Сфера Маальфаса

Пролог Интерлюдия Оборотни

Место было надежно укрыто. И от лишних глаз, и от чужих ушей.

Беседовали двое, оградив себя от внешнего мира крепкой стеной, молчаливой стражей и неукоснительно хранимой тайной.

– Итак, решено.

– По его следам идет отряд.

– Если же этот человек скроется…

– …значит, судьба…

– Порой можно возразить и судьбе. Риск велик?

– У нас нет иного выбора. Он исключителен. Самый способный. Самый хитрый. Самый осторожный. И очень опасен.

Молчание, в котором и решимость, и затаенный страх.

– Что сказал гонец с востока?

– Нашествие будет, это несомненно.

– Если варвары придут, мы погибнем…

– Да, но когда вода заливает огонь, а ярость пламени иссушает влагу, не опасен ни потоп, ни пожар.

– Или пожар и потоп несут гибель совместно.

– Император?

– Пусть задуманное свершится. Ему придется склониться перед неизбежным.

– Да будет так.

Место и время этой встречи так и остались неизвестными.

По узкой тропинке, что прихотливо вилась от деревни к низине и ручью, осторожно огибая замшелые камни, шел путник – легкая, почти детская фигурка, то появляющаяся на фоне лилового вечернего неба, то скрывающаяся в тени можжевеловых кустов. Человек, похожий на ребенка ростом и хрупкостью сложения, держал в одной руке палку, которой время от времени сбивал с травы вечернюю росу, а в другой – котомку. Он что-то беззаботно напевал, то ли на неведомом языке, то ли вовсе без слов, но и без того негромкий голос гас в тесной низине. Осталась далеко за спиной живая изгородь, выгон, сжатое поле. Быстро темнело. Рваные облака то закрывали луну, то позволяли желтоватому свету облить лобастые вершины холмов. Впрочем, в глубине оврага ничто не рассеивало мягкий и безопасный сумрак теплой летней ночи. Трещали цикады.

Тропинка вильнула, в очередной раз огибая наполовину ушедший в землю камень. На самом берегу неширокого (пять-шесть шагов) ручья темнело нечто – холмик, похожий на спящую собаку или брошенную кем-то одежду. Человек, будучи не лишенным любопытства, подошел поближе и, наклонившись, откинул край рваного тряпья. Меж побуревших лохмотьев вились блестящие жесткие черные волосы, белела неловко вывернутая шея, местами покрытая темными брызгами. Лицо мертвой женщины, повернутое к земле, нельзя было рассмотреть.

Человек отпрянул. Остановился, боязливо всматриваясь в теплый сумрак, в одно мгновение сделавшийся опасным. Ему показалось: далеко в холмах скулила собака.

Глава 1 Шарфенбергская охота

(Империя, май 7010 года от Сотворения Мира)

В один из ясных весенних дней на дороге, уходящей от ворот Эберталя на восток, появились двое. Худощавый русоволосый всадник лет тридцати шести нередко останавливал смирную лошадку и, прищурив холодные светлые глаза, высматривал что-то в отдалении. Впрочем, дорога оставалась спокойной. За десять лет, что правил Империей Гаген I, прославляемый при дворе в качестве Справедливого, а в народе прозванный Капеллан-Придира, путешествовать стало куда безопаснее. Надолго ли – кто знает? Но если небеса посылают мир, благоразумно насладиться миром.

– Господин Людвиг!

Оклик прервал размышления путешественника, и тот пришпорил лошадь, догоняя спутника. Людвиг фон Фирхоф, ученый-путешественник, ехал не один. Голос подал слуга, нанятый позавчера в придорожном трактире, – крепкий туповатый малый с круглым лицом и белесыми коровьими ресницами. Однако первое впечатление часто обманчиво. Хайни Ладер был хитер, как крыса, под дугами выгоревших бровей прятались близко посаженные острые глазки. Его кожаную куртку покрывали нашитые стальные пластины, остаток отсеченного когда-то левого уха уродовал бугристый шрам. Проводник Людвига в большей степени походил на солдата, чем на слугу. Да, собственно, он и был когда-то наемником в армии Гизельгера.

– Не отставайте, хозяин! Мало ли что…

К разумным советам стоит прислушаться. Всадник поторопился, помянув в душе про себя прежнего императора.

Тот был велик – это да. Зато жизнь его земная кончилась плохо. Правителя, нажившего сонмище врагов, закололи прямо во дворце Собраний. Двадцатишестилетний Людвиг, тогда еще студент-богослов, хорошо запомнил дым над крышами и бешеный звон мечей в руках солдат, пробивавшихся ко дворцу Халле.

Позже, когда погас огонь, рассеялся дым и успокоились умы, головы мятежных баронов слетели на плахе. Тогда же смирили силой оружия и вернули в лоно церкви бродяг-альвисов. А затем новый государь понемногу, не торопясь, дал святой инквизиции ту власть, которой она сейчас и обладает. Многогранно зло в этом мире…

Копыта лошадей стучали по хорошо утоптанной дороге, с обеих ее сторон протянулись невысокие заросли орешника с едва проклюнувшимися листочками, в кустах пронзительно кричала птица. Постепенно кусты вдоль дороги сменились просторными полями, сельские дома под солнцем казались яркими игрушками, почти у линии горизонта, на одиноко стоявшем холме, едва виднелось какое-то укрепленное строение, замок или маленький город.

– Далеко отсюда до Фробурга, Хайни?

– Еще день пути к югу, если идти напрямую, тропами. Но там не пройдет повозка. Три дня, если ехать дорогой.

– Ты знаешь эти места?

– Воевал здесь, когда добивали альвисов, господин Людвиг.

– Любопытно, Хайни. Так, значит, ты участвовал в святом походе?

– Выходит, да.

– Ого! Сражался с малефиками?

– Я человек маленький, господин. Верую. Куда пошлют – иду. Прикажет император – воюю. А больше ничего не знаю. Чтобы объяснить, на то капеллан есть.

– Разумно, друг мой. А ты сам встречался когда-нибудь с кознями дьявола?

– У моего барона до того, как я… В общем, до того, как я в солдаты от него подался, был меч с особой рукоятью. Там в навершии камень блестящий, круглый. В том камне жил собственный демон господина барона. Отчего и не было ему равных в удаче. Слышал, потом господина барона убили случайно на турнире, и его демон вместе с мечом и большой-пребольшой удачей, стало быть, другому достался…

Наемник с удивлением повернул голову в сторону богослова. Людвиг уткнулся в воротник. Плечи нанимателя странным образом тряслись, казалось, он пытался подавить внезапную икоту.

– Хайни, подай мне флягу из сумки…

– Держите.

Поля вокруг снова сменились оврагами и холмами, там, где не было холмов, стоял сплошной стеной лес.

– К вечеру доберемся…

– Ты был тут?

– Проезжал как-то через эти места, а так, чтобы жить здесь – нет, не жил. Плохие это земли, господин Людвиг. Сплошь лес, холмы. На востоке горы.

Стволы елей подступили к самой дороге.

– Слышите?

До всадников доносился отдаленный вой. Выли, разноголосо взлаивая, собаки. Шум постепенно приближался. К нему примешивались звуки охотничьего рожка.

Раздвинулись придорожные кусты, и под ноги лошадям метнулась рыжая тень – облезлая лиса прокатилась меховым клубком, перемахнула дорогу и вновь скрылась в еловых зарослях. За нею, окружая, вылетели борзые. Испуганная лошадь фон Фирхофа встала на дыбы, он с трудом удержался в седле. Вожак своры отпрянул в сторону, едва не попав под копыта. Остальные псы слегка замешкались, линяло-рыжий мех ускользнувшей добычи мелькнул уже в отдалении.

Хайни Ладер, пунцовый от смущения и ярости, разразился витиеватой бранью. Вслед за псами на дорогу выбралась кавалькада охотников, первый из них, молодой мужчина в красном кафтане, шапочке с пером и с охотничьим арбалетом у седла, придержал лошадь. Уголок рта у него дергался от ярости.

– Задница дьявола и святой гром! Вас чертовски не вовремя принесло сюда. Что вы вообще здесь делаете?

– Мое имя – Людвиг фон Фирхоф. Я следую по своим делам и не обязан отдавать вам отчета. Это императорская дорога, мессир.

Арбалетчик уже успокоился.

– Вы помешали моей охоте, фон Фирхоф, хотя это от вас и не зависело. Надеюсь, с вами все в порядке? Вам не нужна помощь? Вы, как я погляжу, не совладали с лошадью.

Мужчина в оперенной шапочке с почти подчеркнутым презрением оглядел невозмутимого Людвига.

– Могу я полюбопытствовать, куда вы едете?

– Я, как нетрудно догадаться, ученый, еду к восточным границам.

Глаза владельца своры слегка расширились, и он с внезапным вниманием уставился на семинариста, казалось, напрочь утратив интерес к охоте.

– Что ж, нам хоть недолго, но по пути. Я Мартин фон Шарфенберг, хозяин этих земель.

Людвиг старался не выказывать особого интереса к охотнику, но ему показалось, что с Шарфенбергом что-то не так. Нечто в повороте головы, изломе бровей, слишком белой и гладкой коже еще молодого, но словно отекшего лица.

– Я провожу вас, фон Фирхоф. Охота все равно не задалась, а наши места стали небезопасны. Вы, должно быть, уже слышали о вервольфе?

– Вервольф, именуемый также licantrop? Нет, мессир, я ведь приезжий.

– Крестьяне болтают, что волк-оборотень нападает на людей. Действительно, нашли несколько растерзанных попрошаек.

– Вы уверены, что это вервольф?

– Нет! Это не волк! – по лицу Мартина пробежал нервный тик. – Оборотни приходят из тьмы…

Людвиг осторожно замолчал, опасаясь обидеть вспыльчивого собеседника. Но Шарфенберг и так умолк, глядя куда-то вдаль, поверх острых верхушек леса. Оставшийся путь до бурга проделали без каких-либо неожиданностей. Смущенный и надутый Хайни Ладер нарочно ехал в конце кавалькады.

Замок Шарфенбергов – массивный, построенный предками нынешнего барона – не был похож на модные устремленные вверх строения со стрельчатыми арками. Дом – куб из желтоватого камня – поставили очень давно, окружив толстой стеной с приземистыми угловыми башнями. Дополнительной защитой служил ров, сейчас запущенный, полузасыпанный, заросший тиной и кувшинками.

– Может быть, заночуете в этих стенах, фон Фирхоф? Продолжите путь утром.

– Не откажусь.

Мост оказался опущенным, сонный караульный, поприветствовав господина, проводил кавалькаду равнодушным взглядом. Чувствовался едва заметный налет небрежности, сопровождающей медленно надвигающийся упадок. Почти весь внутренний двор занимало одно каменное здание, тяжеловесное, с плоской крышей, маленькими окнами-бойницами, толщина стен поневоле внушала уважение.

– Буду рад разделить с вами ужин, фон Фирхоф.

Столы накрыли в зале, занимавшем середину дома.

Людвига усадили по правую руку от хозяина, место слева от Мартина занимала девушка. Юная, лет шестнадцати. Черноволосая, бледная, худая, не слишком красивая. Однако в ее темных глазах под длинными ресницами было что-то трогательное и манящее.

– Моя сестра, Маргарита.

Девушка улыбнулась, робко и доверчиво.

– Вам не скучно жить в глуши, госпожа? Вы могли бы блистать среди благородных девиц столицы.

– Мне хорошо здесь, с братом. Эти тенистые леса так прекрасны, а в холмах растет земляника. У меня даже есть ручная лань.

– Маргарита охотно подбирает всяких зверюшек, – откликнулся Мартин. – В том числе двуногих. Вы видели ее карлика? Впрочем, нет. Вы, друг мой, только что приехали… Сестра подобрала нищего урода, сколько лет ему – знает разве что Бог на небе или дьявол в преисподней, но на вид он мальчишка мальчишкой. Теперь этот бродяжка бегает за нею, как собака.

Лицо Шарфенберга злобно дернулось.

– Он добрый и преданный. Разве это плохо? – отпарировала девушка.

Мартин не нашелся, что ответить, и разговор за столом переменился.

Фон Фирхоф охотно рассказывал о богословских диспутах столицы, исподтишка наблюдая за хозяином. Мартин то шутил, то внезапно умолкал, пристально уставившись на огонь свечи. В богословии он явно не разбирался, но, кажется, был рад, что с него сняли необходимость поддерживать беседу. Оживился Шарфенберг только единожды – когда вспомнили о походах Гизельгера Великого. В кое-каких кампаниях Мартин участвовал собственным мечом – он принялся увлеченно живописать подробности «альвисианской» войны. Маргарите Шарфенберг сделалось дурно. Мартин, по-видимому, остался доволен произведенным эффектом – он смеялся как сумасшедший. Его сестра вскоре ушла, сославшись на усталость. Мартин снова не возражал, после ухода Маргариты он отбросил мрачный вид и красочно изложил Фирхофу собственную историю.

Хозяином здешних земель Мартин сделался, унаследовав кузену. Прежний владелец, Элеран фон Шарфенберг, погиб в смуте мятежа вокруг престолонаследия, зарезанный собственной невестой. Владения этой прославленной дамы, прозванные сервами Мартина «Проклятый замок чокнутой Виттенштайн», лежали неподалеку. Фон Фирхофу показалось, что Мартин не больно-то скорбел о кончине кузена. Горели свечи, слуги исправно пополняли кубки.

* * *

После ужина слуга с факелом проводил наполовину трезвого Людвига по узкому коридору. Этот лаз устроили прямо внутри толстенной стены. И гость, и слуга едва ли не обдирали макушки о кирпич низкого потолка. Хайни Ладера не было – он устроился в людской, вместе с прислугой Шарфенбергов.

Фон Фирхоф устал. Сказывался день, проведенный в седле, нежданная попойка, темная магия этих мест. Странный человек этот молодой Шарфенберг… Как будто болен или находится под гнетом страха. Впрочем, дуновение безумия не так уж редко касается старинных родов. По комнате разгуливал сквозняк. Людвиг задул свечу, задернул полог кровати. Шум в доме утих. Толстые стены скрадывали голоса людей, шаги слуг, потом утихли и эти слабые звуки. Сознание колебалось на грани сна и бодрствования, то проваливаясь в забытье, то вновь ощущая пространство комнаты. Через час, убедившись, что заснуть не удастся, Людвиг встал, отдернул полог, оделся и спустился во двор. Равнодушный караульный не препятствовал человеку, желающему покинуть замок. Лицо его мятым пергаментом желтело в темноте. Фон Фирхоф шагнул в мягкую, свежую темноту весенней ночи и побрел в сторону холмов. Облака скрыли луну, тропинка огибала замшелые камни и кусты можжевельника. Башмаки намокли от росы. Постепенно все выше поднималась стена холмов, пока почти не скрыла темно-лиловое ночное небо. Почва под ногами становилась все более влажной, впереди журчал ручей. На берегу ручья темнел холмик, похожий на спящую собаку или на груду лохмотьев, сброшенную нищим, ни с того ни с сего вдруг решившим окунуться в ледяную воду. В очертаниях холмика было что-то знакомое. Богослов наклонился, откинул край бурого тряпья. Прямо в зрачки человека смотрели желтые, пронзительные глаза волка.

Людвиг очнулся от собственного крика. Полежал с минуту с закрытыми глазами, успокаиваясь. Скверный сон, хотя, если верить Парадамусу Нострацельсу, сны ничего не значат. Он осмотрелся. Полог кровати, тщательно задернутый вечером, был открыт. Открыта была и дверь комнаты. Фон Фирхоф вскочил и бросился к выходу как был, нагишом. В самом конце коридора мелькнула, попав в световой круг факела, убегавшая низкорослая фигурка.

Утро не добавило ясности, но это уже не имело особого значения. Распрощавшись с гостеприимным хозяином, Людвиг и Хайни выехали за ворота и направили лошадей. Восток занимался бледно-розовым. Крестьяне Мартина возились на полях. Несколько человек, отставив в сторону корзины с семенами, провожали взглядом всадников. В глазах людей стыл страх. Дальше, на юго-востоке, за верхушками леса, чернели шпили «проклятого» бурга фон Виттенштайнов. Хайни ворчал.

– Прием хорош, я сыт, не остался без пива, а все равно там неладно что-то, разрази меня Господь, хозяин!

– Не упоминай Бога всуе, друг мой. Что тебе не понравилось?

– О вервольфе много всякого порассказали, но это ладно, хотя сон у меня после таких разговоров не сказать чтобы уютный был. А еще неладное о новой служанке барышни Маргариты говорили.

– Что такое – девица дурного поведения?

Хайни фыркнул.

– Она родом из альвисов. Но это ладно, хотя я бы такой бабе не доверял. Хуже всего другое – ведьма она.

– С чего ты взял, Хайни?

– В храм не ходит. Видели, как бегала подобно дикой козе по холмам. Одна! И не боится. Ребенок кухарки заболел, так вылечила его настоем из дикой травы.

– Ну, это еще не доказательство ведьмовства. Возможно, она молится одна в часовне замка. А травы и цветы – тоже творения Бога.

– Как скажете, хозяин. А по мне так медицина – изобретение диавола, а для нового лихого ланцетника – освящай новое кладбище. Я, когда носил меч в войске государя Гизельгера, к нашему лекарю не ходил никогда, лечил раны вином и молитвой. Оттого и жив до сих пор, хвала святому Регинвальду!

Бывший наемник принял благочестивый вид, не шедший к его круглой румяной физиономии.

– Так ты бывалый вояка, Хайни?

– Всякое случалось… – наемник старался по глазам хозяина определить, что у того на уме, но ничего интересного не разглядел – холодные, как льдинки.

– Приготовь оружие. Давай-ка заглянем в эти удивительные холмы.

Помрачневший Ладер не решился возражать. Спешились. Открыли седельные мешки. Людвиг, сняв куртку, надел поверх рубашки короткую, до пояса, кольчугу, прикрыл ее курткой и аккуратно расправил складки одежды. Непробиваемая броня, сделанная из роговых пластинок, легче, чем кованная из металла, но все же она грузом легла на непривычные плечи богослова.

– Я рад, друг мой, что сделался книжником, иначе пришлось бы все время таскать на себе эту тяжесть.

Недовольный Хайни переминался с ноги на ногу.

– Уже вечер близится. У нас в деревне говорили, важные дела надо с утра начинать.

– Не спорь. И поторопись, если не хочешь оказаться в холмах ночью.

Хайни пасмурно ухмыльнулся и спорить не стал.

До холмов доехали верхом, оставили лошадей, привязав поводья к кусту можжевельника.

Тропинка, вьющаяся меж камней и кустов, показалась Людвигу знакомой. Он не забыл свой странный сон. Полного совпадения, впрочем, не было. Ручей был шире, более бурным, около самой кромки воды молодая травка вытоптана, в мокрую землю отчетливо впечатались следы копыт – наверняка к ручью забредал скот.

– Хайни! Ты видишь что-нибудь странное?

– Ничего тут нет, хозяин. Следы коровьи, помет, трава мятая. Деревенские сюда ходят…

Людвиг почувствовал – что-то неуловимо переменилось.

– …по нужде. Так это, господин Людвиг, странным не назовешь.

Фон Фирхоф уже понял, что его насторожило. Умолкли мелкие птахи. Зато чуть подальше, в холмах, тревожно кричала сорока.

– Погодите, хозяин… Я тут кое-что заприметил… – Людвиг, поворачиваясь на зов Ладера, спиной к кустам, еще успел увидеть, как Хайни, наклонившись, шарит рукою в траве. В этот момент его настиг резкий толчок под левую лопатку. Удар был так силен, что Фирхоф упал на колени. Богослов судорожно попытался вдохнуть, не потревожив боль, раскаленным гвоздем засевшую между ребер. Он слышал, чувствовал, как бранился и пытался куда-то бежать Хайни. Глаза застилала багровая пелена, пронизанная серыми паутинками и точками. Людвиг медленно осел на землю, зарылся лицом в мокрую траву. В спине все так же торчал раскаленный гвоздь.

– Хозяин! Хозяин!!! Не умирайте!

Материя куртки заскрипела под ножом наемника.

– Потерпите, хозяин… Сейчас помогу… Крови-то… Эге! Повезло вам. Если бы не роговая бронь, вас бы насквозь арбалетным болтом прошило. Близко стреляли. А так – между ребрами застряло. Ну-ка, попробую вытащить…

Боль рванула грудную клетку, накатила алой, шипящей волной и отступила.

– Сейчас… Сейчас, господин Людвиг. Я вас перевяжу… – Хайни, похоже, кромсал на повязку что-то из собственной одежды. – Вот так, ладненько…

Людвиг чувствовал себя слабым и беспомощным. Но раскаленный гвоздь в спине исчез.

– …это ж разве честное дело, в спину человеку стрелять… а болты-то такие я уже видел…

– Хайни… Хайни…

– Не двигайтесь, хозяин. Не говорите.

– Что ты там нашел, в траве?

– Да ничего особенного. Безделушка брошенная. Я ее в кошель прибрал, после покажу. Вы пока полежите спокойно, пусть кровь уймется. Я лошадь приведу.

Людвиг остался лежать на боку, стараясь дышать неглубоко. Стучал пульс в висках. В такт дыханию колыхалось серое марево, заслоняя свет. Слуга ушел. Казалось, само пространство ощетинилось стальными остриями. Что, если стрелявший вернется? Хотя нет. Хайни знает свое дело. Стреляли с той стороны ручья, из-за не очень высоких, но сплошных, почти непроходимых зарослей. Сейчас Людвиг лежит в траве, не видимый для стрелка, а подойти довершить дело кинжалом убийца не сможет. Разве что попытается подстрелить Ладера? Но он же не сделал этого, хотя – мог. Ладно… Об этом еще будет время подумать. Людвиг чувствовал, как липким туманом наползает беспамятство…

Шаги и приглушенный стук копыт на мягкой земле. Хайни ведет лошадь, осторожно обходя валуны. Мокрая тряпка касается лица. Забытье уходит.

– Давайте, господин Людвиг. Понемногу…

Ученый с трудом влез на лошадь. Сил все же хватало на то, чтобы держаться в седле, Ладер вел животное за повод.

– Ты взял стрелу?

– В седельной сумке лежит.

В кустах за ручьем продолжала тревожно кричать сорока.

Весть о том, что на проезжего ученого напал в холмах разбойник, распространилась мгновенно, обрастая на ходу невероятными подробностями. Немалую долю в эти рассказы внес Ладер, охотно расписывая собственные подвиги всем, кто не прочь налить рассказчику лишнюю кружку. Количество разбойников с каждым пересказом все увеличивалось, а отвага бывшего рубаки возрастала непомерно. Рана богослова оказалась неопасной и быстро заживала, ощущение пережитой опасности стерлось и потускнело. Он проводил время в постели, в замке Шарфенбергов, читая и размышляя, внимательно изучил и стрелу, пущенную ему в спину, и найденную Хайни безделушку. Безделушкой оказался кулон – медная шлифованная пластинка на тонкой витой цепочке, блестящую поверхность прорезала руническая гравировка[9]:

Медь – металл амулетов черной магии, малефик не терпит прикосновения ни золота, ни серебра. Медь – металл небогатых украшений. Вывод напрашивался, не блещущий тонкостью: владельцем занятной вещицы мог оказаться кто угодно.

Мартин вошел в комнату раненого гостя быстрыми неслышными шагами.

– Как вы себя чувствуете, сударь?

– Хвала святому Никлаусу, неплохо. Позвольте спросить вас – кому может принадлежать эта вещь?

– Можно взглянуть поближе… Любопытно. Медальон. Я не видел такого в наших краях.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Изящная работа, но дешевый металл.

Голос Мартина оставался спокойным, но руки, сложенные на коленях, непроизвольно сжались.

– Благодарю вас.

