Сказки человека, который дружил с драконом

ДЬЯВОЛИЦА

н был наделён даром верить. Люди верят в разное. Кто в деньги, кто во власть, кто в силу — кто во что. Юноша верил в Любовь. Он верил, что без неё жизнь не имеет смысла. Он умел верить, надеяться и ждать.

За каждой судьбой следит не одна пара глаз. И Светлых и Тёмных. За умеющими верить и любить — в особенности. В канун Рождества Властелин Тьмы вызвал свою самую красивую Дьяволицу. Он восседал на троне и вокруг него туманом клубились сгустки Боли, которую источали его владения. Энергия боли — суть пищи Тёмных. У его ног раскинулся небольшой пруд, наполненный свежей кровью. Его поверхность испаряла тот особенный запах Боли, свойственный только свежепролитой крови. Ноздри его хищно раздувались, вдыхая любимый аромат. Рана на левой ноге перед Рождеством нестерпимо ныла.

Когда-то давным-давно в бою с одним Ангелом Властелин потерял ступню, на месте которой и выросло знаменитое копыто. Это проклятое копыто и ныло перед святым праздником. Время от времени Он опускал его в кровь пруда. От этого ненадолго становилось легче.

— Посмотри! — перстом Властелин указал на пруд.

На его чёрно-красной глади, словно на экране кинотеатра, возникло изображение Юноши. Юноша стоял на площади, любуясь наряженной ёлкой, и изредка уворачивался от снежков, в которые играла детвора. Наконец один удачно пущенный снаряд сбил с него шапку. Шапку тут же подхватили и начали перебрасывать друг другу. Юноша улыбнулся и, к всеобщему удовольствию, начал гоняться за ней подобно молодому щенку. Он бегал и прыгал за своей летающей шапкой, и звонкий ребячий смех разлетался по переулкам серебряным колокольчиком почтовой лошади.

— Добудь мне его Душу. И Я отдам Тебе половину его Боли за первые сто лет.

Награда была неслыханно щедрой.

Малыш поймал шапку и бросил её через ёлку другому. Неожиданно для всех шапка описала крутую дугу и скрылась в темноте ближайшей подворотни. В темноту за ней никто не побежал. Юноша отряхнул полы пальто и направился вслед своему головному убору. Он почти достиг подворотни, когда линию, разделяющую тьму и свет, пересёк элегантный женский сапожок. И вместе со злополучной шапкой на свет появилась прекрасная юная леди. Глаза и волосы незнакомки вполне могли поспорить по насыщенности чёрного цвета с темнотой, из которой она так неожиданно возникла. Она протянула ему шапку и их взгляды встретились одновременно с касанием рук.

Это было незабываемое Рождество. И ещё два дня и три ночи. Три восхитительных ночи — полных страсти и огня. На утро третьей он проснулся и не нашёл её рядом. Она стояла в проёме двери и утреннее солнце, заглянув в окно, просвечивало сквозь её платье, подчёркивая дивную красоту её фигуры.

— Я ухожу. Прощай! — сказала она спокойно, как будто говорила «здравствуй».

— Подожди! Неужели моя любовь ничего не значит для тебя?

— Любовь? А что такое любовь? — усмехнулась она. Нехорошо усмехнулась. — Я ведь не девушка — а Дьяволица. Для нас, Тёмных, Рождество — самый страшный праздник. Вот Я и решила — почему бы не провести его в постели с каким-нибудь миловидным юношей? Мне нужно было лишь твоё тело. Твоё сердце и душа мне ни к чему!

Она коснулась солнечного луча и исчезла.

Без неё Юноша прожил недолго. Он ушёл из жизни коротким выстрелом, без права на отпевание.

Но Добро милосерднее, чем церковь. Когда поджидавшие Тёмные бросились к Душе, на их пути встал Ангел. Тёмные замерли, как стая гончих, у которых отняли добычу. Глаза мерцали ненавистью, из пастей капала слюна.

— Слов не нужно, — вымолвил Ангел. — Я всё понимаю. Но прошу тебя — пойдём со мной!

В ответ Юноша лишь покачал головой.

— Неужели ты хочешь к ним? — Ангел крылом указал на Тёмных. — Посмотри в их глаза! Посмотри, как течёт их слюна! Зачем тебе такая участь? Это же навсегда!

