Сиреневая госпожа поместья Лундун. Том 1

Первый шаг

Встав один раз на ноги, я, естественно, не собиралась останавливаться на достигнутом. И сколько бы Чатьен Васт ни увещевал меня, я продолжала упорно тренироваться, доводя своё многострадальное тело до полного изнеможения. Однако моё мазохистское упрямство принесло свои плоды: спустя неделю я уже была в состоянии пройтись по комнате, пусть и поддерживаемая под руку своим мрачным лекарем.

Освоение языка тоже ни шатко, ни валко, но двигалось вперёд. Мой словарный запас увеличивался с каждым днём, да и в простых предложениях, особенно произносимых от первого лица, я перестала допускать ошибки. Теперь оставалось дело за малым: довести до автоматизма жесты, позы и мимику и усвоить хотя бы азы этикета.

Моё знакомство с этикетом началось с… одежды. Как оказалось, то простое платье без рукавов, в котором я до этого валялась в постели – всего лишь часть крайнее сложного, многослойного одеяния, которому традиционное китайское ханьфу, столь обожаемое мной, и в подмётки не годится.

Когда лекарь в первый раз разложил на постели полный комплект одежды, который мне предстояло носить ежедневно, я на мгновение даже растерялась.

– Что это? – спросила я, осторожно, самыми кончиками пальцев подцепляя ткань нежного сиреневого цвета.

– Твоя одежда, – последовал лаконичный ответ. – Ты должна научиться её одевать, снимать и правильно носить.

Я лишь обречённо вздохнула: за последнее время словосочетание «должна научиться» стало моим жизненным кредо. И, соответственно, начало вызывать нечто сродни нервному тику.

Моё повседневное платье состояло из нескольких частей: нательного белья, – состоящего из облегающих хлопковых бриджей и широкого отреза ткани, обматывающегося вокруг тела наподобие топа и закрепляющегося на спине несколькими крючками, – нижнего платья, называемого фурди – того самого, без рукавов и длиной по колено, которое я всё это время спокойно носила, ошибочно принимая за полноценный наряд, – и, наконец, верхнего платья – цэхинь, – точной копии хорошо знакомого мне ханьфу. Помимо этого на официальных приёмах и на улице мне также полагалось носить шёлковый жилет без пуговиц – символ принадлежности к аристократической семье.

Однако количество носимой одежды было не главной проблемой. Проблемой стали её застёжки. Многочисленные крючочки, завязки и ленты, стягивающие куски ткани в единое целое, и у каждого свой индивидуальный способ завязывания! Раз за разом под внимательным взглядом Чатьена Васта перевязывая очередную ленту на цэхине, я с надеждой ожидала тот священный миг, когда ко мне будет допущена служанка, которая будет мучиться со всеми этими верёвочками/тесёмочками вместо меня.

После того, как наука одевания была мною с грехом пополам усвоена, мой надзиратель перешёл к другой, не менее важной части обучения: походке и движениям. Изо дня в день этот жестокий человек заставлял меня ходить по комнате с «правильным разворотом плеч и наклоном головы», садиться на стул и вставать с него, поворачиваться в случае, если меня кто-то позвал и наклоняться, если нужно, например, что-то поднять с пола. И для каждого действия существовал определённый набор движений и поз, выверенных чуть ли не до миллиметра! Стоило мне лишь немного ссутулиться или наклонить голову чуть сильнее или слабее, как я тут же получала ощутимый удар по ягодицам хлёсткой веткой, которую Васт специально принёс для моего воспитания, и даже не скрывал этого. Мои возмущения о чересчур садистских методах преподавания лекарь благополучно игнорировал.

Ришан с завидной регулярностью – примерно раз в три дня, – навещал меня незадолго до сна, влезая в окно, точно какой-нибудь воришка. Зачем ему это было нужно, если обратно он уходил традиционным способом – через дверь, – мне было решительно непонятно. Возможно, таким образом проявлялся его бунтарский дух – ведь лекарь всё ещё запрещал посещать меня кому бы то ни было, – и непоседливый характер.

– Ты хорошо выглядишь, – в очередной визит заметил Ришан сразу после того, как забрался ко мне в комнату. В руке он держал цветок на тонкой ножке с яркими фиолетовыми лепестками. – Вот, я тебе принёс эолу, – протянув мне цветок, заявил мальчик, а затем с гордостью добавил: – Я её сам сорвал!

