XIV

Рённ зевая взглянул на часы. Потом бросил взгляд в направлении кровати, где лежала полностью забинтованная фигура, после чего принялся рассматривать сложную аппаратуру, очевидно, необходимую для поддержания жизни больного, и продолжил наблюдать за дерзкой медсестрой среднего возраста, которая контролировала, правильно ли работает вся эта аппаратура. Сейчас она меняла пустой флакон для капельницы. Движения ее были быстрыми и точными, а все поведение свидетельствовало о большом опыте.

Рённ вздохнул и снова зевнул, прикрывая рот рукой.

Медсестра сразу же это заметила и бросила на него быстрый, недовольный взгляд.

Рённ слишком много времени провел в этой антисептической палате с гладкими белыми стенами и холодным освещением и, кроме того, долго ходил взад-вперед по коридору под дверью операционной.

При этом бóльшую часть времени ему пришлось проводить в обществе субъекта по фамилии Улльхольм, с которым раньше он никогда не встречался, несмотря на то, что тот был одетым в штатское ассистентом полиции.

Рённ явно не относился к наиболее способным и не проявлял склонности к самообразованию Он был доволен собой и своим существованием и считал, что по большей части все идет так, как и положено. Благодаря этим чертам характера, он был очень полезным, если не сказать, образцовым полицейским. Ко всем делам он относился добросовестно и просто, без какой бы то ни было склонности создавать себе трудности и проблемы, которых в общем-то и не было.

Почти ко всем он относился доброжелательно, и почти все относились к нему так же.

Однако даже при таком не очень сложном отношении Рённа к жизни Улльхольм оказался невероятным занудой и тупицей.

Улльхольм был недоволен всем, начиная с зарплаты, которая, как и следовало ожидать, была слишком маленькой, и кончая начальником полиции, который не умел управлять твердой рукой.

Его одинаково возмущало как то, что дети в школе не умеют себя вести, так и то, что в полиции слишком слабая дисциплина.

С особенной ненавистью он относился к трем категориям людей, которые никогда не причиняли Рённу никаких хлопот и не заставляли его напряженно работать головой: он не переносил иностранцев, молодежи и социалистов.

Улльхольм, например, считал безобразием, что рядовым полицейским разрешено отпускать бороды.

— Ну, усы еще куда ни шло, — говорил он. — Да и то, мне это кажется весьма сомнительным. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

По мнению Улльхольма, начиная с тридцатых годов в обществе не было истинного порядка. Сильный рост преступности и ужесточение нравов он объяснял тем, что у полиции отсутствует солидная военная выучка, и тем, что полицейские больше не ходят с саблями.

Введение правостороннего движения было возмутительной близорукостью, которая еще больше ухудшила ситуацию в безнаказанном и морально распадающемся обществе.

— И этот бардак увеличивается, — говорил он. — Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

— Что? — спрашивал Рённ.

— Бардак. Все эти стоянки вдоль главных магистралей. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Улльхольм был человеком, который знал почти все, а понимал все без исключения. Только один раз он вынужден был обратиться за разъяснениями к Рённу. Началось с того, что он сказал:

— Глядя на эти мерзость и беспорядок, человек начинает тосковать по природе. Я охотно спрятался бы в горах, если бы в Лапландии не было так много лапландцев. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

— Я сам женат на лапландке, — сказал Рённ.

Улльхольм взглянул на него со смесью отвращения и любопытства и, понизив голос, сказал:

— Это необычно и весьма интересно. Правда, что у лапландок эта штука расположена поперек?

— Нет, — сухо ответил Рённ. — Это не правда, а широко распространенное предубеждение.

Рённ размышлял над тем, почему этого человека до сих нор не перевели в бюро находок.

Улльхольм говорил почти без перерыва, а каждый монолог заканчивал словами: «Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?».

Рённ понимал только две вещи.

Во-первых, то, что произошло в управлении, когда он задал совершенно невинный вопрос:

— Кто там дежурит в больнице?

Колльберг равнодушно порылся в своих бумажках и сказал:

— Какой-то Улльхольм.

Единственным, кто знал эту фамилию, был, очевидно, Гюнвальд Ларссон, потому что он сразу воскликнул:

— Что? Кто?

— Улльхольм, — повторил Колльберг.

— Этого нельзя допустить. Туда немедленно нужно кого-нибудь послать. Того, у кого с головой все в порядке.

Рённ, который оказался тем человеком, у которого с головой все в порядке, задал еще один, такой же невинный вопрос:

— Мне сменить его?

