывались вторжением старшего поколения, которое считало денежные жертвы Интернету несоразмерными.

Однако остановить растворение девицы Т было уже невозможно. Тоскующие родители, оставшиеся на другой стороне, спустя некоторое время заменили модем менее властным божком, серым, тонким и длинным, через который проходило больше Интернета и меньше денег. Девица Т заметила его существование только тогда, когда одна из прежних меховых ее спасительниц в припадке охотничьего азарта ранила божка. Затем кто-то ублажил его, и монитор компьютера вновь наполнился беспримесной иллюзией.

Девица Т обращала все меньше внимания на травмоопасную жизнь вне монитора. Люди в ней были конкретнее и агрессивнее, зелень деревьев и небо — тусклее, разговоры — путаней и бессодержательней, и даже у кошек пушистые волоски торчали не так отчетливо и мило. Где-то там осталась деятельность, за которую девице Т выдавала деньги красногубая женщина-бухгалтер. Девица Т уже не помнила, в чем заключалась эта деятельность и почему она должна ею заниматься. На личном телефоне девицы Т поселился паучок, оплетя его нежной, как плесень, сетью. Жил только черный блестящий собрат телефона в комнате родителей, по которому с далекими, слабыми голосами изредка велись исполненные смирения разговоры. Девица Т к этому времени изучила все закоулки волшебного мира и поняла, что наивысшее счастье она испытывает, когда два плода ее сознания затевают между собой спор, а то и потасовку. В такие моменты она чувствовала себя особенно неживой.

Часто буквенные существа надолго оставались в мониторе, чувствуя симпатию к своим собратьям, сотканным из сознания девицы Т. Когда их становилось особенно много, они строили новые города, получавшие названия из букв латинского алфавита. Бесплотные создания резвились в них, хвастались картинками, текстами и другими игрушками, вместе ходили в кино — его, за полную иллюзорность, Интернет с радостью пускал в себя. Иногда кто-нибудь позволял себе очень резкие буквы, и его выгоняли за пределы города, а потом ходили на его поселение войной, в которой погибали только существа с картинок, да и то редко. И, самое главное, какими бы резкими буквы не были, девица Т нисколько не боялась, что они поранят ее нежный внутренний мир, потому что он был растворен в иллюзорности, и у него были отважные защитники — ее дети. Несколько раз девица Т даже заставляла буквенных существ нападать на себя, но ничего не чувствовала, продолжая пребывать в блаженном неживом оцепенении.

Мама девицы Т больше не пахла лаком для волос, теперь еле ощутимым облаком ее окружал запах лука, нежной кожи и увядших глоксиний, которые она разводила в тщетных попытках истратить заботу. У нее начало портиться зрение, но она знала, что по правилам хорошего тона о болезни можно сказать кому-нибудь только тогда, когда она станет неизлечимой. Побочным эффектом от глазных капель, посоветованных воздушным старичком со второго этажа, была одна необычная особенность. Порой краем глаза вянущая мама видела не шершавую поверхность реальности, а то, что за ней скрыто. Например, влюбленная парочка школьников в поле бокового зрения матери девицы Т страстно целовалась, хотя на самом деле благопристойно держалась за руки. А продавщица в придомовом магазине каждый день убивала тяжелым кассовым аппаратом пахучего человека в вязаной шапке, у которого не хватало десяти рублей для чего-то важного.

Однажды, зайдя в комнату девицы Т, неслышная мягкая мама остановилась в нерешительности, потому что открывшаяся ей картина не совпадала с той, которая еще до дверного скрипа возникла у нее в голове. Она ожидала увидеть окно со скелетиками комнатных цветов, кошек, в позе деревянной уточки закрепившихся на всех поверхностях, одежду на диване, лежащую так, будто в ней кто-то играет в шалаш, стопочку тарелок на столе и свою немного запыленную дочь, освещенную голубоватым компьютерным светом. Мама девицы Т действительно увидела все это, за исключением дочери, от которой осталось только промятое в необходимых местах кресло. Она окликнула дочь, услышала ответ и поняла, что видела угол, где сидела девица Т, лишь краем глаза. Мама девицы Т улыбнулась, собрала тарелки и ушла, чтобы покормить валидолом опасение, которое обсасывало изнутри ее ребра. Если бы она знала, почему же бесстрастное боковое зрение показало ей такое, то, наверное, долго мяла бы в руках телефонную трубку, моля о совете и ценных рекомендациях. Но она вряд ли что-нибудь бы изменила, потому что даже ангелы уже опустили руки. Они послали девице Т огромное количество знамений, но только одно она заметила, поскольку видеоролик с ним попал в Интернет. Множество буквенных существ успели истолковать его и найти несоответствия, поэтому для девицы Т не существовало никакой необходимости добавлять к их мыслям еще и свои.

