Слова в Великий пост

Слово в первую неделю поста. О вере

Когда благочестивым созерцанием я представляю себе начало, рост и утверждение православной нашей веры, я снова открываю тайны, нахожу чудеса, с одной стороны, столь многочисленные, что словом описать их невозможно, а с другой столь возвышенные, что мыслью невозможно их постигнуть. Поэтому, пораженный изумлением и радостью, я прославляю всевышнего Бога, преподавшего такую веру, возглашая вместе с Давидом: «Велий Господь наш, и велия крепость Его, и разума Его несть числа» (Пс. 146:5), — а исповедующий веру православный народ ублажаю словами: «Блажени людие, имже Господь Бог их» (Пс. 143:15). Вот и я осмеливаюсь ныне взойти на этот священный амвон, чтобы посильно возвестить славу и величие Православия, хотя высочайшее слово о православной вере, чтобы торжествовать со свойственной ему непобедимой силой, и должно бы быть произнесено устами какого–либо апостола и ученика Христова или богопросвещенного учителя нашей Церкви: они были избранными трубами, которыми с самого начала Святой Дух наполнял всю землю торжественными звуками Евангельской истины.

В этот великий, посвященный Господу день — день собрания в честь победы, одержанной Православием над его врагом, ересями, моя мысль останавливается на исповедании бесхитростного израильтянина Нафанаила, который признает Того, о Ком писали Моисей в Законе и пророки, и исповедует Его в словах к Богочеловеку Господу: «Равви, Ты еси Сын Божий, Ты еси Царь Израилев» (Ин. 1:49). Это — первое исповедание Православия. Но что может быть благотворнее и полезнее слова о Православии, возвещаемого (о, если бы ежедневно!) православными учителями православным же слушателям? Тогда Богонасаженное древо веры глубже укоренится в сердцах верных, чаще будет орошаться чистой струей Евангельской истины и принесет по возможности больше чистых плодов вечной жизни.

Душе всесвятый, Душе премудрости и разума, даруй днесь свет разума уму моему, чтобы я понял, и силу словес устам мо¬им, чтобы я и другим возвестил величие чудес Твоих, явленных в православной вере христианской! Ей, Утешителю благий, Душе истины, без помощи Которого язык человеческий не может богословствовать, наставь мой язык на проповедь о том, как началось, как развивалось, как утвердилось Православие, это величайшее, чудеснейшее и божественнейшее дело Твоей Божественной премудрости и могущества. С этой помощью Святого Духа, о которой молю, я изложу слово о Православии, слушатели православные, в трех главах. В первой я докажу, что оно все божественно с самого своего возникновения. Во второй — что оно божественно в своем развитии; и в третьей — что оно божественно в своем торжестве. Отсюда вы поймете, что Православие есть измышление и дело единого только Бога. Поэтому, оно — единственное истинное учение, в которое мы должны верить, единственный истинный путь, каким мы можем спастись.

1

Кто представит себе это царство природы, т. е. общий строй, небо и землю, и все небесное и земное, и откроет здесь столько чудес, тот необходимо должен признать, что это мог совершить только Бог. И это по трем причинам. Во–первых, ввиду его чудесного начала: все это стало быть из несущего, из ничего; никакая материя ему не предшествовала. Во–вторых, ввиду его беспредельного протяжения: на небе сияет столько звезд, в воздухе так много родов птиц, на земле столько родов животных и растений, столько чудовищ в море. В–третьих, ввиду устойчивого его равновесия: все это соблюдается и сохраняется с непрерывной преемственностью, в неуклонном движении, все утверждено на твердом порядке. А это все мог сотворить только Бог. Поэтому пророк в удивлении восклицает: «Яко возвеличишася дела Твоя, Господи; вся премудростию сотворил еси» (Пс.103:24), а апостол свидетельствует: «Невидимая бо Его от создания мира творенши помышляема видима суть, и присносущная сила Его и Божество» (Рим. 1:20). Василий Великий в Шестодневе говорит: «Всемогущий сотворил величайшее, Премудрый — наилучшее, Благий — полезное», — и поэтому прибавляет, что это царство природы есть «училище Богопознания и место воспитания разумных душ». Равным образом, кто представит себе царство благодати, т. е. собрание православных, Церковь Христову и веру христианскую, и откроет здесь такую высоту богословия, такую глубину таинств, столько света божественных откровений, столько истины в учении, столько святости в законе, столько подвигов у апостолов, столько доблестей у мучеников, столько чудес святых, тот не может не исповедать, что все это мог сотворить только один Бог.

До творения этого царства природы — неба и земли — что существовало? Хаос, бездна, ничто. Извлечь из этого хаоса, бездны, из небытия это великое зрелище чудес могла только всемощная рука Вышнего — «десница Господня сотвори силу» (Пс. 117:15 и 16). А до творения царства благодати, т. е. Церкви Христовой, до возникновения веры и Православия что было? Хаос нечестия, бездна погибели, полное отсутствие праведности и святости. За исключением незначительной части земли, Иудеи, где признавался истинный Бог, — хотя, правда, и эта часть была сильно оскверняема соседними племенами, — весь мир был полон идолов и их поклонников. Египет, Эллада, Рим — эти благороднейшие страны были такими. Цари и их подданные, мудрые и неученые, мужи и жены, старцы и дети оставили Творца и послужили твари, кто — солнцу, кто — луне, звездам, животным, растениям; каждый почитал что хотел, главным образом обоготворял свою страсть. А ведь вера есть главное правило жизни. Посудите же, какова была жизнь этих людей? Кто боялся убийства? Кто стыдился блуда или прелюбодеяния? Сами их боги были кровожадны, как Арей и Геракл; блудники и прелюбодеи, как Зевс и Афродита. У кого могло быть побуждение к благодеянию, если не было надежды на рай? Кто бы старался избегнуть зла, если не было страха вечных наказаний? Какие нравы могли быть у людей, которые не знали Бога, и если даже знали, то не признавали Его? Зло стало всеобщим и имело за собой долгое прошлое, поэтому стало самой природой. Прочно стояло на земле царство денницы, которому совершенно отдались и посвятили себя люди. Вот тогда–то поистине «Господь с небесе притче на сыны человеческий, видети аще есть разумеваяй, или взыскали Бога. Вси уклонишася, вкупе неключими быша; несть творяй благостыню, несть до единаго» (Пс.13:2–3).

Теперь измерьте умом своим всю глубину заблуждения и погибели, в которую был погружен мир; измерьте и высоту Богопознания и святости, на которую он должен был взойти с верой в Христа. Идолопоклонство, столь глубоко укоренившееся в сердцах людей, должно было пасть, и должна была взойти вера в единого Бога, сущего на небесах в едином естестве и трех ипостасях (но и сии три ипостаси — один Бог), и в Бога, явившегося на земле в двух естествах и одной испостаси — Богочеловека и человека, умершего на кресте. Храмы идолов, покрывавшие всю землю, должны были пасть, на месте их должна была возникнуть новая Церковь, в которую, как во двор овчий, соберутся погибшие овцы. Должно быть проповедано учение, совершенно противоположное мирской мудрости, и людей, по злобе бывших земными демонами, оно должно было превратить в земных ангелов по добродетели. Короче говоря, миру, одряхлевшему в грехе, предстояло обновиться в святости, совершенно перемениться и изменить веру и жизнь.

И действительно мир изменился. Делом чьей десницы могла быть эта чудесная перемена? Конечно, только десницы Божией. Только Всевышний Бог, не имеющий нужды ни в каких средствах для действия, мог сотворить из ничего это чудесное дело. Какая из тварей явилась для устроения Церкви и проповеди веры Христовой? Не сошел с небес ни ангел, ни архангел, чтобы поразить людей сверхъестественной силой великих чудес. Здесь, на земле, не появился мужественный полководец, мудрый вития или какой–либо знаменитый богач, который бы или принудил силой своего оружия, или убедил искусным своим красноречием, или, наконец, множеством даров своих привлек людей к новой вере. Совершенно наоборот; а как говорит блаженный Павел, «буяя мира избра Бог, да премудрыя посрамит, и немощная мира избра Бог, да посрамит крепкая; и худородная мира и уничиженная избра Бог, и несущая, да сущая упразднит» (1 Кор. 1:27–28). Кто же это? Иудеи, т. е. позор и поношение всех племен; рыбаки по занятию, значит — люди бедные и непросвещенные; и всего числом двенадцать — очень немного. Вот их–то Бог и избрал и послал проповедовать Евангелие по всему миру — «шедше в мир весь, проповедите Евангелие всей твари» (Мк.16:15). Я как будто вижу их — вот они выходят из горницы иерусалимской, чтобы разойтись в разные страны вселенной. Остановитесь, остановитесь немного, мужи галилейские, подождите немного, пожалуйста, и скажите мне, какое это дело вы начинаете? Мы посланы, они отвечают, кто в Рим, столицу всемирного царства, кто в Афины, где восседает вся мудрость земли, кто к индийцам, кто к скифам, диким варварским племенам, — словом, мы посланы даже до последних стран вселенной изгнать всякую иную веру и убедить людей принять новую веру — в Богочеловека, Который родился без отца, только от одной Матери — Девы; Человека бедного, умершего во время Понтия Пилата на кресте между двух разбойников; Который после смерти воскрес, вознесся на небо и опять сойдет с небес судить весь человеческий род. Мы идем убедить людей ради любви и веры в Сего распятого быть готовыми к отречению от мира, отечества, родителей, детей и собственной жизни, всем сокровищам и царствам мира предпочитать бедность и уничижение, всем наслаждениям — суровую жизнь, взаимно любить друг друга, любить даже врагов, на их брань отвечать молитвой, за ненависть воздавать благодеянием. Мы идем проповедовать это новое учение не простым только людям, но и военачальникам и царям, витиям и мудрецам; мы хотим, чтобы они оставили свои жезлы и венцы и приняли крест, а другие подчинили свой ум и волю вере в Распятого. Мы идем, чтобы привести мир к новой вере и жизни, сделать языческий мир христианским. Нечестивый — святым.

Хорошо. Вы, конечно, идете на великое и трудное предприятие. Где же ваше войско? — Нас всего только двенадцать. — Где ваше оружие? — Пославший запретил нам брать с собой даже жезл. — Значит, вы намерены привлечь людей к своему учению богатством? — Нет. Мы так бедны, и даже то немногое достояние, которое имели, оставили. — Но, может быть, вы обладаете даром слова, может быть, вы красноречивые витии и таким образом убедите людей принять эти странные догматы, противные всякому естественному смыслу? — Тоже нет. Мы не знаем, что такое мудрость мира и говорим только на своем родном языке. — Чем же вы надеетесь обратить к проповедуемой вере целый мир? — Мы не надеемся ни на какую человеческую силу, только на силу пославшего нас Учителя, и веруем, что выполним все, — «вся можем о укрепляющем нас Христе» (Флп. 4:13).

Что я слышу, братья? Все, чего хотели достигнуть эти люди, достигли. Теперь, прошу вас, скажите, кто мог сделать такое великое дело — создать эту православную Церковь с самого начала из «несущаго», с помощью таких орудий «несущих», как их называет Павел, кто мог сделать это, кроме всемогущего Бога? Да, «десница Господня сотвори силу» (Пс.117:15 и 16). Не ангельская, не человеческая, а крепкая десница Божия, извлекшая царство природы из несущего, создала и царство благодати из несущего же. Поэтому Православие все божественно с самого начала.

Вера христианская есть небесное учение выше природы, слова и разума, она содержит таинства недоказуемые и непостижимые. Она есть, по определению Павла, «уповаемых извещение, вещей облечение невидимых» (Евр.11:1). Это — вера в единого Бога, но Бога троичного в лицах: Отца, Сына и Святого Духа; в трех по ипостаси, но единого по существу и естеству; вера в единого Господа Иисуса Христа, вместе Бога и человека, сугубого по естеству и единого по ипостаси. «Кто… премудр, и уразумеет сие?» (Иер. 9:12). Видеть на святой трапезе хлеб и верить, что это — истинное тело Иисуса Христа, тело одушевленное, тело целое, ограничиваемое местом, но не описуемое, раздробляемое, но не разделяемое, снедаемое, но не иждиваемое, которое в одно и то же время на небе и на земле, и во всех церквах православных, и есть одно и то же тело. Видеть во святой купели естественную воду, омывающую тело, и верить, что это — духовная баня, очищающая душу. Чувственно видеть и мысленно верить в таинства так, чтобы ум отказывался от чувства, даже отказывался от веры в самого себя. «Кто… премудр, и уразумеет сие?» — Все это догматы, непостижимые для человеческого разума. С другой стороны, вера христианская есть закон, весь духовный, весь святой, — закон, заповедующий бедность, девство, пост, воздержание, смиренномудрие и любовь такую совершенную, которая бы простиралась даже и на врагов. Это–закон, требующий, чтобы человек был во плоти духовным, в мире — святым, закон, противный закону мира и плоти. Все это — вещи, которые человеческая воля неохотно принимает. И тем не менее это учение, столь непостижимое для ума, закон, столь тяжелый для воли, укрепились, распространились по всем странам земли, среди людей всех состояний. Но как? Может быть, при помощи какой–либо человеческой силы? Нет. Наоборот, вся человеческая сила, споспешествуемая силой демонской, оказала ему воинственное сопротивление.

Представьте себе, христиане, что на поле немного овец борются с волками, львами даже, драконами и другими зверями, многочисленными, дикими и кровожадными. Что вы скажете, если увидите, что эти немногие овцы победят, прогонят и рассеют волков, львов, драконов и всех других зверей и, разойдясь по различным странам земли, так умножатся, что образуют одно многочисленное стадо? Конечно, вы скажете, что это явление неестественное, что, это — выдающееся чудо. Сие–то поистине и случилось с Церковью Христовой. Вот и я вижу двенадцать апостолов, как двенадцать овец, посланных Христом на всемирную проповедь, как на поле битвы. «Се, Аз посылаю вас», предсказал Он Сам, «яко овцы посреде волков»(Мф.10:16). Там не одни только волки — иудеи, гонители христиан; есть и львы — цари–мучители, гонители веры, есть и драконы–отступники и противобожники–демоны. Бесчисленное множество зверей, видимых и невидимых врагов с неудержимой силой и яростью напало на овец Христовых, на юную Церковь. Но какое чудное зрелище я вижу! Эти немногие овцы победили, отогнали и рассеяли и волков, и львов, и драконов, и всех остальных зверей — и иудеев, и тиранов, и демонов, и всех врагов. Я вижу, как смиренные восторжествовали над гордыми, безоружные — над сильными, бедные — над царями, неученые — над мудрецами; двенадцать стали бесчисленными, увеличились, умножились, наполнили всю землю. «Во всю землю изыде вещание их, и в концы вселенный глаголы их» (Пс.18:5). Вижу, как над трофеями римского Капитолия возвысился Крест Христов; вижу, что в Афинах пал жертвенник, посвященный «Неведомому Богу», и Распятый принимает поклонение. Вижу, что, по словам Златоуста, «в короткое время рыбари и мытари достигли самой вершины городов, и делатель палаток обратил всю Элладу». Вижу, что народ, сидящий во тьме, увидел свет великий; всякая гора и холм смирились, кривизны исправились, неровности путей сгладились; всякая плоть видит спасение Бога нашего. Вижу варварские племена крещенными, города, области, царства — православными. Пустыни наполнились подвижниками, монастыри — святыми девственниками. Вижу бесчисленное множество мучеников, из любви к Христу идущих на мучение, как овцы на заклание. Вижу, как мир, дотоле безбожный или многобожный, дотоле нечестивый и нечистый, стал благочестивым, святым, христианским. Всюду проповедуется Евангелие, всюду побеждает вера. «Сия есть победа, победившая мир, вера наша» (1 Ин. 5:4). — Чье же дело эта перемена? Конечно, конечно, десницы Вышнего. Как совершилось это великое дело? Конечно, «десница Господня сотвори силу». Да, десница Вышнего именно и умножила Православие. «Не в препретелных человеческия премудрости словесех, но в явлении духа и силы» (1 Кор. 2:4). Десница Вышнего и устроила так, что единая проповедь апостолов была слышна различным народам, что от рук апостолов падали языческие храмы, сокрушались идолы, а их поклонники обращались к вере. «Руками же апостолскими быша знамения и чудеса в людех многа» (Деян. 5:12). Знамения — исцеление больных, очищение прокаженных, воскрешение мертвых, изгнание нечистых духов. Чудеса — львы лобызали ноги святых людей, мученики оставались невредимыми в огне, девственники воевали со зверями и укрощали их, неподвижные холмы сходили с места, бурное море успокаивалось по молитве христианина. «Знамения и чудеса в людех многа».

Приступите теперь, безбожники, неверные, нечестивые, приступите, все враги православной моей веры! Сколько у солнца лучей, столько же существует доказательств, которые удостоверяют, что содержимая мной вера есть вера истинная. Но предварительно я хочу предложить вам такой вопрос.

Все эти чудеса, которыми, как я сказал, Бог укрепил христианскую веру, или действительно были, или совсем не были. Если они были, значит — это истинная вера Божия, ради которой Бог и совершил столько чудес. А если их совсем не было, то как же такая вера, учение столь трудное для разума, закон столь тяжелый для воли, распространились по всей земле без чудес? Это — еще большее чудо, даже чудо из чудес! Так или иначе, это — чудо и, значит, дело Божие. «Десница Господня сотвори силу».

Православная вера божественна в начале, божественна и в развитии; разве она не божественна и в своем утверждении? Святой Дух очень ясно изобразил таинственное устроение святой Церкви устами Соломона: «Премудрость созда себе дом и утверди столпов седмь» (Притч.9:1). Какая же это премудрость — премудрость людей или ангелов? Нет, говорит Павел: «Премудрость… юже никтоже от князей века сего разуме» (1 Кор.2:8), ибо истинное сверхъестественное и сверхчеловеческое устроение Церкви не могло быть измышлением тварной мудрости. Это — высшая Премудрость Божия, незреченно создавшая все по плану, по мере и числу, сидящая на небесах на престоле славы, принимающая поклонение от ангелов. «Созда себе дом» — создала дом здесь, на земле, чтобы принимать поклонение и от людей, дом молитвы, дом освящения, дом спасения, Церковь. В основание дома она положила исповедание, которое мы сегодня слышали от Нафанаила: «Равви, Ты еси Сын Божий» (Ин. 1:49), и которое тождественно изречению Петра: «Ты еси Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16:16). Отсюда мы узнаем, что сей Сын Бога Живого, сердцем веруемый и устами исповедуемый, есть предначертательное основание Церкви, есть краеугольный камень, неподвижный и несокрушимый камень веры. Так предрек Исайя: «Се, Аз полагаю во основание… камень… избран, краеуголен, честен… и веруяй в онь не постыдится» (28:16), а Давид: «Камень, егоже небрегоша зиждущий, сей бысть во главу угла» (Пс.117:22). Так же учит и Павел: «Основания же иного никтоже может положити паче лежащаго, еже есть Иисус Христос» (1 Кор. 3:11). Так это объясняют Феодорит в 3–м слове о Песни песней, Василий — в слове о покаянии и на слова: «внемли себе», Златоуст — на 16–ю главу Евангелия от Матфея и многие другие учители. Утверждение этого таинственного дома иносказательно являет и Христос в 7–й главе Евангелия от Матфея, где говорит о том, что разумный человек построил свой дом на камне; пошел дождь, разлились реки, подули ветры и устремились на дом тот, но дом не уплыл, ибо был основан на камне. Прочный и неподвижный дом, основанный на камне, есть Церковь Христова, построенная разумным, всемудрым и Божественным Строителем. Чтобы разрушить ее, дьявол употребил три сильных средства — дожди, чтобы ее потопить, реки, чтобы размыть ее основание, и ветры, чтобы ее низвергнуть. Это были три страшные врага, поднятые им на борьбу против Церкви: иудеи, гонители и еретики. Сначала пошел дождь, обнаружилась зависть иудеев. Они распяли Строителя этого дома. Рассудите же, какой они дышали ненавистью против Его сотрудников — учеников? Открыто проповедуемое имя Христа поражало их сердца. Ежедневно возраставшее на развалинах синагоги величие Церкви отравляло их души. Невозможно описать, сколько козней, сколько клевет, сколько преследований, сколько войн подняли они на апостолов и новых христиан. Как сорок дней, знаете вы, продолжался некогда в древности дождь и залил всю землю, сорок лет длился потоп иудейской зависти, чтобы залить Церковь. И что же? Тогда ковчег не потонул, но чем более усиливался дождь, тем более возвышался ковчег, безопасно носясь по поверхности вод. Точно так же и Церковь не потерпела никакого ущерба от иудейской зависти: чем более усиливалась зависть иудеев, тем более укреплялась вера христиан. Иудеи в конце концов были истреблены римскими войсками–и дождь перестал. Но пришли реки, царские реки, великие; реки, текущие не водой, а кровью закланных христиан. Это — тираны древнего и нового Рима, гонители христианской веры, которые кинулись со страшным ожесточением, чтобы сдвинуть Церковь с оснований. Знаете вы, сколько их числом? Восемнадцать, и вот имена выдающихся: Нерон, Домициан, Траян, Антонин, Марк Аврелий, Лициний, Аврелиан, Диоклетиан, Максимиан, Констанций, Юлиан–отступник, Валент, Лев Исавр, Константин Копроним и Феофил–иконоборец. Знаете ли, сколько лет длилось преследование? Восемьсот лет и даже более. Знаете ли, сколько было мучеников при этих тиранах в течение стольких лет? Сосчитайте звезды небесные или песок морской. Если Бог сохранил бы в одном месте кровь всех христиан, пострадавших за веру в Христа, то, конечно, образовалось бы еще одно «чермное» море святых кровей. Хорошо, подошли реки; что же они сделали? Прошли, скрылись тираны, пали цари и царства, погибла память их с шумом. А убиваемые христиане умножились, преследуемые усилились, воюемые утвердились, испытываемые еще более просветились в добродетели. Наконец подули ветры, еретики, поднявшиеся со всех сторон мира, ветры воистину сильные по характеру, противные Православию, противные друг другу в разделении и в волнении, которое они вызвали в Церкви Христовой. По числу они беспредельны, их невозможно перечислить. Я хочу указать вам только наиболее выдающиеся: гностики, офиты, монтанисты, савелиане, хилиасты, павлиане, манихеи, донатисты, ариане, евномиане, антропоморфиты, македониане, пелагиане, несториане, севериане, диоскориты, монофелиты, иконоборцы, лютеране и кальвинисты. Одни хулят вообще Бога, другие — Отца или Сына, или Святого Духа; эти — домостроительство воплощения, те — таинства! Все они согласно движутся, устремляются, борются против Церкви Христовой. Столько соборов и совещаний, столько рассуждений и борьбы, соблазнов, разделений, шума, волнений, изгнаний, смертей — кто же может их передать? Но наконец утихли и ветры, уничтожились ереси и еретики, успокоилось волнение, последовал мир. В Церкви Христовой сияет чистое и незапятнанное Православие. Полил дождь, подошли реки, задули ветры, но дом Христов — Церковь, не пала, стоит твердо и неподвижно. «Основана бе на камени» (Мф.7:25), на прочном краеугольном камне, Христе, Сыне Бога Живого, поэтому «и врата адова не одолеют ей» (Мф.16:18). Это ли не Божественное утверждение? И утвердившая ее — не десница ли Вышнего? «Да, десница Господня сотвори силу».

О, вера христианская, божественная в возникновении, распространении и утверждении, вся божественная! Ты появилась от Бога, распространена и утверждена Богом! Ты истинное учение. Кто тебя содержит, тот правильно верует в Церковь. Ты неложный путь. Кто идет тобой, неуклонно достигает рая. Православный христианин, ты должен тысячи раз благодарить Бога за то, что Он породил тебя в такой вере. Один философ древности благодарил Бога за три вещи: во–первых, за то, что он родился мужчиной, а не женщиной; во–вторых, за то, что он эллин, а не варвар; и в–третьих, — что он мудрец, а не неуч. Ты же должен благодарить Бога за другие три вещи: во–первых, за то, что ты родился христианином, а не неверным, во–вторых, за то, что ты православный христианин, а не еретик, а в–третьих… потерпи немного, об этом я скажу тебе во второй части.

