Смертоцвет

Глава двадцать вторая Описывается разница между человеком и собакой

Камера была точно такой же, как и та, в которую Германа привезли в прошлый раз, когда его допрашивал фон Корен, хотя на сей раз он был не в Петербурге, а в Москве. Старое-доброе здание на Кузнецком, где он когда-то начинал свою службу, хотя и та его часть, в которой Герману бывать не доводилось, и он предпочел бы не бывать здесь никогда.

Каменный мешок без окон, лишь с парой вентиляционных отдушин. Стол и привинченный к полу табурет, а напротив — более комфортный стул для следователя, тоже, впрочем, без изысков. Наручники, прикованные к поперечной цепи, и кандалы на ногах. Керосиновая лампа, поставленная так, чтобы он не мог дотянуться. Вот и вся обстановка.

Главный вопрос, который занимал сейчас Германа — это кто будет его допрашивать. Идеально, чтобы это был новый директор Московского управления Корпуса Радлоф или кто-то из его подчиненных-жандармов. В таком случае Герман просто потребует немедленно телеграфировать Оболенскому.

Какие бы у них там ни были сложные отношения, но Радлоф — подчиненный Оболенского, и не может вот так просто игнорировать такую просьбу, побоится.

Хуже, если сейчас войдет кто-то из Третьего отделения, например, вот тот усатый полковник. Для этого, конечно, апелляция к Оболенскому — не аргумент. Напротив, только лишний повод для вопросов: «А какие отношения связывают простого поручика с шефом Корпуса жандармов? А связано ли это с неслужебными отношениями между означенным поручиком и подполковником Ермоловой?».

Нет, на этот крючок лучше уж всей губой не надеваться. Лучше уж тогда настаивать на том, что допрос его, офицера Корпуса, без представителя Корпуса незаконен, пусть тогда зовет Радлофа или кого-то еще, а там уж посмотрим.

Может, наверное, явиться некто совсем неожиданный: например, следователь из сыскной полиции. Но это маловероятно, да и такого можно просто запугать, рассказав, что он влез в игры двух спецслужб, не зная даже, в чем они заключаются. Рядовые сыскари в такие дела лезть не любят, и правильно делают. Герман бы тоже не лез, будь его воля.

Но когда наконец скрипнула дверь, то Герман, все же, удивился тому, кто именно из нее появился, хотя, казалось бы, можно было и догадаться.

Граф Уваров был одет по форме — в зеленом с золотыми эполетами мундире Министерства просвещения, на груди сияло две золотые звезды и несколько прочих орденов. Герман смотрел на него, словно на привидение, и ничего не говорил. Он почувствовал, что сейчас-то и начинается настоящий бой.

— Мне очень тяжело, что приходится говорить с вами при таких обстоятельствах, Герман Сергеевич, — произнес он, усаживаясь на стул напротив Германа. — Но, боюсь, у меня нет выбора, да и у вас — тоже.

Герман сжал кулаки.

— Я всего ожидал от вас, — проговорил он сквозь зубы, — но что вы собственную дочь…

— Оставьте это, молодой человек, — проговорил граф с горечью в голосе. — В некотором смысле ее убили вы. Не стоило втягивать ее в эту историю, хотя, конечно, в этом виноват еще и дурак Ферапонтов. Я сказал ему об этом. Прежде чем.

В камере повисло напряженное молчание.

— У вас сейчас есть только одна возможность выйти отсюда… — начал граф, но Герман усмехнулся.

— Я однажды уже слышал нечто подобное, — проговорил он в ответ на вопросительный взгляд графа. — И вышел из камеры через несколько часов, а тот, кто это мне говорил, сидит до сих пор.

— Надеюсь, вы не собираетесь всерьез равнять меня с бароном фон Кореном, при всем к нему уважении? — спросил граф, закинув ногу на ногу. — Кстати, я полагаю, вскоре он будет оправдан и, возможно, даже получит повышение по службе. Люди, верные своим убеждениям и готовые за них пострадать, нам очень нужны. Спасибо, что напомнили про него.

