ЧАСТЬ ПЯТАЯ ШТОРМА
ГЛАВА 27
Портдень 9 солютария, 1780/девятый маркинди, кварто морской черепахи 6/317. «Трезубец».
Он снова говорит со мной.
Утер Доул решил, что мы должны стать… кем? Друзьями? Компаньонами? Договаривающимися сторонами?
С того момента как мы покинули остров, команда трудится не покладая рук, а остальные — как сели, так и сидят, наблюдают, ждут. Я пребываю в каком-то оцепенении — со времени возвращения Флорина (он вернулся весь мокрый, в соленых разводах и охваченный ужасом из-за нескольких минут под открытым небом) никак не могу успокоиться. Я ерзаю на своем сиденье и думаю об этом драгоценном письме, об уродливом оловянном жетоне (бесценном доказательстве) и долгом пути, который им предстоит. Флорин Сак сказал мне, что Сенгка согласился доставить их. Тысячи миль, огромные трудности. Надеюсь, он не передумает. Хочется думать, что Сайлас сделал предложение, от которого трудно отказаться.
Мы с Флорином Саком стараемся не встречаться взглядами. Мы прошли друг мимо друга по роскошной гондоле «Трезубца», не поднимая глаз. И нас переполняет чувство вины. Я не знаю его, он не знает меня — таково наше молчаливое соглашение.
Я целыми часами наблюдаю за Круахом Аумом.
Трогательное, умилительное зрелище.
Он дрожит от удивления и волнения. Глаза у него широко раскрыты, морщинистый рот-сфинктер расширяется и сжимается в такт дыханию. Он перемещается (не то чтобы бегом, но если это походка, то какая-то жалкая и ни на что не похожая) от окна к окну, разглядывает моторы дирижабля, заглядывает в кабину пилотов на носу, в туалеты, в спальные каюты, рассматривает огромный храм — баллон, наполненный газом.
Аум может общаться только со мной, и я полагала, что он не даст мне покоя. Ничего подобного. Он вполне удовлетворяется наблюдениями. Мне остается только сидеть и посматривать, как он семенит туда-сюда, словно ребенок.
Он всю свою жизнь провел на той скале. Теперь он с жадностью впитывает то, что видит вокруг.
Ко мне подошел Доул. Как и прежде (в тот, первый раз), он сел напротив меня, неторопливо скрестил руки; взгляд бесстрастный. Он заговорил своим чудесным голосом.
На этот раз меня переполнял страх (словно он видел, что я делала вместе с Флорином Саком), но я смотрела на него спокойно, как он и ждал.
Я убеждена, что мы понимаем друг друга — Доул и я, что именно это и лежит в основе ощущаемой мной связи, — и я воспользовалась своей убежденностью. Он видит (я уверена), что я сражаюсь со страхом при его появлении, и он уважает меня за то, что мне удается скрывать волнение перед лицом легендарного Утера Доула…
Конечно же, мое волнение связано с опасениями — не дознается ли он, что я предательница. Но ему это не приходит в голову.
Он без слов долго наблюдал за Аумом, потом наконец заговорил. (Я никогда первая не нарушаю молчания.)
— Теперь, когда он с нами, — сказал он, — я не вижу никаких препятствий — мы вызовем аванка. Армада скоро войдет в новую эпоху.
— А как быть с теми кварталами, которые против этого? — спросила я.
— Есть, конечно, и такие, кто сомневается, — сказал он. — Но представьте себе, сейчас город ползает. Если же в нашем распоряжении будет аванк, если мы запряжем животное такого размера, то для нас не будет ничего невозможного. Мы сможем пересечь весь мир за крохотный отрезок того времени, которое уходит у нас на это теперь. — Он замолчал и чуть повел глазами. — Мы сможем заходить в такие места, которые пока для нас недоступны, — сказал он, понижая голос.
Вот и опять — намек на какой-то скрытый мотив.
Нам с Сайласом удалось раскопать только часть истории. В этом проекте есть еще что-то, кроме вызова аванка. Я считала, что раскрыла тайны Армады, а потому это внезапно обнаружившееся незнание действует мне на нервы. Сильно действует.
— Может быть, в землю мертвых? — неторопливо произнесла я. — В мир теней и обратно?
Я говорю словно бы лениво, отталкиваясь от слухов, что слышала о нем. Даю ему наживку — пусть поправит меня. Я хочу знать правду об этом проекте и хочу знать правду об Утере Доуле.
И тут Доул удивил меня. Я ждала от него ну, может, туманного намека, неопределенного указания на его происхождение. Он сообщил мне гораздо больше.
Вероятно, часть его собственного проекта — установить некую связь между нами (я еще не знаю, какого рода), но он по какой-то причине дал мне гораздо больше.
— Это целая цепочка слухов, — сказал Доул. Он наклонился ко мне и заговорил вполголоса, чтобы нас никто не услышал. — Когда вам говорят, что я пришел из мира мертвых, то вы оказываетесь у последнего звена цепочки слухов. Каждое звено соединено с соседними, но непрочно, и смысл просачивается между ними.
Может, я передаю то, что он сказал, и не слово в слово, но довольно точно. Он говорит именно так — загадочными монологами. В моем молчании не было недовольства — обычное молчание публики.
— На моем конце цепочки находится истина, — продолжал он. Затем внезапно взял меня за руку — я была шокирована — и поднес два моих пальца к своему запястью, где я почувствовала медленное биение пульса. — Я появился на свет в ваше время. После Волхвосстания прошло три тысячи лет — неужели его по-прежнему приписывают мне? Из мира мертвых невозможно вернуться.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук, чувствовала я его неторопливый (как у какой-нибудь хладнокровной ящерицы) пульс.
«Я знаю, все это детские сказочки, — думала я. — Я знаю, что никакой ты не выходец с того света. И ты знаешь, что я это знаю. Тебе что, просто хочется, чтобы я прикасалась к тебе?»
— Нет, я не из мира мертвых, — продолжал он. — Но я и вправду пришел из мира, где мертвецы ходят. Я родился и вырос в Великом Кромлехе.
Я едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Но глаза мои наверняка чуть не вылезли из орбит.
Спроси меня кто-нибудь об этом полгода назад, я бы сказала, что Великий Кромлех — это, видимо, легенда. Я знала только, что это какое-то непонятное, чуть ли не вымышленное место, где есть фабрики зомби и мертвецы-аристократы. Место, где бродят голодные упыри.
А потом я узнаю от Сайласа, что он бывал там и жил, и я ему верю. Но все же его описания больше похожи на сны, чем на реальность. Смутные, суровые видения.
А теперь, выходит, я знаю еще одного человека, который знаком с этим местом? И на сей раз уже не путешественника, а аборигена?
Тут я поняла, что слишком сильно сжимаю артерию на запястье Доула. Он легонько освободил руку из моих пальцев.
— Неправильно думать, что в Великом Кромлехе сплошные танати, — сказал он. — Там есть и живые. — (Теперь я слушаю его со всем вниманием, пытаюсь определить его акцент.) — Да, мы там меньшинство, это правда. И из тех, кто рождается там ежегодно, многие выращиваются на фермах, их держат в клетках, пока они не наберутся сил, когда их можно будет прикончить и возродить уже в виде зомби. Другие, пока не состарятся, воспитываются аристократией, а потом их убивают и принимают в сообщество мертвых. Но…
Голос его смолк, и он на несколько мгновений погрузился в воспоминания.
— Но есть еще и Живокрай. Гетто. Там-то и живут настоящие живые. Моя мать процветала. Мы жили в зажиточной части… Есть работы, которые могут делать только живые. Это ручные работы. Поручать их зомби слишком опасно, ведь если что случится, оживлять зомби — дело дорогостоящее, а живых всегда можно вырастить еще. — Голос его звучал бесстрастно. — А для тех, кому везло, для сливок — живых мужчин и женщин, живых джентри — есть запретные работы, до которых не снисходят танати, а живые на них могут зарабатывать неплохие деньги… Моя мать заработала достаточно и смогла позволить себе усыпление; потом некрурги ее забальзамировали и оживили. Для высокой касты денег ей не хватило, но танати она стала. Всем было известно, что живожена Доул стала мертвоженой Доул. Но я при этом не присутствовал. Я к тому времени уже уехал.
Не знаю, зачем он рассказал мне все это.
— Я вырос в окружении мертвых, — сказал он. — Неправда, что они немы, хотя многие и в самом деле немы, но вот громко они и в самом деле не говорят. Там, где рос я, в Живокрае, мы, мальчишки и девчонки, любили побегать, мы были драчливыми и носились по улицам мимо бесстрастных зомби, пары-тройки закоренелых вампиров, мимо самих танати, джентри, с разодетыми личами, у которых были зашиты рты, а кожа напоминала выдубленную шкуру. Больше всего я запомнил тишину… Относились ко мне хорошо. Мать мою уважали, и я считался примерным мальчиком. Относились к нам с сочувственной издевкой — других открытых проявлений неприязни не было. Я оказался вовлечен в культовое служение, преступления и ереси. Но не глубоко. И на короткое время. Есть две вещи, в которых живые более сведущи, чем танати. Одна — это шум. Вторая — скорость. От первой я отошел, от второй — нет…
После того как стало ясно, что пауза переросла в молчание, заговорила я.
— А где вы научились так драться? — спросила я.
— Великий Кромлех я покинул ребенком, — сказал он. — Я в то время не считал себя ребенком, но на самом-то деле был им. Зайцем пробрался на канатный фуникулер и бежал.
Больше он не стал рассказывать. Между теми временами и его появлением в Армаде прошло, видимо, не меньше десятка лет.
Он не стал говорить о том, что с ним случилось за это время. Но именно тогда, очевидно, он и приобрел свои непостижимые навыки.
Доул сникал на глазах, и я видела, что его желание выговориться испаряется. Меня это не устраивало. После многих недель изоляции я хотела, чтобы он продолжал говорить. Я напустила на себя этакий развязный тон, и мои слова, наверно, прозвучали хитровато и дерзко.
— И вот вы бежали, а потом сражались с империей Призрачников и там захватили свой меч — Всемогущий? — Я указала на его простой керамический клинок.
Несколько мгновений его лицо оставалось невозмутимым, а потом на секунду оно осветилось прекрасной улыбкой. Когда он улыбается, он похож на мальчишку.
— Есть еще одна смысловая цепочка, — сказал он. — Половина ее была утрачена. Никаких Призрачников давно нет, но по всему Бас-Лагу разбросаны всевозможные остатки этой империи. Мой меч и вправду — изделие Призрачников.
Я попыталась понять, какой смысл он вкладывал в свои слова. «Мой меч сделан по технологии Призрачников», — подумала я, потом: «Мой меч копирует их мечи», — но, глядя на него, поняла, что он имел в виду именно то, что сказал.
Должно быть, вид у меня был недоумевающий. Он энергично кивнул:
— Моему мечу больше трех тысяч лет.
Это невозможно. Я видела его. Это простое, чуть траченное временем, слегка потертое керамическое изделие. Я бы удивилась, если бы ему было пятьдесят лет.
— А название… — Он снова улыбнулся мне своей улыбкой. — Еще одна путаница. Я нашел этот меч после долгих поисков, после того как освоил мертвую науку. Правильное его название Всёмóгущий, а не Всемогýщий. — Он говорил неторопливо. — Он может все, но это лишь заложенная в нем возможность, потенциал. Могущий означает не мощь, а вероятность. Вы назвали исковерканное имя. В прежние времена было немало мечей, подобных ему, — сказал он. — А теперь, я думаю, остался только этот… Это Меч возможного.
Он снова говорит со мной.
Утер Доул решил, что мы должны стать… кем? Друзьями? Компаньонами? Договаривающимися сторонами?
С того момента как мы покинули остров, команда трудится не покладая рук, а остальные — как сели, так и сидят, наблюдают, ждут. Я пребываю в каком-то оцепенении — со времени возвращения Флорина (он вернулся весь мокрый, в соленых разводах и охваченный ужасом из-за нескольких минут под открытым небом) никак не могу успокоиться. Я ерзаю на своем сиденье и думаю об этом драгоценном письме, об уродливом оловянном жетоне (бесценном доказательстве) и долгом пути, который им предстоит. Флорин Сак сказал мне, что Сенгка согласился доставить их. Тысячи миль, огромные трудности. Надеюсь, он не передумает. Хочется думать, что Сайлас сделал предложение, от которого трудно отказаться.
Мы с Флорином Саком стараемся не встречаться взглядами. Мы прошли друг мимо друга по роскошной гондоле «Трезубца», не поднимая глаз. И нас переполняет чувство вины. Я не знаю его, он не знает меня — таково наше молчаливое соглашение.
Я целыми часами наблюдаю за Круахом Аумом.
Трогательное, умилительное зрелище.
Он дрожит от удивления и волнения. Глаза у него широко раскрыты, морщинистый рот-сфинктер расширяется и сжимается в такт дыханию. Он перемещается (не то чтобы бегом, но если это походка, то какая-то жалкая и ни на что не похожая) от окна к окну, разглядывает моторы дирижабля, заглядывает в кабину пилотов на носу, в туалеты, в спальные каюты, рассматривает огромный храм — баллон, наполненный газом.
Аум может общаться только со мной, и я полагала, что он не даст мне покоя. Ничего подобного. Он вполне удовлетворяется наблюдениями. Мне остается только сидеть и посматривать, как он семенит туда-сюда, словно ребенок.
Он всю свою жизнь провел на той скале. Теперь он с жадностью впитывает то, что видит вокруг.
Ко мне подошел Доул. Как и прежде (в тот, первый раз), он сел напротив меня, неторопливо скрестил руки; взгляд бесстрастный. Он заговорил своим чудесным голосом.
На этот раз меня переполнял страх (словно он видел, что я делала вместе с Флорином Саком), но я смотрела на него спокойно, как он и ждал.
Я убеждена, что мы понимаем друг друга — Доул и я, что именно это и лежит в основе ощущаемой мной связи, — и я воспользовалась своей убежденностью. Он видит (я уверена), что я сражаюсь со страхом при его появлении, и он уважает меня за то, что мне удается скрывать волнение перед лицом легендарного Утера Доула…
Конечно же, мое волнение связано с опасениями — не дознается ли он, что я предательница. Но ему это не приходит в голову.
Он без слов долго наблюдал за Аумом, потом наконец заговорил. (Я никогда первая не нарушаю молчания.)
— Теперь, когда он с нами, — сказал он, — я не вижу никаких препятствий — мы вызовем аванка. Армада скоро войдет в новую эпоху.
— А как быть с теми кварталами, которые против этого? — спросила я.
— Есть, конечно, и такие, кто сомневается, — сказал он. — Но представьте себе, сейчас город ползает. Если же в нашем распоряжении будет аванк, если мы запряжем животное такого размера, то для нас не будет ничего невозможного. Мы сможем пересечь весь мир за крохотный отрезок того времени, которое уходит у нас на это теперь. — Он замолчал и чуть повел глазами. — Мы сможем заходить в такие места, которые пока для нас недоступны, — сказал он, понижая голос.
Вот и опять — намек на какой-то скрытый мотив.
Нам с Сайласом удалось раскопать только часть истории. В этом проекте есть еще что-то, кроме вызова аванка. Я считала, что раскрыла тайны Армады, а потому это внезапно обнаружившееся незнание действует мне на нервы. Сильно действует.
— Может быть, в землю мертвых? — неторопливо произнесла я. — В мир теней и обратно?
Я говорю словно бы лениво, отталкиваясь от слухов, что слышала о нем. Даю ему наживку — пусть поправит меня. Я хочу знать правду об этом проекте и хочу знать правду об Утере Доуле.
И тут Доул удивил меня. Я ждала от него ну, может, туманного намека, неопределенного указания на его происхождение. Он сообщил мне гораздо больше.
Вероятно, часть его собственного проекта — установить некую связь между нами (я еще не знаю, какого рода), но он по какой-то причине дал мне гораздо больше.
— Это целая цепочка слухов, — сказал Доул. Он наклонился ко мне и заговорил вполголоса, чтобы нас никто не услышал. — Когда вам говорят, что я пришел из мира мертвых, то вы оказываетесь у последнего звена цепочки слухов. Каждое звено соединено с соседними, но непрочно, и смысл просачивается между ними.
Может, я передаю то, что он сказал, и не слово в слово, но довольно точно. Он говорит именно так — загадочными монологами. В моем молчании не было недовольства — обычное молчание публики.
— На моем конце цепочки находится истина, — продолжал он. Затем внезапно взял меня за руку — я была шокирована — и поднес два моих пальца к своему запястью, где я почувствовала медленное биение пульса. — Я появился на свет в ваше время. После Волхвосстания прошло три тысячи лет — неужели его по-прежнему приписывают мне? Из мира мертвых невозможно вернуться.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук, чувствовала я его неторопливый (как у какой-нибудь хладнокровной ящерицы) пульс.
«Я знаю, все это детские сказочки, — думала я. — Я знаю, что никакой ты не выходец с того света. И ты знаешь, что я это знаю. Тебе что, просто хочется, чтобы я прикасалась к тебе?»
— Нет, я не из мира мертвых, — продолжал он. — Но я и вправду пришел из мира, где мертвецы ходят. Я родился и вырос в Великом Кромлехе.
Я едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Но глаза мои наверняка чуть не вылезли из орбит.
