Седьмая встреча

Глава 19

«Когда он просыпался и всем телом ощущал движение судна, он всегда думал: Зачем?»

Горм снова начал делать записи в желтом блокноте. То, что он писал, не всегда было связано между собой, но всё-таки продолжал писать. Не о том, что на самом деле его мучило или вселяло тревогу. Но о том, как все могло бы быть, если бы обстоятельства сложились иначе.

Просматривая старые записи, он видел, что три раза написал одни и те же слова: «Он решил уехать». Горм никогда не писал от первого лица. И никогда не писал о матери. Это было немыслимо. Все, что он пишет, должно было быть новым и смелым. У будней тоже должна быть перспектива. Мать тут была ни при чем. К тому же теоретически существовала опасность, что желтый блокнот может попасть к ней в руки.

Горм решил для себя, что не случится ничего страшного, если мать узнает, что он не всегда придерживался морали. Но не мог рисковать, чтобы она узнала о его неприязни к ней. Это бы ее убило.

Конечно, можно выражать свои сокровенные мысли окольным путем. Он догадывался, что писатели так и делают. Они либо возвышают личность, приписывая ей значительные мысли и поступки, либо убирают все мелкое и недостойное, чтобы подчеркнуть благородное.

Это помогало понять отношение Аска Бурлефута, героя Агнара Мюкле, к женщинам, которых он не любил. Без этого автор не сумел бы показать читателю все стадии развития героя. Так сказать, становление мужчины.

Все это Горм понимал и, тем не менее, никак не мог сформулировать хоть одну фразу, которая оправдывала бы его поступок: он переспал с Турид лишь потому, что не мог получить ту, которую хотел.

Пытаясь уйти от главного, он исписал много страниц, выражая удивление по поводу того, что люди бывают способны на столь низкие поступки. Когда несколько дней спустя он перечитал написанное, оно показалось ему довольно невнятным, и уж никак не смелым.

Он не уехал. Вместо этого он снова встретился с Турид. Она пригласила его к себе. Хозяйка не должна была видеть его, поэтому Турид прошла первая и оставила дверь открытой.

Он все-таки не мог гарантировать, что хозяйка не заметила его, но Турид легко успокоилась, когда он сказал, что это маловероятно.

Это не было ни ложью, ни правдой. Просто удобный выход из положения. Собственно, Горм научился этому у директора своей фирмы Хаугана. Он ежедневно наблюдал, как Хауган подобным образом умиротворяет своих служащих. Это действовало безотказно. Именно так Хауган и добивался от них наилучшего результата.

У Турид повсюду лежали вышитые салфеточки. И вместе с тем в ее комнате было что-то тревожное, не вязавшееся с ее пышным телом и уверенными движениями. Или с ее дерзким языком.

Это безумие, думал Горм. И тем не менее, они опять и опять оказывались на ее диване, покрытом чехлом в мелкий цветочек и пахнущем дезодорантом.

В тот день, когда Турстейн должен был начать работать в отделе опта, начальники других отделов и руководители всех рангов собрались на завтрак в конторе Горма, чтобы познакомиться с ним.

Турстейн ни разу не обмолвился, что ему все известно о Турид и Горме. Он был добродушен, весел и заинтересован в работе. Он изложил свой план стратегии фирмы, с которым она должна встретить новые времена, как он выразился. Главное, иметь нужные товары для нужных покупателей. Нет смысла, к примеру, продавать бикини на Нордкапе.

Хенриксен и Хауган были довольны. Прежде чем завтрак кончился и все разошлись по своим местам, Хенриксен дружелюбно хлопнул Турстейна по плечу и дважды заметил: «Высший сорт!»

Оставшись вдвоем, Турстейн и Горм одновременно произнесли имя Турид, и обоим стало смешно.

— Будущего у наших отношений не было, но пока они продолжались, это было приятно, — сказал Турстейн.

— Хорошо, — коротко сказал Горм. — Выпьем вечером пива?

— Выпьем, — с облегчением согласился Горм.

В ту же минуту Горму сообщили, что ему звонит дама. Он взял трубку, Турстейн махнул ему на прощание и ушел.

