Скажи мне «да»

В аэропорту они взяли напрокат автомобиль и отправились за пятьдесят восемь миль к Лейк Тэхьо. Редхок обещал им, что предварительно свяжется с шефом местной полиции и объяснит ему все обстоятельства.

Шеф полиции Эд Сойер выглядел чрезвычайно озабоченным, когда они приехали. И на то у него была веская причина.

— Вы прошли через ужасное испытание, — сказал он, пожимая руку Лиз. — И впереди вас тоже ждет тяжелое испытание.

— Не понимаю, — испуганно сказала Лиз, взглянув на Кейна.

— Я знаю человека, который удочерил вашу малышку, — грустно улыбнулся Сойер. — Я был поражен, когда утром получил факс об этом происшествии.

Кейн почувствовал, как Лиз судорожно стиснула его руку.

— Будут какие-то сложности? — спросил он. Шеф полиции покачал головой.

— Нет, никаких сложностей, — заверил он их. — Во всяком случае, не того рода, как вы думаете.

Лиз показалось, что она понимает, что имеет в виду этот человек. Она вспомнила, что говорил Редхок ей вчера вечером о том, что бы он испытал, если бы кто-нибудь явился забрать его приемного сына. Она была с Кэти всего лишь три дня, а узы уже стали нерасторжимыми. Что, если…

Она отогнала эту мысль.

— Если вы не возражаете, — обратился шеф полиции, — мне бы хотелось поехать вместе с вами.

Лиз и Кейн обменялись взглядами. Если он не предвидит сложностей, то почему не пошлет с ними рядового полисмена?

— Какие-нибудь особые причины? — спросил Кейн. Шеф взглянул на Кейна и запустил руку в волосы цвета спелой пшеницы.

— Черт побери, но очень основательные причины. Я знаю Брома Кулхейна всю жизнь. Его отец и я вместе служили в армии. Бром мой крестный сын и достойный человек, который не заслужил позора, который ляжет на него из-за того, что произошло.

Кулхейн, возможно, и невиновен, но у него нет никаких прав на Кэти, подумала Лиз. Почему же этот полицейский офицер ведет себя так, словно во всей истории виновата она?!

Шеф надел фуражку, и они вышли из участка на автомобильную стоянку за зданием.

— Вы получите обратно вашего ребенка, тут все будет в порядке, — пообещал он Лиз. — Я гарантирую это. Но Бром должен иметь друга рядом, когда это произойдет. — Он вздохнул, открывая для Лиз заднюю дверцу машины. — Правда, это мало его успокоит.

Лиз постаралась преодолеть чувство внезапной слабости, когда садилась в машину.

Молча она взяла Кейна за руку.

— Ах, мистер Кулхейн, у меня такое чувство, словно малышка находится здесь с самого рождения.

Старая служанка Ида Келли прошептала это высокому темноволосому мужчине, стоящему по другую сторону детской кроватки. Умиление не было чувством, присущим Иде, но сейчас оно переполняло ее. Она даже смахнула слезу кончиком своего фартука.

— Просто не верится, что она с нами всего лишь несколько недель. — Женщина бережно поправила тонкое хлопковое одеяльце на крохотном тельце. — Но я уже не мыслю своей жизни без нее!

А это уже говорит о многом, подумал Бромлей Кулхейн, глядя на женщину. Внешне суровая, Ида допускала очень немногих людей в свою душу, в то беспокойное, тщательно охраняемое место, которое называют сердцем. Раньше такими людьми были только сам Кулхейн и его молодая жена, теперь к ним присоединилось это крохотное человеческое существо, которое пришло в его жизнь тогда, когда он в нем больше всего нуждался.

Бром вновь взглянул на ребенка и улыбнулся: уже сейчас можно было с уверенностью сказать, что малышка будет хорошенькой. Темные реснички полумесяцем лежали на щечках цвета зрелых летних персиков.

Ида вздохнула, и еще одна слезинка прокатилась по ее лицу.

— Она так похожа на миссис Алексис! — Старая женщина покачала головой и взялась за блестящее изголовье кроватки. — Как бы я хотела, чтобы она увидела ее. Ей стало бы так хорошо, если бы она могла хоть раз взять малютку на руки.

Бром представил себе Алексис, баюкающую этого ребенка на руках; но мысль об умершей жене была для него нестерпима. Должно пройти еще много времени, прежде чем он сможет думать об Алексис без боли, без гнева на судьбу. Господи, все было так ужасно, так неожиданно… Его молодая, красивая, нежная жена сгорела раньше, чем успела понастоящему расцвести.

Бром едва сдерживал желание дотронуться кончиком пальца до маленькой щечки, но он боялся разбудить ребенка, ставшего единственной отрадой в его безрадостной жизни без Алексис.

— Алекс полюбила бы ее, — согласился он. Это была заветная мечта Алексис иметь ребенка. Но через пять лет супружеской жизни и лечения она должна была признаться себе в том, что бесплодна. Тогда она обратилась к мысли об усыновлении. Но усыновление или удочерение обычным путем было долгой, изнурительной процедурой. Даже его Алексис, всегда такая оптимистичная, не верила в успех.

Именно тогда Бром наткнулся на Джека Маккензи. В детстве они часто вместе играли на берегу озера Тахо, вместе строили честолюбивые планы добиться успеха в жизни. Бром стал совладельцем и управляющим казино, в то время как Джек закончил юридический факультет и стал работать в престижной юридической фирме в Сан-Франциско. Постепенно они потеряли друг друга из виду и вот неожиданно столкнулись у входа в казино Брома.

