4

«Меня зовут Шадрин Иван Гордеевич. Мне шестьдесят два года, и я по-прежнему существую».

Эти слова (менялся только возраст), проснувшись, он мысленно произносил каждое утро на протяжении последних без малого тридцати лет. С тех самых пор, когда после взрыва, разнесшего к чертовой матери все его прошлое, настоящее и будущее, Иван обнаружил себя и Леню Максимчука в зимней дальневосточной тайге практически без средств выживания. А уж потом, когда выжить все-таки удалось, понял, что в этом мире их как бы не существует. Во всяком случае, официально. И, что было особенно трудно осознать, никогда не существовало. Леня был ранен. Один из обломков ракеты, которые огненными метеорами падали вокруг и, остывая, бессильно шипели в снегу, почти нашел возможность прервать молодую жизнь капитана госбезопасности Леонида Святославовича Максимчука, и, если бы тот, убегая, вовремя не споткнулся о невидимую под снегом валежину, тем самым отклонившись на несколько сантиметров от смертельной траектории, сегодня Ивану не пришлось бы свидеться со старым товарищем.

Такие встречи были у них регулярными и даже вроде бы ритуальными.

Когда-то, в самом начале новой жизни в изменившемся мире, Иван и Леонид виделись чуть ли не каждую неделю. Это было необходимо обоим. Хотя бы для того, чтобы напомнить друг другу о том, что все с ними произошедшее и происходящее не плод больного воображения, а самая что ни на есть натуральная реальность. Пусть уже и не та, в которой они родились и прожили первую часть своей жизни. Иван – тридцать три года, а Леонид – двадцать девять лет. Именно в этом возрасте Родина, партия и родная Контора доверили им миссию, важнее которой вряд ли выпадало на долю кого бы то ни было за всю историю человечества. Разве что Христу, но Иван Гордеевич, хоть и был атеистом еще советского разлива, всегда понимал, что подобное сравнение неуместно.

– Проснулся? – дверь отворилась, и в спальню заглянула жена Лида. – Вставай, а то мне скоро убегать. Придется тогда самому завтракать.

– Куда это? – спросил Иван Гордеевич, потягиваясь. – Суббота же сегодня.

– Я тебе еще вчера говорила. Мы с Галкой на выставку идем, в Пушкинский. С утра надо, а то потом очередь набежит – замаешься стоять.

– А, – вспомнил Иван Гордеевич. – Экспрессионисты. Не люблю.

– И об этом мы вчера тоже говорили, – усмехнулась жена. – Давай вставай. Реалист.

И закрыла дверь.

Вовремя закрыла. Иначе наверняка заметила бы, как изменилось его лицо. На короткий, почти неуловимый миг (навыки владения собой, полученные на службе в КГБ, оставались с человеком на всю жизнь), но все же достаточный для жены, прожившей с мужем двадцать восемь лет. Ерунда, конечно. Спроси Лида заботливо, что случилось, он бы искусно сделал вид, что не знает, о чем она говорит. А она бы сделала вид, что ему поверила. Так и ходили бы каждый со своим видом до вечера. И потом все равно пришлось бы выдумывать по-настоящему правдоподобную версию. К примеру, что слово «реалист» неожиданно вызвало у него неприятную ассоциацию (и это чистая правда!). Только вот в связи с чем… Ага! Что-нибудь про давным-давно позабытую вражду между реалистами и гимназистами – учениками дореволюционных реальных училищ и гимназий, описанную еще у Вениамина Каверина в «Двух капитанах». Или это было у Валентина Катаева в «Хуторке в степи»? Неважно. Лида поймет. Она, в данном контексте, со своим филологическим образованием выступает, ясное дело, как гимназистка. Почти дворянка, можно сказать. Невольно указавшая мужу на его рабоче-крестьянское происхождение. Хе-хе. Пусть вспомнит, что ее муж тоже временами бывает весьма тонкой и впечатлительной натурой. Особенно с утра и до завтрака. В любом случае узнать истинную причину его реакции на «реалиста» Лида не должна. Ни при каких обстоятельствах.