— Нет! — ответил Юноша. — Это Рай навсегда! Они же рано или поздно будут стёрты. Надеюсь и моя Душа будет стёрта вместе с ними. А это то, что мне нужно. Я не готов существовать без неё. Где бы то ни было.

— Она же — Дьяволица!

— Для тебя — да! Но не для меня! Это уж мне решать. Спасибо! И прощай!

Печально смотрел Ангел как он шёл. Было видно, что ему очень страшно. Колени его дрожали. Ноги то и дело подгибались и не слушались его. Но напрасно ждал Ангел, что он повернёт обратно. И даже, когда они навалились на него всей сворой и поволокли вниз, ни один крик о помощи не вырвался из его уст.

Юноша висел растянутый на цепях. Было видно, что он страдает. Когда человек мучается, его лицо искажено болью. Его же лицо, напротив, приняло какое-то удивительно спокойное и умиротворённое выражение — как будто он наконец обрёл покой. Изредка по нему облачком пробегала тень боли, подобно волне по зеркалу пруда, а затем всё вновь успокаивалось. Его лицо напоминало именно поверхность пруда — одновременно спокойное и что-то скрывающее от посторонних глаз там — в глубине. Этот внутренний покой бесил и одновременно пугал мучающих его демонов. Они осязали, что причиняют ему боль, но этой болью нельзя было питаться. Она каким-то необъяснимым образом трансформировалась во что-то внутри него и утекала из их власти по невидимому лучу.

Властелин не находил себе места. Боль миллионов пленников, густыми тучами висевшая у его трона, стала ему не нужна. Ему стала нужна боль лишь одного человека. Но именно её он заполучить и не мог. Он метался подобно Фаусту, которому он когда-то построил город его мечты, в котором не захотели жить лишь два человека. Но если Фауст нашёл выход своей ярости — убив их, то Властелин был лишён и этого. Он не мог убить пленника и не мог вырвать из него боль. Ярость, бушевавшая в нём, подобно одному из его демонов, начала грызть и рвать его изнутри. К вечеру девятого дня даже самому глупому слуге стало понятно, что Господин попал в свой собственный Ад.

На десятый день Властелин завыл. Такого воя не помнили с того боя, когда он потерял левую ступню. В ужасе обитатели Тьмы забивались в самые тёмные уголки. И даже страшная личная четвёрка телохранителей не осмеливалась приближаться. Перед заходом солнца он порвал какую-то подвернувшуюся под руку мелкую нечисть. Это не лезло ни в какие ворота. Властелин не любил своих слуг, но берёг. Зло не плодится. Ни на одного Тёмного не стало больше с того мятежа, когда они были низвергнуты с небес. Однако экзекуция позволила хоть частично вылить ярость и восстановить контроль. И Властелин повелел позвать Дьяволицу.

— Вырви из него боль! Или проклятие! И в награду — проси чего захочешь!

— Всё чего захочу?

— Всё чего захочешь! И ещё Я добавлю от себя. Только вырви из него проклятие. Тогда он мой.

Когда она вошла, их оставили одних. Лицо Юноши никак не изменилось. Только взгляд стал каким-то сосредоточенным. Словно он старался что-то запечатлеть в своей памяти.

— Здравствуй! — улыбнулась она, обнажая клыки.

Юноша ничего не ответил.

— Нечего сказать?

— Нет! — вымолвил он спокойно. — Просто пытаюсь запомнить каждый твой жест и каждую улыбку. Ты так красиво улыбаешься. А ведь, может быть, я никогда тебя больше не увижу.

— Неужели ты ни о чём не жалеешь?

— Я бы всё повторил вновь! Зная всё заранее. И ничего бы не изменил. Никогда в моей жизни не было столько Света, сколько Ты мне подарила.

— Света? Я подарила?

— Просто Ты никогда не знала, что такое настоящая Любовь, — с грустной улыбкой ответил он. — Я бы очень хотел, чтобы тебе когда-нибудь послали полюбить. И Ты бы узнала, что такое Счастье. И Любовь. И Свет.

— И Ты меня не проклинаешь?

— Нет! Я желаю тебе Полюбить и быть Любимой. Домика на берегу моря с любимым человеком, к ступеням которого приходили бы в гости — заря, заход солнца и прибой.

— Я желаю тебе Счастья — С Утра до Вечера, Каждый День, Через Всю Жизнь!

И она почувствовала, что в это мгновение ей не нужны были ни его Страдания, ни его Боль.

И ушла, не дожидаясь Господина.