Я понятия не имела, что такого особенного в этом цветке, но всё равно с радостью приняла дар: в прошлой жизни цветы мне дарили крайне редко, да и то в основном родители на день рождения. А тут такая красота и без какого-либо повода.

– Я благодарю тебя, – улыбнувшись, тщательно выговорила я фразу-клише, а затем, чтобы ответ не казался слишком сухим и безэмоциональным, добавила: – Она очень красивая.

Голубые глаза мальчика засветились неподдельным счастьем.

– Когда Чатьен тебя отпустит? – с недовольными нотками в голосе спросил Ришан. – Ты не выглядишь больной. Почему он всё ещё держит тебя здесь?

Мне нечего было ему на это ответить. С момента моего пробуждения прошло уже два месяца – колоссальный срок, если задуматься. Только вот мне он казался смехотворным, особенно если смотреть на него в перспективе того количества информации, которую мне ещё предстояло усвоить, чтобы достоверно изображать Сиреневую госпожу поместья Лундун.

– Я не знаю, – посчитав, что совсем оставить вопрос брата без ответа будет невежливо, сказала я.

Ришан нахмурился.

– Я поговорю с отцом, – непреклонным тоном заявил он. – Тебе пора возвращаться домой.

– Нет нужды, – поспешно сказала я. – Мне здесь хорошо.

Ришан вспыхнул: очевидно, мои слова по какой-то причине сильно его задели. Подавшись вперёд и уже привычно схватив меня за руку, мальчик начал что-то очень быстро мне втолковывать, только вот я совершенно не успевала за ним, так что смысл его слов от меня ускользнул, как сквозь пальцы песок.

К счастью, Чатьен Васт, похоже, обладал звериным нюхом на непрошеных визитёров. Стоило только Ришану закончить свою прочувственную речь, как дверь спальни открылась, и в комнату вошёл мой надзиратель.

– Красный господин поместья Лундун, – сухо проговорил лекарь, наградив мальчика мрачным взглядом. – Вы вновь нарушили мой запрет. Прошу вас уйти, иначе я сообщу бэкхрану о вашем недостойном поведении.

Ришан, до этого сидевший на краю постели, вскочил на ноги и, отчаянно жестикулируя, принялся что-то гневно объяснять Чатьену Васту. Полностью понять его речь мне опять не удалось, но слова «несправедливость», «заложница», и «отец» я уловила чётко.

– Ришан, – негромко, но твёрдо позвала я брата, решив для разнообразия встать на сторону своего надзирателя. – Хватит.

Мальчик резко замолчал, словно ему выключили способность говорить, и с недоумением посмотрел на меня.

– Уже поздно, – продолжила я говорить максимально спокойным тоном. – Я устала.

А вот эти слова оказали на моего брата просто волшебное действие: моментально растеряв весь запал, Ришан торопливо попрощался, пожелал мне доброй ночи, и ушёл, правда в дверях послал лекарю настолько красноречивый взгляд, не сулящий тому ничего хорошего, что я едва удержалась от смешка.

– Зачем ты его впускаешь? – спросил Чатьен Васт после того, как мы в комнате остались одни.

– Я не могу его не впустить.

Мужчина наградил меня нечитаемым взглядом. Пройдя к окну, он одним уверенным движением запахнул деревянные ставни, закрыв их на мощный засов, после чего повернулся ко мне и вопросительно вскинул бровь, как бы спрашивая: «А сама ты так не могла сделать?». Я лишь насмешливо фыркнула на подобное решение проблемы ночных визитов Ришана.

– Если не войдёт в окно, войдёт в дверь, – заметила я.

Чатьен Васт тут же поправил придаточную часть предложения, при образовании которой я умудрилась допустить сразу три ошибки. Мне оставалось лишь обижено поджать губы: терпеть не могу, когда у меня что-то не получается. Синдром отличницы, будь он неладен.

– Я не могу говорить только с тобой, – выдержав короткую паузу, сказала я. – Ты щадишь меня. Это не поможет мне говорить.

Чатьен Васт нахмурился.

– Что, по-твоему, тогда поможет?

– Другие люди, – уверенно ответила я. – Они не будут меня жалеть.

– Я не жалею тебя, – возразил лекарь. – Я помогаю.

– Я вижу это по-другому.