Во время разговора за ланчем Бром с радостью узнал, что Джек сотрудничает с организацией, которая занимается частным усыновлением.

— Ты удивишься, когда узнаешь, как много детей бросают каждый день несовершеннолетние согрешившие девицы. «Бэби Блум» оказывает им помощь. Оно предоставляет им на время беременности и родов убежище, а потом подыскивает новорожденным подходящих приемных родителей. — Джек склонился над столом и доверительно улыбнулся: — Я уверен, что мы можем подобрать тебе и твоей жене хорошего ребенка, только скажи, кого ты хочешь — мальчика или девочку.

— О, Бром, это звучит как фантастика, — радостно засмеялась Алексис, когда муж рассказал ей о разговоре с Джеком. Ей показалось, что Господь услышал ее молитву.

Работа по сбору необходимых бумаг, которую Кулхейнам пришлось проделать, была сущей ерундой в сравнении1 с тем, что требовалось бы при удочерении обычным путем.

Бром взглянул на девочку и вспомнил о том, какой радостной и возбужденной была Алексис в предвкушении ее появления. Им казалось, что все складывается слишком хорошо, чтобы быть не сном, а явью.

Беда подкралась внезапно, когда супруги были всецело заняты заботами об обещанном младенце. У Алексис появились сильные боли, но она, с ее почти патологическим страхом перед докторами, вначале отказалась пройти обследование, пока Бром чуть ли не силой заставил ее показаться доктору. А потом сидел, держа ее за руку и выслушивая диагноз, звучащий смертным приговором: рак яичников в запущенной форме. От этого умерла и ее мать.

Он был слишком потрясен горем, чтобы делать что-то, слишком ошеломлен, чтобы думать о ребенке. Но Алексис умоляла его не оставлять этого дела, убеждала, что жизнь продолжается и что, возможно, они сумеют преодолеть это. Алексис, его смеющаяся золотоволосая девочка была сильным человеком. Не было рыданий, не было негодующих возгласов. Почему я! Она просто сказала это выпало мне, но не смирилась с судьбой. Со смертным приговором она боролась до последнего вздоха. Желая доставить жене последнюю радость, Бром продолжил начатое с Джеком Маккензи дело. Его единственным желанием было получить девочку, дочку, которая, повзрослев, будет напоминать ему жену.

Теперь этот ребенок был здесь.

Но Алексис уже не было с ними. Она умерла тихо, на руках мужа, полтора месяца назад. Кухлейну потребовалось две недели, чтобы оправиться от постигшего его горя, привыкнуть к мысли, что Алексис больше нет. Он забыл о приготовлениях к удочерению, о задатке, который выдал Джеку, пока тот сам не позвонил ему три недели назад и не сказал, что у него теперь есть дочь.

Словно в тумане, Бром едва не сказал Джеку, что изменил свои намерения. Он не мог заставить себя сказать, что Алексис умерла, а вместе с нею умерла и его душа. Это было слишком интимное чувство, чтобы о нем можно было говорить. Но перед ним возник образ утраченной любимой, и Бром решил вырастить ребенка в память о жене.

Итак, он согласился, и на следующий день Маккензи уже стоял в его дверях с замечательной новорожденной девочкой на руках. Осторожно забрав ее у Джека, Бром понял, что не совершил ошибки: покой поселился в его душе. Держа девочку на руках, в сопровождении Иды, хлопочущей вокруг них, Бром отнес ее в детскую, которую Алексис с такой любовной надеждой готовила для ребенка.

Кулхейн назвал девочку Алексис в честь жены. Джек сказал ему, что мать, семнадцатилетняя девушка из приличной семьи в Беверли Хиллз, не дала ребенку имени. Назвав ее именем жены, надеялся, что ее душа каким-то образом вселится в это крохотное существо.

Ида подняла глаза на хозяина:

— И когда же вы намереваетесь вернуться к работе, сэр? — вежливо, но с плохо скрытой тревогой осведомилась она.

Когда жена умерла, Бромлей совершенно отрешился от всех дел, потрясенный постигшим его горем. Так прошло уже семь недель.

— На следующей неделе, Ида. Казино пока может функционировать без меня. Адам со всем справляется, — сказал он, упомянув своего партнера. — Я хочу получше узнать мою дочку.

Ида только хмыкнула.

— Не многое-то узнаешь о детях в этом возрасте. Они только спят, писают, плачут и едят. — Она взглянула на Алексис, и на губах ее снова появилась любящая улыбка. — Девочка не будет узнавать вас, пока немного не подрастет. Алексис зашевелилась и зевнула. Пушистые реснички поднялись с щечек, и она открыла глазки. Сейчас, когда ребенок проснулся, Бром не мог удержаться, чтобы не взять его на руки. Девочка помогала ему справиться со своим горем, как ничто другое. Бромлей улыбнулся суровой седовласой женщине.

— Нет, мне кажется, что она уже узнает меня.

Бром привязался к Алексис с момента ее появления в доме. Он оставался на ночь в ее комнате, принимал участие в каждом ее кормлении, хотя Ида вполне могла справиться с этим сама. За три недели он стал экспертом в приготовлении детских смесей и научился мастерски менять пеленки. Его единственной проблемой было купание Алексис: ему казалось, что его крупные руки могут повредить девочке спинку. Но и это с каждым разом получалось у него все лучше и лучше.