Иногда девица Т не успевала заплатить за свой древнеегипетский рай, и он пропадал, оставляя ее наедине с кошками и своим небольшим телом. Тогда девица Т протирала красные глаза, надевала что-нибудь и шла наружу — убедиться, что жизнь блекла и неказиста, и тихонько отпраздновать победу над неудобно устроенной реальностью. Она покупала журнал, в котором тоже были буквы, и сидела с ним на лавочке или прохаживалась вместе с женщинами, которые везли перед собой упакованных детей. Только в транспорте реальность была еще упруга и сильна, поэтому туда девица Т не заходила, опасаясь получить новое саднящее впечатление. Она чувствовала, что смелые и свободные буквенные существа пристыдили бы ее за это, поэтому выбирала маршрут, на котором не было автобусных остановок или станций метро. Ощущение собирающегося обратно тела было неприятно, и девица Т считала минуты до того момента, когда снова сможет броситься в бездну иллюзорности.

Потом мама перестала пахнуть луком и стала видеть совсем плохо, поэтому врачи решили полечить ее глаза вблизи. Вздыхающий папа, шурша пакетами и хрупкими суставами, снарядил девицу Т навестить ее, чтобы передать ритуальные яблоки с черными пупками, дрожащий бульон в банке и апельсин, символ солнца в больничной бесцветности. Девица Т не могла противиться семейному долгу, но у нее сразу же вспотели ладони. Сопровождаемая страхом перед новыми душевными ссадинами, она вошла в грохочущую суету метрополитена.

В вагоне девица Т сначала не решалась открыть глаза, сжимая холодный, как в ванной, поручень. Она вспоминала свои многочисленные «я», их веселые лица, заостренные уши, красные волосы и длинные зубы, их пушистые хвостики, и думала, как много пройдет серого времени прежде, чем она вновь рассыплется на них. Потом, качнувшись на повороте, девица Т посмотрела вокруг и обнаружила, что побочный эффект от маминых капель передался и ей. А возможно, он был и не побочным эффектом, а бесполезным даром, который передавался в семье девицы Т из одного смиренного поколения в другое. С растущим облегчением она, чуть повернув голову, видела вокруг не замотанные в ткань оболочки людей, а тех, на кого они расщеплялись, попадая в древнеегипетские океаны. Кашляющий мальчик был мускулистым кентавром, на груди которого горел латинский девиз с ошибкой точно в середине. Пресная рыхлая женщина, читавшая вместе с ребенком книгу, была двумя голубоволосыми юношами, любившими друг друга прямо на сиденье. Ребенок был могучим рогатым демоном, из ноздрей которого валило пламя. Заткнутая плеером девушка в поле бокового зрения представала бледным эстетом в берете, с томиком Камю в тонких, как сигареты, пальцах. И только старики оставались запертыми в своем теле и снисходительно смотрели на незнающую молодежь.

Радость девицы Т длилась недолго. Она вдруг испугалась того, что реальность расслаивается. Покинув вагон, она вскочила в поезд, едущий в обратную сторону, чтобы вернуться к своему волшебному окну и не оказаться навсегда на полной опасностей и скуки стороне. Небольшой человек в очках и с портфелем толкнул ее, сказал что-то, нацеленное в самую нежную часть ее мягкой души, и предстал в поле бокового зрения казаком с хоругвью.

Спотыкаясь обо все, что торопливо бросали ей под ноги отчаявшиеся ангелы, теряя яблоки и туфли, засеивая асфальт мелочью, девица Т добежала до дома, оттолкнула в прихожей трикотажного папу и закрылась в своей комнате. Папа, услышав из-за двери знакомое щелканье, вспомнил несколько слов из своей молодости, залитой слепящим солнцем черно-белых фотографий, и ушел на кухню пить чай. Звякая ложкой о чашку и успокаиваясь, он смотрел в окно и думал о том, что и его сознание когда-то напоминало глазурь на торте, но упорной работой, которая заняла основную часть его жизни, он укрепил его и вымешал до густого серого теста. Он также подумал, что необходимо поговорить об этом с девицей Т, раз она не заметила разницы между семейным долгом и общением с буквенными существами.

Папа постучал в дверь девицы Т, но ему никто не ответил. Поскрипев на пороге, он вошел и увидел ту же картину, которую незадолго до этого застала его супруга. Девицы Т не было ни в умятом кресле, ни на диване, ни даже в углу, где когда-то в детстве она проводила смотр кукол и сортировала саднящие воспоминания. Кошки тоже не валялись на своих местах. Плотной меховой толпой они обступили лежащий на полу серый провод, по которому струились иллюзии. Подрагивающей рукой отец девицы Т разогнал кошек и встал на четвереньки, чтобы как можно ближе изучить провод. Он был теплым и пах, как девица Т, из-за чего морщины на лице папы сложились в горестный узор. Папа не мог себе представить, как он объяснит все милиции. Кошки мурлыкали, терлись о провод и облизывали его, а он слабо, удовлетворенно шевелился — это последние фрагменты бисквитного сознания девицы Т утекали по нему в иллюзорность.