Спроси меня кто-нибудь об этом полгода назад, я бы сказала, что Великий Кромлех — это, видимо, легенда. Я знала только, что это какое-то непонятное, чуть ли не вымышленное место, где есть фабрики зомби и мертвецы-аристократы. Место, где бродят голодные упыри.
А потом я узнаю от Сайласа, что он бывал там и жил, и я ему верю. Но все же его описания больше похожи на сны, чем на реальность. Смутные, суровые видения.
А теперь, выходит, я знаю еще одного человека, который знаком с этим местом? И на сей раз уже не путешественника, а аборигена?
Тут я поняла, что слишком сильно сжимаю артерию на запястье Доула. Он легонько освободил руку из моих пальцев.
— Неправильно думать, что в Великом Кромлехе сплошные танати, — сказал он. — Там есть и живые. — (Теперь я слушаю его со всем вниманием, пытаюсь определить его акцент.) — Да, мы там меньшинство, это правда. И из тех, кто рождается там ежегодно, многие выращиваются на фермах, их держат в клетках, пока они не наберутся сил, когда их можно будет прикончить и возродить уже в виде зомби. Другие, пока не состарятся, воспитываются аристократией, а потом их убивают и принимают в сообщество мертвых. Но…
Голос его смолк, и он на несколько мгновений погрузился в воспоминания.
— Но есть еще и Живокрай. Гетто. Там-то и живут настоящие живые. Моя мать процветала. Мы жили в зажиточной части… Есть работы, которые могут делать только живые. Это ручные работы. Поручать их зомби слишком опасно, ведь если что случится, оживлять зомби — дело дорогостоящее, а живых всегда можно вырастить еще. — Голос его звучал бесстрастно. — А для тех, кому везло, для сливок — живых мужчин и женщин, живых джентри — есть запретные работы, до которых не снисходят танати, а живые на них могут зарабатывать неплохие деньги… Моя мать заработала достаточно и смогла позволить себе усыпление; потом некрурги ее забальзамировали и оживили. Для высокой касты денег ей не хватило, но танати она стала. Всем было известно, что живожена Доул стала мертвоженой Доул. Но я при этом не присутствовал. Я к тому времени уже уехал.
Не знаю, зачем он рассказал мне все это.
— Я вырос в окружении мертвых, — сказал он. — Неправда, что они немы, хотя многие и в самом деле немы, но вот громко они и в самом деле не говорят. Там, где рос я, в Живокрае, мы, мальчишки и девчонки, любили побегать, мы были драчливыми и носились по улицам мимо бесстрастных зомби, пары-тройки закоренелых вампиров, мимо самих танати, джентри, с разодетыми личами, у которых были зашиты рты, а кожа напоминала выдубленную шкуру. Больше всего я запомнил тишину… Относились ко мне хорошо. Мать мою уважали, и я считался примерным мальчиком. Относились к нам с сочувственной издевкой — других открытых проявлений неприязни не было. Я оказался вовлечен в культовое служение, преступления и ереси. Но не глубоко. И на короткое время. Есть две вещи, в которых живые более сведущи, чем танати. Одна — это шум. Вторая — скорость. От первой я отошел, от второй — нет…
После того как стало ясно, что пауза переросла в молчание, заговорила я.
— А где вы научились так драться? — спросила я.
— Великий Кромлех я покинул ребенком, — сказал он. — Я в то время не считал себя ребенком, но на самом-то деле был им. Зайцем пробрался на канатный фуникулер и бежал.
Больше он не стал рассказывать. Между теми временами и его появлением в Армаде прошло, видимо, не меньше десятка лет.
Он не стал говорить о том, что с ним случилось за это время. Но именно тогда, очевидно, он и приобрел свои непостижимые навыки.
Доул сникал на глазах, и я видела, что его желание выговориться испаряется. Меня это не устраивало. После многих недель изоляции я хотела, чтобы он продолжал говорить. Я напустила на себя этакий развязный тон, и мои слова, наверно, прозвучали хитровато и дерзко.
— И вот вы бежали, а потом сражались с империей Призрачников и там захватили свой меч — Всемогущий? — Я указала на его простой керамический клинок.
Несколько мгновений его лицо оставалось невозмутимым, а потом на секунду оно осветилось прекрасной улыбкой. Когда он улыбается, он похож на мальчишку.
— Есть еще одна смысловая цепочка, — сказал он. — Половина ее была утрачена. Никаких Призрачников давно нет, но по всему Бас-Лагу разбросаны всевозможные остатки этой империи. Мой меч и вправду — изделие Призрачников.
Я попыталась понять, какой смысл он вкладывал в свои слова. «Мой меч сделан по технологии Призрачников», — подумала я, потом: «Мой меч копирует их мечи», — но, глядя на него, поняла, что он имел в виду именно то, что сказал.
Должно быть, вид у меня был недоумевающий. Он энергично кивнул:
— Моему мечу больше трех тысяч лет.
Это невозможно. Я видела его. Это простое, чуть траченное временем, слегка потертое керамическое изделие. Я бы удивилась, если бы ему было пятьдесят лет.
— А название… — Он снова улыбнулся мне своей улыбкой. — Еще одна путаница. Я нашел этот меч после долгих поисков, после того как освоил мертвую науку. Правильное его название Всёмóгущий, а не Всемогýщий. — Он говорил неторопливо. — Он может все, но это лишь заложенная в нем возможность, потенциал. Могущий означает не мощь, а вероятность. Вы назвали исковерканное имя. В прежние времена было немало мечей, подобных ему, — сказал он. — А теперь, я думаю, остался только этот… Это Меч возможного.
Даже на обратном пути ученые составляли планы. Они трезво оценивали то, что им предстояло. Впереди была еще более трудная работа.
«Трезубец» не двигался обратно по прежнему курсу, потому что Армада за это время переместилась, и экипаж «Трезубца», пользуясь тайными средствами, в которых Беллис ничего не понимала, неуклонно вел аппарат в направлении города.
Дирижабль попал в зону серых туч. Захлестываемый дождем, он начал набирать скорость. Беллис смотрела из окон кают-компании — на краю неба вихри темного воздуха сцепились с морем.
Надвигался шторм.
Непогода задела их лишь краем — они убежали от шторма, который бушевал вовсю, но двигался медленно. Изнутри шторм разрывал себя на части. «Трезубец» прошел по его границе, убегая от сердцевины, и дождь и ветер лишь слегка потрепали его.
Увидев рваную линию Армады, вспоровшую горизонт, а потом и весь город, распростершийся внизу, Беллис подивилась его громадности. Это был хаос, собрание мертвых и переоснащенных кораблей — неприглядная и бесформенная масса, с неровными и застывшими границами. Буксиры и пароходы, окаймлявшие Армаду, тащившие ее многие тысячи миль, теперь, когда город стоял, были отвязаны. Все эти многочисленные суда пыхтели вокруг Армады, доставляя грузы. Беллис снова подумала о том, сколько же топлива они пожирают. Не было ничего удивительного в том, что пиратские корабли Армады так ненасытны.
Увидев все это, Беллис испытала прилив чувств, определить которые никак не могла.
На наружной границе города Беллис увидела «Терпсихорию». А еще ей бросились в глаза причудливые очертания «Сорго»: из его вершины вырывалось пламя, над которым коробился воздух. Вокруг опор платформы суетились суда. Снова велось бурение — установка высасывала нефть и горное молоко из набухших вен, в которых подземные жидкости циркулировали на протяжении многих веков. Армада остановилась над разломом в породе. «Сорго» накапливало топливо для предстоящего беспримерного сеанса магии.
Они зашли с кормы Армады, осторожно пробираясь по правому борту, над мачтами. Под ними за ходом «Трезубца» с любопытством следили люди со множества разнообразных аппаратов, двигавшихся в его тени, — аэротакси, одиночных шаров, странного вида неуклюжих воздушных кораблей.
«Трезубец» причалил к «Гранд-Осту», оставаясь на той же высоте, что и калека «Высокомерие». Беллис видела людей, глазеющих с окружающих кораблей и воздушных судов. Только на «Гранд-Осте» почти не было народа — здесь прибытия экспедиции ждали всего несколько стражников во главе с сияющим Любовником.
Беллис увидела новый порез на его лице — заживающий струп. Он начинался у левого угла губ и уходил под подбородок. Этот шрам был зеркальным отражением того пореза, что нанесла себе Любовница почти на глазах Беллис.
Любовники увидели друг друга, и за этим последовало долгое молчание, после чего они преодолели разделявшее их расстояние и обнялись. Их прикосновения были страстными, чувственными и продолжались больше минуты. Движения эти были непохожи на ласки — казалось, будто любовники сражаются, но в каком-то замедленном времени. Вид их вывел Беллис из равновесия.
Наконец они разъединились. Беллис стояла достаточно близко от них и потому слышала их шепот. Любовница похлопывала по телу мужчины, скребла его шею, лицо сильнее и сильнее. Но когда она коснулась свежего шрама, руки ее внезапно стали нежными, словно перед ней был ребенок.
— Все как мы договаривались, — прошептала Любовница, прикасаясь к собственной ране, — и точно в назначенное время. Ты меня чувствовал? Да? Клянусь тебе, я тебя чувствовала, черт возьми, — каждый дюйм, каждую каплю крови.
Обшитая панелями кают-компания была полна старых написанных маслом портретов неизвестных Беллис инженеров и политиков — кробюзонцы остались без толку плесневеть на перегородках внутри их похищенного создания. Вокруг огромного подковообразного стола сидели члены армадского сената, а перед ними находились Тинтиннабулум, руководители научной и инженерно-технической команды «Трезубца» и Круах Аум. Рядом с ошарашенным анофелесом сидела Беллис.
Армадский сенат не собирался вот уже восемь лет, но правители кварталов ждали возвращения «Трезубца», чтобы поставить на голосование важнейший в истории Армады вопрос. Необходимо было соблюсти соответствующие процедуры.
У каждого армадского квартала в сенате был один голос. Некоторые кварталы были представлены одним человеком, некоторые — небольшой группой. Беллис медленно обвела взглядом всех сидящих за длинным столом правителей. Узнать их было нетрудно.
Брагинод, джхурская королева-какт с советниками.
Книжный город был представлен триумвиратом хепри, которые сидели вплотную друг к другу и сообщали свое мнение с помощью жестов и хемических выделений; слуги-люди переводили. Имен их никто не знал, они были номинальными представителями группы, которая в этот момент руководила кварталом.
В дальнем конце стола сидел человек в монашеском одеянии — представитель Баска. Рядом с ним находился нечесаный мужчина лет шестидесяти. Беллис узнала его по плакатам — это был Фридрих, торговец-король квартала Ты-и-твой. Рядом с ним сидел еще один человек с серым, покрытым шрамами лицом — генерал Шаддлера.
Больше всего представителей прислал Дворняжник. Похоже, здесь присутствовала внушительная часть всего Демократического совета — существа самых разных рас были втиснуты в небольшой круг, примыкающий к главному столу, как зуб к шестеренке. Они постоянно перешептывались и поглядывали на представителей Саргановых вод с видимой враждебностью.
А представители Саргановых вод — Любовники — сидели в самом конце стола, справа, и молча наблюдали. Сидели друг подле друга, их лица являли собой зеркальные отражения бешеной страсти.
А напротив них расположился бледный человек, которого Беллис никогда прежде не видела. Он был одет в простую темную одежду и смотрел на Любовников. Во взгляде его читалась не насупленная враждебность «демократов», а внимание и проницательность. У него был широкий нос и очень полные губы. Строгому облику не отвечали лишь курчавые волосы. А глаза были необыкновенными. Темными и чрезвычайно ясными. Месмерическими.
Не без содрогания Беллис поняла, что это глава квартала Сухая осень, самый серьезный соперник Любовников. Именно из-за него сенат собрался после захода солнца. Это был вампир Бруколак.
Эта встреча, без всяких сомнений, была пустой формальностью: позиции участников определились задолго до нее. Аргументы и доводы звучали высокопарно, и хотя симпатии и антипатии открыто не объявлялись, но были почти очевидны. Беллис отвечала, когда к ней обращались, лаконично излагала свой взгляд на те или иные лингвистические проблемы.
За план Любовников стояли пять кварталов. Искренний энтузиазм эта идея вызывала у Книжного города. Джхур и Шаддлер были на содержании у Саргановых вод, а потому голосовали за все, о чем их просили. Фридрих из Ты-и-твой, ничуть этого не стыдясь, продал свой голос Любовникам, зная, что они дадут больше, чем любой другой квартал.
Противостояли любовникам только Баск и Дворняжник, действовавшие совместно, и Бруколак из Сухой осени, который был сам по себе. Расклад сил был пять к трем. План имел все шансы быть принятым немедленно.
— Нас не поставили в известность, — сказала Вордакин из совета Дворняжника, женщина со строгим лицом, которая корила Любовников за их нечестность. Она отчаянно пыталась склонить на свою сторону Фридриха или хепри из Книжного города. — Нам не сообщили о намерениях Саргановых вод, когда их рейдеры вернулись с кробюзонской платформой «Сорго» на буксире. Тогда нам говорили о росте производства энергии, о новых мощностях, выработке иликтричества и дешевой нефти. О горном молоке не говорилось ни слова. А теперь выясняется, что вся эта дешевая энергия предназначена для аванка. Что мы услышим еще, когда аванк будет пойман?
Бруколак впервые распрямился на своем стуле. Он устремил взгляд туда, где сидели Любовники и их подданные, и Беллис увидела, что в первую очередь его интересует Доул.
— Тут-то и зарыта собака, — неожиданно сказал он. Голос его звучал сипло и шел словно не из горла. — Это и есть камень преткновения. — Мелькнул длинный раздвоенный язык. Беллис широко раскрыла глаза. — Что у них на уме? Что можно сделать, имея в своем распоряжении аванка? Куда можно направиться?
Король-торговец Фридрих поежился и сплюнул. Вордакин взывала к нему, напоминая об обязательствах и прошлых услугах, — Беллис о них ничего не знала. Фридрих отвернулся. Его было не сдвинуть с занятой позиции. Король бросил взгляд на Любовников; те улыбнулись в ответ и синхронно кивнули.
«Мы тебя перекупим, — говорили они этим жестом, — а если Дворняжник, Баск или кто другой хотят противостоять нам, то мы просто предложим больше, чем они. Назови свою цену».
Те, кто противился вызову аванка, сидели в дальнем углу комнаты и выглядели старыми и усталыми.
Буровая платформа, книга, сам Круах Аум — Беллис поняла, что любые планы Любовников воплощаются в жизнь.
В ночи за окном на расстоянии многих миль все еще бушевала буря; время от времени сверкала молния. Находясь среди посланников властей, о которых она только начала узнавать, переводя для представителя расы, которую она считала давно вымершей, Беллис чувствовала себя уязвимой и одинокой.
В комнате уже почти никого не осталось. Дойдя до двери, Беллис подняла взгляд на Утера Доула, который стоял у нее на пути, и поняла, что смотрит он вовсе не на нее. Глаза его, неподвижные, как стекло, смотрели в глаза Бруколака, стоявшего в другом углу комнаты.
Любовники ушли. Ушли и представители всех других кварталов. Остались только Утер Доул и вампир, а между ними — Беллис.
Ей отчаянно хотелось уйти, но ноги Доула вросли в пол, словно он готовился к бою. Обойти его она не могла, а заговорить боялась. С другой стороны стоял Бруколак — грива косматых волос, влажные губы приоткрыты, жуткий змеиный язык пробует воздух. Беллис оказалась в ловушке между этими двумя. Они совершенно не замечали ее.
— Ты все еще доволен, Утер? — сказал Бруколак. Голос его никогда не поднимался выше неприятного шепота.
Утер Доул не ответил. Бруколак беззвучно и холодно рассмеялся.
— Ты не думай, что дело на этом закончилось, Утер, — сказал Бруколак. — Мы оба знали, каков будет результат. Решения принимаются не здесь.
— Немертвый Бруколак, — сказал Доул, — твою озабоченность этим проектом отметили. Отметили и оставили без внимания. А теперь, если ты меня извинишь, я должен проводить Круаха Аума и переводчицу. — Доул не отрывал глаз от бледного лица вампира.
— А ты заметил, Утер, — вежливо сказал Бруколак, — что остальные маленькие сквалыги наконец-то поняли: что-то тут затевается? — Он медленно направился к Утеру Доулу.
Беллис замерла на месте. Ей страшно захотелось немедленно покинуть комнату. Многие годы она была надежно завернута в пелену холодной сдержанности и самоконтроля. Она могла справиться почти со всеми эмоциями.
Беллис с трепетом поняла, что Бруколак наводит на нее ужас. Ей казалось, что модуляции его голоса точно совпадают с волнами накатывающего на нее страха.
В комнате было темно, газовые горелки погасли, чадили лишь несколько свечей. Беллис не видела ничего, кроме высокой фигуры Бруколака, двигающегося с легкостью танцора (с такой же легкостью, как и Утер Доул), приближающегося к ней.
Доул стоял, не двигаясь и не издавая ни звука.
— Ты слышал, как спрашивала Вордакин: а что будет дальше? Я тебе говорил — она лучшая из них. В конце концов они сообразят, Утер, — прошептал Бруколак. — Когда ты им сообщишь, Утер? Когда они будут знать весь план? Неужели ты и в самом деле думаешь, — продолжал он с неожиданной яростью, — что можешь противостоять мне? Неужели ты думаешь, что за этот проект возьмутся без моего одобрения? Ты хоть представляешь… кто я такой?