Маргарита, улыбаясь, сама принесла раненому чашу с подогретым вином. Платье девушки украшал приколотый цветок.

– Спасибо, добрая госпожа.

Сестра Мартина улыбнулась, ее худенькое личико, чуть порозовев, сделалось почти красивым. Она повернулась и выбежала из комнаты. Хайни подмигнул хозяину. Людвиг проигнорировал наглость наемника.

– Хайни, ты меня слышишь?

– Ну, здесь я.

– Десять лет назад ты воевал с альвисами. Расскажи мне о том походе…

– Да что рассказывать… Грязное было дело. Я хочу сказать, в грязи пришлось повозиться. Засели они в пещерах возле Фробурга. Лезть туда нашему брату, солдату, верная смерть, целый город под землей, заблудишься – век выхода не найдешь. Так вот, мы от озера, что под городом, отвели воду и пустили ее вниз. Долго потом мертвяков всплывших у берега находили, может, их струя подземная выносила, может, еще что. А те, что остались, выйдя на поверхность, бились насмерть. Сержант приказ дал – никого не щадить, пленных не брать. Положили мы почти всех пещерных. И парней, и баб, и детишек, что на наши мечи кидались. Но и своих полегло немало – побили их из арбалетов.

– Стрелами, похожими на эту?

– Да, наподобие. Так ведь стрел этих везде много было… И сейчас еще похожие встречаются.

– Ты тогда потерял ухо?

– Э… Да.

– Зол, должно быть, ты на альвисов?

– За что их любить? Когда меч из ножен вынимаешь, не до того, чтобы раздумывать, убивай или тебя убьют. Дела они творили сами знаете какие. Скверные дела, можно сказать – как раз такие, за которые нас капеллан ругал. Сколько деревень пожгли-пограбили, прохожих на дорогах порезали, женщин испоганили.

– А малефиков между альвисами ты встречал?

– Не хочу врать, нет. Рассказывали, вожди их зломерзкой магией Синего Кругляка владели, но те, с которыми мне сражаться довелось, так себе, обычные голодранцы-разбойники. Будь они малефиками, я бы сейчас у вас не служил, а давно в земле сырой лежал…

В комнату тенью скользнула служанка. Замкнутая и молчаливая, она аккуратно смела пыль щеткой из перьев. Хайни проводил женщину настороженным взглядом:

– Ведьма.

– Оставь.

Людвиг открыл фолиант «Истории Hortus Alvis», присланный ему для развлечения заботливой Маргаритой. Эта книга оказалась единственной в замке – барон Мартин не жаловал науки и ученых, по непонятным причинам делая исключение для самого Фирхофа. Постепенно безыскусное повествование захватило богослова:

Десять лет назад Людвиг был свидетелем кое-чему из описанного книжником. Посиневшие трупики детей, бледные, истощенные нищие, коченеющие на улицах столицы, чахлые женщины, предлагающие себя первому встречному, озлобленная стража, и над всем этим – тревога близкой войны. В умах тогда царила неприязнь к недобрым чудесам магии, загнанный внутрь страх перед слугами сатаны, и еще больший ужас – перед сыском «псов Господних». Возможно, эти впечатления до известной степени определили судьбу самого Фирхофа. Людвиг, втайне восхищаясь смелостью автора, осмотрел тяжелый, грубой кожи, переплет – ничего особенного. Текст не на латыни – на церенском. Имя языкастого смельчака, Адальберт Хронист, не говорило ни о чем – разве что наводило на мысль о псевдониме…

Вечер подступил незаметно.

Увлекшийся Людвиг оторвался от книги лишь затем, чтобы зажечь свечу в поздних, лиловых сумерках… Увы, Хайни на этот раз ввалился без спроса, грубо стуча сапогами.

– Господин Людвиг! Беда!

– Что?!

– Оборотень вернулся!

Богослов уронил книгу и вскочил, торопясь одеться. Хайни уже привязывал к поясу ножны с мечом. Фирхоф на минуту остановился, пережидая головокружение – рана все еще сказывалась, потом бросился во двор, стараясь не заплутать в тесных сводчатых переходах Шарфенбергова жилища. Дом уже наполнился испуганными или злыми голосами. Где-то бряцало оружие, визгливо вопили перепуганные служанки.

За порогом мужчин встретила непроглядная ночь. Солдаты деловито суетились, однако не особо спешили нырнуть в темноту. Рычал и метался во дворе спущенный кем-то с привязи большой белый пес. В ответ издалека истошно лаяли и выли деревенские собаки. Ворота оказались открытыми.

– Вперед. Следуй за мной, Хайни.

– У вас рана откроется…

Южнее, в полях, мелькали факелы. Судя по лавине бегущих огней, людей собралось немало. Едва ли на несколько миль в округе нашелся бы человек, который спокойно провел эту ночь в собственной постели. Казалось, долго копившийся страх родил отвагу. Не дожидаясь подмоги из замка, в сторону холмов бежали крестьяне, вооруженные вилами.

– Бей! Не упускай!

Осмелевшая дичь сама выбралась на охоту.

Как ни странно, в хаосе звуков не был слышен лишь вой оборотня. Кто-то командовал уверенным голосом, крепкие мужики, с косами, топорами, факелами, шли цепью по выгону. «Что они будут делать, когда придут к холмам? – подумалось Людвигу. – Там лишь узкая тропа». Бархатная тьма колыхалась впереди, испещренная красноватыми точками факельного огня. Крик, команды сливались в общий шум, похожий на плач. А ведь кто-то действительно плакал. Богослов побежал, пытаясь догнать загонщиков, потревоженная боль в раненой спине билась горячим комком, мешала сосредоточиться. Горько рыдала женщина. Цепь охотников распалась, люди сгрудились, окружив нечто, лежащее на земле.

– Вот он, вот! Смотрите!

Людвиг приходил в отчаяние от собственной медлительности.

– Хайни! Хайни! Где ты? Помоги мне.

Ночь расступилась. Ладер, поддержав хозяина, помог пройти ему еще пятьдесят шагов.

– Отойдите прочь! Дайте дорогу.

Люди, бессознательно повинуясь властному приказу, расступились.

На земле, на истоптанной, вбитой в грязь весенней травке, лицом вниз лежал убитый. Поношенная одежда, казалось, скрывала не тело, а разбитый остов статуи. Голову чуть прикрывал седой пух. Левая рука неловко подвернулась.

Фон Фирхоф перевернул тело. Лицо мертвого старика застыло в гримасе укоризненного удивления. Шею и воротник заливала еще не запекшаяся кровь. Богослов вытер липкие пальцы о траву.

– Ad patres[10]…

– Чего он говорит?

– Чего-чего… Старого Георга убили!

Глаза покойного все еще смотрели в темноту.

Людвиг бережно закрыл сухие веки, попытался разжать старческую, в мозолях руку. Это удалось с трудом, сморщенные пальцы не хотели расставаться с крошечным клочком белой ткани. Богослов сунул находку в кошель и огляделся. Толпа крестьян поредела, многие, улюлюкая, торопились в сторону холмов, откуда навстречу им накатывала еще одна цепочка огней – пореже.

– Ведьма! Волчица!

Сквозь выкрики прорывался судорожный, всхлипывающий женский плач. Двое дюжих парней, ухватив за локти, толкали перед собой перепуганную женщину. Из-под платка пленницы выбились растрепанные пепельные волосы. Богослов узнал прислугу-альвисианку.

– Люди, пустите! Не виновата я!

– А откуда кровь на твоей одежде, ведьма?!

– А разве не кровь на руках твоих?!

– Смерть ведьме!

– Смерть убийце!

– Заткните ей пасть! Размозжите ей череп!

Пахло кровью и растоптанной травой. Толпой овладело безумие, чья-то коса уже вздернулась для удара. Парни, схватившие ведьму, верно оценили ситуацию и, струсив, отпрянули в стороны. Этого оказалось достаточно – пленница вырвалась, толкнула кого-то, опрокинув навзничь, и с неожиданным проворством пустилась наутек.

– Держи ее!

– Улюлю!

Беглянке удалось сделать всего несколько шагов – толпа тут же смяла ее. На земле мгновенно сгрудилась куча неловких тел. Кто-то в азарте бил по шевелящейся массе оглоблей, видимо, надеясь поразить ударом оборотня. В ответ раздавались гневные и жалобные крики ушибленных.

– Стойте, дурачье! Вы поубиваете друг друга!

Людвига никто не слушал. Он попытался отобрать оглоблю, но получил крепкий толчок, отбросивший его под ноги дерущихся. Под кучей тел кто-то хрипел, задыхаясь.

– Остановитесь!

Поднявшегося было фон Фирхофа вновь сбили с ног, чья-то нога едва не лягнула его в висок.

– Дураки! Мужичье! Назад, дети потаскухи!

Вопли дерущихся перекрыл яростный рев Хайни и высокомерный голос Шарфенберга. Послышались шлепки – мечи солдат били щедро, наотмашь, плашмя, били по шеям, спинам и иным, менее благородным частям тел драчунов.

– Поднимайтесь, хозяин!

Избитый Людвиг, пошатываясь, встал рядом с Мартином, ухватился за протянутую крепкую, надежную руку Ладера. Вокруг озлобленным кольцом сбились два десятка распаленных дракой людей. Женщина слабо стонала на земле. В ярких, с сумасшедшинкой, глазах Шарфенберга плясали искорки.

– Я, ваш сеньор, приказываю вам остановиться…

– Отдайте ее нам, господин!

– Мы сами расквитаемся с ведьмой!

Крестьяне придвинулись вплотную. Хмурые взгляды не сулили ничего доброго.

– Стойте, олухи. Вы хотите силой противиться своему господину?

К Людвигу подобрался сутулый человек с мощной мускулатурой, низко свисающими руками.

– Вы не священник ли, господин Людвиг? Нет? Ну, это все равно… Скажите барону – пусть отдаст служанку нам. Вы не подбирали в полях тех, кого растерзала волчица. Что вам до наших слез, плоти и крови? А у меня волк зарезал дочь…

– Ты уверен, что эта женщина виновна в ведьмовстве?

– Она это, господин, больше некому.

– Хорошо, – вмешался после минутного молчания Мартин. – Эта женщина будет предана духовному трибуналу. Инквизиция никогда не ошибается. Если она ведьма, то понесет заслуженную кару. До тех пор она останется заключенной в узилище, в подвале.

Служанку подняли с земли. Она обвисла на чужих руках, разбитые в лепешку губы едва шевелились:

– Я не ведьма…

Толпа начала расходиться медленно и неохотно.

– Ну и зачем вы полезли в драку, хозяин? Оборотниху отбивать? На вас теперь смотреть страшно – глаз вам подбили, одежду разодрали, рана-то, рана – чудом не разошлась! А если бы я не подоспел с господином бароном Шарфенбергом? Вас бы богом ушибленное мужичье растоптало и не заметило…

Хайни, сам, впрочем, не пострадавший в драке, был отменно сердит.

– Ты прав, Хайни, я вел себя глупо. Но теперь буду умнее. Сейчас мы вернемся в Шарфенберг. Ты быстро, слышишь – быстро! – укладывай сумки. Оседлаешь лошадей, и мы в суматохе уедем.

– Так до утра еще далеко… Лучше утром, позавтракаем путем. Что, сейчас прямо?

– Не медля ни минуты.

– А как же оборотень в холмах?

– Оборотень найден.

– Верно. Я и забыл.

– Ты не понял, Хайни. Оборотень гуляет на свободе, и я, увы, знаю, кто он. Именно поэтому – давай-ка поспешим отсюда прочь. Собирай сумки. Время не ждет.

Женщина серым клубком забилась в угол сводчатого подвала. Круг света от фонаря выхватил из темноты ее скрещенные на коленях руки, кое-как приглаженные волосы, запекшуюся царапину на щеке.

– Анна, я пришел поговорить с тобой. От твоих слов сейчас зависит твоя участь.

Служанка подняла на Шарфенберга равнодушно-недобрые глаза. Бесполезно, Мартин стоял за пределами светлого круга.

– Ты обвиняешься в ведьмовстве и сношениях с дьяволом. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

– Я не ведьма…

– Тебя застали у тела человека, растерзанного волком, твоя одежда и руки были в крови. Как ты объяснишь это?

Женщина бесцветно, как заученный урок, забормотала:

– Я шла вечером по выгону и увидела его.

– Кого?

– Старого Георга, господин.

– Дальше. Не смей молчать.

– Я незаметно пошла следом, потом услышала крик. Я подбежала, пыталась остановить кровь, но он уже умер.

– Как ты оказалась на выгоне, Анна?

– Я гуляла.

– В темноте, одна?

Женщина растерялась.

– Не противься моему правосудию, Анна, расскажи, зачем ты пошла в луга. Если ты сознаешься, я ведь могу тебя и оставить в живых… не стану вызывать инквизицию.

– Я гуляла.

– Ты напрасно упорствуешь.

– А мне теперь все равно.

– Мне жаль тебя, ведьма. Время еще есть. До утра. Подумай как следует.

Женщина молча отвернулась, уйдя в тень. Мартин Шарфенберг удалился, приказав солдату запереть подвал.

Людвиг остановился на пороге своей комнаты. Сейчас он зайдет и заберет «Историю Hortus Alvis». А потом – потом он увезет отсюда эту редкую книгу в седельной сумке и разгадку тайны licantropa в душе…

Легкий ветерок, дуновение которого едва ощутимо… Словно луч солнца на лице… Пение зяблика. Чье-то незримое присутствие… В нем не чувствовалось угрозы.

– Кто здесь?

Молчание. Потом тихий смех, как серебряный колокольчик. Людвиг приподнял руку со свечой. Что-то белое, скользнувшее в сторону… Легкие убегающие шаги.

– Покажись.

Снова смех.

– Не убегай, тень.

На самом краю света и тьмы в белом платье стояла Маргарита. Сейчас она была красива – дерзкой, пронзительной и хрупкой красотой. Падал на плечи мягкой волной черный шелк волос. Миндалевидные глаза, прикрытые пушистыми ресницами, сияли.

– Подойди, не бойся.

Она послушно подошла. Людвиг осторожно дотронулся до точеного подбородка и приподнял лицо девушки.

– Я хочу видеть твое лицо…

Девушка подняла ресницы. Черные сияющие глаза смотрели прямо в душу Людвига, сковывали, отнимали волю. Он успел подумать, что в зрачках девушки есть нечто противоестественное – они узкие, кошачьи, – но тут же забыл об этом. Маргарита улыбнулась, показав мелкие острые зубки, и прижалась к Людвигу всем телом, приподнявшись на цыпочки и обхватив его шею левой рукой. Богослов чувствовал сквозь одежду прикосновение упругой груди, плоского живота, мягких бедер, испытывая одновременно вожделение и страх. Он попробовал отстранить девушку, но не смог ни шевельнуться, ни даже отвести взгляд от ее вертикальных зрачков. Маргарита мурлыкала, проворные пальцы шарили под плащом, расстегивая пояс богослова. Фон Фирхоф, пойманный взглядом демона, не знал, что ему делать – то ли покориться судьбе, то ли позвать слугу и непереносимо осрамиться.

– Ты мой… Ты мой…

Пальцы никак не могли сделать священный жест, их как будто сковал лед, но когда Людвиг попробовал обнять девушку, руки очень даже повиновалась. Он скользнул ладонями вдоль узкой спины, обтянутой скользким шелком, отстранил перепутанные шелковистые волосы и коснулся хрупких позвонков шеи. Палец уколола острая грань, и фон Фирхоф рванул медную цепочку. Освободившийся медальон – медная пластинка – соскользнул с груди девушки и, отлетев в сторону, остался лежать на полу. Маргарита отпрянула, резко толкнув Людвига в грудь. Белым обрывком упал цветок, приколотый к платью. Теперь девушка уже никому не показалась бы прекрасной. Личико исказила гримаса обиды, глаза сузились, запали щеки, от крыльев точеного носа к уголкам губ пролегли резкие морщинки. Пунцовый ротик искривился, как у ребенка, который вот-вот заплачет. Она зашипела по-кошачьи и, повернувшись, выбежала из комнаты.

– Быстрее, хозяин!

Людвиг, запахивая плащ и поправляя одежду, заторопился к выходу, удерживая под мышкой фолиант «Истории».

– Черт нас побери, хозяин! Возьмите у меня мешок – освободите руки для меча. Нас же так убьют! И книгу вашу никчемную, тяжесть лишнюю, бросьте…

– Я понесу и мешок и книгу. А ты просто делай свое дело, любезный друг, и не учи ученых.

Впереди загремели сапоги солдат, мелькнули факелы.

– Стойте!

Загораживая проход, в котором с трудом разминулись бы два воина в доспехах, стоял Мартин Шарфенберг, в кольчуге, с обнаженным мечом, но без шлема. Бледное, чуть одутловатое лицо оставалось спокойным, лишь слегка подергивалось левое веко.

– Вы не уйдете отсюда.

– Отчего же?

– Вы оскорбили мою сестру, фон Фирхоф. Я вызываю вас на бой. Конный или пеший. На любом оружии. Насмерть.

– Я вижу, ваша храбрость позволяет вам драться с богословом.

– А ваша честь – покушаться на хозяйку дома.

В глазах Мартина то ли бурно полыхало сумасшествие, то ли попросту отражался факельный огонь. Людвиг отступил на несколько шагов.

– Сзади, хозяин!

Ответом на предупреждающий выкрик Ладера оказался выпад меча Шарфенберга. Наемник с трудом отбил удар и занял позицию, загораживая богослова от атаки.

Бдительный Людвиг обернулся, но не успел сделать ничего, горло стиснула петля удавки. Невидимый противник за спиной рванул веревку на себя. Фон Фирхоф, выронив из рук поклажу, мертвой хваткой вцепился в шнур, пытаясь хоть немного раздвинуть петлю, его ударили по голове и дернули, опрокидывая навзничь. Погружаясь в холодную пустоту беспамятства, он еще краткое время слышал лязг мечей и отрывистые возгласы сражавшегося Хайни.

Людвиг нехотя открыл глаза, казалось, веки у него слиплись, в голове гудело, а к горлу подступил горький комок. Открытые глаза мало помогли – вокруг было совершенно темно, только неподалеку кто-то сопел и ворочался.

– Есть здесь кто живой?

– Ну я есть. Влипли мы из-за вас, хозяин.

– Не время ссориться, друг мой. Надо выбираться отсюда.

– Как же, выберетесь… Это каменный мешок. Вас, господин Людвиг, сюда спустили через дырку в потолке, на веревке. Простите за грубость, битого, как бродягу.

– Я не уверен, любезный, что ты много лучше. Кстати, ты где?

– Да здесь, здесь, идите на голос… Или, давайте, я к вам переберусь.

– А в углу что шуршит?

– Баба. Та самая ведьма, из-за которой мы здесь и оказались.

– Не стоит нам с тобой валить свои неудачи на других… Женщина, ты жива?

– Да, господин… – Голос служанки, обвиненной в ведьмовстве, звучал приглушенно, но страха в нем не было.

– Как тебя зовут?

– Анна Рей.

– Подойди поближе, Анна. Ты ведь тоже не против бежать отсюда?

Немного в отдалении снова зашуршала одежда.

– Не сбежать нам, добрый господин. Тут умирать придется…

Хайни выругался, плотски упомянув святых покровителей Империи, и, излив досаду, добавил:

– Как вы догадались, господин Людвиг, что барон Шарфенберг – оборотень?

– Оборотень вовсе не барон, Хайни. Причина случившегося – Маргарита.

Служанка в углу внезапно всхлипнула. Хайни, судя по голосу, несказанно удивился:

– Дама Маргарита?!! Да откуда вы знаете, господин Людвиг? Да ей не только горло никому не перервать, она и кинжальчиком-то ткнуть не сумеет…

– Ты отчасти прав, Хайни, однако дослушай меня до конца. Баронесса Маргарита Шарфенберг, юная девушка, очень любила заросли, землянику и свою ручную лань… До того любила, что нередко целыми днями пропадала в холмах. Такие прогулки нравились не только ей, вот и ее служанка тоже любила собирать травы…

Женщина в углу, не видимая в темноте, часто задышала. Чувствовалось, что она с трудом придерживает острый язык.

– А что делает любящий родич, чтобы охранить юную девушку? Он дает ей сильную защиту. Вот и у госпожи Маргариты Шарфенберг была такая – белый пес, которого мы видели во дворе. Я прав, Анна?

– Да, господин.

– Ну, это вы, хозяин, занятно выдумали. Только никогда не поверю я, чтобы вместо охраны из честных мечей благородной даме дали такую псину, от которой одни блохи да клещи и никакого почтения.

– Ты отчасти прав, Хайни, выбор действительно был бы не самым удачным для обычной девушки. Но прекрасная Маргарита слишком любила привечать… любого, кто носит меч. Любого, кто меча не носил, но носил штаны, она тоже охотно утешала.

– Ну, это вы, господин Людвиг, сочинили! Благородные баронессы, они, конечно, от крестьянских дев платьем отличаются, а не тем, что под этим платьем имеется. Да только такого позора господин барон Шарфенберг уж никак бы не потерпел. Он бы сестрицу свою моментом в монастырь упрятал, на покаяние.

– Он не мог этого сделать, друг мой. Во-первых, потому что госпожа Маргарита на самом деле не сестра ему. Но этого мало. Она вообще не человек, и ни один монастырь ее не примет…

Было слышно, как охнул Ладер. Возможно, он пытался наложить на себя знак святого треугольника, но в темноте, увы, ни в чем нельзя быть уверенным.

– Да, вы все рассказали так, как будто сами видели, – подала голос Анна. – Бедная девочка…

– Да ты ее еще и жалеешь! – рявкнул Хайни. – Что вы скажете, господин Людвиг, мы из-за этой, прости господи, даже не знаю как назвать богомерзкую тварь…

– Succub, любезный, так ее называть правильнее всего.

– Точно, из-за этой суки ограблены, избиты, сидим здесь и ждем, когда господин барон прикажет перерезать нам глотки…

– Замолчи! – голос служанки задрожал от гнева. – Что ты понимаешь, грубое животное! Она как ребенок! У нее разума чуть больше, чем у ее ручной лани. Смеется, поет и тянется к каждому встречному и поперечному. Не знает, каких грубых скотов может встретить! А как она плакала каждый раз…

– Я бы тебе проредил волосы, глупая женщина, если бы здесь было посветлее… А как вы догадались обо всем, хозяин?

– У мертвого старика в руке был кусочек белой ткани – шелк от платья Маргариты. А про то, что она суккуб… у ученых, друг мой, свои методы.

Служанка то ли вздохнула, то ли сдавленно фыркнула от смеха.

– Все верно, сударь мой ученый. Чертов зверь, он ходил за девочкой по пятам. Барон, будь он проклят, сам не свой от ревности, купил эту собаку и приучил бросаться на каждого, кто хоть пальцем дотронется до моей ласточки. В бурге собаку сажали на цепь. Но вот в холмах… Девочка при помощи талисмана вызывала в мужчинах вожделение. И умела насылать вещие сны. Ласточка моя, она верила, что если долго будет жить, как земная девушка, то у нее появится душа, и общее проклятие демонов минует ее…

– Я вижу, ты любишь свою хозяйку. За что? Раз у нее нет души, она не может испытывать привязанности ни к кому, и твоя верность в конечном счете все равно останется без награды.

Людвигу показалось, что Анна гордо выпрямилась, хотя темнота скрывала все.

– Она взяла на службу меня, женщину из рода альвисов. А ведь для таких, как я, после битвы у озера Слез открыты лишь две дороги – стать нищенкой или дешевой шлюхой. Вам не понять. Вы никогда не были отверженным…

– Поэтому ты молчала о Маргарите, когда тебя обвинили в ведьмовстве?