2

Вера есть правило жизни. Мы должны жить по вере; иначе, если жизнь не согласуется с верой, такая вера мертва и совершенно бесполезна. «Кая польза, братие моя, аще веру глаголет кто имети, дел же не имать? Еда может вера спасти его?» (Иак. 2:14) «Якоже бо тело без духа мертво есть, так и вера без дел мертва есть» (Иак. 2:26). В изъяснение слов Христовых: «Не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи, внидет в Царствие Небесное, но творяй волю Отца Моего» (Мф.7:21), — Златоуст говорит: «Господь хочет здесь указать, что вера совершенно бессильна без дел». Значит, вера без дел есть только труп веры и не может ничего совершить, и человек, верующий, но не живущий, как христианин, пусть не надеется на вечное спасение. Для этого требуется истинная вера и добрая жизнь. Этими двумя человек может спастись; с помощью этих двух крыльев может взлететь к раю. Мы видели, какова должна быть вера христиан; посмотрим, какова их жизнь. Вера христианская вся божественна в своем начале, распространении и утверждении; как учение она вся — истина, как закон вся — святость. А какова жизнь современных христиан? Какова она? Здесь недостаточно слов, чтобы ее описать; нужны слезы, чтобы оплакать ее. Мы знаем, что обозначал собой тот идол, которого царь Навуходоносор видел во сне. Мы имеем на это указание и разъяснение в Божественном Писании. Оно очень уместно для нашей речи. «Ты, царю, видел еси; и се, тело едино… егоже… глава от злата чиста, руце и перси и мышцы его сребряны, чрево и стегна медяна, голени железны, нозе, часть убо некая железна и часть некая скудельна» (Дан. 2:31–32). Таково, поверьте мне, истинное изображение жизни и поведения христиан.

Голова идола была сделана из чистого золота. И жизнь христиан в первые века христианства имела своим началом в добродетели и святости чистое золото. Архиереи, иереи, диаконы, иподиаконы, монахи, все вообще клирики были как чистое золото в добром житии и примере, чистым золотом в учении и нравах, по телу и душе; все золотые, они во всех делах своих сияли, как свет истинный, по заповеди Христа: «вы есте свет мира» (Мф. 5:14). Равным образом и миряне были чистым золотом в жизни; мужи — чистым золотом в доброте, жены — в скромности, старцы — в рассудительности, юноши — в девстве, дети — в простоте. Христиане, все золотые в уме своем, ни о чем, кроме духовного и небесного, не помышляли; золотые по языку своему, проводили время не в пустом осуждении ближнего, а в молитвенных песнословиях Богу. Все золотые по рукам своим, они не грабили из сребролюбия чужих вещей, а раздавали в милостыню свои собственные. Золотые в сердце, они все любили только Бога и ближнего. По любви к Богу они всегда были готовы пролить кровь свою в мученичестве; в любви к ближним они все имели как бы одно сердце, одну душу. Голова из чистого золота — это христиане добродетельные, святые, истинные христиане. Затем следует серебряная грудь: ценность понизилась. Дорого и серебро, но не так, как чистое золото. С течением времени остыл тот пыл веры, уменьшилась добродетель. Жизнь христиан была хорошая, но уже совершенно не такая, как в первое время. Далее идет медное чрево. Стало еще хуже. Настала жизнь ниже и первой, и второй, распространились нравы жестокие и суровые. Но как медь, хоть и не равноценная золоту и серебру, все–таки стоит чего–нибудь, так же точно и христиане, хоть и не походили на христиан первого и второго периода, однако не были совершенно непотребными. Если они не были совершенны, то не были и ничтожны: между многими пороками можно было найти хотя бы одну добродетель. «Чрево медяно». Но в конце концов, в эти несчастные времена, мы до¬стигли низших частей идола, ног, которых «часть убо некая железна и часть некая скудельна». Иначе говоря, мы достигли того жалкого состояния, ниже и хуже которого не можем ничего отыскать. Мы отчасти похожи на железо, отчасти на глину. Как железо, мы, без блеска добродетели, заржавели в невежестве, тверды в грехе. Нравы наши, как глина, дела наши скверные, бесчестные, ничтожные. Наша злоба достигла крайности. Вера наша христианская, но жизнь — языческая. Это я вам представлю воочию.

Был полдень, когда однажды Диоген зажег свой фонарь и стал ходить по афинской площади, как бы ища чего–то. Кто видел его, со смехом спрашивал, что он ищет. Человека, отвечал он. Как же это? Разве ты не видишь стольких людей? Площадь полна людей, спрашивали его, и ты среди них ищешь какого–то человека? Да, я человека ищу, человека, отвечал Диоген. — Какого же рода человека ищет Диоген? Люди бывают двух родов. Есть люди, которые имеют только вид и образ человека; это — люди только по видимости, по наружности (таковы и трупы, изображения и идолы людей), но внутри они совершенно бесполезны, скорее похожи на неразумных животных по своим страстям или непотребству. Много таких видел перед собой Диоген, но не такого ему нужно было. Есть также люди, которые, кроме человеческого вида и образа, имеют и человеческий разум, и добродетель, и во внутренних побуждениях и во внешних действиях они все разумны, рассудительны, добродетельны — истинные люди. Такого–то человека и искал Диоген в том многолюдном городе, в Афинах, — и не находил. Ищу человека, ищу человека!

Мне тяжело проводить сравнение, но сказать правду нужно. В то время когда, как солнце в полдень, сияет Православие, возжигаю и я светильник Евангельской проповеди, прихожу в церковь, полную христиан, и ищу христианина, ищу христианина! Как же это? Разве не христиане те, которых я вижу здесь и там, в городах, крепостях, в областях, царствах, в значительной части вселенной? Бывают двух родов христиане. Одни только носят это имя, христиане по внешности, и, по–видимому, имеют, как говорит Павел, только образ истины, а внутри не имеют должных дел. Они имеют христианскую веру, но не жизнь; жизнь их противоположна вере. «Имущий образ благочестия, силы же его отвервшиеся» (2 Тим. 3:5). Из таких мне никого не нужно. Но есть христиане, которые, кроме имени, имеют еще дела, вместе с верой соединяют должную жизнь и вовне и внутри всецело православны, поистине христиане. Я хочу найти хотя бы одного такого в многолюдном христианском городе, но не нахожу. Христианина ищу, христианина! Я перехожу с места на место, чтобы найти его. Ищу на площадях, между вельможами, но вижу здесь одно только тщеславное самомнение. Нет христианина! Ищу его на базарах среди торговцев, но вижу здесь одну ненасытную жадность. Нет христианина! Ищу его на улицах среди молодежи, и вижу крайнее развращение. Нет христианина! Выхожу вон за стены города и ищу его с поселян, но вижу здесь всю ложь мира. Нет христианина! хожу часть моря и ищу его среди матросов, но слышу здесь ни страшные ругательства. Нет христианина! Обхожу войск ищу его среди солдат, но вижу здесь крайнюю распущенность. Нет христианина! Вхожу во внутренности домов и ищу христианку среди женщин, что же здесь я вижу? Замужние расходятся с мужьями и веселятся с прелюбодеями. Незамужние живут грехом… Вижу честных женщин, ни о чем, кроме нарядов и суеты, не помышляющих. Нет ни одной христианки! Я хотел бы взойти во дворцы вельмож и сильных людей, чтобы смотреть, нет ли там христианина, но не осмеливаюсь, боюсь. Там сторожит лесть и не дает проникнуть истине. О, великое посрамление веры! О, величайшее осуждение христиан!

Не говорил ли я вам, что мы дошли до самого плохого состояния, что мы достигли ног идола, частью железных, частью глиняных? Разве я вам не говорил, что между столькими христианами ищу и не нахожу ни одного истинного? «Вси уклонишася, вкупе неключими быша… несть до единого» (Пс. 13:3). Все, клирики и миряне, князья и бедные, мужи, жены и дети, юноши и старцы уклонились от веры, стали жить непотребной жизнью, нет ни одного, кто бы жил по вере. Христиане, без слез внимающие этому! Если вы не хотите плакать из сокрушения, плачьте из стыда!

Что же до меня, то я прихожу в ужас; боль сердечная не дает моим устам продолжать речь. Я умолкаю с этим. Христианин, если твоя жизнь не будет так же добра и свята, как истинна и свята твоя вера, не ожидай спастись. Должно жить по вере и тогда благодарить Бога за три обстоятельства. Во–первых, что ты — христианин, а не неверный. Во–вторых, что ты православный христианин, а не еретик. И в–третьих, что ты православный христианин, как по вере, так же и по жизни, а не по вере только. Тогда, тогда надейся, что спасешься и достигнешь Небесного Царства!

Слово во вторую неделю поста. О грехе

И расслаблен, и грешен человек, о котором сегодня говорит Евангелие. Вдвойне страждет этот несчастный — расслаблением тела и грехом души. Первым он приблизился к смерти, а вторым — к мучениям. И жизнь его, и спасение находятся в крайней опасности.

Разнесся слух, что Господь Иисус Христос в одном капернаумском доме наставлял словом истины бесчисленное множество народа. И вот, несомый четырьмя, этот несчастный явился туда и получил от небесного Врача двойное исцеление двоякого недуга. Для души — прощение грехов: Чадо, отпущаются тебе греси твои; для тела — исцеление расслабления: Востани, возми одр твой, и иди в дом твой. Я обращаю ваше внимание, слушатели, на два события в нынешнем Евангельском повествовании — на страдание больного и силу Врача. Расслабленный — какое ужасное зрелище представляет такой человек!

Это — живой образ умершего человека, непогребенный труп, живые останки, которые внутри живут, ибо имеют еще дыхание, а извне умерли, ибо нет у них никакого движения, — бедственное сочетание жизни и смерти! Нет у него надежды на врача или лекарства. Исцеления неизлечимой болезни он ждет только от совершенной смерти. Разве это не самое тяжкое страдание? И тем не менее при одном слове нашего Спасителя: востани, возми одр твой, и иди в дом твой, — расслабленный собирается с силами, лежащий восстает, к величайшему удивлению окружавших и видевших его лицо. «И воста абие, и взем одр, изыде пред всеми; яко дивитися всем и славити Бога» (Мк. 2:12). Разве это не легчайшее из всех исцеление? Чудо, видимо совершившееся над телом, невидимо совершается над душой. Представьте себе, с одной стороны, несчастную душу, содержимую в расслаблении от застарелого привычного греха, неподвижную в добродетели, нечувствительную к благодати, душу, которой грозит опасность умереть вечной смертью. Представьте, с другой — силу, какую в устах духовного отца имеют эти слова Спасителя: Чадо, отпущаются тебе греси твои, — с ними душа воскресает, освящается и спасается в жизнь вечную. Посмотрите и сюда, на великую легкость спасительного исцеления. Грешнику ежечасно грозит опасность вечных мучений — это величайшее страдание для человеческой души. И одним только словом она может освободиться от этой опасности — вот самое легкое исцеление божественной благодатью. Эти два вопроса, именно: тяжесть болезни — греха и легкость исцеления — прощения, — и составляет содержание сегодняшней проповеди. Слушайте меня со вниманием, чтобы извлечь из этого пользу.

1

Я не знаю, смогу ли разъяснить вам, что такое грех. Ничто не совершается так легко и не понимается так трудно, как грех. Поэтому–то мы легко согрешаем и трудно раскаиваемся. Из того, что сказано о грехе отцами Церкви и учеными богословами, мы можем только заключить, что это — беспредельное зло, почти поношение Бога. Но все это слова, которые или не доступны для человеческого разумения, или не воздействуют на человеческую душу. Что мне сказать, чтобы дать вам понять, какое это безграничное зло?

Начну вот с чего. Предположите, что вода этого беспредельного моря так же сладка, как и вода рек и источников. Но вот упала капля воды и в одно мгновение сделала всю воду моря, рек и источников горькой. Как горька была бы эта капля?! И однако же несравненно большую горечь имеет грех, который в мгновение огорчает неисчерпаемое море милосердия Божия. Грех — это беспредельная горечь. Далее. Из всех видимых чудес, совершенных Иисусом Христом во время Его жизни на земле, только одно из них было ясным доказательством той Божественной силы, которую Он имеет как Сын Божий. Когда он начал чудотворить и преложил воду в вино в Кане Галилейской, когда благословил пять хлебов и насытил пять тысяч мужей в пустыне; когда ходил по морю как дух; когда преобразился на вершине Фавора и воссиял как солнце; когда исцелил раба сотника, тещу Петрову, расслабленного в овчей купели, кровоточивую, скорченную, больного водянкой и сухорукого; когда Он очистил стольких прокаженных, отверз очи стольким слепым, освободил стольких бесноватых; когда Он воскресил (что еще больше) дочь Иаира, сына вдовы и Лазаря, — Он получил славу пророка, чудотворца, святого, но только — человека. «Те, кто видели Его чудеса, как говорит Евангелие, прославиша Бога, давшаго власть таковую человеком» (Мф. 2:8). И действительно, подобные же чудеса совершали раньше пророки, а затем апостолы, т. е. все же люди. Знаете ли, когда именно Иисус Христос явил Свою Божескую силу, когда Он говорил и действовал как Сын Божий? Когда Он с господственной властью сказал нынешнему расслабленному: Чадо, отпущаются тебе греси твои. Сидевшие тут же книжники считали Его простым человеком; но услышав, что Он говорит как Бог, заключили, что Он богохульствует: «Что сей тако глаголет хулы? кто может оставляти грехи, токмо един Бог?» (Мк. 2:7). В своем заблуждении они все же сказали истину, ибо никто, кроме Бога, не может прощать грехи. Аз есмь, говорит Он устами пророка Исаии, «Аз есмь заглаждаяй беззакония» (43:25). — Человеческий ум не может представить себе зверя более ядовитого и страшного, чем тот, которого описывает Иоанн в своем божественном откровении: зверь с семью головами и десятью рогами — образ беззакония, которое имеет как бы семь глав, семь смертных грехов, и как бы десятью рогами нападает и борется против десяти заповедей Божиих. Кто может победить его? «Се, Агнец Божий, вземляй грехи мира» (Ин. 1:29), только Сын Божий, имеющий силу и власть Божию. Беспредельное зло и уничтожить может только беспредельная сила. Представьте своему умственному взору весы, на одной чашке которых — грех, а на другой — вся святость блаженных духов: серафимов, херувимов, ангелов, архангелов, праведников, пророков, апостолов, учителей, мучеников, подвижников. Я утверждаю, что соединенная святость неба и земли не в силах перевесить и одного греха. Ибо ни ангелы, ни святые не имеют собственной власти и силы простить хоть один грех на земле. Один Бог, Агнец Божий, вземляй грехи мира, может подъять грех. Это — безмерная тяжесть; и если ангельская и человеческая сила недостаточна, нужна сила божественная, ибо она одна беспредельна. Всем этим я хочу вам показать, что грех есть беспредельный яд, бесконечное зло и тяжесть. По словам богословов, это происходит от трех причин. Вследствие хулы на Бога — бесконечного, вследствие лишений — бесконечных и вследствие бесконечности самих мучений. И все–таки, согрешая, мы думаем, что мы или ничего особенного не делаем, или делаем зло, но очень малое. Когда мы совершаем грех, для нас было бы лучше, если бы солнце скрылось с глаз, разверзлась под нами земля и поглотила бы нас. Ибо, совершая грех, мы оскорбляем Бога Творца и Спасителя, оскорбляем правду Его дерзким преступлением Его заповедей, оскорбляем Его благость бесконечной неблагодарностью за Его благодеяния. Мы попираем Его кровь, раздражаем Его правосудие, распаляем Его гнев, лишаемся Его благодати, впадаем в Его немилость. А знаете, что такое немилость Божия? Как говорит Златоуст, «отчуждение и отвращение Бога для падшего тяжелее ожидаемых там (за гробом) мучений». разве это не наихудшее из всех зол, в какие может впасть грешник, ненавидимый Богом и преждевременно наказанный? А от такого зла существует ли какое–нибудь лекарство? Это сила и власть Божия. Но воздайте славу могуществу Божественного милосердия. Бог даровал эту власть в лице апостолов священникам Своей Церкви; дал им неограниченное право разрешать, прощать всякого рода грех, когда сказал: «Приимите Дух Свят» (Ин. 20:22); «елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небеси» (Мф. 18:18).

Подумайте об этом, святые иереи, отцы духовные; Бог и священник прощают грехи, но различно: Бог прощает господственно, Своей собственной властью, а священник — по участию в той власти, какую получил от Бога. Двери Царства Небесного заключены для грешника и могут быть отверсты двояким путем: непосредственно, без ключа, так открывает Бог собственной силой и могуществом; и опосредствованно, при помощи ключа, который в лице Петра Христос дал всем апостолам, — «и дам ти ключи царства небеснаго» (Мф. 16:19). Так открывают священники ключами власти, полученной ими от Христа. Обсудив, какое тяжкое зло есть грех, прошу вас, подумайте и о том, каким легким исцелением оказывается прощение.

Без сомнения, Бог мог установить прощение грехов всяким путем, даже самым трудным, как Ему было бы угодно. Он мог, например, сказать: человек, ты согрешил предо Мною, своим Богом. Если Мне поступить, как праведному Судие, то Я должен наказать тебя в меру грехов твоих. Ты пал, и твое падение для Меня есть бесконечное оскорбление, поэтому тебя должно постигнуть вечное наказание. За один грех Я изгнал денницу с небес, Адама — из рая. За столько грехов, какие ты совершил, Я одождил огонь с неба и попалил пятиградие; Я послал потоп водный и покрыл им всю землю. И ты достоин такого наказания. Но Я хочу поступить, как человеколюбивый Отец, не хочу тебя вечно наказывать. Но, чтобы получить от Меня прощение, ты должен или в подвигах оплакивать всю свою жизнь, или пойти на муки за имя Мое: омыть грехи свои или слезами, или кровью. — Христиане, если бы Бог и определил что–либо в этом роде, мы, грешные, все же должны были бы тысячи раз благодарить Его за это. Правда, труден подвиг, тяжело мученичество, но мы должны были бы сделать это с радостью, дабы получить прощение. Недолгое время мучиться в подвигах все же лучше, чем вечно терзаться в аду. Один раз умереть в мученичестве лучше, чем вечно умирать в муках.

Так Бог поступал в древности с наиболее любимыми Своими угодниками. Давид совершил три великие греха: убил Урию, соблудил с женой его Вирсавией и, вопреки Божественному запрещению, исчислил народ. Он покаялся, но прежде чем получить прощение, испил горькую чашу. Во–первых, Бог смертью поразил ребенка, родившегося от его греха. Во–вторых, послал пророка Гада предложить ему из трех тяжких наказаний выбрать по желанию одно: или трехлетний голод, или трехмесячную междоусобную брань, или же трехдневную моровую язву по всему царству. Добрый Давид был поражен и сказал: «Тесна ми суть отвсюду» (2 Цар. 24:14). Что ему оставалось делать? Он выбрал трехдневную моровую язву по всему Царству. И вот, семьдесят тысяч мужей умерло, пораженные ангелом Господним. Таким великим наказанием и мучением он искупил свой грех и получил от Бога прощение. Теперь Бог не поступает так с нами, хотя мы и согрешаем больше Давида. Но Бог, хотя и не принуждает нас к подвижничеству и мученичеству, однако мог бы нам указать путь более умеренный — достигать прощения грехов так же, как совершал исцеление больных в овчей купели в Иерусалиме. Именно: указать одно место во всем мире — Иерусалим; чтобы в определенное время один раз в год сходил туда ангел с небес и выслушивал наши грехи. Велик труд — делать такое далекое путешествие, великое терпение — ждать целый год; великий стыд — исповедоваться ангелу. Тем не менее и так мы должны быть довольны, что получаем прощение, а не подвергаемся вечной муке. Но — о, неизреченная милость Божия! Он даже этого не определил. Для уничтожения бесконечного зла, для снятия бесконечной тяжести Он указал легчайший и кратчайший путь. Какой? Об этом я вам сейчас скажу. Когда Господь наш проходил между Галилеей и Самарией, Его встретили десять прокаженных и громким голосом умоляли Его: «Иисусе Наставниче, помилуй ны!» (Лк. 17:13). Пойдите, сказал Он им, покажите свою проказу священникам, и очиститесь — «шедше покажитеся священником» (Лк. 17:14). Пошли, показались и очистились. Есть ли недуг, более отвратительный, тяжелый и неисцелимый? Есть ли более легкое исцеление, чем то, которое явил Христос, явил, дабы и мы грешные очистились? Шедше, говорит Он нам, покажитеся священником. Грешные, болезнующие тягчайшим душевным недугом, хотите ли вы прощения и исцеления? Идите не на подвиги и мучения — нет, это слишком много. Идите не в Иерусалим — это слишком далеко, не нужно такого труда. Идите, когда угодно и сколько угодно раз, не к ангелам, а к священникам, людям, подобным вам. Откройте им только страдания ваши, скажите ваши грехи. Они имеют всю власть прощения, всю силу исцеления. Что они разрешат, простят здесь, на земле, то будет разрешено и прощено на небе. «Шедше покажитеся священником». Мы идем, христиане, открываем свои язвы, говорим свои грехи, и — о чудо! — в то самое время, когда духовный отец отверзает уста свои и говорит здесь, на земле: «Чадо, отпущаются тебе греси твои», — то же самое горе говорит и Небесный Отец. Прощаю тебе, говорит здесь, долу, священник; прощаю тебе, говорит горе Сын и Слово. Здесь священник произносит решение о прощении, а там тотчас утверждает его Святой Дух. Силой всемогущих тех слов беспредельное зло уничтожено, бесконечная тяжесть спала, ужасная ядовитая рана исцелена, грех разрешен; мы, расслабленные, восстали, прокаженные, очистились, мертвые, воскресли, совершенно преобразились. Из ангелов тьмы стали ангелами света. Враги Божии, мы стали Его друзьями. Мы опять возвратились в Его объятия, стяжали Его благодать, снова привлекли к себе Его любовь. Одним словом, грешники, достойные вечной муки, мгновенно стали праведными, достойными Небесного Царства. «О, великое человеколюбие, о, безмерная любовь, — восклицает златословесный учитель, — Бог объявляет совершенно оправданным грешника после того, как он исповедает свои грехи и покажет твердую решимость на будущее время». Есть ли зло более греха? Есть ли исцеление более легкое, чем прощение грехов?

Грешные души, испытайте сейчас свою совесть, как я, и рассмотрите, какое вы совершили зло перед ближним и перед Богом. Вы позволили себе величайшую несправедливость, самое ужасное беззаконие, самый отвратительный грех, какой только возможен для человека. И что же, вы ужасаетесь, страшитесь, отчаиваетесь? Нисколько! — Мне кажется, как будто я вижу жен–мироносиц, купивших ароматы и с первым рассветом шедших помазать тело погребенного Иисуса. Они шли, но шли медленно и полные недоумения. Мы знаем, говорили они, что на могиле Иисусовой лежит тяжелый камень. Мы — женщины, слабы; кто же нам его отвалит? — «кто отвалит нам камень от дверий гроба» (Мк. 16:3). О дерзайте, дерзайте, жены благочестивые, спешите своим путем, делайте свое дело: раньше, чем вы придете туда, камень уже отвален и передвинут. Гроб отверст. И действительно, «воззревша видеша, яко отвален бе камень» (Мк. 16:4). Кто же его подвинул, бе бо велий зело? (Там же) Ангел, для этого посланный Богом с небес. Бог послал ангела, и тот отвалил камень от гроба, ибо видел Бог доброе произволение жен. Если у человека доброе произволение, Бог все облегчает. Пусть будут на пути камни и трудности, Бог устранит всякие препятствия. Может быть, то же самое скажет грешная душа, которая хочет пойти к духовнику, но недоумевает и боится? Горе мне, мой грех — тяжелый камень. «Яко беззакония моя превзыдоша главу мою, яко бремя тяжкое отяготеша на мне» (Пс. 37:5). Куда мне идти? Кто может простить мне и поднять мою тяжесть? Кто отвалит нам камень? Я столько лет прожил, уже состарился в грехе, растратил свое здоровье, загубил свою жизнь с непотребной блудницей. Долгая привычка стала естественной склонностью, а склонность легла тяжелым камнем на сердце. Кто отвалит мне камень? Я совершил столько несправедливостей, убийств, грабительств. Сребролюбие тяжелым камнем лежит на моей совести. Кто отвалит мне камень? Я не оставил ни одного греха, чтобы не совершить его, и ни разу не покаялся. Упорство в зле, которое я обнаружил, сделало душу мою твердой, как камень. Кто отвалит мне камень? Увы мне! Мои грехи — тяжелый камень; я изнемог в зле, и не осталось у меня сил. Итак, кто же мне отвалит камень?