Потом он быстро заговорил на языке, состоящем сплошь из отхаркиваний, и возникло впечатление, будто само это наречие противится каждому его слову.
Он говорил на верхнекромлехском.
Беллис не знала, что он сказал, но глаза Утера Доула на несколько мгновений широко раскрылись. Потом он тоже сделал шаг вперед.
— Да, Бруколак, — сказал Доул. Голос его звучал сухо и жестко, как кремень. Он смотрел мимо Беллис, будто ее там и не было, смотрел прямо на вампира. — Я точно знаю, кто ты такой. Я лучше, чем любой другой, знаю, кто ты.
Обоих разделяло несколько шагов. Теперь они не двигались, а Беллис стояла между ними, словно невольный рефери.
— Я обращаюсь к тебе со всем почтением, используя титул джентри, немертвый, — прошипел Доул. — Но ты ничуть не джентри, как и я. Ты — немертвый, ты — не танати. Ты забываешься, Бруколак. Ты забываешь, что есть еще одно место, где таким, как ты, позволено жить открыто. Место, куда отправляются беженцы твоего народа. Ты забываешь, что там, где властвуют мертвецы, которые защищают живых, — там тебя можно не бояться. Ты забываешь, что в Новом Кромлехе есть вампиры. — Он указал на Бруколака. — Они обитают за гетто живых. В хибарках. В трущобах. — Он улыбнулся. — И каждую ночь после захода солнца они могут безопасно выползать из своих лачуг и просачиваться в город. Тощие фигуры в тряпье, которые жмутся к стенам. Изможденные и голодные, они протягивают руки. Просят подаяния. — Голос его звучал тихо и злобно. — Они умоляют живых смилостивиться над ними. И время от времени кто-то из нас уступает, и вот, из жалости и презрения, смущенные собственной мягкостью, мы становимся на карнизах домов и протягиваем свои запястья. А ты и тебе подобные вскрываете их. Обезумевшие от голода, благодарные, вы делаете несколько быстрых глотков, пока мы не решаем, что хватит, и не отдергиваем руки, а вы рыдаете и просите еще, а иногда вас рвет, потому что ваши желудки долго были пусты и теперь не могут переварить желанной пищи, и мы оставляем вас лежать в грязи и наслаждаться этой небольшой подачкой… Мы в Великом Кромлехе точно знаем, кто вы такие, Бруколак. — Доул снова улыбнулся. — Наркоманы. Кто-то из нас терпит таких, как ты, кто-то ненавидит, и все мы, живые и мертвые, жалеем вас. Так что не пытайся меня напугать. — Он неожиданно сплюнул. — Потому что я точно знаю, кто ты такой, Бруколак.
Больше никто не сказал ни слова. Бруколак и Доул стояли неподвижно, лицом друг к другу. Двигался только язык Бруколака, пробуя воздух.
Потом вампир ушел.
Беллис моргнула и оглянулась — в воздухе, потревоженном быстро и внезапно вышедшим Бруколаком, лениво мельтешили частички пыли. Беллис подняла голову. «Что он сделал со мной? — подумала она. — Как он это делает? Гипноз? Черт меня подери, он живее Доула…»
Ею овладело какое-то отупение, но наконец она поняла, что Утер Доул смотрит на нее, и тогда сердцебиение замедлилось, дыхание вернулось к норме.
— Идемте со мной, — сказал ей Доул. Голос его звучал вежливо и ровно, словно ничего не случилось, словно перед ее глазами только что не разыгралась эта сцена. — Вы должны помочь Круаху Ауму.
Она вышла из комнаты, стараясь, чтобы колени не подгибались, хотя ее и била дрожь. Беллис думала о словах Бруколака.
«Куда мы идем? — спрашивала она себя, следуя за Доулом. — В чем состоит план?»
ГЛАВА 28
Шторм, долго ходивший вокруг да около, наконец обрушился на город.
Туго свернутая масса воздуха стала раскручиваться. Ночь была жаркой. Дождь хлестал по Армаде. Мачты гнулись, канаты натягивались и терлись о борта кораблей и стены строений. Гремел гром, сверкали молнии.
В такой шторм город не попадал уже давно, однако обитатели его действовали умело. Воздушные суда были быстро посажены, чтобы переждать непогоду во дворах и под брезентом. «Трезубец», пришвартованный к «Гранд-Осту», был слишком велик — укрыть его было невозможно, а потому он только неловко подпрыгивал и подрагивал под порывами ветра. Массивный силуэт его нависал над кораблями и домами внизу.
По всему городу все мостки и соединения, кроме самых прочных, были раскреплены с одной стороны на тот случай, если сила шторма окажется слишком большой и они порвутся. Передвигаться по Армаде во время шторма было невозможно.
Море во внутренних водах Армады, в промежутках между судами, бешено дыбилось, но волны здесь не образовывались. Снаружи, однако, море было ничем не стеснено, и валы ударяли в суда, располагавшиеся по внешним границам города. Корабли, которые окаймляли вход в бухты Базилио и Ежовый хребет, были притянуты друг к другу, защищая и закрывая пиратские и торговые (армадские и пришлые) корабли внутри. За пределами Армады флотилия боевых, пиратских и буксировочных кораблей двигалась на почтительном расстоянии, чтобы волны не разбили ее о стены города.
Не испытывали особых неприятностей лишь те, кто патрулировал город снизу — подлодки, рыболюди, морские змеи да дельфин Сукин Джон. Они пережидали непогоду под водой.
Утер Доул выглянул в иллюминатор в коридоре «Гранд-Оста», а потом повернулся к Беллис.
— Нас ждет непогода еще посильней, — сказал он.
Поначалу Беллис не поняла, что он имеет в виду. Потом вспомнила историю из книги Круаха Аума — вызов аванка с помощью энергии молний.
«Мы собираемся вызвать дьявольский шторм, да?» — подумала она.
Беллис, как ей и было поручено, учила Аума понимать соль. Это доставляло ей немало трудностей. Она сознавала, что столкнулась с грубейшим нарушением правил содержания анофелесов, установленных Кохнидом и Дрир-Самхером. И какими бы корыстными ни были причины для установления таких правил, это было средство защиты против воскрешения одной из самых одиозных империй в истории Бас-Лага. Ей приходилось напоминать себе, что Аум мужского пола, стар и ни для кого не представляет ни малейшей опасности.
Аум подходил к поставленной перед ним задаче со всем рвением и логикой математика. Беллис с беспокойством обнаружила, что за короткое время пребывания армадцев на острове он успел накопить немалое количество слов (и Беллис спрашивала себя, уж не заражен ли остров новым языком).
Для жителей Нью-Кробюзона, Джесхалла, Мандрагоровых островов или Шанкелла освоить соль не составляло труда. Но Круах Аум не знал ни одного из языков, образующих соль. К тому же соль не имела никаких параллелей (словарных или грамматических) с верхнекеттайским. И тем не менее Круах Аум сумел постичь соль: он составил подробный список склонений, спряжений, грамматических правил. Его метод отличался от подхода Беллис, поскольку он не обладал языковой интуицией, не имел языковой подготовки, которая сделала бы его ум восприимчивым. И все же прогресс был очевиден.
Беллис с нетерпением ждала того времени, когда ее услуги не будут требоваться, когда ей не нужно будет просиживать долгие часы, делая записи на научном языке, которого она не понимала. От работы в библиотеке ее освободили. По утрам она теперь занималась с Аумом, а по вечерам переводила — Ауму задавали вопросы члены научного комитета Саргановых вод. И то и другое не вызывало у Беллис ни капли удовольствия.
Днем она ела с Аумом, а по вечерам иногда сопровождала его в прогулках по городу, вместе со стражниками из Саргановых вод. «Что еще я могу?» — думала она. Она провела его в Крум-парк, поводила по живописным закоулкам и торговым улочкам Саргановых вод, Джхура и Дворняжника, показала ему библиотеку Большие шестерни.
Пока Беллис вполголоса разговаривала с Каррианной, которая, казалось, искренне обрадовалась ее появлению, Круах Аум бродил от полки к полке. Когда Беллис подошла к нему сообщить, что пора идти, анофелес повернулся к ней, и ее встревожило выражение его лица: почтительность, радость, сильнейшее переживание, как во время религиозного экстаза. Она показала ему книги на верхнекеттайском, и Аум зашатался, словно опьянев при виде всех этих открытых для него знаний.
Ее постоянно грызло что-то, поскольку нередко целые дни приходилось проводить с властями Саргановых вод: Любовниками, Тинтиннабулумом и его командой, Утером Доулом.
«Как я дошла до жизни такой?» — спрашивала она себя.
Беллис с первого мгновения была отделена от города и с тех пор усердно бередила эту кровавую рану. Этим она и определила свое место здесь.
«Это не мой дом», — снова и снова, бесконечно повторяла она себе. А когда появилась возможность установить связь с настоящим домом, она воспользовалась ею, невзирая на все опасности. Она не отказалась от намерения вернуться в Ныо-Кробюзон. Она узнала о страшной угрозе ее городу и (презрев риск и потратив немало сил на составление плана) придумала способ спасти его.
И каким-то образом в течение этого времени, перекинув через все моря мостик к Нью-Кробюзону, она тесно связала себя с Армадой и ее правителями.
«Как я дошла до жизни такой?»
Беллис горько рассмеялась. Она сделала все, что могла, для своего настоящего дома, а теперь вот проводит дни, работая на своих тюремщиков, помогая им обрести возможность увезти ее, куда им вздумается.
«Как я дошла до жизни такой? И где Сайлас?»
Каждый день Флорин размышлял о том, что он сделал на острове анофелесов.
Эти мысли доставляли ему немало тревоги. Он не был уверен в своих чувствах. Он возвращался к воспоминаниям о том, что сделал, так, словно они были раной, и, кроме того, открыл в себе некоторую долю гордости. «Я спас Нью-Кробюзон», — думал он, не вполне веря в это.
Флорин вспоминал тех немногих знакомых, что он оставил там. Собутыльники, друзья, подружки: Зара, Петр, Феженечс и Долли-Анна… Он думал о них с какой-то отвлеченной приязнью, словно о персонажах книги, к которым он проникся любовью.
«Вспоминают ли они обо мне? — гадал он. — Скучают ли без меня?»
Он оставил их в прошлом. Он провел слишком много времени в вонючей тюрьме в Железном заливе, затем в мрачном трюме «Терпсихории», а потом его жизнь внезапно и удивительно переменилась — и Нью-Кробюзон превратился всего лишь в далекое воспоминание.
Но все же у него оставался целый фонтан чувств к Нью-Кробюзону: Флорин сознавал, что этот город сформировал его. Он не хотел увидеть его в руинах. Он не мог даже помыслить о том, что люди, которых он знал там, будут мертвы. И вот он — эта мысль смущала его — преподнес им прощальный дар, о котором они никогда не узнают. Нью-Кробюзон спасен, и спас его он, Флорин Сак.
Это понимание грызло его, беспокоило, пробуждало в нем дурацкую гордыню. Он совершил нечто великое, способное изменить ход истории. Он представил себе, как город готовится к войне, так и не зная, кто его спас. Сделано великое дело, а Флорин вспоминал о случившемся, лишь чуть поднимая брови и не зная, стоит ли придавать этому такое уж значение, словно это была какая-то мелочь.
Он не предал Армаду — то, что он сделал, не было предательством. Никому от этого не было никакого вреда, да и какой вред может быть оттого, что он недолго отсутствовал ночью? Он удалился лишь на несколько часов, чтобы спасти Нью-Кробюзон. И он был рад этому. Он чувствовал себя счастливым, когда думал о том, что сделал. Несмотря на все их суды и пенитенциарные фабрики.
Он спас город. Теперь пора с ним проститься.
Аванк был редким гостем в морях Бас-Лага. Транспланная жизнь с ее хитросплетениями во многом оставалась тайной за семью печатями. Ни Флорин Сак, ни кто-либо из его коллег не знали, было это существо, проникавшее в Бас-Лаг, частичным или полным проявлением, не возникло ли оно из-за путаницы в масштабах (некое простейшее, планктон из более обширного морского измерения), псевдоорганизмом, спонтанно образовавшимся в отверстиях между мирами. Никто этого не знал.
Они знали только то, что говорила им Беллис Хладовин, читая сложную вязь каракулей Круаха Аума.
Анофелес явно был поражен новой средой обитания, которая, однако, не повлияла на его мыслительные способности, на его умение отвечать на задаваемые вопросы. Каждый день Аум предоставлял своим новым коллегам достаточно информации для их нужд.
Он делал для них чертежи, рисунки упряжи (размерами больше боевого корабля), удил, вожжей. И хотя инженеры не вполне понимали, как впрягать туда аванка, какая именно часть животного окажется обхваченной этим приспособлением, они верили на слово Ауму, который говорил, что устройство будет действовать.
Научные работы, составление планов продвигались семимильными шагами. Инженерам и ученым приходилось напоминать себе, как далеко они уже продвинулись, с какой скоростью и как нужно продолжать. Всем было очевидно: без Аума — что бы они ни думали прежде — успеха им не добиться. И только работая с ним бок о бок, они поняли, насколько он необходим.
Они встроили двигатели в герметичных контейнерах в шарнирные соединения хомута, паровые котлы тройного обмена и сложные регулировочные системы шкивов, которые должны были висеть в ледяной темени глубоководья на многомильной колоссальной цепи, подвешенной под городом.
А что, если они ошибались? Тогда древние батиокеанические механизмы, созданные в Саргановых водах, придется переделать.
Объем предстоящих работ был огромен, Флорин чуть ли не руки потирал от радости.
Армада оправилась от шторма за одно утро: палубы очистили от кусков шифера и дерева, заново закрепили мостки, пересчитали и оплакали нескольких пропавших или утонувших, тех, кто был захвачен разгулявшейся стихией вне города.
Когда с этим было покончено, Саргановы воды с еще большей энергией занялись изготовлением всего необходимого для осуществления исторического проекта.
Под Армадой были спрятаны пять древних цепей. Флорин Сак и бригады подводников обнаружили их, зарисовали их концы. Все промышленные мощности Саргановых вод и то немногое, что имелось в Книжном городе, Шаддлере и Ты-и-твой, было передано под непосредственное управление Тинтиннабулума и координационного комитета. Строительные работы начались.
Несколько недавно похищенных металлических кораблей пошли на металлолом. Их разбирали часть за частью. На них работали тысячи мужчин и женщин; рутинные портовые работы были переданы недоукомплектованным бригадам, а городским чернорабочим за день работы предлагались огромные деньги. В дело шли стальные корпуса боевых кораблей, надстройки, начинка пароходов, закаленные металлические мачты. Суда обдирались и разбирались, затем тонны металла доставлялись баржами или дирижаблями на фабрики.
На узду для аванка шли балки и болты, еще отмеченные полученными на прошлой службе шрамами. В литейнях плавилось железо, чтобы, застыв, приобрести новую форму.
Традиции применения магии в Армаде не были сильны. Но среди пиратов имелись искусные металломаги, и на фабрики отправлялись целые пиратские шайки. Они тесно сотрудничали с инженерами, примешивали к металлу в огромных количествах тайные добавки, чтобы сделать металл более прочным, легким и вязким. Пришлось использовать запасы горного молока, имевшиеся в Саргановых водах. Жидкость оказалась неимоверно тяжелой и плотной. Когда емкости с горным молоком откупорили, оттуда донесся неожиданный запах, напоминающий о пряностях и масле. Было видно, как за стеклом плещется что-то холодное и перламутровое.
Металломаги добавляли в металл строго отмеренные порции горного молока, произнося заклинания, делая пассы над плавящимся металлом, закручивая его мощными потоками, заряжая, запечатывая его.
После прокатки и ковки металла, после новой серии тайных процедур подлодки начали доставлять компоненты узды для аванка в нужное место под городом. Здесь, совершая замедленные водой движения, орудуя кувалдами и ключами, работала целая армия ныряльщиков, вооруженных еще и хемическими сварочными аппаратами, рассыпавшими в воде красочные искры.
Работы велись невероятные и неожиданные.
Цепи были закреплены на пяти кораблях — на «Псайре» Книжного города, на джхурском «Саскитале», на большом пароходе «Стон портного», столичном корабле Баска, на «Глоссарии» Заколдованного квартала и на «Гранд-Осте» Саргановых вод. От килей и пузатых бортов каждого из этих старых, массивных кораблей отходил металлический крюк размером с огромную церковную дверь, прикрепленный болтами и с помощью магии скрытый из виду. На этих крюках висели звенья цепи, каждое размером с лодку.
Сторожевых акул отпустили. Казалось невероятным, но прежде цепи были скрыты от посторонних глаз. По городу поползли слухи о том, что уже было сделано и что может случиться теперь. Говорилось, что квартал Баск пытался открепить цепь под своим судном и разрушить тем самым планы Саргановых вод, но крепление оказалось слишком прочным, слишком массивным, слишком хорошо защищенным сильными заговорами.