Тридцать лет назад им с Леней Максимчуком пришлось выдумать себе прошлое. Да такое, чтобы ни у кого, включая коллег из Конторы, не возникло ни малейших сомнений в его истинности. Да, поработали они как следует, вспомнили и применили на практике все, чему их так тщательно учили в Высшей школе КГБ имени Ф. Э. Дзержинского. Особенно много пришлось повозиться со шлифовкой мелочей, на которых чаще всего и палятся агенты. Ничего, соорудили в конце концов две шикарные крепкие легенды, подтвержденные безупречными документами, и начали новую жизнь. Ну ладно, почти безупречными. Но обо всем этом, как выяснилось, не стоило особо беспокоиться. Через четыре года грянул 1991-й, «великий и нерушимый» Советский Союз развалился, словно детский замок из кубиков, на который случайно наступила нога нетрезвого отца, и всем на все стало наплевать. А потом появились новые документы, абсолютно подлинные, потому что хотя и делались на основе поддельных, но выдавались уже официальными органами власти, а соответствующие данные раз и навсегда заносились в официальные же базы данных. А значит, имели полную и настоящую силу – не подкопаешься.

Как бы то ни было, никто в этом мире, кроме Лени Максимчука, не был знаком с истинной биографией Ивана Гордеевича Шадрина. Включая любимую жену Лиду и не менее любимую, хотя и без меры своенравную дочь Олю. И хорошо, что не был. Потому что, вздумай они с Леней рассказать кому-нибудь о том, как обстоят дела с их биографиями на самом деле, слыть бы им тронутыми умом чудаками до конца жизни. В лучшем случае. На Руси беззлобно и даже с симпатией относятся к тем, кто любит ради красного словца приврать, озвучить невероятную байку, прихвастнуть. Но совсем иное отношение к тем, кто пытается сочинить себе новую жизнь, убедить хорошо знающих тебя людей в том, что ты не тот, кто есть на самом деле, а какой-то другой, таинственный человек с таинственным прошлым (настолько таинственным, что о нем и поведать толком нельзя – сведения, мол, секретные). Проще говоря, не любят на Руси самозванцев. Очень не любят. Говорят, в стародавние времена, если человека уличали в подобном, то и пришибить до смерти могли. А не присваивай себе не свою жизнь, не носи личину, будь собой!

Так что фигушки вам, дорогие мои, а не правду. Личина давным-давно приросла и стала самой что ни на есть настоящей личностью. Не отодрать. Да и не надо.

Он поднялся, сходил в туалет и, обоняя доносящийся из кухни восхитительный запах жарящихся оладий, привычно поймал и тут же отверг мысль о том, не пропустить ли в честь субботнего дня зарядку. Эта соблазнительная мысль часто посещала его по выходным. Но Ивану Гордеевичу слишком хорошо было известно, какой никчемной, жалкой и смешной покажется она ему после серии физических упражнений и контрастного душа. Без ежеутренней зарядки невозможно чувствовать себя в форме. Особенно в его возрасте. И это чувство гораздо приятнее и, главное, долговечнее мимолетного и весьма сомнительного удовольствия от немотивированного потакания собственной лени.

Когда Иван Гордеевич в халате и тапочках вышел из душа, завтрак – оладьи со сметаной и медом и свежезаваренный кофе в большой джезве – ждал его на столе, а жена Лида собиралась на выход. Он сел за стол, налил кофе в чашку, подумав, макнул оладью в сметану и откусил сразу половину. Прожевал, запил кофе, проглотил. Восхитительно. День начинается неплохо, дай бог и дальше так.

– А ты сегодня чем занят? – громко осведомилась Лида из прихожей.

– Поработаю, потом в город поеду. – Он доел первую оладью, взялся за вторую и на этот раз окунул ее в мед. – Надо кое с кем увидеться.

– Небось с Перепелицей твоим? Максимчуком?

– В десятку, – польстил жене Шадрин. – Каждый раз поражаюсь, как это у тебя выходит.

– Тоже мне, загадка. У тебя ж на лице все написано.

– Да, – с нарочитым сожалением вздохнул он. – Такова моя судьба – ничего от любимой жены скрыть невозможно.

– И это хорошо, – резюмировала Лида. – Целуй меня, я пошла. И много не пейте. А то знаю я вас.

– Мы, может, и вовсе пить не будем, – сказал он, подходя и целуя жену в щеку. – Так, по кружке пива.

– Ну-ну. Знаю я ваше «по кружке». Ладно, позвоню, когда из музея выйду.

– Буду ждать.

Лида выскользнула за дверь, и Шадрин остался в доме один. Сел продолжать завтрак, включил телевизор. Шли последние новости. Ведущий – молодой, симпатичный, но без ярко выраженной индивидуальности парень, глядя как будто в глаза зрителю, а на самом деле читая невидимый зрителю текст, заканчивал фразу:

– …кадры, снятые с вертолета телевизионной группы.