Бром просунул свой палец в крепко сжатый кулачок и осторожно пытался разогнуть ее малюсенькие пальчики. Ha личике ребенка появилось что-то вроде улыбки.

— Видишь? — Бром взглянул на старую женщину. — Она уже знает, кто ее папа. Правда, дорогая? Видишь, она улыбается. — Ида, подойдя поближе, недоверчиво фыркнула.

Зазвонил дверной звонок, и лицо Брома нахмурилось. Ему ни с кем не хотелось сейчас разговаривать. Когда Алексис умерла, дом был полон людей, выражающих свои соболезнования; Кулхейн понимал, что все хотят ему добра, но он желал побыть наедине со своим горем.

Он взглянул на Иду:

— Я никого не жду, а ты? — Но та уже спешила к дверям, с трудом переставляя по ковру ноги в ортопедической обуви.

— Сказать им, чтобы они ушли? — Он усмехнулся: в этом была вся Ида.

— Тактично.

Служанка только пожала плечами:

— Что от этого изменится? — Бром покачал головой. У Иды Келли было доброе сердце, несмотря на ее грубоватые манеры. Она жила у него с тех пор, как он купил казино и въехал в этот дом. Было это за два года до того, как он женился на Алексис…

Девочка глядела на него своими огромными голубыми глазами, словно в нем был центр всего мироздания. Бром почувствовал, как тает его сердце.

— Я с тобой, моя девочка. И Ида, которая готовит для нас. Я в этом не такой мастер, как она. Но все остальное для тебя буду делать я, обещаю тебе, Алексис.

Она никогда не будет для него Алекс, как он ласково звал жену. Нет, она будет именно Алексис. Она всегда будет Алексис, кусочек небес, который он будет боготворить.

Девочка загугукала, словно соглашаясь с тем, что он сказал и о чем подумал.

— Вот видишь, мы уже достигли взаимопонимания! — В этот момент Бром услышал какой-то шум за спиной. Обернувшись, он увидел стоявшую в дверях Иду, на которой не было лица от потрясения. Встревоженный, он направился к ней:

— Ида, в чем дело?

— Мистер Кулхейн, — голос Иды дрогнул, — тут пришли относительно ребенка.

Бромлей не понял. Он только почувствовал, как холод пробрался в сердце.

— Что значит пришли относительно ребенка?

Он вышел в холл, все еще держа Алексис на руках, и увидел там троих людей, одного из которых — шефа полиции — он хорошо знал.

— Эд, в чем дело? — спросил Бром, чувствуя, что сердце его бешено заколотилось.

Лиз не могла ждать, пока произойдут очередные объяснения, — шеф полиции уже все сказал домоправительнице еще в дверях. Единственное, что она сейчас способна была видеть, это ребенок на руках Бромлея. Сердце ее бешено заколотилось, готовое выпрыгнуть из груди.

— Кэти! — это имя, выражавшее в устах Лиз и благодарственную молитву, шепотом сорвалось с ее уст.

Бромлей крепче прижал к себе девочку:

— Ребенка зовут Алексис!

— Это мой ребенок! — Лиз застыла рядом с Кейном не в силах оторвать взгляд от младенца. Рыданья перехватили ей горло. — О, Кейн! Это Кэти! — Он увидел ямочку под правым глазом малышки. — Это действительно она!

Бром вопросительно посмотрел на человека, который был лучшим другом его отца, который учил его удить рыбу и, когда ему было двенадцать, запер в чулан на несколько часов, чтобы научить умуразуму за побег из дома.

— Эд, я не понимаю, что происходит. Кто эти люди?! — мрачное выражение лица Эда только усугубило его тревогу.

— Бром, — медленно выговаривая слова, начал шеф полиции, — нам надо пройти куда-нибудь, где мы бы могли поговорить.

— Ида! — позвал Кулхейн, чтобы передать ей ребенка.

— Нет! — запротестовала Лиз, сжав ладонью его руку. Теперь, после всего, что было, она должна была обнять свою дочь, прижать к груди, осознать, что весь кошмар позади. Лиз казалось, что стоит ей на мгновение отвернуться, как Кэти снова исчезнет. Должно пройти какое-то время, чтобы это чувство оставило ее.

— Я подержу ее! — Но Бромлей с каменным выражением лица передал ребенка Иде.

Кейн попытался ослабить напряжение. А если они ошиблись? Вдруг запись на дискете была неверной?

— Лиз, мы должны увериться по-настоящему, — сказал он, боясь, что ей снова придется пережить потрясение.

Но женщина была непреклонной.

= Я уверена!

У нее в сумочке лежали отпечатки ступней Кэти, она носила их с собой с самого начала. Но ей не было нужды сравнивать их с отпечатками этой девочки, ждать, когда эксперты скажут ей то, что она уже и так знала. Это был ее ребенок.

— Уверены в чем? — требовательно спросил Кулхейн. — Кто такая Кэти и кто такая вы?

Кейн начал объяснять, но шеф полиции оборвал его:

— Бром, это мать ребенка. Кулхейн оторопел:

— Тут какая-то ошибка, Эд. Мать Алексис — семнадцатилетняя девушка из Беверли Хиллз! Тут какая-то ошибка! — повторил он, моля, чтобы это было действительно так. — Я удочерил Алексис частным образом. Все бумаги законны и оформлены правильно. Джек Маккензи мой друг. Он работает в организации, которая называется «Бэби Блум»…

Кейн испытывал сочувствие к стоявшему перед ним высокому мужчине. Он горячо надеялся, что они поймают негодяя, который разбил сердца этим людям. И что ему удастся побыть с ним наедине хотя бы пять минут…

— Девочка была похищена, — тихо сказал он. Уверенный тон Кейна не оставлял места для сомнения. — Три недели назад из больницы Харрис Мемориал в Ньюпорт Бич, Калифорния.