Редактор Х и знамения

Редактор Х носил серый пиджак в «елочку» и шлейф затхлого запаха, характерного для занятых мужчин, не обдуваемых новыми веяниями. Крепкие ноги редактора Х уверенно состыковывались с землей, он был молчалив, равнодушен и только в курилке, блестя очками и посыпая лестничный гранит пеплом, включался порой в кратковременные споры о судьбах. Уверенность распространялась не только на контакт с поверхностью планеты — также редактор Х был уверен в себе, супруге, их общем небольшом будущем и в том, что он профессионально выполняет свои рабочие обязанности. Обязанности были скучны: он создавал «бегущую строку», мешающую просмотру новостных передач, и следил за ее правильным функционированием. Имя его осталось неизвестным потому, что практически никогда не появлялось в титрах.

Население, отвлекаясь на краткие сообщения о происшествиях и сказанных важными людьми фразах, которые всегда убегали в левый угол слегка запыленного экрана быстрее, чем их можно было полностью прочитать, не подозревало о существовании редактора Х. Олицетворением новостей для него являлся отутюженный диктор. Редактор Х тоже не думал о населении и презирал диктора, который мог допустить речевую ошибку и не покраснеть. Жизнь редактора Х была сосредоточена в буквах, которым надо было придать правильную последовательность, и юрких знаках препинания. За долгие профессиональные годы он выдрессировал их и себя так, что слова выстраивались в безукоризненную шеренгу еще до того, как до редактора Х долетал их смысл. Изредка замечая фотографии или видеоматериалы с мест особенно знаменательных событий, он бывал удивлен тем, что из людей вытекает кровь, а не высыпаются сухие четкие буквы.

Рабочее место обитания редактора Х было окружено вянущими женщинами и комнатными растениями. Женщины жужжали и шуршали, кропотливо собирая капли информации, а растения вырабатывали кислород и противостояли таинственному излучению компьютеров. Компьютеры жили своей жизнью, принимая в себя и рассылая нужным людям бесконечные вереницы букв, в которые были спрессованы пожары, смерти, эпидемии, встречи руководителей и изредка — курьезные случаи с участием животных.

Редактор Х был удовлетворен и, не нуждаясь во внимании окружающей действительности, почти не воспринимал ее. Доказательством того, что некогда он испытывал больший интерес ко внешнему существованию, служили две дочери, названные сладко-липкими именами в мечтах о жизни, отличающейся от стандартной. Со временем мечты усохли, а имена, опушенные пылью и ворсинками, как закатившийся под диван леденец, теперь вызывали у редактора Х и его жены снисходительный стыд за родную, но крикливую глупость своих прежних версий.

Устойчивая конструкция бытия редактора Х пошатнулась от загадочного воздействия внезапно, в один из тех моментов, что отведены для безмятежного не-ожидания. В тот вечер редактор Х, уместившись с пищей перед экраном, созерцал хорошо знакомую вереницу букв, пробегающую в районе дикторского стола, чтобы еще раз убедиться в ее стройности. Землетрясения, подозрения, заявления и повышения успокоительно скользили по влажной поверхности глазных яблок редактора. Диктор уже умиротворял зрителей рассказом о новозеландском исследователе, который, отчаявшись найти на острове святой Елены гигантскую уховертку, перед самым отбытием обнаружил ее дремлющей в кармане собственного походного рюкзака, когда редактор Х увидел противоестественное. На юрком синем хвосте новостной ленты ночным забором белели посторонние буквы, сливающиеся в полубессмысленное сочетание «МЕНЕТЕКЕЛ». Редактор Х уронил на комфортные брюки вилку и ощутил, как лицо его холодеет, а затем вспыхивает, мгновенно натертое перечным позором.

Мысль о собственной ошибке впилась в него, подобно невовремя подвернувшейся уховертке из детских историй, рассказываемых тихо и страшно. Панически шурша и пощелкивая, редактор Х провел дополнительный смотр предназначенных для этого вечера букв, однако шеренги их были привычно безукоризненны. Коллеги, впервые наблюдавшие зрелище взвихренного редактора Х, подтвердили, что по экрану действительно промчалось постороннее, но исчерпывающего объяснения дать не смогли. Даже начальство, испуганное бледно-сырным обликом слишком уважаемого за навыки и возраст редактора, не укорило его за вторжение «МЕНЕТЕКЕЛа», а снабдило чашкой с каплями, пахнущими разводом и очень поздно пришедшим домой родным человеком. Кусая чашку, он прослушал версии о виновном компьютере и оплошности неизвестного сотрудника, на которого добросовестность редактора Х распространиться не могла. Затем, неуспокоенный и сломленно тихий, он был выпущен на сине-оранжевую вечернюю улицу.