В большой камере без окон, в чреве «Гранд-Оста», собирался новый двигатель. Ненужные котлы с их плетением огромных труб были сняты, словно прорубили просеку в ржавом лесу. Когда двигатели-призраки исчезли, взгляду открылись два штампованных плоских диска, вделанных в пол. Высотой по пояс и много ярдов в диаметре, они несли на себе следы времени и грязи. Они-то и были концами цепи, прикрепленной к кораблю, — продетыми через корпус, а затем плотно расклепанными много веков назад. Тогда-то в первый раз и пытались поднять аванка.
«Кто-то уже намеревался сделать это раньше», — подумал Флорин Сак. Он был ошеломлен объемом работы, магическими процедурами, промышленными операциями, планированием: столько усилий было сделано многие поколения назад, а потом об этом намеренно забыли.
Между двумя концами цепи Флорин Сак и его товарищи и начали сооружать необычный двигатель. Они работали по расчетам, на которые потратил долгие часы Круах Аум.
Флорин внимательно изучил планы. Сконструированный ими двигатель работал, не подчиняясь известным ему законам. Он будет огромным, он наполнит это помещение грохотом поршней и зубчатых колес, приводимых в действие неизвестными Флорину средствами.
Флорин начал работу от основания будущих котлов, вмещающих поршни, и двигался вверх. Он начал с расклепанных цепных концовок, вгрызся в них сверлом, залил расплавами, в которые, пока они еще не застыли, вставил провода толщиной в руку, в резиновой и смоляной оплетке. Провода проходили через трансформаторы размером с ногу Флорина — ребристые колонки из белой керамики — и в гущу кабелей, изоляторов и разностных машин.
Это был механизм усмирения, с помощью которого комплексные энергии будут передаваться по цепи с «Гранд-Оста» на огромную узду и на то, что в ней находится в нескольких милях под поверхностью. Стрекало. Удила и кнут.
Море было прозрачным. Ныряльщики толпились на огромной подводной строительной площадке. Компоненты спускались на кранах с кораблей-фабрик. Массивная узда обретала свои формы на конце гигантской цепи, по-прежнему закрепленной в нескольких футах под поверхностью; размеры ее вызывали опасливую тревогу, формы были экзотичными и необъяснимыми. Вокруг нее вились красочные морские рыбы, подлодки, мастера креи, рабочие соответствующих профессий и Флорин Сак — все они двигались неторопливо и размеренно, как истинные подводные обитатели.
Иногда по воде проходила вибрация. Опоры платформы «Сорго» исчезали в цилиндрических железных поплавках, которые поддерживали ее под поверхностью, как погружённые корабли. Буровая колонна уходила вниз, теряясь в тоннах и тоннах воды, исчезая там, где она, словно комар, прокалывала морское дно и кормилась.
ГЛАВА 29
Сайлас пришел к Беллис три дня спустя после ее возвращения.
Она ждала его прихода, вечерами то и дело посматривая на дверь, но все же Сайласу удалось удивить ее.
Беллис ужинала с Каррианной. Она питала искреннюю приязнь к своей бывшей коллеге, находя ее умной и не лишенной чувства юмора. Но в то же время, улыбаясь через силу, Беллис понимала, что ее одиночество никуда не делось. «Разве это удивительно? — безжалостно обращалась она к самой себе. — Ты его выхаживаешь, ты его выкармливаешь, ты его творишь».
Она вспомнила, как обстояли дела в Нью-Кробюзоне, и вынуждена была признаться себе, что ничуть не лучше. Но здесь, по крайней мере, для одиночества имелись основания — оно было топливом для ее жизнедеятельности.
Каррианна хотела в подробностях узнать об острове анофелесов, о погоде, о поведении людей-комаров. В ее интересе слышалась какая-то печаль — хотя Каррианна смирилась с жизнью на Армаде, она уже много лет не ступала на твердую землю, и рассказы Беллис вызывали у нее ностальгию.
Беллис вдруг обнаружила, что ей трудно говорить о недавнем путешествии. Она вспоминала о нем как о чем-то далеком, как об однообразной череде дней, в которых скука и страх порой перемежались яркими эмоциями. О некоторых вещах она, конечно же, вообще не могла говорить. Ее рассказы об анофелесах, о самхерийских пиратах и более всего — о Круахе Ауме были преднамеренно уклончивыми.
Став свидетельницей стычки между Бруколаком и Утером Доулом, Беллис прониклась интересом к правителю Сухой осени. Каррианна ответила на ее вопросы о политической структуре этого квартала, об отряде подручных Бруколака, о кровеналоге.
— Вот тогда-то ты обычно и встречаешься с ним, — сказала Каррианна. Она пыталась говорить обыденным тоном, но Беллис услышала дрожь в ее голосе. — Не всегда. Часто это делают его подручные, но время от времени. Они делают тебе надрезы здесь, или здесь, или здесь. — Она показала себе на бедро, грудь и запястье. — Они смазывают это место антикоагулянтами и перекачивают кровь в колбу.
— И сколько они берут? — в ужасе спросила Беллис.
— Две пинты. Один только Бруколак пьет чистую кровь, остальные должны разбавлять. Говорят, чем больше они пьют, тем сильнее становятся. И хотя Бруколак тщательно отбирает своих подручных, кто-нибудь из них может возжелать власти… Если они пьют обычным способом — прямо из вены, то могут потерять контроль над собой, а убивать они не хотят. И потом, есть опасность заражения через слюну. Так что любой оставшийся в живых, из кого они пили напрямую, может превратиться в их конкурента.
Беллис простилась с Каррианной на границе Сухой осени («Только здесь я и чувствую себя в полной безопасности», — с улыбкой сказала Каррианна) и отправилась домой.
Она могла сесть в такси — ветер был слабый и аэронавты сверху предлагали свои услуги. Два дня назад, когда ее дневная смена с Аумом закончилась, ей без слов вручили пакет флагов и флеронов — гораздо больше, чем ее недельное жалованье в библиотеке.
«Ну вот, начала работать на Саргановы воды и получила прибавку», — с горечью подумала она.
Сознание ее тайной главенствующей роли во всех этих событиях, понимание того, что без нее Армада не была бы там, где она есть, не делала бы того, что делает, угнетало Беллис, хотя на каждом этапе она руководствовалась ясными и чистыми соображениями.
Беллис пошла домой пешком не ради экономии, а чтобы еще раз почувствовать Армаду. Проведя целый день в помещении среди разговоров, которых она не понимала, она чувствовала, что теряет связь с окружающим ее городом. «А хоть какой-то город лучше, чем никакой», — сказала она себе.
Она прошла по прохладным тихим улицам Шаддлера, попала в Саргановы воды через «Толпанди». На крышах, стройках, в заброшенных домиках и на мачтах мирно поругивались обезьяны; городские коты плотоядно поглядывали на нее, изредка она видела собак; постоянно мелькали крысы, встречались любители ночных прогулок; Беллис шла мимо курятников, спасательных лодок, проржавевших паровых катеров, переделанных в цветочные клумбы, домов, врезанных в орудийные палубы, голубей, воркующих в стволе двенадцатидюймовой пушки, под деревянными лачугами, встроенными в фор-марсы; она шла в свете газовых фонарей, флогистонных элементов и масляных ламп, сквозь темноту, окрашенную в различные цвета, протискивалась по узким коридорам влажного кирпича, покрывавшего суда Армады, как налет плесени. Наконец она вернулась в свои комнаты в трубах «Хромолита», где, дожидаясь ее, сидел Сайлас.
Увидев нечеткие очертания фигуры, сидящей в темноте, Беллис испугалась. Она шикнула на него и отвернулась, чтобы дать успокоиться сердцу.
Он разглядывал ее. Глаза у него были большие и спокойные.
— Как ты сюда попал? — спросила она.
Сайлас отмахнулся от этого вопроса, как от насекомого:
— Ты же знаешь, за твоим жильем все еще ведется наблюдение. Я не могу просто прийти и постучать тебе в дверь.
Беллис подошла к нему. Он оставался неподвижен, если не считать лица и глаз, следивших за ее приближением. Она подошла вплотную — вторглась в его пространство — и медленно нагнулась к нему, изучая его, словно некий редкий образец, представляющий интерес для науки. Она делала это нарочито — разглядывала его внимательно и навязчиво. Так смотрят, когда хотят напугать, сбить с толку.
Когда она наклонилась над Сайласом, словно ведя учет всех его черт, он встретился с ней взглядом и впервые за несколько недель улыбнулся ей — взволнованно и открыто. Она вспомнила, отчего она целовалась с ним, трахалась. Не только от одиночества или тоски, хотя прежде всего из-за них. Были и другие причины, теснее связанные с Сайласом. И хотя он теперь находился рядом, Беллис не испытывала ни малейшего желания прикоснуться к нему. Но даже если о чувстве, когда-то бросившем Беллис в его объятия, осталось лишь воспоминание, она не жалела о том, что случилось.
«Нам обоим это было нужно, — подумала она. — И оно помогло. Правда, помогло».
Она отвернулась, потрепав Сайласа по затылку. Он принял этот жест доброжелательно.
— И… — сказал он.
— Дело сделано, — ответила Беллис.
Он поднял брови:
— Все так просто?
— Далеко не так просто. С чего ты вдруг взял? Но дело сделано.
Он неторопливо кивнул, говоря бесцветным голосом, словно они обсуждали какой-то академический проект.
— И как тебе это удалось?
«Как это удалось нам? — молча подумала Беллис. — И удалось ли? У меня нет никаких свидетельств, никаких доказательств».
— Сама я никак не могла это сделать, — медленно начала она и тут же хлопнулась на стул, потрясенная вспышкой его гнева.
— Что-что? — воскликнул он. — Что за херню ты несешь? — Он вскочил на ноги. — Что ты там натворила, сука ты недоделанная?..
— А ну-ка сядь! — Теперь уже вскочила Беллис, наставив на него трясущийся от бешенства палец. — Как ты смеешь?!
— Беллис… что ты сделала? — Она смерила его гневным взглядом.
— Не знаю, — спокойно сказала она. — Как бы ты, интересно, пересек болото, кишащее шестифутовыми комарами. Не знаю, как бы ты справился с этим. Мы находились больше чем в миле от самхерийских кораблей… а корабли-то там были, в этом можешь не сомневаться. Не знаю, может, ты из расы кактов, или каких-нибудь долбаных струподелов, или еще какой, но в моих жилах течет кровь, и меня они убили бы.
Сайлас не говорил ни слова.
— И вот… — Беллис продолжала, теперь уже размеренным голосом, — я нашла человека, который мог добраться до кораблей, не подвергая себя опасности и не боясь быть обнаруженным. Кробюзонец, который был готов сделать это тайно, чтобы спасти свою первую родину от разорения.
— И ты все ему показала?
— Конечно. Ты думаешь, он пустился бы вплавь в блаженном неведении, положившись только на мои слова?
— Вплавь? Значит, это был Флорин Сак, да? Если бы ты хорошенько постаралась, — сказал Фенек напряженным голосом, — то и тогда не нашла бы никого другого, более преданного Саргановым водам.
— И тем не менее он сделал это, — сказала Беллис. — Но он и пальцем бы не шевельнул, если бы у него не было доказательств. Я показала ему письма. И да, ты прав, он предан Саргановым водам и не собирается возвращаться в Нью-Кробюзон. Но, черт побери, у него ведь там остались друзья. Об этом ты не подумал? Ты думаешь, ему приятна мысль о том, что гриндилоу могут уничтожить город? Дерьмо небесное!.. Он сделал это ради людей, которых оставил там. Ради своих воспоминаний. Неважно. Он взял коробку, печать, письма, и я сказала ему, что нужно делать. Это было его последнее «прости» любимому городку, черти бы его подрали. Его, а еще — мое и твое.
Сайлас неторопливо кивал, признавая, что у нее, видимо, не было выбора.
— Значит, ты все ему отдала? — сказал он.
— Да. Но все прошло как надо, без осложнений… Сайлас, мы в долгу перед Флорином Саком.
— А он знает, кто я такой? — нерешительно спросил Сайлас.
— Конечно нет. — Напряжение его спало, когда он услышал ее ответ. — Ты думаешь, я так уж глупа? Я помню, что они сделали с капитаном. Я не допущу, чтобы они тебя убили. — Голос ее звучал мягко, но без тепла. Это было подтверждение факта, но не близости.
Сайлас подумал несколько мгновений, и его сомнения, похоже, рассеялись.
— Да, видимо, выбора у тебя не оставалось, — сказал он.
Беллис лишь кивнула в ответ.
«Ах ты, неблагодарный сукин сын, — со злостью подумала она. — Тебя-то там не было…»
— И ты говоришь, что самхерийцы взяли посылку? Запечатали и согласились доставить? — На его лице появилась свирепая ухмылка. — Мы сделали это, — сказал он. — Сделали.
— Ну вот, это больше похоже на то, что я ожидала, — язвительно сказала Беллис. — Да, сделали. — Они долго смотрели в глаза друг другу. — Когда, по-твоему, они доберутся до Нью-Кробюзона?
— Не знаю, — сказал Сайлас. — Может, из этого ничего не получится. А может, получится, но мы ничего не узнаем. Мы спасем город, но никогда не узнаем об этом. Может, я всю оставшуюся жизнь проторчу на этом долбаном корыте, ломая голову над тем, как удрать отсюда. Но, черт побери, мы можем гордиться тем, что сделали, — лихорадочно сказал он. — Даже не имея от них ответа, даже не получая благодарности, мы можем довольствоваться тем, что спасли их. Разве нет?
«О да, — думала Беллис Хладовин, — мы можем гордиться. Вполне можем». Она почувствовала, как на нее нахлынула волна одиночества. Неужели теперь стало хуже, чем прежде? — спрашивала она себя. Неужели может быть хуже? Никогда не узнать? Пройти через столько опасностей и случайностей и отправить это послание на другой конец света, чтобы оно исчезло без следа? Никогда не узнать?
«Боги, — с тоской и отчаянием подумала она. — Неужели это все? Неужели это конец?»
— И что теперь будет? — спросил Сайлас. — Со мной и с тобой?
Беллис пожала плечами.
— А что ты хотел? — В голосе ее слышалась скорее усталость, чем презрение.
— Я понимаю, что все это непросто, — мягко сказал он. — Я знаю, все это оказалось сложнее, чем мы думали. Я от тебя ничего не жду. Но, Беллис… мы с тобой владеем тайной, между нами есть кое-что общее, и я не думаю, что мы были вместе только по этой причине. Я хочу, чтобы мы остались друзьями. Можешь ты себе позволить отказаться от меня? Не иметь никого, кто знает? Знает, что ты чувствуешь на самом деле? Знает, где ты хочешь быть?
Беллис не была уверена в Сайласе до конца, но дело обстояло так, как он сказал: они владели тайной, в которую больше не был посвящен никто. Может она себе позволить потерять его? Наверное, ее ждут долгие годы в этом городе (ее пробрала дрожь при этой мысли). Может она себе позволить не иметь никого, кому можно излить душу?
Сайлас поднялся, собираясь уходить, протянул ей руку открытой ладонью вверх и замер в ожидании.
— А где кробюзонская печать? — спросил он. Этого Беллис и опасалась.
— У меня ее нет, — сказала она. На этот раз он не рассердился, просто неторопливо сжал пальцы и вопросительно поднял глаза — что случилось?
— Это Флорин, — сказала она, готовая к новой вспышке с его стороны. — Он уронил его в море.
— Это же перстень, Беллис, — спокойно сказал Сайлас. — Его можно надеть на палец, и он никуда не денется. Он его не потерял. Он оставил его себе, боги знают зачем. Сувенир из дома? Чтобы потом можно было тебя шантажировать? Одни боги знают. — Он покачал головой и вздохнул. Ее привело в бешенство лицо Сайласа, на котором читалось: «Я тобой разочарован».
— Пожалуй, я пойду, Беллис, — сказал он. — Будь осторожна, не забывай, что за тобой наблюдают. Так что не удивляйся, если я буду приходить и уходить… необычными путями. Прошу прощения.
Он спустился по винтовой лестнице. Беллис слышала, как его подошвы грохочут по металлу: пустой изнутри стук, словно олово ударяет по олову. Она повернулась на этот странный звук, но Сайлас уже исчез. Беллис все еще слышала слабое постукивание его ботинок по ступеням вблизи нижнего этажа, но видеть его не видела. Он был невидим или уже ушел.
Глаза Беллис слегка расширились, но даже теперь, в его отсутствие, она отказывала ему в почтении.
«Он теперь приходит и уходит, как крыса или летучая мышь, — думала она. — Прячется от чужих глаз. Наверно, прошел курс магии. Поднаторел в маленьких шалостях».
Однако это все же вывело ее из равновесия и немного напугало. Его исчезновение наводило на мысль об исключительно тонком и сильном колдовстве. «Я и не знала за тобой таких способностей, Сайлас», — подумала она. Снова ей пришло в голову, что она его почти не знает. Их разговор был похож на утонченную игру. Несмотря на его слова, несмотря на то, что у них были общие тайны, Беллис чувствовала себя одинокой.
И она вовсе не думала, что Флорин Сак оставил у себя кробюзонскую печать, хотя и не могла сказать почему.
У Беллис было такое ощущение, будто она чего-то ждет.
Человек, обдуваемый ветром, стоит в ожидании на винтовой лестнице высотой со всю эту нелепую дымоходную квартиру. Он знает, что глаза, которые, возможно, следят за квартирой, не в силах увидеть его.