О, дерзай, грешный, следуй своим путем, шествуй смело и неуклонно. «Только вступи, — убеждает тебя божественный Златоуст, — на этот путь, и быстрей пойдешь вперед». Не теряй времени; пусть ничто не задерживает тебя. Бог, видя твое произволение, снимет с тебя тяжесть. Тебя оставили естественные силы? Есть сила Божественной благодати, которая тебе помогает. И я уверяю тебя во имя распятого Иисуса, что камень грехов твоих пал, сдвинут, снят, — камень отвален. Кто же его снял? «Се, Агнец Божий, вземляй грехи мира» (Ин. 1:29) — Сын Божий, подъявший на крест грехи всего мира, подъял и твои грехи. Скажи одно только слово: согреших; и духовник скажет тебе одно только: Чадо, отпущаются тебе греси твои. И ты получил облегчение, прощение. Ты оправдан, ты более не грешник. «Только вступи на этот путь, и быстро пойдешь уже вперед». Но я вижу, ты не можешь идти, ты хромаешь. Послушай же, что скажу тебе. По велению царя Ахаава, все студные пророки собрались на гору Кармиль, и Илия обратился к ним с такими словами: «Доколе вы храмлете на обе плесне ваши?» (3 Цар. 18:21) — доколе вы будете хромать на обе ноги: одну преклонять перед Богом, а другую — перед идолом Ваала? Аще есть Господь Бог, идите въслед Его; аще же Ваал есть, то идите за ним (Там же) — если Господь неба и земли есть истинный Бог, кланяйтесь Ему как Богу. Но если идол Ваал есть бог, покланяйтесь ему. Но доколе вы храмлете на обе плесне ваши? Нераскаянные грешники, я вам говорю, вступите на добрый путь, идите скорее, обратитесь к духовнику и просите прощения, а вы продолжаете хромать на обе ноги? — Одну вы преклоняете перед Богом, а другую — перед идолом; одну — перед Богом, другую — перед блудницей? Одну — перед Богом, другую — перед богатством? Одну — перед Богом, а другую — перед миром? Доколе же вы храмлете на обе плесне ваши? Если блудница, богатство, мир могут спасти вас, хорошо — кланяйтесь им как богу. Но если вас никто, кроме Бога, спасти не может, ибо один Бог может простить грехи ваши, и простить, как вы слышали, так легко, — почему же удерживает вас блудница? Почему препятствует богатство? Почему противодействует мир? Почему вы не обратитесь раз и навсегда к Богу?

Боже мой, Избавителю мой! В твоем распятии и смерти за меня, грешного, я вижу величайший знак любви Твоей. Но теперь я сознаю, что помимо этого любовь Твоя оказывает мне еще одну величайшую милость. Я грешу, и мой грех есть для Тебя бесконечное оскорбление, а для меня служит причиной вечных мучений. И от такого тяжкого зла ты даровал мне столь легкое исцеление! Если провинюсь перед земным владыкой, таким же человеком, как я, совсем не получаю прощения или покупаю его ценой своей крови. Но я согрешил перед Тобой, Богом моим, Творцом и Искупителем, и Ты в удовлетворение за это требуешь от меня одного слова согреших, за это и прощаешь меня: Чадо, отпущаются тебе греси твои. Как назвать такую великую любовь? Не знаю этого. Знаю только, что мне не следовало бы никогда больше грешить или, согрешив, следовало бы тотчас же каяться.

2

Мне думается, что каждый грешник, слушая сказанное мной доселе о том, как легко исцеление страсти, прощение греха его, возымел дерзновение и крепкую надежду на великое милосердие Божие. А если бы не так, то я дивлюсь, даже более — боюсь, трепещу и ужасаюсь. Прав ли я — послушайте. Вот я болен — и близок к смерти; грешен — и близок к мучениям. Бог же по беспредельной Своей милости показал мне легчайшее исцеление недуга — прощение моих грехов. А я отвергаю. Если бы ради прощения Бог потребовал от меня совершить далекое путешествие, пролить кровь в мученичестве или провести жизнь в подвижничестве (все — вещи трудные), а я бы этого не сделал, у меня была бы отговорка и оправдание.

Но Бог хочет только, чтобы я пошел к духовнику, рассказал ему свои грехи и получил прощение по одному слову духовного отца — и я не делаю этого… Не неблагодарный ли я после этого человек? Не преступник ли я, недостойный защиты? Не заслуживаю ли я двойной муки? Ибо, во–первых, согрешил, а во–вторых, не восхотел получить прощение грехов, а оно было так легко достижимо. И после этого не должен ли я тем больше страшиться гнева Божия, чем большее вижу на себе милосердие Божие? Да, говорит божественный Златоуст, ибо долготерпение Божие наказывает нераскаянных вдвойне. «Как долготерпение служит источником спасения для тех, кто в должной мере им пользуется, точно так же оно служит причиной большего наказания для пренебрегающих им». Вдумайтесь в это получше, прошу вас. Бог восхотел оказать особенное благодеяние неблагодарным иерусалимлянам. В купели, что около Овчих врат, Он ежегодно совершал великое чудо: сходил однажды в год ангел с небес и возмущал воду той купели; и кто в то время окунался в нее, получал исцеление от всякой болезни — «здрав бываше, яцем же недугом одержимь бываше» (Ин. 5:4): проказой ли, расслаблением, слепотой или всякой иной тяжелой болезнью.

Представим себе, что настал этот блаженный день, сошел ангел и возмутил воду. Вот удобное время — пусть каждый получит исцеление от своих страданий. У края купели стоит больной, готовый испустить дух, могущий с минуты на минуту умереть; он знает, что как только опустится в воду, тотчас получит исцеление, — и тем не менее он стоит, не движется, не бросается в воду, чтобы исцелиться. Его страдания так тяжелы, предлагаемое врачевание так легко, — а он не хочет. Спрашиваю вас, что с ним случится? Иссякнет для него эта спасительная вода, потом он захочет ее, — и не найдет. Умрет неразумный, и никто его не пожалеет. Несравненно большую, чем в купели иерусалимской, Бог явил нам милость в духовной купели покаяния. Там чудо совершалось на одном месте, только в Иерусалиме, в одно время, только однажды в год. Здесь оно совершается во всяком городе и селении, в каждой христианской церкви, ежедневно и ежечасно, достаточно только пожелать. Здесь нет ангела, чистого духа, который бы видел наши страсти, — все нечистые; здесь священники, люди, как и мы, грешные, но имеющие всю власть и силу прощать всякий грех: будет ли это гордость, злословие, ругательство, корыстолюбие, прелюбодеяние, убийство или всякий другой возможный для человека грех. Недужный грешник! Ты одной ногой стоишь в гробу, другой — в муках, и все еще тверд в зле? Еще все не прибегаешь к покаянию, чтобы получить прощение и спасение? Твой недуг так тяжел, а исцеление так легко, — и ты не хочешь? Что же будет с тобой? Исцеление удалится от тебя, ты когда–нибудь захочешь его, но уже не найдешь. Ты справедливо подвергнешься мучениям, и Бог определил, чтобы друзья о тебе не сожалели, чтобы родственники тебя на оплакивали, чтобы Церковь не творила по тебе поминовения. Он возлюбил, говорит Бог, проклятие, пусть получит его; не захотел благословения, пусть не найдет — «возлюби клятву, и приидет ему; и не восхоте благословения, и удалится от него» (Пс. 108:17). Неразумный и неблагодарный! Бог так благ, и потому ты презираешь Его благость? Справедливо обличает тебя Павел: «Или о богатстве благости Его и кротости и долготерпении нерадиши, не ведый, яко благость Божия на покаяние тя ведет?» (Рим. 2:4). Подумай над этими словами апостола. Благость Божия, говорит он, влечет тебя к покаянию; она есть как бы некая вервь, один конец которой Бог держит в руке Своей, а другим привязано сердце твое. Бог держит ее, ибо желает, насколько возможно, чтобы ты не убежал от Него, не хочет потерять тебя, ждет твоего обращения и спасения, — «живу Аз… не хощу смерти грешника, но еже обратитися… и живу быти ему» (Иез. 33:11). Согрешая, ты удаляешься от Бога, Он распускает вервь и предоставляет тебе свободу. Сегодня ты очень удалился, завтра больше, а Бог оставляет тебя на твою волю, долготерпит. Ты удаляешься и блуждаешь, как погибшая овца, на развращенном пути погибели: вдали от Церкви, от пречистых Тайн, вдали от самого себя и еще дальше от Бога. А Бог все еще держит вервь и по временам привлекает тебя к Себе. Не ужасается ли иногда твое сердце, не мучит ли тебя совесть когда–нибудь? Это рука Божия привлекает вервь и ведет тебя к покаянию.

Благость Божия на покаяние тя ведет. Тебя зовут, ты не идешь, влекут, не обращаешься, не раскаиваешься. Ты пригвожден к объятиям блудницы, закован цепями корыстолюбия, укоренился в зле. Знаешь, что может случиться? Бог гневается, оставляет тебя, и ты падаешь, несчастный, в совершенную нераскаянность, а оттуда — в вечную муку. Кто в этом виноват? Ты сам. Кто пожалеет тебя? Никто.

Но именем Бога Живого заклинаю тебя, брат христианин, не дай верви порваться! Когда благость Божия на покаяние тя ведет, ступай и обратись к Богу. Бог имеет отверстыми объятия, чтобы принять тебя со сладчайшими словами: «Чадо, отпущаются тебе греси твои».

Слово в третью неделю поста. О душе

Мир и душа — вот два предмета, которых люди не могут познать, ибо суждение человеческое ложно. Весь ум их как будто сосредоточен в очах: люди ценят только то, что видят, а чего не видят, того и не ценят. Видят они мир, и ценят его больше, чем это следует; не видят души, и совершенно не ценят ее, как бы это следовало. Поэтому они неправы, лживы в своих суждениях о мире и душе — «лживи сынове человечестии в мерилех» (Пс.61:10). Мир и душа — об этих двух предметах не умеют судить живые, умеют судить только мертвые.

Цари земные, властители городов, князья людей, богачи мира! Вы наслаждаетесь земной славой, красотой, богатством. Что же вы в конце концов стяжали? Что унесли с собой в могилу? Умерли вы, и мир умер для вас. Но, погубив душу ради мира, вы потеряли все: небо, рай, вечную жизнь, Бога. Итак, что пользы человеку, если он приобретет мир, кончающийся для него вместе с жизнью, и погубит свою душу, бессмертную? Никакой пользы, наоборот — великая потеря. О, если бы живые узнали от мертвых, что такое мир, что такое душа! Но как же? Разве мы не знаем, что такое мир? Это мы знаем очень хорошо, ибо воочию видим непостоянство мира. Мы видим, как его блага труднодостижимы, горьки в наслаждении, близки к концу. Видим, сколько забот, страхов, зависти, разорений потрясают, ослабляют, делают горькими или даже разрушают все мирское благополучие. Видим, сколько страданий и болезней, сколько войн совне и коварных умыслов колеблют жизнь и спокойствие мира. Мы видим, что воды рек не текут так быстро, полевые цветы не вянут так легко, молнии небесные не рассеиваются так мгновенно, как скоро протекает, легко увядает, мгновенно уничтожается вся сладость, наслаждение и радость мира. Мы хорошо знаем, что такое мир, ибо видим его. Но, поистине, мы не знаем, что такое душа, ибо не видим ни красоты, ни природы души. Поэтому я сегодня хочу говорить о том, первое, что такое душа; второе, что она единственная и что, потеряв ее, мы теряем все; и о том, третье, что она бессмертна и что, если мы ее раз погубим, то потеряем навсегда.

1

Если спросить мудрецов, усильствовавших исследовать глубины природы, о том, что такое душа, они дадут очень разнообразные, но мало подходящие ответы. Поэтому, оставив суесловия философов, посмотрим при свете учения отцов Церкви на чистейшее зерцало истины, на Божественное Писание, чтобы узнать, что такое душа, — это благородное, драгоценное существо, которое не может пойти в обмен на что–либо другое.

Творческая премудрость и сила Божия явила три особенности при создании человека. Прежде всего, одним словом Он создал небесное и земное; «рече, и быша» (Пс.148:5) — тотчас явились солнце и луна, звезды на небе и птицы в воздухе, столько животных и растений на земле. Но при создании человека Он не только сказал слово, но предварительно как бы подумал и посоветовался, ибо сказал сначала: «Сотворим человека» (Быт.1:26), — как бы приглашая на совет и прочие лица Святой Троицы. Этому дивился и Григорий Нисский. «О чудо, — говорит он, — все приводится к бытию одним словом и не предваряется никаким советом. К созданию же человека Творец всяческих приступает обдуманно». Далее. Для того чтобы появились прочие твари, Бог говорил только: «Да будет», — больше ничего не делал. Для создания же человека Он и говорил, и действовал. Чтобы создать тело, взял Своими Божественными руками (это нужно понимать в смысле, соответственном для Бога) и слепил прах — «персть (взем) от земли» (Быт.2:7); чтобы создать душу, Он вдохнул в него дыхание из Своих Божественных уст — «вдуну в лице его дыхание жизни» (Там же). Наконец, главное: ни одно творение не создано по образу Божию. Этой чести удостоился один только человек, созданный по образу ибо Бог по природе бестелесен, а по душе, которая есть дух, как и Бог есть Дух. В этом заключается врожденное свойство души, в этом ее благородство.

Если сравнить душу и самих святых ангелов, я не знаю, в чем ее превзойдут они, эти вторые светы от первого Света, утренние звезды разумной тверди, которые так близко воспринимают блаженные сияния трисиятельного Богоначалия. Он имеют умственную природу — и душа есть разум; они бестелесны — и душа есть дух; бессмертны — и душа бессмертна. Они разделены на три троичные порядка, которые подразделяются на девять чинов, как это отмечают Ареопагит и Дамаскин. В первом состоят серафимы, херувимы и престолы; во втором — господства, начала, силы; в третьем — власти, архангелы и ангелы. Подобное этому мы находим в силах и способностях душевных. В серафимах пылает чистое горячее пламя любви, почему они и изображаются огненными, — точно то же и в воле души, в которой огонь любви разгорается все жарче и шире, стремится к Вожделенному. В херувимах бодрствует созерцание, почему они и называются многоочитыми, — то же самое есть и в разуме души, который есть поистине многоочитое существо, всегда готовое к созерцанию, даже и тогда, когда тело покоится в глубоком сне. На престолах восседает справедливость — в душе смысл познаваемого умом и желаемого волей есть самые точные весы. Господства имеют величие царственного достоинства в дольнем мире — и душа имеет господственное, царя страстей. Начала имеют мироправительное промышление — душа обладает рассудительностью. Силы двигают небесные тела в дивной гармонии — и душа движет членами тела со столь чудесной стройностью. Власти охраняют всеобщий строй вещей — и душа сохраняет строй жизни. В архангелах — сокровищница небесных откровений, которой вверяются неизреченные таинства Божественной премудрости, — и в душе есть память, обиталище ведения, где разум скрывает сокровища познаний. Ангелы суть служебные духи, посылаемые в служение, невещественные по существу, быстрейшие в движении, неутомимые в течении, восходят на небо, нисходят на землю, обтекают всю тварь — и душа имеет своих слуг, мысли, которые, беспрестанно рождаясь, в мгновение перелетают с востока на запад, от земли на небо, с неба в ад, преходят бесконечные пространства, стены, горы, моря, им не препятствуют стражи, замки, и печати их не сдерживают.

Душа есть образ Божий в трех отношениях: по природе, благодати и славе. По природе, ибо при создании она образована по образу Божию; по уму подобна Отцу, источнику всякого ведения; по внутреннему разуму подобна Сыну, началу премудрости; по свободной воле подобна Духу Святому, источнику всех благ. По благодати: в воссоздании она сообразуется через сыноположение с Самим Сыном Божиим, как говорит Павел: «Ихже… предъуведе, (тех) и предъустави сообразных быти образу Сына Своего» (Рим.8:29). По славе: в блаженстве она силой Божественного Света восприемлет образ Самого Бога; «славу Господню, говорит тот же апостол, взирающе, в тойже образ преобразуемся от славы в славу» (2 Кор.3:18). И Иоанн говорит: «подобни Ему будем, ибо узрим Его, якоже есть» (1 Ин.3:2). Итак, кто спрашивает, что такое душа, пусть узнает, что душа есть величайшее дело Божественного Совета, есть живой отпечаток Святой Троицы. О, неувядающая красота души! Как вы, христиане, представляете себе Царство Небесное, райское блаженство, славу праведных? Это ничто иное, как созерцание Лика Божия. Так прекрасен Лик Божий, что святые ангелы готовы всегда на него взирать. Они с жаждой смотрят на этот неисчерпаемый источник Света неприступного. Поэтому Петр и говорит: «В няже желают ангели приникнути» (1 Пет.1:12). Если бы Он на мгновение явился в аду, ад превратился бы в рай, и если бы Он на мгновение скрылся из рая, рай превратился бы в ад. Образ этого Божественного Лика есть душа. Что же даст человек взамен души своей? Чем он может заменить существо такое прекрасное, подобного которому нельзя найти ни на небе, ни на земле? И, созерцая в своей душе такую красоту, могу ли я после этого взирать на какую–либо другую красоту в этом мире? Я чту дощечку, на которой написан образ царя или вельможи, и не стану чтить души моей, на которой Бог начертал Свой образ? Оскверняя душу плотским вожделением, я как бы бросаю в грязь и нечистоту образ Божий и не сознаю, что совершаю великое зло! О душа! Сколь часто уничижаю тебя! О, Боже, как Ты терпишь такое оскорбление! Вполне справедливо, что мы не имеем ничего драгоценнее души, но и ничто мы так мало не ценим, как душу. Мы отдаем это многоценное сокровище за мгновенное наслаждение грехом. Мы меняем ее на ничтожное богатство. Мы предаем ее ради однодневного блеска временной славы…

Это еще терпимо, если бы у нас было несколько душ; ибо если погибнет одна, останется другая. Но мы имеем одну только душу, ради которой создано небесное и земное, ради которой трудится природа, движется небо, сияет солнце, плодоносит земля, появляются растения и животные; ради которой насажден рай, уготовано Небесное Царство, бесконечное блаженство, беспредельная слава и все вообще блага вечной жизни, «ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша» (1 Кор.2:9). Погубив душу, мы все решительно теряем: и небо, и землю, и мир, и рай, и эту — временную, и другую — вечную — жизнь. Все, все! Чтобы испытать терпение праведного Иова, Бог дал дьяволу власть искушать его, вредить ему, огорчать и поражать его в детях и в собственном здоровье. «Се, вся, елика суть ему, даю в руку твою… токмо душу его соблюди» (Иов.1:12; 2:6). Пребогатый Иов обнищал во мгновение ока; его многочисленные стада мелкого и крупного скота частью были расхищены разбойниками, частью попалены молнией. Его высокие чертоги пали, разрушенные бурным дыханием сильного ветра. Его сыновья и дочери в один час подверглись непредвиденной и внезапной смерти. Сам он, нищий, бездетный, бездомный, вне града, пораженный язвами с головы до ног, лежал на гноище. Днем палили его солнечные лучи, ночью еще сильнее мучил его холод. Иов потерял все: и богатство, и детей, и здоровье; нет, собственно говоря, Иов ничего не потерял, ибо не погубил души своей. Что, говорит он, я потерял? Мои богатства? Но я нагим родился, что же удивительного, что нагим же и умру? «Сам наг изыдох от чрева матере моея, наг и отыду» (Иов.1:21). Я потерял мое здравие? Так угодно было Богу — «якоже Господеви изволися, тако и бысть» (Там же). Я потерял детей? «Господь даде, Господь отъят» (Там же). Я все потерял, и все–таки ничего не потерял, доколе не погубил души своей. Я еще праведен перед Богом и без прежнего моего благополучия, богатства, детей, здоровья. Как Тот, Кто дал их мне, отнял, так что Тот, Кто отнял их, может возвратить мне. Хоть я и все потерял, однако и за это славлю, благословляю имя Его святое, ибо Он попустил испытать меня во всех отношениях, но только не касаться души моей. «Буди имя Господне благословено». (Там же) Итак, человеколюбец Бог имеет столь великое промышление, что, когда попускает наше испытание или наказание или когда позволяет дьяволу искушать нас и вредить нам в самых драгоценных для нас в этом мире предметах, Он все же заповедует ему: токмо душу его соблюди, чтобы он был осторожен и не причинил какого–либо вреда душе, этой единородной дщери Иисуса Христа, наследнице Царства Его, которую Он главным образом вручает ангелу–хранителю, дабы он покрывал ее, смотрел за ней и хранил ее «от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго» (Пс.90:5–6). Почему же это? «А потому, что всего другого, — говорит Златоуст, — много, и если одно потерпит ущерб, мы пользуемся услугами другого. — и продолжает: — если одно сегодня потерялось, то найдется завтра, как и Иов нашел это в двойном и тройном количестве. А душа единственна, и от нее зависит все прочее, если мы погубим ее, чем жить будем?» Поэтому если мы потеряем наши сокровища, недвижимое имущество, дома, родителей, братьев, детей, здоровье, славу, честь, но если при этом сохраним душу, мы ничего не потеряли. Но все потеряно, если мы погубили и душу. Потеря всего, если сохранена душа, нисколько не чувствительна. Приобретение всего, если загублена душа, ничего не возмещает. Одна только душа есть то, что дает людям жизнь в этом мире и что внушает надежду на блаженную жизнь в раю. Если мы погубили ее, то потеряли мир и рай, потеряли все. Почему? «Если погубим ее, чем жить будем?»

Странное дело! Если у нас есть дитя единственное, как сильно мы заботимся о том, чтобы его не опалило солнце, не повредил ветер, не огорчил бы кто–либо. А ведь наше спасение нисколько не зависит от этого ребенка. Если мы имеем какой–нибудь драгоценный камень, мы храним его с такой тщательностью, что готовы, если это возможно, спрятать его в сердце. А ведь этим камнем мы не можем купить рая. И после этого мы ни во что не ценим душу, от которой зависит благополучие нынешней и блаженство будущей жизни? Это неоценимое сокровище, с потерей которого мы теряем все небесное и земное, мы вверяем в руки, о которых я стыжусь сказать!

Алкивиад был изгнан из Афин. Когда прошло долгое время по изгнании, когда афиняне ради нужд возникшей войны отправили людей призвать его, послав при этом письмо, в котором все архонты подписью обязывались не причинять ему никакого зла, Алкивиад, имевший много случаев убедиться в нетвердости решений своих сограждан, не поверил и решительно отказался вернуться. «Как, Алкивиад? — сказал ему один друг. — все отечество тебя зовет, приглашает, дает тебе обещание, и ты не веришь отечеству?» — «Во всем прочем, — ответил тот, — я верю отечеству, но жизни моей я не доверю никому, даже матери, дабы она как–нибудь по неведению не положила черный шар вместо белого». — Во всем, что требуют от меня афиняне, хотел сказать Алкивиад, я им верю. Но что касается жизни моей, я не верю никому, даже родившей меня. Почему? А потому, что у меня жизнь одна, только одна, и если погублю ее, все потеряю. Так рассуждал Алкивиад о своей жизни, ибо жизнь одна. А у нас, христиане, сколько жизней? Итак, говорю я, ради нашего отечества, родителей, братьев, детей, ради учителей и всего прочего я с удовольствием согласен подвергнуть опасности деньги и имущество, вообще все, что имею в мире. Но если речь идет о душе, одной–единственной, погубив которую, я теряю все, пусть мне простят и отечество, и родители, и братья, и учителя, и друзья, моей души я никому не доверю! Алкивиад не захотел подвергнуть жизнь свою опасности, которая во всяком случае временна и имеет определенный конец, а я, если только этого требует необходимость, согласен подвергнуть опасности и жизнь. Какая разница, умру я сегодня или завтра? Но подвергать опасности свою душу, бессмертную, гибель которой есть гибель навеки? О, этого я никогда не сделаю, никогда!