На экране возникла горная дорога. По ней гигантской змеей растянулось тело шоссейной велогонки – десятки спортсменов, с энтузиазмом, достойным лучшего применения, налегающие на педали своих машин. Гонщики, идущие в голове, скрылись за поворотом, и вертолет переместился дальше и правее, чтобы камера видела все. Она и увидела. Почти сразу за поворотом дорога вгрызалась в тело горы широкой петлей. Левая часть этой петли шла на спуск, правая – на подъем. А ровно посередине лежало облако плотного, похожего на шапку пивной пены тумана.

«Весьма необычное природное явление, учитывая ясный солнечный день. Хотя почему необычное? Ракурс необычный, это верно. Но вспомни, ты и сам не раз видел, как в такой же ясный солнечный день облака ползут по склонам гор. В тех же Карпатах, к примеру…»

Додумать мысль он не успел – голова гонки, набрав скорость на спуске, нырнула в облако и пропала из виду. Следом за ней в облако стремительно втягивались и остальные, идущие плотно друг за другом. Втягивались и тоже пропадали в тумане.

Секунда, вторая, третья…

Иван Гордеевич поймал себя на том, что, замерев, следит за правым краем облака, в ожидании, когда оттуда выскочат первые велогонщики.

Седьмая, восьмая, девятая…

Они не выскакивали.

От всей гонки, исчезнувшей в облаке, остался лишь небольшой хвост из полутора-двух десятков велосипедистов… Все, уже и хвоста не осталось. И две машины сопровождения – туда же. Справа по-прежнему пусто. Однако. Куда они пропали?

«My God! Where are they?!» – громко и тревожно крикнул кто-то в эфире. И тут же третья машина сопровождения с полицейской мигалкой на крыше резко затормозила и остановилась перед самым облаком. Оператор дал самый крупный, насколько это возможно, план, и теперь было хорошо видно, как из машины быстро выходят двое полицейских и, держа руки на кобурах, готовые в любую секунду выхватить оружие, напряженно всматриваются в облако, о чем-то неслышно переговариваясь. Тут камера снова «отъехала» назад, показав всю ту же, на этот раз абсолютно пустую (не считая полицейской машины») дорогу и оседлавшее ее облако, в котором только что на глазах у миллионов телезрителей бесследно исчезла целая велогонка.

На экране возник ведущий. Было заметно, что он изо всех сил пытается сохранить невозмутимость.

– По предварительным данным, это видео – не подделка, – сказал он. – В необычном тумане исчезли восемьдесят четыре спортсмена. Еще пятеро ушли в отрыв раньше, и с ними все в порядке. Обстоятельства происшествия выясняются. Следите за нашими новостями. До свидания.

Пошла реклама средства от запора.

Иван Гордеевич выключил телевизор, доел оладью, запил его последним глотком кофе из чашки, помыл посуду и направился в кабинет, намереваясь слегка поработать – до встречи со старым товарищем оставалось время. Но поработать не удалось. Как только Шадрин уселся за компьютер и собрался открыть рабочий файл с начатым новым романом, запел смартфон. Вызывающий номер был Ленин.

– НКВД на проводе, – сказал Иван Гордеевич в микрофон скучным голосом.

– Все шутишь, – буркнул в ответ Максимчук. – А мне вот не до шуток.

– Здравствуй, Леня. Что-то случилось?

Пауза. Только слышно, как звякнуло стекло о стекло и вроде бы что-то булькнуло.

– Эй, – поинтересовался Шадрин. – Ты там бухаешь, что ли? В такую рань и без меня?

– Нашел рань, – буркнул Максимчук. – Нормальные люди уже три часа работают. Слушай, у меня тут… Короче, ты можешь сейчас подъехать?

– Куда?

– На строительную площадку. Мы там котлован роем, под фундамент. Это в черте города.

Иван Гордеевич на секунду задумался. Леня Максимчук был не из тех, кто легко меняет планы в угоду собственному капризу. Если просит приехать, значит, случилось нечто серьезное, о чем он не хочет сообщать по телефону.

– Говори адрес, – сказал он и выключил компьютер.

Через час Иван Гордеевич вышел на станции метро «Войковская» и поднялся наверх. Леня уже ждал, неторопливо вышагивал взад-вперед в своей всегдашней манере – руки за спиной, дымящаяся сигаретка в углу рта, левый глаз прищурен.

Они пожали руки, коротко обнялись.

– Здравствуй, Гордеич, – сказал Леня. – Спасибо, что приехал. И хорошо, что без машины.