— Не стоит благодарности.

— Значит, по этому пункту у нас с вами полная ясность. Теперь перейдем к остальным. Для того, чтобы вы могли отсюда выйти, мне необходимо ваше содействие. Прежде всего, показания на князя Оболенского, князя Ермолова и прочих участников обширного заговора.

— Какого еще заговора? — переспросил Герман.

— Того самого, в котором вы предлагали мне поучаствовать! «Люди в правительстве, которые, видите ли, мне сочувствуют!». О, я отлично знаю, что это за люди. Они хотели меня использовать для того, чтобы я покрывал их грязные делишки. И, кстати, использовали с этой целью вас, молодой человек.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Мои отношения с княжной Ермоловой не имеют…

— И с моей дочерью тоже не имели? Или вы хотите сказать, что втерлись ко мне в дом вовсе не для того, чтобы вовлечь меня в ваши игры? Молчите? То-то же! Слушайте: я вас, в некотором роде понимаю. Вы не заговорщик, вы просто человек, который запутался. Что ж, давайте мы поможем вам выпутаться их этих тенет.

Герман невольно вспомнил распухшее лицо повешенного Ферапонтова. Да, эти, пожалуй, помогут выпутаться…

— Вы сейчас употребили слово «мы», — осторожно произнес он. — «Вы» — это кто?

— Мы это те, кто готов взять на себя ответственность за происходящее в империи в час, когда власть начинает ослабевать. Мы называем себя Святой дружиной — это единственное, что вам пока следует знать. Но не сомневайтесь — у нас большие возможности. И они позволят нам, в том числе, обеспечить вашу безопасность.

Он помолчал некоторое время, сжав морщинистые пальцы в замок, а затем продолжил.

— Ладно, я расскажу вам всю историю, чтобы вы могли выбирать осознанно. Святую дружину я создал около двух лет назад после того, как… неважно. В общем, после того, как заметил некоторые странности и решил, что престолу необходима новая опора. Не сегодня — завтра может случиться так, что власть из рук Его Величества начнет рвать свора алчных аристократов, и в этой сваре примут участие и армия, и Корпус жандармов, и Третье отделение. Ни на кого нельзя положиться — только на того, кто лично предан престолу.

Я изложил эту концепцию Его Величеству в ходе аудиенции, но не нашел понимания. Боюсь, меня поняли, как очередного интригана, готового половить рыбку в мутной воде. Но это ненадолго: заговор, который я повергну к подножию трона, убедит Его Величество, что я был прав.

— Заговор, который вы же и создали, — проговорил Герман, и граф чуть дернулся, словно уколотый иголкой. — Вы нарочно передали оружие Надежде, чтобы создать угрозу престолу. Одним выстрелом убить двух зайцев: и напугать Его Величество разгулом терроризма, и избавиться от своих политических противников.

— К сожалению, великие задачи требуют нестандартных методов их решения, — граф кивнул. — Кстати, если не секрет, как именно вы поняли, что за всем этим стою именно я?

— Леденцы, — ответил Герман. — Их любил ваш лакей, и их я находил на местах преступлений. Это же вашего Матвея вы использовали, как исполнителя на первых порах? И он же ходил вместе с Ферапонтовым в осколок, потому что самому Ферапонтову вы до конца никогда не доверяли. Его вы тоже поймали на крючок, как меня сейчас? Сначала финансировали его экспедиции, а потом постепенно сделали его своим соучастником, так что он уже не мог соскочить с крючка.

— Этот крючок звали Ариадна Константиновна Уварова, — произнес граф со вздохом. — Я пообещал ему, что отдам ему ее руку, когда все это закончится. Он бы получил права высшего дворянства, доступ к заклинаниям вплоть до восьмого ранга и, конечно, много денег на свои исследования. Ему было все это очень лестно, человек он был молодой…

— А потом вы убили его, — констатировал Герман. — А перед этим — Матвея. Потому что оба слишком много знали.