Звонила Турид. Ей нужно встретиться с ним. Сегодня же. Как только Горм услышал ее голос, он понял: что-то случилось.

— Я так давно тебя не видела, — сказала Турид.

— У меня много работы.

— Мне надо поговорить с тобой.

— Встретимся в четыре возле магазина, — сказал он, помедлив.

— В «вольво»? — жалобно спросила она.

— В «вольво», — подтвердил он.

Турид была очень красива и даже торжественна. Светлые полосы обрамляли ее лицо. Он смотрел на нее сбоку, она молчала и разглядывала свои руки.

— Что ты хотела мне сказать?

— Вот остановимся где-нибудь, и скажу.

Он свернул на лесную дорогу и остановился у озера. В затылке сверлила какая-то белая точка, поэтому когда Турид сообщила ему свою новость, она прозвучала уже эхом.

— У нас будет ребенок. — Турид беспомощно поглядела на него.

Презервативы. Господи, как глупо! — подумал он. Тогда в первый раз на пирушке у Турстейна, он ими не воспользовался.

— Ты уверена?

— Да. — Она не спускала с него глаз. Горм мог утешаться только тем, что ей, наверное, сейчас еще хуже, чем ему. Для нее это катастрофа, подумал он. Он знал, что в подобных случаях мужчина должен сказать: «Мы поженимся». Но не сказал. Правда, он обнял ее и слегка прижал к себе. Но это не могло утешить даже его самого.

— Надеюсь, мы поженимся? — услыхал он ее голос.

В отцовском «вольво» образовался вакуум. Он приник к лобовому стеклу даже снаружи; липкий и пустой, он тянулся до самого моря. Красное небо с зеленовато-желтыми просветами на западе. У края воды не в такт покачивались бутылка из-под колы и консервная банка.

— Турид, мы ведь совсем не знаем друг друга.

— Ты это уже говорил.

— Ладно. Там видно будет. Я отвезу тебя домой. Мы еще подумаем.

Он включил мотор и задним ходом вывел машину из кустарника.

Турид не плакала. Ее крупные розовые губы выражали подавленность. Почему он раньше не видел, что у нее такой плотоядный рот?

— Можешь высадить меня на площади, — жестко сказала она.

— Зачем?

— Не твое дело, подонок!

— Разве мы не оба виноваты в случившемся? — спросил он и резко свернул, чтобы не столкнуться с мотоциклом.

— Я думала, что нравлюсь тебе. Ты так на меня смотрел. Турстейн тоже так думал. «Горм по уши втрескался в тебя», — сказал он мне однажды.

Она жестко засмеялась и вызывающе посмотрела на него.

— Будь добра, не вмешивай в это дело Турстейна. Если только он действительно тут ни при чем.

Через мгновение ее рука обожгла его щеку, так что машина съехала на обочину. Он доехал до разъезда и остановился. Закипевший в нем гнев пробкой застрял в голове.

— Зачем ты это сделала? — спросил он, откинувшись на спинку сиденья и крепко держа руль. Протянул ноги, насколько позволяло пространство. Расправил плечи. В салоне было не так много места.

— Ты сказал это так, будто отцом ребенка мог быть Турстейн.

Пока она произносила эти слова, Горм бессознательно подумал, что это был бы неплохой выход. Он позволил себе засмеяться.

Тогда она подняла обе руки, и на его голову обрушился град ударов. Турид была сильная.

Сперва он не двигался под ее ударами, это было так дико. Потом схватил за запястья и прижал ее руки к своей груди.

— Перестань! Довольно! Неужели ты не понимаешь, что я не могу ударить тебя?

Она упала на него, стараясь перевести дыхание. Против воли он обнял ее. Шло время. Какой-то автомобиль, проезжая мимо, сбавил скорость, и водитель уставился на них через боковое стекло.

Мать встретила его в холле.

— Ты должен был предупредить меня. Твой отец всегда предупреждал, если не мог приехать к обеду. Всегда!