Редактор Х благодушно числил за собой несколько уютных пузатых грехов, однако среди них не было пугающей склонности к профессиональным ошибкам. Всю ночь он мучительно смотрел в потолок, изредка шурша ресницами. Он обнаружил то, чему раньше мешал уверенный сон: супруга, ворочаясь, простонародно вздыхала, а соседи сверху смотрели телевизор так громко, что внутренним зрением редактор Х наблюдал, как он выпукло проступает через берестяные струпья штукатурки. Редактор Х не раздражался, поскольку был занят внутренним осмыслением произошедшей оплошности.

К рассвету разросшийся в уязвленном разуме редактора Х «МЕНЕТЕКЕЛ» был способен накрыть крупный населенный пункт. Знакомый буквенный мир стал казаться ему подозрительным и глумливым. Тело же редактора Х, храня прежние запасы уверенности, вышло из потертого многоэтажного дома и погрузилось в человеческую волну, распирающую общественный транспорт. Ощущая в себе слегка смягченную бессонницей тяжесть оплошности, редактор Х покачивался и с обидой смотрел на коварные объявления, которые стремились заинтересовать пассажиров. Раньше он иногда с удовлетворением находил в них чужие ошибки, однако теперь, познав враждебность букв, боялся подвоха.

«Опасности нет!» — сообщил редактору Х рекламный плакат негорючих строительных материалов. Редактор Х сопроводил совпадение недоверчивой ухмылкой. «Ваша улыбка — совершенство», — похвалила его реклама стоматологической клиники, уже получившая от пассажиров несколько царапин за сгущенную жизнерадостность. Скользкое подозрение на мгновение нарушило уверенный контакт редактора Х с окружающей реальностью, и он опустил глаза, чтобы глумливые буквы перестали в них заглядывать. «Всегда доверяйте…» — шепнул ему прилипший к серому вагонному полу обрывок объявления, оставшегося неизвестным.

На работе редактор Х был тих и сосредоточен, что вянущие женщины списывали на допущенную оплошность и боязнь начальственного взыскания. Впрочем, непосредственный начальник налагать взыскание не собирался: он был, как обычно, занят сортировкой происходящего в мире, изредка умиротворяя засоренный разум чтением мягкой и податливой книги, которая уже давно обещала научить его жить радостно и легко, но продуманно. Он содержал в рабочем шкафу несколько таких книг, помогающих обуздать враждебные внутренние стихии, а также время, людей, действительность в целом и неправильно работающие внутренние органы в частности, и иногда рекомендовал их особенно вежливым подчиненным. Несколько дней назад реальность мстительно преподнесла ему новость о самоубийстве одного из знакомых авторов: раздавая читателям душевную гармонию в привлекательной обложке, однажды он обнаружил, что ему самому ничего не осталось. Непосредственный начальник редактора Х отплатил новости неупоминанием.

Редактор Х привычно придавал буквам правильную последовательность, однако теперь в их безукоризненных шеренгах ему виделась неприятная слаженность выстроившейся для парада темнолицей армии маленького хищного государства. Отвлекаясь на чай или на заоконное движение, он все чаще боролся с нелогичной мыслью о том, что оставленные без присмотра буквы бесшумно меняются местами, чтобы вновь его подвести. Подозрения вызывали также страницы журналов, которыми шуршали в минуты отдыха коллеги редактора Х. В очередной раз взглянув невольно в окно, редактор Х увидел, как утепленные рабочие небрежно разглаживают на рекламном щите красно-коричневое слово «Безумие», являвшееся названием выкатившегося в кинотеатры новейшего фильма. Эта случайная подсказка подействовала на редактора Х неожиданно благотворно: подняв в глубоком вдохе пристойно округлый живот, он внутренне согласился с предположением о том, что мысли о буквенном заговоре являются результатом удобренных бессонной ночью вчерашних переживаний.