– Да. Господин барон уже приходил ко мне сюда, он хочет, чтобы я взяла на себя грех и ложно призналась в том, что была оборотнем. Ради моей хозяйки я бы пошла на такое, но лгать по приказу убийцы моего народа не стану.

Невидимый Хайни фыркнул:

– Узнаю пещерную бабу! Можно подумать, твои бешеные родственнички нас не убивали.

– Успокойтесь! Хватит, Хайни! И ты, Анна, оставь его в покое, не спорь. Нам нужно подумать, как выбраться отсюда. Наверху есть кто-то, кто мог бы помочь?

– Не думаю, господин богослов. Меня все здесь ненавидели, а вы – чужак. К тому же люди в замке опасаются ярости барона…

Наверху послышался шум. Что-то сдвинулось, открылся светлый прямоугольник выхода. В темницу заглядывал человек. Бледное лицо принадлежало Мартину Шарфенбергу.

– Эй, вы еще не сдохли, любезные?

Людвиг вышел на середину подвала и поднял лицо к свету.

– Как видите, нет, дорогой хозяин этих роскошных апартаментов для гостей.

– Вот и замечательно. Мне нужно поговорить с вами.

– Сначала вам бы следовало выпустить нас из темницы.

– Идея любопытна, но я ее обдумаю потом. Все зависит от того, как пойдет наш разговор.

– Ну что ж, я вас слушаю.

– Я хочу безделицы, мой любезный ученый, – ваших профессиональных услуг. И готов заплатить за них высокую цену.

– Вообще-то, я не алхимик, а богослов и не умею делать золота.

– Речь не о золоте.

– Тогда что?

– Сначала позвольте напомнить вам одну историю. Возможно, вы слышали легенду о графах Раймондин? О тех, чьей матерью была получившая в награду бессмертную душу фея Мелисента?

– Красивая легенда. Чего же вы хотите от меня?

– Я нуждаюсь в вашей помощи – дайте душу Маргарите.

– Зачем?

– Я люблю ее.

– Послушайте, Мартин, с чего вы взяли, что я способен раздавать души? Это не под силу даже святым. Если вам до такой степени дорог этот демон-суккуб, езжайте к монахам, отшельникам, молите бога, жертвуйте на храмы, черт вас дери, но выпустите из темницы безвестного богослова, столь же далекого от святости, сколь и любой забулдыга-студент в Эбертале.

– Вы думаете, я не молился? Небо молчит. Поэтому я обращаюсь к вам.

– Но я-то здесь ни при чем.

– Хватит! Довольно уверток, лжец! Вы думаете, я не узнал вас? Да! Время меняет человека. Но я слишком хорошо запомнил величайшего еретика Империи. Пять лет назад. Эберталь. Позорный столб на площади! Я не забыл, как этот человек бежал, да, бежал, не дожидаясь костра, бежал так, что три сотни людей на один день и одну ночь потеряли рассудок, а многие – многие потом так и не вспомнили его лицо! Но я помню. И прошу вас… Умоляю… Дайте душу Маргарите…

Людвиг фон Фирхоф долго молчал. Мартин терпеливо ждал, стоя на коленях у открытого люка над каменным мешком.

– Я выслушал вас, Мартин. Поймите и вы меня. Я хотел бы вам помочь, клянусь. Даже не спасая свою жизнь, но по доброй воле. Не могу. Наука, как общепризнанная, так и гонимая «Господними псами», не в силах создать живую душу. Простите.

– Так подыхай же здесь сам, как собака!

Взбешенный Мартин с грохотом захлопнул люк, и в подземелье вернулась тьма.

– Ты все молчишь, Хайни… Сердишься?

– Эх, господин Людвиг! Я человек простой, меня в жизни много раз обманывали, но так, как вы, – никто. Если вы еретик, так и идите своей еретической дорогой, и нечего честных людей в свои богомерзкие делишки впутывать. Это вам, важному и славному преступнику, жизнь не дорога, а простые люди – они жить хотят. А я вам помогал, дрался за вас…

– Мне очень жаль, что так вышло, Хайни.

– Раньше надо было жалеть…

Служанка тихо сидела в углу, почти не подавая признаков жизни. Трудно было сказать, сколько прошло времени. После того, как разгневанный Мартин убрался прочь, люк уже не открывался, узникам не давали ни воды, ни пищи. Время шло, о них, кажется, забыли.

Голод и жажда еще не стали нестерпимыми, но уже существенно напоминали о себе.

– Может, инквизиция сюда нагрянет, – с надеждой высказался наемник. – Тогда она хоть подвал откроет, нас на свет божий извлечет…

Служанка фыркнула.

– Теленок надеется на милосердие хорька.

– Молчи, альвисианка. Это тебе с еретиком плохо придется, а я человек честный, неграмотный и вообще здесь ни при чем.

Женщина захохотала грудным смехом.

– Что неграмотный, это я верю, солдат. А вот насчет остального сомнительно.

Хайни, против обыкновения, не стал с ней спорить. Время тянулось медленно, в подземелье становилось душно. Немного воздуха сюда все же проникало, иначе бы пленники давно задохнулись, однако силы людей быстро таяли.

– Жаль все-таки, что вы не такой великий колдун, чтобы душу создать, господин Людвиг.

– Анна, расскажи мне о своем народе.

– Зачем? Книгу-то вам уже не написать.

– Все равно.

– Лучше я балладу спою.

– Женщина, скажу как солдат – лучше бы ты промолчала.

Наступила тишина. Тишина сплелась с темнотой, и вместе они заполнили пространство.

– Эй, что это?

Заскрипел и распахнулся люк в потолке. Хлынул показавшийся необычайно ярким свет факелов. Над черной пастью подземелья склонились два лица. Бледный девичий абрис со впалыми щеками и безобразная обезьянья мордочка, принадлежавшая то ли ребенку, то ли карлику. Девушка, улыбаясь неосознанной младенческой улыбкой, неловко разматывала перепутанный клубок. На дно ямы упал конец веревочной лестницы.

– А вы уверены, благородная Маргарита, что нам следует помогать этим странным существам?

Карлик, стоявший на краю ямы, подбоченился, гордо выпрямился, как участник ученого диспута. Девушка кивнула.

– Ну что ж, раз благородная Маргарита уверена, вылезайте, странники.

Карлик сделал широкий жест.

– Лезь, Анна.

Женщина довольно ловко выбралась наверх. За нею последовал наемник. Людвиг фон Фирхоф вскарабкался по лестнице последним.

Маргарита подняла на него темные глаза, сейчас в них не было ни демонического блеска, ни магии обольщения – Людвиг заметил ниточки ранних морщин меж бровями, покрасневшие белки. Он знал, что телесная оболочка демонов – только видимость, но существо, которое все звали Маргаритой, сейчас казалось самой обыкновенной девушкой: усталой, испуганной, не слишком красивой.

– Спасибо тебе, Маргарита.

Демон улыбнулся тонким ртом, но ничего не ответил. Карлик дернул Людвига за рукав.

– Если почтенные странники хотят благополучно отбыть из нашего гостеприимного бурга, им ой как стоит поторопиться…

Беглецы и спасители без помех миновали крутую каменную лестницу, узкие коридоры цитадели и вышли к воротам бурга. Стоял ясный вечер, когда ласковое тепло весеннего дня осторожно уступает свои права осторожной прохладе ночи. Часовой спал сидя, прислонившись спиною к стене и уронив голову на скрещенные руки. Маргарита лукаво улыбнулась – Людвиг не сомневался, что тут не обошлось без проделок демона. Оседланные лошади ждали всадников за мостом. Вещи фон Фирхофа и Хайни оказались на месте. Нашлась и третья лошадь – для Анны.

– Вы, почтенные странники, разумеется, ничем не заслужили такой чести, но моя хозяйка решила отдать вам вот это на память… – карлик протянул ученому толстую книгу, завернутую в холст. «История Hortus Alvis». Людвиг поклонился.

– Прощайте, госпожа Маргарита. Пусть судьба поможет вам обрести бессмертную душу.

Всадники тронули лошадей. До тех пор, пока они не скрылись из виду, у ворот бурга стояли двое – одна фигурка чуть побольше, другая совсем маленькая. Через четыре лиги дороги беглецов разошлись. Анна Рей, женщина из народа альвисов, повернула коня на юг, там, в поселках у каменоломен Фробурга, жили ее соплеменники. Все еще сердитый Хайни Ладер, не прощаясь с бывшим хозяином, двинулся на запад. Человек, известный нам под именем Людвиг фон Фирхоф, еретик, по следу которого уже пять лет безуспешно шли «псы Господни», поспешил на восток – туда, где лежала граница счастливой Священной Церенской Империи…

– Постойте, хозяин!

Людвиг остановил коня.

Во весь опор, поднимая клубы пыли, скакал ему вслед Хайни Ладер, бывший наемник Империи, бывший проводник и бывший слуга.

– Погодите, я с вами!

– Ты хорошо подумал?

– Да что тут думать-то? С еретиком поведешься – от него и наберешься. Не могу я назад вернуться – не хочу к святым отцам в подвалы на допрос.

– Не торопись, подумай как следует. Меня будут искать. Ты еще можешь выбрать собственную дорогу.

– У меня теперь одна дорога, господин Людвиг. Куда вы, туда и я. Это ради вас барышня Маргарита подвал открыла. Стало быть, вы мне жизнь спасли.

– Ну что ж, тогда вперед. У «псов Господа» острые клыки и быстрые ноги, а нам предстоит дальний путь.

Двое всадников, скачущих во весь опор, быстро превращались в крошечные точки у самого горизонта, там, где освещенная солнцем зелень холмов сливается с синим сиянием неба.

– Господин Людвиг!

– Что?

– Меня что до сих пор удивляет – как это барышня Маргарита своими ручками беленькими арбалет натянуть сумела?

– А никак. Она этого не делала, Хайни. Суккубы не стреляют из арбалетов.

– Так кто же это сделал? Меня любопытство замучило.

– Ты удивишься, друг мой…

– Почему?

– Потому что… Я не знаю.

Интерлюдия Будущее обретает силуэт

…Посол страдает. «Низменная природа мучений ничуть не утешает персону, вынужденную переносить оные». За несколько месяцев странствий с народом джете у посла Церенской Империи был случай убедиться в справедливости известного афоризма Адальберта Хрониста. Облезлые верблюды шагают вереницей. В этом мире противоположности суть постоянные спутники. Чудесные глаза животных в окружении длинных ресниц напоминают бархатные очи томных красавиц, с могучих ребер свисает неряшливыми клочьями шерсть, а грязный хвост подобен веревке, измочаленной грубыми руками виллана.

Посол тщетно пытается подавить тошноту. Шаткая позиция меж горбами этому не способствует, и бунтующий желудок приходится успокаивать остатками вина из фляги. Пустой бочонок брошен этим утром, остался на вытоптанной траве пройденного пути – сейчас пополнить запас нечем, а будущее ведомо лишь провидению. Неторопливо шагают верблюды, однако слуга императора знает, что порой они могут бежать весьма проворно, и тогда к мучениям, причиняемым жителю запада блохами, странной едой и зрелищем диких нравов, прибавляется страх упасть под дьявольски раздвоенные копыта горбатого скакуна. Посол старается не вспоминать про то, что тесто походного хлеба варвары выпекают, засунув под брюхо этим же верблюдам.

Ровная, плоская, как оловянное блюдо, равнина обступает со всех сторон. Дрожит марево перегретого воздуха. Небо выцвело от жары. Ветра нет, и метелки степной травы стоят неподвижно – разве что заденет их прошмыгнувший мимо юркий суслик. Порой послу кажется, что он один посреди заколдованной земли, границы которой с каждым сделанным шагом все удаляются. Тем не менее, из полускрытой дымкой неизвестности, оттуда, где земля и небо вступили в недобрый союз, наблюдают за людской суетой чьи-то внимательные, недобрые глаза. Глаза голодного хищника.

Посол Церена преодолевает внезапный приступ постыдного страха. Пустое – это ложная тревога, рожденная жарой и жаждой.

Скачет посольская свита, скрипит колесами обоз армии Саргана, ревут верблюды, взбивают в пыль и прах иссушенную землю копыта коней, тяжело катятся повозки с метательными машинами. За колесами глубокая колея – мета войны.

Идут варвары. Что ведет их? Жажда наживы? Жадность? И она тоже – но это не вся правда. Жадность без мечты мелка, а мелкое не способно на большие победы. Грязный варвар среди голых пустошей одержим мечтами – быть может, более чем благонравный житель Церена.

И вот – скачет легконогая конница, не знающая себе равных – ее лучники без труда стреляют на скаку, с седла. Сверкают панцири тяжеловооруженных воинов. Их клинки легче, острее и опаснее имперских, легко просекают простой доспех церенского пехотинца. Вождь варваров любит войну и сам ведет нашествие. Орда джете торопится, задержки ни к чему – десятки тысяч лошадей съедают степную траву под корень. «Саранча дьявола» – соглядатай Империи морщится от боли в разбитой тряской рысью спине.

Ночь падает внезапно, толстым черным войлоком наглухо отгораживая ненавистную бесконечность равнины. Насмешливо мерцает звезда Зухр, которую в Империи называют Венерой. Барон покидает спину верблюда, который ради этого снисходительно опускается на мозолистые колени, плывут, качаются перед глазами силуэты.

– Господин посол! Позвольте вам помочь!

Слуга торопится, угодничая. Уже раскинута палатка, пылает в костре сухая колючка. Хозяин, отмахнувшись, садится на расстеленный ковер. Еда не вызывает аппетита, лица бессмысленны, слова напрасны.

– Оставь меня, Петер. Иди спать.

Шум лагеря почти стих, лишь неподалеку в смоляной темноте вздыхают усталые животные. Так и не уснувший посол выходит из палатки, вновь садится на забытый ковер и всматривается в ночь. Млечный Путь серебряным клинком прорезал ночь. Пахнет дымом, верблюдами и горькой степной травой. Полог черноты неожиданно помогает неокрепшим замыслам, скрывая то, что мучило разум днем. Задуманное дразнит двойственностью исхода – такое может обернуться как блестящей победой, так и безысходным поражением. Неспешно проходят ночные часы.

…Снова день. Который? Разве есть разница? Посол не считает – пусть хронист миссии сделает хотя бы это несложное дело.

– Чу! Ташель-Харна!

Прищуриваются глаза на круглом лице воина, загорелом, цвета меди. Варвар широко улыбается. Добродушие кочевника сродни мягкости лапы барса – когти-то никуда не делись. Посол чуть-чуть вздыхает – так, что вздох остается незамеченным. Гонец – телохранитель правителя? Сарган хочет видеть его? Значит, предстоит очередная беседа – осторожная, как блуждание в сумерках, не первая и наверняка не последняя. Верблюд ускоряет шаг, остаются за спиной телеги, катапульты, стихает в отдалении хриплый рев вьючных животных.

На взгляд жителя Империи правитель мало отличается от прочих кочевников, все они как братья – обветренные смуглые скулы, рысьи глаза. У вождя такой же, как у всех, лук за спиной, колчан, легкий изогнутый клинок, остроконечный шлем. Роскошен только панцирь – «лучистый» доспех искусной работы. Посол осторожно подбирает слова чужого языка. Вежливость ни к чему не обязывает, лишь скрывая до поры до времени намерения. Так простые ножны прячут дорогой клинок.

– Это честь для меня – разговаривать с повелителем, о доблести которого столь наслышаны мы, жители Церена.

Варвар невозмутимо слушает имперца, то ли пренебрегая дифирамбами, то ли полностью соглашаясь.

– Мы обдумали ваши просьбы о союзе. Этот союз нам неугоден.

– Государь, если бы наши державы объединились в единой святой вере, это, несомненно, было бы угодно Всевышнему.

– Как можешь ты судить о том, что угодно Всевышнему, посол? Всевышний сам сказал тебе об этом?

Посол мысленно проклинает варварскую прямоту.

– О, нет, но…

– Ты не можешь знать о том, что угодно Небу, иначе как наблюдая дозволенный им ход вещей. Если Всевышний отдал нам все пространство от восхода и до земли под копытами наших коней – это угодно Всевышнему.

Теперь посол слегка медлит, пробуя на вкус варварское богословие.

– Государь, мы не враги вам.

– Тогда отдайте нам ваши земли, ваше имущество и вашу покорность. Выполнив это, вы станете нашими подданными.

Посол невозмутим.

– Мы готовы встретить вас как подобает, государь. Но каким образом? Империя далеко. Между землями моего повелителя и вашими воинами – степь, реки, леса, множество укрепленных городов и отряды солдат.

Сарган невозмутим.

– Дорога ляжет под копыта коней.

Посол опять едва заметно вздыхает – опасность, опасность, она как черная грозовая туча. Может как родить огонь, так и развеяться по ветру. Пока вождь варваров джете удовлетворен. А когда бешеный волк выйдет на охоту, ему уже будет приготовлена соразмерная ловчая яма – с острыми кольями на дне.

Сарган равнодушно отворачивается. Небесной волей ему предназначена власть. Тот, кто не понимает очевидного, будет убит. Льстивой лисице, пришедшей с заката, еще предстоит в этом убедиться…

…И снова проходят недели пути под выцветающим от жары небом.

…Жирный дым стелется над покатыми крышами домов. Частокол вокруг жилья местами повален, местами обуглен. Исходят криком животные, сгорая в запертых хлевах, слитный гул боя уже распался на отдельные звуки: яростные выкрики бьющихся насмерть, плач бессильных, деловитую перебранку победителей, подбирающих добычу.

Сколько раз это уже повторялось? Впрочем, не имеет значения.

Посол отворачивается от пылающего поселка. За восточной рекой вечерняя тень укрывает прохладным покрывалом прокаленную за день землю. На западе лениво маячит равнодушное засыпающее светило. Скоро огонь пожара, такой тусклый в сравнении с солнечным светом, избавится от соперника и будет вольно гореть до утра. А возможно, не потухнет и весь следующий день – если пищи для него достаточно. Трещит горящее дерево, проваливаются кровли, выбрасывая россыпи искр.

Сарган поворачивается в седле, щурится, рассматривая захваченного «языка». Связанные руки мешают пленному вытереть кровь и убрать слипшиеся волосы с глаз – он лишь мотает головой, как лошадь, одолеваемая слепнями. Вождь улыбается.

– Позовите толмача.

Переводчик, худой безоружный мужчина в пестром балахоне, словно выныривает из-за спины повелителя.

– Спроси этого сына червя, кто он.

Пленник, наконец отбросив волосы резким движением головы, морщится от напряжения, пытаясь понять исковерканную речь.

Толмач, угодливо кланяясь, медлит с ответом.

– Говори, не бойся.

– Этот ничтожный говорит, что воин цезаря Хруста, сражается с такими, как ты, разбойниками и похитителями скота.

Сарган хохочет искренне, свободно.

– На этот раз нам попался двуногий скот. Посмотрим, на что он может пригодиться. Пусть скажет, как проще всего взять тот, главный, город.

Переводчик тараторит, потом почтительно поворачивается к вождю.

– Он говорит, мой господин, что это совсем просто – твоим воинам достаточно подняться на стены или пробить ворота, перебив сначала всех защитников.

– А он смел, этот ничтожный. Спроси – быть может, он знает другой способ?

Пленник, выслушав вопрос, что-то коротко бросает.

– Он говорит, что не знает иного способа, а если бы знал – не сказал.

– Мы умеем заставлять упрямых. Впрочем, ты сказал правильно, червь. Мои боевые машины разобьют стены, воины убьют жителей, а то, что останется, – пожрет огонь.

Пленник с непроницаемым видом выслушивает обещание.

– Я умею ценить храбрость. Скажи – мы принимаем его на службу.

На этот раз толмач говорит долго. Сарган терпеливо ждет. Времени достаточно – он может позволить себе развлечение.

– Мой господин, этот глупец отказывается. Он говорит, что не станет служить тому, кто принимает предателей.

Пленник смотрит прямо на съежившегося имперского посла – дерзкий намек. Сарган слегка хмурится – развлечение кончилось слишком быстро, раб то ли глуп, то ли, напротив, хитер… Ну, что ж…

– Без пролития крови.

Воины обступают пленника. Тот молча ждет, еще не вполне осознав происходящее. Посол, уже насмотревшийся на такие расправы, отворачивается, старательно подавив тошноту. Толмач суматошно отбегает в сторону, прикрыв ладонями уши.

Страх и омерзение чаще всего мешают разуму. Но порой у хладнокровных людей, всему предпочитающих пользу, случается иначе – смертельная опасность обостряет находчивость такого человека. Когда все кончилось, озарение, посетившее знатного имперца, без труда оформилось в слова:

– Так вы хотите получить этот город, мой повелитель?

Глава 2 Эти странные чужие дороги

Май – август 7010 года от Сотворения Мира.

Поросшие скользкой зеленью камни едва прикрыты слоем прозрачной воды – невиданная жара заставила обмелеть речушку. Вода покинула берега, обнажились окаменевшие от времени бревна – сваи старого моста. Зной, тишина и безветрие.

Тишина оказалась недолгой. Старый настил моста задрожал под ударами копыт, уронил в воду тучу мелкой древесной трухи.

– Вперед!

Испуганными воробьями разлетелись дети, степенные матери поспешно прикрывали двери. Отряд, стрелой промчавшись по единственной улице приграничной деревни, лишь на минуту остановился у самого большого и нарядного дома. Хозяин не сразу понял, что нужно капитану этих людей, то ли солдат, то ли монахов.

– Где он?

– Кто?

Зашуршал свиток, извлекаемый из седельной сумки.

– Преступник роста среднего, волосы имеет русые, глаза светлые, лет от роду тридцать шесть. Особые приметы – шрам на ладони левой руки.

Хозяин оживился, махнул рукой, показывая на восток. Солдаты уже тронули коней, а он все пытался продолжить поспешно-угодливые объяснения. Еще постоял, глядя вслед, потом вернулся в дом и, заметив в глазах жены безмолвный вопрос, коротко уронил:

– Они.

Тем временем отряд миновал селение, вихрем промчался по дороге, рассекшей пополам рощу, галопом вышел к широкой реке, принявшей в себя воды деревенского ручья.

– Вот он!

На дальнем берегу, миновав плавный изгиб русла, быстро удалялись два силуэта – видно, всадники, не разбирая дороги, неслись во весь опор.

– Проверить дно!

– Здесь нет брода, брат Ульрих, – переправа выше по течению.

– Собьешь стрелой?

– Которого? На таком расстоянии оба одинаковы, как два яйца в гнезде малиновки.

– Любого.

Спешившийся лучник натянул тетиву, прицелился. Стрела ушла к горизонту, бессильно и бесполезно пронзив летний зной.

– Далеко. Поздно.

Азартные преследователи уже поворачивали коней в сторону брода.

– Стойте. Прекратить погоню. Там, за рекой, кончаются земли Империи.

– Жаль, капитан, крупная птица улетела.

– Еще ничего не потеряно.

– Почему?

– Перелетные птицы рано или поздно возвращаются.

Стоял летний полдень, над людьми в раскаленных солнцем кольчугах и разгоряченными лошадьми вились слепни.

Солдат молча, со значением, кивнул.

На широких деревянных лавках, за простыми столами шумно веселились гости.

Город Оводец – перекресток дорог. На западе – великая Империя, еще далее, на закат – таинственная земля Уэсток. На восход – несметное множество городов. Каждый город, хотя бы обнесенный частоколом, имеет своего, и весьма гордого, правителя, пусть подданные князей-соседей и говорят на одном языке. Еще восточнее и южнее – пустые земли, степь и таинственные южные страны. Пути человеческие вьются причудливыми извивами нити, сплетаясь в сеть событий и встреч, которая год за годом незримо покрывает землю. Кого только не встретишь в питейных домах Оводца!