Словно весь мир перевернулся… Снова. Бром услышал, как Ида сзади него всхлипнула.

— Все в порядке, Ида, — машинально произнес он. Его глаза встретились с глазами Кейна. — Я не верю вам.

Эти слова были последним вызовом отчаянья. Шеф полиции по-отцовски положил руку ему на плечо.

— Я проверил эту историю, Бром. Эта девчушка попала к дельцам черного рынка по торговле детьми. Люди, ответственные за это, сядут на скамью подсудимых.

Бром был потрясен. Он не мог понять, как Джек Маккензи, человек, которого он знал с детства, мог так поступить с ним.

— Я знал Джека большую часть моей жизни. Кейн не был близок ни с кем. Но он понимал, как жалит предательство.

— Видимо, в его жизни были такие стороны, о которых вы не знали. Похоже, что это масштабная преступная организация. Мы только начинаем складывать все кусочки воедино. Детей похищали в роддомах Калифорнии, Невады и Аризоны. Одиннадцать детей за последний год — это то, что мы знали, но похищенных было гораздо больше, судя по записям, которые мы нашли.

— Могу я?.. — Лиз протянула руки к Иде, не сводя глаз с ребенка, которого та держала.

Домоправительница поджала губы и взглянула на Брома.

У того не было выбора, и он кивнул ей.

Впервые за три недели Лиз взяла на руки свое дитя.

— О Господи! — У нее потекли слезы, когда она склонилась к личику ребенка. — Твоя мама с тобой, Кэти, — тихо выговорила Лиз, безуспешно пытаясь унять рыдания, — мама наконец с тобой…

— Извините меня, миссис… — сказал Кулхейн. До Лиз дошло, что он обращается к ней. Она отерла слезы.

— Синклер. Элизабет. И мисс…

— Каков был возраст вашей дочери, когда ее похитили?

С Кэти на руках и Кейном рядом Лиз чувствовала себя уверенно, в ее голосе уже не было дрожи:

— Три дня.

— Но почему вы так уверены, что именно этот младенец ваша дочь? — Он цеплялся за соломинку, может быть, она спасет его.

Лиз взглянула через плечо на Кейна. Он выразил то же соображение, когда она заявила, что ни один из двух детей, которых нашли в Фениксе, не была Кэти.

— Я просто знаю, что это так. — Бром глядел на нее глазами адвоката, близкого к тому, чтобы разрушить показания свидетеля. Лиз — дотронулась пальцем до местечка под правым глазом Кэти. — У нее была крохотная ямочка в этом месте. Она появляется только тогда, когда девочка делает гримаску.

— Или улыбается, — с горечью добавил Бром.

Лиз ликующе взглянула на него. Значит, он тоже заметил это.

Кулхейн повернулся к шефу полиции.

— Я хочу, чтобы были сделаны отпечатки ее ступней.

После звонка в полицию, пока они ждали прибытия специалиста по снятию отпечатков, Кейн рассказал Брому все детали относительно похищения Кэти. Через полчаса все было готово. Бром держал в руках отпечатки, только что снятые, и сравнивал их с теми, что предъявила Лиз. Оба были сделаны с левой ножки и рисунок их полностью совпадал. Больше Бромлею сказать было нечего: ребенок, к которому он так привязался, который символизировал для него память об умершей жене, больше ему не принадлежал.

Такого не может быть, думал Бром. Это несправедливо. Жизнь дважды одарила его бесценными подарками и дважды отняла их у него. Но в том не было вины этой женщины. Бромлей представлял, что ей пришлось испытать, когда она обнаружила исчезновение ребенка. Элизабет прошла через ужасные испытания, и, хотя самому ему сейчас невыносимо больно, он должен сделать все, чтоб она быстрее оправилась от шока.

— Послушайте, — медленно начал Бром, — моя жена купила много вещей, готовясь принять девочку. — Действительно, Детская была полна одежды и игрушек. Ему они уже не были нужны — только лишние воспоминания, ранящие сердце. — Может быть, вы захотите взять их?

— О, нет, — запротестовала Лиз, тронутая этим предложением. — Я не могу.

Ей было жаль Кулхейна, когда они ехали к его дому, шеф полиции посвятил их в его нынешнее положение, и Лиз чувствовала себя ужасно, оттого что невольно усугубила его горе. Он не был виноват в том, что ее дочь украли. Иметь и любить ребенка — вот все, чего он хотел. Она подумала о том, какое чувство пустоты было в ее жизни, когда она потеряла Кэти. А сейчас этот человек испытывал то же самое, и она ничего не могла для него сделать.

— Может быть, вы возьмете на воспитание другого ребенка, — предположила Лиз. — Существует много вполне легальных организаций, которые могут помочь вам…

Кулхейн покачал головой.

— Нет, без моей жены это невозможно. Сейчас я это понял. — Он не спускал глаз с Кэти, задремавшей на руках Лиз. — Я понимаю, вам пора ехать… Можно я немного подержу ее на руках, в последний раз?