Свое обычное перемещение из рабочего пространства в домашнее редактор Х совершал почти успокоенным и томным. В этот день синяя лента пролетала по экрану ровно и без происшествий, подобно опытному водителю за рулем привычной машины, знакомо поцарапанной и облупленной в местах, стесняющихся постороннего глаза. События и высказывания состояли лишь из тех букв, которые надежно нанизал на строки подозрительный редактор Х, жалевший в тот момент о невозможности их хлороформировать. Вспоминая укрощенную ленту, редактор Х удовлетворенно дремал в транспорте. В те редкие мгновения, когда его натруженные веки, увлажненные и розовые, как нежные земляные черви, лениво отрывались друг от друга, редактор Х помимо выбеленных подземным светом лиц с устало свисающими щеками успел уловить: бодрящую чашку кофе на глянцевом плакате, ампутированный аромат которой пощекотал его нос; заботливое напоминание «Не забудьте купить!», соседствующее с изображением энергосберегающей лампочки, похожей на фрагмент сложного трубопровода; сложенное из дружелюбных ромашек слово «спокойствие», являвшееся, очевидно, частью рекламы одного из многочисленных успокоительных средств, которыми чересчур ускорившиеся люди стремились замедлить себя, а также небольшой блестящий прямоугольник, по задумке художника, очевидно, представлявший собой окно в параллельный мир, где параллельная семья с выражением нездешнего счастья на лицах благоговейно склонилась над истекающей жертвенным жиром отбивной, усыпанной горошком и мелко нарезанной морковью. Завидуя пищевому экстазу семьи, голодный редактор Х окончательно погрузился в дрему.

Дома редактора Х ожидала обросшая внезапными углами темнота прихожей, в которой перегорела лампочка, умиротворенно журчащий телевизор и объемная чашка с кофе, который только сегодня по рецептам из информационной паутины научилась варить его младшая дочь, девушка крайней степени готовности к браку. Редактор Х похвалил дочь, похожую на него до последней поры на каплевидном носу, погремел ящиком с домашними мелочами, чтобы убедиться, что хрупкие светоносные колбы там отсутствуют, и заменить испорченную нечем, и изъявил желание приступить к ужину.

Когда из согревающей печки извлекли предназначенную для отца семейства порцию, он вместо подобающего удовлетворенного мычания издал несколько иной звук, свидетельствующий скорее о неприятном удивлении. На тарелке, истекая жиром, распласталась отбивная, которую сегодня он уже встречал в метрополитене. Более того, ее окружало не испокон веков принятое в этом доме пюре, а крикливо яркая смесь горошка и моркови, поскольку в разгаре приготовления ужина супруга редактора Х обнаружила, что запасы картофеля иссякли. Решив, что редактор Х недоволен заменой, супруга начала объяснять ему все это, но он замкнулся в себе и стал поглощать отбивную, глядя в тарелку с недоверием.

Из себя редактор Х вернулся лишь к рассвету следующего дня, вооруженный выводом о том, что вокруг происходит нечто, идущее вразрез с его уверенным и снисходительным представлением о действительности. Он еще раз убедился в этом, заметив, что на противоположной стороне улицы теперь общительно блестит вывеска нового супермаркета «Доброе утро!». Старательно делая вид, что не обратил внимания ни на приветствие рекламной листовки пиццерии, ни на крупный заголовок «Откройся новому», подмигнувший ему со страниц брошенной на лестнице газеты, редактор Х привычным маршрутом проследовал на работу, тайно и зорко наблюдая за дремлющими в теплом утреннем тумане плакатами, вывесками и объявлениями.

В кабинете его ждал чай со вкусом неизвестного экзотического фрукта, привезенный одной из полустертых женщин из отпуска и предсказанный еще на улице свежим плакатом известной компании, которая по случайности совсем недавно решила приправлять свой напиток тем же ароматизатором. Призыв «Поднимись выше», замеченный редактором Х на страницах газеты, которая всю дорогу сидела напротив, придерживаемая слегка мохнатыми пальцами, обернулся внеплановым походом по рабочим вопросам к начальству, которое гнездилось на верхнем этаже. Даже безобидное предложение добрыми руками взять котят, обнаруженное редактором Х еще возле дома, на залитой клеем доске объявлений, подозрительно соответствовало умиленному рассказу одной из коллег, накануне приобретшей дополнительное животное. Таким образом, к вечеру все обнаруженные редактором Х намеки были подтверждены нюансами реальности, а те, что не подтвердились, изначально представляли собой лишь приветствия и слова ободрения.

Редактор Х продолжил следить за тайной жизнью букв со смущенным недоверием человека, заподозрившего масштабный розыгрыш. Буквы и вправду вели себя игриво и легкомысленно, то с самого утра преследуя редактора Х предупреждениями о каждой мелочи, то отмалчиваясь и сплетаясь лишь в общие слова поддержки. Однако на относительно крупные события, происходившие как снаружи, так и во внутреннем существовании редактора Х, будь то грядущая бытовая ссора с супругой, особенно густо усыпанная событиями бегущая строка или тревожное настроение, все чаще атаковавшее редактора, они реагировали всегда. Во время одного из своих вечерних путешествий редактор Х был напуган плакатом социальной рекламы, предвещавшим детей. Он возвратился домой особенно стремительно, и с величайшим облегчением узнал, что речь идет не о добрачном падении одной из дочерей, а лишь о благополучном разрешении от родов троюродной племянницы, которая заочно существовала где-то под Калугой в весьма стесненных жилищных условиях.