Когда удаляется ночь, но еще не смеет прийти утро, тени, слепые и незримые, тихо слетаются из глухих лесов, топких болот, от туманов озер на свет очага, на тепло живой человеческой души. Потому и не веселят душу более ни хмельной напиток, ни крепкие шутки. И смутно душе человека в этот предутренний час.

– Песню! Песню! – горланили неуемные гуляки. Кто-то затянул хрипло, но сильно, не подыгрывая себе ни на чем. Хор голосов немедленно подхватил лихой припев.

В самом углу кабака, там, где сходятся стены, сложенные из целых древесных стволов, за столом притулились двое. Чернобородый орлиноносый здоровяк, в рясе, подпоясанной веревкой, и чужеземец с холодными светлыми глазами. Двое, не обращая внимания на шум, гам и нестройное пение, беседовали на языке священных книг.

– …чужеземец ты! И нет в тебе понимания…

– Sapienti sat[12]. Отчего же, отец Репей? Я человек. Человек всегда поймет человека…

– А я отверзну уста свои, и среди поношения узришь ты истину святую, кою предки наши кровию написали для потомков своих, сирых и бессильных! Нельзя договориться с драконом, ибо имя его – Враг, и не делить он пришел в дом твой, но пожрать все без остатка! И видеть желает мужей наших в грязи и рубище, с колодкой раба на шее, а жен и дев в бессилии и доступности чреслам его!

Здоровяк ударил по крышке стола кулаком.

– Но кто эти люди, достопочтенный отец? Что стронуло их с насиженных мест?

– Не знаю и знать не хочу. Не для мирной беседы идет супостат, но поставить ногу свою на выю склоненную. И речи его едины от века: я хозяин, а ты раб!

Собеседники опрокинули кубки, помолчали. Потом светлоглазый чужеземец осторожно поинтересовался:

– Есть ли далее, на восток, караванные пути? Быть может, оттуда возвращались ученые мужи-путешественники или предприимчивые купцы?

– Ты остер умом, чадо Лудовик, хоть и чужой нам. Были караваны, были и странники. Но пустошь – место пустое. Как уносит ветром клок сухой травы, так и народы степные проходят от восхода на закат, чтобы опять вернуться с восхода. А те или не те – кто их знает?

– Значит, не те?

– Не те. Эти – особенные, племя адово, народ бездны.

– Дикие племена во многом подобны приливу моря, мой друг. Это стихийное явление. Вы образованный человек, отец Репей, и знаете, сколько сгинуло от нашествий молодых народов просвещенных государств. Их владыки не могли использовать преимущества мысли и искусств против обычных дикарей. Вы не задумывались почему?

Орлиноносый нахмурился.

– Что проку в пустозвонных книжниках, когда потребна рука, держащая меч! Разнежась в прекрасных палатах, забывают, как стоять в бранном строю.

– Это верно. Однако в книгах можно встретить множество полезных сведений. О способах ведения войны и политики, о лечении ран и болезней, о тактике, строительстве и укреплении крепостей и даже о магии, пригодной для обороны оных.

Отец Репей насупился.

– Отчасти ты прав, чадо, есть некоторый прок и в книгах. Но волшебство и волхование запретны.

– Черная магия, творимая по собственной воле, однако в согласии с волей дьявольской, запретна и в нашей Церенской Империи. Однако бывает белая магия, дарованная Всевышним.

– Не желаю знать никакой такой белой магии, кроме молитвы.

Людвиг сменил тему разговора, опасаясь рассердить собеседника.

– Я слышал, в вашем городе можно приобрести редкие книги?

– У нас тут всего много.

– Вы не слышали о такой – «История Hortus Alvis», сочинение Адальберта Хрониста? Тоже в некотором роде посвящена способам ведения войны. Мне удалось приобрести экземпляр на родине, но он оказался испорченным. Не хватает части страниц.

– Не знаю. Не видел такой.

Собеседник Людвига погрустнел и задумался.

Шумная ватага в противоположном углу кабака заволновалась, раздались крики и брань. Кто-то расталкивал гуляк, без особого стеснения наступая на ноги, чем и вызвал всеобщее неодобрение.

– Это я, сударь!

Отец Репей грозно нахмурился, рассматривая жуликоватую физиономию пришельца.

– Не подобает князю нашему в годину опасную и лихую брать на службу встречных и поперечных, у коих нет ни корня, ни рода, ни честного имени…

Хайни Ладер, не понимая ни слова, тем не менее уловил общий неодобрительный смысл сказанного. Однако широкое веснушчатое лицо оставалось веселым. Наемник не отличался щепетильностью.

– Как дела, Хайни?

– Надо поговорить.

– Говори. Не смущайся. Тут не понимают нашего языка.

– Службу я нашел. Но прогонят меня в два счета, если я не выдержу испытания.

– Что такое?

– Оружейное испытание. На ловкость.

– Так в чем дело, дружище? Уж ловкости тебе не занимать. Оружие твое дело, а не мое.

– Было бы у них наше оружие, меч честный, а то варварское – топоры и шестоперы. Как хотите, господин Людвиг, но мне топор так, как могут это делать варвары, не метнуть. Топоры подобают неотесанным мужланам, а я солдат и всегда сражался мечом.

– Любопытно, друг мой, а чего же ты хочешь от меня?

– Как чего? Вы кто? Колдун и еретик, сударь. Так почему бы вам не пустить в ход какое-нибудь колдовство, раз такое дело. А то до сих пор толку с вашей ереси было чуть, одни труды и беспокойство…

Разговор явно требовал продолжения в ином месте. Людвиг поднялся, запахнул плащ и двинулся к выходу, следом побрел озабоченный наемник. Выход загородила шатающаяся фигура – кто-то из гуляк выразил накипевшее кратко, зато от души:

– Бей заморских бесов!

Ухо Людвига моментально распухло от удара. Хайни, рванувшемуся на выручку, ловко подставили подножку.

– Не упускай их, Волдырь!

– Заходи сзади, Омут!

На пол, на черепки разлетевшейся вдребезги посуды, повалились дерущиеся тела. Никто не вытащил меча или ножа – зато кулакам дали полную волю, отводя душу, сжигая тоску в угаре драки. Гикание и уханье буянов сотрясало бревенчатые стены. Щуплый, словно бы мертвецки пьяный мужичонка, проведший большую часть вечера под лавкой, поблизости от дерзко судившего о княжеских делах монаха, покинул свое убежище и заторопился на улицу. Оказалось, преждевременно заторопился.

– Бей доносителя! – заорал догадливый Волдырь. Что и было немедленно исполнено. Чуть приутихшая потасовка разгорелась с новой силой. Причитала хозяйка, спешили на помощь ее дюжие сыновья. Только отец Репей крепко засел в своем углу, казалось, позабыв про все на свете, не обращая внимания на бесчинство, погруженный в свои печали.

Кабацкий шум и гам нимало не смущал одинокого прохожего, задумчиво бредущего в темноте. Путь этого человека пролег извилистой цепочкой следов, от стены белого камня, окружавшей город Оводец, мимо стройных каменных хором и двукупольных храмов, по деревянным настилам, мимо спящих приземистых бревенчатых домов. Трещали цикады в лопухах и крапиве, легко подалась дверь под толкнувшей ее рукой – в этом городе не запирали дверей. Человек, пригнувшись, шагнул за порог. Дом встретил его пустотой, сумеречной прохладой и тишиной. Человек опустился на лавку и долго сидел, подперев голову руками. Из задумчивости его вывело мурлыканье кошки, теревшейся о край длинной одежды. Человек погладил животное.

– Соскучился, Пардус? Не грусти, зверюга. Скоро все будет по-нашему.

Кот Пардус мягко толкнулся лбом в ноги хозяина, желтые глаза светились почти человеческим умом и лукавством.

– Побили нам лица, сударь мой еретик. Несчастен тот человек, который принужден судьбою терпеть бесчинство варваров.

– Ты и сам не промах, любезный друг. Все же не стоило кусать человека, пусть даже он и местный уроженец.

– Еще неизвестно, кому от этого хуже, мне или ему. Если бы при мне оказался меч, я бы поучил этих невеж…

– Оставим этот разговор. Займемся лучше твоим оружием…

На широком дощатом столе в единственной комнате маленького дома, приютившего беглецов, лежал топор, крепкая рукоять средней длины, короткое навершие, одинаково удобное и для удара, и для метания, конец рукояти окован металлом.

– Хороший топор, Хайни, хоть и не лохаберская секира. В чем суть испытания?

– Метнуть это куда надо и попасть.

– Ты видел, как они это делают?

– Да.

– Тогда пойди прогуляйся, я подумаю, что тут можно предпринять.

Хайни подчинился охотно, не без тайного удовольствия освободившись от компании насмешливого волшебника. Вскоре он уже шел, осторожно ступая по деревянному настилу, прикрывшему глинистую почву улицы, и цепко поглядывал по сторонам.

Удивляло обилие жилищ, построенных из целых древесных стволов, на дверях – ни замков, ни запоров. Хайни уже знал, что ценности местные жители держали прямо в бочках и чанах, ничуть не опасаясь воров. По-видимому, воровать было не принято, либо наказание за кражу полагалось слишком уж суровое. Ладер вздохнул – велик соблазн, но лучше удержаться. Не хватало еще после многотрудного бегства из Церена спасаться от разъяренных чужеземцев.

Широкая заболоченная улица вывела прямиком к рыночной площади. Покупая, продавая и меняя, суетилась, горланила толпа. Посредине возвышался бревенчатый помост с бревенчатыми же ступенями, на него как раз взбирался некий верткий человечек, скорее всего, городской глашатай.

Хайни заинтересовался. Среди скопища людей там и здесь мелькали нарумяненные, нарядно, – но необычно одетые женщины – из-под головных уборов с тульей на шею и плечи опускались белые покрывала, длинные, свободные, с широкими рукавами платья местные красавицы надевали одно под другое.

Мужчины выглядели попроще, они скрепляли свои длинные плащи застежкой на правом плече и разве что этим отличались от церенцев. По-видимому, площади не избегали и монахи – в толпе попадались здоровяки в черных рясах, причем без привычной для Империи выбритой макушки. В одном миряне от персон духовных отличались не особо – оружие открыто носили как те, так и другие.

Хайни пожал плечами – снаряжение оводчан отличалось от принятого в Империи: топор, кистень, продолговатый кинжал на поясе и лук со стрелами за спиной. Десяток верховых дружинников как раз раздвигали толпу. Ладер пригляделся и ахнул – конские поводья оказались прорезанными с одного конца. Старший из всадников вдел в прорезь палец левой руки. Конская плеть висела у него на правом мизинце, остальные пальцы оставались свободными. «Они же могут натягивать луки на скаку».

Хайни чувствовал себя неуютно – на спину скользкой лягушкой пристроился холодок, припомнилась ночная беседа с Людвигом. В тот вечер друзья, избитые, но непобежденные духом, беззаботно и поначалу довольно-таки весело шли домой из негостеприимного питейного заведения, то и дело цепляясь ногами за выбоины. Беглый еретик, обычно замкнутый и осторожный, говорил, захлебывался словами, вытирал кровь с разбитой губы. Нашествие. Война. Неведомый народ…

Сейчас мимо Ладера равнодушно проезжали суровые беспощадные воины – наемники-кметы. Такие служат правителю за стол, кров, щедрую плату и традиционный почет, не знают иного дела, кроме войны. Раз такие люди опасаются нашествия – кто же тогда вот-вот нагрянет с востока?

Старший всадник, седоусый, с бритым до синевы подбородком, уже проехал мимо, скользнув по Ладеру безучастным взглядом, когда Хайни словно почувствовал толчок. Второй всадник посмотрел совсем иначе. Такими взглядами не удостаивают ни случайного прохожего, ни мимолетного знакомца – только задушевного врага, по которому давно тоскует стрела, печалится кинжал или скучает длинный клинок. Лицо наемника показалось незнакомым. Хайни задумчиво почесал ухо, скрученное шрамом в розовый узелок. Прошлое порою ведет себя как истинный скупец, не желая делиться серебряными монетами воспоминаний.

Тщедушный глашатай тем временем уже забрался на помост, расправил свиток и принялся читать неожиданно звучным, глубоким голосом. Народ всколыхнулся, придвинулся к помосту. Ладер, далеко уступая Людвигу в лингвистических способностях, почти не понимал смысла речей. Здесь и там раздавались задиристые выкрики, кто-то попытался перебить чтение, кучка местных уроженцев резво приближалась, явно намереваясь вскарабкаться наверх и посчитаться с вестником, сбросив его со ступеней вниз головой. Иные уже нагибались, черпая в кулак добротную, жирную грязь. Ошметки глины бойко шлепали о помост.

Расталкивая ряды горожан, на помощь глашатаю торопился тот самый конный десяток: с прорезанными поводьями. Хайни с жадным интересом наблюдал назревающее неустройство, прикидывая, выйдет мятеж или нет и чем может такое кончиться не в великой Империи Церена, но здесь, в городе восточных варваров, чьи обычаи кажутся столь же удивительными, сколь и нелепыми.

В отдалении, укрывшись за спинами шумных горожан, незаметно устроился человек в длинном одеянии, он-то отлично понимал смысл происходящего. Оводецкие династические порядки не располагали к шуткам. Внук прославленного Нрава, князь Хруст, неистово ревновал к славе воинственного деда. Родственная ревность обязывала. Ближний летописец не жалел дифирамбов, сравнивая оводецкого правителя в суровости со львом, в истребительности с крокодилом, а в храбрости – с туром. Шутники утверждали, с легкостью клевеща, что неплохо бы сравнить князя и со зверем-бегемотом – в чревоугодии.

Все это не мешало правителю быть постоянным источником совсем не шуточных бед для собственных подданных. Князь в очередной раз согнал с престола дядю, и теперь в состоянии некоторого замешательства придерживался известной на дальнем западе поговорки, что беса следует разить до того, как он успеет навредить. Угодить на роль княжеского беса было совсем нетрудно.

Безбородый нахмурился, думая о своем. Хруст постепенно, со вкусом войдя в роль жестокого тирана, творил такое, что летописцы сопредельных земель не знали, как заносить подробности на пергамент. Шепотом передавали истории о закопанных заживо, повешенных, расчлененных. Князь, стремясь припугнуть соседей, охотно обрушивал гонения и на оводецких сановников. Возвышенные и одаренные серебром вельможи нередко назавтра же отправлялись на казнь. Имущество, конфискованное у приговоренных, возвращалось в казну.

Впрочем, известная справедливость за правителем числилась – и к своим, и к чужим он относился с равным вероломством. Князь Хруст не брезговал политическими сношениями с Империей и даже обещал ныне покойному Гизельгеру утвердить на своих землях каноны единой Церкви и дозволить священной инквизиции преследовать в собственном княжестве пособников дьявола. Однако все так и кончилось обещаниями, и за помощь в свержении дяди Хруст отплатил союзнику полным забвением былых обещаний.

Пожалуй, это оказалось единственным клятвопреступлением князя, отнюдь не вызвавшим у его подданных ужаса и неодобрения.

– Эй, Лунь!

Человек в длинных одеждах вздрогнул. Его окликнул седоусый всадник – старший дружинник правителя. Переменчивая толпа уже немного успокоилась, помятый глашатай продолжал заунывно взывать под улюлюканье.

– Доброго дня тебе, Ольгерд.

– И тебе того же. Ты все еще не убрался отсюда, а, бывший воевода?

– И ты все еще здесь, прирученный северный волк?

Ольгерд довольно захохотал, ощерившись и сверкнув белками прищуренных, светло-серых, почти прозрачных глаз.

– Там, где есть овцы, никогда не будет недостатка в волках.

Лунь промолчал, стиснув зубы, – оскорбление лишь вскользь задевало его. Щелкнула конская плеть, жеребец переступил широкими копытами, Ольгерд развернул коня прочь, грубо раздвигая толпу.

Тем временем Хайни Ладер, так и не дождавшись ничего интересного, с разочарованным видом выбирался из гомонящего скопища людей. Следовало поторопиться – узнать, как там идут дела у многомудрого волшебника Людвига.

Князь Хруст, поражавший умы современников вышеописанным образом, тем не менее, спокойно, никого не опасаясь, жил в пределах городских стен. Двухэтажный дом его как нельзя более гармонировал со странным нравом владельца. Этот дом не поражал размерами, однако толстенные четырехлоктевые стены на совесть сбили из прочного камня, оставив в их каменной толще тесный коридор. Этот коридор, стиснутый низкими сводами, изобилующий крутыми ступенями, причудливо вился внутри стен, свет туда скупо проникал через узкие щели бойниц. Зато фасад дома украшали нарядные полукружья арок, подпертые стройными рядами колонн. Талантом безвестного зодчего скопище несовместимого неожиданно приобрело стройность, единство и – жизнь. Дом внушал уважение, не выглядя тяжеловесным.

О доме Хруста ходило множество темных слухов. Если верить молве, где-то в подвалах оводецкого «дворца», за прочно окованной дубовой дверью брал начало подземный ход. Секретный лаз стрелой уходил за пределы стен, кончаясь там, где и положено такого рода сооружениям – во мраке тайны. Со стороны «дворца» тайну берегли скорые на кулак широколицые стражи и традиционная для подземелий дурная репутация: под толщей глины и камня незримо витали вредные эманации земли. Желающих спуститься и проверить, настолько ли вредны эти эманации, не находилось, и неудивительно: подвал верно служил рачительному Хрусту, а именно – застенками для неугодных. Силой водворенным в тюрьму было, разумеется, не до тайн.

Через четыре дня после стычки с глашатаем на площади с самого утра во дворе оводецкого «дворца» собралась наемная стража правителя. Зрелище предстояло любопытное. День занимался ясный, легкий ветерок развеял чрезмерный зной, и витязи помладше, поджидая предстоящего развлечения, бились об заклад, перебрасываясь подходящими к случаю шутками. Соискатель места в охране князя находился неподалеку – по-чужеземному одетый здоровяк с круглым лицом, на котором естественным образом присутствовало особое, чуть глуповатое выражение, по мнению оводчан, свойственное пришельцам с далекого запада. Чужеземец, прислушиваясь к непонятным для него речам, вертел головой – у нового сотоварища не хватало левого уха.

…Хайни переминался с ноги на ногу, с тревогой поглядывая на мишень – коротко отпиленный деревянный чурбан, поставленный на торец и пристроенный на крепко сколоченные из горбыля козлы.

Отворились двери – после приличествующего промедления в сопровождении Ольгерда вышел на высокое крыльцо дома сам хозяин «дворца».

Князь Хруст не показался Хайни таким уж злодеем, на умной, заурядно-правильной физиономии местного правителя никак не отражалась его прославленная молвой жестокость. Личная дружина восторженно приветствовала вождя – оводецкий правитель отвечал со сдержанным достоинством. На слегка утомленном лице, изрезанном мелкой сеточкой морщин, неплохо держалась маска благожелательного терпения. Хруст, по-видимому, слегка скучал, учитывая обстоятельства, состояние опасное. Устроенное зрелище имело целью, помимо прочего, развеять меланхолию правителя.

Сам Ольгерд, угрюмо ухмыльнувшись, указал Ладеру, куда встать, и коротко махнул рукой в сторону цели.

Деревянный кругляш безнадежно маячил в отдалении. У Хайни похолодело под ложечкой – не оказалось бы колдовство ученого еретика посрамленным. Преступный дар Людвига до сих пор не подтверждался ничем, кроме слов – в слова почему-то верилось плохо.

Наемник перехватил топор за рукоять, взвесил его в руках, сделал несколько размашистых круговых движений, со свистом рассекая воздух. Оружие, казалось, беспокойно затрепетало в руке. Что там говорил сударь еретик? «Пожелай по-настоящему, тогда сбудется»? Слова в душе наемника сложились сами собой: «Святой Регинвальд, я не хочу больше бродить по чужим дорогам, мокнуть под дождем или глотать пыль! Пошли мне службу там, где полон котел, щедр государь и легка кольчуга!»

Оружие, легко выскользнув из руки, стремительно полетело в цель. Хайни едва успел с тревогой подумать, что он напрасно упомянул имя святого – не попортить бы колдовство! – как топор уже крепко вонзился в плоть деревянной мишени. Князь, воевода и дружинники ошарашенно умолкли, не веря собственным глазам.

– Не считается! – нашелся кто-то. – Он, эта… случайно попал!

– Верно, верно! – подхватили прочие воины, постарше и посолиднее. – Перекинуть снова надоть.

Те, которые поставили в споре на Хайни и теперь выиграли, напротив, бурно возражали против повторного испытания. Кто-то подергал за рукоять топора – безуспешно, приналег изо всех сил и с трудом извлек глубоко засевшее в дереве лезвие. Хайни, уже не опасаясь за исход, с достоинством взял возвращенный ему топор и, почти не целясь, метнул снова. Сверкнуло лезвие, послышался глухой удар – топор победно торчал из центра мишени. Самый проворный из дружинников, тут же завладев повторно изъятым из колоды оружием, потрясал им в воздухе.

– Нечестно! Он эта… наведьмовал тута!

– Верно! Обман!

Люди заулюлюкали, кто возмущенно, кто восторженно – искренне радуясь неожиданно выпавшему развлечению.

– У него топор заговоренный!

– Ну-ка, подайте это мне, – голос князя Хруста был не слишком суров, только в меру строг, но участники событий в тот же миг почувствовали себя неуютно. Топор живо подобрали и почтительно подали правителю. Хруст брюзгливо насупился, повертел оружие в руках.

– Что скажешь, Ольгерд?

– Ничего не скажу, государь. Я не знаюсь с колдовством.

– Сейчас кое-что проверим. Эй, Вяз, подойди сюда!

На княжеский зов шагнул младший дружинник.

– Попробуй ты.

Парень опасливо принял в руки волшебное оружие, встал на линию.

– Вот уж колдовская погань!

Брошенный с этими словами, топор несколько раз крутнулся в воздухе и бессильно упал на песок двора, даже не долетев до цели. Многие (те, что успели неудачно побиться об заклад) зароптали, другие разразились неистовым хохотом. Парень, красный от возмущения, подобрал было злополучное оружие, но тут же с досадой отбросил его прочь с обычным для воителей ругательством.

– Да чтоб он…

Топор взметнулся. Люди ахнули и…

Позже бывший наемник армии императора Гизельгера Великого упрекал бывшего еретика, осужденного инквизицией императора Гагена I Справедливого:

– Удружили вы мне, сударь. Век не забуду такой шутки.

– Дружище, я не шутил. Заклятия, наложенные на предметы, меняют, да и то лишь на время, свойства оных предметов, но отнюдь не меняют сути людской. Стоит ли упрекать магуса, если плоды его трудов попадают э… в руки человека недалекого и суесловного?

– А все ж скажу, предупреждать надо! Хвала святому Регинвальду, чудо прямо – там все в прочных кольчугах были. А пуще прочего нам повезло, что нет в этих варварах ни веры, ни почтения к святым, ни благочестия. Для них между божественными чудесами и мерзким колдовством нет видимой разницы – им бы только глотки драть и ржать над честным человеком! Да за такие штуки, господин Людвиг, случись это дома, сидели бы мы уже у святых отцов в самом глубоком из подвалов.

– Гм. А кто в данном случае честный человек, Хайни? Впрочем, неважно. На службу тебя приняли?

– Приняли.

– Так на что ты пеняешь, друг мой? Это и есть главное божественное чудо…

«Оводец поет, смеется и бранится на родном языке, но принимает и понимает любую речь. Варвары – люди, говорящие непонятно… Некогда было именно так, но древние герои канули в реку времени, оставив след лишь в заботливо переписываемых книжниками фолиантах. Теперь варвар – низший. Низший – это побежденный, но победа ветрена более чем любая красавица, и никто не знает, кому она захочет принадлежать завтра. Равно знаменитый и неуловимый Адальберт Хронист по случаю сказал, а сказав, немедленно и записал для потомков: „Были бы люди, а варвары найдутся“. Варвар – тот, кто с мечом стоит у стен твоего города, у порога мирного дома. Варвар – слабый, тот, чьи земли приглянулись тебе, ибо нести варварам цивилизацию – благо. Иное имя варваров – дикари.