Бессмертие есть другое, замечательное преимущество души. Этот суетный и тленный мир со всем красивым, хорошим и ценным, что в нем есть, имеет положенный конец. «Преходит бо образ мира сего» (1 Кор.7:31). Рано или поздно придет смерть и принесет с собой всему конец. Все, что мы имеем, или оставляет нас, когда мы все теряем, или мы оставляем все, когда умираем. «Всяка плоть сено, и всяка слава человеча яко цвет травный; изсше трава, и цвет отпаде» (Ис.40:67). В нас бессмертна только душа, которая живет вечно и никогда не умирает. «Кая… польза человеку, аще приобрящет мир весь, и отщетит душу свою?» (Мк. 8:36). Если я потеряю вещь, могу снова ее приобрести, если потеряю честь, могу ее вернуть, если потеряю свободу, могу ее искупить, если потеряю здоровье, могу излечиться, если даже потеряю саму жизнь, могу воскреснуть. Так я верую: «чаю Воскресения мертвых». Но если я погублю душу, нет уже выкупа, нет исцеления, нет воскресения. Я потерял ее раз и навсегда! О, если бы было возможно, чтобы это однажды и навсегда вошло в наш ум и сердце! Бог создал рай и ад; первый — место вечной жизни, второй — вечной муки. Там — души праведных, здесь — грешников. «Идут сии в муку вечную, праведницы в живот вечный» (Мф.25:46). Ключи от рая Он предал в руки людей. «И дам ти, говорит Он Петру и всем апостолам, ключи царства небеснаго» (Мф.16:19). Ключи от ада не даны ни людям, ни ангелам, их держит Сам Бог. Он Сам говорит это в первой главе Откровения: «Имам ключи ада» (18). Почему же ключи от рая, чертога Божия, царского чертога Божественной славы, Он отдал в руки людей, т. е. рабов Своих, а ключи от ада, страшной темницы кромешной тьмы, место мук терзаемых душ, удержал у Себя Бог Сам, Царь и Господь? Это для того, чтобы дать нам понять, что в этой жизни, как только мы пожелаем отворить рай для спасения в нем своей души, мы легко находим ключи. Они поручены людям здесь, на земле. Как только обратимся, мы тот же час находим их в руках епископа или каждого духовника.

Но если придет естественная и внезапная смерть и найдет нас (не дай Бог этого) отягощенными мирскими заботами или связанными мирскими цепями и мы умрем, не исправившись, не покаявшись, погубим свою душу, обреченную в ад, то где мы найдем ключи, чтобы отворить ад и спасти оттуда душу? Их не имеет человек, не получил ангел, их держит Сам Бог. Тогда Он, Судия без милости, не отверзает, ибо заключена дверь. «Нет надежды на освобождение, ибо в аде нет покаяния». Итак, несчастная душа, заключенная в аду однажды, заключена навсегда? Навсегда. Она погибла раз, погибла уже навсегда? Навсегда.

О душа моя! Вместо того чтобы тебе погибнуть, пусть лучше погибнет для меня весь мир со всем, что он имеет прекрасного и хорошего. Да и что же такое мир? Какое–то сновидение. А ты прекраснейшее творение, ибо ты — образ Божий; ты драгоценнейшее имущество, ибо, погубив тебя, я теряю все; ты бессмертна, и потерять тебя раз означает потерять навеки. Зачем мне губить тебя? Разве ты душа какого–нибудь зверя? Или какого–нибудь смертельного врага? Нет, ты моя душа. Кто не ценит свою душу в тысячу раз дороже этого суетного и тленного мира, тот или не имеет души, или же недостоин иметь ее.

2

Душа и мир, повторяю, это два таких предмета, о которых люди судят очень несправедливо. Вся забота людей, вся любовь и попечение обращены на мир! А на долю души осталось нерадение и пренебрежение. По молитве Илии Фесвитянина, заключившего небо, так что оно не одождило три с половиной года, «бе глад крепок в Самарии» (3 Цар.18:2). Какое плачевное зрелище представляло все царство! Земля иссохла, деревья обнажились, растения завяли, люди полумертвы или совершенно перемерли. Царь, которым был тогда Ахаав, старается подать какую–либо помощь. «И призва Ахаав Авдиа строителя дому… И рече Ахаав ко Авдию: гряди, и прейдем на землю и на источники водныя, и на вся потоки, да негли како обрящем былие… И разделиша себе путь ити по нему: Ахаав иде путем единым един, и Авдий иде путем другим един» (3 Цар.18:3–6). Какой хороший царь, хороший отец своего народа! Он сам берет на себя труд и отправляется искать пищу! О нет, мы ошиблись, слушатели мои! Знаете ли, чего идет искать царь Ахаав? Сена для своих коней и мулов. «Прекормим кони и мски, да не изгибнут от скот» (3 Цар.18:5). Сколько людей гибнет от голода, а царь этого народа старается напитать своих животных, а не людей! И это предмет его заботы, совещания и труда! Это ли царь, это ли отец? Это тиран и убийца. Не так поступал его эконом Авдий. Он боялся Бога, помнил о душе: «егда нача избивати Иезавель пророки Господни, и взя Авдий сто мужей пророки и скры я по пятидесяти во двоих вертепех, и кормяше их хлебом и водою» (3 Цар.18:4).

О, если бы среди людей только немногие разделяли бы образ мыслей бесчеловечного Ахаава! Но сколько из них заботятся и стараются больше о животных, чем о людях! Неужели и десятой части того, что расходуется на содержание лошадей в стойлах и гончих собак, нельзя бы уделить на пропитание вдов и сирот? Но так требует мир, и это исполняется, а то, что необходимо для души, не исполняется. То, что отдается на корм ненасытным зверям, не лучше ли было употребить на освобождение заключенного должника? На выдачу замуж бедной девушки? Но исполняются лишь требования мира, а не нужды души. То, чем откармливают псов, умеющих только кусаться и лаять, не лучше ли бы отдать на пропитание голодающей семьи бедняка? Но исполняются лишь требования мира, а не нужды души. И что расточается на зрелища и распутство, не лучше ли было отдать на церкви и монастыри? Но первого хочет мир, и оно исполняется, а второе нужно для души и потому не исполняется. Все подражают тому худому царю Ахааву, который во время голода заботился о прокормлении своих коней и мулов, но никто не подражает доброму строителю Авдию, который заботился о пропитании ста голодающих пророков. Что требует мир, то исполняется, а чего хочет душа — нет. И все пойдет на яства и наряды для этого животного тела, но ничего — на милостыни для души. О, несправедливость человеческая! О, несчастье души! Твоя душа, о человек, погибает от голода добрых дел, а тебя это не касается? И после этого ты раздумываешь и трудишься, чтобы напитать животных, совершенно не сознающих твоей милости. Ты должен поступать совсем наоборот, говорит тебе Василий Великий. «Что другое ты должен делать, как не заботиться только о душе своей, отложив все другие заботы?»

Распятый Иисусе мой, Сыне Бога Живаго! Ты дал Свое дыхание, чтобы создать эту душу; пролил кровь Свою, чтобы искупить ее, даровал купель Божественного крещения, чтобы омыть ее; установил еще второе крещение покаяния, чтобы ее очистить; уготовал трапезу пречистых Твоих Тайн, чтобы напитать ее; устроил здесь Церковь, чтобы освятить ее; а там — рай, чтобы даровать ей блаженство; Ты сделал все, что могла совершить крайняя твоя благость, чтобы спасти эту душу. А мы делаем все, что только может сделать наша крайняя злоба, чтобы погубить ее! Да не будет этого, вечный Женише душ наших, да не будет! Лучше пусть мы потеряем все, но сохраним душу. Ибо спасши ее раз, мы спасаем ее навсегда. «Какая… польза человеку, аще приобрящет мир весь, и отщетит душу свою?» Даруй нам Твою благодать, чтобы мы стяжали ее для Твоего царства. Аминь.

Слово в четвертую неделю поста. Об исповеди

Великая безопасность заключается в страхе перед законами, сказал какой–то мудрец. Кто боится законов, тот не боится никакого от них наказания. Страшен Судия, страшен суд. Пусть боится и судьи, и суда тот, кто хочет прожить без страха перед гневом судьи и карой суда. Кажется, когда–то я несколько разъяснил вам, какой будет царить трепет во второе пришествие Христа, когда Судия будет Сам Бог — весь гнев, без милости, ибо Его правда будет творить суд и воздание; а судимым будет грешник, виновник без оправдания, ибо совесть его изрекает обвинение и осуждение. Сегодня я хочу сказать вам, что для того, чтобы не бояться этого страшного Судии и страшного суда, нет иного средства, как бояться Судии и суда. В страхе перед законами заключается великая безопасность. Что возбуждает в нас такой сильный страх перед вторым пришествием Христовым? Наши грехи. Так оставим их теперь, чтобы тогда нам не бояться ни осуждения и обвинения нашей совести, ни суда и воздаяния Божественной Правды. Но оставить грехи мы не можем иначе, как при помощи святой исповеди. Благодать таинства изгоняет того нечистого духа, который не дает нам исповедать нашу страсть, дабы мы не получили исцеления. Для всех грехов, которые совершаем мы, люди, Бог установил два судилища: одно на земле, в святой исповеди, другое на небе — во втором пришествии. Здесь восседает судья человек, полный снисхождения; там восседает Судия Бог — весь гнев. Здесь судимый получает прощение, там наказывается. Это неизбежно, мы должны подвергнуться суду или в этом, или в том судилищи. Вы уже слышали о том, что такое второе пришествие; услышите и о том, что такое исповедь. Сегодня я хочу указать вам на три обстоятельства. Во–первых, прежде чем идти к духовнику, что должен сделать тот, кто хочет принести истинную и совершенную исповедь; во–вторых, чтб должно делать, когда находишься с духовником; в–третьих, что нужно делать, после того, как ушел от духовника. После этого я представлю на ваш выбор оба суда, какой из них вы пожелаете. Следуя примеру великого учителя народов, блаженного Павла, который говорит: «Мудрым же и неразумным должен есмь» (Рим. 1:14), — я вообще поучаю просто, чтобы меня поняли все. Но сегодня я буду беседовать несравненно проще прежнего. Ибо хочу, чтобы мои слова были понятны для мужчин и женщин, для ученых и простых, для больших и малых, так как вопрос об исповеди равно касается всех.

1

Я живо представляю себе, в каком стеснении были царь Давид, когда к нему пришел от имени Божия пророк Гад и принес ему страшное решение, и скромная Сусанна, когда впала в руки гнусных клеветников. За грех, который совершил Давид, исчислив народ израильский, Бог восхотел наказать его и послал к нему пророка сказать: «Давид, ты согрешил, и я послан от Бога сказать тебе, что настал для тебя час расплаты за грех. Наказание, положенное тебе Богом таково: или трехлетний голод во всем царстве, или трехмесячное преследование со стороны врагов, или же трехдневная моровая язва. Из этих трех выбери по желанию». Пока Давид размышляет над этим, перейдем в Вавилон, войдем в сад Иоакима, где сидит и моется прекрасная жена его Сусанна. Тайно входят сюда два старика, сосуды дьявола, в сердцах которых уже давно возгорелась сатанинская похоть. Подыскав удобный случай и возможность, они вдруг спрыгивают перед Сусанной, которая была одна, и говорят ей: «Настал час, которого мы так долго хотели. Исполни наше желание — или же мы скажем твоему мужу, что нашли тебя здесь одну с юношей, и ты будешь по закону побита камнями. Выбирай что хочешь из этих двух».

Давид, что ты решил? Из трех великих зол — голода, преследования и моровой язвы — что ты выбрал? Сусанна, а тебе как кажется? Вот два великих несчастья — потерять или жизнь, или честь. Что ты изберешь? «Тесна ми суть отсюду» (2 Цар. 24:14), отвечает Давид. Великое стеснение там и здесь. Три месяца будут преследовать меня враги, так размышлял Давид. Что если я впаду в их руки? Трехлетний голод или трехдневная моровая язва! А здесь — впасть в руки Божий! Не знаю, на что мне решиться! Если я согрешу, размышляла Сусанна, впаду в руки Божий, а если не согрешу, — в руки человеческие. «Тесно ми отвсюду» (Дан. 13:22). Не знаю, что мне сказать! Я решил, говорит Давид, пусть лучше Бог пошлет на меня моровую язву, чем меня будут преследовать враги. Я рад отдать свое дело в руки Судии моего, чем врагов, — «да впаду убо вруце Господни… вруце же человечи да не впаду» (2 Цар. 24:14). Решилась и я, говорит Сусанна. Пусть поклевещут на меня перед мужем, побьют меня камнями, но я все–таки не согрешу, лучше я впаду в руки человеческие, чем в Божий, — «изволение ми есть не сотворившей впасти в руце ваши, нежели согрешити пред Богом» (Дан. 13:23).

Эти двое разве не противоречат друг другу? Да, но и оба же говорят правильно. Сусанна говорит, что лучше впасть в руки человеческие, чем в руки Божий. Но когда она это говорит? До греха. Итак, прежде чем согрешить, пока человек невинен и чист, для него в тысячу раз лучше впасть в руки человеческие, т. е. быть оклеветанным и побитым камнями, чем, совершив грех, впасть в руки Божии, т. е. оскорбить Его, прогневать, сделаться Его врагом. Не согрешив, не страшно впасть в руки людей, которые во всяком случае в силах умертвить только тело, но не душу. Поэтому–то Христос и говорит: «Не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих убити» (Мф. 10:28); но страшно, говорит Павел, «впасти вруце Бога Живаго» (Евр. 10:31), Который не только может поразить тело временной смертью, но и душу — вечной. Ненависть людей еще не есть великое зло, ибо она бессильна или временна. Отвержение от Бога есть зло невыносимое и тягчайшее, говорит Златоуст, «тяжеле даже вечных мучений». Вполне благоразумно поэтому говорит Сусанна, что не хочет впасть в грех и скорее согласна впасть в руки человеческие, чем в Божии. «Изволение ми есть не сотворившей впасти в руце ваши, нежели согрешити пред Богом». С другой стороны, Давид говорит, что впасть в руки Божии лучше, чем в человеческие. Когда же он это говорит? После того, как согрешил. Итак, для человека, допустившего грех, лучше впасть в руки Бога, Который по естеству человеколюбив, Которого можно умилостивить одним согреших, гнев Которого можно погасить одной слезой. «Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив. Не до конца прогневается, ниже во век враждует» (Пс. 102:8). Лучше, чем впасть в руки людей, бессердечных, никогда не сочувствующих, вечно помнящих зло. Правильно говорил Давид, что, хотя он и согрешил, лучше впасть в руки Божии, «в руце же человечи да не впаду» (2 Цар. 24:14). Поэтому, о христианин, до греха берегись от греха, бойся, как Сусанна, правды Божией, чтобы она тебя не наказала, и предпочитай опасность жизни греху. Но, согрешив, надейся, как Давид, на многую милость Божию, и получишь прощение. Давиду было прощено прелюбодеяние и убийство, Манассии — идолопоклонство, мытарю — его поборы, блуднице — ее грязные дела, разбойнику было прощено столько злодеяний, им совершенных. Даже те, кто распяли Христа, получили бы прощение, если бы чистосердечно покаялись. «Да впадем», советует нам и мудрый сын Сирахов, «в руце Господни, а не в руце человечески, яко бо величество Его, тако и милость Его» (2:18). Для этого сделай только одно дело, очень легкое: отдайся в руки Божий с истинным, совершенным раскаянием. И прежде чем идти к духовнику, выслушай, что нужно сделать.

Из среды Христовых апостолов сильно согрешили двое: Иуда, предавший Его за тридцать сребреников, и Петр, трижды от Него отрекшийся. Но из двух Петр один получил прощение и снова получил апостольское достоинство, снова стал другом и учеником Христовым. Другой же, Иуда, остался непрощеным, повесился, оставил свое несчастное тело на дереве, а душу предал вечному мучению. Почему же Петр получил такую милость, а Иуда оказался недостойным? Что должен был сделать этот несчастный и не сделал? Должен был исповедать свой грех? Он исповедал, открыто сказал, что согрешил — «согрешил предав кровь неповинную» (Мф. 27:4). Вместе с этим признанием он возвратил, отдал тридцать сребреников, полученных за предательство, — «и поверг сребреники в церкви, отыде» (Мф. 27:5). Исповедаться и возвратить взятое, неужели эту исповедь вы считаете недостаточной? Ведь так вы все поступаете, такой установился обычай, и кто говорит противное, того отлучают от Церкви за нововведения. Хорошо, но подумайте, прошу вас, над этими двумя обстоятельствами. Архиереи, получив эти деньги от Иуды, купили на них, говорится, поле скудельниче и устроили там кладбище, чтобы хоронить странников, — «в погребание странным» (Мф. 27:7). Не лучше ли было купить виноградник или ниву, чтобы они приносили плод? Или дом, который давал бы доход? Однако они купили поле для погребения странников, которое не приносит плода, ибо не возделывается, и не приносит дохода, ибо не отдается в наем. Это — таинство, чтобы мы поняли, что куда упадут деньги, за которые был святотатственно предан Христос, то место не приносит плода, не дает дохода. Оно делается несчастным местом, не приносит своему владельцу никакого добра, оно лишь представляет убежище и дает некую помощь чужому — «в погребание странным»; вообще делается местом пустынным и ненаселенным, по пророчеству псалма: «да будет двор их пуст, и в жилищих их да не будет живый» (Пс. 68:26). С другой стороны, Иуда был наказан и душевно, и телесно. Какого же рода смерть восприял несчастный? Повешенный, он терзался столько времени, затем лопнула его утроба, внутренности его выпали на землю, и тогда только мерзкая душа его перешла в вечный огонь — «и шед удавися» (Мф. 27:5), «и ниц быв проседеся посреде, и излияся вся утроба его» (Деян. 1:18). Значит, его исповедь нисколько ему не помогла. Что же сделал Петр, который получил прощение? Он стоял внутри двора Каиафы и грелся. Он трижды отрекся — «не вем человека» (Мк. 14:71). Но когда в третий раз услышал пение петуха, вспомнил, что ему предрек Христос; осознал свой грех, его поразила сердечная боль; он тотчас вышел вон со двора, тотчас же выделился от злого сообщества слуг, удалился и, хорошо подумав в душе над тем, что сделал, горько заплакал — «исшед вон плакася горько» (Мф. 26:75). И существует предание, что в течение всей жизни всякий раз, как он слышал пение петуха, он вспоминал свой грех, и глаза его становились двумя источниками горьких слез — «плакася горько». И такого рода исповедь принесла большую пользу: впоследствии, когда Христос по воскресении трижды вопросил его: «Симоне… любишили Мя?» (Ин. 21:15), — этим троекратным вопрошением он исправил его троекратное отречение, как говорит Григорий Богослов. А когда Христос сказал ему: «Паси агнцы Моя… паси овцы Моя» (Ин. 21:15–16), — Он даровал ему, говорит Златоуст, прежнюю апостольскую власть и честь.

Заметь себе теперь, о христианин, что истинное и совершенное покаяние, которое дарует прощение грехов, которое приводит к благодати и любви Божией, состоит не в том, чтобы исповедать только грехи свои, ибо это есть устная, а не сердечная исповедь, исповедь по привычке, а не из сокрушения, не в том, чтобы искупить грех посредством денег, как будто покаяние есть торговое дело, а духовники, как говорит Павел, — святотатцы, торговцы, — он и говорит о них, как о «непщующих приобретение быти благочестие» (1 Тим. 6:5). Брат, ты заблуждаешься! Это покаяние — только внешнее и, подобно раскаянию Иуды, суетно и бесплодно. Покаяние, как я сказал, состоит в том, чтобы поступать так же, как Петр. Как только осознал свой грех, Петр тотчас вышел вон из проклятого дома того архиерея, где он отрекся от Христа, Божественного Учителя. «Исшед вон». И ты, когда захочешь пойти на исповедь, тотчас выйди из того проклятого дома, где ради любви блудницы ты отрекаешься от Бога, не трижды, а ежедневно. И выйди не телом только, но и умом и сердцем. «Исшед вон», Петр отделился от сообщества нечестивых воинов и слуг, схвативших Христа; и ты уйди от тех худых обществ, от развращенных товариществ, сойди с тех путей погибели, на которых ты жил доселе, как блудный. «Исшед вон», Петр отстранился и, оставшись один, хорошо вдумался в то великое зло, которое совершил, поболел, проникся сокрушением, горько заплакал; это значит, пролил не две слезинки, а все сердце свое излил в слезах. «Исшед вон плакася горько». Ты же, привыкший ходить к духовнику без всякого приготовления, удались предварительно на один час, оставь все заботы, сосредоточь рассеянный свой ум, сотвори молитву и попроси у Бога просвещения, чтобы вспомнить тебе все грехи свои, и, если сознаешь, что память у тебя слаба, запиши их на бумажке. Иоанн Лествичник говорит, что монахи его монастыря «имели на поясе маленькую тетрадку, в которую заносили свои мысли на каждую минуту, и затем сообщали предстоятелю». Имей перед глазами десять заповедей Божиих и наблюдай, какую из них ты преступил; держи в уме семь смертных грехов и подумай, который ты совершил; испытай хорошо свою совесть, в чем ты провинился умом, словом или делом, в чем ты согрешил перед Богом, перед ближним и самим собой. Если у тебя есть вражда к кому–нибудь, прости его от всей души; если у тебя есть чужая вещь, возврати ее; если ты затронул чью–нибудь честь, исправь зло, которое ты сделал; болей, сокрушайся, вздыхай, плачь горько. И ко всему этому, обвиняй себя. Устрани свои прежние грехи, твердо решись впредь их не допускать. С таким расположением и приготовлением иди к духовнику исповедоваться и будь уверен, что получишь прощение, ибо «сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит» (Пс. 50:19). Короче говоря, ты хочешь идти к духовнику? Принеси не слова и серебро, как Иуда, а дела и слезы, как Петр. И, став перед духовником, ты должен особенно заботиться о том, чтобы исповедь твоя была без ложного стыда и отговорок. Без стыда. Я знаю, в этом мире мы все живем с фарисейским лицемерием. Мы на деле одно, а хотим казаться другими. Вот отсюда–то и происходит ложный стыд, который овладевает нами при исповеди, — именно когда мы стыдимся явиться грешными и хотим в глазах мира казаться святыми. Без отговорок. Я знаю, даже объявив на исповеди свои грехи, мы тотчас стараемся представить их в измененном виде. Мы исповедуем, что провинились, но тотчас подыскиваем оправдания, и, вместо того чтобы обвинять себя, мы обвиняем других. Но ведь это же и есть прародительский грех.

Согрешили прародители — Адам и Ева, преступили Божественную заповедь и вкусили от древа познания. Чтобы они дали отчет в своих поступках, Бог призывал их: «Адаме, где еси?» (Быт. 3:9) Ева, «что сие сотворила ecu?» (Быт. 3:13). О, если бы они дерзновенно исповедали свой грех! О, если бы Адам сказал: я согрешил, Боже мой! Если бы Ева сказала: я согрешила, Творец мой! Но они не сказали так, ибо им препятствовали стыд и отговорки, они устыдились и скрылись — «и скрыстася Адам же и жена его от лица Господа Бога» (Быт. 3:8). Они стали подыскивать предлоги, слагая вину один на другого. Не я, оправдывался Адам, был причиной, а жена, которую Ты мне дал, — «жена, юже дал ecu со мною, та ми даде от древа, и ядох» (Быт. 3:12). Я, отвечала, с другой стороны, Ева, не виновата, меня обманул змий — «змий прельсти мя, и ядох» (Быт. 3:13). И Адам и Ева были изгнаны (увы!) из рая, получив Божественное проклятие. Идут к исповеди какой–либо христианин или христианка. Их испытывает духовник: Адам, где ты? Ева, что ты сделала? Они стыдятся, укрываются: одно сообщают вкратце, иное совсем обходят. Но Святой Дух устами Соломона говорит: «Покрываяй нечестие свое не успеет во благая» (Притч. 28:13). По словам Василия Великого, грех есть как бы рана, которая если не обнаружится в глазах врача, загнивает в конце концов и делается неисцелимой. «Неисповеданное зло есть для души гнойная болезнь». Адам, где ты? Ева, что ты наделала? Они подыскивают отговорки в грехе. Соблазнительно и стыдно сказать, что мы слышим в это время на исповеди, особенно от женщин. Одна обвиняет своего мужа, другая — свекровь, та — сноху, эта — сына, служанку. «Змий прельсти мя». Как велико должно быть терпение у духовника, когда он слушает суесловие исповедующейся женщины, которая говорит обо всем, только не о своем грехе. Но если ты, Ева или всякая другая женщина, обвиняешь других, а не себя, — это уже не исповедь, а осуждение. Таким образом, ты идешь к духовнику с одним грехом, а возвращаешься с двумя. Идешь грешная, а уходишь еще грешнее.