В руке он держит фигурку: ее складчатые точеные формы похожи на слои теста, губы оттопырились по краям округлого, беззубого ротового отверстия, а язык человека еще леденеет от поцелуя. Теперь он становится куда резвее, теперь ему легче принимать холодные прикосновения каменного язычка, и он может направлять энергии, развязанные их бесстрастным совокуплением, куда как более искусно.
Он стоит под углом к ночи в месте, указанном статуэткой, в месте, где позволяет стоять ее поцелуй, в месте или в такой разновидности места, где лучи света пересекаются, делая его невидимым, как не видят его двери и стены, пока он остается любовником этой пахнущей морем статуэтки.
Поцелуй никогда не доставляет ему удовольствия. Но после соединения с каменной статуэткой он получает силу, позволяющую творить чудеса.
Он делает шаг в ночь, невидимый и осмелевший, впитавший в себя тайные энергии; он отправляется искать свое кольцо.
ГЛАВА 30
Армада покачивалась под лучами солнца. Становилось все жарче.
Безумная работа продолжалась, и под водой аванковая упряжь постепенно приобретала окончательную форму. Ее очертания среди балок и деревянных опор напоминали контуры какого-то немыслимого здания. Шли дни, и очертания становились все определеннее, замысловатые шипы и зубцы приобретали вид чего-то реального. Работы продвигались благодаря неимоверным усилиям строителей. Город словно находился на военном положении — все промышленные мощности были задействованы для проекта. Люди понимали, что они с головокружительной скоростью несутся в новую эпоху.
Размеры упряжи поражали Флорина Сака. Ее громада уходила вниз (глубже облака рыб-мусорщиков, постоянно клубившегося под Армадой), а сама она была крупнее любого корабля. Даже «Гранд-Ост» казался рядом с ней карликом — он покачивался над ней, как детская игрушка в ванной. Сбрую предполагалось закончить через несколько недель.
Работа не останавливалась ни на минуту. В темное время суток мерцающий свет хемических огней и сварочных аппаратов привлекал ночных рыб. Они стайками окружали цепи и бригады ныряльщиков, с любопытством, во все глаза взирая на огни.
Упряжь включала подвижные части, соединения, вулканизированные баллоны от старых дирижаблей. На ней были установлены двигатели в герметичных кожухах. Но прежде всего это был громадный ошейник, сегменты которого были больше четверти мили в длину.
Корабли один за другим разбирались, лишались своей начинки и отправлялись в плавильную печь. Флот боевых и торговых судов, окружавших город и его гавани, сильно поредел ради осуществления проекта. Горелки разрезали приносимые в жертву суда, над которыми поднимались облака дыма.
Шагая как-то вечером по кормовой части Саргановых вод к жилищу Беллис, Шекель бросил взгляд вдаль и увидел на границе города наполовину разобранный корабль. Это была «Терпсихория» — ее контуры стали рваными и ломаными, мостик, большая часть надстройки и палуба исчезли, металлическая начинка была вывезена на фабрики. Это зрелище заставило Шекеля застыть на месте. Он не испытывал особой любви к этому кораблю, он не был расстроен — он был удивлен по причинам, которые и сам толком не мог объяснить.
Он уставился на воду, бурлящую внизу. Трудно было представить, что все это происходит на самом деле, что предпринимаются такие неимоверные усилия, что под городом звено за звеном складываются в немыслимый ряд.
В арсенале Беллис было несколько активных языков. Она с улыбкой вспомнила свои приемы — разработанный ею безымянный метод сегментирования собственной памяти, закрепления внутреннего словаря, языковой транс, в который в последний раз она погружалась в Устье Вара.
Аум быстро осваивал соль. Он оказался способным учеником.
Во время дневных дискуссий с участием Тинтиннабулума и других ученых Аум нередко (к удовольствию Беллис) начинал отвечать на вопрос, прежде чем она успевала его перевести и записать. Он даже стал записывать свои ответы на соли.
С ним такого в жизни не случалось, думала Беллис. Соль стала для Аума первым языком, в котором он обнаружил устную и письменную составляющие. Он даже и представить себе не мог, что на верхнекеттайском можно говорить — сама идея этого казалась ему бессмысленной. Слышать вопросы на соли и записывать ответы на том же языке — еще недавно он считал, что так не бывает, но довольно быстро избавился от собственных заблуждений.
Беллис не питала теплых чувств к Круаху Ауму. Его постоянное любопытство, широко распахнутые глаза, за которыми она чувствовала сильный характер, утомляли ее. Это был блестящий и скучный человек, чья культура превратила его в некое подобие вундеркинда. Беллис воодушевляла скорость, с какой Аум постигал армадский язык, и она подозревала, что скоро в ее услугах не будет нужды.
Каждый день ее окружали соль и верхнекеттайский.
Ее собственная голова была царством рагамоля. Она никогда не принадлежала к той категории лингвистов, что думают на том языке, которым пользуются в данный момент. Сайлас был единственным человеком, с которым Беллис — в те редкие минуты, когда видела его, — говорила на родном языке.
В один прекрасный день в ее жизнь вдруг вошел четвертый язык — тишшна, более известный как мертвяцкий. Язык Великого Кромлеха.
Она так до сих пор и не понимала, по каким причинам Утер Доул заговорил с ней о языке его родины. После очередного урока Беллис с Аумом Доул спросил у нее, нравится ли ей изучать новые языки, и Беллис откровенно сказала ему, что нравится.
— А вы бы хотели послушать, как звучит тишшна? — спросил он. — Мне нечасто приходится говорить на родном языке.
Беллис в недоумении согласилась. В тот вечер она пошла с Доулом в его комнату на борту «Гранд-Оста».
Звуки тишшны рождались в гортани, произносились резко, шумы проглатывались. Звуки перемежались точно синхронизованными паузами с не менее важной смысловой нагрузкой. Доул предупредил Беллис, что в тишшне много странных особенностей. Он напомнил ей, что у многих танатийских джентри рты зашиты, а у других голосовой аппарат успел разложиться и не действует. Существовали разновидности тишшны, на которых говорили с помощью жестов и глаз, были и письменные формы.
Беллис очаровал этот мягкий язык и заворожили манеры Утера Доула. Декламируя несколько пассажей текста, похожего на поэтический, он был на свой сдержанный лад полон воодушевления. Беллис поняла, что ее позвали не изучать язык, но оценить его в качестве слушателя.
В компании Доула она по-прежнему испытывала опасения — вкупе с другими чувствами. Вкупе с приятным волнением.
Он без слов протянул Беллис стакан вина. Она увидела в этом приглашение остаться, села, пригубила вино, в ожидании оглядела комнату. Она полагала увидеть что-то вроде тайной крепости, но Доул жил в каюте, похожей на тысячи других. Обстановка была довольно аскетичной — стол, два стула, окно со ставнями, сундук, одна гравюра на стене. Под окном стоял стеллаж со всевозможным оружием, знакомым и незнакомым Беллис. А в углу находился сложный музыкальный инструмент со струнами и клавишами, являвший собой гибрид аккордеона и арфы.
Когда в молчании прошла целая минута, Беллис заговорила.
— Я с большим интересом выслушала историю вашей юности, — сказала она. — Признаюсь, прежде, до знакомства с вами, я даже не была уверена в существовании Великого Кромлеха. До меня доходили слухи о земле мертвых и поражении, нанесенном Кромлехом империи Призрачников, а вот дальше — дальше я сбилась со следа, — у нее не было опыта в том виде юмора, какой она теперь попыталась опробовать, однако Доул поднял брови: мол, ее попытка оценена. — Я была бы рада, если бы вы рассказали, что случилось с вами после того, как вы покинули Великий Кромлех. Я, кажется, не встречала еще никого, кто столько путешествовал бы по миру. Вы когда-нибудь бывали в…
Она замолчала, внезапно разволновавшись, и Доул ответил ей.
— Нет, я никогда не бывал в Нью-Кробюзоне, — сказал он; Беллис показалось, что он раздражен — на свой скрытный, молчаливый манер. — Вы, похоже, не до конца верите тому, что я рассказал вам о моем мече, да? — внезапно сказал он. — Я вас не виню. Просто он не так стар, как вы думали. А что вам известно об империи Призрачников, мисс Хладовин?
— Очень немного, — призналась она.
— Но вы, конечно, знаете, что ее обитатели не принадлежали ни к человеческому роду, ни к хепри, водяным, велиям или вообще какой-нибудь расе. Они не были ксениями в том смысле, который мы обычно вкладываем в это слово. Все книги и описания, которые могли попасться вам на глаза, ложны. Вопрос «Как они выглядели?» не имеет прямого ответа. Но это оружие, — указал он на свой пояс, — настолько явно предназначено для человеческих рук, что вы могли бы счесть мои слова о его происхождении ложью.
Беллис вообще не задумывалась о форме Меча возможности, и Утер Доул, видимо, догадывался об этом.
— Вы видите не меч, — мягко продолжал он. — Вы видите только одну его сторону. Он ситуативен, как и многое из созданного Призрачниками. Вы, видимо, читали Имперский канон. Пусть и в переводе с перевода, пусть и со всеми их дополнениями, пропусками и комментариями, вы не могли не заметить несколько совершенно необычных вещей. В особенности Ковертиану. — Он отхлебнул вина. — Некоторые части, видимо, относятся к первым дням после прибытия Призрачников в Бас-Лаг, еще до основания империи. — Он подмигнул Беллис. — Ну конечно, — сказал он, словно отвечая на ее возражения, — Прибытие. Призрачники — гости из другого мира.
Беллис знала эти мифы.
— Там есть один фрагмент… — Доул задумался (и Беллис в ужасе поняла, что его музыкальный голос убаюкивает ее), — «Верши дня». Возможно, вы с ними знакомы? «Устрашающее, огнеметное плавание по долине миров мимо светил, огней в слепоте ночи…» Это описание путешествия Призрачников из… их мира в Бас-Лаг. В чреве металлической рыбы, плывущей в темном море звезд. Но самое интересное — это описание их дома, места, откуда они прибыли. Толкователи перепутали его с адом.
Утер Доул уселся на свой сундук и замолк на некоторое время.
«Уж не поэтому ли я здесь? — подумала вдруг Беллис. — Уж не это ли он хочет поведать мне?» Он был словно мальчишка, желающий ее присутствия, но не знающий, что с ней делать.
— Там говорится об одном утре, когда «железо пролилось с небес, и встала стена огня», — сказал он наконец. — «горизонт на востоке полыхал таким огнем, что, даже со дна моря, можно было ослепнуть, пылал таким жаром, что загорался воздух, вспыхивали горы, плавился металл. Там было гораздо, гораздо жарче, чем в самом сердце литейни. Началось утро, и мир загорелся…
За считанные минуты поднялась стена огня и окружила их, встала над головами, затмила небо и выжгла каждый атом газа в воздухе. Прошло еще несколько минут, и огонь сжался до такой степени, что его кромки стали видимы, и оказалось, что он имеет форму диска. И жара начала понемногу спадать, хотя океаны все еще были толщей расплавленного металла…
Время шло, и огонь в небесах уменьшился, сместился на запад. К полудню диск сжался еще больше и стал всего лишь солнцем на дальнем горизонте. В полдень он был еще меньше, а земля стала очень холодной…
Солнце сжалось и откатилось на запад, и мир погрузился в долгие, затянувшиеся сумерки, и обиталище Призрачников стало холоднее Инеистого океана. К ночи небо почернело, а солнце стало всего лишь подвижной звездой…
И наступил холод — стало холоднее, чем это можно себе представить. Мир закутался в одеяла льда и инея — сами газы, сам эфир вздыбились ледяными горами и стенами, затвердели так, что стали прочнее камня.»
Он слегка улыбнулся, посмотрев на Беллис.
— Таков был дом Призрачников. Представьте себе, какие существа могли жить, могли выжить в таком месте. Как они, должно быть, искали отдохновения. Поэтому-то они и оставили свой дом.
Она ничего не сказала.
— Вы понимаете, что я имею в виду, говоря о Ломаной стране? — спросил он.
Беллис нахмурилась, потом кивнула.
— У нас в Нью-Кробюзоне это называется… — Она не сразу подыскала перевод. — Гипотеза Треснувшей земли. У меня когда-то был друг, занимался наукой. Он любил поговорить о таких вещах.
— Ломаная страна, лежащая за невероятным морем, — сказал Доул. — Я в юности потратил немало времени, изучая мифы и космогонию. Треснувшая земля, страна Призрачников, «Верши дня»… Призрачники явились к нам с восточной оконечности Вселенной. Они миновали каменные глыбы, вращающиеся в небе, — еще один мир, более хрупкий, чем наш, на бескрайнем плато, — и пробрались сюда, на землю столь благодатную, что она могла показаться им раем — бесконечное мягкое утро. И физические законы здесь отличались от законов их земли. Природа этого мира была спорной… Некоторые говорят, что их приземление сопровождалось таким выбросом энергии, что вполне можно было разбудить хаос Вихревого потока, прямо над местом перехода. Это сказки. Но их прибытие и в самом деле было достаточно бурным, чтобы распороть мир, саму реальность. Треснутая земля была реальна и была их творением. Если ты разбиваешь что-то, содержимое прорывается наружу… Покинув свой первый дом, я несколько лет изучал этот разлом. Искал методы и инструменты, которые позволили бы понять его. А когда я оказался здесь, Любовники увидели в моих знаниях то, что я и вообразить не мог… Представьте себе мощь Призрачников, их науку, их магию. Представьте, что они могут совершить, что они уже совершили с нашим миром. Вы видите масштаб катаклизма, вызванного их прибытием. Не только в физическом, но и в онтологическом смысле. Приземлившись, они взломали не только поверхность мира, но и его законы. Что уж тут удивляться, если мы со страхом произносим название империи Призрачников?
«И все же, — шевелились в голове Беллис еретические мысли, — и все же именно мы урезонили Призрачников: Волхвосстание, а потом Кожесброс. Какими бы слабыми мы ни были».
— Говорят, что именно вы возглавляли Волхвосстание, — сказала она.
— Ничего я не возглавлял, — на удивление резко сказал Доул. — И ничего с тех пор. Я солдат, а не вожак. Великий Кромлех… это кастовый мир. Вы выросли в торгашеском городе, так что для вас это само собой разумеется. Вы понятия не имеете о свободе продавать свои услуги, делать то, что требует от вас наниматель. Никакой я не вожак.
Утер Доул пошел с ней по коридорам «Гранд-Оста».
Когда он остановился на одном из множества пересечений, Беллис на мгновение показалось, что он сейчас поцелует ее, и глаза ее расширились. Но это не входило в его намерения.
Он приложил палец к губам.
— Я хочу, чтобы вы узнали кое-что о Любовниках, — сказал он.
— А как их зовут? — спросила Беллис, чувствуя усталое раздражение. — Меня уже тошнит от этой… таинственности. Не верю, что вы не помните.
— Помню, — сказал Утер Доул. — Конечно помню. Но их прежние имена не имеют никакого значения. Теперь они — Любовники. Лучше вам запомнить это.
Доул повел ее на нижние палубы, где не было ни звуков, ни патрулей. «Это еще зачем?» — думала Беллис, взволнованная и испуганная. Теперь они находились в темной и очень тихой части корабля. Здесь не было окон — Доул и Беллис спустились ниже ватерлинии, в те уголки корабля, куда давно никто не наведывался.
Наконец Доул нырнул под лабиринт труб и провел ее в маленькое помещение — не комнату, скорее закуток. Стены, пол — все здесь было покрыто пылью, краска шелушилась.
Доул поднял палец перед губами Беллис.
Она понимала, что тому, кто тайно действует против Саргановых вод, не стоит попадать в зависимость от Доула, заводить с ним дружбу. «Что я здесь делаю?» — подумала она.
Утер Доул поднял палец к потолку, находившемуся всего в паре дюймов над его головой, и выразительно наклонил голову. Прошло несколько секунд, прежде чем Беллис что-то услышала, а когда услышала, то не сразу поняла, что это такое.
Голоса. Приглушенные слоями воздуха и металла. Полузнакомые. Беллис задрала голову. Теперь она почти разбирала слова. Это было случайно обнаруженное место для подслушивания. Благодаря причудливому сочетанию конструкции и материалов звуки из помещения наверху проникали (по трубам, полым стенам?) через потолок.
Голоса из помещения наверху.
Комната Любовников.
Беллис удивленно вздрогнула. Она слышала голоса Любовников.
Медленно и осторожно, словно те каким-то образом могли увидеть ее, Беллис выгнула шею и прислушалась.
Слова, произносимые с быстрыми придыханиями, перескакивали через регистры. Звуки. Кошачьи, просящие, довольные. Вздохи сексуальной близости, боль, другие сильные эмоции. И слова, проникающие сквозь металл.
…мой… скоро… жарь… да и… режь… здесь… моя… режь… да, да…
Да.
Слова многократно повторялись. Беллис отшатнулась от них — физически, буквально, отошла в сторону от слабой точки в металле. Слова, звуки произносились быстро нараспев и были так насыщены страстью и желанием, то их приходилось обрубать, иначе они превратились бы в бессловесный визг.
режь да мой режь
Два потока слов, мужской и женский голоса, накладывающиеся друг на друга, переплетающиеся, неразделимые — их ритмы неразделимы.