– Будний день – раз, встреча с тобой – два, – сказал Шадрин. – Какая может быть машина? Так что случилось-то?

По дороге к стройплощадке, занявшей чуть меньше десяти минут, старый товарищ Шадрина Леонид Святославович Максимчук, некогда капитан госбезопасности, а ныне пятидесятивосьмилетний гендиректор строительной фирмы, рассказал, что сегодня утром у него пропал экскаватор. И самосвал. Вместе с водителями.

– Прямо из котлована. Испарились.

– ?

– В котлован заехали, а обратно не выехали.

– Так. А при чем тут я? Может, тебе в полицию стоит обратиться?

– Гордеич, ты не понял. Они не сбежали на украденной технике. И не поехали на ней куда-нибудь бухать или по бабам. Они исчезли в прямом смысле слова. Растворились в воздухе. Точнее, в тумане.

– В каком еще тумане? – спросил машинально Шадрин, хотя уже догадался, в каком – перед внутренним взором замерцали недавно виденные кадры из новостей.

Рассказ Максимчука абсолютно совпадал с тем, что показывали по телевизору. Экскаватор и самосвал работали утром в котловане. Появился туман. Когда туман рассеялся, ни экскаватора, ни самосвала в котловане уже не было.

– Ты лично наблюдал этот туман? – спросил Шаповалов.

– Наблюдал.

– Как он выглядел? Плотный такой, белый, словно облако на землю опустилось?

– Ну да. Как… знаешь, как шапка пены на кружке с пивом. Только не облако это было. И не опустилось оно… Сразу появилось или сконденсировалось, не знаю. Я с документами возился, а когда в окно посмотрел, котлован уже был этим туманом заполнен. Сначала не понял, думал, дым, горит что-то. Выскочил, принюхиваюсь – нет, гарью не пахнет, и огня не видно. И потом – что это за дым, если он тяжелее воздуха, не поднимается вверх? Нет, думаю, не дым – газ. Что за газ, откуда, почему?! Неужели зацепили какую-то сраную коммуникацию? Пытаюсь быстро вспомнить подходящий случаю газ белого цвета и тяжелее воздуха – не могу. Один хлор в голову лезет. Но тот не чисто белый, зеленоватый. Вроде. К тому же смертельная отрава с характерным запахом. А тут ничем таким опасным или даже подозрительным не пахнет. И вообще, откуда тут хлору или подобной гадости взяться? Неоткуда. Главное, нет никого на стройке, кроме меня и этих двоих в котловане, прораб с главным инженером в управление с утра поехали, ночной сторож дрыхнет после дежурства. Что делать? Сунулся было сгоряча вниз, в туман этот, да вовремя одумался. Нет, думаю, подожду немного, погляжу, что к чему. Как в воду смотрел.

– Молодец, что не сунулся. Хвалю.

Максимчук дернул щекой. С одной стороны, похвала Шаповалова, который некогда был старше его по званию, а по возрасту оставался старшим навсегда, была ему приятна. С другой – бесследно пропали люди. И в свете этого печального обстоятельства Ленин поступок можно было оценить как проявление разумной осторожности. Которая, как считается, от трусости недалеко ушла.

– Страшно было? – словно прочитав мысли товарища, просто спросил Шаповалов.

– Не страшнее, чем тридцать лет назад, – буркнул Максимчук.

– Двадцать девять.

– Задолбал.

– Бывает. Надеюсь, ты догадался это явление природы на камеру заснять?

– Обижаешь. – Леня похлопал себя по груди, где во внутреннем кармане пиджака лежал смартфон.

Они свернули за угол и через ворота прошли на территорию стройки. Обогнув штабель бетонных блоков и кучу песка, подошли к краю котлована, заглянули вниз. Отсюда, с высоты примерно четыре с половиной – пять метров, отлично просматривался весь котлован – гигантская прямоугольная яма в земле, вырытая стальными челюстями экскаватора. Пусто. Только следы от гусениц и шин на развороченном суглинке, камни да одинокая пустая банка из-под пива, валяющаяся у самой стены почти точно под ними.

– Была она здесь до того, как все случилось, не помнишь? – спросил Шадрин.

– Что?

– Банка. Пивная. Вон валяется.

– Издеваешься? – с горечью осведомился Максимчук. – Не помню. Даже если и не было, что это тебе даст, Шерлок? При чем здесь какая-то банка? Джинн из нее появился, который экскаватор с пятитонным самосвалом и двумя водилами куда-нибудь в древнюю Аравию захерачил?