Но чего ты стыдишься? Зачем ты оправдываешься, о христианин? Ты благородный вельможа и потому не хочешь, чтобы кто–нибудь иной знал твой поступок, несогласный с твоей честью? Но ведь Давид был царем; он совершил прелюбодеяние и убийство и все–таки не устыдился, не стал отговариваться, чтобы скрыть свой грех. «Беззаконие мое», говорил он, «познах и греха моего не покрых» (Пс. 31:5). Я согрешил, согрешил перед Господом, сказал он пророку Нафану, пришедшему обличить его от имени Божия. Вот поэтому–то пророк и дал ему тот же час прощение от имени Божия — «Господь отъя согрешение твое» (2 Цар. 12:13). Зачем ты, о христианин, стыдишься и подыскиваешь отговорки. Ты — клирик и потому не хочешь объявить свое падение, недостойное твоего священства? Но послушай и ужаснись. В древнее время, когда клирики пылали большой ревностью по вере, насколько часто возникали ереси, настолько часто созывались соборы, чтобы исторгнуть их из Церкви Христовой. На одном из таких соборов на западе один епископ по имени Потамий, человек почтенных лет, славный в добродетели, особенный ревнитель целомудрия, побудил собор установить правило против тех, кои впадали в плотские грехи. Но вскоре после этого, по попущению Божию, он сам пал; пал, но поднялся, осознал свой грех и решил исповедать его таким образом. Спустя год был снова созван собор, на котором присутствовало пятьдесят епископов, много священников, монахов, учителей. Председательствовал на соборе сам Потамий. Он сознавал, как в его сердце боролись два противоположных чувства: стыд и сокрушение. Потамий, говорил ему стыд, с одной стороны, что это ты хочешь сделать? — Потамий, возражало, с другой стороны, сокрушение, чего ты до сих пор ждешь и не делаешь что решил? Не стыдно ли тебе людей? — говорил стыд. Но ведь ты не устыдился Самого Бога, возражало сокрушение. Твой грех тайный и может быть заглажен тайной же исповедью. Но раз он явен в очах Божиих, что заботы, если он станет явным же и в очах людских? Не забывай того, что ты епископ и подашь миру повод к великому соблазну. Помни, что ты епископ и должен служить для мира примером ко всему великому. Потамий, подумай! Потамий, не теряй времени! Победило сокрушение, а стыд уступил. Потамий подымается со своего кресла и со словами Давида: «беззаконие мое познах и греха моего не покрых», становится посреди собора и во всеуслышание исповедует свой грех. Такой исповедью были удивлены, поражены даже ангелы небесные. Где вы, о времена, видевшие такой пример!? Довольно ли тебе этого?

И после примера епископа, не устыдившегося открыто исповедать свой грех всему собору, ты стыдишься тайно исповедать свой грех перед собратом — священником?! Нет, брат, без стыда и отговорок дерзновенно скажи свой грех, признайся, что никто другой, а только злая твоя воля есть причина твоего греха. Исповеданный грех не есть уже грех. «Господь отъя согрешение твое». Грех же, который не вполне исповедан из стыда или не исповедан должным образом ради самооправдания, есть мука. «Невысказанное зло есть для души гнойная болезнь».

Но вот ты с помощью Божией исповедался без стыда и отговорок. Ты получил от духовника прощение, получил его молитву и уходишь. Теперь что же еще остается тебе сделать? Тебе остается самое необходимое. Во–первых, выполнить епитимию, возложенную на тебя духовником. Истинный духовник, как и опытный врач, должен владеть двумя особенностями: легкой рукой и верным глазом. Легкой рукой, т. е. чтобы он был сострадательным, ибо сострадательность духовника очень полезна, как говорит Григорий Богослов: «Снисходительность имеет большое значение для спасения». «Больное нужно исцелять, а не сокрушать», — говорит он же. Верный глаз, т. е. чтобы он был наблюдательным, различал лица. На богатого должно налагать епитимию в виде милостыни, на бедного — в виде покаяния, на крепкого — в виде поста, на слабого — в виде молитвы. Прежде всего, повторяю, ты должен выполнить епитимию, возложенную на тебя духовником; во–вторых, исправить свою жизнь. Иначе то, что ты сделал есть не исповедь, а суесловие. Василий Великий говорит так: «Это — одно суесловие, когда кто–нибудь исповедуется, а не исправляется».

В том, что ты обязан исправить, нужно особенно отличать три главных пункта. Во–первых, в ссоре ли ты с кем–нибудь? Все, что худого он тебе сделал, ты должен простить ему от всего сердца, ибо если ты его не простишь, то и сам не получишь прощения. Так говорит Христос: «Аще… отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный; аще ли… не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш» [Небесный] «отпустит вам согрешений ваших» (Мф. 6:14–5). И знаете ли, что происходит в это время?

Между Аристидом и Фемистоклом, афинянами, была великая вражда и несогласие. Отечество избрало их в послы по очень важному делу. Им необходимо было условиться между собой. Тогда Аристид сказал Фемистоклу: «Хочешь ли, Фемистокл, оставим вражду свою здесь, на границе, а при возвращении, если угодно, возьмем ее снова?» Так они и сделали; оставили свою вражду на границе, во взаимном согласии выполнили дело своего отечества, а при возвращении снова взяли ее и остались по–прежнему врагами. То же делают и два христианина. Смертельные между собой враги, ни в чем не преходящие к соглашению. Когда настает время исповеди, они оставляют свою вражду. Но где? У порога церковного. Они согласно причащаются, испрашивают друг у друга прощения; выходя же из церкви, у дверей, где они оставили вражду, снова берут ее и становятся врагами по–прежнему. Разве это исповедь? Одно пустословие. Во–вторых. Ты питаешь к некоторым лицам грешную любовь и дружбу. Оставь, откажись от них навсегда, ибо ты не можешь одновременно любить блудницу и Бога. Однажды какой–то мудрец отправился в далекий путь. На море случилась великая буря и он рисковал утонуть, но был чудесно спасен и благополучно вернулся домой. Из одного окна было видно море, и, чтобы это не соблазнило его ко второму путешествию, он велел заложить его стеной. О христианин, сколько раз в этой горькой любви ты рисковал потерять жизнь и душу! Ты спасся? Так избегай соблазна, не вступай снова на этот путь, не входи снова в эти двери, не смотри больше в это окно, хорошенько закрой свои глаза, дабы опять не вполз к тебе в сердце змий. В противном случае то, что ты сделал, есть не исповедь, а суесловие. Наконец, имеешь ли в руках что–нибудь чужое? Обидел ли кого–нибудь? Возврати, ибо невозможно иначе получить прощение. Не только духовник, простой священник, но и патриарх, целый собор, все небесные ангелы не имеют власти простить тебя, если не возвратишь чужое. Даже Сам Бог, если можно так сказать, не может этого сделать; Он правосуден, даже — само правосудие, и поэтому оно не может пожелать несправедливого. Нет, узы несправедливости неразрешимы! Умер человек, отнявший у нищего какую–то вещь. Бог восхотел совершить чудо и воскресил его. Приходит нищий и просит свою вещь обратно, но тот не хочет возвратить ее. Оба идут в суд. Я опять спрашиваю: этот человек, обидчик, обязан возвратить чужую вещь или нет? Да, он должен это сделать, говорят богословы, ибо это — душевный долг, который остается в силе, доколе живет душа. Душа бессмертна, стало быть и долг ее вечен. Он обязан возвратить отнятое в течение жизни своей и даже по смерти, до времени самого будущего суда. Он умер, был обязан; воскрес, тоже обязан. Хотя бы он тысячу раз умирал и воскресал, долг всегда остается в силе. Итак, смерть не может разрешить узы несправедливости, которые остаются неразрешимыми. Ты хулишь имя Божие, отметаешься от веры, повторно распинаешь Христа; есть ли грех больше этих? И однако, если ты раскаешься и исповедаешься, духовник имеет достаточно власти, чтобы тебя простить. Но если ты имеешь чужую вещь, исповедаешь это, но ее все–таки не возвратишь, он не имеет власти простить тебя. Почему же? А потому, что грехами (первого рода) ты оскорбляешь Бога. Относительно всего того, что делают против Него люди, Бог сделал Своим представителем духовника; даровал ему власть, так что связано и разрешено все то, что он свяжет или разрешит. И духовник, как представитель Божий, может простить те грехи, которые совершены против Бога. Но ты удерживаешь вещь обиженного бедняка; он не сделал духовника своим поверенным и не уполномочивал его простить тебя. Поэтому духовник, не будучи поверенным бедняка, не может простить тебя за его вещь. Ты заказываешь сорокоуст, делаешь столько пожертвований на монастыри — этим надеешься заслужить прощение? Молчи. Никакой закон — ни Божеский, ни человеческий — не позволяет одному дарить вещи другого. Вещь бедняка, которую ты удерживаешь, чужая. Кто может подарить ее тебе? Если десятословие, которое запрещает нам не только брать, но и желать чужой вещи, есть пустая выдумка, тогда ты прав; духовник, который прощает тебя и получает свою долю, есть человек разумный, который знает свое дело, а я какой–то лжец. Но если десятословие суть вернейшие слова Божий, то я говорю правду — ты не разрешим, а твой духовник — обольститель. Нет, брат, нет! Хочешь ли принести истинное и полное раскаяние? Прежде чем идти к духовнику, испытай свою совесть; затем, когда остаешься наедине с духовником, исповедуйся без стыда и отговорок; и наконец, когда уйдешь от духовника, исправься, исполни свою епитимию, прости врага, оставь сатанинскую похоть, возмести причиненные тобой обиды. Вот тогда–то и будешь поистине и совершенно прощен, тогда–то и отгоняется от тебя дух глухой и немой. Душе святый! Все, что я сегодня исповедал, все слова Твоей истины, сделай Твоей Божественной помощью понятными для меня, который их изрек, и для всех тех, кто их выслушал!

2

Вы слышали, какова должна быть истинная и совершенная исповедь? Если спросите меня, когда должно ее приносить, я отвечу вам так. Какой–то изнеженный человек спросил однажды Диогена, когда именно должно обедать, т. е. в который час дня. Тот ответил с привычным остроумием: если он богат, пусть обедает, когда хочет, а если беден, когда может. Этим он хотел ему сказать, что час установить трудно. Когда христианину нужно исповедоваться? Я отвечаю: если он стар, то сегодня, а если молод, завтра. Но я неправильно говорю — старику ли, юноше ли все равно нужно исповедаться как можно скорее. Разве нельзя обождать до страстной седмицы? Но ведь больной не ждет страстной недели, чтобы пригласить врача, а грешный, потому что он грешен, откладывает приглашение духовника до страстной?! О, великое заблуждение людей!

Хочешь ли, я скажу тебе, сколько времени можно ждать с исповедью? Доколе ты уверен, что можешь жить. Но какую уверенность можно питать к жизни, которая подвержена стольким опасностям? Этот день мой, а завтрашний — не знаю. Бог обещает мне прощение, если я раскаюсь; но для покаяния Бог не указал мне на завтрашний день. Наоборот, Бог говорит мне, что я не знаю ни дня, ни часа моей смерти. Неужели я согласен подвергать свою душу такой опасности? Так когда же должно исповедаться? По возможности скорее, ибо я сам жду одного, а меня постигает другое. Позвольте мне заключить слово одним повествованием.

Какой–то олень был слеп на один глаз. Однажды он пасся на морском берегу и так размышлял: «Вот, с одной стороны у меня земля, а с другой — море. Поэтому со стороны суши, откуда могут прийти охотники, я буду иметь здоровый глаз, чтобы увидеть их, а со стороны моря ничего не боюсь и к нему повернусь слепым глазом». Но вот около того места плыли на лодке какие–то рыбаки, увидали оленя и, бросив копье, убили его. Умирая, олень подумал: «Горе мне, смерть пришла ко мне не с той стороны, откуда я ее ждал, а с той, которой я совсем не боялся». Эта повесть означает, что я жду одного, а меня постигает другое; я боюсь этой стороны, а рана приходит с той; опасаюсь естественной, а приходит внезапная смерть. Если я благоразумный человек и верующий христианин, что я должен сделать? Обезопасить себя, чтобы не бояться никакой стороны. Чем? Исповедью. Когда же? Как можно скорее.

Слово в пятую неделю поста. О чем должно молиться

Когда тщеславие и честолюбие волнуют, колеблют, перепутывают все дела у вельмож и великих людей, в чертогах царей и властителей, в этом нет ничего удивительного, ибо мы знаем, что страсть властолюбия свойственна людям мира. «Весте, говорит Христос, яко мнящийся владети языки, соодолевают им, и велицыи их обладают ими» (Мк.10:42). Но чтобы это слышалось среди апостолов, лиц священных, раз навсегда отрекшихся от мира, в училище Христовом — училище бедности и смиренномудрия, это такое явление, которого не смогли вынести и сами апостолы, начавшие «негодовати» (Мк. 10:41). И на кого? На Иакова и Иоанна, своих соучеников! Иаков и Иоанн, два сына Зеведея, скромного, неродовитого и бедного человека из Иерусалима, рыбаки по ремеслу, очень бедные по состоянию, стали мечтать о царстве. Услышав слова Христовы: «се, восходим во Иерусалим» (Мф.20:18; Мк.10:33; Лк.18:31), они подумали, что Он идет туда воцариться. Сперва послали с ходатайством свою мать, а потом явились и сами. «Учителю», сказали они, «хощева, да, еже аще просива, сотвориши нама» (Мк.10:35). «Мы хотим!» Разве так ученики просят учителя? Рабы — владыку? «Если чего попросим!» И это скромность апостольского звания! «Что хощета», спросил их Христос, «да сотворю» волю? (Мк. 10:36). «Даждь нам», они ответили Ему, «да един о десную Тебе и един о шуюю Тебе сядева во славе Твоей» (Мк. 10:37). Но Я вам говорил, что Сын Человеческий восходит в Иерусалим, чтобы умереть, а не воцариться, быть распятым на кресте, а не воссесть на престоле, чтобы увенчаться тернием, а не царским венцом: там не слава и честь, а страдания и уничижения. «Се, восходим во Иерусалим, Сын Человеческий предан будет архиереом и книжником, и осудят Его на смерть, и предадят Его языком; и поругаются Ему, и уязвят Его, и оплюют Его» (Мк. 10:33–34). Нет, они свое: «Даждь нам, да един о десную Тебе и един о шуюю Тебе сядева во славе Твоей. Ошибаетесь, ответил им Христос, вы сами не знаете, чего хотите — не веста, чесо просита».

Слушатели, какой вам кажется просьба этих учеников? Апостолы Христа, и хотят стать царями! Те, которые не так давно сказали: «Се, мы оставихом вся, и въслед Тебе идохом» (Мф. 19:27), — теперь ищут почестей и чинов! «Не веста, чесо просита». Вы просите того, чего не следует, и просите от Иисуса Христа, Которого народ безуспешно хотел сделать своим царем, Который открыто учит, что пришел служить, а не принимать услуги, ибо «Царство Мое несть от мира сего» (Ин. 18:36). Вы просите земного царства? Сами не знаете, чего хотите! Вы просите у Того, у Кого об этом не следует просить. В просьбе сынов Зеведеевых можно усматривать две ошибки: они простят того, чего не следует; и просят у Того, у Кого не следует. Христиане, если вы хотите достигать желаемого, просите чего следует и у кого следует. В противном случае «не веста, чесо просита».

1

Две причины побуждают нас во всех наших нуждах прибегать к Богу. Во–первых, мы имеем неустранимый долг подчинения Богу, как твари — Творцу, как рабов — своему Владыке, как детей — Отцу, Управителю, Подателю всяческих. Во–вторых, только Бог, по природе всесильный, может сделать все для нас необходимое. «Велий Господь наш, и велия крепость Его» (Пс. 146:5). Как всемудрый, Он знает, что нам нужно, — «весть бо Отец ваш, ихже требуете» (Мф.6:8). И как всеблагий, Он хочет сделать для нас все необходимое. «Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив» (Пс.102:8). Человеку недостает того или другого; даже будучи в силах сделать это, можно не знать, зная, можно не желать, а желая, не быть в силах исполнить. Поэтому Бог повелевает нам: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения» (Пс.145:3). И вообще, во всякой нужде своей, о человек, «открый ко Господу путь твой и уповай на него, и Той сотворит» (Пс. 36:5). Открой свой путь Богу; Он всемудр и наставит тебя. Возложи надежду свою на Бога; Он всеблаг и помилует тебя; Он всемогущ, Сам все исполнит и совершит. «Повинися Господеви и умоли Его» (Пс. 36:7). И тем не менее в своих нуждах мы обращаемся ко всем путям, только не к тому, который ведет нас к Богу. Заболел однажды царь Охозия; болезнь сильна, страх больного царя велик. В таком страхе и опасности он размышляет, куда обратиться, где искать исцеления, и решил послать своих слуг в Финикию… к идолу Ваала (здесь дьявол ложными предсказаниями обманывал своих поклонников) вопросить предсказания, исцелеет ли царь от этой болезни или умрет. «Идите и вопросите у Ваала… аще жив буду от болезни моея сея?»(4 Цар. 1:2). Двинулись в путь посланники царя, но Бог сильно разгневался на него и через ангела велел Илии Фесвитянину выйти поскорее навстречу им, принудить их возвратиться назад и сказать им: «Как, разве нет Бога в Иерусалиме, что царь посылает вас к идолу?» — «ангел Господень рече ко Илии Фесвитянину, глаголя: востав, иди на сретение послом Охозии царя Самарийска и речеши к ним: или несть Бога во Израили, яко грядете вопрошати Ваала скверного Бога во Аккароне?» (4 Цар. 1:3). Пророк Илия поспешил к ним, остановил и убедил их вернуться назад. Со свойственной ему пылкой ревностью он велел им сказать царю, зачем это он послал вопросить неодушевленного идола? Послал к демону, отцу лжи, как будто нет истинного Бога в Иерусалиме? Он болен, а прибегает не к Богу, Который имеет власть жизни и смерти, а к Ваалу, который не может, не умеет и не хочет никому сделать добра? Вернитесь назад и скажите своему господину, что он послал вас напрасно, что волхования никакой пользы ему не принесут, что Ваал не может ему помочь. «Сице глаголет Господь: одр, на негоже возшел еси ту, не имаши слезти с него, яко ту смертию умреши» (4 Цар. 1:4). Все так и случилось. Посланные возвратились, возвестили царю все: что он не сойдет со своей постели и умрет от этой болезни. «И умре по глаголу Господню, егоже глагола Илиа» (4 Цар. 1:17). О, если бы Бог дал мне сейчас ревность и дерзновение Илии Фесвитянина, чтобы обличить великое, крайнее суеверие, если не сказать языческое идолопоклонство многих христиан (особенно женщин), которые еще доселе сохраняют дьявольские суеверия древних греков и в постигающих их недугах, вместо того чтобы с христианской верой прибегнуть к Богу, с волшебствами прибегают к дьяволу! «Или несть Бога во Израили, яко вы грядете вопрошати Вала»? Скажу и я вам. О, христиане, достойны ли вы иметь веру Христову, заблудшие слепцы! Если заболеет ваш сын, ваш муж, разве нет Бога в Церкви, Бога, Который по Своему всемогуществу и больных исцеляет, и мертвых воскрешает? Разве нет Пресвятой Богородицы, Матери Божией, нет ангелов, друзей Божиих, нет священников, служителей Божиих, нет врачей, тоже рабов Божиих, чтобы обратиться к пути, указанному Богом? Но куда вы обращаетесь? К знахарке, которая и сама заблуждается, и других вводит в заблуждение своим волшебством? К старухе сказочнице за тем, чтобы она связала узелочек? К бесстыдной ворожее, чтобы она поворожила? Все к изобретениям дьявола? Почему вы не посылаете в Церковь, чтобы совершить молитву и молебен, а рассылаете то туда, то сюда, ища зелий, повязок, причитаний дьявольских? Это не что иное, как явное идолопоклонство перед лицом Божиим, отступление от Бога и переход к дьяволу! Это значит верить в сердце, что дьявол могущественнее Бога. Но за это «сице глаголет Господь» (вот проклятье, которым грозит Бог): «одр, на негоже возшел еси ту, не имати слезти с него, яко ту смертию умреши». Ты, кто бы это ни был, мужчина или женщина, прибегаешь к идолу Ваала, как будто нет Бога в Иерусалиме; твои ворожбы, волшебство, узелки, ничуть тебе не помогут; ты не встанешь с этой постели, на которой лежишь, ты умрешь. «Лукавии же человецы и чародее преуспеют на горшее, прельщающе и прельщаеми» (2 Тим. 3:13). — Занемог и другой царь, Езекия, и был действительно близок к смерти, как говорит Священное Писание. К больному царю был послан от Бога пророк Исайя сказать: «Царь, настал твой последний час, тебе уже не помогут больше ни лекарства, ни врачи. Напиши завещание, устрой свои домашние дела, ибо ты скоро умрешь» (см.: 4 Цар. 20:1). Что же сделал Езекия, услышав эти слова? Он поступил, как богобоязненный муж. Он прибегнул только к Богу: «и обрати Езекиа лице свое ко стене и помолися ко Господу… Иплакася… плачем великим» (4 Цар. 20:2–3). И этим умилостивил Бога. Он внял ему, смилостивился, исцелил его и даровал ему еще пятнадцать лет жизни. «Тако глаголет Господь» (сообщил ему Исайя от лица Божия): «услышах молитву твою и ведех слезы твоя; се, Аз изцелю тя… и приложу к летом твоим лет пять надесять» (4 Цар. 20:5–6). Обрати внимание, христианин, вот два больных царя–Охозия и Езекия. Недуг Охозии не смертельный, а Езекии — смертельный. Езекия заболел к смерти, Сам Бог определил его к ней. «Тако глаголет Господь: …умреши… ты и не будеши жив» (4 Цар. 20:1). И тем не менее Охозия от своей болезни умер, а Езекия исцелился. Почему же? Не лицеприятие ли это со стороны Бога? Нет. Охозия умер, потому что прибегнул не к Богу, а к демону; Езекия исцелился, потому что тотчас прибегнул к Богу. На одного Бог разгневался за то, что он обратился к волшебству и кудесничеству; другого помиловал, ибо он сотворил молитву, излил слезы благоговения и сокрушения. Поучайся этим примером, христианин, — и, если заболеешь, ты исцелишься; обнищаешь, найдешь пропитание; если впадешь в искушение, муки, несчастья, освободишься; только не вступай на путь дьявола волшебством, неправдой, злыми умыслами; вступи на путь Божий с молитвой, надеждой и верой. «Открый ко Господу путь твой», с надеждой — «уповай на Него», с верой — веруй, что «Той сотворит» (Пс.36:5) тебе. Он всемогущ, всемудр и всеблаг. Итак, повинись Господу и как человек, и как христианин. Хорошо. Но, обратившись к Богу, о чем Его умолять? На это отвечает тебе Златоуст: «Проси о том, что для тебя, просящего, полезно, и для Него, подающего, приличествует», проси вещи, полезной для христианина и приличествующей для Бога. Но трудность заключается в том, что мы не знаем, как говорит Павел, что нам полезно и о чем нужно просить Бога, — «о чесом бо помолимся, якоже подобает, не вемы» (Рим. 8:26). Это апостол говорит, по объяснению Златоуста, внушая нам не считать полезным все то, что кажется таковым человеческому размышлению. Поэтому в древние времена Церкви Бог посылал на одного из христиан особенный дар Святого Духа, который назывался «духом молитвы». Просвещаемый им, он молился о том, что действительно было полезно и приличествовало, и во всех своих молитвах был услышан. Это и есть дарование Того Духа, о Котором тот же апостол говорит: «Сам Дух ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными» (Там же). Образ его есть диакон, который в церковных последованиях приносит Богу молитвы о народе. Так буквально это объясняет златословесный учитель: «Ввиду того что мы, не зная о многом, что нам полезно, просим совершенно бесполезного, на одного из присутствовавших нисходил дар молитвы, ион, поднявшись, молился за всех. Образом его служит теперь диакон, воссылающий молитвы о народе». Таким образом, мы не знаем того, что полезно и что приличествует. Причина этому заключается в том, что человеческая воля по природе неустойчива и легко преклонна: сейчас хочет одного, потом — другого и никогда ничем не удовлетворяется. Она развращена и слепа: на худое смотрит, как на хорошее, не отличат полезного от вредного, должного от недолжного. Конечно, вне всякого сомнения, самое благородное из всех творений Божиих, — человек, созданный по образу и подобию Божию. Однако человек создан позже всех творений. Почему же? Если Бог все сотворил ради человека, то не нужно ли было и человеку следить, все ли делается по его желанию? Бог знал природу человека: что он по уму любознателен, в желании своем неудовлетворим, в мнении неустойчив; что это — дух, который и сам не знает, чего именно хочет. И если Бог сотворил бы человека сначала, может быть, тот осмелился бы вступить в пререкания с премудростью Божией и сказать ей: «Я хотел бы, чтоб свет был другого цвета, небо — другого устройства, это мне не нравится, то я хотел бы в другом виде».