— Разумеется. Как я уже говорил, в этом деле требуются нестандартные методы…

— Это как раз стандартные методы политического интригана. Его Величество был совершенно прав, когда отстранил вас. Вы планируете прибрать к рукам его власть и править за него. Вы отстраните руководство Корпуса, а потом, может быть, и Третьего отделения, и армии, везде рассадите людей из этой вашей дружины.

— Разумеется, оставлять ключевые позиции в руках ненадежных людей не имеет смысла. Впрочем, ладно, хватит ходить вокруг да около, мы с вами взрослые люди. Да, я предлагаю вам поучаствовать в государственном перевороте, но вы уже в одном поучаствовали, так что вам и книги в руки. В вашем нынешнем положении, в котором никто не даст за вашу жизнь — а тем более, карьеру! — ломаного гроша, это невероятно щедрое предложение.

— А если я его, все-таки, отвергну?

— Ну, в таком случае все просто. Вот здесь, — граф хлопнул ладонью по пухлой папке, — аккуратно собранные материалы, на основании которых любой суд — даже самый непредвзятый — уверенно признает вас виновным в преступлениях так называемого флороманта.

— Меня⁈

— Ну, а кого же еще? Судите сами: пока вы служили в Москве, там же орудовал и флоромант. Затем вы перебрались в Зубцов, и — надо же, какое совпадение! — следующее убийство случилось уже там, причем прямо в том месте, которое вы проходили по дороге на службу. Все следующие преступления происходили так или иначе в вашем присутствии, а в последних двух случаях вы же и обнаружили тела. В том числе, тело Ферапонтова, которого и обвинили посмертно во всех убийствах. Не кажется ли это вам подозрительным?

— Это само по себе ничего не доказывает!

— А то, что вы уже привлекались к расследованию по обвинению в сокрытии внешнего артефакта? И уйти от ответственности смогли только благодаря покровительству вашей любовницы и шефа Корпуса жандармов? Тоже ничего не доказывает, но поверьте, для суда это будет серьезный аргумент. Тем более, что суд, конечно же, будет закрытым, и никто посторонний в нем участвовать не будет. Вас проверят врачу, найдут вас склонным к половой распущенности и жестокости. Объявят, что вы получали наслаждение, убивая невинных людей. Сперва убивали только для удовольствия, а потом — чтобы скрыть прежние преступления.

— А вам самим не жалко было всех этих людей? — спросил вдруг Герман. Он думал смутить графа этим вопросом, но у того даже бровь не дрогнула.

— Жалость удел слабых и нервных, — произнес он. — Когда вы поживете и послужите с мое, то поймете, что ваши личные чувства не имеют значения, а имеет значение — дело. Что поступать надо не жестоко или мягко, а так, как для дела полезнее. И тем не менее, из некоторой сохранившейся во мне с юных лет сентиментальности я старался выбирать тех, кого действительно было не особенно жалко. Раз крепостной не согласился получить свободу, значит он не очень-то дорожит своей жизнью и готов расстаться с ней, если это потребуется для блага его хозяина. В данном же случае это действительно было нужно для того, чтобы их хозяева продолжали наслаждаться жизнью, будучи избавлены от политических потрясений. Согласитесь, что крепостной, отказавшийся от вольной, это, в сущности, нечто очень героическое, но… в то же время, не совсем человек. Вам так не кажется? Это поступок не человека, а собаки. Собакой можно восхищаться, но, если ради спасения человека нужно убить собаку, думаю, мало кто скажет, что это неприемлемо.

Они сидели друг напротив друга, граф легонько барабанил пальцами по столу. Кажется, он был совершенно уверен в том, что говорил.

— Получается, вся эта история с флоромантом была организована только для того, чтобы склонить к сотрудничеству простого поручика Корпуса жандармов? — спросил Герман.

— О, не преуменьшайте свое значение, Герман Сергеевич, — проговорил граф. — Вы не просто поручик. Вы ключевая фигура в этой игре. Я ведь догадываюсь, по какой причине мой друг Паскевич разом потерял связь со всеми крестьянами села Грабино. Вы человек опасный, и вас лучше иметь в союзниках. А если это невозможно — то чтобы вас вовсе не было. И тут уж вам решать.