Властелин метался раненым зверем. Чёртову суку никак не могли найти. Нехорошее предчувствие ныло у него в груди. Кое-как взяв себя в руки. Он вызвал свою личную четвёрку.

— Приволоките её, — тихо-тихо, почти шёпотом прошипел он. И от того, как это было сказано, от этого «тихо-тихо» — веяло ледяным ужасом.

Дьяволица сидела на вершине скалы, нависающей над морем, и любовалась заходящим солнцем. Лёгкий ветерок с моря тёплым потоком шевелил перышки её крыльев, и она расправила их под его поглаживаниями. Впервые красота этого мира не вызывала в её душе ярости, а наполняла душу покоем и гармонией — чего она никогда ранее не испытывала. И ко всему этому примешивался лёгкий оттенок грусти. Грусти и оттого, что никогда ранее не замечала она красоты этого мира, и оттого, что никогда ранее не испытывала этого чудесного состояния души… и оттого, что вскоре всему это- му суждено будет закончиться.

Нет — она не испытывала страха перед грядущим, а именно Грусть — как воин, который вместо того, чтобы винить себя в том, что слишком долго шёл он к цели, радуется, что в конце концов всё-таки дошёл. Дьяволице было всё равно, какая участь ожидает её впереди, но никогда бы более не сделала она того, что привело Юношу в Ад… Хотя — для себя ей теперь хотелось бы повторить всё вновь.

И ещё Дьяволица чувствовала, что в груди появился неведомый ранее комок. Этот комок тревожил её, сильно пугал и одновременно почему-то был ей очень дорог.

Тёмные чувствуют тёмных издалека. Она ощутила личную четвёрку Господина, когда те были ещё в верхних слоях Сумрака. И всё поняла. Бежать было некуда, да и незачем. Не было страха в её душе, только — печаль. Печаль оттого, что ей так и не суждено досмотреть свой первый и одновременно последний заход солнца. И когда их взгляды, словно пиявки, впились ей в спину, она даже не обернулась. Ей не хотелось пропустить ни одного мгновения уходящей из её жизни красоты. Красоты, которой она так долго не замечала.

А заходящее солнце, наконец, коснулось кожи воды. Вдруг пиявки взглядов отпустили её. Она почувствовала сначала их смятение, а потом даже не страх, а скорее животный ужас. В удивлении она обернулась и увидела, как сверху, наперерез Тёмным падает боевая четвёрка ангелов. Ангелы пикировали, развернувшись в линию, и в лучах заходящего солнца блестели короткие кривые клинки мечей со смещённым к жалу центром тяжести. Она слышала об этих мечах. Такие мечи были лишь у ангелов-разведчиков из специальной гарроты, предназначенной для проникновения во Тьму. Тёмные называли их «крадущимися». Глядя на атаку крадущихся она поняла, почему одно упоминание о них вызывало у Тёмных страх. Даже ужасные личные боевики Властелина могли вчетвером напасть лишь на одного, но никогда на двух. О бое четверо на четверо и речи быть не могло. Властелин лишился бы своих лучших демонов. Никакого боя бы не было — просто резня.

Демоны развернулись и врассыпную бросились вниз — в спасительный Сумрак. Крадущиеся не стали их преследовать. Подобно боевым истребителям они сделали суперсложный синхронный переворот через крыло и прямо из пике взмыли в её сторону. Как ни странно, её это не испугало, а скорее обрадовало. Сегодня она предпочла бы смерть от рук Светлых. Сама мысль о том, что жертва достанется не Господину, вызвала в её душе злорадное удовлетворение. Она расправила плечи, развернула крылья, лёгким движением головы закинула назад шикарные чёрные волосы, и они рассыпались по спине тёмным водопадом. И приготовилась встретить Её Величество — Смерть.

Ангелы, подлетев, вместо того, чтобы напасть — замерли неподалёку. Дьяволица ждала — и ждали Ангелы. И лишь когда она поняла, что перед ней не враги — старший почтительно приблизился. Каждый его жест подчёркивал уважение. Он походил на рыцаря, обращающегося к королеве.

— Нас послали за вами. Вас ждут.

— Кто? Меня некому ждать!

— Вы знаете кто! — Ангел из деликатности не произнёс слова «Бог», опасаясь, что это слово для неё пока ещё может быть болезненным.

— Но почему? Я же… — она осеклась.