Из всех ваятелей Греции самым славным, способным и дивным в своем искусстве был Поликлит. Но еще большее искусство нужно было, чтобы удовлетворить мнение толпы. И Поликлит ухитрился удовлетворить и вместе обличить желание народа. Он приготовил два изваяния — одно тайно от всех, по всем правилам искусства, а другое — открыто, по желанию всех. Пока он обтесывал камень, проходившие мимо останавливались, смотрели, и каждый выражал свое мнение: сделай так голову, так руки, грудь, весь образ. И Поликлит повиновался желанию каждого. Окончив труд, он выставил оба изваяния, чтобы их видел весь народ. «Какое же из этих двух, — спросил он их, — кажется вам красивее?» Все единогласно указали на то изваяние, которое было изготовлено по правилам искусства. А другое, сделанное по желанию их, было какое–то неправильное, несоразмерное, несовершенное творение. «То, что вы хвалите, — продолжал он, — я сделал по требованиям искусства, и поэтому оно совершенно; а другое сделали вы, ибо я творил его по вашему желанию, и поэтому оно ничего не стоит». Этот факт указывает, что желания и вкусы людей очень различны и странны. Предположим, что Бог во всем, о чем просят Его люди, поступит по их желанию. Один хочет одного, другой хочет другого — совершенно отличного и даже противного. Солдат хочет войны, купец — мира; мореплаватели хотят морского ветра, но один западного, а другой — восточного. Земледелец просит тихой погоды на земле, но один хочет ее с дождем, а другой — с засухой. Короче говоря, сколько голов, столько умов, и каждый хочет по–своему. Если Бог пожелает исполнить желание каждого, во что превратится наш мир, жизнь, общество? В смешение, бездну, хаос. Пусть Бог делает, как знает, по искусству беспредельной Своей мудрости, а не по мнению нашей головы! Вот поэтому–то, может быть, Бог и восхотел создать человека позже всех, чтобы человек, застав все уже созданным, удовлетворился, успокоился тем, что Бог сотворил все «добра зело» (Быт 1:31), и не требовал одного в таком виде, другого — в другом, сам не зная, о чем говорит и чего хочет. Обратите внимание и на то: Бог создал человека — мужчину–Адама, но еще не создал женщину — Еву — помощницу, подобную ему. Пожелав создать ее, Он усыпил Адама, взял одно из его ребер и сотворил жену Еву; затем он пробудил Адама и «приведе ю ко Адаму» (Быт. 2:22). Разве не следовало бы Адаму не спать и видеть, как Бог создает жену, с которой ему предстоит прожить целую жизнь? Нет, говорит Бог. Если бы человек не спал и видел, как Я творю жену, он стал бы говорить, объяснять, выражать свое желание. Я хочу, сказал бы он, глаза такими, рот — иным, мне не нравится это лицо, дай ему другой вид. Пусть лучше спит человек и не видит, а Я буду делать как знаю. Человек не знает, чего хочет, не понимает, о чем просит. И по большей–то части он хочет худшего, просит вредного. Рахиль, жена Иакова, была неплодна и не имела детей. Она вдвойне скорбела, ибо видела, что у нее нет детей, а у сестры ее — очень много. Какая ужасная страсть — ревность, особенно в женских сердцах! Рахиль позавидовала своей сестре и от ревности захотела умереть. «Видевши… Рахиль, яко не роди Иакову, и поревнова… сестре своей» (Быт. 30:1). Как она воевала с мужем своим! «Даждь ми чада», говорила ему, «аще же ни, умру аз» (Там же). Одно из двух — или рожу, или умру; хочу видеть или детей, или смерть. Только на сестру снизошло все благословение Божие, а я буду нести проклятие и позор бездетности? Я не вынесу этого. «Даждь ми чада; аще же ни, умру аз». Рахиль так сильно хочет иметь детей! Но знает ли она, чего хочет? Пусть будет, пусть исполнится ее желание! Бог услышал ее молитву и исполнил ее желание. «Помяну… Бог Рахиль, и услыша ю Бог, и отверзе утробу ея» (Быт. 30:22). Радуюсь и я с тобой, прекрасная Рахиль. Наконец ты нашла утешение. «Помяну… Бог Рахиль». Ты уже не неплодна, ты начала раждать, видишь плод чрева своего. Но каковы будут твои роды? Что хорошего ты получишь от своих детей, которых так сильно желаешь? Увы, что я слышу! Пришел час родить Рахили и «возбедствова в рождении» (Быт. 35:16) - трудные роды, великие боли! Дала сыну жизнь, но сама умерла от болей. Сын желаний стал сыном скорби! О, как бы она сильно раскаивалась в том, чего так сильно желала! Родила Рахиль, но в родах и умерла. «Бысть же, егда оставляше ю душа, умираше бо, прозва имя ему сын болезни моея» (Быт. 35:18). Итак, Рахиль не знала, чего хотела. Она желала видеть сына и тогда же умоляла о смерти. Сказанное Златоустово слово более чем справедливо: «Не зная много из полезного нам, мы просим бесполезного». И Павел говорит: «О чесом бо помолимся, якоже подобает, не вемы» (Рим. 8:26). Христианин, ты просишь от Бога детей. Но, может быть, они доставят тебе больше слез, чем радости? Ты просишь здоровья, но, может быть, с течением времени умножатся и грехи твои? Ты просишь богатства, но, может быть, оно послужит причиной твоей погибели? Ты просишь чести, но, может быть, чем больше возвысишься, тем ниже падешь? Ты просишь мирских и временных благ, но, может быть, в них–то и найдешь смерть своей жизни, муку для своей души? Ты не знаешь, о чем просишь!

Итак, если желание человеческое так ошибочно и только воля Божия неуклонна, что же остается делать, как не подчинить свою волю воле Божией? Желать того только, что хочет Бог, и говорить в своих молитвах: «Отче Мой… не якоже Аз хошу, но якоже Ты… буди воля Твоя» (Мф. 26:39–42). — Александр Великий, когда в Азии воевал с Дарием Персидским за обладание всем восточным царством, сошел выкупаться в струях реки Кидна. Но как только он погрузился в воду, мгновенно охватил всего его страшный холод, захватил его дыхание, так что он едва не умер. Жизнь Александра Великого подверглась великой опасности — в одно мгновение мог увянуть этот цвет юности, славы и мужества. Филипп, его верный друг и врач, взялся лечить царя и тотчас начал его лечение. Различными благовониями и припарками он помог ему, укрепил, оживил и собирался на третий день дать ему выпить лекарство, которым надеялся совершенно вернуть ему здоровье. В это время от Пармениона, самого верного из военачальников Александровых, было получено письмо, в котором он предупреждал Александра беречься врача Филиппа, не вверяться в его руки и не принимать его лекарств, ибо Филипп вошел в соглашение с Дарием, персидским царем, отравить Александра и в награду за это предательство получить несколько тысяч талантов и жениться на сестре Дария. Александр прочел письмо и, не сообщив об этом никому, положил его под подушку. Настал третий день. Врач Филипп, ничего не знавший ни о предательстве, ни о письме, входит в палатку царя, держа в руках чашу с лекарством, и подает ее царю. Тот одной рукой берет от врача чашу, а другой подает ему письмо, и, пока Филипп читал его, Александр без всякого колебания и смятения выпил всю чашу. Остановись, Александр, что ты делаешь? Ты совершенно ни во что не ставишь свою жизнь? Почему ты сначала не расследуешь, чтобы узнать правду, виноват врач или невиновен? Дай ему сперва прочесть письмо и, смотря по тому, что прочтешь ты на его лице, возьми или отврати чашу. Но ты пьешь сначала, и затем уже он читает. И ты так доверяешься человеку? «Да, — так говорил сам себе Александр, — Филипп и друг, и врач. Я полагаюсь на его искренность столько же, сколько и на его искусство». Александр не без основания доверился, ибо его выздоровление, наступившее после этого лекарства, рассеяло напрасное и ложное подозрение. Александр Великий, царь, победитель и герой, верит Филиппу и вручает ему свою жизнь; верит (хоть и существовало подозрение, будто тот хочет отравить), ибо он подумал и сказал себе: «Филипп врач, значит умеет лечить; Филипп мой друг, значит, хочет меня вылечить». А ты, христианин, предавая себя в руки Божий в своих болезнях, нуждах и скорбях, как думаешь, в чьи руки отдаешься? Он — Бог, Он — Отец. Поэтому скажи и ты самому себе: Он — Бог и, как всемудрый, знает, что мне нужно; Он — Отец и, как всеблагий, хочет подать мне необходимое. Я верю в Его мудрость, верю в Его любовь. Я хочу только того, чего для меня хочет мой Бог, мой Отец. Я не прошу у Него ничего, ибо я не знаю, чего просить, не знаю, что мне полезно. Пусть это знает Он, всемудрый Бог. Пусть это подаст мне Он, всеблагий Отец. Отче мой, быть мне в этом мире больным или здоровым, богатым или бедным, мудрым или неученым; возвыситься до великих почестей или оставаться в моем скромном положении, иметь детей или быть бездетным, быть любимым людьми или ненавидимым, просить еще долгой жизни или умереть сегодня или завтра… Я не знаю, что для меня полезно. Это знаешь Ты, и делай как знаешь. «Не якоже Аз хощу, ноякоже Ты… буди воля Твоя». Христиане, я хочу высказать это в двух словах: во всех своих нуждах обращайтесь только к Богу; просите, чтобы было только то, что угодно Богу. В противном случае вы не знаете, чего просите — «не весте, чесо просите».

2

Прибегать во всех своих нуждах к Богу? Хорошо. Но, повторяю, с каким лицом? Молиться о том только, чтобы совершалось угодное Богу, — хорошо. Но, повторяю, из каких уст? С каким лицом являться перед Богом, какими устами умолять Его должны мы, враги Божий, доколе находимся в грехах? Послушаем, что говорит Бог устами Исайи: «Егда прострете руки (ваша) ко Мне, отвращу очи Мои от вас; и аще умножите моление, не услышу вас» (1:15). Т. е. когда явитесь передо Мной и подымите ко Мне руки с мольбой, Я отвращу Свое лицо от вас и не стану на вас смотреть; и если даже удвоите и утроите ваши молитвы, Я останусь к ним глух и не стану внимать. Почему? «Руки бо ваша исполнены крове» (Там же). Что же это за кровь на наших руках? Настоящая кровь от убийства? Но я надеюсь, что в нашем городе, где я беседую, нет этого зла. Но, может быть, кровь бедных от несправедливости, от непосильных трудов, от грабительств? Вот этого я боюсь. Кровь нечистот, плотских грехов? А этого слова боюсь еще больше. Но с такими нечистыми руками Бог не хочет ни видеть нас, ни слышать нас. «Егда прострете руки (ваша) ко Мне, отвращу очи Мои от вас; и аще умножите моление, не услышу вас; руки бо ваша исполнены крове». Но что же нам остается делать? Это говорит нам Сам Бог: «Измыйтеся, (и) чисти будите» (Ис. 1:16). Умойтесь, очиститесь. Был болен проказой Нееман, великий и сильный сирийский вельможа, и пришел к пророку Елисею очиститься. Рассудив, что это дело трудное и дорогостоящее, он взял с собой десять талантов серебра, шесть талантов золота, десять наилучших одежд, чтобы все это раздарить, истратить, чтобы получить выздоровление. Когда Елисей услышал, что Нееман приблизился, велел ему сообщить, чтобы он остановился. Около него Иордан, пусть он пойдет, семь раз погрузится в воду, и без всякого труда очиститься — «шед измыйся седмижды во Иордане, и возвратится плоть твоя к тебе, и очистишися» (4 Цар. 5:10). Тот пошел, омылся и очистился. А из денег, которые взял с собой, Нееман ничего не потратил, из одежд ничего не подарил. Он так дешево, так легко очистился? Пошел, омылся и очистился. О, какая приятная для нас весть! И мы хотим очиститься? Пойдем к духовнику, как Нееман к Елисею. Вы думаете, что он пошлет нас в Иерусалим на поклонение святым местам или в пустыню на подвиги, или велит нам раздать бедным все наше имущество? Ничего подобного, ничего! Что же он велит нам сделать? Сказать одно только слово «согреших», пролить только две слезы, и этим мы омыты, очищены, прощены. Это есть член веры. Но послушайте, как нас уверяет в этом Златоуст, утешитель грешных: «О, великое человеколюбие, о, безмерная благость! Бог совершенно оправдывает грешника после того, как он исповедует свои грехи и дает обещание на будущее время». Только не следует терять времени, особенно теперь, когда мы восходим в Иерусалим, теперь, когда приближаются святые дни святых страданий Христовых; если возможно — сегодня, не ожидая завтрашнего дня. О, это «завтра» есть величайшее препятствие нашего с спасения, главная причина нашего осуждения! Итак, по возможности скорее омоемся, очистимся в святой исповеди. Когда мы так очистимся и омоемся, Бог примет нас с распростертыми объятиями, будет смотреть на нас светлым взором, будет слушать, внимать нам, дарует нам здесь прощение грехов, а там — Небесное Царство.

Слово в неделю Ваий. О почитании страстей Христовых

Когда я вижу, что Иисус Христос с такой честью, славой и торжеством вступает в Иерусалим, я со всей справедливостью могу думать, что Ему больше нечего бояться зависти и ненависти архиереев, священников и книжников. О Иерусалим, святой град, поистине град Божий! «Преславная глаголашася о тебе» (Пс.86:3) в прошедшие века, преславная будут говорить о тебе и в будущие века, ради той любви и привязанности, которую ты оказываешь своему Благодетелю. Приветливые дети еврейские, хвалю ваше доброе расположение; вы берете ветви маслин и вайи, символы победы, и с ними встречаете, как царя Израилева, чудотворца Сына Давидова. Обнаруживаете такое расположение, что готовы взяться за оружие, чтобы каждую минуту защищать Его от наветов вражиих. Иисусе мой, здесь, в Иерусалиме, Тебе уже нечего бояться: он служит для тебя уже местом убежища. Если весь город поднялся навстречу Тебе, то так же он весь подымется на Твою защиту. Книжники, священники и архиереи иудейские, напрасно вы трудитесь; о чем вы замышляете на своих собраниях? О чем рассуждаете в синагогах? Вы совершенно бессильны причинить какое–нибудь зло этому Назорею, Которого бесчисленный народ принимает с таким торжеством: «Осанна, благословен Грядый во имя Господне, Царь Израилев». Но что же я говорю? О, суетные ожидания человеческие! О, лукавое лицемерие разбойничьего города! О, минутная угодливость неблагодарного народа! Город Иерусалим, сегодня зрелище торжественного праздника, через несколько дней превратится в зрелище ужасного бедствия! Тот, кто принимает Его, как Царя Израильского, пригвоздит Его к дереву, как преступника. Народ, который теперь потрясает вайями, приготовит Ему крест. Кто теперь глашает «осанна», будет кричать «да распят будет» (Мф.27:22). Сегодня такая честь, а через несколько дней такое уничижение. Те самые, кто теперь Ему кланяются, распнут Его. Да. Что претерпел тогда Христос от евреев, то же самое теперь Он испытывает от христиан, которые в эти святые дни на словах поклоняются Ему, а делами распинают. Устами взывают «осанна», а сердцем — «да распят будет». Сегодня я и буду проповедовать о том, как христиане должны чтить в эти святые дни страсти Христовы.

1

После тайной вечери Христос в сопровождении Своих учеников перешел на другую сторону Кедронского потока в Гефсиманию. Это было в самом начале ночи. Оставив их там, Он берет с Собой Петра, Иакова и Иоанна. Он удалился для молитвы, и когда начал размышлять о страданиях, прискорбна стала душа Его «даже до смерти». Успокойся, о Иисусе, не печалься. Я вижу толпу людей, приближающуюся сюда с факелами и свечами. Это, должно быть, хорошие люди; иначе зачем бы они стали ходить ночью со светом? Во главе их идет какой–то человек, по виду как будто Твой ученик. Вижу, они подходят, и этот приветствует Тебя: «радуйся, Равви», даже целует Тебя — «и облобыза Его» (Мф.26:49). Там, где слышны лобзания и приветствия, где присутствует ученик, где горят свечи и факелы, может ли быть там что–нибудь дурное? Успокойся, о Иисусе, не бойся! Что же случилось на самом деле? Эти светоносные люди суть военная стража, толпа слуг, пришедших схватить Иисуса и повлечь Его на смерть; этот ученик есть предатель Иуда, который продал Его за тридцать сребреников, и теперь приближается Его предать. То приветствие коварно, и лобзание есть знак предания. «Егоже аще лобжу, Той есть; имите Его» (Мк.14:44). Одного можно было ждать, а другое случилось! О, великая скорбь Иисуса! Он вправе сказать: «Прискорбна есть душа Моя до смерти» (Мф.26:38). Нечто подобное происходит и в день Великой Пятницы, когда совершается память святых и страшных страстей Спасителя. Толпа велика, шествие Креста и Святого Гроба растянулось от одного конца города до другого. Бесчисленный собор клириков и мирян, частных лиц, взрослых и малых идет впереди и сзади крестным ходом. Всюду теснятся люди всякого возраста, сбежавшиеся на зрелище: в окнах выставились мужчины и женщины, молодые, дети и старцы, чтобы посмотреть на священную процессию. Великое освещение от свечей и факелов, как будто сияет день во мраке ночи. Все это знаки особенного горячего благоговения. Кто увидит, что происходит внутри в церквах и снаружи на улицах и площадях, может подумать, что весь город, как Ниневия, когда свершала всенародное покаяние для умилостивления Бога, проникся болью, сокрушением, покаянием и что, если во все прочие дни года мы грешим, теперь, в Великую Пятницу, мы поистине каемся. Однако кажется одно, а происходит совершенно другое. Это громадное собрание есть только показная торжественность. Из всей толпы, сбежавшейся на празднование страстей Христовых, некоторые совсем и не были у исповеди. Видят Христа на кресте, но этот еще не порвал своей нечистой связи, тот не возвратил еще чужой вещи, иной не простил своего врага, не оставил своей дурной привычки, совсем и не имеет никакого намерения исправить свою жизнь. Иные, правда, покаялись, но временно: покаялись, что согрешили, но скоро раскаются, что покаялись. Иные намерены исповедаться, но, как только воскреснет Христос, тот же час распять Его. Как их обновить, «второе распинающих Сына Божия в себе и обличающих» (Евр.6:6), сокрушается апостол Павел. О, Боже мой! И христиане чтут Христа в Его страданиях только устами, а сердце их далеко отстоит. Так жаловался Бог устами Исаии и Сам Христос в Евангелии: «Лицемери, добре пророчествова о вас Исаия, глаголя: приближаются Мне людие сии усты своими и устнами чтут Мя; сердце же их далече отстоит от Мене» (Мф.15:7–8; см. также Ис.29:13). Таким образом, если Христос однажды был распят иудеями в ту Великую Пятницу, то каждую Великую Пятницу Христос снова распинается христианами, ибо одно нам кажется, а иное действительно творится. И однако вот тогда–то именно христиане должны бы проявлять возможно большее благоговение и благодарность.

Антиохийцы восстали против своего царя Селевка, и тот едва спасся от рук бунтовщиков, которые хотели лишить его жизни так же, как лишили и царства. Он один тайно убегает из дворца, неузнанный никем, выходит из города, всю ночь идет и к утру достигает берега, где и садится немного отдохнуть. Утомленный телом, огорченный душой, он, глубоко вздыхая, думает о своем несчастье. Но мятежники, хотевшие его убить, теперь бегут по его следам. Настигают его на том самом месте, издали узнают, скачут к нему, со свирепым видом, с мечами в руках, нападают на него и жаждут его крови. Приближаются и, видя здесь царя, своего собственного царя, совершенно одиноким, безутешно горюющим, без царских украшений, лежащим на земле, обливающимся слезами, сдерживают свой гнев и опускают руки, жалеют о нем и раскаиваются в поднятом ими мятеже; утешают его выражениями сочувствия; подымают его с земли, опять кланяются ему как царю; просят у него прощения за старое, сопровождают его в столицу, возводят его на престол и клянутся ему на будущее время в верности и покорности. Так один вид несчастного царя поразил сердца варваров мятежников. О христиане, Тот, Кого мы в Великую Пятницу видим распятым на кресте, увенчанным тернием, обезображенным от заушений, окровавленным от ран, есть Царь славы, есть Царь наш, во имя Которого мы крестились, в Евангелие Которого веруем, Царства Которого ожидаем.

Наши грехи привели Его в такое ужасное состояние. Значит, у нас каменные сердца, если при виде Его не сокрушаются от боли. Мы должны бы сказать Ему тогда, но сказать от сердца, с сокрушением: «Ииусе мой, Избавителю мой, справедливо ли, чтобы Ты висел на кресте, а я валялся на мягкой постели?! Чтобы Ты носил терновый венец, а я имел лукавые помышления в голове! Чтобы Твой бок был поражен раной, а я в сердце своем имел вечную ненависть против ближнего. Чтобы Твои руки и ноги были пригвождены, а мои руки полны несправедливости, мои ноги стремились по пути погибели?! Чтобы Твоя чистейшая плоть была рассечена ударами бича, а моя осквернена в стольких нечистотах. Мне бы следовало понести такой крест, мне бы следовало подвергнуться этим страданиям, мне бы следовало перенести такую смерть. Но если уж я не могу ради Тебя умереть, то, по крайней мере, покаяться бы мне. Если не могу пролить своей крови, хотя бы пролить слезы; если не могу дать своей жизни за Твою, то хотя бы отплатить своей любовью за Твою. Ты, безгрешный Бог, сделал столько ради меня, грешного человека, что же может быть меньше того, как любить Тебя или, по крайней мере, не впадать снова в вину перед Тобой? Итак, я раскаиваюсь, я отлагаю свои прежние падения и грехи, и клянусь на будущее время вечно любить имя Твое и повиноваться закону Твоему!»

Мы должны бы это говорить и делать в Великую Пятницу. Это именно и имеет в виду наша святая Церковь, ежегодно напоминающая нам о страданиях и смерти Христовой. Праздник христиан, говорит божественный Златоуст, особенно в эти святые дни, «должен состоять в обнаружении добрых дел, благоговейном настроении души, строгости образа жизни». Обнаружение добрых дел, а не свечи и факелы. Благоговение души действительное, а не показное. Строгость образа жизни, а не праздное только зрелище. Иначе, если одно кажется, а в действительности происходит совершенно другое, знаете, что нам лучше делать? Послушайте. Царь Саул умер от своей собственной руки в войне против филистимлян. Услышав об этом, Давид разодрал свои одежды, поднял великий плач и сказал всему народу: «Мужи израильские, царь Саул умер. Но молчите, не открывайте об этом никому, чтобы об этом не услышали враги и не обрадовались» — «не возвещайте в Гефе, ниже поведайте на исходищих Аскалоних, да не возвеселятся дщери иноплеменничи» (2 Цар.1:20). Настает святая и Великая Пятница, и наша святая Церковь напоминает нам, что Сын Бога Живого, Богочеловек Иисус, Царь наш умер на кресте из любви к нам. Итак, молчите. Заприте, священники, церкви, сокройте Распятого и Крест во внутренность святилища, пусть этого не увидят, не услышат об этом и не возрадуются этому враги веры. Но как? Носить крест от одного конца города до другого, носить образ Распятого по улицам и площадям, открыто проповедовать, что Он восприял эту болезненную и позорную смерть ради нас, и в тоже время не проявлять никакого знака сердечного соболезнования, за исключением внешней торжественности, ни истинного благоговения, любви и благодарности? Что тогда скажут евреи, распявшие Его? Они скажут, христиане веруют, что Он — Сын Божий; христиане исповедуют, что Он распялся из любви к ним; но вот и все, что они делают для своего Благодетеля — одно из двух: или нет в действительности того, во что веруют христиане, или же сами христиане в действительности не веруют в Него. «Аще Сын есть Божий, да снидет ныне со креста и веруем в Него» (см. Мф.27:42). И теперь евреи будут хулить страдания Христовы, как это делали и тогда. Так они будут насмехаться над лицемерием христиан. Поэтому, повторяю, уж лучше замкните, священники, церкви, сокройте крест и Распятого, чтобы не было ни видно, ни слышно, чтобы не радовались враги веры. «Да не возвеселятся дщери иноплеменничи».

Значит, в Великую Пятницу не будет привычного шествия, крестного хода, торжества, которое каждый год бывает? Да, это я сказал; однако, если хотите, пусть будет по–вашему, но пусть будет, как следует. Чтобы и в действительности было то, что обнаруживается вовне, чтобы внутреннее благоговение было таково же, как и внешнее. Вместе со свечами и факелами пусть в вашем сердце горит любовь к Тому, Кто из любви к нам умер. От Его тернового венца пусть почувствуется в нас сокрушение и умиление. От Его ран пусть возгорится в нас решимость смирить плоть свою; от креста Его мы должны научиться терпению, от смерти Его должны понять, какое велико зло есть грех. День Великой Пятницы пусть будет днем нашего покаяния. Крестный ход пусть будет «обнаружением добрых дел, благоговением души, строгостью образа жизни». — Да будет!