Мужчина скрестил руки на груди, так и оставшись стоять возле закрытого окна.

– Тебя разоблачат, – уверенно заявил он. – А потом казнят. И меня вместе с тобой.

А вот это уже было обидно! Я не настолько глупа, чтобы со своими тренировками соваться к отцу, матери или кому-то из вихо – местному аналогу старейшин вечевого строя Древней Руси.

– Ты сказал мне: «ты не можешь прятаться вечно», – напомнила я лекарю. – Я согласна. Ты сделал очень много. Теперь я должна выйти к людям.

Чатьен Васт несколько секунд сверлил меня нечитаемым взглядом.

– Хорошо, – наконец, сдался он. – Завтра я приведу служанку. Начнёшь с неё.

Проснувшись следующим утром, я непроизвольно вздрогнула: возле моей кровати навытяжку стояла молодая огненно-рыжая девушка лет двадцати, в простом хлопковом платье тёмно-серого цвета в пол, с длинными рукавами, плотно обхватывающими руки, и скромным вырезом-лодочкой.

– Доброе утро, Сиреневая госпожа, – низко склонив голову, проговорила девушка. – Моё имя Чала, с этого дня я буду вам служить.

– Доброе утро, – выдавила я из себя, немного растерявшись спросонья. Нет, я, конечно, помнила, что Чатьен Васт вчера пообещал привести мне служанку, но я даже предположить не могла, что это произойдёт прямо с самого утра и без маломальского предупреждения! А если бы я с перепугу что-нибудь ляпнула на своём родном языке?

– Желаете умыться? – продолжая смотреть в пол, спросила служанка. – Или мне сразу приготовить одежду?

– Где Чатьен Васт? – я решила проигнорировать её вопросы, поскольку чувствовала себя максимально неловко в положении этакой барыни.

– Чатьен ещё не выходил из своей комнаты, – последовал незамедлительный ответ. – Позвать его?

– Нет нужды, – покачала я головой. – Прошу тебя, уйди.

Девушка вздрогнула, как от удара, и впервые с момента моего пробуждения подняла голову: в серо-зелёных глазах плескался панический ужас.

– Сиреневая госпожа… – обращение было единственным, что я смогла разобрать, когда Чала начала вдруг быстро-быстро что-то говорить, громко всхлипывая и нещадно хлюпая носом.

– Чатьен Васт!

Не выдержав несчастного взгляда девушки и её же несколько визгливого голоса, закричала я, решив положить конец этому спектаклю. В том, что мой надзиратель специально подобрал такую служанку, от которой мне захочется избавиться в ту же секунду, как её увижу, я даже не сомневалась.

Как обычно на мой зов лекарь отозвался мгновенно, словно стоял под дверью и только и ждал, когда с моих губ с несколько истеричными нотками сорвётся его имя.

– Вы звали меня, госпожа? – мужчина неторопливо вошёл в комнату и замер в изножье постели с абсолютно невозмутимым выражением лица, при этом начисто игнорируя рыдающую служанку.

– Да, – сузив глаза, я наградила лекаря недовольным взглядом. – Я хочу с тобой поговорить.

Чатьен Васт повернулся к Чале и строго велел: «Выйди».

Ослушаться его девушка не посмела. Низко поклонившись сначала мне, а затем и лекарю, Чала поспешно покинула комнату, бесшумно закрыв за собой дверь.

– Это было жестоко, – сухо заметила я, откидывая тонкое оделяло в сторону, совершенно не смущаясь того, что остаюсь перед лекарем в одном полупрозрачном ночном платье. В конце концов, чего он там за это время не видел?

– Это было твоё желание, – напомнил тот, сохраняя привычное арктическое спокойствие. Просто мраморная статуя, а не человек.

Я послала ему укоризненный взгляд.

– Я не этого хотела.

– Тебе нужна была служанка, чтобы говорить с ней, – голосом Чатьена Васта можно было заколачивать сваи. – Я выполнил твоё желание.

Я недовольно поджала губы: в дальнейшем споре не было никакого смысла. Что бы я ни сказала, этот упрямец всё равно не изменит своего мнения.

– Ты не научил меня с ней говорить, – напомнила я после небольшой паузы. – В моём мире нет слуг.

