Сборник произведений

Супруги Сивоконь

Было воскресенье, шесть часов вечера — то самое муторное, прозрачно-тягучее время, когда умирают выходные. Толпы людей, вцепившихся в последние мгновения почти свободы, осаждали магазины и кафе.

Супруги Сивоконь ссорились. Сил и желания для открытого, трескучего конфликта у них давно уже не было, и супруги бурлили тихо, изредка идя друг на друга в атаку с привычными обвинениями наперевес. К полосатым обоям прилипла гречневая каша из тарелки, запущенной ранее гражданкой Сивоконь не то чтобы в супруга, а скорее в изначально несправедливые основы мироздания. Гражданин Сивоконь пытался демонстративно смотреть передачу про автомобили, но его мысленный взор был прикован к жене, с глухим ворчанием перемещавшейся по квартире. Он представлял ее в виде темного, дымчатого пятна.

Зайдя в ванную, гражданка Сивоконь увидела на полу комочек мужского носка, пахучий и слегка отвердевший. У ее супруга сильно потели ноги, и она регулярно приобретала для него специальные стельки. Гражданка Сивоконь взяла носок двумя пальцами и мстительно понюхала. Потом вернулась в гостиную, где на диване перед телевизором клокотал гражданин Сивоконь, и, швырнув носок на пол, возвестила:

— Хам и неряха!

Гражданин Сивоконь выключил телевизор, испепелил жену неподвижным взглядом беспомощно близоруких глаз и скривил побелевшие губы:

— Истер-ричка!

Гражданка Сивоконь, заметив, как сжимаются его интеллигентные кулаки, отступила в другую комнату.

Гражданин Сивоконь рычал, как старый бульдог, пытаясь перемолоть во рту самые грубые и непростительные ругательства, адресованные жене, а сам думал о дряблости ее тела, которое вот уже несколько лет предоставлялось ему редко и неохотно. И соски ее теперь смотрели вниз, как будто им было стыдно. И родинка на подбородке, по которой он, рассеянный и подслеповатый, когда-то учился отличать ее от других миловидных брюнеток, выросла в ведьмину бородавку с тремя волосками. И в голове у нее теперь гулко и пусто, а стоит задать ей вопрос чуть сложнее обычного «что на ужин?», как она теряется, выкатывает ничего не понимающие глаза и начинает бессмысленно переспрашивать. Скоро она станет еще одной глупой старухой. Гражданин Сивоконь думал и о том, что супруга всегда была ничтожней него, просто он проморгал тот момент, когда восхитительная дурочка перестала быть восхитительной. Из них двоих только он всегда был полноценным человеком, а она — довесок, припек, утерянное эволюционное звено, вдобавок почему-то с претензиями и неприятным визгливым голосом. А когда-то пела и всем хвасталась, что у нее драматическое сопрано.

А свет, на котором так в данный момент напряженно существовали супруги Сивоконь, между тем заканчивался. Первыми это поняли избалованные заграничные астрофизики, но пока всклокоченные гении спорили с надутыми скептиками, язык пламени аккуратно слизнул научный центр и обсерваторию в придачу. Небо вспыхнуло оранжевым, и неведомая планета двинулась на Землю, вынырнув вдруг из укромной пространственной складки, и Солнце взбесилось, выбрасывая огненные плети, и даже ангел, прилетевший вострубить, испугался, фальшиво сыграл отбой и сбежал куда-то в район Альдебарана.

Гражданка Сивоконь вспоминала свою юность, теперь казавшуюся привлекательной и загубленной. Насмешливые одноклассники и однокурсники представлялись ей верными поклонниками, сальномордые циники — рыцарями с тайным трепетом в сердце, а юный грузин из соседнего дома, в действительности уехавший после окончания школы на историческую родину, в воображении гражданки Сивоконь вдруг повесился от неразделенной любви на чердаке.

Сам факт наличия на свете неблагодарного гражданина Сивоконя, на которого она променяла все это, и терпела его, и стирала ему трусы, мешал ей дышать. Нужно было срочно объяснить ему по пунктам, как следует с ней обращаться, в каком тоне разговаривать, как правильно реагировать на те кодовые слова, которыми она пытается выразить бродящие в голове смутные, слепые, многоликие желания. Гражданин Сивоконь был обязан наконец понять ее — или умчаться в прошлое, как фантик в недра пылесоса. Если он больше не способен быть манящим самцом, каменной стеной, пикантным собеседником (а он всем этим никогда и не был, просто марево, висящее над юностью, как над горячим асфальтом, исказило его заурядные черты), то пусть хотя бы будет чутким, пусть поддерживает и преклоняется.

Конец света стремительно приближался к панельному дому, в котором, на седьмом этаже, находился жилой куб супругов Сивоконь. Огненные столбы обжигали землю, и вспучивался асфальт, и неведомая сила поднимала одуревших от страха воскресных людей на несколько метров вверх, и они застывали там, к ужасу чад и домочадцев, распахнув глаза и рты, как заливные рыбы. Резвясь, конец света ломал деревья и выдергивал из земли многоэтажные дома, плющил машины и вычерпывал воду из рек, заворачивая ее в воздухе прихотливыми воронками.