Породы варваров различны, пестрота мнений на этот счет способна поразить искушенного логика и ошеломить ум бывалого ритора.

Бывают варвары восточные – таковыми счастливые подданные императора Гагена считают жителей Оводца. Не без основания – суровым имперцам чужд веселый беспорядок „перекрестка дорог“. Бывают западные бесы – к таковым соплеменники доблестного князя Хруста относят обитателей Империи. Для столь нелестного мнения есть все основания – нередко пришельцев гонит в Оводец вовсе не любовь к дальним странствиям, они лишь благоразумно предпочитают оводецкие трактиры церенским тюрьмам.

И оводчане, и имперцы считают варварами кочевников степи, те щедро платят „закатным дикарям“ полным пренебрежением. Еще бы, лишь не просвещенный законом дикарь может не понимать блага объединения всех смертных и всего принадлежащего им имущества в единых руках ниспосланного небом правителя – Саргана.

Нет согласия в умах мудрецов, и нелегко разобраться, кто просто варвар, а кто варвар, считающий соседа варваром. Возможно, подлинному варвару еще предстоит появиться на подмостках истории… – Людвиг оторвался от записей, чтобы погасить забытую свечу, которая медленно оплывала в свете ярко занявшегося дня. И тут же вновь взялся за перо. – Жестокость князя Хруста не мешает его подданным вести жизнь беспечную, красочную и в известной мере безбедную. Торговля, ремесла процветают, люди грамотны и приветливы к чужеземцам… – Еретик осторожно потрогал припухший глаз, пощупал саднящую скулу и, блюдя истину, дописал: – По крайней мере, относятся к пришлым не хуже, чем к собственным соплеменникам. Для спокойствия довольно одного – не занимать сановных должностей подле правителя и не иметь имущества, которое пробудило бы его алчность. В противном случае князь способен посягнуть даже на достояние монастырей и разогнать монахов, которые в подобных случаях обвиняются в какой-нибудь редкостной ереси. Последнее нетрудно, ибо при полном отсутствии „псов Господних“ ереси в этих местах расцветают и плодоносят столь пышно, что и за ереси не считаются… Вследствие чего за ересь при случае могут счесть и отсутствие таковой…»

Фон Фирхоф припомнил отца Репья, который, похоже, проводил время в соседнем питейном доме не вполне по собственной воле, и усмехнулся. В дверь, не запертую по местному обычаю, робко постучали. На пороге стояла девочка лет семи, с выгоревшей до соломенной желтизны тонкой косицей, задранной наподобие крысиного хвоста.

– Дяденька, пойдем со мной!

Девочка подергала за рукав рабочего балахона колдуна. Язык восточных чужеземцев невнятен для слуха подданных Империи, но – чудо – человек в балахоне, покрытом пятнами и местами прожженном, кивнул, отвечая на зов.

– Чего ты хочешь, дитя? – ответил он на родном языке девочки.

– Ты лекарь, дяденька?

– Не вполне. А как тебя зовут?

– Ласочка. Дяденька лекарь, пойдем со мной…

– Оставь в покое мой балахон, дитя. Скажи тем, кто послал тебя – пусть найдут целителя среди собственного народа.

– Дяденька, пойдем…

Девочка смотрела исподлобья. Потом ее личико сморщилось так, как это бывает перед сильным плачем. Людвиг пожал плечами.

– Подожди снаружи, Ласочка. Сейчас я соберусь и пойду с тобой.

Гостья послушно выскользнула из дома. Людвиг набросил на тигель кусок холста, взял сумку, подумав, опустил туда сверток и пять плотно закупоренных маленьких сосудов. Девчонка терпеливо ждала у порога, угрюмо разглядывая собственные крошечные, покрытые цыпками и исцарапанные ноги.

Людвиг шагал широко, поэтому его маленькой спутнице приходилось поспешно семенить. Они миновали лучшие, нарядные улицы города, прошли мимо опрятных домов и погруженных в суету мастерских ремесленников. Девчонка то молча показывала путь, забегая вперед Людвига, то говорила просто «туда» или «сюда». Магус пытался запомнить дорогу, пока не понял, что запутался в прихотливом лабиринте чужих улиц. Целью прогулки оказался невзрачный деревянный дом, впрочем, украшенный потрескавшейся от ветра и дождей грубой деревянной резьбой. Внутри пахло дымом – Людвиг заметил, что очаг разложен прямо посреди единственной комнаты на твердом как камень земляном полу. Дым клубился под потолком и уходил в отверстие над дверью. Похоже, что в комнате только что кто-то был, на огне медленно закипал котел. Девочка серой мышью шмыгнула в угол комнаты, откинула в сторону занавеску. Людвиг огляделся.

– Сюда, дяденька.

Людвиг осторожно приблизился – там, под грудой неопределенного вида тряпья угадывался силуэт лежащего. Краем глаза магус успел заметить мелькнувшее темное пятно. «Слишком поздно», – подумал он, ощутив между лопаток твердый укол холодного лезвия.

– Стой на месте, не шевелись, лекарь.

Людвиг послушно замер, чувствуя лопатками острие ножа. Жесткие руки обшарили одежду, отобрали узел.

– Теперь повернись.

Раз. Два, три, четыре. Пятеро. Не местные. Один из них темноволосый, одних лет с Людвигом, явно предводитель. В голосе, отдавшем приказ, чуть заметен акцент. Второй, лет двадцати, держится рядом с главарем, чуть ли не копируя его движения. Еще трое на заднем плане ненавязчиво потрошат вещи пленника.

– Нашли что-нибудь?

– Нет, Тайхал.

– Любопытно. Тогда поговорим.

Людвиг присмотрелся к собеседнику. Воин – это несомненно. Лицом похож на уроженца Империи. Но есть что-то чужое в манере держаться – отточенный инстинкт ощущает невидимые флюиды опасности. Альвис?

– Привет, денунциант[13]. Не слишком радостная для тебя встреча, а?

– Что? Что ты сказал?

– Сказал, что ты «денунциант». Фискал, доносчик, наемная ищейка инквизиции.

– А ты, любезный, дурак. Спокойно-спокойно… Не хватайся за нож. Подумай сам – здесь не Церенская Империя, а вольный город варваров. Кому, куда, а главное, про что я могу донести?

– Не увиливай, не пытайся казаться идиотом. Лучше припомни, чем ты уже выдал себя. Уже догадался, наверное?

«Прибери их Святой Иоанн, – подумал Людвиг. – До чего все-таки обидно, когда имеющего настоящие прегрешения убивают по ошибочному подозрению».

– Меня вызвали к больному, потом схватили, обыскали, угрожают смертью. После этого ты, любезный незнакомец, желаешь, чтобы я мыслил стройно, как истинный богослов.

– Ладно, ближе к делу. Я знаю, ты искал утраченные главы «Истории Hortus Alvis». Зачем?

– Ты альвис?

– Это не имеет значения.

– Значит, альвис. Так вот, любезный, быть альвисом – твоя сущность. Твоя природа заставляет тебя грубо хватать человека, хотя благоразумие требует оставить его в покое. Тихо! Все в порядке – не надо трогать нож. А я ученый. Это моя сущность. Она побуждает меня интересоваться книгами. То, что ты не в состоянии понять мои устремления, еще не означает, что они опасны для тебя.

– Складно врешь. В Империи множество монастырей с книгами, в столице – целый университет с учеными бездельниками. А ты предпринимаешь путешествие на восток, чтобы прочитать несколько вырванных страниц.

«Отец Репей где-то крепко проболтался о моих поисках, – догадался Фирхоф. – А то и просто приятельствует с этими изгоями Империи».

– У меня есть причины интересоваться этой книгой. Но они далеки от того, что пришло тебе в голову, любезный. Я не фискал, а магус. Магус, практикующий в том числе и на заказ не вполне разрешенное в Империи волшебство. Из-за этого мне пришлось временно перебраться в восточные земли. А книга, скажем так, вызывает у меня профессиональный интерес.

«А честность – лучшая хитрость».

– Камни и вода! Еще один охотник за подарочком черта! – Лицо альвиса выразило максимально возможную степень презрения. – В последние годы вы размножились словно черви в падали.

– Мне недосуг выслушивать оскорбления. Ты убедился, что я не «денунциант»?

– Нет, не убедился. Ты можешь складно лгать, ученый магус.

«Упрямый головорез, такого и впрямь не убедишь ничем, кроме меча».

– И теперь на основании пустого подозрения вы собираетесь меня убить?

– Убивать тебя пока подождем. Один из нас и вправду болен. Вылечишь его, может быть, и поверим твоим словам. А пока лечишь – останешься здесь, чтобы не отвлекался на иные… заказы.

«Они хотят задержать меня. Выиграть время и разузнать, что же я оставил за собой, покидая Церен».

Больной лежал здесь же, в единственной убогой комнате. Людвиг склонился над посланным лукавой судьбой пациентом. Почти юноша, лет двадцать. Кажется, без сознания. Пылает лицо, глаза закрыты, пульс едва прощупывается.

– Ваш человек был ранен?

– Нет.

Действительно, под откинутым теперь одеялом не обнаружилось ни кровавых ран, ни увечий.

– Давно он так?

– Пять дней.

Пять дней без помощи. Они боятся, понял Людвиг. Несчастные загнанные люди, выжившие по случайному стечению обстоятельств и за это полупрощенные новым императором, теперь во множестве переселившиеся на восток. Плоть от плоти Церена, отторгнутые от нее слепым случаем и предрассудками. Альвисы чужды восточным городам. Здесь они до тех пор, пока не привлекли раздраженного внимания местного правителя-маньяка. Хруст с удовольствием отправит их обратно в Церен – стоит лишь славному императору на это намекнуть. Или альвисам – прослыть разносчиками морового поветрия.

– Кто-нибудь из ваших прикасался к больному?

– Только я сам.

Н-да. Этот предводитель, по-видимому, в равной степени не страдает трусостью и бережет своих людей.

– Ты не чувствуешь жара, головной боли?

– Нет.

Людвиг втайне позабавился, отметив, как послушно его похититель отвечает на вопросы. Воистину, хоть и сказано «Medicus amicus et servus aegrotorum est»[14], однако кто врач, тот и хозяин положения.

– Ты пытался лечить сам?

– Да, отворил кровь.

– Miserabile dictu[15]. В таком случае удивительно, что твой человек все еще жив. Это верная смерть при лихорадке.

– Попридержи язык, умник. Берешься его вылечить?

– Попытаюсь. Если еще не поздно. Подай мою сумку.

Фон Фирхоф отбирал необходимые ингредиенты сосредоточенно. Тщательно истолок средство костяным пестиком, плеснул кипящей воды из котелка, подождал, чтобы слегка остудить.

– Miseris succurrere disce[16]. Разожми ему зубы…

Больной с трудом, но проглотил жидкость.

«Еще бы не с трудом, – подумал Людвиг. – Учитывая исключительный вкус».

– Я сделал свое дело. Если повезет, жар скоро оставит его. Потом, конечно, может вернуться. Тогда я снова смешаю это средство. Можешь не беспокоиться – твоим людям ничего не грозит. Эта болезнь не заразна.

– Ты уверен?

– Никаких сомнений. Она приходит иным путем.

Предводитель альвисов чуть отступил, дав возможность своему младшему товарищу подойти поближе. Девочка Ласка подергала молодого альвиса за рукав.

– Дайри, смотри, смотри, он открыл глаза…

Действительно, больной немного приподнял веки, но тут же вновь сомкнул их. Дайри выглядел до смешного ошарашенным. Старший альвис, которого звали Тайхал, еще раз внимательно всмотрелся в лицо своего человека, укрыл его одеялом и встал.

– Если ты не врешь, имперская собака, то я сдержу обещание, можешь не беспокоиться – тебе ничего не грозит. За лечение заплатим. Если же соврал – пеняй на себя… Ребята, заприте его в пристройке.

Тайхал вышел, а невозмутимый Людвиг еще раз удивился редкостному стечению обстоятельств. Жребий удачи в руках у беспечной судьбы падает так и сяк – порой надо лишь умело воспользоваться случаем.

Хайни Ладер напрасно ждал Людвига – магус не явился к ночи, чем вызвал у друга соображения, наилучшим образом соответствующие характеру бравого солдата. Однако, когда беглый еретик не вернулся сначала утром, а потом и вечером дня последующего, Хайни уже жалел о собственной беспечности – поиски потерявшегося в путанице оводецких улиц фон Фирхофа представлялись неразрешимой головоломкой.

Хайни попытался забыть о колдуне. В конце концов, если фон Фирхоф лежит в канаве с перерезанным горлом, ему уже ничем не помочь. Жизнь без ироничного и чрезмерно ученого магуса обладала своими преимуществами.

Однако следует отдать наемнику справедливость. После пристойных моменту раздумий он несколько устыдился предательских намерений. Попытки на ломаном языке расспросить кого попало непонятно о чем закончились полным провалом, и Ладера посетила идея, которая при иных обстоятельствах могла бы оказаться довольно удачной. Он отправился в питейный дом, уже знакомый читателю по предыдущим событиям.

В этот раз появление чужеземца не вызвало неудовольствия завсегдатаев, напротив, пьянчуги радушно гаркнули приветствие, испытывая некое подобие братского единения, свойственное случайным собутыльникам, успевшим не только вступить в честный кулачный бой, но и помириться за дубовым столом.

К сожалению, рассказа о постигшей нового товарища беде никто не понял, за исключением, быть может, просвещенного как по части языков, так и по части подоплеки событий отца Репья. Однако тот благоразумно предпочитал молчание многословию.

– Чего тебе? Изыди, грешник!

Хайни истолковал совет по-своему и переспросил на смеси языков:

– Изыдить по направлению куда?

Отец Репей в отваге своей не уклонился от продолжения беседы, но перевел ее в излюбленное русло:

– Негоже князю нашему в годину лихую брать на службу человека без роду, племени, убогого разумом и к тому же невеликой честности.

Ученые способности Ладера давали некоторые основания для сурового приговора монаха. Из речи «патера варваров» он понял лишь два слова: «идти» и «князь». Идея, озарившая укрытый в прочном черепе разум наемника, показалась ему удачной – Хайни отправился прямиком к Хрусту.

Ложный вывод по иронии случая-баловника пришелся кстати. Оводецкий князь охотно тиранил сановников и до полусмерти пугал соседей, но по странной прихоти жаловал переселившихся под его крыло церенцев – их жалобы на дерзкие бесчинства природных подданных Хруста чаще всего встречались благосклонно.

Бывший солдат армии Гизельгера понятия не имел о тонкостях оводецкой политики, но совет, невольно данный монахом, сделал свое дело – и Хайни отправился к правителю.

Хруст, благосклонно кивая, выслушал путаный рассказ иноземца. Результатом стала скорая, но справедливая расправа с десятком людей, уже давно вызывавших исподволь накапливаемый гнев правителя. Впрочем, к делу об исчезнувшем волшебнике эти несчастные не имели ни малейшего отношения.

Людвига фон Фирхофа так и не нашли. Да разве его искали?

Чужеземец в черном платье с рыцарским поясом и дорожном плаще, шагающий в ранний час по пыльному настилу оводецкой улицы, никого не удивил и не вызвал ни малейшего интереса. Незнакомец был не стар, но уже перешагнул тридцатилетний рубеж, красивые карие глаза с легкой поволокой меланхолично взирали на бурьян, выщербленную дорогу и кур – птицы добывали себе пропитание, деловито разгребая конский помет. Путешественник обошел стороной площадь, равнодушно прошел мимо пустующего в ранний час питейного заведения, отмахнулся от стайки мальчишек и выбрался в конце концов к невзрачному, ничем не примечательному дому, сложенному из почерневших от дождей и растрескавшихся от солнца бревен. Конек крыши украшала неожиданно изящно вырезанная голова дракона: гребень, резко очерченные ноздри и выпуклые глаза монстра.

Чуть ли не из-под ног с шипением выскочил громадный котище – редкостного для этих животных дымчато-голубого цвета, с толстым, как полено, хвостом. Зверь неодобрительно уставился на пришельца, шерсть вдоль хребта вздернулась дыбом, образовав жульническую подделку драконьего гребня – кот пошел на рыцаря, гнусно завывая.

Чужеземец попытался поддеть наглое животное остроносым башмаком, но позорно промахнулся.

Дверь дома со стуком распахнулась под грубым ударом сапога.

– Брысь, Пардус! Пошел на место! Кто там, у порога? Проваливайте – я никого не жду.

Хозяин дома явно пребывал не в духе.

– Любезный друг! Может быть, если я перешагну порог, вы в лучшей мере оцените, хотите ли видеть старого товарища?

– Тассельгорн?!

– Он самый. Только что вернулся в ваш чудесный город из дальнего-дальнего дивного странствия и хочет видеть доброго старого друга. Хочу отрясти с себя пыль дорог и поделиться впечатлениями. Так во имя святого Регинвальда, я могу войти?!

– Боже мой. Заходите скорее.

Тассельгорн пригнулся, опасаясь расшибить темя о притолоку. Если дом и удивил церенского барона бедностью и запустением, то он никак не выдал своих чувств. Хозяин – чисто выбритый человек в длинных одеждах – поставил на грубый дощатый стол два дорогих кубка.

– Жаль, я не могу принять вас как подобает, друг мой. Это – остатки былого великолепия…

Голос хозяина звучал беспечно даже для самого внимательного слуха.

– Впрочем, неважно… Как вы нашли меня, Тассельгорн?

– Это оказалось несложно, друг мой Ойле[17], – вас еще помнят.

– Никогда бы не поверил.

– Отчего же. Толпа слепа и беспамятна, но люди избранные не скоро забудут доблесть победителя, даже если государь лишает его милостей. Впрочем, я странствовал далеко, а потом уехал еще дальше и не знаю подробностей. Что же случилось с вами, принцепс Лунь?

Лунь отвернулся.

– Не надо называть меня так – оставьте это слово книгам древних.

– Отчего же? Princeps – первый. Ваше первенство было естественным – как воздух, дыхание и солнечный свет, друг мой. По крайней мере в том, что стены Оводца до сих пор не рухнули под натиском народа пустоши, ваша заслуга – первейшая.

– Барон, если бы я не был первым, все могло повернуться по-иному. Сейчас поздно жалеть – человек беспечен по натуре и следует собственной сущности не задумываясь. Позже он понимает, что слава способна не только сиять, но и слепить глаза завистью.

– Тем более глаза правителя.

– Тассельгорн, я не жалею ни о чем.

– Ни о чем? Впрочем, я не хотел печалить вас, Ойле.

Хозяин разлил по кубкам густое, цвета крови вино. Тассельгорн пригубил напиток, оценивая аромат.

– Отменно.

– Как ваши странствия, достопочтенный друг?

– Ступенька в лестнице жизни. Служа Империи, расточаю себя. Утомлен верблюдами, мухами и зловонием. Устал и сокрушен духом.

Имперец тонко улыбнулся, помолчал, давая возможность оценить шутку.

– Verus amicus amici nunquam obliviscitur – истинный друг никогда не забывает друга. Мы не виделись вечность. Я безумно рад встрече. После всех треволнений мудрый собеседник воистину приятен. Кстати, как ваша семья? Не хочу выступать в роли черного вестника, но здесь скоро будет небезопасно. Буду счастлив предложить им убежище в Церене, если вы окажете мне подобное доверие, в моем собственном доме. Ваш сын мог бы найти себе достойное место на службе у государя, ваша дочь – блистать среди благородных девиц…

– Так вы не знаете?

– Что именно?

– Моя семья погибла, барон. Сына объявили изменником и казнили – публично, на площади, жена умерла в тюрьме, а дочь… тоже умерла. Я не видел, как это произошло, позже мне сказали – покончила с собой. Правды я никогда не узнаю – может, оно и к лучшему. Меня правитель милостиво простил. За прежние заслуги…

Лунь недобро усмехнулся. Тассельгорн долго молчал, опустив ресницы.

– Простите, друг мой Ойле. Простите, я не знал. Я не смею произносить слова утешения – они для вас пусты.

– Оставьте, Тассельгорн. Спасибо, но оставьте это. Я не юнец, легко переходящий от отчаяния к надежде. Простите мне цинизм, но гибель супруги я бы пережил без особого труда, жена – только поле. В крайнем случае, можно возделать новое. Но смерть детей уже не забуду.

Тассельгорн резко отставил пустой кубок.

– Я не знал. Не знал ничего – иначе попытался бы помочь.

– Чем помочь? Ваши владения далеко отсюда, на западе.

– Как? Вы не поняли?! Ах да, откуда вы могли знать… Я не просто так путешествовал по востоку – обязывали дела. Император отрядил посольство к варварам и оказал доверие именно мне – ваш друг, представьте себе, возглавил это посольство. Я провел несколько месяцев в степи, увы, и вот теперь возвращаюсь домой.

– Любопытно. Это те самые варвары? Сарган?

– Они самые.

– Не решаюсь спрашивать о результатах. Впрочем, вы умны, барон, так что результат нетрудно угадать.

– На этот раз вы ошиблись, принцепс. Проще умиротворить бешеного волка или дикого жеребца, чем одержимого вождя дикарей. Впрочем, я не в отчаянии – у Церена есть силы встретить вонючих варваров так, как они того заслужили. Я был бы счастлив, если бы… В общем, вы не хотите покинуть этот город и присоединиться ко мне? Ваша доблесть могла бы служить иному государю – тому, который способен оценить ее по достоинству.

– Я не ослышался?

– Нет. Друг мой, уезжайте со мной! Вам нельзя оставаться. Лучших людей, знатнейших сановников – primis, ваш правитель казнит без вины и без меры. Кто будет сражаться с варварами, которые вот-вот окажутся под стенами? Эти ваши холопы, то есть рабы? Наемное войско князя? Безродные простолюдины – торговцы? Этот город обречен… Уезжайте со мной, Ойле.

Лунь отвернулся. Кот на лавке настороженно смотрел в пространство желтыми, прозрачными глазами. Молчание длилось несколько минут. Тассельгорн не торопил хозяина с ответом.

– Спасибо, Тассельгорн. Спасибо, и поверьте, я оценил ваше благородство. Но я не могу уйти. Меня держит то, что сильнее разума, достоинства, ценнее самой жизни – месть. Я хочу отомстить, ею живу, это последнее, что у меня осталось. Так немного… Но мне нужно это немногое.

– Как вы собираетесь мстить, мой наивный друг… Князя Хруста прекрасно охраняют – не сомневайтесь. Вам не добраться до глотки мерзавца. Послушайте – вы всегда были далеки сердцем от всего низменного, зато близки к ценностям Империи. Вы много путешествовали, видели не только оводецкий бурьян. Что вам делать здесь? Мстить этому ничтожеству, полуварвару, возомнившему себя истинным государем? Ваше место в западных землях, поверьте – там вы найдете себя и новый дом.

– Возможно. Но я хочу – должен отомстить. Иначе не смогу жить спокойно.

Тассельгорн опять чуть приспустил ресницы, скрывая азартный блеск глаз.

– Ладно. Вы, наверное, самоубийца, Ойле. Мстите, если так хочется, – иногда священное безумие мстителя сильнее обстоятельств. Audaces fortuna juvat[18]. Вы можете победить. Потом Империя примет вас. Однако… Как вы собираетесь устроить ваше дело?

– Пока не знаю.

– Кстати, вы не слышали истории о том, как наши церенские простолюдины тушат лесные пожары?

– Не приходилось.

– Так вот, для того, чтобы потушить пожар, который уже не погасить ничем иным, следует создать еще один пожар – и направить его навстречу первому.