— Мне надо поговорить с тобой, — сказал Горм, провел ее в гостиную и закрыл дверь в буфетную. Там он усадил ее в вольтеровское кресло и остановился перед ней, заложив руки за спину.

— Я сделал одну непростительную глупость, — сказал он.

— Глупость? — прошептала она, и он прочитал по ее лицу, как хорошо она его знает. «Горм пришел, чтобы рассказать мне о катастрофе», — подумала она.

Она знает меня лучше, чем я сам! Это унизительно. Я как школьник стою перед матерью, которая все знает наперед.

— Горм, дорогой, скажи же… — прошептала она.

— Одна женщина забеременела от меня.

Лицо матери медленно посерело, только на скулах обозначились розовые пятна.

— Бабушке это не понравится, — тихо сказала она.

— Бабушке? Но я говорю об этом не бабушке, а тебе.

— Ты никогда мне о ней не рассказывал. Как долго длится ваша связь?

— Недолго. Это было несерьезно.

— Несерьезно? И все-таки она забеременела? Кто она?

— Турид учительница. — Горм стал шагать между окном и отцовским креслом.

Некоторое время мать потирала руки, глядя куда-то перед собой. Потом посмотрела на Горма.

— Вы должны пожениться как можно скорее, — решительно сказала она.

Горм в изумлении уставился на нее.

— Ты не можешь уйти от ответственности, мой мальчик. Ты должен подумать, каково ей сейчас. Задета ее душа и ее тело. Мужчина не может этого понять, но он может взять на себя ответственность.

— Боже мой, мама, что ты говоришь!

— Не говори мне, что ты не любишь ее. Это все глупости. Почти никто не любит друг друга. Любви нужно учиться. Понимаешь? Нам с отцом тоже пришлось учиться. Пригласи ее завтра к обеду. Позволь мне взглянуть на нее. Мы с Ольгой приготовим что-нибудь вкусное. Что она любит? Жареное мясо? Откуда она? У тебя нет ее фотографии? Мы сделаем карамельный пудинг. Это будет так приятно. Учительница! Это же великолепно! Ты знаешь, учительница не может родить внебрачного ребенка. Это неприлично. Она красивая? Образованная? Откуда она?

Вечером он позвонил Турстейну и сказал, что плохо себя чувствует, а потому питье пива откладывается.

Мать Турид была вдова, она стояла в новом платье и обеими руками держала еще довоенный ридикюль. Она приехала накануне и была безмерно благодарна, что Горм согласился жениться на Турид, словно он сжалился над падшей женщиной.

Турид сияла в белом подвенечном платье от «Гранде & К». Самом лучшем и дорогом. Правда, фата была коротковата. Но, как сказала тетя Клара: «Красивой невесте не нужны глупые украшения».

Когда Горм проходил в церкви с невестой мимо скамьи, на которой сидела мать, она скромно приложила к глазам платок. Только бабушка, сидевшая между тетей и дядей, не выражала радости.

Турстейн стоял впереди вместе с подругами Турид. Они были дружками жениха и невесты. Он уже обзавелся новой возлюбленной, так что без раздумий ответил «да», когда ему предложили эту роль.

Горм всю ночь думал об этой минуте. Собственно, все было решено и записано в его блокноте еще до того, как он лег. И когда, как говорится, орган загудел и они пошли по красной ковровой дорожке, Горм знал, что еще есть время. Правда, совсем немного.

Он подвел Турид к стулу невесты, и этот момент настал. Горм легко поклонился сначала пастору, потом невесте и повернулся спиной к алтарю. После этого он поклонился всем собравшимся. Одно мгновение он стоял и смотрел поверх их голов, спокойно поправляя отцовские золотые запонки, затем пошел обратно по проходу, чувствуя глаза присутствующих, пришпиленные к своему телу как неприятные, но совершенно безопасные канцелярские кнопки.

Он шел, исполненный мужской силы и власти, как будто бы все, сколько он мог помнить, было куплено и оплачено и поэтому могло быть возвращено обратно. Букеты цветов, выставленные по центральному проходу, были произведениями двух главных цветочных магазинов города. Желтые и розовые. В следующий раз не забыть бы попросить их добавить каких-нибудь темно-синих цветов, чтобы они напоминали ему о Тихом океане.