При упоминании «моего мира» лекарь привычно нахмурился и послал мне предупреждающий взгляд, который я благополучно проигнорировала. Мы всё равно были одни, и я говорила достаточно тихо, чтобы даже если служанка осталась подслушивать под дверью, ей ничего бы не удалось разобрать.

– Слуги нужны, чтобы выполнять поручения, – ровным голосом проговорил Чатьен Васт, в этот раз не став заострять внимание на моей вопиющей неосмотрительности и легкомысленности. – Отдавай приказы – этого достаточно.

– Никаких правил на этот счёт? – я даже удивилась. За время общение с лекарем мне показалось, что в этом мире урегулировано абсолютно всё вплоть до того, как часто и глубоко человек должен дышать.

– Никаких.

Это меня немного успокоило.

– Хорошо.

Обречённо вздохнув, я повернулась к двери и, немного повысив голос, позвала: «Чала!»

Дверь тут же открылась, и девушка поспешно вошла в комнату, замерев в паре шагов от меня с низко опущенной головой. Мне крайне не понравилось её заплаканное лицо – подобная реакция на простую просьбу выйти мне показалась странной.

– Я хочу помыться, – стараясь, чтобы голос звучал уверенно, сказала я. – Подогрей и принеси воду.

– Да, Сиреневая госпожа.

Получив чёткий приказ, девушка заметно оживилась и опрометью бросилась его исполнять

– Почему она плакала? – дождавшись, пока её шаги стихнут, спросила я у своего надсмотрщика.

– Что ты ей сказала? – вопросом на вопрос ответил лекарь.

Я неопределенно пожала плечами, за что получила очередной недовольный взгляд мужчины – старые жесты то и дело прорывались, как я ни старалась от них избавиться.

– Всего лишь попросила уйти.

– Ты так и сказала? – уточнил Васт. – Уйди? Не выйди, а уйди?

Теперь настала моя очередь хмуриться.

– Да, – подтвердила я после короткой заминки. – Я неправильно сказала?

– Для слуги слово «уйди» означает «ты не справился со своими обязанностями, уйди и не возвращайся», – спокойно объяснил лекарь. – Для любого слуги это равносильно смерти. Потеряв работу, он не сможет найти другую – никто не примет на службу человека, которого выгнали. Считается, что он непригоден для работы.

– Жестоко, – заметила я. – А если сказать выйди?

– «Выйди», означает «оставь меня, сейчас я не нуждаюсь в тебе, но когда ты понадобишься, я тебя позову».

Я в очередной раз тяжело вздохнула. Все эти нюансы в словах, жестах и прочих мелочах, которым я прежде не придавала значения, изрядно меня выматывали. Я была просто физически не в состоянии уследить сразу за всем. Это угнетало и, одновременно, заставляло моё сердце замирать от страха. Время шло, и ни я, ни Чатьен Васт не могли точно сказать, когда наше уединение будет окончательно нарушено. Сейчас, когда я пришла в себя и практически полностью восстановилась физически, вопрос «выхода в свет» был лишь вопросом времени. Удержать Ришана от визитов оказалось практически нереально, что уж говорить об отце или матери, которым наверняка вскоре захочется увидеть собственную дочь.

Полежав минут десять в горячей воде, при этом вежливо отказавшись от помощи Чалы в мытье, вместо этого велев девушке приготовить мне повседневную одежду, я морально приготовилась к долгому, трудному дню: не считая коротких встреч с братом, в этом мире я не общалась ни с кем, кроме своего надзирателя. Естественно, я немного опасалась чем-то выдать своё иномирное происхождение. Однако желание узнать что-то новое пересилило страх. Ещё в детстве мама всегда говорила, что мой девиз «слабоумие и отвага». Я всегда возмущалась подобной характеристике. А сейчас, пожалуй, готова согласиться. Шило в одном месте, как говорится, не утаишь. И я не про мешок.

Когда я вернулась в свою комнату, там меня уже ожидала Чала с разложенными на кровати предметами моего гардероба – всё сиреневого цвета. Как объяснил мне однажды Чатьен Васт, в поместье Лундун было принято облачаться в цвета, соответствующие титулу. Сиреневый, конечно, никогда не был моим любимым цветом, но и особого отторжения не вызывал, поэтому я легко смирилась с данным правилом.