– И что?

– Ничего. Оба пожара – оп! – и исчезнут.

– Вы намекаете?

– Да, собственно, и нет. Мне пришло в голову – а вы не задумывались о том, чтобы расправиться с одним вашим врагом руками врагов иных?

– Как?

– Отдайте Хруста Саргану. В конце концов, один стоит другого.

– Вы думаете, Тассельгорн, это так легко – выдать своего государя? Пусть он тиран и безумец – я служил этому человеку. Я ненавижу его, но мне неприятна мысль, что с ним расправится кто-то другой.

– Вас бы устроил честный поединок один на один? По-моему, это именно то, о чем вы мечтаете. А вы попросите у вождя варваров своего врага живьем. По их меркам, Ойле, это законная просьба – он охотно подарит вам пленного Хруста.

Пораженный Лунь хлопнул ладонью по крышке стола.

– Они настолько дики?

Тассельгорн тонко улыбнулся.

– О, друг мой – в достаточной мере.

– Взять князя можно только вместе с городом – он не покидает стен.

– Понимаю. Оводец – ваш дом?

– Мой дом теперь – эта лачуга.

– Здесь остались ваши друзья?

– У опальных нет друзей.

– Вам жаль толпу рабов?

– Нет. Нечто иное – может быть, сами эти стены. Я сражался за них, барон…

– А чем вам отплатили, Ойле? Муками? Заточением? Смертью единственного наследника?

Лунь долил опустевший кубок. Кое-что из сказанного находило отклик в его душе. Может быть, виной тому оказалась бессильная ненависть, а может быть, всего лишь одно слово – «принцепс». Был первым, стал ничем – это ранило. Чужой привкус слова изменил привычные мерки. Лунь еще раз взвесил это ощущение про себя, внутренне соглашаясь.

– Что вы предлагаете?

Они говорили долго, сблизив головы и время от времени невольно переходя на полушепот. Кот Пардус внимательно следил за угловатой тенью гостя на стене, пока в доме совсем не стемнело. Тень у гостя была настоящая, человеческая – как положено. Недовольный кот спрыгнул с лавки и, мягко ступая широкими лапами, выскользнул за дверь.

Ближе к ночи Тассельгорн ушел. Тревожно кричали стрижи. Темно-синее, необычайно густого цвета небо медленно остывало после дневной жары. Посол Империи уходил, глубоко пряча радость.

Только как следует удалившись от дома под драконьей кровлей, он позволил себе рассмеяться. Дело сделано. Вовремя же он «случайно» вспомнил о «старом друге»!

Сарган хочет этот город? Сарган его получит – пусть зверь жрет, насыщая алчность. Лишь бы не обошел неприступных стен и не ушел сразу на закат. Время… Империи нужно лишь выиграть время, милому дому – его, Тассельгорна, Империи.

Посольство Церена спешно покинуло Оводец через три дня после Тассельгорновой прогулки в гости к старому другу. Особого интереса в народе это событие не вызвало, разве что соглядатаи князя Хруста поспешили сообщить о благополучном отъезде высокопоставленных имперцев. Вполне возможно, посол Церена успел напоследок встретиться с оводецким правителем, но их беседа не упомянута ни в одной из сохранившихся летописей, ни в придворной, ни в монастырской. Таким образом – о ней не известно ничего. А вскоре тайные встречи и беседы утонченных дипломатов и вовсе перестали иметь значение – город осадили войска Саргана.

Поле курилось дымками костров. Хрипло ревели понукаемые плетьми животные. Огромное пространство вперемежку заняли шатры, повозки, полусобранные боевые машины, люди, лошади и верблюды.

Кочевники стояли лагерем под стенами Оводца. Сумрачные горожане, укрывшись в нишах, со стен видели, как варвары сволакивают с телег тараны и катапульты. Вопли животных, гортанные крики на чужом языке, лязг стали, стук деревянных брусьев, скрип несмазанных осей – все это слилось в один тревожный гул. Кочевники в одеждах из шкур, с волосами, заплетенными в косы, вызывали страх, смешанный с любопытством – их облик, слова, сама суть были чужды зеленым полям, медленным рекам и ласковым рощам предзападных земель. Хищно стучали короткие секиры – грушевые сады оводецких предместий сводили на растопку походных очагов. Растянувшееся на марше войско подтягивалось огромной змеей, оплетая схваченную добычу – город. Варвары ждали, беззлобно оглядывая глухо замкнутые ворота, неприступный камень стен. В отдалении, на пригорке, трепетал на речном ветерке семихвостый бунчук – знамя вождя.

Сбившиеся на стене горожане, проникнувшись зрелищем, отступали прочь, им на смену шли и шли другие. Страх незримо витал над толпой. Ольгерд поднялся на стену одним из первых, приставил ладонь к бровям, деловито оглядел загаженное поле, сплюнул вниз и отрывисто бросил:

– Отобьемся.

Горожане охотно закивали – верить очень хотелось. Кто-то выкрикнул любимые ругательства оседлых:

– Бездомное верблюжье дерьмо! Навозные черви!

Зрители разразились неистовым хохотом. Варвары под стеной, деланно-добродушно осклабясь, щурили рысьи глаза, как будто соглашались: за кожаными спинами первых рядов незаметно готовили луки. Ольгерд нашелся первым:

– Эй, пригнитесь. Безоружных – прочь!

Через минуту град стрел осыпал хохочущих людей. Появились первые раненые – не обитатели приграничных поселков, для которых набеги кочевников лишь наиболее опасная часть их повседневной жизни. Падали со стен, обливаясь кровью, жители самой столицы. Смех сменился стонами. Люди Ольгерда ответили залпом из самострелов – забился, плача, раненый верблюд. В ответ несколько огненных стрел косо ушло за гребень стены. Внизу, рассыпая проклятья, тушили нежданный пожар – вспыхнула сухая солома старой кровли.

Варвары сгрудились как муравьи, разворачивая неподъемные машины. Рядом суетился бледный, перепуганный пленный раб-механикус. Натянулись канаты, отводя чашу катапульты для броска, – огромный булыжник со свистом пролетел над головой Ольгерда и безвредно рухнул в палисадник. Взлетели обрывки зелени растерзанных мальв. Спешили на помощь дружинники Хруста. Крепкие мужчины из народа схватились за мечи. Впрочем, варвары не торопились вздымать лестницы – толпа, в которой задубевшие шкуры мешались с блистающей броней, неожиданно слаженно отступила на безопасное расстояние.

– Они уходят!

– Заманивают…

– Будет вылазка, а, воевода?

– Нет. Всем стоять на месте. Кто тронет брус ворот – руки отсеку.

Люди замерли на месте, наблюдая, как в прахе полувытоптанного поля кружат и кружат, разворачиваясь, конные степняки.

– А ведь и правда – хитрецы.

– Ничего. Мы тоже головой не обижены.

Люди успокоились, почувствовав власть опытного командира. Страх отступил. Позади Ольгерда перебрасывались шутками – но уже спокойно, без надрыва. Под стену прибывали вооруженные ополченцы.

Времени для праздного ожидания судьба оставила немного – в стены вскоре ударили тараны и метательные ядра, в бойницы меж зубцов ударили легкооперенные стрелы…

Дальнейший ход событий ничем не отличался от обычной осады большого, хорошо укрепленного города. Оводчане, столь беспечные в мирное время, в опасности оказались отважны и предприимчивы, людей хватало, оружие с отрочества носили все, Ольгерд командовал с умом – смело и осмотрительно.

Приступы варваров чередовались вылазками оводчан, колодцы города в изобилии давали воду, цены на провизию поднялись, но немалые запасы, без стеснения отобранные Хрустом у несговорчивых купцов, позволяли надеяться, что до настоящего голода дело дойдет не скоро.

У завоевателей обнаружились собственные трудности – каждый день, проведенный под стенами Оводца, увеличивал нужду в корме для лошадей. Во многом бесполезные при штурме, кони, тем не менее, быстро уничтожали в окрестностях траву, хотя кочевникам и достался почти весь запас уже уложенного в стога сена.

По ночам гортанные крики джете долетали до часовых, выставленных оводчанами. Черноту поля усеивала, недобро соперничая со звездами, россыпь лагерных костров. Город светился багровыми огнями – полыхали горны кузниц, спешно ковали оружие из запасов железа.

Хайни Ладер, о судьбе которого на время позабыла история, ничуть не нуждался в подобном внимании – он продолжал действовать в сердцевине растревоженного людского муравейника. Продолжал в том качестве, которое навязали рубаке люди, обстоятельства и достопамятное волшебство пропавшего друга. Ладер сделался верным дружинником князя Хруста. По меркам Империи собственная карьера показалась наемнику ослепительной. Для Хайни нашлось место в личной гвардии правителя. Гвардия – это не то что простая пехота, которая обречена стопами месить грязь по дороге в рай и скромно уступать высокородным рыцарям дорогу к славе. По меркам Оводца воевода Ольгерд был не менее прославленной личностью, чем легендарный капитан гвардии двух императоров, Кунц Лохнер, а князь Хруст, без сомнения, был лют и непредсказуем, а следовательно, в чем-то и велик.

Оцени Ладер обстоятельства более трезво, непременно учел бы, что все наемное войско оводецкого правителя как раз и состояло из единственной небольшой дружины. Прочими (и куда более многочисленными) воинами при случае становились взявшиеся за кистени и луки жители города. По-имперски твердых понятий о благородном рыцарстве и высших сословиях вольные и дерзкие оводчане не имели и людей ценили просто – по достоинствам.

Однако война, опасности, прирожденная житейская мудрость и неважное знакомство с чужими обычаями не оставляли времени для бесплодных и огорчительных размышлений. Осада шла своим чередом – вылазки и стычки убедили, что степные умирают так же, как прочие люди, продовольствия в Оводце хватало, стены казались неприступными, ходили слухи, что нашествие скоро уйдет, оставив в тылу неуступчивый город.

Тяжеловесное воображение Хайни занимали обстоятельства иного рода – Хрусту служило немало бывших подданных Империи. Были в их числе и такие, к которым Ладер ни в коем случае не повернулся бы спиной…

– …Эй, мясник!

Хайни развернулся к сидящему напротив и чуть наискосок – чтобы лучше видеть лицо противника. Как его звали? Тайхал? Местный язык немилосердно искажал имена пришельцев. Черты лица выдавали уроженца Империи, чуть уловимый акцент и нелепое имя – альвиса. Вызов выглядел откровенным и весьма наглым, поскольку прозвучал за длинным пиршественным столом, который по старому, но еще соблюдаемому обычаю занимала гвардия во главе с самим Хрустом. Буйство в таких обстоятельствах не поощрялось, но противника это ничуть не смущало. Правда, сейчас правителя на месте не было, но все же…

Хайни потер старый шрам, и слова нашлись сами:

– Чего тебе, овечка?

Враг ничуть не смутился, даже удовлетворенно кивнул, как будто только и ждал оскорбления.

– Говорят, ты воевал у озера Слез? Расскажи, куда подевалось твое ухо.

Хайни имел вескую причину не удовлетворять ничье любопытство.

– Не твое дело.

– Левое ухо отсекают за кражу.

– Палач был слишком занят такими, как ты.

– Значит, ты честный подданный церенского императора. Как же тебя занесло в эти края?

– Не твое дело.

Ольгерд, не зная церенского, насторожился, воины заоглядывались. Альвис, казалось, нарочно нарывался на ссору, не обращая внимания на ропот.

– Может, ты расскажешь, почему появился в городе вместе с тайным прознатчиком Империи?

– Ты врешь! Господин Людвиг не прознатчик.

– Верно, твой хозяин считает, что если кочевники утыкают нас стрелами, сожгут город и возьмут эти земли, то не явятся в ваши пределы. Это измена. Ты – лазутчик Империи.

– Врешь! Сам ты лазутчик.

– Я не скрываю своего имени и происхождения. В отличие от тебя, свиной помет.

Это было уже слишком. Хайни побагровел.

– Божий гром и чертова задница – а я тебе говорю – заткнись, ты, отродье грязной суки!

В следующий момент в лицо Хайни полетела чаша, горячая жижа, смешавшись с кровью из рассеченной брови, залепила глаза, нос, попала за воротник.

С минуту Хайни ошарашенно протирал глаза, потом потянулся к засапожному ножу. Вскочили с мест воины, растаскивая буянов.

– Стойте, тролльи дети! – медведем заревел Ольгерд. – Враг под стенами города, а вы затеяли драку меж собой. Тому, кто первый замахнется ножом, я своею рукой проткну брюхо!

Хайни стиснул зубы, отряхивая кашу с волос.

– Он начал, он оскорбил меня, предводитель! Для моей чести нестерпимо подобное.

Тайхал ничего не ответил, зато его ухмылка как нельзя более показывала, во что альвис ставит честь бывшего наемника армии Гизельгера. Враг уже совершенно успокоился и казался подозрительно довольным. У не столь уж и простодушного Хайни мелькнуло подозрение – так ли случайно разгорелась ссора?

– Отстань от него, Тайхал, – крикнул кто-то из кметов. – Он у нас с ведьмовским топором.

– Колдовство не поможет изменнику.

Дружинники умолкли в смущении. Ольгерд же был откровенно зол.

– Ладно, волки. Раз вам неймется, я данной мне князем властью назначаю судный поединок. Решайте, кто из вас изменник, а кто… кхе-кхе… свиной помет. На топорах или мечах – выбирайте сами. Жаль терять людей, но от таких вояк невелик прок…

Ольгерд в досаде махнул рукой. Воины расходились хмуро, не глядя друг другу в лицо.

Стрелу Лунь приготовил заранее. Записку написал на тонкой бумаге, свернул в трубочку, втолкнул в полое древко. Потом аккуратно вернул оперение на место – три разных пера, взятых от птиц трех пород – быстрых крыльев тебе, легкий вестник. Стрелу вложил в колчан, она смешалась с прочими, отличаясь теперь лишь для зоркого глаза. Переступая порог, привычно наклонил голову перед низкой притолокой, прикрыл за собой дверь.

О доски двери отчаянно заскребли острые когти. Опальный рыцарь помедлил, потом вернулся и выпустил на волю дымчатого кота. Пардус отошел на почтительное расстояние и сел, поджав лапы и прикрыв их, несмотря на жару, теплым толстым хвостом. Желтые глаза животного грустно следили за хозяином. Лунь последний раз обернулся, посмотрел на дом, на кота и, усмехнувшись, начал свой путь…

К вечеру этого дня в ставку джете прискакал гонец и бросил поводья у шатра вождя. Курился дымок священных костров. Стража в головных повязках молча расступилась, увидев на руке воина знак высшего доверия – золотой браслет с фигуркой трехглавого зверя. Гонец опустился перед повелителем на колени и поклонился, коснувшись лбом кошмы. Древко приметной стрелы, прилетевшей со стены в условленном месте, сломалось легко. Как всегда – позвали толмача в пестрых одеждах. Но обдумывал записку Сарган уже в одиночестве…

Наступившей ночью ничего не подозревающий Хруст тайно покинул свой город, с немногими преданными людьми пробравшись секретным ходом далеко за пределы стен. Княжеский отряд верхами ушел на север, чтобы собрать войско и ударить в спину варварам. Князь не бежал от опасности, напротив, просто самых важных дел он не доверял никому…

За пять дней до описанных событий, уже собираясь в дорогу, Хруст приказал Ольгерду в случае настоящей опасности тайно вывести княгиню и детей за пределы города. Не самому – поскольку в опасности дело Ольгерда – сражаться. Но непременно послав верного и надежного человека. Крайней беды не ждали, однако обещание было дано. Недоверчивый Хруст потребовал с воеводы клятвы. И тот – что же? Дал ее…

Все эти события привели к событиям иным, а те, сплетясь неразрывной сетью обстоятельств и случая, стали причиной одного из самых громких судебных процессов в истории Церенской Империи. Но об этом – в свой черед.

Летописи и предания не так уж редко упоминают о трагическом падении городов, чьи ворота за щедрую плату или из одной лишь злобы открывает изменник. Как может свершить подобное один человек? Подступы к стенам принято бдительно охранять, и немалая толпа врагов, собравшаяся подле ворот в подозрительном ожидании, наверняка не ускользнет от пристального внимания стражи. Легенды решают эту загадку просто – ворота принято отворять под покровом глухой ночи, которая равно утаивает все – и предательство, и стойкость, и отчаяние. Впрочем, старые истории мало чем могли помочь Луню.

Ночью ворота Оводца хорошо охраняли изнутри. Слишком хорошо.

В сагах и сказаниях одиночка способен повергнуть наземь два-три десятка сильных, вооруженных и нетрусливых противников. Но принцепс Ойле прекрасно знал, что справится не более чем с тремя. Впрочем, это означало лишь одно – нет смысла ждать ночи. И человек, чье имя по праву могло бы претендовать на место среди самых опасных людей своего времени, ради свершения мести собрался открыть ворота Оводца днем.

Варвары обступили город полукольцом. Бой с утра шел где-то у южной стены, там стлался дым пожара, сотворенного летящими поверх стены огненными стрелами. Крыши ближних к стене домов заранее обильно полили водой. Пожар затухал, так и не разгоревшись, так издыхает сказочный трехглавый ящер, встретив противника не по зубам.

В южную стену надсадно бил таран. Внешний ряд камня слегка осыпался, но более серьезных повреждений пока не было. Лучники со стен осыпали штурмующих стрелами, вынуждая варваров у тарана то и дело оттаскивать раненых.

Это можно было увидеть, поднявшись на южную стену, но Лунь спешил не туда. Пространство у западных ворот оставалось почти безлюдным – ни одного штурмующего, пустое поле, покрытое пятнами догоревших ночью костров, забытые и чудом уцелевшие стога, на неприступной стене – редкие стражи.

Лунь поправил складки одежды и проверил, не заметна ли кольчуга. Бронь не могла спасти от топора или меча – устоит металл колец, но кость не выдержит удара. Однако кольчатая рубашка поможет хозяину против стрелы или ножа. Он решился – будь что будет. Стражник у ворот – молодой крепкий парень с добродушным открытым лицом – поклонился и приветливо улыбнулся:

– Здравствуй, командир.

Лунь похолодел, вспомнив – стражник совсем мальчишкой учился у него держать меч.

– Здравствуй… Клещ.

Имя само всплыло в памяти. Парень явно обрадовался знакомому. Он знал, что страже нельзя вести речей ни с кем, но сейчас совершенно забыл об этом, обрадованный возможностью без свидетелей потолковать с бывшим, но все еще уважаемым воеводой.

– Все спокойно?

– Здесь-то спокойно. С южной стороны горит. Как думаешь, воевода, отобьемся?

– Должны отбиться, иначе конец.

– Хотел бы я хоть одним глазком взглянуть, что там творится.

У Луня затеплилась надежда – что, если… Пусть хоть этой крови не будет на его руках.

– Так сходи туда, посмотри. Я покараулю.

Парень покачал головой.

– Не могу, клятву дал Ольгерду – стоять здесь до смерти.

Бесполезно, все тщета, подумал принцепс. От судьбы не уйти. Он действительно простоит здесь… до смерти.

– Глянь, что это там?

Клещ повернулся.

– Где?

Нож, мгновенно выхваченный из-под плаща, легко вошел в спину. Лунь выдернул лезвие и ткнул раненого под колени. Мальчишка завалился, но, вопреки ожиданиям, жил еще с минуту. Обломанные ногти царапали засохшую грязь. Умирающий сумел повернуть голову, кровь с губ тонкой ниткой стекала в пыль.

– Помоги мне…

«Он не хочет верить, что именно я убил его», – понял Ойле. Парень все не умирал, пытаясь что-то сказать.

– За что…

И тогда Лунь ударил лежащего еще раз – точно в шею.

Утро выдалось слегка туманным, но еще задолго до приближения полудня туман рассеялся, линялая голубизна небес обещала жаркий день. Вокруг утоптанной площадки, на которой обычно происходили поединки, собралось лишь полтора десятка очевидцев – когда через стены летят стрелы, горожанам не до судного поединка. Присутствовал Ольгерд, бледный от сдерживаемого бешенства, вынужденный к участию в деле роковым словом «измена». Хайни, против обыкновения серьезный и молчаливый, рассматривал своего врага. Людвиг, будь он рядом, наверняка нашел бы способ уловить и оформить в слова смутное ощущение, занимавшее наемника. Тайхал был слишком спокоен, а повод для ссоры чересчур уж легковесен. Крепкий череп рубаки хранил в себе изрядное здравомыслие, и как раз сейчас здравомыслие настойчиво шептало Ладеру – дело нечисто. Даже давняя неприязнь альвисов к имперским солдатам не могла объяснить странную вспышку хладнокровного Тайхала.

Хайни перехватил поудобнее пусть самую малость, но все еще волшебный топор и приготовился. Враг стоял напротив, держа точно такое же оружие, но безо всякого налета волшебства. Мрачный Ольгерд безнадежно махнул рукой – «начинайте». Противники сошлись.

Много позже, когда бурные события, пережитые имперским наемником по милости беглого мага фон Фирхофа, станут чем-то вроде предания, Хайни будет охотно рассказывать всем желающим, как он распознал «истину святую» прямо на судном поле.

– Помог святой Регинвальд. Ведь я его тогда узнал, когда шлем с него сбил. У озера Эвельси он без шлема был, на лбу кровь. Вот как только он таким же сделался, так я его и узнал. Потому что с той поры, как я уха через него лишился, знал точно: не последняя у нас встреча…

А пока трещат щиты под ударами топоров, молчат люди и злится, с нетерпением ожидая развязки, Ольгерд.

Лунь с трудом отвалил тяжелый запорный брус, слегка толкнул ворота. Помедлив, поднял откатившийся в сторону шлем мертвого дружинника и покрыл им собственную голову. Оставалось выполнить самое опасное. Ворота открывались вовсе не в чистое поле. За ними был устроен «проход смерти» – стиснутый с двух сторон стенами путь до вторых ворот, которые действительно вели наружу. На стенах по сторонам таких проходов обычно устраивали засаду лучники. Неосторожный враг, разбивший внешние ворота и ворвавшийся в город в запале боя, попадал в тесное пространство тупика, под град смертоносных стрел. Воины джете еще не пытались штурмовать западные ворота. Есть ли лучники в засаде? Возможно.

Лунь сбросил плащ – он теперь лишь мешал, – приоткрыл тяжело заскрипевшие створки и втиснулся в образовавшуюся щель. Сейчас или никогда. Первый шаг дался ему с трудом. Казалось, он не бежит, а бредет в стылой воде, на самом деле принцепс едва ли не в три прыжка достиг вторых ворот.

– Стой! Эй, кто там, что ты делаешь, проклятая душа? Стой!

Лунь, не оглядываясь, не обращая внимания на крики, вцепился в запорный брус. Первая стрела несильно, вскользь зацепила плечо, отскочив от кольчуги. Вторая чиркнула по шлему. Третья разорвала кожу на бедре.

Брус, казалось, прикипел намертво. Еще две стрелы жестко вонзились в дубовые доски створок.

Стража, пятеро лучников-ополченцев, стреляли второпях, ошеломленные наглостью неизвестного. Видимо, не получая ни ответа, ни сопротивления, они растерялись. Двое все еще оставались на месте, трое поспешно лезли из укрытия вниз, опустив деревянную лестницу. Ойле оставил неподъемный брус и повернулся лицом к подбегающим лучникам. Он встал свободно, не трогая меча, даже скрестил руки на груди. Воины – из новичков, отметил Лунь – замедлили шаг, оглядывая дорогую одежду незнакомца. Мысль о недоразумении, по-видимому, возникла у всех сразу. Старший, чернявый и долговязый, нерешительно приставил острие меча к груди противника.

– Не двигайся. Ты кто?

– По приказу князя…

Нелепость ответа дошла до старшего лишь через несколько секунд.