– Извини, – сказал Шаповалов. – Уже и спросить нельзя. Хотя насчет джинна мысль интересная.

– Не знаю, что делать, – сказал Леня. – Веришь? Полная растерянность. Даже тогда, двадцать девять лет назад, такого не было.

– Тогда мы знали, на что идем и чем это закончится.

– Ну уж прямо и знали!

– До известной степени. А где не знали, там надеялись. И надежды наши оправдались, человечество выжило.

– Человечество-то выжило, да только наша родина медным тазом накрылась, – вздохнул Максимчук.

– Что делать. За все нужно платить. Россия цела, и то хорошо.

– А Луна? – агрессивно осведомился Леня. – А Марс? Где наши колонии, а? Променяли космос и мощь страны на причиндалы с электронными чипами! Айфончики, телефончики, планшетики, эсэмэски, ответ на любой вопрос. Преимущественно о том, что, где и почем продается. Потому что другие нам уже не интересны. Еще порнуха, понятное дело, куда ж без нее? И котики, котики, сплошные котики в соцсетях. И все ради чего? Ради дешевого шмотья и жратвы? Ради возможности бездумно развлекаться, не выходя из дома? Тоже мне, путь развития. – Он достал сигареты, нервно закурил. – Знаешь, о чем я думаю иногда?

– Ну?

– Не нужно нам было ничего делать. Пусть бы все шло как шло. Так честнее.

– Кому нужна честность, ради которой должно погибнуть человечество? – возразил Шадрин. – Человек – мера всех вещей. Нет человека – нет ни меры честности, ни самой честности.

– Тоже мне, Протагор нашелся, – фыркнул Максимчук.

– И тем не менее.

– Не верю я, что все погибли. Оставались колонии на Луне и Марсе. Да и на Земле мог кто-то выжить. Они бы начали все сначала.

– Может быть, так и случилось, – примирительно произнес Иван Гордеевич.

– В смысле?

– Помнишь Изю Френкеля?

– Еще бы. Этого психованного еврея захочешь, не забудешь.

– Гениального психованного еврея, – добавил Шадрин.

– Пусть гениального. Но все равно еврея.

Шадрин усмехнулся. Мелкий бытовой антисемитизм Максимчука его всегда забавлял.

– Вспомни, что он говорил. Новая Реальность не уничтожает старую. Она возникает и развивается сама по себе. Так, словно была всегда… – Он замолчал на полуслове, уставившись в котлован невидящим взглядом.

– Эй! – позвал Леня. – Гордей! Товарищ майор! Алло!

Шадрин повернул к нему побледневшее лицо.

– Леня… – проронил он хрипло.

– Что?

– Френкель говорил о том, что при определенных условиях разошедшиеся Реальности могут сближаться и проникать одна в другую. Помнишь?

– Помню, ясен месяц. Да мы сто раз с тобой об этом… Погоди. Ты думаешь… Не может быть, тридцать лет все было спокойно!

– Двадцать девять. Но какое это имеет значение? Просто не возникало подходящих условий.

– А теперь, значит, появились?

– Хрен его знает. Я не ученый. Я бывший майор Комитета государственной безопасности, а ныне писатель-фантаст. Но почему бы и нет?

И он коротко рассказал о новостном сюжете про исчезнувших в тумане велосипедистов, который видел по телевизору.

– И тут же у тебя пропадают люди и техника! В точно таком же тумане. Примерно в одно и то же время. Это не может быть совпадением.

Они помолчали. Было слышно, как за невысоким забором привычно шумит Москва.

– Если это так, то я даже представить себе не могу, чем все может закончиться, – ослабевшим голосом проговорил Леня. – Там же вирусня на свободе гуляет. Та самая.

Они переглянулись.

– Не пугай, Перепелица, – сказал Шадрин. – И потом, кто только что сказал, что не нужно было ничего делать и пусть бы все шло как шло?

– Я же умозрительно! Чисто теоретически!

– Теоретически он… Ладно, я необязательно прав. Возможно, все объясняется гораздо проще. Что нам нужно в первую очередь?

– Информация. Как всегда. Пошли, у меня в машине планшет, вайфай здесь есть. Пошаримся по Интернету. Поищем совпадения.

– С одним условием, – скучным голосом произнес Иван Гордеевич.

– Каким? – настороженно осведомился Леня.

– На котиков и сиськи не отвлекаться.

– Тьфу на тебя! – фыркнул Максимчук и, не выдержав, засмеялся. Хотя им обоим было совсем не до смеха.

Загрузка...