С нательным бельём я справилась без труда: у бриджей было всего три завязки: на поясе и под коленями – так что затруднений они у меня не вызвали. Фурди завязывалось спереди на груди на манер корсета, причём ленты перехлёстывались в определённой последовательности – после многочисленных тренировок под присмотром Чатьена Васта с этой миссией я тоже научилась справляться. А вот цэхинь – верхнее платье, которому, по сути, уделялось самое большое количество внимания, – вызывал у меня чуть ли не панический страх. Потому что мало того, что у него была сложная шнуровка на спине, так ещё и по боковым швам по всей длине от подола до подмышек шёл ряд мелких крючков, часть которых – те, которые шли до середины бедра, – можно было расстегнуть в случае, если, например, нужно оседлать лошадь или танцевать.

Пока я разбиралась с нательным бельём и нижним платьем, Чала стояла возле окна всё в той же позе: слегка ссутулившись и почтительно склонив голову. Мне это зрелище совершенно не понравилось, но как сделать замечание, не вызвав новую волну истерики или, что ещё хуже, не нарушив какое-нибудь негласное правило, о котором Чатьен Васт мог просто забыть мне рассказать, я не знала, поэтому, скрепя сердце, молчала. Добравшись до цэхиня и немного повертев его в руках, я обречённо вздохнула и повернулась к служанке:

– Чала, помоги мне.

Девушка в эту же секунду оказалась возле меня и осторожно, стараясь не задеть моих пальцев своими, забрала цэхинь. Не дожидаясь её просьбы, я расставила руки в стороны, чтобы Чале было проще меня одевать. Мягкая ткань, похожая на шёлк, только более плотная, нежно скользнула по моим рукам. В абсолютной тишине, нарушаемой лишь пением птиц за окном да шелестом ткани, девушка проворно справилась сначала со шнуровкой на спине, а затем и с крючками. Бросив беглый взгляд в небольшое прямоугольное зеркало, стоящее на прикроватной тумбочке, я удовлетворённо хмыкнула: вид был вполне приличный.

– Чала, я благодарю тебя, – повернувшись к девушке, проговорила я.

Глаза служанки тут же стали огромными, как блюдца.

– Сиреневая госпожа, что вы такое говорите, – испуганным шёпотом отозвалась она. – Вы не должны меня благодарить!

Я недовольно поджала губы. Мне хотелось сказать, что хорошо выполненная работа заслуживает благодарности, и, несмотря на то, что словарный запас уже позволял мне это сделать, я промолчала, будучи не уверенной в том, что смогу произнести столь длинную фразу без ошибок.

Не допустив Чалу до своих волос, тяжёлой тёмной гривой спадающих мне на спину, я отправила служанку за завтраком, а сама опустилась на стул перед зеркалом и принялась сосредоточенно водить деревянным гребнем с редкими зубцами по волосам. Лицо, смотрящее на меня из зеркала, мне совершенно не нравилось. Бледная, практически прозрачная кожа, сквозь которую на шее и висках отчётливо проступали синие вены; чересчур пухлые, кукольные губы и глубоко посаженные глаза странного цвета – не то серые, не то бледно-жёлтые. Одно радовало – волосы были просто загляденье: густые, длинные, иссиня-чёрного цвета. В прошлой жизни о такой шевелюре со своими тонкими тремя волосинками на всю голову, которые ещё и постоянно секлись, я могла только мечтать.

– Тебе стоит заняться волосами, – заметил Чатьен Васт, бесшумно входя в комнату. Если бы я не видела его отражение в зеркале, наверняка бы испугалась. – Нельзя ходить так.

Я недовольно скривилась. Ещё чуть-чуть, и я буду реагировать на это его «нельзя», как бык на красную тряпку тореадора.

– Хорошо, – покладисто отозвалась я, решив не устраивать подростковые бунты на пустом месте. – Я попрошу Чалу.

В этот момент девушка как раз вошла в комнату с подносом в руках.

– Завтрак, Сиреневая госпожа, – поставив поднос на стол возле окна, сказала она, вновь почтительно склонив голову.

– Шиануся, – поправила я, посчитав, что это имя звучит намного лучше, чем Сиреневая госпожа. – Называй меня так.

Судя по испуганному выражению лица девушки и тому, как мгновенно посерело лицо моего надзирателя, я сказала что-то не то.

– Сиреневая госпожа, – голос Чалы дрожал. Казалось, ещё чуть-чуть, и она вновь разрыдается. – Я не могу… так нельзя…

Я почувствовала, как внутри медленно начинает закипать раздражение.