– Какой такой еще приказ?!

Эти секунды решили дело. Принцепс коротко, без замаха, ткнул чернявого спрятанным в рукаве ножом, уходя в сторону, перехватил падающий меч. Лезвие наискось, неглубоко порезало пальцы, но рукоять уже плотно лежала во влажной от крови ладони. Ойле чиркнул острием по шее чернявого, доканчивая дело. Двое оставшихся в живых невольно отступили на шаг, готовя клинки.

– Измена! Ерш, Летун – стреляйте!

Стрелы пели, осыпая пятачок перед воротами. Возможно, лучники опасались задеть друзей – ни один выстрел не попал в цель. Лунь отчаянно рубился один против двоих, точно, экономно, вкладывая свое умение в каждый удар. Искусство обострялось яростью – эти люди глупостью своей заставили его поднять меч. Он почти поверил в это сам. Верткий, ловкий парень ударил слева, цепляя меч принцепса топором. Лунь отбил удар, не без труда удержав оружие. Звенела сталь, его противники тяжело дышали, изумленные стойкостью изменника. Бой перед воротами длился всего несколько минут, но Луню казалось – прошло не меньше часа. Один из противников упал, держась за разрубленное до кости предплечье. Второй, верткий, продержался подольше.

Они стояли друг против друга, ловя не движение рук – зрачки врага. Верткий чуть приподнял топор:

– Отойди. Не трогай брус.

Лунь молчал, экономя дыхание.

– Добром тебя прошу – отойди. Сдавайся! Все равно подстрелят.

«Поздно» – Ойле кивнул, отвел клинок, словно бы выпуская его из руки, и в ту же секунду ударил парня, целясь в колени. Верткий упал, Лунь не стал ни добивать раненого, ни слушать крик, стрелы часто вонзались в створки ворот, кольчуга выдержала еще три удара стальных жал. Наконец брус подался, и бывший воевода скорее выбросился, чем выскочил наружу. Теперь лучники не могли его достать.

Открылось поле, пустое. Без единого человека. Казалось, сам воздух звенит от зноя и внезапно наступившей тишины, а может быть, это шум в висках от потери крови?

Лунь понял, что проиграл – все напрасно. Или, напротив, освободился от задуманного? Записка не попала к вождю варваров, или, быть может, варвар не поверил изменнику. Лунь ощутил отчаянную тоску и… облегчение. Варваров не было, никто не пытался ворваться в распахнутые настежь ворота. Куда теперь? Захотелось уйти прочь, не оборачиваясь, бросить Хруста в пасть его же судьбе, оставив за спиной город, грязь, кровь, тело мертвого Клеща, осторожный ночной разговор с Тассельгорном.

Он привычно поискал ножны – не нашел и сунул чужой меч за пояс. Раны кровоточили. Лунь оторвал от рубашки полосу почище и обмотал бедро. Он проиграл, но будет жить и помнить. Четверо убитых – но город цел. Пути назад нет, зато сам он свободен. Пришла пора уходить. Тревожно, пронзительно кричали стрижи, их гнезда лепились в нишах стен. Предатель, так и не свершив предательства по воле случая и судьбы, повернувшись, зашагал по траве, вытоптанной лошадьми и выжженной небывало жарким солнцем последнего лета.

…Далеко он не ушел. Все произошло почти мгновенно. Рухнули, обвалившись, ближние стога, обнажив, показав безжалостному солнечному свету воинов. Дочерна загорелые лица, кожаная одежда и оружие их казались такими чуждыми – так чужды пески пустыни зеленым рощам Оводца. Стога падали, сухая трава с хрустом осыпалась. Один из воинов выступил вперед – узкие глаза хищника, «лучистый» доспех. Сам Сарган? Лунь принужденно поклонился – шея против воли Ойле будто окаменела, не желая сгибаться в угоду варвару.

Сарган чуть улыбнулся, посмотрел прямо в глаза предателя. На лице вождя не отражались ни дружелюбие, ни вражда, ни благодарность, так смотрят даже не на животных – на изначально мертвый инструмент: нож, огниво, молот. Варвар небрежно протянул руку – подскочивший толмач проворно положил округлый предмет на ладонь повелителя.

– Скажи ему – это охранный знак. Пусть возьмет и идет куда хочет.

Сарган швырнул медный браслет в сторону Луня – под ноги, прямо в пыль, потом махнул рукой, подавая знак своим.

Варвары взвыли – тонкий, высокий боевой клич напоминал волчий вой, ярость предстоящей атаки уже захлестывала людей. Пришельцы, обнажая клинки, потоком вливались в распахнутые ворота. Никто более не обращал внимания на Луня – тот все еще неловко пытался остановить кровь. Предатель сделал свое дело и больше не нужен победителям. Что же, он пойдет именно туда, куда хочет – наступил час его собственной мести.

…Хайни остановил руку и отступил на шаг, с болью вырванный из омута боевого безумия. Волшебный топор больше не трепетал в руке – он был мертв, точнее, окончательно умерла, истончившись, чудесная душа лезвия, и оружие стало лишь неудобной для солдата Империи, слишком короткой секирой.

Тайхал – или Дайгал? – стоял перед Ладером, крепко сжимая древко топора, но без шлема. Он так и не ударил. Выражение лица врага показалось Хайни странным. Удивление? Медленно отступающая волна ненависти? Снова, как десять лет назад, несколько капель крови стекло альвису на бровь.

– Воевода!

Дернулся Ольгерд, оборачиваясь на крик. Подбежал растерянный до полного отчаяния младший дружинник.

– Измена… Западные ворота пали!

Ольгерд молчал лишь мгновение. Потом повернулся к тем двоим, что замерли, стоя на утоптанном песке.

– Эй, вы, отпрыски тролля, кончайте этот спор. Сейчас понадобятся не ваши трупы, а ваши топоры. Это – штурм.

Людвиг ощутил запах дыма и поднял голову – в висках ныло, усталость не удалось развеять коротким сном, сквозь тонкую подстилку чувствовалась жесткая земля пола. В последнее время похитители держали его в пристройке – глухие бревенчатые стены, прочная дверь, над нею единственное крошечное окошко – рама для лоскута выцветшего неба. Фон Фирхоф встал. В тускло-белесой голубизне витало что-то тревожное.

– Эй, есть здесь кто-нибудь? Откройте!

Молчание. Он толкнул дверь, приналег посильнее.

Бесполезно. Скорее всего створка просто подперта снаружи колом. Запах дыма не слишком силен, но есть что-то еще… Людвиг понял – звуки. Обычными звуками Оводца были голоса людей, смех детей, звон железа из кузниц, шум толпы на площади, иногда мычание скота, часто – лай собак. Сейчас он слышал иное – чужую речь, чуждую здесь не только ему, пришельцу из Империи, – всем. Людвиг закрыл глаза, попытался тонким зрением увидеть пришельцев. Иссохшая земля, медленная река уносит желтый ил… Метелки ковыля… Рев верблюдов… Бесконечная дорога за спиной…

Кочевники. Варвары.

Запах дыма стал резче. Окошко заволокло. Голоса, кажется, удалялись. Теперь клубы дыма скрывали выцветшую голубизну, врывались в тесноту стен.

– Откройте!

Впрочем, подумал он, не стоит об этом просить. Лучше подождать – неизвестно, кто еще мог стоять за запертой дверью. Магическое зрение подсказывало – там пустота. Инстинкт противоречил магии, как всегда бурно, но не приводя в свою пользу никаких доводов. Во всяком случае, голоса действительно стихли, на смену им пришел более зловещий звук – потрескивание огня. А ведь надо выбираться. Иначе он очень быстро потеряет сознание, а потом задохнется или сгорит вместе с этим убогим пристанищем.

В дверь несильно стукнуло, кто-то торопливо возился снаружи. Створка, по-видимому, распахнулась, но почти не посветлело – лишь лучше стало видно колыхание тугих колец дыма.

– Эй, лекарь! Ты где? Вода и камни… Здесь темно! Ты где?! Денунциант, ты задохся, что ли? Вылезай!

Людвиг рванулся на голос и выскочил наружу, скорее нащупав, чем разглядев выход.

– Стой! Куда?! Не вздумай удирать!

– Я не бегу. Что здесь происходит? Штурм?

– Да.

– Где все остальные?

– А тебе какая разница? Я не видел их с утра – все на стенах.

– Что собираешься делать?

– И это тебя не касается. Вообще-то, доносчик ты или нет – сейчас уже неважно.

Людвиг огляделся, щуря покрасневшие от дыма глаза. Рядом с альвисом топталась девочка Ласка с крысиной косичкой. В правой руке у ее спутника был меч, в левой, как ни странно, оказалась лопата. В манерах Дайри было нечто странное. Людвиг понял – и чуть не расхохотался, несмотря на драматизм момента. Альвис не слишком удачно копировал уверенные ухватки своего предводителя, которого Людвиг видел лишь один раз – когда магуса поймали, пригласив к больному. Дайри, впрочем, не заметил веселья пленника.

– Торопись. Хотя тут недалеко.

Они свернули за угол, прошли немного, переходя на бег. Девочка семенила следом, в мышиных глазах не было страха.

Найденное место ничем не отличалось от обычных оводецких задворков – измятый бурьян, глухая стена соседнего дома.

– Приготовился к смерти, умник? Можешь считать, что тебе повезло. Ты уйдешь. Но сначала поможешь мне. Копай здесь, и побыстрее.

Людвиг вонзил лопату в неожиданно податливую землю.

– Давай, давай…

Лопата ткнулась во что-то твердое – камень.

– Отменно. Отгребай грязь в сторону.

Открылась каменная плита, гладкая, без надписей и почти новая. Альвис без промедления загнал лопату в щель между плитою и землей.

– Сейчас ты наляжешь на черенок и будешь удерживать камень, пока я не скажу – опускай. Начали.

Образовавшаяся щель оставалась узкой, в такую едва просунешь руку. Дайри опустился на землю, собираясь это сделать, но вдруг передумал.

– Стой! Сделаем по-другому, денунциант. Давай-ка ты, сунь туда руку, а я буду держать.

– Это почему же?

– Скажем так – твой светлый лик не внушает мне доверия.

Людвиг невозмутимо подчинился. Для того чтобы поменяться местами, им пришлось опять опустить злополучную плиту. Дайри нажал на черенок. Магус осторожно пошарил в открывшемся углублении. Пальцы тронули предмет, обшитый кожей.

– Доставай!

Извлеченная на свет находка оказалась небольшим, тщательно упакованным свертком.

– Дай это сюда и проваливай. Радуйся, что тебе оставили жизнь, доносчик.

«Разум человека, помыкающего якобы беззащитным противником, открыт, – подумал Людвиг. – Ну что ж – Бог простит мне неизбежное».

Это случилось мгновенно – почти невесомое, короткое и точное касание. Не руки или оружия – волшебства. Дайри почувствовал лишь внезапную слабость и головокружение, слегка потемнело в глазах…

Когда он пришел в себя, ни «денунцианта», ни свертка рядом не оказалось.

Город доживал последние часы. Сгустилась предвечерняя жара, улицы придавила тревога, окутал зной. О том, что ворота взяты, знали все – весть распространилась сама собой, раньше, чем явился вооруженный враг. Остатки защитников спешно покинули восточную стену, в которой тараны Саргана успели-таки пробить небольшую брешь. Бессмысленно защищать треснувшую стену, когда штурмующие вот-вот зайдут с тыла, прикрывать отступление остался отряд добровольцев – несомненные смертники. Люди, бежавшие с западной окраины, собрались на рыночной площади, примыкавшие к ней узкие улицы давали надежду некоторое время удерживать неприятеля. Площадь заполнили беглецы, наскоро вооруженные жители, дружинники, ополчение со стен. Ольгерд упрямо пытался навести хоть какой-то порядок. Перед тем как принять под свою руку последних защитников Оводца, воевода ненадолго вошел в княжеский дом, честно выполнив клятву, данную Хрусту всего пять дней назад. Сейчас вернувшийся Ольгерд наблюдал, как двое ополченцев переворачивают телегу, намереваясь перекрыть тесный переулок.

– Эй! Добавьте еще те бочки.

– Кати сюда! Осторожно, куда валишь, разиня!

Площадь пестрела одеждой, звенела оружием, полнилась людьми. Беда уже оставила на лицах свой мутный след: отпечаток усталости, тени страха, черное отчаяние, мерцающий свет безумной надежды. Над собравшейся толпой угасал день, за которым – все знали – не будет ничего, разве что неведомая дорога за Грань, пройдя которую смертный уже не возвращается.

Женщин с детьми убрали подальше – те укрылись в каменных домах с крепкими стенами и в ближнем к площади соборе. Ольгерд подумал было о подземном проходе, но тотчас отбросил сомнения прочь. Сотни людей не успеют уйти через потайной лаз. Отбирать несколько десятков спасенных, своей волей или жребием? Неподобающее дело для того, кто собрался сегодня умирать. Если кому-то суждено выжить, пусть избранных определит не воевода, а сама судьба.

Ольгерд прикинул число оставшихся в строю. Пятьдесят дружинников, около двух сотен ополченцев, три сотни вооружившихся чем попало горожан – воинов хватит, чтобы перекрыть улицы, а дальше – как получится. Неподалеку топтался беглый церенец, принятый Хрустом на службу и дравшийся сегодня в судном поединке. Ольгерд окликнул его.

– Эй, стой. Пойдешь вон туда. Видишь, телеги свалены? Возьмешь людей, будешь защищать проход. Если что – ответишь головой. Ты понял меня?

Хайни отсалютовал по-имперски и отправился выполнять приказание.

Из трех десятков человек, попавших под его командование, выделялись двое: юноша, точнее мальчишка, со свежим шрамом на нежном, почти девичьем лице, и дюжий монах с широким мечом. Хайни с удивлением узнал отца Репья. Монах тоже узнал наемника, но на этот раз удержался от неодобрительных замечаний, лишь с сомнением оглядел Ладера и отвернулся, нахмурившись. Горсть людей укрылась за перевернутыми телегами. Хайни не сомневался – будущее у них самое что ни на есть мрачное. Зато короткое. Кто-то тронул наемника за плечо.

– Послушай, кмет!

Хайни напрягся, стараясь понять, что бормочет мальчишка с распоротой щекой.

– У бати моего тут, неподалеку, кузня. Там рогатины есть. Дикие на нас попрут – рогатины как раз пригодятся. Нести?

– Рогатины?

– Ну да.

– Что это?

– По-вашему, протазаны.

Хайни несколько приободрился, немедленно дав согласие. Протазанов оказалось десять штук – полые древки, широкие, листовидные наконечники. Рогатины пристроили, выставив в щели между сваленными поперек улицы бочками и телегами. Ладер, получив передышку, попробовал вспомнить, куда подевался его недавний противник, но Тайхала нигде видно не было. Последнее, что заметил наемник в общей сумятице – альвис куда-то уходил с Ольгердом. Вернулся воевода один. Впрочем, до того ли?

Раздался пронзительный вой. Он царапал уши, переходя в дикий визг. В дальнем конце улицы возник, нарастая и приближаясь, вал конских и человеческих тел. На самом деле атакующих было немного – их число ограничивала узость и кривизна переулка.

– Стой крепко! Держись!

Всадников встретили стальные жала протазанов. Упала, жалуясь на судьбу криком-ржанием, одна лошадь, потом другая, конники развернулись и отъехали, доставая луки. Стрелы летели в осажденных, из-за телег редковато отвечали самострельными болтами. Ладер видел, как, неосторожно высунувшись, упал с пронзенным плечом парнишка, сын кузнеца. Хайни прижался к земле. Стрелы сыпались сверху – нападающим приходилось целиться наугад. Уцелело не более дюжины людей – ровно столько, чтобы поднять брошенные копья, когда всадники повторили атаку. На этот раз варвары не погнали лошадей на острые лезвия, в ход пошли боевые багры – прочные крючья цепляли людей, растаскивали телеги. Слева от Ладера забился, прижимая руки к горлу, схваченный арканом благообразный ополченец – наверняка ремесленник или купец. Тело, выхваченное из-за телег, бессильно проволоклось за всадником, поднимая пыль. Хайни отпрыгнул, споткнулся и откатился в сторону, уворачиваясь от просвистевшей у самого лица петли, вскочил, взял топор наизготовку.

– И-эх! Отойди-раздвинься!

Воздух загудел, разгоняемый взмахами монашьего меча. Отец Репей рубился отчаянно, несколько стрел, выпущенных с близкого расстояния, не причинили ему видимого вреда – похоже, под черный балахон инок предусмотрительно поддел добрый кольчужный доспех. Хайни перехватил топор двумя руками и встал спиной к спине с монахом, прикрывая товарища сзади. Ладер несколько раз довольно удачно парировал нацеленные на него удары кривых клинков, а потом сумел всерьез зацепить нападавшего. Как ни странно, помог в этом именно топор, в результате известных событий сменивший у наемника меч – рубящий удар легко справился с кольчугой кочевника.

Впрочем, эта удача оказалась последней. «Патер варваров» выругался так забористо, что, даже не зная языка, Хайни понял все – мнения монаха и солдата наконец-то совпали. В руке у грозного инока вместо меча оставалась лишь рукоять и короткий обломок лезвия.

В следующую секунду отец Репей нагнулся, чтобы подхватить с земли ось от совершенно развалившейся телеги. Этого мгновения достало на то, чтобы брошенный варваром дротик ударил Ладера в защищенный шлемом висок. Удар не пробил металла, но наемник осел в мгновенно взорвавшийся бесчисленными цветными пузырьками цветной полусумрак. А потом пузырьки сменила бархатная темнота и ласковая пустота.

– Эй, иноземец! Жив?! Пал иноплеменный воин. Упокой, Господи, его грешную душу… Ну, ладноть. За упокой раба божия Генрихуса – получайте, окаянные!

И над головой монаха вновь засвистела, вращаясь, тележная ось.

Хайни не умер, он лишь потерял сознание, однако, очнувшись, обнаружил подле себя лишь два-три десятка остывающих тел. Монаха среди погибших не было. Бой шел далеко в стороне.

Тонкая стопка листов плотного пергамента была сложена пополам (а вот это уже настоящее кощунство – так уродовать редчайший манускрипт), завернута в холст, зашита в кожу. Магус остановился, чтобы вскрыть плотную оболочку и убедиться: добыча – та самая. Он перехватил растерзанную рукопись поудобнее. Сейчас не время погружаться в некогда утраченное, столь многими разыскиваемое и наконец обретенное вновь, запретное и притягательное повествование проницательного Адальберта. Не время читать книги – сначала книжник должен выжить.

Город горел, дым заполнял теплое безветрие летнего вечера. Меч, после недолгих колебаний позаимствованный у потерявшего сознание Дайри, Людвиг пристроил на пояс. Варвары, по-видимому, быстро миновали нищие переулки, устремясь к богатому центру Оводца. Там и здесь потрескивало горящее дерево, но почти не попадались мертвые тела – большая часть жителей окраины с утра сражалась на стенах, остальные успели бежать под защиту ополчения и сейчас удерживали улицы на дальних подступах к дому правителя. С места схватки доносился вой, негромкий на расстоянии, но не по-людски страшный – то ли боевой клич нападавших, то ли крики ужаса умирающих.

Людвиг не сомневался, что уцелеет, в крайнем случае, поможет неистраченный остаток волшебной силы. Биться тяжелым и скверно заточенным трофейным мечом с полудесятком вертких визгливых дикарей не входило в планы магуса, хотя фон Фирхоф владел клинком значительно лучше, чем можно было предположить. Поклонникам суждений по внешности, а не по сути мешала ученая личина сбившегося в ересь богослова. В погибающем городе у Людвига не осталось ни дел, ни привязанностей. Ладер позаботится о себе сам. Если еще жив. Впрочем, насильственная смерть – лишь неизбежный конец, который предуготован любому наемнику. Быть может, все же вернуться и забрать с собой «Историю Hortus Alvis», подарок Маргариты?

Людвиг пошел быстрее, перешел на бег, но внезапно остановился, витиевато выругавшись. Следом ковыляла забытая Ласочка. Воспользовавшись минутой, она догнала магуса, забежала наперед. Моталась тощая косичка, грязное, в саже, скуластое круглое личико исчертили светлые дорожки, промытые слезами. Девчонка подпрыгнула неожиданно ловко, как куница, и попыталась выдернуть из-под руки фон Фирхофа свернутый трактат.

– Дяденька, отдай!

– Оставь меня! Беги отсюда – быстро! Иначе я тебя убью, а еще лучше – превращу в уродливую скользкую жабу!

Фон Фирхоф сделал мину пострашнее, девчонка забилась в мелком плаче, но не отстала.

– Дяденька, отдаааааай!

Плач перешел в пронзительный истерический крик.

Святой Иоанн, подумал Людвиг. Еще не хватало, чтобы на вопли детеныша явился какой-нибудь носитель грязной шкуры и меткого лука. Что с ней делать? Оглушить легким ударом магии? Это не убийство. В бурьяне останется лежать маленькое, неподвижное, но не бездыханное тельце. Может быть, она даже успеет спастись, очнувшись. Хотя сейчас дорога каждая минута, и шансов у девчонки, если смотреть правде в глаза, не останется.

– Ну-ка, быстро убирайся отсюда! Иначе тебя поймают, зажарят и съедят степные варвары!

Девчонка, вильнув ужом, вцепилась в запретный манускрипт и почти вырвала ношу у Людвига. Еретик перехватил драчунью за ворот залатанного платья и отбросил далеко в сторону, чувствуя на своем предплечье зубы немыслимо изогнувшейся соплюхи. Ушибленная девчонка захлебнулась криком.

Ну все, обреченно подумал фон Фирхоф. Все, можно считать, нашим благим пожеланиям и многоважной миссии настал славный, красочный, отважный, глупый, благородный и весьма обидный конец. А вот и шкуроносный герой, который торопится поставить точку в затянувшемся приключении…

Действительно, из переулка вынырнула лохматая, коренастая лошадка со всадником, хищно щурившим воспаленные от дыма глаза. Людвиг швырнул рукопись на землю, извлек меч.

– Иди сюда, любезный. Не будем откладывать.

Варвар тронул лошадь, занося саблю для удара. Девочка, очутившись между двумя врагами, взвизгнула так, что зазвенел сам воздух, и метнулась куда-то мимо Людвига, едва ли не под его рукой. Фон Фирхоф не стал оглядываться. Свист сабли, и еретик отбил легкий клинок мечом, с ужасом увидев, что на лезвии такого тяжелого и такого прочного на вид оружия осталась заметная выщербина. Он крутнулся, уходя, уворачиваясь от следующего удара и лихорадочно соображая – что делать? Потратить последний, тщательно сберегаемый остаток магической силы?

– Иди, иди сюда…

Кочевник снова тронул лошадь, пытаясь смять Людвига копытами, богослов отпрыгнул ближе к горящему дому, стараясь встать так, чтобы между ним и атакующим оказались остатки коновязи, уже успевшие обуглиться. Спину опалило жаром. Время замедлилось, Людвигу казалось, что кривой клинок опускается неспешно, почти так же неспешно, как движется тень по шершавому каменному кругу солнечных часов. Фон Фирхоф чувствовал, не видя, что так же медленно, неспешно проседает, рушится за спиной догорающий дом, проваливается крыша, оседают остатки стен, выбрасывая раскаленные головни и фонтан остро жалящих искр, почти незаметный в свете солнца.