— Конечно. — Лиз бережно передала ему девочку; Бром осторожно принял Кэти на руки. Лиз видела страдание, застывшее в его глазах. Черт возьми! Это не должно было произойти таким образом, подумала она. Лиз никому не хотела причинять боль. Она хотела вернуть своего ребенка, а для другого человека это обернулось настоящей трагедией! — Я живу в Бедфорде, Калифорния, — нерешительно сказала Лиз. — Если вы когда-нибудь окажетесь там, я буду рада вашей встрече с Кэти…

Нет, это только продлит мученья. И напомнит о том, чего он так и не получил в своей жизни, подумал Кулхейн. Он поцеловал девочку в крохотный лобик, прежде чем выпустить ее из рук.

— Привет Кэти, — прошептал он, прижимая ее к себе в последний раз.

Прощай, Алексис!

Бром вручил ребенка его матери и отступил на шаг. Теперь он должен окунуться с головой в работу, только она поможет ему все забыть. Работа и время.

Все было закончено.

Кейн выполнил свой долг до конца. Элизабет воссоединилась со своей дочерью. Как только они прибыли в аэропорт, Лиз позвонила сестре и сообщила ей радостную новость. Джулия и Ник будут встречать их на аэродроме. Кейн Мэдиген почувствовал себя чужим и ненужным. Мавр сделал свое дело, Мавр может уходить. Кейн понимал это.

Они взлетели пятнадцать минуть назад. Меньше чем через сорок пять минут они приземлятся. Он должен помочь Лиз преодолеть неловкость при их расставании.

Теперь они встретятся только во время суда над похитителями. Без сомнения, она будет вызвана в качестве свидетельницы. Но, зная, как медленно вращаются колеса правосудия, Кейн понимал, что это может произойти нескоро. За это время он сумеет избавиться от своего чувства к Лиз, время сотрет ее образ из памяти.

Но кого он обманывает, черт побери? Для того чтобы это произошло, ему не хватит и вечности…

Лиз сидела рядом с ним, баюкая на коленях ребенка. Девчушка проснулась и теперь ворковала, о чем-то гугукала. Он подумал, что видит ребенка в последний раз, и на душе у него стало еще тяжелее.

— Хочешь подержать ее? — спросила Лиз; до нее дошло, что он еще ни разу не держал ребенка.

— Нет, — запротестовал он, боясь усилить сердечную боль.

— Не бойся, она не брыкается, — улыбнулась Лиз, неправильно истолковав его отказ. Кейн уступил. Кэти, показалось ему, была почти невесома. Он взглянул на ребенка у себя на руках и испытал нежное, родственное, почти отцовское чувство к девочке. Как может столь крохотное существо обладать такой властью над взрослым, отнюдь не сентиментальным мужчиной?

— Возьми, — Кейн вернул ребенка матери, — из меня не получится хорошей няньки.

Руки Лиз устали, но это была приятная усталость, и она с радостью приняла ребенка обратно.

— Спасибо тебе, Кейн, — с глубокой благодарностью сказала она. — Если бы не ты, мне никогда больше не увидать Кэти!

Но Мэдиген не хотел от нее никаких проявлений теплых чувств, это только усилило бы его привязанность.

— За что меня благодарить? Я всего лишь делаю свою работу!..

Но Лиз уже раскусила его и не верила больше в его сухость и суровость. Кейн остановил свой взгляд на Кэти и вспомнил выражение лица Лиз, когда она увидела своего ребенка на руках Бромлея. Это потрясло его.

— Мне было интересно увидеть, что миф о материнстве на самом деле имеет некоторое основание.

Она не поняла, что он имеет в виду:

— Миф? Какой миф?

— Миф о том, что материнская любовь не имеет пределов.

Устроив поудобнее Кэти на коленях, Лиз внимательно разглядывала лицо Кейна, пытаясь прочесть по его выражению то, чего он сам не досказал.

— Почему ты думаешь, что это миф?

Кейн уже жалел о необдуманно произнесенных словах, но было поздно.

— По собственному опыту…

Лиз в значительной степени воссоздала в своем мозгу истинный образ Кейна, доброго и порядочного человека, спрятанного под маской безразличия. Но каких-то важных деталей в нем не хватало.

— Кейн, — ее голос звучал умоляюще, — пожалуйста, расскажи мне все о себе!

Он уже готов был снова спрятаться в свою раковину, но вдруг передумал. Ну какое, в самом деле, это имеет значение? После того как они приземлятся, их общению наступит конец. Может быть, его рассказ пойдет ему на благо и темное прошлое уйдет из его души? Вдруг гнойник в его сердце прорвется и боль пройдет? Находясь возле Лиз, видя ее любовь, ее нежность, он вновь и вновь вспоминал свое детство и понимал, что оно-то и было причиной ущербности и опустошенности его жизни. Опустошенности, которая всегда предпочтительнее боли…

— Ну что ж, если тебя это интересует, могу рассказать кое-что о себе. Я родился в маленьком шахтерском городке в Западной Вирджинии. Моя мать ушла от нас, когда мне было восемь лет. Она просто оставила записку на кухонном столе, придавив ее пакетом с молоком. К тому времени, когда я вернулся домой из школы, молоко скисло. В записке говорилось, что она больше не может жить в этой ловушке. — Он откашлялся, но голос его оставался таким же монотонным и бесстрастным. — Мой отец работал на шахте и много пил. Много раз я просыпался по утрам и находил отца валяющимся на полу… Этого мать не выдержала, терпение ее лопнуло.