Новое увлечение, сам факт которого совершенно не соответствовал ранее выбранной редактором Х линии жизненного поведения, постепенно вытесняло из его разума мысли о профессиональных обязанностях. Он все еще не допускал ошибок, однако больше о них не волновался, и к тому же начал опаздывать. Так как на место вытесненных мыслей неизбежно должны были прийти новые, редактор Х начал задумываться о происходящем. Он произвел достаточное количество наблюдений, и теперь наступило время осознавания и попыток разобраться в полученной информации. Завороженный зрелищем скрытой буквенной жизни и своими соображениями относительно ее природы, редактор Х становился рассеянным.

Однажды утром, привычно покинув подъезд и оттолкнувшись одной ногой от асфальта для дальнейшего движения, он замер, пораженный воспоминанием о своей оплошности. Как человек, отягощенный образованием, он не мог не различить в буквосочетании «МЕНЕТЕКЕЛ» библейские отблески. Редактор Х мог их проигнорировать, только будучи полностью уверен в полной случайности совпадения, однако его вера в неразумность и хаотичность всего окружающего уже серьезно пошатнулась. Редактор Х возвел глаза к небу, где в данный момент проплывало облако, похожее на стандартное эскимо. Успевший затеряться под грудой новых впечатлений «МЕНЕТЕКЕЛ» занял вакантное место в его умозаключениях, и редактор Х ощутил, как окончательное осознание захлестывает его, как осенняя волна пасущегося на набережной туриста, и тонкими прохладными струйками сбегает вниз, к разлохмаченной резинке просторных трусов.

Вновь обретенный «МЕНЕТЕКЕЛ» придал неожиданную весомость и значительность тому, что редактор Х еще несколько мгновений назад был склонен считать ведущейся вокруг него таинственной буквенной игрой. Он так и не смог окончательно восстановить в памяти весь фрагмент предания, но точное значение и не представлялось ему важным. Главным было ощущение, что он нечаянно прикоснулся к чему-то всеобъемлющему. Смаргивая вызванные ярким солнечным светом слезы, редактор Х пытался уместить в своем сознании мысль о том, что вокруг могут сиять и потрескивать огненные буквы знамений. Мысль просочилась в крепкий и некогда уверенный разум редактора Х неожиданно безболезненно, оказавшись при ближайшем рассмотрении уязвимой и в некоторой степени забавной. Слегка приободрившись, редактор Х перестал сверлить уже невидящим взглядом небеса и присел на лавочку, ожидая, когда к нему вернется внешнее зрение. Первым, что он смог различить сквозь яркую зеленоватую пелену, была неровная табличка на заборе, который огораживал извергающую пар дыру в асфальте. Она сообщала: Ремонтные работы ведет ОАО «Верное решение».

На работу в этот день редактор Х не пошел, окончательно сочтя ее не имеющей смысла — в том числе и благодаря уже многократно доказанной способности букв выстраиваться в шеренги самостоятельно, пусть иногда и с орфографическими ошибками. Он не думал о том, вышивает ли кто-то знамения на ткани реальности, как старинные монограммы, или они вплетаются туда самостоятельно. Такие размышления представлялись ему кощунственными и вредными для его скромного разума. Редактор Х был уверен в одном: разговорчивая реальность настроена благожелательно, по крайней мере — в данный момент. Удивляя редких внимательных прохожих хрустальной чистотой глаз, промытых познанной истиной, редактор Х медленно брел по городу, наполненному призывами успокоиться, расслабиться, принять головокружительное новшество, измениться, встряхнуться и начать свой цикл бытия с чистого листа. «Ты живой!» — крикнул ему сырой квадратик объявления безвестной секты, томившейся в ожидании конца света как справедливости для всех, и лицо редактора Х умягчилось бессильной, понимающей улыбкой. Несмотря на «МЕНЕТЕКЕЛ», который периодически всплывал в его памяти, как зловещая подводная лодка в нейтральных водах, редактор Х понимал, что эти новооткрытые, живущие своей жизнью слова и предложения гораздо добрее управляемых.