— Ответ в вашем сердце. Я думаю, вы сами чувствуете в нём то, что вы не ведали ранее. Кроме того, Он молился за Вас. Каждое мгновение Там — он молился. Он даже свою боль научился превращать в молитву. И его молитвы оттуда — достигли небес. Двери Рая открыты для вас, — и Ангел протянул ей руку.

Шагнув во врата Рая, Дьяволица испытала как бы легкий разряд тока, пронзивший её с ног до головы, и что-то почти неуловимо изменилось. Тело и лицо остались прежними — невыразимо прекрасными и соблазнительными одновременно. Когти на ногах и клыки втянулись, а крылья сложились и превратились в легкую шёлковую ленту, которую сорвало и унесло налетевшим ветерком.

И осталась та — та, которую когда-то на берегу встретил Юноша. Только вот глаза — глаза теперь были… другими.

Поселилась она в небольшой бухте, окружённой с трех сторон горным хребтом, в домике у самой воды. Во время прибоя волна подкатывала к самому порогу и, сидя на ступеньке, можно было дать прибою погладить ступни ног. Первый день она так и провела — наслаждаясь красотой природы и во время прилива, присев на пороге — чувствуя как, накатываясь и отступая, ласкает её ступни морская вода.

Беспокоивший её комок в груди рос с каждым днём. Сначала Юноша стал сниться ей по ночам. Потом она перестала слышать шум волн, и крики чаек, и песню ветра. Затем внутренний взор начал видеть лишь Его — растянутого на цепях Там — внизу. И эта картина постепенно заслонила весь горизонт. Комок в груди превратился сначала в Тоску, затем в Отчаяние, а затем в Боль!

Через четыре дня она не выдержала и предстала перед лицом Создателя.

— Я хочу вернуться обратно! Я знаю… знаю, что меня Там ждет!.. Но, может. Ему будет легче… Легче, что он, может быть, не совсем напрасно любил, — и после паузы добавила: — Надеюсь, и мне тоже!

— На это Я не могу дать согласия!

— Разве я не СВОБОДНА?

— Ты свободна! И ты это знаешь! Дело не в тебе — дело в нём! Он может выдержать всё, что бы они с ним ни делали. Но, каково будет ему видеть, как они специально будут издеваться над тобой на его глазах! Таких мучений он не заслужил! Тем более от тебя!

И она ушла, ничего не ответив.

Ещё через неделю она пришла к Создателю снова.

— В моей груди растет боль. Сильнее и сильнее. Скоро она станет нестерпимой. Скажи — это наказание за мое прошлое?

— Нет! Добро — это в первую очередь сострадание и милосердие. В этом его суть — в умении прощать. Здесь никогда никого не наказывают. Тем более за прошлое!

— Но тогда почему — почему мне так больно?

— Здесь даже Я бессилен! Ты влюблена…Рядом нет любимого человека и… и ты знаешь, как он страдает. Ничего не сделаешь — обратная сторона любви. Это Плата — плата за Любовь.

И воцарилось молчание. И снова она нарушила его первой.

— Теперь я понимаю, почему он не захотел жить… и… отказался от Рая. Эта Боль намного ужаснее мук Там… в Аду! — И помолчав, добавила: — Там хоть есть надежда быть стертым после Страшного Суда и обрести покой.

— Да! Я знаю! Но он не просто ждал покоя. Он нашёл в себе силы молиться — молиться за тебя! И превращать боль своих мучений в Свет — для тебя; в Надежду полюбить — для тебя; в возможность обрести Счастье — для тебя! Я не в силах помочь тебе с твоей болью. Ты сама ей хозяйка. Просто надо перестать любить и найти что-то другое. И боль уйдёт. И ты услышишь и шум прибоя с криками чаек, и красоту природы, и любовь и тепло Ангелов… и радость Жизни.

И оба надолго замолчали.

— Этого я не могу! — наконец сказала она. — Точнее, не хочу!..И надеюсь, что мне хватит сил не отказаться. Я не могу разделить Ад с ним Там, и не могу выносить такую Боль Здесь. Я прошу — прошу Милосердия!

— Смерти?

— Да! Смерти! И… Покоя.

— Это в Моей власти. Только… только вместе с тобой умрёт и Надежда для Него. Надежда, что он тебя когда-нибудь хотя бы увидит…Ты настаиваешь на своей просьбе?

— А если… — она осеклась. — А если мне хватит сил вынести, то… то будет хотя бы надежда, что он увидит?