Церковные двери он оставил за собой открытыми и спустился по лестнице под последние звуки Мендельсона, потом вышел на солнце и прямым ходом направился к отцовскому «вольво». Это было так естественно. Оставалось только так поступить.

Он поехал прямо в контору и попросил фрекен Ингебриктсен принести ему кофе и расписание самолетов. Расписание заграничных рейсов, потому что он собирается предпринять долгую поездку по личным делам.

В конце концов он открыл ящик с исписанными желтыми блокнотами. Быстро переложил их в портфель-дипломат. Он ничего не забыл. Он был готов.

В эту минуту пастор спросил его о чем-то, и он ответил, как было заучено:

— Да.

Турид была в восторге, переехав в белую семейную виллу Гранде с большим садом, она и слышать не хотела о том, что им лучше жить где-нибудь отдельно. В этом она была единодушна с матерью.

— Но будет лучше, если две комнаты будут предоставлены целиком в ваше распоряжение. Горм привык много времени проводить у себя. Он всегда был такой, — тихо сказала мать и доверительно взяла Турид под руку.

Турид обзавелась кофеваркой, крекерами и хрустящими хлебцами, которые разместила в шкафу в комнате Марианны, на случай если бы им захотелось вечером попить кофе или пораньше позавтракать. Она работала в школе и иногда ходила куда-нибудь с подругами. Но чаще сидела у себя в комнате и проверяла тетради или готовилась к урокам.

Горм большую часть времени проводил в конторе. У него были планы расширить сотрудничество с одной из ведущих магазинных сетей, поэтому Хауган и Хенриксен должны были постоянно держать его в курсе дела и обсуждать с ним важные вопросы. Горм чувствовал, что стал лучше разбираться в делах. Старые работники были им довольны. Каждый день после рабочего дня он выпивал с ними у себя в кабинете по рюмочке коньяка или выкуривал сигару. Хауган следил за временем — четверть часа, самое большее двадцать минут, ему надо было поспеть домой к обеду.

Поскольку до сих пор еще не была решена многолетняя борьба отца с коммуной за участок под строительство, это было обычной темой их совещаний. Они собирались весной надстроить к имеющимся еще два этажа, но этого было недостаточно.

Хауган и Горм договорились между собой, что им необходим хороший адвокат, чтобы продвинуть вперед дело с коммуной. Ванг был безупречен, но он утратил боевой задор и в скором времени уйдет на пенсию по возрасту. Кроме того, у него в муниципалитете два друга по политической партии, которых он не хотел ставить в неловкое положение. Хауган советовал Горму формально не отстранять Ванга от дел и действовать обходным путем. Горм нетерпелив, однако до поры до времени уступил Хаугану.

Он обнаружил, что ходить на работу отнюдь не наказание. Напротив, он отдавал ей все больше и больше сил.

Несколько раз, возвращаясь домой, Горм слышал, как Турид и мать смеются над чем-то. И испытывал странное чувство благодарности. Ему это казалось трогательным, но словно не имело к нему отношения. К животу Турид он относился только как к животу Турид, что, несомненно, было ей неприятно.

После женитьбы Горм уже никогда не приносил домой свой желтый блокнот. Он запер его в ящике в своем кабинете. В субботу после коньяка со стариками он достал его и записал:

«Когда он в первый раз увидел своего ребенка, ему стало ясно, что он оказал услугу своему приятелю».

В тот день, когда родилась Сири, они с Турид впервые серьезно поссорились. Она хотела, чтобы их матери, обе, поехали с ними летом за границу. Таким образом они обеспечили бы себя нянями.

Горм считал, что до рождения ребенка об этом говорить рано. Турид рассердилась и бросила ему, что он не рад собственному ребенку. Возразить на это ему было решительно нечего.

Схватки начались часа два спустя после ссоры, и хотя Турид уже перехаживала положенный срок, Горм считал, что виноват он и случившегося можно было избежать, если бы он не рассердил Турид.