— Сменить? Нет, это невозможно. Он посчитает, что его унизили, и начнет писать сотни жалоб и рапортов в управление и даже может позвонить министру.

А когда Рённ уже выходил, Гюнвальд Ларссон дал ему последний совет.

— Эйнар!

— Ну?

— И не позволяй ему обращаться к свидетелю, разве что после того, как увидишь свидетельство о смерти.

Во-вторых, что каким-то образом он должен остановить этот поток слов. Наконец он нашел теоретическое решение этой задачи. Практически реализация найденного решения выглядела следующим образом. Улльхольм закончил очередной длинный монолог словами:

— Совершенно очевидно, что, как частное лицо и член партии центра, как гражданин свободной, демократической страны, я не делю людей по цвету кожи, национальности или образу их мыслей. Но ты сам подумай, что было бы, если бы в рядах полиции оказалось много евреев и коммунистов. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Рённ откашлялся, тактично прикрывшись рукой, и ответил на это:

— Конечно. Но честно говоря, я сам социалист и даже…

— Коммунист?!

— Вот именно.

Улльхольм встал и, храня гробовое молчание, подошел к окну.

Он стоял там вот уже два часа и грустно глядел на злой, предательский мир, который его окружал.

Шверина оперировали трижды. Из его тела извлекли три пули, однако никто из бригады врачей, делавших операцию, не выглядел слишком веселым, а единственным ответом на робкие вопросы Рённа были лишь пожатия плечами.

Только минут пятнадцать назад один из хирургов вошел в палату и сказал:

— Если он вообще придет в сознание, то это произойдет сейчас, в течение ближайшего получаса.

— Он выкарабкается?

Врач долго смотрел на Рённа, потом сказал:

— Вряд ли. Хотя всякое может быть. Он физически крепкий, а общее состояние его почти удовлетворительное.

Рённ подавленно смотрел на пациента и размышлял над тем, как нужно выглядеть, чтобы врачи охарактеризовали твое состояние здоровья как не очень хорошее или даже плохое.

Он тщательно сформулировал два вопроса и для надежности записал их в своем блокноте.

Первый вопрос был: «Кто стрелял?» и второй: «Как он выглядел?»

Кроме того, Рённ поставил на стул у кровати переносной магнитофон, подключил микрофон и повесил его на спинку стула. Улльхольм не участвовал в этих приготовлениях и ограничивался лишь тем, что бросал в сторону Рённа критические взгляды со своего места у окна.

Часы показывали двадцать шесть минут третьего, когда медсестра внезапно склонилась над раненым и быстрым, нетерпеливым жестом подозвала обоих полицейских, другой рукой одновременно нажимая звонок.

Рённ поспешно схватил микрофон.

— Кажется, он просыпается, — сказала медсестра.

На лице раненого были заметны изменения. Веки и ноздри подрагивали.

— Да, — сказала медсестра. — Сейчас.

Рённ поднес к раненому микрофон.

— Кто стрелял? — спросил он.

Никакой реакции. Через несколько секунд Рённ повторил вопрос.

— Кто стрелял?

На этот раз губы раненого зашевелились, и он что-то сказал. Рённ выждал две секунды и спросил:

— Как он выглядел?

И на этот раз раненый пошевелил губами, причем ответ был более артикулированным.

В палату вошел врач.

Рённ уже открыл рот, чтобы повторить вопрос номер один, когда лежащий в кровати повернул голову влево. Нижняя челюсть у него отвисла, и кровавая слизь хлынула изо рта.

Рённ посмотрел на врача, который хмуро покачал головой.

Улльхольм приблизился и со злостью сказал:

— Из этого твоего допроса ничего не выжмешь. — Потом он громко и отчетливо оповестил: — Послушай, к тебе обращается старший ассистент Улльхольм…

— Он умер, — спокойно сказал Рённ.

Улльхольм уставился на него и произнес только одно слово:

— Халтурщик.

Рённ выдернул микрофон из гнезда и отнес магнитофон на подоконник. Осторожно крутя катушку пальцем, он перемотал ленту и нажал клавишу.

— Кто стрелял?

— Днрк.

— Как он выглядел?

— Акальсон.

— И что можно из этого извлечь? — сказал он.

Улльхольм не меньше десяти секунд смотрел на Рённа в упор, с упрямством и ненавистью. Потом он сказал:

— Извлечь? Я обвиняю тебя в неисполнении служебных обязанностей. Это серьезный проступок. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Он повернулся и вышел из палаты. Сделал он это быстрым и энергичным шагом. Рённ проводил его озабоченным взглядом.

Загрузка...