«Джаббер милостивый!» — подумала Беллис. Утер Доул бесстрастно смотрел на нее.
«Режь, и режь, и жарь, и режь!» — думала она, в ужасе направляясь к двери. Она думала о том, чем эти двое занимались в своей комнате всего в нескольких футах от нее.
Доул повел ее прочь из этой жуткой норы. Они миновали слои металла, вышли на ночной воздух. Доул по-прежнему не говорил ни слова.
«Что же это ты делаешь? — думала Беллис, глядя ему в спину. — Зачем ты мне это показал?»
В его манерах ничто не говорило о похоти. Беллис не могла этого понять. Сдержанный, красноречивый и официальный, в собственной комнате он был только рассказчиком — посвящал ее в необычные истории, излагал разные теории. А здесь, в этих коридорах, превратился в проказливого мальчишку, который нашел себе укрытие и прячется в нем. С невысказанным, неописуемым бахвальством, какого можно ждать от ребенка, Доул провел ее в свою насиженную берлогу, открыл ей свою тайну. И Беллис не могла понять, зачем.
Ее била дрожь при воспоминаниях об этих похотливых выкриках, о проявлениях страсти Любовников. А может быть, и любви. Она думала об их шрамах, надрезах. Кровь и рассеченная кожа, любовная лихорадка. Тошнота подступала к горлу. Но Беллис приводило в ужас не кровопролитие, не их ножи и не то, что они делали. Вовсе не это. Такие мелочи вовсе не волновали ее — это она могла понять.
Тут появлялось кое-что еще. Сами эмоции, напряженный, головокружительный, тошнотворный пыл, который Беллис слышала в их голосах, — вот что нагоняло на нее страх. Они пытались слиться воедино, рассечь себя и истечь кровью друг в друга. Они разрушали свои личности ради чего-то очень далекого от секса.
Эта безумная страсть со стонами, которую они считали любовью, на взгляд Беллис, была сродни мастурбации и вызывала отвращение.
Беллис приходила от этого в ужас. Тошнота, страх и ужас — вот что вызывала у нее эта страсть.
ГЛАВА 31
Днем Шекель был свободен.
Как и большинство молодых бездельников, ошивавшихся у причалов Базилио, Шекель зарабатывал на жизнь тем же способом, что и в Нью-Кробюзоне: исполнял поручения, доставлял послания и товары, смотрел, слушал и запоминал ради случайной горсти монет от временного нанимателя. На соли он теперь говорил бойко и разборчиво, если не сказать свободно.
Чуть больше половины вечеров он проводил с Анжевиной, — та жила на «Касторе» Тинтиннабулума, под колокольней. Часто она возвращалась довольно поздно, потому что Тинтиннабулум засиживался со своими коллегами, Круахом Аумом, Беллис и Любовниками, и Анжевина приносила ему книги и документы из библиотеки или из его секретной лаборатории на корме «Кастора». Возвращалась она усталой, и Шекель утешал ее ужином и неумелым массажем.
Анжевина не особо распространялась о проекте «Аванк», но Шекель чувствовал ее напряжение и воодушевление.
Остальные вечера он проводил в том месте, которое все еще считал своим домом и делил с Флорином Саком.
Флорин, как и Анжевина, участвовал в работах по проекту, а потому нередко задерживался допоздна. Но если он был дома, то охотно говорил о том, что делает. Он рассказывал Шекелю о необыкновенной уздечке, уходящей в чистую воду, о стайках ярких тропических рыб, проплывающих туда-сюда сквозь отверстия в звеньях, которые уже успели обрасти водорослями и цепкими моллюсками. По ночам сбруя подсвечивалась холодным светом. После долгих часов работы — сварки, испытаний, обсуждений, попеременно действуя как конструктор, бригадир и монтажник, Флорин чувствовал себя обессиленным и очень счастливым.
Шекель убирал комнаты, наводил порядок. Если он не готовил для Анжевины, то готовил для Флорина.
Его снедало беспокойство.
За две ночи до этого Шекель, ночуя в своем первом доме на корабле-фабрике, внезапно проснулся после полуночи, сел и замер, прислушиваясь.
Он оглядел комнату, в которой царил полумрак, лишь слегка рассеиваемый огнями и звездами за окном, — стол, стулья, бадья, тарелки, кастрюли, пустая кровать Флорина (опять работает за полночь). Но даже и в таких сумерках спрятаться было негде, и Шекель прекрасно видел, что он здесь один.
И в то же время чувствовал — не один.
Шекель зажег свечу. Никаких необычных звуков, огней или теней, но ему по-прежнему казалось, что всего миг назад он видел или слышал что-то — снова и снова, словно его воспоминания обгоняли его, напоминая о том, что еще только должно было случиться.
Наконец он снова улегся спать и проснулся лишь со смутным чувством того, что ночью его посетили дурные предзнаменования. Но на следующий вечер то же ощущение чьего-то вторжения повторилось с приходом темноты, задолго до того, как Шекель лег спать. Он стоял (молча, сосредоточившись и, наверное, с дурацким видом) и неуверенно оглядывался. Кажется, эта одежда лежала в другом месте. И эта книга. И эти тарелки.
Внимание Шекеля быстро перемещалось между предметами, между стопками и грудами вещей, глаза его бегали, словно он следил за кем-то, кто двигался по комнате, прикасаясь к вещам, по очереди переворачивая их. Шекеля обуяли злость и страх одновременно.
Он хотел было бежать, но преданность Флорину заставила его остаться. Он зажег лампы и принялся громко напевать, потом начал готовить — шумно и быстро — и занимался этим до возвращения Флорина, который, к счастью, пришел в этот день еще до того, как звуки за окном стихли.
К облегчению и удивлению Шекеля, когда он заговорил о своих странных ощущениях, Флорин прореагировал серьезно и с интересом.
Он оглядел крохотную комнату и тихонько пробормотал:
— Особенное времечко, приятель.
Несмотря на усталость, он поднялся и прошел по комнате путем, описанным Шекелем. Он трогал предметы, мимо которых проходил, внимательно их разглядывал, мурлыкал себе под нос и потирал подбородок.
— Не вижу никаких следов, Шекель, — сказал он, по-прежнему вглядываясь внимательно. — Особенное времечко. Сейчас самые разные типы пускают в ход самые разные штуки — ложь, слухи и вообще Джаббер знает что. Пока те, кто выступает против Саргановых вод и проекта, не заявляют об этом слишком громко. Они сделают это попозже, я даже не сомневаюсь. Но может быть, есть и такие, кто иными способами пытается помешать осуществлению проекта. Я тут не ахти какая шишка, дружище Шекель, но известно, что я летал на остров и что я участвую в создании узды. Может быть, кто-то пробрался сюда, чтобы попытаться… ну, не знаю… как-то помешать. Найти что-нибудь, что может усилить их позиции. Но я не так уж глуп, чтобы держать здесь чертежи. Люди устали. Дела продвигаются слишком быстро. Словно сами по себе. — Он оглянулся еще раз, потом поймал взгляд Шекеля. — Мне хочется сказать: пускай себе. Если ты прав, если пока они ничего не берут и не трогают нас, то пошли они в жопу. Меня это не пугает.
Он улыбнулся — мол, мне море по колено.
— И все-таки… — тихо отозвался Шекель, — все-таки…
Когда на следующий день Шекель рассказал о своих ощущениях Анжевине, она почти слово в слово повторила то, что сказал Флорин Сак.
— Может, в этом что-то и есть, — неторопливо сказала она. — Сейчас, видишь ли, странное время. Люди возбуждены, некоторые испуганы. По-моему, любовничек, невидимые пришельцы — не самое странное из того, что нам предстоит увидеть в несколько следующих недель. Фабрики работают над уздечкой день и ночь, и люди начинают ворчать. Ни времени, ни людей для других работ нет, никакие запасные части, никакие металлические изделия не выпускаются. «Эта буровая платформа выкачивает столько энергии, — говорят люди, — не пора ли использовать ее для нашей выгоды? Сколько еще нужно этому треклятому аванку?..» А ему нужно немало. Ему нужно до хрена — сейчас и всегда. — Она встретилась с ним взглядом и взяла его за руку. — А все эти недовольные голоса — в Баске, Дворняжнике, больше всего в Сухой осени, но и вообще повсюду — будут звучать все громче. Когда только люди поймут, что нефть и горное молоко нужны на вещи поважнее, чем их мелкие делишки?
Говорила она рассеянно, вспоминая слышанные ею обрывки разговоров Тинтиннабулума, и Шекелю оставалось только согласно кивать.
— Они уже появились, эти смутьяны, — продолжала она свои размышления. — Вордакин в Дворняжнике, Саллоу в Баске. Таинственный Саймон Фенч. Листовки, граффити, слухи. У хороших людей тоже есть сомнения. Я слышала, что Хедригалл, который предан властям до мозга своих деревянных костей, даже знает этого Фенча, а иногда и выпивает с ним. Когда аванк будет вызван, увидишь, как люди загорятся. Такое замечательное событие никого не оставит равнодушным. Но это будет еще не конец, Шекель, можешь мне поверить.
Крум-парк расцвел в обжигающей жаре случайного тропического лета Армады.
Когда Беллис в последний раз приходила сюда, все было зеленым, влажным и буйным и пахло живицей. Теперь над зеленью господствовали весенние и летние цвета: под ногами ковер из быстроцветов, наверху, то там, то здесь — еще не отошедшие от зимы верхушки деревьев. Первые яркие летние цветы соперничали с разноцветными сорняками, кизилом и фиалками. На деревьях кишели мелкие существа.
Беллис пришла в парк не с Сайласом, а с Иоганнесом Тиарфлаем и потому испытывала забавное ощущение — будто она ведет себя как неверная жена.
Она пошла своим излюбленным маршрутом, по бывшему коридору между каютами: теперь это был каньон, поросший плющом. Из стен торчали страстоцветы, разбитые окна были почти не видны за переплетением корней. Там, где прежние каюты — ныне холмы — переходили в травянистую поверхность и тропинка открывалась солнцу, начиналась кромка остролистой жимолости, в зарослях которой гудели пчелы.
«Чудесные минуты, — осторожно подумала Беллис. Иоганнес, робкий и удивляющийся, шел следом за ней. — Но тебе сейчас придется все испортить, Иоганнес, тебе придется заговорить».
Прошло еще несколько минут среди цветов и травы, когда единственным звуком было вибрато теплолюбивых насекомых, и он таки нарушил молчание.
Они долго говорили о работе, ведущейся под городом.
— Я спускался несколько раз в подлодке, — сказал ей Иоганнес. — Это что-то необыкновенное, Беллис. Просто поразительно, с какой скоростью ведутся работы.
— Ну, я видела, как быстро разобрали «Терпсихорию», — откликнулась Беллис. — Так что могу себе представить.
Иоганнес разговаривал с ней настороженно, но ему хотелось вернуть утраченную теплоту. Беллис чувствовала, что он тянется к ней, стараясь объяснить для себя любую резкость с ее стороны.
— Вы почти ничего не рассказали мне об острове, — заметил он.
Беллис вздохнула:
— Трудно там пришлось. Мне совсем не хочется вспоминать об этом.
Но все же она добавила кое-что к сказанному прежде — поведала об ужасающей жаре, о постоянном страхе, о тихом любопытстве анофелесов-мужчин и дьявольском аппетите их подруг.
Иоганнес пытался успокоить ее. Беллис спрашивала себя: неужели он и в самом деле считает себя человеком тонким и проницательным?
— Вчера забрали Аума, — продолжила она, и Иоганнес испуганно посмотрел на нее. — Несколько недель я обучала его соли, только и всего. Он учится с пугающей быстротой. Записывает все, что я говорю, — он уже накопил столько знаний, что хватит на учебник. И все же я думаю что он пока не может общаться без моей помощи. Но вчера днем, когда мы закончили работу с Тинтиннабулумом и комитетом инженеров, его увели и сказали, что некоторое время в моих услугах не будет нужды… Вероятно, Тинтиннабулум думает об успехах Аума лучше, чем я. А может, кто-нибудь из других специалистов по верхнекеттайскому приобрел достаточно опыта и теперь может заменить меня. — Беллис сказала это с высокомерной ухмылкой и Иоганнес рассмеялся. — Некоторое время они говорили, что я должна как можно скорее научить его бегло общаться на соли, что он нужен для работы в проекте, к которому я не имею никакого отношения. Они пытаются избавиться от меня.
Она повернулась к Иоганнесу и встретила его взгляд. Они были одни на полянке, окруженной деревьями и кустами шиповника, цветущего чахлыми весенними цветами.
— В моих услугах больше нет нужды, и я рада этому, потому что дьявольски устала. А работа Аума, похоже, только начинается. И увели его не те, к которым я уже привыкла, а Утер Доул и какие-то люди, — я никогда их не видела. Не знаю, что у них на уме. Но, видимо, с вызовом аванка дело не закончится.
Иоганнес отвернулся от нее и потрогал пальцем цветок.
— Вы только теперь это поняли, Беллис? — тихо сказал он. — Конечно же, вы правы. Этим дело не закончится. Учитывая громадность того, что мы пытаемся сделать с аванком, трудно себе представить, но, может быть… это только прелюдия к тому, что замышляется на самом деле. Не знаю. Решено, что моего участия дальше не потребуется. Знаете, — добавил он, — это ведь чистая удача, что я получил здесь работу.
«Удача?» — недоуменно подумала Беллис.
— Среди посвященных, — продолжал он, — тех, кто видел старинные цепи, уже не одно десятилетие ведется дискуссия о том, как Армаде вызвать аванка. Но Любовники не обращали на них внимания, годами не проявляли интереса к этому проекту. Так мне рассказывали… Но все изменилось, когда в городе появился Доул, появился, чтобы работать на них. Я не знаю, что он сделал или сказал им, но вдруг проект «Аванк» воскресили. Он сказал им что-то такое, отчего они решили вернуться к старым планам впервые с того времени, когда были сделаны эти цепи, и никто не знает, когда и как это случилось… И вот после всего этого моя работа завершилась. Они стали решать другие проблемы.
«Завидует, — поняла Беллис. — Дали пинка, выбросили на помойку, послали куда подальше». Работа Иоганнеса и сам Иоганнес были необходимы для вызова аванка, но для последующих планов он не требуется.
Легонько, осторожно Беллис запустила палец в его рану. Мгновение за мгновением, пересыпая свои исследования бессмысленными подробностями.
В гневе Иоганнес был готов серьезно рассуждать о сомнениях, которые возникали в связи с планами Любовников.
Они шли по деревянному судну, минуя переделанные трубы и надстройки, и Беллис подкармливала негодование Иоганнеса, ведя свой робкий, осторожный допрос, понемногу выведывая подробности.
Начав слушать, Беллис узнавала все те же имена, все те же, что и везде, сплетни. Поверхностный слой преданности Армаде оказался тонок. Тревоги и противоречия теперь были ясно различимы, как структура дерева под лаком.
Беллис с испугом поняла, что несогласные голоса раздаются не только в верхах Баска и Дворняжника. Сомнения посещали и кое-кого из давних и преданных слуг Саргановых вод, связавших себя с отступниками.
Согласие в квартале Любовников, насколько она поняла, вовсе не было таким уж прочным. И, как Беллис отчасти и предполагала, одно имя чаще всего повторяли, чаще всего связывали с растущим недовольством. Саймон Фенч.
Беллис принялась его искать.
Она спрашивала всех своих знакомых о Саймоне Фенче. Каррианна пожала плечами, но сказала, что будет держать ушки на макушке. Иоганнес отвел взгляд и ничего не ответил. Шекель во время одной из их редких встреч кивнул.
— Да, Анжи о нем упоминала, — сообщил он.
Беллис, притворяясь, что ей это не сильно интересно, попросила его узнать побольше.
Ее просьба передавалась на уличных перекрестках юнцами, которые, отирались у релингов, стреляли из катапульт по городским обезьянам или сидели в барах, поигрывая в кости и соревнуясь в силе рук. У этих мальчишек и девчонок были свои друзья, свои контакты, люди, совавшие им монетки и кормившие в обмен на мелкие услуги. Вопрос Беллис передавался среди них, от одного к другому, в питейных заведениях Саргановых вод, Шаддлера, Книжного города, квартала Ты-и-твой.
В Нью-Кробюзоне все, что не регулировалось законом, было запрещено. В Армаде дела обстояли иначе. Ведь это же был пиратский город. Власти сквозь пальцы смотрели на все, что не угрожало городу напрямую. Послание Беллис, как и другие тайны, не нужно было прятать от чужих ушей, как пришлось бы сделать в Нью-Кробюзоне, чтобы не вмешалась милиция. Напротив, оно легко и быстро распространялось по шумному городу, оставляя едва заметный след для тех, кто умел видеть.
— Ты меня искала.
Сайлас стоял у кровати Беллис. Она еще не раздевалась — сидела, подняв колени и читая в свете газовой лампы. Мгновение назад она была здесь одна.
«Снова магия, Сайлас?» — подумала она.
Был вечер десятого струпня, последний день кварто морской черепахи, праздник. На улицах было шумно, кричали и смеялись пьяные. Улицы и корабли были украшены флагами, в небе расцветали фейерверки, рассыпались конфетти (но работа под водой по-прежнему продолжалась).
— Искала, — сказала она.