На деле все произошло мгновенно. Людвиг бросился ничком на землю, откатился в сторону. Обломок горящего дерева ударил кочевника в лицо, вспыхнули ресницы, усы, дикий крик заглушил рев огня. Лошадь получила удар бревном по коленям и упала, ржание искалеченного животного слилось со стонами человека. Людвига осыпало искрами и мелкими обломками, голову он успел прикрыть руками, на тыльной стороне ладоней мгновенно вздулись пузыри ожогов…

Поспешно затушив тлеющую куртку, волшебник осмотрелся. Враг, вздрагивая плечами, корчился на земле – прижимал ладони к сожженным глазам. Фон Фирхоф подобрал было меч, но потом отшвырнул в сторону тупое лезвие, взял бритвенно-острую саблю и подошел к умирающему. Примерившись, жестко ударил, целясь в позвонки – туда, где между остроконечным шлемом и доспехами из шкур свисали сосульки прямых черных волос. Человек, вытянувшись, затих – Людвиг отер лезвие о потрепанную одежду варвара и отвернулся.

Брошенный манускрипт все так же валялся в грязи, девчонка не показывалась. Спряталась? Жар становился нестерпимым, горело лицо, раскаленный воздух опалял веки, жег гортань, заставлял шевелиться волосы. Многие дома уже обрушились, кое-какие еще держались, некоторые только что занялись от уносимых током воздуха искр. Провалы распахнутых дверей зияли, но у соседнего дома дверь оказалась прикрытой.

Девочка там, догадался фон Фирхоф. Спряталась от обступившего ее ужаса, забившись в дом, который уже тлеет и вот-вот вспыхнет пучком соломы. Людвиг распахнул прикрытую дверь – в лицо ударила едкая гарь, дым наполнял единственную комнату, косматые клубы, вырываясь наружу, скручивались затейливыми спиралями.

– Эй, ты здесь? Быстро выходи, не бойся. Варвар уже ушел. Я ничего тебе не сделаю.

Молчание. Потом послышался слабый писк где-то в углу. Магус оглянулся на сверток – раскаленный воздух уже высушил грязь, но манускрипт не пострадал. Фон Фирхоф решился – и нырнул в серые клубы, стараясь пригнуться пониже – горячий дым поднимался вверх. Не приходилось надеяться разглядеть хоть что-нибудь, оставалось полагаться на осязание. Под руки попадалась раскиданная утварь, что-то длинное и низкое – лавка? Людвиг закашлялся, ударился головой о твердое дерево, в горло лез дым, жар близкого огня усилился.

– Ты здесь? Эй, Ласка! Вылезай без промедленья!

Опять молчание.

– Не бойся меня! Вылезай, не прячься, а то сгоришь!

Писк больше не повторялся. Это все, подумал фон Фирхоф. Возможно даже, он ошибся, и ее здесь нет. Волшебник не помнил, в какой стороне остался выход, и наугад повернул назад – ползком, стараясь держаться стены.

На маленькое скорчившееся тело он наткнулся, уже потеряв надежду. Вцепился в изодранное платье и потащил девочку к выходу, стараясь держать ее голову пониже. Под потолком густыми клубами кипел дым. Жар опалял брови, волосы волшебника потрескивали. Дверь нашлась на ощупь – он клубком боли выпал в яркий свет дня. После раскаленного дома горячий воздух улицы, пропитанный запахом пожара, показался нектаром.

Улица пылала. В садах свечами горели цветущие яблони. Вечерний свет почти исчез за пеленой дыма. Фон Фирхоф перевернул детское тело и замер, пораженный. У девочки, вынесенной из огня, были гладко зачесанные черные волосы, заплетенные в аккуратную толстую косу с алой лентой. Ребенок уже умер, причем не менее часа назад – личико заострилось, на шее болтался сползший с головы платок, синяя рубашка рвалась и местами прогорела.

Людвиг поднял голову и на мгновение зажмурился – только что покинутый дом вспыхнул разом, обернувшись сплошным клубом яростно-багрового огня, и неловко, с треском, завалился, рассыпая огненную метель искр, – Ласка, если она еще оставалась в доме, не могла уцелеть.

Фон Фирхоф обреченно посмотрел на огонь, потом платком прикрыл лицо убитого ребенка и поднялся с колен. Единственное на сегодня бескорыстное дело не удалось – оставалось подобрать брошенную книгу.

Кожаного свертка на месте не оказалось, зато в самом конце переулка мелькала спина беглеца. Человек торопился исчезнуть неспроста. Удирая, он крепко прижимал локтем находку – секретный манускрипт хрониста Адальберта. Расторопным счастливцем оказался не кто иной, как старый знакомый Людвига – альвис Дайри.

Еретик опустился на высушенную пожаром землю, зачерпнул горсть пыли, сам не зная для чего, пропустил песчинки сквозь пальцы и засмеялся – захлебываясь хриплым хохотом, плача, кашляя и вытирая бегущие по щекам слезы.

Ойле торопился, вытеснив подавленную боль и усталость за пределы разума. Люди Саргана ворвались в распахнутые ворота и отчасти рассеялись в путанице улиц. Сейчас силы штурмующих подобны воде, что уходит в рыхлую землю. Струйки влаги омоют каждую крупинку тверди, потеряются в сонме песка, однако стоит вылить побольше влаги – и там, где была твердь, станет хлябь. Пройдет совсем немного времени, и кочевники овладеют городом.

Лунь бежал. Он больше не чувствовал ни ненависти, ни торжества победы. Ничего – лишь глухая сердечная усталость. Привычный мир, опора, качнулся, упал и рассыпался, у ног опального воеводы осталась кучка сухой горькой пыли. За что-то надо держаться? Он будет держаться за свою месть. Сарган обещал плату головой Хруста – пускай. После всего, что Лунь видел и вынужденно совершил, он сам желает взять эту плату. Меч все еще на поясе, кольчуга прикрывает грудь. Дружинники Хруста отчаянно пытаются отбить штурм. Если князь бьется вместе с ними – что ж, тогда не судьба самому пролить кровь врага, придется получить многократно осыпанную проклятьями голову из рук варвара. Но опыт подсказывал, что Хруст не станет без нужды рисковать собой. Пока князь не получит вести о том, что ворота открыты, он не отважится бежать и не покинет свой дом-крепость. Если гонец уже спешит, его следует опередить. Напряжение последних часов сделало свое дело, доведя изощренный ум до грани безумия – опальный вельможа даже не подумал, как он одолеет стражу, наверняка оставленную при осторожном правителе.

Оводец заволакивал дым, горели дома близ западных ворот. Жители отбивались, затворившись в стенах, – кочевники поджигали крыши, для этого достаточно двух-трех огненосных стрел. Улицы, удаленные от места побоища, молчали, затаившись. Лунь запнулся, едва не упал – под ногами валялся еще теплый собачий труп, в лохматом рыжем боку торчала по-чужому оперенная стрела. Похоже, один из отрядов успел опередить мстителя.

Он ускорил бег, за грудиной теплым птенцом затрепыхалась боль. Отрывистая, лающая речь раздавалась совсем рядом. Беглец-преследователь метнулся в боковой переулок – сейчас его больше всего страшили те, кому он сам же открыл ворота. За спиной раздались возгласы и хохот. Кажется, мелькнула стрела. То ли специально, то ли случайно, но ее выпустили мимо беззащитно согнутой спины.

Одна из досок ближнего забора сломана, Лунь втиснулся в спасительный проем. На траве осталась растерзанная утварь, дверь кто-то уже сорвал с петель. Принцепс и не подумал заходить в дом, обогнул жилье, огородом выбрался к задней ограде, прикинул, как лучше перелезть – высоко.

Пальцы, внезапно вцепившиеся в плечи, показались острыми, как птичьи когти. На плечах беглеца мешком обвисла часто дышавшая женщина, молодые гладкие щеки посерели от страха.

– Спаси!

Он с трудом оторвал цепкие руки.

– Отстань. Я ничего не могу сделать для тебя. – Хотел отстранить, но толчок получился неожиданно сильным – слабое женское тело отлетело, как выброшенная тряпка.

За огородами теснились убогие дома, в таких живет беднота и всякий сброд. Гул боя приблизился, теперь звуки штурма раздавались справа и чуть впереди. В воздухе витал пронзительный запах дыма, паленой шерсти и жженого мяса – поблизости горела живая плоть.

Внезапно открывшаяся картина ошеломила. Поперек тесного переулка стоял, размахивая длинной дубиной, широкоплечий чернобородый монах. Столпившиеся перед ним кочевники тщетно пытались достать святого отца кривыми клинками. Дом слева полыхал, но огонь лишь помогал монаху, заслоняя его от стрел степняков. Время от времени здоровяк что-то выкрикивал – принцепсу померещились знакомые слова псалма «и победил он дракона, и встал ногою на ящере». С каждым стихом воздух с гудением расступался, уступая взмаху деревянной палицы. Кочевники перестроились, двое отступили за спины товарищей и теперь все же натягивали луки, метя поразить инока, не задев своих. Монах рыкнул и бросился в атаку. Лунь повернул обратно и далеко обогнул место схватки – еще одна пустая растрата равнодушно скользящего в бесконечность времени.

Остались позади невзрачные домишки, нарядной сердцевины города еще не коснулся пожар, горечь дыма унес теплый вечерний ветерок. Стены домов обступили бегущего, окна казались глазами, двери – сомкнутыми в осуждении устами. Лунь чувствовал, как воздух становится раскаленным, каждый вдох опалял легкие, сжимая сердце раскаленным кольцом. Он слабо удивился. Почему? Не время. Вокруг нет огня. Он ведь бежит ровно, разве лишь чуть прихрамывая из-за раны, это земля почему-то качается под ногами. Убитые попадались все чаще. Принцепс осторожно обогнул несколько тел. Широкоплечий седой воин лежал лицом вниз, откатившийся пустой шлем разбитым орехом валялся рядом. Ольгерд? Лунь равнодушно отвернулся.

Ступени княжеского крыльца оказались неожиданно высоки – или опоздавший мститель ослабел от потери крови? Лунь открыл дверь – она подалась удивительно легко – и захлопнул за собой, привалился затылком к тяжелым дубовым доскам. Он не ощущал прохлады – в груди и висках все так же бился упругий горячий ветер. Лунь постоял некоторое время, переводя дыхание. Палаты, устроенные анфиладой, стояли пустыми. Разум подсказывал, что враг мог затаиться, например, в невидимых сейчас углах, но интуиция говорила – в комнатах никого нет.

Мститель повернул во внутристенный проход, невольно считая крутые ступени. Пусто! Пусто… Пусто. Все бежали! Наверху тоже никого – только разбросанные в беспорядке вещи, крошево разбитой вдребезги посуды. Он почти скатился вниз. В сенях, направо – массивная, окованная железом дверь. Принцепс ощупал в полутьме замок – дужка разомкнута, в скважине все еще торчит ключ. За дверью ступени, на этот раз вниз, глухой камень, пятна плесени на стене, ряд дверей, запертых на тяжелые засовы. Кто умирал здесь? Возможно, за иными дверями до сих пор скрыты узники? Эта мысль ушла, как пришла – ненужный сор, уносимый бьющим в виски горячим ветром.

В дальнем конце коридора, там, где кончается ряд камер, обнаружилась еще одна дверь – то же массивное железо. Дверь не заперта, в щель приоткрытой створки смотрит смоляная темень. Легендарный подземный ход? Лунь очнулся от короткой задумчивости – за спиной кто-то осторожно переступал с ноги на ногу.

Мальчик в простой одежде. Маленький, лет пяти. Некрасивый, в золотухе. Испуганный. Откуда он взялся? Мелькнула безумная мысль – а вдруг это сын самого Хруста, переодетый в рабское платье? Может, не догоняя ускользнувшего через подземный ход врага, свершить месть немедленно, убить ребенка-наследника?

Принцепс с минуту поколебался, потом прихватил со стены почти догоревший факел и ринулся в сторону подземного хода. Стены здесь еще сильнее, чем в коридоре, сочились сыростью. Наконец-то дуновение холода.

Боль, несколько раз ткнувшись в клетку ребер, притихла. Хлюпало под ногами, в спертом воздухе сгустился запах сырой земли. Шаг за шагом, главное не останавливаться… На грудь и плечи, казалось, легла не только глухая тяжесть земли – к ней прибавились груз белого камня стен, вес кровли, непомерный гнет прежде невесомого и незримого эфира.

Лунь перевел дыхание. Прохлада подземелья мягко обволакивала, не бодря, но исподволь лишая сил. Он запнулся раз, другой, потом упал. Полежал, ожидая, когда пройдет неровный трепет в левом боку, поднялся, попробовал содрать сдавившую грудь кольчугу, но не сумел и ощутил внезапное равнодушие. Выбрав место посуше, присел у стены, пристроил рядом факел, прислонился спиной к осыпающейся земле…

Он немного отдохнет и тогда сможет идти быстрее. Если вспомнит, куда собирался идти…

А потом боль вернулась, рванув сердце. Но скоро истаяла даже боль…

Золотушный мальчик, забытый в суматохе бегства сын ключницы, тихонько подобрался к двери. Дальше темно, немного боязно и пахнет лягушками. Еще подальше горит огонек. Мальчик проскользнул в подземный ход и подобрался к источнику света. Огонек горел на конце палки. Рядом сидел, уронив голову на грудь, тот самый страшный дядька – он, наверное, спал. Только спал очень уж тихо – не то, что другие дядьки, которые спят ночью, а днем ходят с мечами. Ребенок потоптался немного и, опасаясь разбудить взрослого, повернул обратно. В подвале прикрыл за собой окованную железом дверь – его ругали, когда двери в доме оставались открытыми. Потом подумал и с трудом, но заложил засов, гася остатки пережитого страха.

Факел в подземелье тлел недолго. В свой черед погас и он.

Что – и это все? А город? Впрочем, все захваченные города страдают одинаково.

Девочка с косицей в виде крысиного хвоста не погибла от огня в горящем доме – Ласка задохнулась в дыму еще до того, как пламя коснулось залатанного платьица.

Отец Репей сражался именно так, как хотел – крепко. Теснота улицы мешала лучникам, и тележная ось в руках «патера варваров» успела изрядно подсократить число врагов, пока отважного монаха не настигла предназначенная ему судьбой стрела. Впрочем, молва утверждала, что монах-расстрига все-таки не погиб, его бранные подвиги ярко прославлены в народных песнях и даже упоминаются в «Слове о смиренноправедных иноках и поганых язычниках», которое спустя сто лет сочинил славный книжник Ясень Златоуст.

Из тех дружинников, что видели, как были открыты ворота, не выжил никто. Иных свидетелей не осталось. Местный летописец, человек проницательный, порой способный на подобие озарения, сам бился на стене и погиб в самом начале штурма. Памяти об Ойле не сохранилось – он не получил ни оправдания, ни проклятия.

Кот Пардус вернулся на пепелище. Осиротевший зверь долго выл, взывая к пропавшему хозяину хриплым протяжным мяуканьем, впрочем, безуспешно – единственное существо, по-своему искренне оплакавшее предателя.

О большей части участников событий не известно более ничего.

Город Оводец горел три ночи и почти три дня. На третий день небо заволокло сизыми тучами. Ударил, мерно рокоча, гром. Шарахнулись прочь перепуганные кони. Ливень низвергался на землю до следующего утра. Река вышла из берегов, рухнул, калеча людей и животных, подмытый водою берег. Воины джете нехотя отступили, покидая развалины. Упругие, чистые струи унесли пепел, оставили ясные капли на листьях немногих чудом уцелевших яблонь…

– Хайни! Хайни, пригнись! – знакомый голос доносится из-за спины. Не до него.

Свист кривого клинка, высверк стали, лезвие едва не задевает лицо, рассекает куртку, оставляя на груди неглубокую, но обильно кровоточащую царапину. Ладер делает ответный выпад. Волшебная сила топора давно кончилась, растрачена на пустые забавы, собственного умения хватает лишь на то, чтобы попытаться задеть верткого кочевника. Безуспешно. Снова свист кривой сабли – Хайни принимает удар на верхнюю кромку оружия.

– Во имя всех святых Империи! Да пригнись же, идиот!

Ага, слушай чудесные голоса в момент драки. Когда едва успеваешь отразить смертельно опасные высверки лезвия и не знаешь, который из них станет для тебя последним.

– В сторону!!!

Сверкнуло. На этот раз не сталью – огнем. Свистнуло-зашипело, потянуло запахом паленой плоти. Наемник опустил топор, протирая зачесавшиеся глаза – то, что осталось от врага, густо дымилось рядом, всего в двух шагах.

– Ваша работа, господин Людвиг?..

– А как же! Можешь оглянуться, убедиться и даже потрогать меня, богом ушибленный идиот! Я трижды бесполезно просил тебя слегка подвинуться в сторону и дать мне шанс спасти твою драгоценную шкуру.

– А это что?

– Это варвар, приведенный в состояние упокоения без его на то согласия.

– Нет, я про другое. Что это было?

– Потом объясню, дружище. Вот там, неподалеку, видна очень симпатичная лошадка. Она несколько мохнонога и низкоросла, что, несомненно, говорит о ее варварской принадлежности, но на вид вынослива. Занимай место на конской спине.

– Без седла?!

– Что делать, варвары предпочитают пользоваться чепраками. Торопись, мой опрометчивый друг.

Хайни влез на приземистую длинногривую кобылу. Дым горящего жилья, окутавший город, смешался с подозрительным запахом колдовства так, что щипало в горле.

– Не ожидал я, сударь мой еретик, увидеть вас снова. Думал, подались вы опять в бега. Да так быстро подались, что даже книгу свою драгоценную, барышней Маргаритой подаренную, оставили.

– Отнюдь. Я успел посетить наше жилище до того, как там похозяйничал огонь. Книга Маргариты при мне, в седельной сумке. В путь!

В сумятице резни, пожара и грабежа никто не заметил, как двое беглецов исчезли. Сначала они скрылись за пеленой дыма, потом покинули опустевшие стены Оводца и, наконец, затерялись где-то за поворотом дороги, благосклонно заслоненные от враждебных глаз некогда священной для жителей города дубовой рощей.

– Ну вот, мы и опять в бегах, сударь мой еретик. Рассказать обещали про это, а сами молчите, как будто набрали в рот любимого напитка варваров и проглотить не можете.

– Для солдата ты чересчур нетерпелив и любопытен. Впрочем, уговор есть уговор. Это была магия – действо, позволяющее взять немного силы у натуры и использовать ее там, тогда и так, как это потребно магусу.

– Хорошее действо. Так позвольте вас спросить, сударь, что ж вы до сих пор-то молчали? Небесный гром и задница дьявола! Мы с вами у барона Мартина в погребе сидели?! Сидели. Лица и иные части тела нам в кабаке нечестно били?! Били. Где вы столько дней пропадали и отчего похудели, как мартовский кот, я, ладно уж, молчу. Так что вам, господин преученая голова, стоило взять да и тряхнуть вашей «натурой» не когда захочется, а вовремя?!

– Но…

Праведный гнев, захлестнувший Ладера, сотворил чудо. Солдат удачи забыл на время часть любимых ругательств и даже обрел некую связность речи.

– Врете вы на каждом шагу, как наш бывший капеллан, а командовать простаком Хайни пытаетесь вроде капитана! Могли же своими огненными молниями всех варваров сжечь – и город выручить! Недосуг было?! Все вы, ученые, болтуны! Нас, солдат, за говно считаете, в сочиненьях ласковым словом поминаете – они, мол, неучи, они, мол, проходимцы без чести и совести, грабят и пакостят и у честных девиц подолы на голову дерут. А мы, коль надо, свою шкуру не жалеем – под мечи подставляем! Недаром говорят, что первым книгописакой был сам дьявол! Для вас ваши ученые штуки – что сладкие шлюхи! Ввались в распребольшую задницу весь белый свет, лишь бы какая ни на есть книга, но потолще, всегда при вас валялась!

– Н-да. Странная у тебя манера благодарить за спасение жизни, дружище…

– Что заслужили, сударь мой, то и получили.

– Погоди, не будь столь скорым в суждениях. Не так все просто, как представляется поспешному уму. Сначала пойми – я не могу вершить магическое действо всякий раз, как того возжелаю. Мощь натуры вызывается лишь затратами силы души магуса, а эта сила, увы, Хайни, она не бесконечна и питается только тонкой плотью каждодневного бытия. Я достаточно натворил сегодня. И под конец обратился к своему искусству, чтобы спасти тебе жизнь. Но пройдет не менее двух недель, прежде чем обрету силы сотворить самое простое волшебство. И несколько месяцев, прежде чем сумею повторить увиденное тобою. Я не смог бы закидать варваров молниями, друг мой…

– А погреб барона Мартина?! Кто вам мешал крышку-то вышибить?

– А зачем совершать излишнее?

– Излишнее?! А в подвале гнить, значит, не лишне. Это, значит, в самый раз…

– Излишним, мой друг, является действие, направленное на достижение результата, который придет в свой черед естественным путем.

– Так вы что, знали тогда, что дама Маргарита подвал откроет? Наперед знали, чем все это кончится?!

– Все знает лишь провидение. А я только догадывался!..

В отдалении, сзади, застучали копыта. Топот явно приближался.

– Эх, господин Людвиг, скоро вы пожалеете, что спасли мою шкуру. Колдовство-то вам сейчас ой как пригодилось бы – догоняют нас.

– Ты уверен?

– Сами слышите – скачут. И бойко скачут. И много их. Попробуем оторваться или как? Лошади устали.

– Постой. Где мы сейчас?

– Не видите? Там, на востоке, за лесом, Оводец дымится. Вот лес – дубы, стало быть. Вот дерево большое стоит отдельно. Здесь в округе одно такое. Приметное место.

– Не надо гнать усталых лошадей. Остановимся здесь. Думаю, нам уже ничего не грозит.

Из-за поворота вырвался отряд, или, вернее, просто кавалькада – далеко не все выглядели воинами, некоторые всадники походили на чиновников и слуг, да, собственно, они и были чиновниками имперского посольства и сопровождавшими их слугами. Возглавлял кавалькаду мужчина средних лет, меланхолического вида, с красивыми, как у женщины, карими глаза. Всадники придержали лошадей, рассматривая беглецов. Предводитель подъехал поближе и учтиво поклонился:

– Я барон фон Тассельгорн, возглавляю посольство, отряженное государем к правителю восточных варваров Саргану. Прежде чем мы продолжим разговор, прошу назвать ваше имя.

– Людвиг фон Фирхоф.

– Вы можете чем-либо подтвердить сказанное?

– Я могу предъявить свои бумаги.

– А это кто? – посол кивнул в сторону Ладера. – Полагаю, нам не нужны лишние уши.

– Не стоит беспокоиться. Это мой человек, которому я доверяю. В разумных пределах, конечно. Когда придет время обсудить особые вопросы, я прикажу ему на время оставить нас.

– Хорошо. В конце концов, мне приказано сотрудничать с вами, и если вы берете все на себя…

Посол терпеливо подождал, пока Людвиг надрежет по шву рукав куртки и извлечет тонкий листок.

– Ваши полномочия более не вызывают сомнений. Куда теперь?

Людвиг неведомым образом почувствовал, как за его спиной напрягся в ожидании потрясенный услышанным Хайни. Испуган, открыв второе лицо друга? Негодует? Или все-таки рад? Неужели прожженный наемник способен на привязанность к родным местам?

– Моя миссия здесь, на востоке, закончилась, барон. Перелетные птицы имеют обыкновение возвращаться.

– Желаете присоединиться к нам в пути?

– Пожалуй. На некоторое время.

– Позволите задать вам один вопрос, фон Фирхоф?

– Да, конечно, если это не коснется тайн, хранить которые меня обязывает клятва, данная императору.

– В таком случае, буду краток. Книга у вас? Вам удалось?

– На первый из вопросов отвечу – нет. К сожалению, нет. Полного текста я не получил. Но мне удалось – если хотите, в некоем высшем плане – лучше понять, к чему же мы стремимся, Тассельгорн. А раз так – это не поражение.

Кавалькада вернулась на дорогу и теперь галопом уходила на запад. Туда, где за невидимой пока рекой лежали земли Империи.

Глава 3 Пес господень