Он повез ее в больницу. Она стонала и без конца хваталась за него. Из-за этого он чувствовал себя беспомощным, ведь он ничем не мог облегчить ее муки, но пытался сохранить самообладание.

Ему велели подождать в коридоре.

— Господин Гранде может тем временем выпить чашечку кофе, — улыбнулась сестра и хотела увести Турид.

Турид согнулась и вцепилась в Горма. Схватка.

— Сюда, пожалуйста, фру Гранде, — сказала сестра. Турид умоляюще смотрела на него, жадно хватая ртом воздух.

Ему казалось, что он видит ее в первый раз. Все-таки он отвечал за нее. Она была его женой. Он виноват в том, что она стоит в коридоре больницы и корчится от боли. Турид показала ему то, о чем он ни разу не думал во время ее беременности: свой страх. Она смертельно боялась.

Девять месяцев он относился к ее состоянию, как к досадному, но естественному событию, с которым она спокойно справится без его помощи. Его вклад ограничивался тем, что он женился на ней.

Он обнял ее и повел по коридору. Когда сестра хотела разлучить их и закрыть дверь, Турид заплакала.

— Я пойду с тобой, — сказал Горм.

— Акушерка против присутствия там мужчины.

Горм сделал вид, что не слышит, и вошел в эту страшную комнату, полную стальных трубок, никеля и стекла. На полу стояло ведро с чем-то, напоминавшим орудия пытки, плавающие в окровавленной воде.

— Можете здесь раздеться, — сказала сестра и увела Турил за ширму.

Через несколько минут Турид со стоном вышла оттуда в широкой больничной рубахе.

Горм вознамерился пойти за ней в родильное отделение, когда властный голос заставил его обернуться:

— Вам туда нельзя!

Эта женщина, безусловно, была здесь главной. Чем-то она напомнила Горму Буббена на борту «Бонневилле». Она не представляет собой никакой опасности, но хочет быть здесь самой главной, подумал он, направляясь туда, где стонала Турид.

— Вы слышали, что я вам сказала? — Женщина взяла его за руку.

Горм вспотел, он понимал, что действовать следует с умом. Здесь было, как в армрестлинге, важно было владеть тактикой. Глядеть в глаза было важнее применения грубой силы.

— Я вас очень прошу, это моя жена, я ей нужен!

— Уважаемый господин Гранде, это не вашего ума дело, — резко сказала она. Но Горму показалось, что в ее голосе послышалась нерешительность.

От крика Турид он весь покрылся испариной. Ему стало трудно дышать.

— Я понимаю, но ей будет легче от одного моего присутствия.

— И что нам делать, если вы там упадете без чувств?

— Оставите меня лежать на полу, пока я сам не приду в себя. — Горм попробовал улыбнуться, продолжая смотреть ей в глаза.

— А если ты упадешь у нас на пути? — Она забыла сказать ему «вы», теперь она говорила грубо.

— Обещаю упасть не на пути, — сказал он и взялся за дверь.

Женский вариант Буббена внимательно смотрел на него. Потом она шагнула в сторону, схватила с полки что-то белое и бросила Горму. Сжатые кулаки властно уперлись в бедра.

— Господин Гранде, вы серьезно нам мешаете! Вымойте руки и наденьте на себя белый халат!

Несколько часов спустя, когда акушерка держала ребенка за ножки вниз головой и раздался его первый крик, Горму стало стыдно, что он мог думать, будто девочка могла быть от Турстейна.

А когда ее, завернутую в простынку, положили ему на руки, он понял, что принимал участие в чем-то, о чем ему будет трудно писать с иронией в своем желтом блокноте. По лицу у него катились слезы, и уже давно.

Турид улыбнулась ему измученной улыбкой. Акушерка и сестра оживленно переговаривались, словно только что познакомились с коллекцией модной одежды сезона. А Горм плакал. Наконец он спросил, правильно ли, что девочка такая маленькая и выглядит больной.

— Уважаемый господин Гранд, девочка совершенно здорова и она большая! — сказала акушерка и надменно улыбнулась.