Но Лиз не могла принять это за оправдание:

— И она навсегда оставила вас?

Кейн услышал осуждение в ее голосе и был благодарен за это.

— Я, вероятно, тоже был частью ловушки. — Даже сейчас это ранило Кейна. — Я пытался успокаивать сам себя по ночам, напевал песенки, которые пела она, когда хлопотала по дому. Лежа долгие ночи без сна, я думал о матери, но однажды понял, что она не вернется никогда. Мне потребовался год, чтобы осознать это. Длинный, мучительный год. Это очень большой срок для восьмилетнего мальчика.

— А твой отец? — голос Лиз был чуть громче шепота. Были времена, когда он размышлял, а заметил ли его отец вообще ее отсутствие?

— Продолжал пить и словно не заметил исчезновения матери. — Кейн покачал головой. — Пьяный или трезвый, он всегда мог работать. И работал.

Лиз положила ладонь на его руку. Он чувствовал, как напряглись ее пальцы, когда он рассказывал.

— Он бил тебя?

Кейн попытался улыбнуться:

— Только если ему удавалось поймать меня.

— Ах, Кейн! — В возгласе Лиз был целый мир сочувствия. Неудивительно, что ее спутник не верил в любовь. Неудивительно, что он не мог раскрыться и многое принять. Ей хотелось обнять его, целовать его, сде&ать так, чтобы прошлое исчезло, словно никогда и не существовало.

— Я так сочувствую… — Лиз увидела, как он сразу отпрянул назад, как его глаза стали пустыми, как ужесточилось выражение его лица. — О Господи, снова…

— Я рассказал тебе это не для того, чтобы ты сочувствовала. Просто ответил на твой вопрос. Вот почему наши отношения должны закончиться. — Он увидел закрадывающийся страх в ее глазах, но заставил себя преодолеть жалость. — Когда самолет приземлится, — продолжал он ничего не выражающим голосом, — твоя семья будет ждать тебя.

— Ну да! — непонимающе сказала Лиз. — Но это вовсе не значит, что…

Что они не могут быть вместе. Это она собиралась сказать?

Кейн повернулся к ней так, чтобы видеть ее глаза:

— Неужели ты не понимаешь, что из этого не может выйти ничего хорошего? Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что я за человек! Я не из тех, кто может одарить тебя теплом, любовью, в которых так нуждаются женщины. Мне нечего дать тебе!

Лиз и не думала сдаваться:

— Я знаю это лучше, чем ты.

Кейн нахмурился. Она была неисправима.

— Женская логика.

Лиз не собиралась позволить ему оттолкнуть ее от себя, что бы он сам ни говорил.

— Но она срабатывает, Кейн! Я знаю, что ты добрый, заботливый, умеешь чувствовать чужую боль…

— Нет, я всегда был одиночкой, всегда был сам по себе. Вы все слишком в своей семье, и я никогда не стану ее частью. Через несколько минут я расстанусь с тобой навсегда, чтобы у тебя не было потом причин жалеть. — Кейн заставлял себя быть жестоким, и трудно было сказать, кому из них было больнее в тот момент.

— Но я не могу без тебя! Я хочу навсегда быть с тобой! — Элизабет осознала, что говорит на повышенных тонах, когда Кэти забеспокоилась. Она понизила голос. — С тобой. И ты можешь быть членом семьи. Каждый, о ком заботишься, кого любишь, является частью семьи. И это им дает любовь, Кейн, — с жаром произнесла она. — Любовь!

Ну почему она все так усложняет?!

— Ты сама не ведаешь, что говоришь.

Лиз чувствовала, что на глаза у нее наворачиваются слезы. Она теряла Кейта из-за его консерватизма, из-за каких-то рыцарских убеждений, что он недостаточно хорош для нее.

— Я повторяю, что люблю тебя и ты стоишь этого!

И вновь она заставила его почувствовать себя мальчиком из андерсеновской сказки, у которого любовь растопила льдинку в сердце. Вспомнил он и другого мальчика, стоявшего на кухне и сжимающего в руке записку от покинувшей его матери. Он не намерен снова пройти через это.

— Лиз, — сказал он твердо, — не придавай вещам большего значения, чем они имеют, нет нужды преувеличивать силу чувств.

— Преувеличивать? Ты полагаешь, что это преувеличение? Что ж, Кейн. Я сделаю так, что забыть меня станет для тебя неосуществимо. — Стараясь не касаться его, Лиз обеими руками обхватила ребенка. — Я намерена быть твоей первой мыслью каждое утро и последней мыслью каждый вечер. Я намерена терзать твое сознание и заполнять все стороны и уголки твоей жизни, пока ты не придешь и не признаешь, что любишь меня.

— Лиз, я никогда никого не любил.

Она не принимала это. Это было для нее неубедительно.

— Я уверена, что любовь спит на дне твоей души. Ты просто боишься любить. Боишься, что это причинит тебе страдание. — Лиз старалась удержаться от рыданий. — Но я никогда не причиню тебе боль, никогда не оставлю записку под пакетом молока, что ухожу. — Она перевела дыхание. — Тебе только нужно поверить в это, и когда поверишь, позови меня!

Самолет коснулся колесами земли. Кейн угрюмо поджал губы, и Лиз поняла, что проиграла сражение. Но, может быть, только сражение, но не войну.