2

Нет, кажется, более трудного искусства, чем искусство прорицания. И, однако, некоторые вещи я очень легко предрекаю. Хотите ли, я скажу, что у вас всех, здесь присутствующих, на уме? Вы все думаете об одном и том же. Именно о том, что я скажу вторую часть проповеди, как сказал первую. Неправда ли? Я угадал. Но на сегодня я больше ничего не говорю. Ввиду торжественности этого дня я решил не задерживать вас долго. Итак, идите с миром, и я буду ждать вас в Великую Пятницу; приходите внимать страшным и спасительным страстям.

Слово в Великую пятницу. О спасительной страсти

Человечеству пришлось увидеть на земле два великих и преславных чуда: первое, это — Бога, сошедшего на землю, чтобы принять человеческое естество; второе чудо, это — Богочеловека, восшедшего на крест, чтобы на нем умереть. Первое явилось делом высшей премудрости и силы, второе — крайнего человеколюбия. Поэтому оба они совершились при различных обстоятельствах. В первом чуде, когда Бог принял естество человека, восторжествовала вообще вся тварь: ангелы на небесах воспели радостное славословие, пастыри на земле возликовали о спасительном благовестии и о совершившейся великой радости, и цари с востока пришли на поклонение к новорожденному Владыке с дарами. Во втором чуде, когда Богочеловек умер на кресте, как осужденный посреди двух разбойников, тогда горний и дольний мир восплакал, небо покрылось глубочайшей тьмой, земля с основания потряслась от трепета, камни растрескались. Та ночь была светлая ночь, принесшая всемирную радость и веселье, а сей день был мрачен, как день печали и скорби. В ту ночь Бог оказал человеку благодеяние, какое только мог, а в этот день человек выказал все свое беззаконие, какое мог сделать перед Богом.

Ты вправе сказать, Богочеловече и печальный Иисусе: «Прискорбна есть душа Моя до смерти», — ибо многи страсти Твои, велика печаль Твоя. Страдания так велики, каких еще никогда не выносило человеческое терпение; печаль так невыносима, какой еще не испытывало человеческое сердце. И поистине, слушатели, чем более я стараюсь найти в людской жизни другой подобный пример, тем более уверяюсь в том, что Его болезнь в страстях и печаль в болезни ни с чем не сравнимы. Велика была зависть в Каине против брата, но гораздо большая зависть у архиереев и книжников против Спасителя; а неправедное убийство Авелево не сравнимо с крестной смертью Иисусовой. Велико было терпение в Исааке, когда он готовился быть принесенным в жертву от Авраама, отца своего; но несравненно более терпения в Иисусе, Который в самом деле был предан от Отца Своего Небесного в жертву ненависти врагов Своих. Велики были злоключения Иосифа, когда он был продан братьями своими, оклеветан женой Потифара и, как виновный, был ввергнут в темницу; но гораздо многочисленнее страдания Иисусовы, когда Он продается учеником Своим, обвиняется всем сонмищем, влечется с суда на суд, как преступник. Велико было уничижение Давида, когда он свергнут был с царского престола сыном своим, когда подданные от него отступились; когда его собственные слуги гнались за ним, когда он босой убегал на гору Елеонскую, когда в него бросали камни и осыпали его ругательными словами. Но то, что совершалось с Иисусом, когда апостолы Его покинули, воины связали, увенчали тернием, обременили крестом, когда жители всего города провожали Его поносными злохулениями, когда Он восходил на Голгофу, чтобы принять позорную смерть между двух разбойников, — все это разве не более скорбное зрелище?!

Нельзя не признать, что велика была болезнь в Иове, когда он, лишась детей своих и имений, сидел на гноище, в ранах с головы до ног; однако это должно признать только прообразом и как бы тенью тех тяжких страданий и ран, которыми был удручен многострадальный Сын Приснодевы. Не малы были страдания и после Христа пострадавших и страданиям Его подражавших святых мучеников; однако те страдания были только телесные — среди страданий душа мучеников ликовала; там была смерть, но была и честь, было мучение, но был и венец. А страсть Иисуса Христа была страданием и тела, и души, — страданием без малейшего утешения; смерть Его была одно бесчестие, мучение — одна скорбь, и скорбь смертная. «Прискорбна есть душа Моя до смерти».

Часто проповедники говорят о страданиях Христовых, чтобы возбудить христиан к сожалению и слезам. Но я такого намерения не имею, как не имел его и Иисус Христос, идя на смерть. «Дщери Иерусалимски», говорит Он, «не плачитеся о Мне, обаче себе плачите и чад ваших» (Лк. 23:28).

Грешники, доныне еще не покаявшиеся, плачьтесь вы, говорю я, о грехе своем, плачьтесь о злобе своей, плачьтесь о мучении своем и плачьтесь притом о несчастии детей своих, коим вы оставляете в наследие злой пример развращенного жития. Я не хочу того, чтоб вы о страстях Христовых заплакали; я хочу только, чтобы вы от меня выслушали о том, какое из всех страданий Христовых было самое мучительное, о котором Он Сам, жалуясь, говорил: «Прискорбна есть душа Моя до смерти».

1

Когда Сын Человеческий сошел на землю и воплотился, Он при этом, так сказать, как бы оделся в две одежды человеческого естества: в одну — человеческой плоти, которую Он восприял по Ипостаси — «и Слово плоть бысть» (Ин. 1:14)), в другую — человеческого греха, который Он понес на Себе по снисхождению, о чем и говорит апостол Павел: «По нас грех сотвори» (2 Кор. 5:21), и еще: «Христос ны искупил есть от клятвы законныя, быв по нас клятва» (Гал. 3:13). Одетый в одежду человеческой плоти, Он оставался безгрешным всю Свою жизнь — «греха не сотвори, ниже обретеся лесть во устех Его» (1 Пет. 2:22). Одетый же в одежду человеческого греха, Он является ныне во время страдания грешным человеком, а на самом деле Он есть Тот незлобивый и чистый Агнец, взявший на Себя всемирный грех, Которого сначала провидел пророк Исайя (см.: Ис. 3), а за ним указал и Иоанн Креститель, — «се, Агнец Божий, вземляй грехи мира» (Ин. 1:29). В сей–то одежде в саду Гефсиманском молитвенно предстал Он Своему безначальному Отцу и троекратно просил Его удалить от Него эту горькую, смертную чашу: «Отче Мой, аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия» (Мф. 26:39). Но Отец Ему не внимает и первый пишет на небесах определение о смерти Его, которое Пилат написал на земле. Только одну милость оказал Ему Отец: послал к Нему ангела для утешения в великом Его подвиге — «явися же Ему ангел с небесе, укрепляя Его» (Лк. 22:43).

Но как же это Бог Отец не слушает прошения Единородного Сына Своего, Коего Он твердо обнадежил: «Аз всегда Тя послушаю!» Как, Бог, пожалевший некогда единственного сына Авраамова Исаака и не допустивший принести его в жертву, теперь не жалеет Своего собственного Единородного Сына и Сам хочет Его смерти? Да, так и говорит об этом апостол. В том образе Агнца, Который подъемлет на Себя грехи всего мира, Бог не признает Его за Своего Сына, каким Он видел Его во Иордане и на Фаворе, чтобы сказать Ему опять: «Сей есть Сын Мой возлюбленный» (Мф 3:17; 2 Пет. 1:17). Он принимает Его за грешника, облеченного грехом всего мира и потому нимало о Нем не сожалеет, но предает Его на смерть. «Своего Сына не пощаде, но за нас всех предал есть Его» (Рим. 8:32). Для какой же это цели? Для того, чтобы Он пригвоздил к кресту древнюю одежду греха, чтобы Своей кровью удовлетворил Божией правде, чтобы умилостивил Бога и оправдал человека. «Да будем мы правда Божия о Нем» (2 Кор. 5:24).

Иисус, оставленный, как на небесах Божественным Отцом Своим, так и на земле учениками Своими, из которых некоторые уснули, прочие же, оставя Его, разбежались, один, лишенный всякой помощи, начал скорбеть и тужить, и от многотрудного подвига печальной души Его начали падать капли кровавого пота. Я бы сказал: как в саду, в раю сладости, были написаны те два определения, одно осуждавшее Адама на пот, — «в поте лица твоего снеси хлеб твой» (Быт. 3:19), а другое, осуждавшее Еву на болезнь, — «в болезнех родиши чада» (Быт. 3:16), так теперь в вертограде сада Гефсиманского Иисус подвизается до пота кровавого, чтобы перенести пот Адамов; Он теперь страдает и болезнует, чтобы вынести, исполнить болезни Евины и, таким образом, освободить от древней клятвы и самих праотцев.

Однако я все–таки недоумеваю и ужасаюсь, когда слышу, как Он в столь великом подвиге с глубочайшим воздыханием говорит: «Прискорбна есть душа Моя до смерти». Он Сам перед этим говорил, что предстоящие страдания и крест — слава Его: «Ныне прославися Сын Человеческий» (Ин. 13:31); Он с полной терпеливостью принимал волю Отцову: «Отче Мой… не якоже Аз хощу, но якоже Ты… буди воля Твоя» (Мф.26:39–42); Он показывал ученикам все усердие: «Востаните, идем» (Мф. 26:46)… Почему же теперь начинает тужить, тосковать до кровавого пота? Теперь начинает печалиться, и та печаль почти причиняет Ему смерть — «прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Что же это такое, что могло так печалить Иисуса?

Действительно, в этой измене две вещи могли особенно опечалить душу Иисусову: во–первых, оскорбление, что Иуда не признал Его за Сына Божия, а признавал Его за человека, имевшего Божественную силу к творению бесконечных чудес. Такой Целитель, Который одним только словом или прикосновением руки слепых просвещает, прокаженных очищает, больных исцеляет, мертвых воскрешает; такой дивный Чудотворец–пророк, Который будущее предвозвещает, все тайное знает, не омочив ног, по водам ходит, ветрами повелевает, бесов изгоняет, скажи мне, окаянный Иуда, чего Он стоит и такого ли ты Человека продаешь за тридцать сребреников? (Эту цену Моисей, между прочим, определил платить за убийство раба.) Так уничтожен Иисус!.. Но допустим, что Иисус продается; но почему Он продается апостолом? Какой худой пример для Церкви Христовой, если апостолы продают Христа или священники — Божию благодать!

Это замечательно: из апостолов только тот в муку попал, кто любил деньги. Проклятое сребролюбие — первая и главная причина, почему мы и веру свою продаем, и души свои отдаем на муки вечные!

Здесь я прошу вас, христиане, приметить нечто достойное внимания. Те сребреники, которые взял Иуда за Христа, принесли ли ему какую–нибудь пользу? Купил ли он на них какую–либо недвижимость, чтобы обеспечить себя? Сделал ли он платье на себя? Проел ли их или пропил? Доставил ли он себе на них какое–нибудь удовольствие? Ровно ничего. Напротив, те самые сребреники, которые его так ослепили, что он продал за них Христа, привели его и к лишению ума, и к отчаянию: повесился он, в муку вечную попал. Они принесли ему ту пользу, что на них он купил себе виселицу и вечную муку. «И поверг сребреники в церкви, отъиде; и шед удавися» (Мф.27:5). Не принесли они никакой пользы Иуде. Не пошли ли они на какое–нибудь Богоугодное дело, на какую–нибудь надобность церковную? И этого не было. Он пошел и бросил сребреники в храме, а священники храма их не приняли. Недостойно, сказали они, положить в церковную казну эти проклятые сребреники. Нет, нет, Бог не хочет на церковные нужды этих сребреников: они беззаконны, они святотатственны, за них продана человеческая кровь — «недостойно есть вложити их в корвану, понеже цена крове есть» (Мф.27:6). На что же пошли эти сребреники, плата за предательство, корысть сребролюбия? Сребреники, которые послужили поводом к преданию на смерть благого человека, т. е. сребреники смерти были употреблены не на живых, а на мертвых. Куплено было на те деньги поле для погребения на нем мертвых, да и мертвых не своих, а чужестранцев, заезжих — «купиша ими село скудельничо, в погребшие странным» (Мф.27:7). О, проклятые сребреники, за кои продал Иуда Христа! Во–первых, они самому Иуде никакой пользы не принесли; во–вторых, они признаны недостойными служить на пользу храма; в–третьих, на них куплено было кладбище, гробницы — все мертвенное, да и то для чужих — «в погребание странным». О, несчастные сребреники, за которые Иуда предал Христа! Одинаково несчастны, отвержены и прокляты и те сребреники, за которые и мы предаем Христа, предаем Божию благодать, предаем таинства. Приносят ли такие сребреники пользу прежде всего нам самим? Поистине нет! Проклятия и отвержение, которые лежат на этих сребрениках, не допускают, чтобы мы на них порадовались, — напротив, за них нападает на нас в здешней жизни злая болезнь, нечаянная напасть, а в будущей ждет вечная мука. Таких сребреников не терпит Бог и в храме Своем, в Церкви Своей — «недостойно есть вложити их в корвану». Такими деньгами, коими покупается священство, которые составляют прибыль корыстолюбия, святотатства и беззакония, деньгами от кражи (ибо и Иуда был вор и крал церковные доходы) не обновляются храмы, не созидаются дома, не приобретаются имения, но покупаются только гробы и места для погребения. Такие деньги не приносят пользы своим владетелям, такие деньги только чужим — «в погребание странным!»

Но вижу я, что незлобивый Господь Иисус приемлет Иуду, не гнушается его коварным целованием, с глубоким сожалением называет его другом: «Друже, (твори,) на неже еси пришел» (Мф. 26:50).

Тогда к чему же относятся слова «прискорбна есть душа Моя до смерти!» Не к заушению ли, которое нанес Ему непотребный и дерзкий раб? Связав назад руки Иисусу, как преданного суду, и как мыслили в душе враги Его, уже бесповоротно осужденного, вся спира с их тысячником и со множеством слуг, влача Его за собой, приводят Его сперва в дом архиерея Анны, а оттуда — к Каиафе, где книжники и фарисеи, где старцы и все собрание синедриона устами, открытыми на осуждение, сердцем, отравленным ненавистью, все единогласно утверждают, что такой человек достоин смерти — «повинен есть смерти» (Мф. 26:66)! Прошу вас, христиане, обратите внимание. Священники и фарисеи, исполненные зависти, весьма ненавидели Иисуса Христа. Сами слепые, они были вождями слепых и не могли видеть жизни Христовой; они были глухи к Его учению, которое было небесным светом, «иже просвещает всякого человека грядущаго в мир» (Ин. 1:9). Народ вообще любил Его, с радостью слушал Его учение. Поэтому священники и фарисеи, когда попытались умертвить Его, как пытались и прежде не раз, опасались именно простого народа. А теперь, когда наступило время страданий Иисуса, теперь все, как один человек — и священники, и фарисеи, и простой народ: мужчины и женщины, молодые и старые — все хотят Его умертвить. «Повинен есть смерти!»

Что возбудило так весь народ? Что преклонило всех восстать на Христа? Конечно, не что иное, как лицемерие священников и фарисеев. Фарисеи, сребролюбивые и гордые, не вменяли себе за грех поедать без остатка дома вдов и сирот; они не считали грехом искать себе везде первенства и почтения от людей. Но и сребролюбие, и честолюбие было у них скрытное, и народ этого не видел. С другой стороны, молитву они творили на городских площадях, на виду у всех, носили особые длинные одежды и широкие хранилища с изображением заповедей Божиих. Это все было явное, и народ это видел. Фарисеи главные заповеди закона ставили ни во что: хотелось ли иметь кому лжесвидетеля, им был фарисей; хотел лихоимца, он мог найти такого среди фарисеев. Они приносили десятину укропа и тмина; великие и действительные беззакония их были сокрыты, а малые и ложные добродетели явны. Вот почему народ почитал их за святых. Священники, также слепые в невежестве, были отравлены завистью. Это было тайно, простой народ этого не знал и видел в них ревнителей закона. Иуда поверг им сребреники; они к ним не прикоснулись, потому что цена им была кровь — «недостойно есть вложити их в корвану, понеже цена крове есть». Не пошли они в преторию (судилище, где Пилат присутствовал), чтобы им в ней не оскверниться, потому что был тогда праздник — «и тии не внидоша в претор, да не осквернятся» (Ин. 18:28). Такая ревность к закону была явная, и народ, видевший это, почитал их за святых. За святых он почитал людей сребролюбивых, гордых, невежественных, завистливых, людей, которые задумали совершить самое беззаконное, несправедливейшее убийство, какого еще не бывало на земле, а именно: распять Сына Божия. Народ был увлечен только лицемерием. Он рассуждал так: наши фарисеи, наши священники — люди святые; и, следовательно, если они говорят, что Иисус Христос есть льстец и злодей, то говорят это они не без основания; если они хотят Его умертвить, это значит, Он достоин смерти. «Повинен есть смерти». О, лицемерие фарисеев и священников! Как легко прельстить простой народ, который видел некоторые малые лицемерные добродетели, но не видел великих и действительных пороков!

Пусть этот Человек неповинный, пусть Он пророк, пусть чудотворец; но когда лицемеры представляют Его за льстеца и злодея, требуют Его смерти, то и весь народ стоит за то же. «Повинен есть смерти!» Рассуждения эти Иоанн Златоуст дополняет так. И сей народ еврейский, говорит он, не тот ли самый, который Иисус Христос насытил пятью хлебами в пустыне? Пусто было место; нельзя было достать ничего съедобного; народа было пять тысяч, а хлебов — всего только пять. Велик был голод, велико смятение. Однако человеколюбец Иисус благословил те пять хлебов и насытил ими пять тысяч человек. Велико благодеяние, и народ пожелал, даже вопреки воле Иисуса Христа, сделать Его своим царем. Но Он от того уклонился. «Иисус… разумев, яко хотят прийти, да восхитят Его и сотворят Его царя, отыде» (Ин. 6:15). Тот ли это народ, который прежде так возлюбил Его, что хотел сделать Его своим царем, теперь так Его возненавидел, что требует Его смерти. «Повинен есть смерти!» Да, они хотели сделать Его своим царем, когда Он дал им есть, а теперь, когда Ему нечего дать им есть, требуют Его смерти. О, как велика сила жадности и как изменчиво мнение толпы! — восклицает Златословесный учитель. Жадный, ненасытный, неблагодарный народ! Почему же Того, Кто тебя накормил, ты хочешь как разбойника распять и требуешь: «Повинен есть смерти!»

Какая же причина зависти к Нему людей? Причина та, что у Иисуса Христа были ученики и Он проповедовал учение, о которых Его спрашивали, — «архиерей же вопроси Иисуса о учет–цех Его и о учении Его» (Ин. 18:19). Можно ли ставить в вину человеку, когда он стремится учить людей и просвещать их? Ах, завистливые иудеи! Воистину вы хотите быть слепыми вождями слепых, и оттого–то вы и ненавидите небесный Свет, просвещающий всякого человека, грядущего в мир. Он явно беседовал с народом; Он нескрытно учил в синагогах и в храме, куда сходились все иудеи, и тайно ничего не говорил. Призовите тех людей, которые слушали Его учение, допросите свидетелей и услышите, что Он «греха не сотвори, ниже обретеся лесть во устех Его» (1 Пет. 2:22). Однако между многими, которые не знали, чем бы Его оклеветать, сыскались два лжесвидетеля, которые показали, что Иисус говорил, что может разорить храм Соломонов и через три дня вновь его построить. «Послежде же приступивши два лжесвидетеля, реста: Сей рече: могу разорити Церковь Божию и треми денми создати ю» (Мф.26:60–61). Подлинно Христос говорил подобные сим слова; но когда говорил Он, разорите вы храм Божий, и Я в три дня воздвигну его, не разумел Он этого о храме, а разумел о теле Своем. «Он же глаголаше о церкви тела Своего» (Ин. 2:21). Он говорил как бы так: о иудеи, если вы Мое тело умертвите, Я его опять через три дня воскрешу.

Но когда Иисус, выслушав все обвинения, пожелал дать надлежащий ответ архиерею, один из архиерейских слуг ударил Его по щеке — «един от предстоящих слуг удари в ланиту Иисуса» (Ин. 18:22). Где были тогда молнии небесные, что не сожгли в тот же час пребеззаконную десницу! Как не разверзлась земля, чтобы живым пожрать этого кощунственного служителя! Однако долготерпеливый Иисус удовольствовался только тем, что обличил его словом упрека: «Аще зле глаголах, свидетелствуй о зле; аще ли добре, что Мя биеши?» (Ин. 18:23).

Отчего Иисус Христос, получая так много ударов по лицу и заплеваний — ударов, которые совершенно обезобразили Божественный лик Спасителя, все терпел и молчал? Отчего в претории Пилатовой, при столь многих уязвлениях, от которых вся плоть Его была растерзана, Он терпел и молчал? Отчего при распятии, во время невыносимых страданий Его на Голгофе, вне Иерусалима, Он так же терпел и молчал? А здесь, в доме архиерея Анны, Он и одного удара молча стерпеть не пожелал? Причины понятны: там, в претории Пилатовой, в доме светских людей, там оскорбления и презрение Он терпеливо сносил. Вне святого града Иерусалима, т. е. вне христианства в стране неверных и нечестивых, Он всякие поношения также терпеливо сносит. Но можно ли было подвергаться заушениям, презрению, порицанию в доме архиерея, который должен был питать особенное уважение к Нему, и на глазах архиерея, который должен бы пролить всю кровь за честь Христову, но который ни слова не произносит по неведению или по нерадению? И вот Христос, все переносящий в молчании, этого вынести не хочет. Может быть, об этом–то Он и говорит: «Прискорбна есть душа Моя до смерти».

Два архиерея были судьями Иисусу: Анна и Каиафа. Когда Иисус говорит и ответствует, это оказывается неугодным Анне, и тот велит Его заушать. Когда Иисус молчит, ничего не говорит, это оказывается неугодным Каиафе, который Его заклинает и принуждает говорить: «Заклинаю Тя Богом Живым, да речеши нам, аще Ты еси Христос, Сын Божий» (Мф. 26:63). Что же должно было делать Христу с такими архиереями? Если говорит, осуждают как виновного, а молчит — Его принимают за безумца. Но, безбожный архиерей, зачем делать заклинания, зачем собирать лжесвидетелей, зачем добиваться от Иисуса, чтобы Он Сам свидетельствовал о Себе, когда здесь же, на дворе архиерейском, есть один из Его учеников — стоит только призвать его, и он скажет истину. Где ты, Петр? Приди и засвидетельствуй, Кто таков Иисус! — «Не знаю Человека» (Мф. 26:74). — Разве ты, Петр, не знаешь этого Божественного Учителя, когда ты у Него уже три года был апостолом и учеником, которого Он из рыболовов сделал ловцом душ человеческих, которому Он поручил ключи от Царствия Небесного? Ты не знаешь Того, Кто вчера твои ноги омыл и причастил тебя Своих Божественных тела и крови? — »Не знаю Человека». — Не тот ли Он самый, Которого ты исповедал: «Ты еси Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16:16)? Не тот ли Он, Которого ты уверял, что лучше примешь смерть, чем отречешься от Него? «Душу мою за Тя положу» (Ин. 13:37). — «Не знаю Человека». — Петр, искренний друг, когда видел славу Христа, преобразившегося на Фаворе, готов был с Ним вечно пребывать — «добро есть нам зде быти» (Мф. 17:4), но во время страданий Его, он не признает Его, троекратно отрекается от Него. О, непостоянство дружбы человеческой, нарушение обещаний, неверность человеческих сердец! О страдание, болезнь, горе для души Иисусовой! Он поистине мог сказать: «Прискорбна есть душа Моя до смерти». О Петр, ты клянешься, что не знаешь Иисуса, и утверждаешь настойчиво: «Не знаю Человека»; но Пилат обличает тебя, показывая Его всему народу, говорит: «Се, Человек» (Ин. 19:5)!

Иисусе мой! И что я вижу ныне? Увы мне! Едва ли ошибается Петр, когда говорит, что он Тебя не знает. Иудейская ненависть соделала Тебя таким, что Ты стал неузнаваем. Лишилось вида и красоты Твое лицо — радость и сладость ангелов! Его обезобразили заплевания и заушения! Отчего столько крови течет из Твоих удов пречистых? Отчего у Тебя от главы до ног столько ран, что весь Ты являешься как бы одной раной? И откуда столь жестокое мучение для пречистой плоти Твоей? Все это сделали бичевания по велению Пилата. В чем же была вина Твоя? Наиболее в том, что Ты никакой вины не имел. «Ни единыя вины обретаю в Нем» (Ин. 18:38), вот слова Пилата. А что это за венец, который на Тебе? Это венец терновый, с усилием надетый на главу, которую он больно уязвляет, нестерпимо–мучительно. Что за красная одежда на Тебе? Это убогая багряница, в которую воины нарядили Тебя для поругания, как бы Царя Иудейского. Довольно бы сего, даже слишком много, довольно бы одного мучения без поруганий, но здесь и крайнее страдание, и вместе — крайнее же поругание! И кто пострадал столько, кто поруган столько, сколько Ты, сладчайший Иисусе? Не сие ли побудило Тебя сказать: «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

«Се, Человек!» Где ты, Петр? Узнаешь ли ты теперь сего Человека? Но Петр уже покаялся: от горести и от стыда он не может возвести на Него своих очей, которые стали двумя источниками горчайших слез, — «исшед вон, плакася горько».