Ближе к обеду знамения уговорили редактора Х поесть, ненавязчиво направив его в пахучее кафе, коричневое с белым, где официант, печально глядя на вешалку для одежды, долго и сбивчиво рассказывал ему про новую акцию. Устроившись за тонконогим столиком у окна, редактор Х апатично втягивал кофе, жевал крохотные помидоры и смотрел на улицу. Со страниц журнала, забытого кем-то на подоконнике, ему уже успели заботливо сообщить, что врачи рекомендуют с особой тщательностью пережевывать пищу. Послушно следуя совету, редактор Х наблюдал за тайной жизнью знамений на рекламных тумбах и щитах, на вывесках и указателях, на столбах, досках объявлений, на чьих-то разговорчивых футболках, сумках и на выглядывающих из сумок печатных изданиях с яркими обложками, в названиях улиц и ругательных настенных росписях. Буквы неслись по городским просторам разноцветной «бегущей строкой», над сообщениями, высказываниями и прогнозами которой редактор Х не имел никакой власти. Бесконтрольный монолог утомил его, и в освеженной трапезой голове редактора Х промелькнула, как взволнованный собачий хвост над травой, дерзкая мысль. Следует отметить, что она возникала и раньше, но редактор Х с дошкольным упрямством не хотел признаваться знамениям в том, что он их видит и более того, им уже почти безоговорочно верит.

Он безразлично осмотрел все, что находилось на шершавой вафельной скатерти, потом виртуозно пробежал взглядом по темным и светлым головам посетителей, как по клавишам рояля. Первый вопрос всегда должен быть незначительным и неволнительным, и редактор Х надеялся, что какой-нибудь фрагмент реальности привлечет его внимание и разбудит праздное любопытство. Вернувшись к обломкам обеда в своей тарелке, редактор Х прикрыл квадратной ладонью рот и вслух, для большей весомости, прошептал:

— Что будет сегодня на ужин?

Мимо окна, пуская газы, продребезжала обсосанная ржавчиной машина лихорадочно предприимчивого горного таксиста, а ее номерной знак ответил редактору Х: «УХА». Очевидно, удручающий внешний вид машины и характерная расцветка водителя, вызвавшая у редактора Х коренное отторжение, означали, что это будет скорее мутный рыбный суп, который иногда готовила его старшая дочь, ввиду своей половой невостребованности оттачивавшая кулинарные навыки на сестре и родителях. Возможно, цифры на знаке даже указывали на вес порции, которую получит редактор Х, или соотношение ингредиентов — к таким пугающе тонким подробностям он еще не был готов.

Редактор Х окончательно примирился с фактом, что с ним разговаривает сама реальность, что он — пусть, возможно, и не первым, — обнаружил еще одно направление движения крохотной шестеренки, вращающейся где-то на краю неохватного и продуманного механизма Вселенной. И, благодаря этому открытию, редактор Х впервые в жизни ощутил всем своим коротеньким сероватым телом отголоски гула, издаваемого этим механизмом. Все, что раньше казалось ему буднично случайным, неразумно хаотичным, дешевой рамой исторического полотна, запечатленный на котором человек эволюционировал, облысел и накопил первоначальный капитал, стремительно затягивалось слоями смыслов, хитро подмигивало редактору Х и неукротимо усложнялось. Пытаясь мысленно взобраться по новооткрытому механизму чуть выше, чтобы увидеть хотя бы соседние шестерни, редактор Х вспотел и выщипнул из пачки сигарету. Однако взгляд его тут же притянула к себе вывеска «-30 %», с помощью которой магазин на противоположной стороне улицы сообщал об имитации распродажи. Проведя очевидную аналогию между ценой и продолжительностью своей жизни, редактор Х отказался от курения. В его памяти вновь беззвучно всплыл «МЕНЕТЕКЕЛ», и редактор Х отрешенно подумал о том, что огненные буквы знамений были везде и всегда, но лишь гости Валтасара были достаточно пьяны и расслаблены годами праздности для того, чтобы обратить на них внимание.

Когда редактор Х поздно вечером вернулся домой, взгляд его хрустально сиял, как у человека, вынутого из жизненной оправы. Жена и дочери, выслушав его теорию о шеренгах сознательных букв как части механизма Вселенной, пришли к закономерному выводу, что разум редактора Х промялся под совместным натиском возраста и напряженной работы.

Вероятно, известие о том, что сложная последовательность космических шестерней ведет не на лишенные кислорода высоты, где задыхается разум, а к понятному и пугливому господину N, случайно управляющему Вселенной, подействовало бы на редактора Х успокоительно. Однако, не имея возможности коснуться этой прозаической тайны, редактор Х мог лишь смиренно созерцать знамения и логично ощущать себя песчинкой. Так как работа больше не имела смысла, он обосновался в домашнем пространстве. Семейство намеревалось продемонстрировать его врачу, однако редактор Х твердо отказался от профессионального вмешательства в свое внутреннее существование, увидев на неряшливой противопожарной листовке грозное предупреждение: «Будьте осторожны согнем».