Кейн расстегнул ремень безопасности, встал, помог ей подняться, молча проводил до терминала. Через минуту их уже обнимали Джулия и Ник, Джулия тут же выхватила у Лиз племянницу. Казалось, что вся жизнь сейчас сконцентрировалась вокруг крохотного существа. Это зрелище только утвердило Кейна в мысли, что в этом сценарии для него нет роли, и он начал потихоньку отходить в сторону.

Джулия подняла на него полные слез блестящие темные глаза.

— Господи, я даже не знаю, как благодарить вас, Кейн.

— Она найдет способ, — заверил его Ник. — Джулия никогда не бросает слов на ветер.

— Я всего лишь делал свою работу, — сказал Кейн. Ник положил руку на плечо Кейна:

— Послушайте, у вас найдется несколько минут? — Он подвел его к выходу из терминала. — Я сегодня закрываю ресторан после полудня. Мы хотим в тесном кругу отпраздновать…

Но Кейн замотал головой, не дав ему закончить фразу.

— Никак не смогу. — Он опять ушел в свою раковину, привычно стремясь защититься от внешнего мира. — Я должен срочно заняться отчетом. — В голосе Кейна чувствовалась опустошенность. А печатаю я так, что этого занятия мне хватит на год. — Кейн повернулся к Лиз: — Желаю тебе, Лиз, и Кэти счастья!

— Тебе тоже, Кейн. — Лиз смотрела ему прямо в глаза, не веря, что он действительно может уйти. Но он ушел…

Джулия и Ник обменялись взглядами. Затем Джулия повернулась к своей младшей сестре:

— В чем дело?

Лиз, наконец, выдохнула воздух, который она задерживала в груди, чтобы не разрыдаться.

— Дело в этом тупоголовом упрямце, который боится людей, — сказала она тихо. — Поехали домой? А то я чувствую себя такой усталой…

— Лиз, может быть, мне стоит поговорить с ним? — негромко предложил Ник.

Лиз покачала головой, потом поцеловала его в щеку. Ник обнял Лиз за плечи и, подхватив ее чемодан, направился к выходу. Джулия шла рядом с ним, держа на руках Кэти.

Это было заклятье. Самое настоящее заклятье.

Черт побери, она наложила на него заклятье, и оно оказалось действенным!

Две недели. Он провел без нее две долгие недели: день и ночь… И каждое мгновение она присутствовала в его сознании во всех делах и всех его мыслях.

Кейн всегда сознавал, что его жизнь пуста, но он сам избрал такой путь. Теперь она не просто была пуста, — она была опустошена, и в отдельные минуты он опасался за свой рассудок. Стоило ему закрыть глаза, как Лиз возникала перед ним. Он словно наяву переживал каждое мгновение, что они провели вместе: каждое слово, каждый взгляд, каждый запах, каждый жест, как будто он обречен был воскрешать все это снова и снова, как кассета, которая играет беспрерывно в магнитофоне с автоматическим реверсом. К его изумлению и тревоге, в сознании нередко всплывали те моменты, когда он вглядывался в глазки Кэти и чувствовал ее прямо-таки гипнотическое влияние на его, как он полагал, закаленное сердце. Обе они — и мать, и дочь, — обладали какой-то роковой властью над ним, и это его изнуряло.

— Эй, Мэдиген!

Слова Вальдеса вывели Кейна из какого-то забытья, в котором он находился уже полтора часа, печатая на машинке свой рапорт.

— В чем дело? — буркнул он.

Вальдес стоял со смущенным выражением лица и глядел ему через плечо.

— Все в порядке? Или рапорт написан кодом? Кейн посмотрел на страницу и понял, о чем говорил Вальдес. В тексте рапорта были сплошные опечатки, предложения сливались, повторялись или, наоборот, были пропущены целые абзацы. Короче говоря, понять напечатанное было невозможно. Кейн выдернул из машинки испорченную страницу и скомкал ее. Его способность концентрировать внимание, кажется, упала до ноля.

Вальдес с молчаливой обеспокоенностью рассматривал некоторое время своего начальника. За последние две недели Кейн стал совершенно невыносимым для окружающих.

— Хотите совет?

Кейн взял другой лист бумаги и вставил его в машинку. Заело. Выругавшись, он отпустил валик и вставил страницу снова.

— Нет.

— Ладно, в любом случае вам придется что-то решать. На вашем месте я бы пошел и поговорил с ней.

— Но ты не на моем месте, — огрызнулся Кейн, и тут до него дошло, что он проговорился. — Поговорил бы с кем?

— С той женщиной, мысль о которой не дает вам покоя. С той леди, которую вы брали с собой в Феникс и Вегас. Элизабет… — Он щелкнул пальцами, пытаясь вспомнить ее фамилию. — Элизабет Синклер.

— Отвяжись, — буркнул Кейн. Бумагу в машинке снова заело.

Вальдес осторожно вынул смятый лист и точным движением закатал новый. Потом ухмыльнулся.

— Вы никогда не производили впечатления стеснительного мужчины, но жить с вашим характером чертовски трудно.

— А я говорю, что со мной все в порядке, — сердито настаивал Кейн. — И я сам выкарабкаюсь, понятно?

Вальдес философически пожал плечами.

— М-да, вы, возможно, и выкарабкаетесь, но я не уверен, что мы уцелеем. Или оборудование, — он кивнул на пишущую машинку. — Она слишком стара, чтобы выносить такое обращение.