— Если ты его дождёшься — он тебя увидит. Это… Я тебе обещаю!

Два дня она гуляла вдоль моря, борясь с собой. Боль нарастала с каждым днём. На третий день она впервые в своей жизни начала молиться — молиться с неистовством человека, боящегося предать. Она молилась послать ей силы вынести боль, если надо нести её вечно, но только не отказаться от любимого человека, не предать его и не лишить надежды.

Страх не вытерпеть наполнил её молитвы такой силой, что Ангелы видели сияние её молитв над вершинами гор, окружающих бухту с домиком у моря, в котором она поселилась. Отчаяние её молитв окутывало вершины сполохами света, и порой казалось, что над хребтом бушует гроза.

На пятый день боль в груди стала невыносимой. Полночи она пролежала вцепившись зубами в подушку, чтобы не начать выть, подобно зверю. Когда боль переполнила чашу и начала, подобно смоле, тягучими каплями сползать с краев — она сползла на пол и начала корчиться. Ближе к утру силы иссякли. Боль не стала меньше, но из режущих беснующихся осколков стекол превратилась в тупую давящую плиту. Обессилившая, она уже не могла двигаться и скрючившись под этой плитой боли, замерла у двери, вперив взгляд в узкую щель над порогом.

Полоска сначала была черной, потом серой, затем бледно-розовой, из бледно-розовой превратилась в алую, а потом в щель брызнул солнечный свет. Медленно, очень медленно, так медленно, как течет время — солнечные лучики сквозь щель начали пробираться в комнату, пытаясь дотянуться до её лица. И когда они почти смогли коснуться её щеки, кто-то мягкой поступью подошел к двери и остановился. Этот кто-то ненадолго замер у двери, потом открыл её, и солнечный свет теплой волной захлестнул комнату, бережно накрыв девушку громадным солнечным зайчиком. Остановившимся взором она видела, как этот кто-то подошёл к ней, присел, и она почувствовала, как его ладони коснулись её щек. Ладони были удивительно тёплыми и нежными. Эти ладони очень плавно, словно хрупкую драгоценность, оторвали её подбородок от пола и чуть-чуть приподняли — чтобы она смогла увидеть его лицо.

На фоне дверного проёма, залитого солнцем, его лицо показалось темным пятном или как бы скрытым облачком тени. От яркого света, ударившего по глазам, она невольно зажмурилась. Когда, прищурившись, она смогла немного приоткрыть их, то снова на фоне света смогла увидеть лишь овал лица. И постепенно, по мере того как её глаза стали привыкать к свету — лицо, словно фотография в растворе, стало по частям проявляться из тени. И когда тень рассеялась, она увидела его полностью. Это был он — Он! От неожиданности она снова захлопнула глаза и долго не решалась открыть их в страхе, что он исчезнет, как пригрезившийся утренний сон. Постепенно тепло ладоней, державших её лицо, рассеяло сомнения, и она решилась открыть глаза снова. Лицо, смотревшее на неё, было лицом любимого человека. Оно было сосредоточенно — как лицо человека, который бесконечно долго шёл; оно было мужественным — как лицо человека, прошедшего через Ад, но не отказавшегося от своей любви; оно было одухотворённым — как лицо человека, сосредоточившего в одно мгновение всю свою жизнь; и это было лицо человека, по которому текли слёзы.

И она почувствовала, как из его ладоней, через её лицо к её сердцу, вымывая боль и наполняя душу счастьем, хлынула — Любовь!

Из-за открытой двери за ними наблюдали четыре боевых ангела, вытащивших Юношу из Ада. На их лицах светилось выражение, свойственное только детям, когда они дождались счастливого конца сказки. То самое выражение, которое является отражением внутреннего света, переполняющего душу ребёнка — оттого, что он смог почувствовать и сопережить радость и счастье своих героев. Ликование, светившееся на их лицах, так переполняло их, что Ангелы не чувствовали ни тяжесть порванных доспехов, ни вес зазубренных клинков, еще не вложенных в ножны, ни боль ран, полученных в бою там, внизу, во Тьме, ни ручейков струившейся из ран крови. У двоих раны были очень серьёзные, и кровь никак не хотела свертываться, стекая багровыми змейками по белоснежным крыльям.

Кровь набухала на кончиках перьев и каплями срывалась на землю. Долетев до земли, капли крови превращались в цветы — в чудесные весенние крокусы — в розовые и в голубые.