«Се, Человек!» Мария, огорченная Мать! Узнаешь ли Ты сладчайшего Своего Сына? Но где в таком вопле, в таком иудейском смятении Тебе Его увидеть?

«Се, Человек!» Посмотри на Него с небес Ты, предвечный Отче! Воззри на того любезного Сына, Которого Ты прежде денницы из чрева родил. Но в этот час и Небесный Отец закрыл крылами серафимов блаженные очи, чтобы не видеть страданий Своего предвечного Сына, Которого Он уже предал на жертву.

«Се, Человек!» Где вы, апостолы и ученики? Они все оставили Его и разбежались. Он один, несчастный, не имеет ни одного друга, кто бы на Него посмотрел и о Нем пожалел.

«Се, Человек!» Архиереи, старцы, книжники иудейские! Хотели б вы видеть Его еще более измученным, еще более поруганным, чем теперь? Разве недостаточно этих страданий, чтобы вполне удовольствовать ваш гнев? Такое жалостное зрелище должно бы вызвать в вас скорее сострадание, чем ненависть. Ужаснись, солнце! Восплачьте, небеса! Между всем бесчисленным народом не нашлось никого, кто бы при виде таких мучений пожалел Его, кто бы не наслаждался зрелищем Его ран, кто бы не жаждал упиться Его кровью. Со всех сторон неслись неистовые крики: «Распни, распни Его» (Лк. 23:21; Ин. 19:6)! Поэтому как не сказать было Иисусу: «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Уйди же, незлобивый Агнче Божий, скройся на малое время от этих кровожадных волков, пока между тем игемон Пилат придумает сделать еще какой–нибудь новый опыт, чтобы освободить Тебя от казни!

2

Обычай был в тот великий день, который был приготовлением к пасхе иудейской, отпускать по просьбе народа на свободу одного из осужденных узников. Тогда в темнице был известный всей Иудее разбойник по имени Варавва. По этой причине Пилат, не находя никакой вины в Иисусе, стал предлагать иудеям, кого из двух ему выпустить на свободу: Иисуса или Варавву? «Кого хощете (от обою) отпущу вам?» (Мф. 27:17). «Послушайте, иудеи! Вот всем известный разбойник Варавва, руки которого осквернены недавно пролитой человеческой кровью, такой грабитель, который наводит ужас на всю Иудею, государственный преступник, враг общего покоя, злодей, достойный тьмы смертной; а вот Иисус Назарянин, человек кроткий, миролюбивый, добрый ко всем, общий благодетель, чудотворец, Который больных исцелял, прокаженных очищал, слепым свет даровал, мертвых воскрешал. Кого хотите вы, чтоб я из двух вам отпустил? Что вы скажете, вы, из мертвых воскресшие? вы, слепые, зрение получившие? вы, прокаженные, очистившиеся? голодные, в пустыне немногими хлебами от Него накормленные? Дети еврейские, народ иерусалимский! Вы третьего дня принимали Его, как Царя Израильского с криками «Осанна», с вайями и ветвями. Кому же из двух вы хотите даровать жизнь и свободу? Разбойнику или Благодетелю? Убийце или Целителю? Варавве или Иисусу?»

О, бесчеловечность неблагодарного народа! Все хотят иметь в живых Варавву. А Иисуса? «Да пропят будет» (Мф. 27:23)! Но какая Его вина, говорит им игемон , — «коеубо зло сотвори?» (Там же) «Да пропят будет!» Пусть будет так, мыслит Пилат, умыв руки мои, чист я буду от крови Праведника сего; кровь Его пусть будет на вас. «Да пропят будет… Кровь Его на нас и на чадах наших» (Мф.27:23–25)!

Подожди немного, прошу тебя, Пилат! И прежде решительного приговора выслушай слова два–три. Зачем ты спрашиваешь у толпы людей еврейских, кого освободить: Христа или Варавву? Ты знаешь, что они все враги Христовы, что они предали Его на умерщвление не за какую–либо вину, а только из зависти. Ты и властитель, и судья: власть и суд в твоих руках. Что Христос невинен, ты сам об этом объявляешь; что Варавва виновен, ты сам это видишь; что евреи, обвиняющие Христа, Его явные враги и оговаривают Его только из зависти, ты сам и об этом знаешь, — «ведяше бо, яко зависти ради предаша Его» (Мф.27:18). Не истина ли это? «Что есть истина?» (Ин. 18:38) — спрашивает он и, отвернувшись, отходит прочь. Постой, Пилат, заклинаю тебя Богом, подожди!

Ужели так вы, властители земные и судьи, во время суда не взираете на истину? Весы, которые вы держите, не суть ли весы правосудия, что точно измеряют истину? Приговоры, которыми вы вершите дела, имеют ли другую какую–либо цель, кроме достижения истины? «Что есть истина?» — ответствует Пилат.

Зачем ты искушаешь меня? — говорю я еще раз Пилату. Что я слышу? Что истина изгнана из судебных мест? Пилат, осмотрись хорошенько и рассуди, что делаешь: ты освобождаешь Варавву — ведь он разбойник, привыкший к убийствам и грабежам, сидевший не раз и подолгу в тюрьме в оковах и нисколько от этого не исправившийся; он опять переймет дорогу, будет опять душегубствовать, опять в страх и трепет приведет всю Иудею, опять наделает бед пуще прежних. И всему будешь причиной ты. Что ты на это скажешь? Не отвечаешь? Приговариваешь Христа к распятию, но Бог не потерпит столь великого беззакония. Нет, Иерусалим запустеет; в нем не останется камня на камне; народ еврейский потеряет свободу, лишится священства и царства. И всему виной опять будешь ты. Что на это скажешь? Пилат уже ничего не ответствует, ничего не слушает. Одно слово заградило ему уши, что если он освободит Иисуса, то не будет другом кесарю. «Аще Сего пустиши, неси друг кесарев» (Ин. 19:12). Для цели своей не взирает пристрастный судья на истину, не ищет правды. Но ведь от этого произойдет столько зла? Пусть, говорит он, весь свет пропадет; мне до того нужды нет, я не хочу потерять дружбы кесаревой!

Итак, разбойник, достойный распятия, освобождается; а Сын Божий, достойный поклонения, на кресте умирает. Такие–то происшествия всегда бывают, когда люди судят, помышляя только о своих корыстях.

Христиане, я не знаю, бывали ли когда другие подобные страдания больше этих, ибо Божественнейший Иисус совершенно без всякой вины осуждается на смерть. Здесь сказываются крайнее бесчестие, крайняя неблагодарность и крайнее бедствие, и все это, как бы тремя копьями, пронзает сердце Иисусово и производит в нем поистине прискорбие даже до смерти. Но доселе это все еще начало страданий; а о конце столь ужасно печального повествования мой ум даже страшится помыслить, и язык не смеет даже об этом говорить. Здесь бы потребны более слезы, нежели слова, если только возможна какая–либо мера к оплакиванию такого жалостного зрелища, подобного которому не видало еще солнце.

Наконец Пилат, перед всеми объявивший, что не находит в Иисусе никакой вины, — «ни коеяже обретаю вины в Человеце сем» (Лк. 23:4), — ради мирской корысти и из суетного страха, чтобы не лишиться ему дружбы кесаревой, закрыл свои глаза и уже не стал более глядеть ни на правду, ни на истину. Он знал, «яко зависти ради предаша Его», и тем не менее постарался удовлетворить этой зависти и, осудив Его на смерть, предал в руки евреям — «предаде Его им, да распнется» (Ин. 19:16).

Какая радость, какое торжество у архиереев, старцев и фарисеев! Какое скопление народа! Торжествующие клики, гневные против Иисуса вопли! Ругания мужей и жен, старых и малых, рабов и воинов, когда они видят Его, обременного великим и тяжким крестом, влекомого по всем улицам иерусалимским, в поте лица, всего окровавленного, восходящего на Голгофу, на место осуждения. Здесь, на Голгофе, Он не имеет иного утешения в Своей страстной болезни, кроме ругания, иного лекарства в Своем страдании, кроме уксуса. Здесь уже воины готовы: одни Его раздевают, другие на крест кладут, руки и ноги гвоздями прибивают, и все, общими усилиями, поднимают крест, а с ним вместе и Распятого на нем. С Ним вместе еще двух разбойников распинают, одного — по правую, а другого — по левую сторону. Когда мучительное древо было поставлено и укреплено на земле, тогда–то особенно усугубились ругательства и злоречие: «Ины спасе, Себе ли не может спасти? Христос, Царь Израилев, да снидет ныне со Креста!» (Мк.15:31–32).

Христиане, слушающие меня с сухими очами! Прошу простить меня, что я столь кратко передаю вам такую плачевную историю. Язык человеческий не в силах подробно изъяснить все те болезни, какие перенесло тело Христово в жестоком распятии, всю ту печаль, какую испытала душа Христова в крайнем бесчестии.

Известно нам из Священного Писания о Самсоне, как он попал в руки филистимлян, как они его ослепили, выколов глаза. И вот, когда послали за ним, чтобы потешиться над его бессилием, Самсон не мог стерпеть такого позора. Он ухватился за нижние столпы, на которых основан был храм, и изо всей своей возвратившейся к нему силы так ими потряс, что храмина упала и филистимлян задавила, а с ними вместе и его самого, как он, видимо, этого и желал, говоря: «Да умрет душа моя со иноплеменники» (Суд. 16:30).

Таким тяжелым показалось человеку надругательство недругов. Подумаем же, как тяжело было Богочеловеку Иисусу, пригвожденному к кресту и перенесшему столько страданий, что они превосходят, по толкованию богословов, все муки всех святых мучеников, взятые вместе, выносить такие муки; и эти муки сопровождались ругательными поношениями всего бесчисленного народа, который в жажде напояет Его только уксусом и желчью. Все эти страдания были, конечно, хуже смерти. Между прочим, вот, может быть, их–то предвидя, Он и говорил: «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Однако Он все терпит и не повелевает всей вселенной потрястись в своих основаниях, чтобы она упала и погребла тех пребеззаконных людей живыми; напротив, Он даже молится о них: «Отче, отпусти им; неведят бо что творят» (Лк 23:34). И может ли ум человека исчислить, сколь велико было это терпение, которое продолжалось от шестого часа и до девятого? Когда же Он испил всю горчайшую чашу страданий, то произнес: «Свершишася» — и преклонил главу, как бы в знамение того, что Он Сам приглашает смерть, которая без того не посмела бы приступить к Начальнику жизни (см.: Ин. 19:30), Он возопил второй раз великим гласом для того, быть может, чтобы возвестить праотцам радостную весть во аде, и наконец «испусти дух» (Мф. 27:50). В это время небо вверху покрылось глубочайшей тьмой, так что солнце потеряло свой свет; земля внизу, в основании своем, поколебалась так, что завеса церковная сверху донизу разодралась; камни растрескались; гробы раскрылись; многие мертвецы из гробов восстали. «Сотник же и иже с ним стрегущии Иисуса, видевше трус и бывшая, убояшася зело глаголюще: воистинну Божий Сын бе Сей» (Мф. 27:54). «И вси пришедший народи на позор сей, видяще бывающая, биюще перси своя возвращахуся» (Лк. 23:48).

Вот каковы страдания и смерть Иисуса Христа, во имя Которого мы крестились, Евангелию Которого мы веруем, закон Которого содержим. Страсть и смерть такая, от которой приходит в ужас душа каждого. Воплотившийся Сын Божий восхотел умереть потому, что иначе нельзя было исполниться Божескому правосудию. Он восхотел умереть с таким страданием, в котором вкусил болезнь безмерную, потому что и долг наш перед Божеским правосудием бесчислен. Но то приводит в недоумение, что Он восхотел умереть смертью безобразной, бесчестной, хотя мог бы совершить великое дело всемирного спасения смертью славнейшей. Распятие на кресте считалось между всеми видами наказаний смертью наибезначальнейшей. На крест вешали разбойников, убийц, воров — таких злодеев, которые в книге Моисеевой «Второзаконие» назывались проклятыми, — «проклят… всяк висяй на древе» (21:23).

Умер и Иоанн Предтеча, однако не на кресте, но через отсечение головы; такая мученическая кончина почетная, славная. А Иисус Христос, Сын Бога Живого, умер на кресте, как разбойник, посреди двух злодеев? Он имел в виду быть основателем новой веры, которую хотел распространить во всей вселенной, — какое же мнение должны были люди иметь о таком Учителе, Который умер, как разбойник? Как можно было принять такую веру, которой научал Он с креста, орудия смерти для самых бесчестных?

Но вот это–то и чудесно, христиане. Весь свет знал, что вера Христова была учением Распятого. Павел не стыдился об этом проповедовать явно: мы же веруем во «Христа, и Сего распята» (1 Кор. 2:2). При всем том весь мир принял такую веру. Весь свет уверился, что распятый на кресте есть Сын «Бога Живаго» (Мф.16:16; Ин.6:69). Не могло это сделаться человеческой силой, и если совершилось, то только волей Божией, и потому–то вера Распятого Христа Божественна. Надлежало Ему умереть такой бесчестной смертью для того наиболее, чтобы тем утвердить истину Своей веры. Умереть Он должен был проклятой смертью, чтоб освободить нас от Божия проклятия. Апостол говорит: «Христос ны искупил есть клятвы законныя, быв по нас клятва» (Гал. 3:13). «Ему надлежало умереть, — говорит Афанасий Великий, — не так, как умер Иоанн Креститель — через отсечение головы, а именно — через распятие, без разделения святых членов Его тела. Да будет Его тело нераздельно и всецело, дабы через сие дать нам понять, что Он желает церковного единства».

Распятый мой Иисусе! Когда я размышляю о страданиях и болезнях Твоих, о терпении Твоем, я и плачу горько, как Петр, я и теряюсь умом; сердце мое от сокрушения готово разорваться в груди, как растрескались камни при смерти Твоей, и в то же время меня объемлет радость, веселье и утешение, и я прославляю Твое крайнее снисхождение. Я убеждаюсь и вместе с сотником твердо исповедую, что «Ты воистину Божий Сын». Смотреть на Тебя, к кресту пригвожденного, веровать в Тебя, как в Сына Бога Живого, это самое убедительное доказательство, что вся вера моя истинна и божественна… Израненный, окровавленный, поруганный, Ты все же мой Бог; Твое презрение меня прославило; Твоя кровь меня искупила; раны Твои меня исцелили. Терновый венец, Тобой носимый, стал для меня венцом славы в раю. Крест, на котором Ты пригвожден, был древом мучения и бесчестия непоклоняющимся Тебе; для меня же Он стал престолом истины, победой над врагами моими, лествицей восхождения на небо. Поистине от таких страданий «ни вида, ниже доброты» Ты не имеешь, Тебя трудно узнать, но потому–то я и признаю Тебя своим истинным Богом. Я не плачу, но поклоняюсь страстям Твоим; не стыжусь, но лобызаю крест Твой; и воистину, когда я взираю на Тебя, пригвожденного к кресту как осужденного преступника, тогда–то я и взираю на Тебя, как на Царя славы, седящего на престоле величия славы Своей. Тогда–то я мысленно обращаюсь к Пилату с просьбой заменить надпись, сделанную им на кресте, «Царь Иудейский» (Мф.27:37), другой: Иисус Назарянин, Царь Христианский.

3

Понимаете ли вы, какое из всех Христовых страданий, здесь описанных, было для Него самое горькое, в предвидении коего Он еще в вертограде Гефсиманском говорил: «Прискорбна есть душа Моя до смерти?»

Я утверждаю, что таким не было ни одно из Его душевных страданий: ни горечь предательства Иудина, ни скорбь от отречения от Него Его учеников, ни позор презрения и бесчестья, Им претерпенный по зависти и ненависти иудеев. Также не было ни одно из страданий телесных: ни ударения, ни терновый венец, ни бич, ни крест, ни самая смерть. Иисус Сам поучал, что на поношение и на чинимое нам от людей презрение мы должны взирать, как на блаженство: «Блажени есте, егда поносят вам» (Мф.5:11); Сам Он поучал, что не должно бояться смерти: «Не убойтеся от убивающих тело» (Мф. 10:28; Лк. 12:4); Сам Он призывал всякого взять крест свой и за Ним идти. Очевидно, что Ему предстояло привлечь нас к этому собственным примером. И если Он, предвидя именно все эти страдания, скорбел бы о них, то какую же смелость мог бы Он нам внушить Своим примером?! Нет, не в том Его величайшее страдание!

Среди лика святых мучеников мы видим малых детей, нежных девушек, бегущих в пламень, поющих радостно в муках, лобызающих мечи, целующих свои смертные кресты, презирающих мужественно смерть. И можно ли допустить, что Богочеловек, с душой возвышеннейшей и благороднейшей из всех, созданных Богом, сила немощных, дерзновение мужественных, Царь мучеников, трепещет, боится, изнемогает от печали и говорит: «Прискорбна есть душа Моя до смерти?» Неужели это только потому, что Он предвидит страдальческую смерть? Нет, это невозможно. Если мы допускаем в Нем малодушие, то этим самым мы вновь поносим Иисуса Христа.

Что же это такое, что Он предвидит и о чем так печалится? Послушайте.

Иисус Христос, безгрешный Сын Пресвятой Девы, Единородный Сын Божий, побуждаемый крайней любовью к людям, идет так пострадать, как не страдал ни один человек, идет пролить всю пречистую кровь Свою, идет восприять смерть, как преступник на кресте, чтобы спасти Ему всех, — «Един за всех умре» (2 Кор. 5:14). И однако Он предвидит, что большая часть людей погибнет, что имя Его будет хулимо, что кровь Его будет попрана, крест Его поруган многими неверными и нечестивыми. Очевидно, Христос так рассуждал. Вот готовлюсь Я принять чашу таких тяжких болезненных страданий, готовлюсь вкусить такую поносную смерть для того, чтобы привлечь к Себе в рай человеческие души. Не наполнится ли ад ими в преизбытке? Пострадать Я с радостью готов. Умереть Мне не страшно. «Отче Мой… не якоже Аз хощу, но якоже Ты» (Мф. 26:39). Но пострадать Мне без пользы, умереть без того, чтобы спасти многих, вот это ужасно. О, это Мне страшнее смерти! «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Если Иисус Христос так печалится, предвидя муку нечестивых и неверных, то утешается ли Он, предвидя спасение христиан православных? О горе! Это Его еще больше печалит; вот поэтому–то Он особенно и говорит: «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Христианин значит человек, искупленный страданиями Христовыми от дьявольских мучений; человек, имеющий цену своего спасения в крови Христовой, душа, крестом запечатленная и назначенная к вселению в рай. И скольких христиан привлекает дьявол! Сколько погибает ежечасно душ, приобретенных столь тяжким трудом всей жизни Христовой! Вот это–то и есть самая большая страсть из всех страстей Христовых; испытывая ее, Он и говорит: «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Когда Он в вертограде начал печалиться и тосковать, то не от того, что предвкушал страдания и смерть Свою, но от того, что предвидел неблагодарность нашу. Не тягость крестная, о которой Он помышлял, а тяжесть наших грехов, которые Он, как Бог, все предвидел, вот они–то и вызвали в Нем болезнь кровавого пота. Мне кажется, что Он так говорил. Иду Я искупить людей, коим следовало бы вечно мучиться во аде; и когда искуплю их столь великими страданиями, таким подвигом на кресте, столь много пролитой кровью, то вновь увижу в этих искупленных Мною людях одного, как Иуду, по своему сребролюбию, Меня продающего, другого, как Петра, клятвами и лжами от Меня отрекающегося, иного, в угоду толпы людской или сильных мира сего Варавву Мне предпочитающего, иного, угодливостью греховной плоти своей Меня уязвляющего, и всех вообще всяким грехом вновь жестоко Меня распинающих. «Кая польза в крови Моей..?» (Пс. 29:10). От тех же самых людей, по любви к которым Я распялся, Я вновь буду к кресту пригвождаться. О, «коя (же) польза в крови Моей..?» Она будет уничтожаться в алтарях неблагоговейными священниками, будет презираться не причащающимися ей мирянами, будет хулима на торжищах, распутиях, в корчемницах и на всех путях житейских; хулима всеми людьми, от малых до великих. О, кая [же] польза в крови Моей. Я Ужели и впредь в церквах христианских будут воспоминаться страдания Мои только, как простая история, ужели и впредь крест Мой будет только, как бы неким театральным зрелищем, коим только услаждаются люди? За кого же пострадал Я? За кого же Я умер? За людей неблагодарных, кои Моего благодеяния или не признают, или совсем не хотят. О, «кая (же) польза в крови Моей?!» Вот почему так «прискорбна есть душа Моя до смерти».

Конечно, христиане, это неблагодарность, превышающая всякое сравнение.

Умер царь Скифский по имени Перисаид, оставив по себе трех сыновей. Желание каждого быть государем вовлекало их в смертоносную брань. Для разрешения спора решили они избрать судьей царя Фракийского, который был другом их отца и решению которого они дали клятву покориться. Тот начал придумывать способы к их примирению и надумал нечто удивительное. Приказал он вырыть тело их отца и повесить на дереве, потом призвал трех братьев и сказал им: «Тот, кто из вас выстрелит из лука в это мертвое тело и кто крепче в него ударит, тот и пусть будет царем». Первый сын взял лук, натянул стрелу, наметил и выстрелил, а потом и другой. Не видите ли в этом неблагодарности, бесчеловечия, жестокости таких сыновей? Но вот пришел и третий сын, взял и приготовил стрелу; но видя, во что ему придется стрелять, исполнился трепетом и, опустив лук из рук своих, сказал: «Я не желаю таким способом стать царем; я лучше откажусь от царства, чем пущу стрелу в тело отца моего». Теперь что же сделал судья? Он именно этого третьего сына и избрал царем.

Вот это же я хотел бы сделать с неблагодарными, жестокосердыми, бесчеловечными детьми. То, что вы видите, есть мертвенные останки общего Отца нашего, умершего на древе крестном. Возьмитесь за стрелы, испустите их на Него, уязвите имя Его, прибавьте Ему ран, если еще осталось свободное место для них на теле Его. Увы! Здесь уже не два сына, а много находится стреляющих в Него. Чья это первая стрела, уязвляющая главу Его? Это стрела дьявольской гордости, стрела непокорного и ненаказанного тщеславия. Чья это другая, вонзающаяся в Его ребра? Это стрела памятозлобия и братоненавистничества. Чья третья, пробивающая Его руки? Она происходит от грабежа и обид. А это чьи многочисленные остальные стрелы, которые вонзились и облепили все пречистое тело Его? Это стрелы плотских грехов, кои содевают и мужчины, и женщины, и малые, и старые. А кто может исчислить тьмы других стрел греховных, падающих как град, стрел осуждения, всякого коварства, криводушия, злословия! Подойдите, подойдите, стреляйте, исполняйте ваше желание на бездыханном теле Отца вашего, придите вы, дети, в лютости и жестокости превосходящие зверей! Найдется ли кто имеющий сердце человеческое, любовь сыновнюю? Найдется ли кто, найдется ли такой, который пожалел бы Его? Не стал бы уязвлять? Найдется ли такой? Едва ли найдется… И где слышна такая неблагодарность. Чтобы сын уязвлял отца, да еще мертвого? А вот вы, христиане, снова распинаете Распятого…

О, душа нашего доброго Отца, Божественного распятого нашего Иисуса! Что ты на все это говоришь? «Отпусти им; не ведят бо что творят» (Лк. 23:34). Да, сладчайший Иисусе, отпусти им в сей час. Да будет дано всем прощение — может быть, хоть раз они усмотрят свой грех и исправятся. «Отпусти им!» Итак, да будет прощение, прощение! Но пусть же прекратятся стреляния, остановятся грехи, явятся знамения покаяния — хотя один вздох, одна слеза!

Сердце Иисуса моего, что ты говоришь? «Отче, отпусти им!» Сердце грешника, что ты отвечаешь? «Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии си» (Лк. 23:42). Аминь.