Горм осторожно сунул указательный палец между крохотными пальчиками и почувствовал тепло тонкой кожицы и царапанье малюсеньких совершенных ноготков.

Он вспомнил один случай из своего детства. В Индрефьорде. Он залез на дерево и вынул из гнезда птенчика. И долго сидел на ветке, держа его в руках. Птенчик был теплый и чудной. Осматривая тонкую кожу, пронизанную жилками и покрытую порами, Горм понял, что никогда в жизни не видел такого беспомощного существа. Он осторожно положил птенчика обратно в гнездо. Но вечером мертвый птенчик почему-то лежал под деревом. Все лето Горм считал, что это его вина. Птенчик умер, потому что он брал его в руки.

Теперь все было серьезно. На нем лежала ответственность за этого ребенка, с ним ничего не должно было случиться.

Девочка открыла темные глазки. Казалось, она смотрела на него из темноты матки, словно еще не попала в этот мир.

Я первый человек, которого она видит, подумал он, забыв о том, что пишут в книгах о зрении новорожденных.

— В кого у нее такие темные глаза? — робко спросил он и положил девочку Турид на грудь.

— У всех новорожденных такие глаза. Со временем они изменятся, — сказала акушерка.

— Добро пожаловать, Сири! — сказала Турид и тихо засмеялась.

Горм посмотрел в широко открытые зрачки ребенка и тоже засмеялся.

И тут в его сознании всплыла другая картина. Это длилось одно мгновение. Он видел глаза Руфи.

После рождения Сири мать совершенно изменилась. Горм больше не слышал, чтобы она жаловалась на боли или плохое самочувствие. Все вращалось вокруг ребенка. О сыне Марианны она даже не вспоминала.

Пока Турид была свободна от работы в школе, мать начала длительный и непростой процесс — она хотела сделать из Турид настоящую даму. Хотела изменить ее манеру одеваться, привычку говорить на диалекте и прическу.

Она не критиковала Турид, но вносила обстоятельные предложения. Когда Турид пожаловалась Горму, он посоветовал ей самой определять границы в общении с его матерью.

Сири было почти два года, когда Турид начала встречаться со старыми подругами, как она их называла.

Однажды Горм, вернувшись из поездки, не застал ее дома. Мать встретила его словами, что его жена пошла в ресторан и танцует там с другими мужчинами. Танцует, прижавшись к своим партнерам, в самых дорогих платьях от «Гранде & К°». Это ей рассказала подруга по книжному клубу.

Горм отмахнулся от этих глупых сплетен.

— А почему тогда ее постоянно нет дома?

— Меня тоже постоянно нет дома.

— Но ты же работаешь!

— Турид тоже уже начала работать, — отрезал он.

— Насколько мне известно, по вечерам она не работает. Но это верно, у маленькой Сири днем нет родителей. У нее есть только я!

— Первый раз слышу, чтобы ты на это жаловалась. Раньше тебе это нравилось. И ты сама предложила, чтобы мы жили в одном доме.

Мать разрыдалась, и кончилось тем, что он попросил у нее прощения. Но он решил не рассказывать Турид об этом эпизоде.

В субботу после коньяка со стариками Горм записал в своем блокноте:

«Его мать была женщиной, которой следовало искупить неисчислимое множество грехов и которая не имела способности, необходимой, чтобы искупить их. Вместо этого она перелагала свои грехи на других. Он поймал себя на мысли, что может стать похожим на нее, и ему стало неприятно. Однако нельзя отрицать, он несколько дней злился на нее за то, что его жена танцует с другими мужчинами».

Горм первый раз употребил слово «мать» в желтом блокноте.

К нему Турид относилась по-прежнему. Но стала реже посещать контору, где она уже давно очаровала всех служащих. Когда Горм пытался искать ее близости, она часто бывала усталой или спешила проверить сочинения, пока Сири спит.

Однажды субботним вечером в сентябре, когда мать, как обычно, уехала в санаторий, Горм, вернувшись из конторы домой, застал у Сири незнакомую няню.

— А где хозяйка? — смущенно спросил он. Для него это была новость.