Несколько секунд они смотрели друг на друга через стол, и Герман выдержал его взгляд, холодный и твердый, словно вечная мерзлота.

— Поймите, Герман Сергеевич, что именно мне от вас нужно. Если бы мне нужны были конкретные сведения — например, состав заговорщиков или детали вашей связи — я бы вызвал сейчас менталиста, и достал бы их из вашей головы. Это не проблема. Но мне нужно ваше искреннее сотрудничество. И прежде всего — такой залог, имея который я мог бы быть уверен, что вы со мной до конца. Вот, взгляните.

Граф достал из папки листок и протянул Герману. Листок представлял собой написанный убористым писарским почерком протокол допроса, согласно которому Брагинский Герман Сергеевич сознавался в том, что был вовлечен князем Оболенским и княжной Ермоловой в заговор с целью свержения императора и установления республики. Да, это был серьезный залог. Подписав такую бумагу, Герман, конечно, отрезал себе любой путь назад, к Оболенскому… и к Тане.

— И если я подпишу это, то выйду на свободу?

— Не сразу, разумеется.

— Понимаю. Вам нужно будет время, чтобы покончить с… остальными.

— В смысле? — граф уставился на него. — Молодой человек, вы, кажется, не поняли. Я с ними УЖЕ покончил. Большинство известных нам членов заговора уже арестовано или изолировано в своих имениях. Князь Оболенский отстранен и ожидает допроса в Петербурге. Командир гвардейской артиллерии, несколько губернаторов, министр финансов, верхушка Корпуса жандармов — все взяты к ногтю. И между прочим, далеко не всем предоставлены такие хорошие условия почетной капитуляции, как вам. Решайте — время дорого.

— Итак, сначала я даю показания. А потому?

— После этого вы получаете нашу защиту и хорошую должность подальше от столиц — в ваших интересах будет побыть подальше, пока все не уляжется. А дальше… что ж, после окончательного разгрома заговора в столицах освободится много хороших должностей, на которых было бы полезно видеть человека, делом доказавшего свою преданность трону. Я думаю, службу в Корпусе жандармов можно было бы вам и оставить — слишком хлопотно, а? Пойдете служить в Личную канцелярию Его Величества, только не в Третье отделение, а во Второе, которое занимается крестьянской реформой. Будете иметь доступ к архивам, лично осматривать имения помещиков. А если помещик чем-то не угодил престолу… а точнее, его верным защитникам, то есть, нам, то часть его крестьян вдруг может самопроизвольно освободиться… Вы представляете, какая это будет выгодная должность? Все очень быстро поймут, что с вами лучше поддерживать хорошие отношения.

Граф многозначительно взглянул на Германа и пододвинул к нему бумагу.

— Решайте, Герман Сергеевич, — проговорил он. — Те, кому вы служили до этого, уже проиграли. Нет ни почета, ни выгоды в том, чтобы погубить свою жизнь ни за грош во имя даже не идеалов… а просто политических амбиций кучки интриганов, которые — я уверен — даже не удосужились толком посвятить вас в свои планы. Уверяю вас, положение ваше в Святой дружине будет и прочнее, и выгоднее. А кроме того…

Но договорить граф не успел. В этот момент в дверь камеры постучались, а затем ее отворил тот самый усатый полковник из Третьего. Глядел он невозмутимо, но как-то уж очень нервно переминался с ноги на ногу, а графу сделал какой-то резкий жест. Граф поднялся со стула и торопливо прошествовал к полковнику, а тот торопливо зашептал ему что-то на ухо.

— Хм… Герман Сергеевич, я вас ненадолго оставлю, — проговорил граф, повернувшись к Герману. — Вы тут пока подумайте над моим предложения — полагаю, вы сами придете к выводу, что альтернативы ему в вашем положении нет. Очень надеюсь, что к моему возвращению я найду бумагу подписанной — тогда вас ждет еще и небольшой сюрприз.

С этими словами он вышел из камеры и — судя по звуку — торопливо зашагал по коридору следом за полковником.