По телевизору, который гражданин Сивоконь так и не включил снова, уже выступали священнослужители, бесцветными голосами призывая свою часть паствы уверовать, раскаяться и смириться. И соседка супругов, сумасшедшая старушка, проснулась в своем гнезде из тряпок и газет, к которому проложена была особая тропа в ее захламленной необходимым квартире, и залопотала:

— Тьматьматьматьматьма…

Супруги Сивоконь, не чувствуя, как встают дыбом волоски на руках, не видя величественных всполохов за плотными шторами, вновь стояли друг напротив друга и вновь пережевывали позавчерашнюю историю: как гражданин Сивоконь пришел домой в неустойчивом состоянии, и икал в прихожей, и мучительно искал на ботинках шнурки. Память гражданки Сивоконь по каким-то своим соображениям скрыла те годы, когда слегка пьяный гражданин Сивоконь представлялся ей забавным, свободным и приятно раскрасневшимся. Гражданин Сивоконь в свою очередь забыл о том, что позавчерашнее опьянение было случайным и неприятным, и образ вышедшей в прихожую с кухонным полотенцем супруги жег ему глаза. Тогда он был жалок, а она была скорбной русской женщиной, у которой дом, хозяйство и доля, но сейчас гражданин Сивоконь защищал всех тихопьющих мучеников от непонимания и бабьей тирании в ее лице.

— Дура, — сказал гражданин Сивоконь.

— Алкаш, — сказала гражданка Сивоконь.

Порыв ветра выбил стекло, и конец света ворвался в их порционное пространство (строго на двоих). Взметнулись и прилипли к потолку наэлектризованные шторы, а по паркету покатились горшки с аккуратными фиалками, неизвестно кем подаренные статуэтки, собачки и девицы, трехглазая бритва гражданина Сивоконя и бесполезные флакончики его жены.

И супруги вскрикнули, пораженные масштабом и окончательностью открывшегося им зрелища.

Гражданин Сивоконь, на секунду оторвавшись от созерцания конца света, вдруг увидел прямо перед собой острое, приправленное пигментными пятнами плечо супруги. Он взял ее за это плечо и уверенным жестом хозяина переместил назад, за свою спину. Только он обладал гражданкой Сивоконь, и даже сцепившиеся в последней судороге время и пространство не смели оспаривать его право. В конце концов, они еще не довели до конца животворящую ссору, после которой, выговорив накопившееся, они найдут новую лазейку в двойное бытие и, поворчав и порадовавшись находке, снова срастутся.

Гражданка Сивоконь уткнулась носом в лопатку супруга и стояла неподвижно, дыша его кисловатым запахом. Она, сжимаясь внутренне в одну пульсирующую точку, пыталась представить себе, что через несколько минут или даже секунд его хорошо изученное, знакомое до последней жировой складки тело будет уничтожено. Интуитивно она представляла себе смерть как абсолютное одиночество, не вдаваясь в лишние подробности. Молниеносно прокрутив в голове годы их общей, двойной жизни, с постоянно оставляемым пространством для второго, даже в мыслях, со спорами из-за того, что кто-то вышел за пределы образа, отпечатанного в голове у другого, с двумя зубными щетками, двумя парами тапочек и родным, личным запахом чужих подмышек, гражданка Сивоконь вдруг поняла, что смерть невозможна.

Конец света был незваным гостем, который помешал им смотреть любимую передачу, разбил бабушкину вазочку и развез по коридору хлюпающую зимнюю грязь.

Супруги Сивоконь посмотрели друг на друга и улыбнулись. Желание неразлучности, почти материальное в своей отчаянной силе, трепало и шелушило их, и сквозь скисший жир и присборенную кожу проступали мальчик и девочка, тонкие, бестолковые, только начавшие процесс срастания и ошалевшие от свалившейся на них неподъемной радости двойной жизни. И гражданин Сивоконь был поражен мягкостью, правильностью и необходимостью супруги, а гражданка Сивоконь задыхалась от благоговейного восхищения перед ним, отлитым точно по ее форме, таким подходящим. Каждый из них был так жизненно нужен, что казался ненастоящим, милосердным даром неведомой промышленности — вроде очков, делающих слепых зрячими. Но супруги были живыми и теплыми, и у гражданина Сивоконя бурчало в желудке.

И два кита, на которых взаимно держался мир, сплелись верхними конечностями и двинулись навстречу концу света. А он вдруг отшатнулся от маленьких сутулых супругов Сивоконь (он — типичный служащий, бережно несущий сквозь жизнь портфель, она — типичная женщина из очереди, которую невозможно представить голой и любимой). Конец света заскулил, поджал протуберанцы и стал отступать, боязливо и неловко прибирая за собой: втыкая на место деревья, выравнивая дома, заглаживая трещины в земле и с отвращением вдыхая жизнь в торопливо починенные тела.

Супруги Сивоконь летели высоко, в ослепительном синем сиянии и крепко держались за руки. Пивной животик гражданина Сивоконя колыхался, как холодец, и величаво топорщились волоски над плешивой макушкой. Гражданин Сивоконь не сводил глаз со средоточия жизни и смысла — гражданки Сивоконь, кокетливо перебиравшей в воздухе ножками. А люди внизу не могли отвести взгляд от прекрасных летающих супругов и мечтали только об одном: чтобы с кого-нибудь из них свалился хотя бы тапочек, который немедленно будет подхвачен и сохранен как ценнейшая реликвия или даже святыня.

^{«Нева» 2013, № 7}