— Не знаю. Но она оставила мне номер телефона.

Он узнал номер и попросил няню немного задержаться. И пошёл в ресторан, где Турид собиралась встретиться с подругами, только затем, чтобы убедиться, что Турид танцует в объятиях высокого брюнета. Хорошо хоть, что это не Турстейн, подумал он и ушел.

Он вернулся домой и отпустил няню. Потом прошел к спящей Сири. Она вспотела, и светлые волосики прилипли ко лбу. Он приподнял перинку и убрал волосы со лба.

На мгновение она проснулась, пробормотала «папа» и снова заснула. Он посидел возле нее при затененном свете лампы с эльфами, которая принадлежала Эдель. Почему никто её не выбросил? Ведь абажур давно прогорел.

Его удивила ревность, вспыхнувшая в нем при виде Турид и чужого мужчины. Ему не хватало блокнота, который лежал в конторе, ему хотелось сделать признание: «Ревность инфантильна, темна и необходима. В худшем случае она превращает человека в калеку, в лучшем — очищает».

Он не совсем понимал, как именно ревность подействовала на него самого. Часы шли, Турид не возвращалась, но, как ни странно, он все-таки заснул.

С Сири на руках он стоял на лестнице, ведущей в холл, когда Турид своим ключом открыла входную дверь. Была половина восьмого утра.

Выглядела Турид великолепно. Красивая. Она старалась не встречаться с ним глазами.

— Тебе идет роль папы, — пошутила она, сбрасывая с себя пальто.

Он не ответил и вернулся наверх.

Когда она вошла в детскую, он сидел на корточках перед Сири, которая засунула пальчики в глазницы куклы. На одной руке у куклы были видны следы крохотных зубов.

— Прости, пожалуйста. Я слишком много выпила. И заснула у подруги.

— И хорошо тебе с ним спалось?

Он хотел увидеть ее глаза, но она отвернулась и бросила на пол сумочку. Потом прошла по коридору в ванную, сбрасывая на ходу туфли. Она немного косолапила, казалось ему таким трогательным. Раньше.

Однажды на имя Турид пришло письмо в коричневом конверте со штемпелем Трондхейма. Она получила место учительницы, хотя Горм даже не знал, что она претендовала на это место.

Когда Турид показала ему письмо, они не сказали другу ни одного недоброго слова. Правда, он спросил у неё, необходимо ли ей уезжать так далеко. «Да!» — сказала она, и он согласно кивнул. Конечно, раз она так считает.

Пока до этого не дошло, Турид, разумеется, часто жаловалась. На то, что он мало бывает дома, что позволяет матери распоряжаться в их доме и что обращает мало внимания на маленькую Сири.

За исключением последнего обвинения, он был во всем ней согласен. Он даже дополнял ее упреки, если она от волнения не могла найти подходящих слов. Когда Турид заявляла, что его мать властолюбива и требует слишком много внимания к себе, он добавил, что она к тому же противоречива и, сколько он ее помнит, всегда была такой.

Но после того как решение было принято, Турид уже ни о чем не упрекала его. Они сходились за обеденным столом, объединенными силами отвечали на откровенные укоры матери и делали вид, что не слышат ее упреков в том, что они плохие родители и супруги. Случалось, Горм возражал ей, но чаще молчал.

Пока недели складывались в месяцы, он часто спрашивал себя, почему с самого начала ни разу не сказал матери, что они с Турид безупречно подходят друг другу. Уж не потому ли, что в глубине души ждал, что в один прекрасный день говорить это будет уже бессмысленно?

Как-то вечером после работы он записал в желтом блокноте:

«Он никогда не выбирал ее. Это она по своему неразумию выбрала „вольво“».

И все-таки в груди у него возникла пустота, когда он увидел, что она упаковала свои вещи в три больших чемодана.

Он заказал контейнер и помог ей погрузить в него детскую кроватку, письменный стол и кое-какую мебель, без которой Турид, по его мнению, не могла обойтись.