Постепенно он научился не только читать знамения, но и слышать их, видеть в телевизионных лицах и даже унюхивать. К примеру, запах жареного мяса предвещал новую пересоленную подробность чужой жизни, которую добросовестно тащила домой супруга, а интимный аромат морепродуктов означал, что старшая дочь сегодня особенно терзается своим телесным одиночеством. При желании редактор Х мог также уловить знаки в репликах и телодвижениях семейства, которое с азиатской покорностью признало его право на сумасшествие. Телевизор же и заоконная жизнь поставляли знамения круглосуточно, подобно изобретательному конвейеру, и редактор Х, стараясь приобщить к их созерцанию домашних женщин, но не находя понимания, сердился и с шуршанием тер ощетинившиеся щеки.

Первоначальное изумление сменилось восхищением перед продуманностью и хитростью, с которой знамения были вплетены в будничную ткань, а затем редактор Х утомился. Реальность оказалась слишком разговорчивой, а внимательное наблюдение лишало ее необходимых сюрпризов. Редактор Х запретил семейству включать телевизор и тщательно занавесил окно своей комнаты, из-за чего супруга окончательно сбежала в гостиную, спасаясь от пропахшей неопрятным пожилым телом темноты. Но знамения продолжали заглядывать в хрустально промытые глаза редактора Х, настигая его неожиданно и игриво. Редактор Х замкнулся и притих, демонстрируя внешнее смирение и напряженно выращивая нечто в своем изменившемся разуме.

Однажды, когда младшая дочь, оставленная дома для охраны поврежденного отца, ненадолго ушла в магазин за кефиром, редактор Х беззвучно собрался и исчез. Как выяснилось позже, он взял с собой белье, несколько футболок без надписей, тренировочный костюм, в котором раньше изредка совершал стыдливые пробежки, упаковку влажных салфеток, документы, надорванный рюкзак старшей дочери, коробку с овсяным печеньем и свою банковскую карточку, на которой имелись определенные накопления. Поиски силами как заплаканных бледных женщин, так и недовольных напрасным вызовом сотрудников правоохранительных органов результатов не дали.

Через несколько дней в финале выпуска новостей, буквенной лентой которых теперь занимался молодой и сутулый преемник редактора Х, мелькнуло сообщение о курьезном случае в пригородной электричке. Стесняющийся телекамеры пассажир торопливо подтвердил, что по вагонам третий день ходит престарелый человек, который сосредоточенно желает всем здоровья и счастья, однако денег за это не берет. Боевитый диктор на фоне начинающегося прогноза погоды выразил надежду, что это позитивное начинание будет продолжено. Ангелы кропотливо выстроили цепь совпадений, которые привели к появлению в эфире этой вопиюще незначительной новости, для того, чтобы передать утешительное сообщение семейству редактора Х, поскольку престарелым благожелателем был он. Перед окончательным бегством из общительного мира редактор Х таким образом намеревался выразить случайно подвернувшимся людям свое уважение к ним как к части ошеломительно продуманного и стройного механизма Вселенной. Однако семейство редактора Х было слишком удручено для того, чтобы в нужный момент обратить внимание на вновь работающий телевизор.

Стоит отметить, что, хотя следы редактора Х после этого и затерялись окончательно и таинственно, сам он никуда не делся из общительной реальности. Следуя вдоль столь же кропотливо выстроенной цепочки совпадений, мелких событий и дорожных разговоров, знакомясь с указанными людьми и вообще неукоснительно выполняя все предписания, редактор Х беспрепятственно покинул сначала родной город, а потом и страну. Он поселился в чисто убранном заграничном лесу, поскольку знамения предупредили его, что удаляться в лес отечественный небезопасно. В самодельном жилище, выстроенном с той же дотошностью, с какой он некогда проводил смотры буквенных войск, редактор Х вознамерился провести остаток своего бытия, избавившись от необходимости везде прозревать огненные буквы знамений. Некоторое время его глаза и уши действительно отдыхали, воспринимая лишь узоры травы, солнечные пятна и чириканье, в которых знамения угадывались редко. Однако безопасный иностранный лес оказался очень маленьким, и вскоре к домику редактора Х повадились немногочисленные гурманы достопримечательностей, принявшие его за оригинальную жертву экологического эскапизма. Туристы, помимо знамений, привозили с собой еду, теплую одежду и другие добросердечные подарки, поэтому редактор Х свыкся с ними, как с ручным неизбежным злом, и спокойно продолжил стареть.

Лишь изредка уединенного редактора Х тревожили воспоминания о первом увиденном им знамении, в котором он подозревал намек на некую грядущую высшую кару. Он так и не узнал, что врезавшиеся в синюю мякоть разделившей его жизнь новостной ленты буквы «МЕНЕТЕКЕЛ» в действительности являлись порождением сбоя в зачаточном разуме пропыленного компьютера. Ангелы предпочли скрыть от него этот факт, поскольку были очень довольны конечным результатом случайного эксперимента, ведь благодаря этому легко объяснимому казусу редактору Х безо всякой предварительной подготовки удалось уловить глубинный китовый гул мироздания.