— Я уже сказал тебе: оставь меня в покое! — рявкнул Кейн. Он вскочил и почти выбежал из дверей полицейского участка. Перейдя дорогу, он оказался в рощице и сел на траву. День стоял не по сезону теплый и душный.

Вальдес правильно предположил: и в эти две последние недели он потерял голову. Лиз была права, подумал он. Она была его судьбой, а он бежал от судьбы. Бежал от нее. Кейн полез в свой нагрудный карман. Теперь там лежала пачка сигарет, купленная сегодня утром и уже наполовину пустая. Он достал сигарету и закурил. Потом бросил окурок, затоптал его и направился к своей машине.

Лиз с каждым днем все больше теряла надежду: Кейн не приходил. Он был упрям и решил, что не позволит ей войти в его жизнь. Похоже, что он действительно мог прекрасно обойтись без нее. Настало время осознать, что ее надежды были тщетными. Но она должна благодарить Бога, Кейн нашел ее дочь. А это, напомнила она себе, означает для нее все в этом мире. Поэтому ее долг — научиться жить без него, перестать ожидать звонков Кейна, доводя себя до исступления.

Она смахнула слезинку тыльной стороной ладони и мысленно послала его к черту за то, что он не оценил ее любви, даже не попытался пробудить в себе чувства взаимности.

Прозвенел дверной звонок. Лиз удивилась: Ник и Джулия обычно звонили, перед тем как заехать. Лиз надеялась, что это не очередной репортер. Она дала интервью двум ведущим журналам, программе новостей, а потом подвела черту и сказала, что хватит. Ей не хотелось переживать то, что произошло, снова и снова.

Глаза Лиз широко распахнулись, когда, открыв дверь, она увидела перед собой Мэдигена.

— Нельзя отпирать дверь, если ты не знаешь, кто за ней стоит.

— Извини, я была слишком занята, чтобы подумать об этом. — Лиз закрыла за ним дверь.

Он не хотел оказаться здесь. И он не хотел быть нигде в другом месте.

— Грабитель не будет слишком, занят, чтобы обчистить твой дом!

Господи, ничего не изменилось!

— Ты пришел, чтобы прочитать мне лекцию?

— Нет, я пришел, чтобы задать тебе вопрос.

Он здесь по делу, безнадежно подумала Лиз, и ни за чем больше. Тяжесть в груди стала как слиток свинца.

— Какой?

Кейн огляделся. Похоже, что она одна. От этого стало немного легче. Но не намного.

— Ты говорила, что тебе нравится поэзия Байрона? — Лиз заметила, что он держал в руке тоненькую книжку.

Она боялась надеяться на то, что могло произойти.

— Я такого не говорила, но действительно очень люблю Байрона. — Лиз посмотрела ему в лицо. — А что?

Кейн взглянул на дверь. Может быть, еще не поздно ретироваться? Но нет, он зашел слишком далеко и должен пройти через все это.

— Я принес тебе эту книгу в подарок…

Лиз почувствовала, как к глазам подступают слезы. Она взяла книгу, бросила ее на софу и порывисто закинула руки ему на шею. Этот мужчина больше никогда и никуда не уйдет.

Кейн осторожно обнял Лиз за талию. Господи, как он скучал по этому прикосновению! Казалось, что прошло два года, а не две недели.

— Сними с меня заклятье, — попросил он.

— Заклятье? — словно эхо повторила она.

Он нежно привлек ее ближе, так, что их тела слились.

— То, которое ты наложила на меня в аэропорту. Прошло уже две недели, а я не могу выкинуть тебя из головы. Куда я ни взгляну — везде ты, или я хочу, чтобы ты была там…

На ее губах расплылась улыбка:

— Я не сделаю этого, детектив.

— Тогда у меня не остается шанса…

Лиз закинула голову и посмотрела на Кейна лучистыми глазами:

— Ты намерен арестовать меня?

Улыбка исчезла с его лица, оно стало серьезным.

— Послушай, Лиз, я знаю, что не имею права…

— Детектив, когда же, наконец, до твоей упрямой головы дойдет, что у тебя есть все права? Но единственное право, которое заботит меня, — это право оставаться с тобой. — Она коснулась своими губами его губ. — Навсегда.

Лиз почувствовала, как он хочет ее, сердце ее затрепетало.

Кейн сделал глубокий вдох, словно собирался спрыгнуть с моста:

— Я люблю тебя.

— Теперь я знаю это. — Она привстала на цыпочках, прижавшись к нему всем телом так, что их губы оказались на одном уровне. — А сейчас поцелуй меня перед тем, как арестовать за оскорбление полисмена.

— Подожди минутку. Я хочу сказать тебе кое-что.

— Если это кое-что тоже заканчивается словами я люблю тебя, ты можешь говорить мне все что угодно.

— Я действительно люблю тебя; до сих пор я не любил никого, — сказал Кейн. — Я никогда не позволял себе раньше полюбить. Я не должен был позволить себе полюбить и тебя. А теперь я уже без тебя не могу… Выходи за меня замуж, Лиз. Выходи за меня замуж, и я обещаю, что буду любить тебя так, как ты этого заслуживаешь.

Кейн поцеловал ее и почувствовал, что наконец-то его душа обрела родственную душу.

— Ты такой глупый, — прошептала Лиз в перерыве между поцелуями.

— Это означает да!

— А ты как думаешь?

— Я думаю, — сказал он, — по моей вине мы потеряли слишком много времени, и это надо возместить. Начнем сразу…

КОНЕЦ