В последний вечер он пришел к ней в комнату. Пока они одетые лежали на застеленной кровати, он придумал, что нужно сказать:

— Я думаю, ты приняла правильное решение. Ты смелая. Не знаю, что ты нашла во мне с самого начала, но теперь ты увидела, что ошиблась, и приняла правильное решение.

— Ты живешь в другом мире, Горм. Мне трудно понять тебя. Ты никогда не подпускал меня близко к себе. Из-за этого я чувствовала себя глупой, и мне было одиноко.

Он привстал и посмотрел на нее.

— Ты как солнечный лучик, Турид. И как только ты могла жить с таким, как я, ведь ты теплый солнечный лучик!

Она заплакала и обняла его за шею. Это немного отодвинуло пустоту. Он погладил ее по спине, чтобы хоть как-то ответить на ее порыв. Но так или иначе важная связь между ними уже порвалась.

Утром небо над молом было лиловым. Горм довез их до пристани и помог подняться на борт теплохода. Они с Турид простились, как добрые знакомые.

Он взял на руки сонную Сири и прижал ее к себе, прежде чем положить на койку. Ей было три года, и она не знала, что уезжает от него.

Когда он по лестнице поднимался в контору, он вдруг подумал, что скоро осень. Раньше он этого не замечал.

Придя на работу, фрекен Ингебриктсен подала Горму кофе и свежие газеты. Так было каждое утро. Он получил ее в наследство, как и все остальное. Она уже собиралась уйти, как он сказал отцовским голосом:

— Вы довольны работой у нас, фрекен Ингебриктсен?

Она обернулась и испуганно поглядела на него.

— Довольна! А у вас были основания думать иначе?

— Нет. Просто я вдруг подумал об этом.

Ее недоверчивость сменилась дружеским раздражением:

— Могу я забрать почту или господин Гранде сперва просмотрит газеты?

Он продолжал, не двигаясь, глядеть на нее.

— Сегодня утром от меня уехала жена, — миролюбиво сказал он.

Фрекен Ингебриктсен раскрыла рот. Ее круглые глаза светились липким ужасом. Горм висками ощущал этот ее ужас.

— Вы меня напугали, и мне очень жаль, — вялыми губами пробормотала она. Почему-то он раньше не замечал, что у нее такие вялые губы.

— Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы об этом стало известно нашим служащим. Всем! На всех уровнях! — сказал он.

Липкость стала явственней.

— Ни за что! — сказала она и через мгновение скрылась за дверью.

Вечером, когда все уже разошлись по домам, Горм записал в своем блокноте:

«Что-то, должно быть, не то с человеком, который не вспомнил о лете, пока не заметил, что уже наступила осень. И у которого среди всех его подчиненных нет ни одного, кто был бы способен передать важное человеческое сообщение».

После конторы он пошел в кино. Показывали фильм о любви. Банальные ситуации, понять которые Горм был не в силах. Но в кинозале было темно и уютно.

Потом он немного выпил в том ресторане, в котором Турид танцевала с высоким брюнетом. Встретил там нескольких знакомых. Один из них был учитель.

Все уже знали новость. Маленький плоский город с прямыми улицами. Слухам не потребовалось много времени. Очевидно, люди узнали все раньше его самого. Ну что ж, теперь это уже неважно.

Бредя по пустым улицам, Горм часто видел перед собой отца. Серьезного. Всегда спешащего. Но обменяться взглядами они успевали. Иногда. Вот и сейчас он явственно увидел своего отца в витрине магазина. Отец кивнул. Горм вдруг понял, что отец, наверное, находил жизнь невыносимой.

Он тихо вошел в дом и поднялся в комнату Сири, увидел мысленно ее ротик с мелкими зубками. На ночном столике у кровати Турид оставила ключи. Однажды он привез ей из Копенгагена кольцо для ключей с ярко-желтым янтарным брелоком на серебряной цепочке. Взвесив на ладони связку ключей, Горм положил ее обратно на столик и погасил свет.

В комнате царила странная пустота. Она шла ниоткуда. От него самого. Луна начертила на линолеуме оконные переплеты. На полу перед Гормом лежала четкая золотая решетка.