– Я – Сиреневая госпожа поместья Лундун, – пафосно проговорила я, чеканя каждое слово. – Ты – моя служанка. Я решаю, что можно, а что нельзя.

– Да, Шиануся, – Чала отвесила мне низкий поклон.

– Выйди, – распорядилась я, поднимаясь со стула и направляясь к столу.

– Это было опрометчиво, – оставшись со мной наедине, заметил лекарь отстранённо.

– Ты сказал, что правил для общения со слугами нет, – напомнила я. Чатьен Васт в очередной – должно быть уже тысячный – раз исправил образование придаточной части. Я только зло закусила нижнюю губу: ну, я ведь помнила об этом ещё вчера! Специально заострила внимание именно на этой грамматической конструкции, и всё равно ошиблась ровно в том же месте.

– Правил нет, – подтвердил лекарь, привычно проигнорировав моё недовольное пыхтение из-за замечания относительно речи. – Но есть нормы морали. Личное имя нельзя использовать посторонним. Только семье. Для всех остальных – особенно слуг, – существует титул.

– Мне он не нравится, – скривившись, сказала я. – Сложный и длинный. Лучше Шиануся. – Внезапно мой разум зацепился за одну нестыковку, и я с подозрением посмотрела в карие глаза своего надзирателя. – Ты называешь меня по имени. Но ты не член семьи.

Ни единый мускул не дрогнул на его лице.

– Я называю тебя по имени только когда мы одни, – заметил он. – На людях для меня ты Сиреневая госпожа или просто госпожа.

– А ты для меня? – уточнила я.

– Чатьен или Чатьен Васт.

Поскольку мы были одни, я решила всё-таки задать давно интересующий меня вопрос.

– Что значит «Чатьен»? – спросила я. – Я имею в виду, в моём мире у людей три имени: личное имя, фамилия – это что-то вроде обозначения семьи, к которой человек принадлежит, и отчество – оно образуется от имени отца.

Во взгляде лекаря отразилось недовольство: его, очевидно, раздражало, что я упорно продолжаю упоминать «другой мир» и «прошлую жизнь». Но разве возможно иначе? Сравнения неизбежны.

– Фамилий нет, отчества тоже нет, – всё же снизошёл он до объяснений. – Только личные имена. Ты – Шиануся. Я – Васт. Чатьен – это звание. Означает, что я прошёл обучение и могу лечить людей, а также брать учеников и передавать свои знания им.

– А-а-а, – протянула я. Я-то всё время про себя называла Васта лекарем. А он оказывается чатьен. Что ж, теперь буду иметь в виду.

Добравшись до стола и опустившись на табурет, я с изумлением уставилась на поднос. Помимо двух стандартных пиал с недо-овсянкой и травяным настоем здесь была плоская тарелка с чем-то, напоминающим мясной гуляш с листьями какой-то травы. Но, что самое изумительное, рядом с тарелкой лежала обычная деревянная ложка!

Растеряно моргнув, я взяла в руки ложку и повернулась к чатьену.

– Что это? – спросила я, указывая на предмет в своей руке.

– Ложка, – последовал лаконичный ответ.

– Я вижу, – мрачно отозвалась я. – Почему я вижу её только сейчас?

– Я не знал, знаешь ли ты, как ею пользоваться, – голос Васта остался всё так же спокоен, практически равнодушен. – Кроме того, я не давал тебе ничего, что требовало бы её использования.

Я возмущённо закатила глаза и переключила своё внимание на завтрак. Всё-таки Васт ещё тот хитрый жук. На первый взгляд кажется таким серьёзным, непробиваемым человеком, но с ним нужно постоянно держать ухо востро – того и глядя устроит какую-нибудь мелкую подлянку.

Мой завтрак внезапно прервал звук открывающейся двери. Подсознательно понимая, что Чала не стала бы входить без прямого приказа, я, судорожно сглотнув, обернулась. На пороге, облачённый в тёмно-зелёные одежды, стоял Эльзир – бэкхран поместья Лундун и по совместительству отец Шиануси. Мой отец.

«Вот и пришёл конец спокойной жизни, – обречённо подумала я, откладывая ложку в сторону и поднимаясь из-за стола, чтобы приветствовать отца как подобает. – Теперь пан или пропал».