— Тебе нужно быть осторожнее. Не стоит афишировать свои связи с несогласными.
Беллис рассмеялась.
— Джаббер, мать его, Сайлас. Ты бы познакомился со списком твоих — или мистера Фенча — предполагаемых друзей. Там есть рыбы куда крупнее, чем я. Ты что, и правда выпиваешь с Хедригаллом? — (Он не ответил.) — Так что, думаю, мной никто особо интересоваться не будет.
Они спокойно разглядывали друг друга. «Сколько раз мы уже делали это? — безнадежно подумала Беллис. — Тайные общения — за чаем, в моей комнате, по ночам, дискуссии о том, что мы знаем и чего не знаем?..»
— Они что-то надумали, — сказала она, и собственный заговорщицкий тон вызвал у нее горький смех. — Аванк — вовсе не конечная цель. Аум с сумасшедшей скоростью изучает соль, и его уже отрядили на какой-то новый секретный проект. Даже некоторые из ученых отлучены от работ. В центре всего этого — Тинтиннабулум, Любовники, Аум, а теперь будет участвовать и Утер Доул. Они что-то замышляют.
Сайлас кивнул. Он, несомненно, уже знал.
— И? — спросила Беллис. — Что же это такое?
— Не знаю, — сказал он, и она не поняла, верит ему или нет.
— Если мы сообразим, что они надумали, — сказала она — то, может быть, нам удастся выбраться отсюда.
— Откровенно говоря, — медленно сказал Сайлас, — я не могу сообразить, в чем их план. Но если узнаю, конечно, сообщу тебе.
Они изучали друг друга.
— Кажется, Утер Доул обхаживает тебя, — продолжил он.
Он не пытался этим досадить Беллис, но его ухмылка была ей неприятна.
— Я не знаю, что он делает, — резко отозвалась она. — Иногда мне так и кажется — да, он меня обхаживает. Но если так, то, боги милостивые, он совсем разучился это делать. Иногда мне кажется, что у него другие мотивы, но понять их я не могу.
Снова молчание. За окном завопил кот.
— Скажи мне, — попросила Беллис, — это ведь твой мир: есть ли какая-нибудь серьезная оппозиция этому проекту? Только по-настоящему серьезная. А если есть, нельзя ли ею воспользоваться, чтобы выбраться отсюда? Может это нам помочь?
«Что же у меня на уме на самом деле? — спрашивала она себя. — Мы отправили послание домой. Мы спасли Нью-Кробюзон, Джаббер его раздери. Больше ничего сделать нельзя. Побеждать некого. Нет никого, кого можно было бы убедить доставить нас домой».
Что бы ни говорил Сайлас о попытках побега, то, как он проникал в глубинный мир Армады, исчезал из виду, стал Саймоном Фенчем, сплел для себя паутину сделок, слухов, услуг и угроз, — все это было тактикой выживания. Сайлас приспосабливался.
Делать Беллис было нечего. Никаких заговоров, никаких тайных планов, к которым можно примкнуть.
Ей все еще снилась та река между Нью-Кробюзоном и Железным заливом.
«Нет, — яростно, непреклонно думала она. — Какой бы ни была правда, как бы все ни обстояло, каким бы безнадежным ни казалось мое дело, я не собираюсь сдаваться и отказываться от побега».
Ей не без труда удалось привести себя в это состояние холодного бешенства, жажды побега, и выйти из него теперь было бы невыносимо.
И она не давала этому «нет» замолкнуть — оно постоянно звучало в голове Беллис, и никакие сомнения не могли заглушить его.
Она проснулась на следующий день, посмотрела в окно, за которым гулял теплый ветер; еще не пришедшие в себя, мучимые похмельем уборщики выгребали с улиц и палуб мусор, оставшийся после вчерашнего веселья. Они выметали горы пыли, цветных бумаг, всевозможных маскарадных одеяний, причиндалы наркоманов.
Желтоватые языки пламени на вершине «Сорго» погасли. Платформа бездействовала, добытые ею нефть и горное молоко были закачаны в хранилища. За городскими крышами было видно, как к городу, словно металлические опилки к магниту, устремляются пароходы, буксировщики, низко сидящие промышленные корабли. Беллис наблюдала, как работают их команды, как суда снова берут Армаду на буксир.
Наконец все вспомогательные корабли взяли курс на юго-восток. Из труб повалил черный дым, бешено закрутились колеса, машины стали поглощать огромное количество украденного угля и всего, что может гореть. Армада с ужасающей медлительностью тронулась с места.
Внизу в прозрачной воде продолжали свою работу ныряльщики. Продолжалась и разделка кораблей — их раздевали один за другим и отправляли на переработку. Между кузнями и остовами приговоренных судов курсировали дирижабли.
Громадную уздечку, спрятанную под волнами, шевелили слабые течения. Движение Армады было почти неощутимым — миля-две в час.
Но оно не прекращалось, город постоянно двигался. Беллис знала, что, когда они доберутся до места назначения, когда будут спущены цепи, когда пустят в ход магические процедуры, все переменится. И снова она слышала себя, свое «нет», свое несогласие, отказ признать Армаду своим домом.
Шли дни, нужда в Беллис возникала все реже и реже. Ее переводческие сидения с инженерами теперь почти прекратились, потому что бригады, занятые созданием узды, проводили бесконечные часы за работой, решали одна за другой технические проблемы. Беллис чувствовала, что оказалась далеко от центра событий.
Все так, если бы не Доул. Он продолжал разговаривать с ней, угощать ее вином в своей каюте. Между ними происходило что-то неясное — что именно, Беллис никак не могла сообразить. Речи Доула были, как всегда, загадочны, и она не находила в них утешения. Снова и снова водил он ее в маленькое помещение — в камеру подслушивания под жилищем Любовников. Беллис не могла сказать, почему она ходила туда с ним. Это всегда случалось по ночам, всегда тайно. Она слышала захлебывающиеся восклицания Любовников, стоны боли и страсти. Эти чувства по-прежнему ужасали ее, вызывали тошноту, словно в ее желудке что-то гнило.
Как-то раз Беллис пришлось заниматься с Аумом; накануне она во второй раз услышала вздохи Любовников — признаки некоего особого наслаждения. Беллис вошла в комнату для занятий, и перед ней предстали эти двое со свежими ранами: кровь свернулась в корку на их лбах, образуя зеркально-симметричные рисунки.
У Беллис дрогнуло сердце. Ей была невыносима мысль о том, что она находится в руках людей, одержимых чувствами, проявление которых она слышала.
Нет.
Пусть погода день за днем становилась все теплее; пусть шли недели и работа над уздечкой подходила к завершению; пусть Сайлас все не появлялся, а Доул вел невнятные разговоры; пусть она оказалась оттесненной от центра власти, а облегчение оттого, что больше не нужно каждый день видеть Любовников, было уничтожено страхом, который навевала на нее собственная никчемность; пусть остатки подобия влияния, которым она пользовалась прежде, таяли на глазах; пусть было ясно, что она попала в ловушку, — но голос внутри нее звучал все жестче и был совершенно отчетливым.
Нет.
ГЛАВА 32
Армада нашла место, которое искала.
Город находился вблизи южной границы между Вздувшимся океаном и морем Черной Косы. Беллис была ошеломлена, узнав об этом. «Неужели мы и в самом деле забрались хер знает куда — на край света?» — думала она.
Город замер на поверхности воды. Используя тайные методы эхолокации и сенсорной проекции, Армада нашла центр мертвой точки. Такие места были рассеяны по всему океану — участки поперечником в несколько миль, где не было течений и ветров. Если ты, не имея никакой движущей силы, оказывался в мертвой точке, то лишь раскачивался на волнах вверх-вниз, но ни на дюйм не продвигался в каком-либо из направлений компаса.
Мертвая точка была знаком того, что под ней — воронка.
В этом районе глубина океана составляла от трех до четырех миль. Но под мертвой точкой дно резко, конусом уходило вниз, образуя кольцевую дыру, простиравшуюся туда, куда не доставала чувствительность самого сильного из геоэмпатов.
Воронка шириной в полторы мили — и бездонная.
Она простиралась так глубоко, что измерение, в котором пребывал Бас-Лаг, не в силах было удержать вес и плотность воды, и в нижних пределах конической трубы реальность становилась неустойчивой. Воронка была ходом между мирами: именно сквозь нее и выныривали аванки.
Круах Аум и его новые подчиненные не сообщали во всеуслышание об окончании исследования: не делалось никаких внезапных заявлений, никто не говорил о том, что последняя проблема решена. Беллис не могла в точности сказать, когда она поняла, что Армада готова.
Доул ничего ей не сообщал. Это знание проникло само — в нее и в других горожан. По слухам, по догадкам, по торжествующим рассуждениям, по случайно оброненным словам. Они добились успеха. Они знают, как это сделать. Они ждут.
Беллис не хотела верить. Осознание того, что ученые довели до ума нужные им методики, приходило к ней постепенно, а потому она не испытала потрясения — ее посещали лишь медленно нарастающие по силе предзнаменования. «Как?» — снова и снова думала она. Она размышляла над масштабом задуманного, и этот вопрос не давал ей покоя. «Как им это удастся?»
Она размышляла над всем, что еще предстояло сделать, обо всех знаниях, которые им предстояло объединить, о машинах, которые нужно было построить, об энергии, которую необходимо было обуздать и направить. Это представлялось ей невозможным. «Неужели всему виной я? — недоуменно спрашивала она себя. — Ведь без Аума, без его книги все это было бы невозможно».
Беллис чувствовала, как с каждым часом вокруг нее нарастают напряжение, тревога, воодушевление.
Но город наконец добрался до мертвой точки, и было сделано долгожданное заявление. Плакаты и глашатаи призвали людей быть готовыми, сообщили, что исследования завершились, что скоро будет предпринята попытка. Пусть внезапное и чрезвычайное, сообщение это никого не удивило. И после столь долгого молчания властей даже Беллис восприняла это окончательное подтверждение чуть ли не с облегчением.
Флорин Сак с огромным удовольствием разглядывал уздечку и цепи, ставшие теперь видимыми. Он родился и вырос в Нью-Кробюзоне, где горы с запада очерчивали горизонт, а сложная архитектура создавала ощущение замкнутого пространства. Он был готов признать, что иногда бесконечные открытые небеса Армады, бескрайняя гладь воды внизу действовали ему на нервы.
Он находил утешение в сбруе, погруженной в воду. Она была огромная и настоящая, нарушала однообразие морской глуби, и смотреть на нее было приятно.
Флорин завис в спокойных водах мертвой точки.
В воде было всего несколько фигур — Флорин, Сукин Джон, человекорыбы; они наблюдали снизу.
Все было готово.
Хотя уже приближался полдень, в городе стояла тишина, будто перед рассветом.
Беллис видела, как люди на соседних кораблях наблюдают с крыш своих домов, или стоят у бортов, или смотрят из парков. Но наблюдателей было не очень много. И они не производили ни малейшего шума. В небе не было видно дирижаблей.
— Полгорода заперлись в своих домах, — прошептала она Утеру Доулу.
Он нашел ее на палубе «Гранд-Оста» в компании с несколькими армадцами, которые, как и Беллис, считали, что смотреть нужно с флагманского корабля.
«Они боятся, — подумала она, глядя на пустые улицы внизу. — Они понимают, сколько всего поставлено на карту. Они похожи на моряков, спасшихся после крушения в ялике и пытающихся надеть ошейник на кита. — Она чуть не рассмеялась. — А они еще боятся штормов».
Граждане Армады боялись сильных штормов. Город был не в силах избежать капризов природы или поставить их себе на службу: самые мощные шквалы могли отрывать или бросать суда друг на друга, и тут не помогали никакие буферные устройства. Историю Армады красной нитью пронизывали рассказы о страшных и смертоносных штормах.
Никто прежде не вызывал штормов намеренно.
Чтобы прошить мембрану между мирами даже в слабом месте, чтобы вызвать аванка в видимое измерение, требовалась вспышка колоссальной энергии. А для этого нужна была не иликтрическая гроза, а живая. Оргия, безумство фульменов — элементалей молнии.
А поскольку живые грозы (к счастью) были так же редки, как смещения Вихревого потока, Саргановым водам предстояло вызвать такую грозу искусственно.
Шесть мачт «Гранд-Оста», и прежде всего — главная, были увиты медным проводом в резиновой изоляции. Провод этот нижним своим концом уходил в чрево корабля, шел по коридорам и лестницам, охраняемым стражниками, петлял по всему судну и наконец соединялся с новым эзотерическим двигателем, установленным в основании «Гранд-Оста» и работающим на горном молоке; этот двигатель готов был послать заряды невообразимой мощности на расклепанные концы громадных цепей, а затем вниз — к уздечке и в морскую бездну.
Где-то собрались ученые и пираты-маги из Книжного города, Шаддлера и Саргановых вод — метеомаги и элементалисты с необычными механизмами, печами, благовониями и дарами. Может быть, и с жертвоприношениями. Беллис могла представить себе их безумную деятельность — градуировку эфирных потоков, поддержание огня, заклинания.
Долгое время не было слышно ничего, кроме шепотков, слабых криков чаек и биения волн. Все, кто стоял на немилосердной жаре, прислушивались, старались услышать что-нибудь такое, чего не слышали раньше, но при этом понятия не имели, чего ждут. И когда этот звук наконец раздался, то был таким мощным, что они его почувствовали — из морских глубин до кораблей дошла вибрация.
Беллис услышала, как выдохнул Утер Доул, потом прошептал: «Сейчас», и в голосе его послышалось волнение, какого она не замечала за ним прежде.
Палуба «Гранд-Оста» под их ногами неожиданно дернулась, издав резкий треск.
Армада бешено завибрировала.
— Уздечка, цепи, — тихо сказал Доул. — Их опускают. В дыру.
Беллис ухватилась за перила.
Под водой Флорин смотрел, разинув рот. Вода заструилась по его жабрам, когда гигантские шкивы стали поворачиваться, после того как взрывами специальных зарядов были срезаны огромные шпильки. Грациозно, в точности согласно расчетам, железное кольцо диаметром больше четверти мили, усаженное острыми крючьями, пошло вниз, вытесняя по пути огромный объем воды.
Оно рывками двигалось в воде и достигло предела своей свободы, когда было выбрано последнее из звеньев длиной с лодку. Затем еще один взрыв срезал следующую шпильку, снова повернулись огромные шестерни, и кольцо погрузилось еще на несколько сотен футов.
По мере того как выбиралась длина отдельных сегментов цепи, Армада вздрагивала и чуть изменяла свою конфигурацию: ее форма под напряжением менялась. Цепи были такими громадными, что действовали в географическом масштабе, и каждый увесистый отрезок вызывал тектонический сдвиг. Но Армада держалась на плаву благодаря точно рассчитанной конструкции цепи, газу и магии, и, хотя внезапные удары потрясали ее, словно при сильном шторме, и натягивали те немногие плетено-канатные мостки, которые не были отсоединены, и заставляли их дергаться, перевернуть город они не могли.
— Джаббер, мать его, — закричала Беллис. — Давайте спустимся вниз!
Доул удержал ее, крепко схватив за руку, и ей пришлось пошире расставить ноги, чтобы не упасть.
— Ни за что не хочу пропустить этого, — сказал он. — И вам, думаю, тоже нужно посмотреть.
Город страшно тряхнуло.
Узда спускалась все быстрее. Флорин Сак понял, что безмолвно кричит лишенным воздуха ртом, что его челюсть выплевывает беззвучные ругательства — зрелище открылось ужасающее. Он был ошеломлен масштабом происходящего, быстрым исчезновением огромной упряжи в абсолютно темном море. Проходили секунды, минуты. Город теперь почти не потряхивало, только разматывались огромные цепи — пять многозвенных нитей уходили в чернеющую глубину.
Цепи за многие поколения обросли колониями ракушек и блюдечек, и, по мере того как звенья отрывались от днищ кораблей, вместе с ними в бездну уходили тучи гибнущих моллюсков.
Прошло несколько десятков минут; Армада снова была почти неподвижна, разве что слегка покачивалась с последними колебаниями цепи. Над городом бесцельно носились птицы. Огромная тяжесть металла улеглась. Все застыло в напряженном ожидании.
Присутствующие затаили дыхание, но ничего не происходило.
Уздечка теперь раскачивалась на конце цепи, на огромной глубине. Город наверху мирно покачивался на легкой зыби.
Армадцы замерли. Но вода в мертвой точке оставалась спокойной, небо над ней — ясным. Люди один за другим стали выходить на палубы. Поначалу они нервничали и вели себя неуверенно — они все еще ждали явления, масштабы которого даже не могли себе представить. Но ничего не происходило.
Беллис в точности не знала, какого рода кризис постиг ученых и магов. Обещанной грозы не было и в помине. Двигатели, потреблявшие горное молоко, не работали.
Ничего удивительного, думала она. Применявшиеся методы были единственными в своем роде, неподтвержденными и экспериментальными. Неудивительно, что они не сработали сразу.
Но градус эмоций стал резко снижаться. Через два часа город вернулся в свое обычное состояние. Неестественное напряжение спало.
Разочарованные пираты спорили и шутили по поводу неудачи. Никто из Саргановых вод — ни ученые, ни чиновники — не делал никакого заявления о произошедшем. Армада застыла на спокойных водах под знойным солнцем; официальное молчание длилось уже полдня.
