Слеза Евы

Архив Лонгинова

Считая, что дожимать Глафиру нужно немедля, Бартенев подкатил к стоящему возле дивана ящику и со словами «посмотрите-ка на это чудо» отбросил крышку. Даже до стоящей за два метра Глафиры донесся запах пыльной бумаги и плесени.

Ящик был забит до отказа. «Да тут и за год не разберешься», – с тоской подумала она.

«Если Мотя узнает, что я целыми днями чахну над сундуком и глотаю пыль, она устроит профессору Мамаево побоище, чтобы не гробил ее дитя».

– Представляете, сколько тайн скрывается в этом ящике? Мы с вами можем стать первооткрывателями, Колумбами в истории и литературе! Мы сделаем такие открытия, каких еще не знали! Новые имена, факты, раритетные документы! Согласны?

Глафира не знала, что сказать. Видя, что будущая соратница по разгребанию пыльных бумаг колеблется, Бартенев поддал жару:

– Нас ждет успех! Слава! Нобелевская премия!

Глафира покосилась на вошедшего в раж профессора. Ну разошелся! И ведь в самом деле в это верит!

Ей почему-то вдруг стало жалко его. Бедный одинокий Олег Петрович! Много лет сидит в своем кабинете, прикованный к инвалидному креслу, этому дому, работе. Других радостей у него давно нет. Ну и что же, снова бросить его одного, чтобы он чах тут в пыли, как царь Кощей над златом? Уж как-нибудь разберется она с бумагами. Читать умеет, считать – тоже. И здоровье у нее получше, чем у профессора. Господи, благослови!

Глафира выдохнула и сказала:

– Я согласна вам помогать, Олег Петрович. Рассказывайте.

Бартенев аж засветился. Надо же, согласилась! И денег не потребовала! Вот чистая душа!

После обеда и часового отдыха – режим Глафира соблюдала строго – они засели в кабинете и углубились в историю.

– Николай Михайлович Лонгинов в свое время был личностью примечательной. Родился он в конце восемнадцатого, а умер в середине девятнадцатого века. Сын сельского священника Харьковской губернии дослужился до действительного тайного советника, сенатора, члена Государственного совета. В советское время такая карьера мало кому из простых людей снилась!

– Вы сказали, что архив прибыл из Австралии. Как он туда попал?

– Сие есть самое удивительное. У Николая родилось три сына. У двоих из них были дети, а значит, и внуки, но следы рода Лонгиновых, как это часто бывало в России, давно потерялись. Последние известные потомки – дочери правнука Николая Лонгинова, Юрия Михайловича Козловского, умершего в тысяча девятьсот сорок третьем году и похороненного в Париже. Видимо, сей дивный город и стал точкой отправления архива в долгое плавание по городам и весям. В конце концов осел он в Австралии в доме одного фермера, который и не ведал, что его предки были русскими дворянами. Бумаги долго валялись на чердаке, пока фермер не решил их наконец выбросить.

– Ах!

– Вот и я сказал «ах», когда об этом услышал. Однако фермер был не дурак, а может, и дурак, но предприимчивый. Сперва он решил в эти бумаги заглянуть, но ничего не понял. Русского он не знал, понятное дело. Тогда фермер позвал на помощь одну древнюю бабушку. В ее доме он как-то видел письмо, в котором были такие же буквы. Фермер дал ей несколько писем. Бабушка прочла и зарыдала. Ей попалось благодарственное письмо императора Николая Первого своему верному слуге Николаю Михайловичу Лонгинову с личной подписью и печатью. Пока бабушка плакала от счастья и целовала вензель государя, фермер сообразил, что бумаги могут принести немалую прибыль. Дело закрутилось. Слава богу, у него хватило ума не выбросить архив в свободную продажу, а сразу обратиться в Российскую академию наук. Даже беглого взгляда на сканы, присланные из Австралии, хватило, чтобы понять: в наши руки попало сокровище. Академия сторговалась с австралийцем и – вуаля! – архив наш!

– Как я поняла, он имеет историческую ценность.

– И немалую, прекраснейшая Глафира Андреевна!

– А почему обратились к вам? Вы же литературовед.

– Причин тому несколько. Во-первых, кандидатскую диссертацию я писал по лицейскому периоду Пушкина и тогда столкнулся с трудами Михаила Николаевича Лонгинова, младшего сына Николая. Он был известен как прозаик, поэт, мемуарист. Кстати, тоже окончил Царскосельский лицей. Михаил долгие годы разыскивал редкие и неизданные материалы Пушкина, даже сборник составил, так что фамилия Лонгинов была хорошо мне знакома. Докторскую я писал по истории литературы первой половины девятнадцатого века и до сих пор считаюсь крупнейшим специалистом. К кому же обращаться, как не ко мне?

Глафира уловила в голосе Бартенева обиду.

– Простите невежду, профессор.

– Ничего, со временем это пройдет. Как только вы начнете со мной работать, процесс образования наберет космическую скорость!

Глафира внутренне содрогнулась. Она-то думала, что школьная парта осталась в прошлом.

– Кроме того, передали не все бумаги, а только ту часть, которая касается интересующего меня периода. Весь архив с трудом уместился в четырех больших сундуках! Представляете, что там может быть?

Конечно, Глафира не представляла. Чем больше она вникала в суть своей будущей работы, тем страшнее ей становилось.

Куда она полезла? И главное – что на подобные выкрутасы скажет Мотя?

Выслушав ее рассказ, та выдала:

– Ничего. Бог терпел и нам велел. Авось как-нибудь справишься. Ты у меня умница-разумница, не растыка, не печная ездова и не баламошка лободырная какая-нибудь! Завтра попросим у батюшки благословения – и за дело!

В который раз Глафира удивилась Мотиной мудрости. Другая бы отговаривать стала, а эта все поняла, как надо.

Мотенька моя любимая!

Ложась спать, Глафира улыбнулась. И правда, глаза боятся, а руки делают. Интересно, что они найдут в этом архиве?