Беллис не могла найти Доула, — тот пошел выяснять, что произошло. Вечер она провела в одиночестве. Ей бы радоваться неудаче Армады, но уныние не миновало и ее. А все из-за любопытства.
Прошло два дня.
В неподвижных водах мертвой точки городские отбросы скапливались вокруг города, и Армада, покачиваясь на солнце, начала издавать резкий запах. Беллис и Каррианна решили заглянуть в Крум-парк, но вонь от перегретых животных — как диких, так и с кораблей-ферм — и их пронзительные крики сделали эту прогулку неприятной. Открытый воздух не освежал, и Беллис вместе со своим куревом не вылезала из комнаты.
Если не считать короткой встречи с Каррианной, все время она проводила в одиночестве. Доул так и не появился. Беллис нервничала на этой жаре, курила, ждала, смотрела, как город упрямо и спешно возвращается к своей шумной рутине. Это приводило ее в ярость. «Как это вы все можете делать вид, будто ничего не происходит? — думала она, глядя на уличных торговцев Сенного рынка. — Словно это место ничем не отличается от других, словно у вас обычные времена?»
Не было никаких вестей о том, что делают Круах Аум, его помощники, команды инженеров и охотников — снова ведут расчеты, производят измерения, налаживают двигатели? Но Беллис была уверена — именно этим они и заняты.
Прошло еще два дня.
Флорин лежал неподвижно под городом, лицом вниз. Перед ним будто бы открывался темный пятиугольный туннель, образованный цепями. Его голова, ноги и руки были словно закованы в огромные кандалы, цепи которых уходили вниз, сливаясь в перспективе и исчезая в темноте.
Он очень устал. После первой попытки последовала бешеная гонка ремонтных работ, во время которых он не спал. Бригадиры, обозленные неудачей, кричали на него.
Громадный коридор из уходящих вглубь цепей простирался больше чем на четыре мили. На концах цепей во тьме абсолютно неподвижно висела уздечка размером больше любого корабля. Она уходила в бездну и, возможно вызывала интерес у сельдяных королей или крупноротых угрей, посещавших такие глубины.
Беллис, сидевшая с книгой у окна, постепенно прониклась сознанием необычного покоя, тишины и перемены в характере света. Наступила некая невротическая пауза, словно сам воздух и безжалостное солнце пребывали в ожидании. И вдруг, пораженная страхом, Беллис поняла, что происходит.
«Наконец, — подумала она. — Да помогут мне боги — они-таки добились своего».
С верхней ступени высоко на трубе «Хромолита» она оглядела легонько покачивающиеся суда Армады, мачты «Гранд-Оста». Перед ней был город, полный народу. Предупреждения о следующей попытке не поступало — повсюду были люди. Они стояли, замерев на рынках и улицах, вглядывались в небо, пытаясь понять, что же они вдруг почувствовали.
Небеса начали меняться.
— Джаббер милостивый, — прошептала Беллис — О боги.
В середине выбеленной солнцем голубизны, растянувшейся над Армадой, собиралась темнота. В тысяче футов над ними ясное небо на мгновение свело судорогой, и из ничего родилось крохотное темное пятно, мотылек, атом, зернышко, распускавшееся, как цветок, как волшебная шкатулка, как реквизит мага, открывающийся снова и снова, умножая себя за счет собственного вещества.
Оно распространялось быстро, как чернила кальмара, раскручивалось, заполняя небеса и расширяясь по кругу, — увеличивающийся темный диск, из которого исходили зловещие звуки.
Затем налетел ветер, внезапно ударил по надстройкам и башням, сотряс городской такелаж. Что-то вокруг Беллис уносилось вниз — крошечные частицы, похожие на атомы тумана; таинственный запах исходил из труб «Гранд-Оста» и расползался по городу; поток непонятных сил разрывал возникшую ниоткуда тучу. Беллис узнала этот запах — горное молоко. Разгонялся какой-то аэроморфный двигатель.
Солнце почти совсем исчезло. От этой новорожденной темноты и холода Беллис пробрала дрожь. За пределами города на море появились буруны, заходили пенистые волны. Звук с неба усилился. Теперь оттуда доносились не низкие вибрации, а гудение, потом раздался протяжный крик и наконец — раскаты грома, а потом из тучи под эти громовые звуки возник шторм.
Ветер впал в неистовство. Море дыбилось. Снова послышался удар грома, и с ним маслянистая темнота над городом сотряслась тысячью разрывов и сквозь каждую трещину сверкнула беловатая молния. Хлынул свистящими потоками дождь, и Беллис через мгновение промокла насквозь.
Во всех кварталах города армадцы бросились врассыпную, прячась от дождя. Палубы быстро опустели. Горожане принялись отсоединять мостки, потому что суда стало сильно раскачивать. Там и сям люди всматривались в шторм, оцепенев, как Беллис, от страха или потрясения.
— Дерьмо господне! — закричала Беллис. — Джаббер милостивый, защити нас!
Она не слышала собственного голоса.
До Флорина, нежившегося в глубинах мертвой точки, доходили лишь отголоски шторма. Поверхность над ним под дождем стала разорванной. Город поднимался и опускался, словно море пыталось стряхнуть его с себя. Под городом двигались огромные цепи.
Даже сквозь толщу воды Флорин чувствовал, что удары грома становятся громче, а волнение увеличивается. Он плавал, взволнованно ожидая, когда шторм достигнет максимума и пойдет на спад; он все больше и больше нервичал из-за того, что буйство стихии не идет на убыль, а нарастает.
«Наконец, — думал он со страхом и благоговением. — На сей раз у них, кажется, получилось? Что это за долбаный шторм такой? Ну и херовину они там наладили!»
Беллис вцепилась в релинг, опасаясь, что ее снесет за борт и раздавит между судами.
В воздухе носились тени, темноту разрывали молнии, похожие на фотовспышки.
Хотя порывы ветра прочистили воздух, странный запах паров горного молока не исчез и даже усиливался. Беллис видела, что какая-то рябь корежит воздух. Молнии снова и снова ударяли по мачтам, чуть медля при встрече с огромной мачтой «Гранд-Оста» в медной обмотке.
Небеса кипели, и Армада пританцовывала на воде. По мере того как аэроморфный двигатель набирал мощь, рисунок молнии стал изменяться. Беллис как загипнотизированная смотрела на тучи.
Поначалу стрелы и зигзаги сверкали беспорядочно, срывались и подрагивали, как серебряные змеи в темноте. Теперь они начали синхронизироваться. Временные промежутки между ними уменьшались, и сияние одной не успевало еще погаснуть в глазах Беллис, как уже появлялась следующая, и их движения становились более целенаправленными. Вспышки молний приближались к центру тучи и исчезали в ее сердцевине.
Гром становился все звучнее. Запах горного молока вызывал тошноту. Беллис была загипнотизирована зрелищем, открывающимся сквозь струи воды, она теперь только и могла, что думать: «Ну давай же, давай!» — даже не осознавая, чего она ждет.
И наконец под оглушительные удары грома молнии слились в одну.
Они появлялись из ничего по краям шторма, одновременно прорезали темный воздух, направляясь к центру, словно спицы колеса, встречались в оси шторма в болезненно яркой точке света, которая сверкала и не рассеивалась.
Энергия нарастала; невидимая, она усиливалась в клапанах и трансформаторах загадочных двигателей, вырываясь из труб «Гранд-Оста» и устремляясь к небесам, в шторм.
Самое сердце тучи взрывалось, вызывая аванка.
Трескучая звезда молнии сияла холодным, ярким, бело-голубым светом, становясь все насыщеннее, наливаясь тяжестью, наполняясь, словно готовясь вот-вот лопнуть, а потом она взорвалась и рой визжащих сущностей вырвался из ее осколков и ринулся к кораблю — рассыпавшиеся с треском призраки, насыщенные иликтричеством, они неслись, оставляя за собой след выжженного воздуха, знающие, капризные и целеустремленные.
Фульмены. Элементали молнии.
Они визжали и смеялись, выписывая в воздухе зигзаги, их крики являли собой нечто среднее между звуком и током. Фульмены с удивительной скоростью носились по небу, образуя иликтрические дуги, и потом взрывались. После себя они оставляли причудливые призрачные формы, повторявшие контуры городских зданий, рыб, птиц и лиц.
Гроздь фульменов, с визгом пронесясь мимо Беллис, упала на палубу «Хромолита», отчего сердце у нее чуть не остановилось. Они заплясали вокруг трубы.
Из чрева «Гранд-Оста» последовал мощный выброс энергии, и повсюду в городе элементали прекратили свои игры и закрутились в нетерпеливом ожидании. Снова спрятанные внутри корабля машины сгенерировали мощный пучок энергии, направили его по проводам на вершину мачты. Фульмены завизжали, пританцовывая вокруг металлических цепей и релингов. Они начали собираться в единый рой. Беллис, повернув голову, следила за их движениями — фульмены переметнулись за борт ее корабля и, пересекая водные каналы между судами, устремились по палубам к главной мачте огромного парохода.
Беллис, не замечая ни дождя, ни грома, видела и слышала только живые молнии, которые очерчивали Армаду своим сияющим холодом; они то рассыпались, то возникали вновь на самых высоких крышах города. Она вглядывалась в шторм, бушующий над кораблями. Поток энергии, как наживка, скапливался на верхушке главной мачты «Гранд-Оста».
«Мы ловим шторм, чтобы он ловил элементалей, чтобы они ловили аванка», — подумала Беллис. Она чувствовала себя пьяной.
Фульмены окружили мачту облаком сверкающих сущностей, закручивающихся в вихрь. Они плевались в темень шторма, освещая город негативом света, словно черными солнечными лучами, и наконец огромный сгусток энергии захвата вырвался из проводов.
Фульмены взвизгнули, затараторили и начали затекать в металл, куда их завлекли элементалисты с помощью заклинаний и аппаратуры.
Элементали вскрикивали, исчезая, их тела уносились по толстым проводам, огни быстро гасли один за другим. За полсекунды небо снова потемнело.
Иликтрические элементали, как сверхзаряженные частицы, двигались по медной оплетке, соединяясь друг с другом, становясь потоком живой энергии, устремляясь вниз по лестницам в самое чрево «Гранд-Оста», в двигатель, работающий на горном молоке, к расклепанным концам цепи, уходившей в разлом далеко внизу.
Под миллионами тонн воды этот концентрат из целого племени элементалей устремлялся по звеньям цепи и через шипы размером с корабельную мачту утекал в воду в виде мощного энергетического заряда, сверкнувшего белым светом в глубинах воронки, обесцвечивая и уничтожая на своем пути примитивные жизненные формы. Наконец на глубине в несколько миль энергетический сгусток пронзил мембрану между измерениями.
У днища «Гранд-Оста» гудел двигатель, поглощая горное молоко и посылая по цепи мощные импульсы.
Только теперь на глубине образовалась прореха, в которую устремились посылаемые машиной сигналы-манки, неслышимые ни для кого, рожденного в морях Бас-Лага.
Флорин Сак направляется вниз в сумеречную воду. Шторм сошел на нет почти мгновенно, и море над ним стало ярким. Флорин проверяет себя, погружается вниз, на глубину, насколько хватает его возможностей, ниже границы проникновения света.
Он полагает, что вокруг него есть и другие — креи, рыболюди, Сукин Джон, которым тоже не терпится проверить, насколько глубоко они смогут опуститься, — но он их не видит. Вода здесь холодная, безмолвная и плотная.
Он чувствует, как сгустки энергии проносятся мимо него по огромным звеньям цепи. Он знает, что внизу происходят удивительные события, и потому, как ребенок, потакает своим капризам — погружается в темноту. Он еще никогда не погружался так глубоко, но продолжает следовать вниз вдоль громадных звеньев цепи, насколько позволяют его возможности, закаляет себя, привыкает к давлению воды. Его щупальца тянутся в темноту, словно пытаясь схватиться за материю воды и оттолкнуться от нее, чтобы погрузиться еще глубже.
Готова у него болит, его кровь сгустилась. Он неподвижно повисает в воде, когда уже не может больше продвигаться вниз. Он не видит огромной цепи рядом с собой. Он не видит ничего. Он застыл в холодной серой воде, и, кроме него, здесь никого нет.
Долгое время сигналы от двигателя, работающего на горном молоке, продолжают призывно бередить воду. Все погружается в состояние покоя.
Пока глаза Флорина внезапно не открываются (он и не знал, что они были закрыты).
Звук. Внезапное ощущение далекого скрежета, словно задвигаются щеколды, словно прорезаются пазы в металле. Протяжный раскат, идущий по воде, как китовый стон, который Флорин не столько слышит, сколько чувствует своим животом.
Флорин бездвижен. Он прислушивается.
Он знает, что это за звук.
Это встали на место части узды размером в четверть мили — шпеньки, шпильки, зубцы, заклепки, болты длиной с корабль. Что-то, привлеченное сквозь слои воды и реальности соблазнительными вибрациями горного молока, попало своей шеей или какой-то другой частью в ошейник, а потом затащило на себя и всю узду, и тогда шипы и шпильки размером со ствол дерева вошли в предназначенные им пазы и впились в плоть, а потом пояс затянулся и жертва оказалась в ловушке.
Снова наступила тишина, беззвучие. Флорин знает, что маги и инженеры над ним посылают тщательно откалиброванные сигналы в мозговую кору пойманного животного, успокаивая его, улещивая, внушая ему то, что нужно им.
Флорин чувствует едва заметные токи в воде, изменения температуры — на него накатывают магические волны.
Флорин ощущает вибрацию кожей, а потом — уже более сильную — и изнутри.
Это существо начинает двигаться где-то далеко за границей света, в полуночной воде, на глубине во много миль, оно проплывает мимо рыб-фонарей и пауков-крабов, перекрывая их слабое свечение. Флорин чувствует, как оно приближается, вытесняя огромные объемы холодной воды, выплескивая их из бездны немыслимыми потоками.
Он приходит в ужас.
Раздается ленивый рокот, от которого содрогается вода. Флорин представляет себе, как некий чудовищный отросток небрежно похлестывает по континентальному шельфу, бездумно отправляя в небытие множество примитивных жизней — донных обитателей.
Вода вокруг него бурлит. Магические токи хаотично выливаются из дыры. Давление воды внезапно подскакивает, а потом ушей Флорина достигает очень слабый звук удара. Он напрягается, стараясь разобрать, что это за звук.
Это слабое, ритмичное биение, которое он ощущает своими внутренностями. Чудовищный, сокрушительный удар. Его желудок чуть не выворачивается наизнанку.
Флорин чует его лишь на протяжении мига, благодаря моментальному выверту пространства и магии, но он знает, что это такое, и это знание ошеломляет его.
Это удары сердца размером с церковь, бьющегося далеко внизу под ним в темноте.
Беллис ждала на мокрых от дождя ступеньках под немилосердным солнцем и безоблачным небом.
Армада была похожа на город-призрак. Все, кроме загипнотизированных происходящим, в страхе попрятались.
Что-то случилось. До этого Беллис чувствовала, как подергивается «Хромолит», как бряцают цепи. Теперь вот уже несколько минут как воцарилась тишина.
Она вздрогнула, снова услышав клацание металла о металл — медленные, угрожающие удары двигающейся под городом цепи, которая теперь то натягивалась, то ослаблялась, появляясь из воронки под миром, возвращаясь в свое родное измерение, погружаясь целиком в воды Вздувшегося океана.
Цепи медленно смещались из вертикального положения в горизонтальное и наконец оказались натянутыми перед городом, но уздечка находилась на глубине во много миль, близ самого дна.
Раздался внезапный вибрирующий звук, и Армада бешено дернулась, ее корабли слегка сместились друг относительно друга под воздействием какой-то силы снизу, очертания города изменились.
Армада начала двигаться.
Этот внезапный толчок чуть не повалил Беллис.
Она была сильно взволнована.
Город двигался.
Город поплыл к югу неторопливо, но намного быстрее, чем когда-либо раньше, при помощи десятков буксиров.
Беллис видела волны вдоль бортов причаленных снаружи судов. Она увидела буруны, оставляемые позади. Город двигался со скоростью, достаточной, чтобы оставлять за собой кильватерный след.
От границы Армады до горизонта растянулся городской флот свободно плавающих судов — торгово-пиратских, фабричных, связных, военных, буксирных, — который теперь пришел в движение. Корабли разворачивались носом к городу, на них заводили машины, ставили паруса, чтобы не отстать от своего родного порта.
«Боги милостивые, — ошарашенно думала Беллис. — Они, наверно, не верят своим глазам». С ближайшего судна до Беллис донеслись восторженные крики. Матросы стояли на палубе и одобрительно улюлюкали.
Эти звуки были услышаны горожанами, которые стали подавать признаки жизни — открывались окна и двери, люди появлялись из своих домов, осторожно подходили к перилам и замирали, вцепившись в них. Куда бы ни смотрела Беллис, она видела кричащих горожан. Они прославляли Любовников. Они кричали от восторга.
Беллис бросила взгляд на море, на волны, образуемые движущимся городом. Буксируемым городом.
На конце поводьев длиной в четыре мили, ласкаемый сигналами горномолочного двигателя и надежно удерживаемый крючьями, похожими на изогнутые колокольни, ровно плыл аванк, с любопытством поглядывая на то, что было для него чужим морем.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги