Послесловие автора

Известно — предисловия пишутся для читателя. Чтобы кратко предварить его о замысле книги, о ее сути. Но для чего послесловие? Если в самой книге не сумел сказать всего, что хотел, значит, книга не удалась и никакое послесловие тут не поможет. Тогда признаюсь, что послесловие автор пишет, по-моему, исключительно для себя. Есть ведь французская поговорка: «Уезжать — это немного умирать». Как всякий афоризм, она оставляет простор для толкований. Первый, на поверхности, ее смысл таков, что, уезжая, ты умираешь для покидаемой тобой жизни, исчезаешь из нее. Замечательно это выражено, если помните, у Толстого, в заключительных строчках «Казаков». Оленин, навсегда уезжая из станицы, напоследок оглядывается и видит: «Дядя Ерошка разговаривал с Марьянкой, видимо, о своих делах, и ни старик, ни девка не смотрели на него». В самом деле, Оленин уже не существовал для этих людей. Надеюсь, что у меня с Чукоткой не так. Это место для меня не случайное, я там жил, работал, там был мой дом, родились дети, выросли мои ученики, остались и живут до сих пор друзья… Но есть еще один смысл: уезжая, ты сам внутренне собираешься, настраиваешься на несиюминутные мысли, подводишь итог увиденному и пережитому и чувствуешь, что какой-то кусок твоей жизни навсегда отделяется от тебя и безвозвратно уходит с ним частичка твоего «я». А это каждый раз, сами понимаете, печально. Может быть, поэтому, уехав, я обязательно старался вернуться в любимые места, когда же не удавалось тотчас осуществить это в действительности, я писал о них, чтоб все равно возобновить ту жизнь, а заодно и самому в ней «немного воскреснуть»… Однако написать книгу — это, я считаю, тоже «немножко умереть». Не знаю, как для других писателей, но мое ощущение таково. Творчество не только самоутверждение, как полагают, но в еще большей степени оно — самоотрицание. И в написанной книге — пусть даже речь шла о самых радужных, счастливых событиях — такая же грусть итога и расставания, как в отъезде. Вот потому-то и берешься сочинять послесловие — не для того, чтобы что-то добавить к сказанному, но чтоб просто еще побыть, задержаться на последней страничке.

Современная наука характеризует пространство как многообразие мира в данный момент времени, а время определяет соответственно как многообразие мира в данной точке пространства. Так вот, если принять Чукотку за «данную точку пространства», то можно считать, что, возвращаясь туда беспрестанно, вглядываясь в различные мгновения ее жизни и пытаясь их запечатлеть, я тем самым старался уловить время. В той мере, конечно, в какой позволял это избранный жанр, в той мере, в какой это возможно одному человеку и насколько это вообще возможно — уловить время. В этом смысле, должен признаться, я считаю свою книгу незаконченной. Да, написанной, но незавершенной. Ибо завершенным может быть только вымысел, о реальных же местах, событиях и людях, о жизни действительной можно рассказывать бесконечно. Потому что и сейчас, когда я ставлю точку, продолжается и впредь будет продолжаться эта жизнь, и большинство моих героев по-прежнему работают и будут работать на Севере, и все так же будут лететь над чукотскими горами вертолеты, идти по тундре вездеходы с геологами, грохотать в билибинских распадках бульдозеры, плыть по морю вельботы с охотниками, и неизменно каждую осень на уэленский берег будут накатываться все новые штормы, а зимой — проноситься над ним новые пурги. И подобной бесконечной незавершенности можно только радоваться ведь она, помимо всего, означает, что и сам ты в любой момент или кто другой можете вернуться и вновь окунуться в эту прекрасную, не отпускающую от себя жизнь. А посему закончу одним коротким воспоминанием. Однажды зимой, когда я был в Магадане, пробился в закрытую льдами Нагаевскую бухту необыкновенный корабль. Огромный, красного цвета, он выглядел экзотически посреди белого пространства льда, и даже магаданцы, жители портового города, спрашивали друг у друга, что это за корабль стоит там, в бухте. Вскоре из репортажа в «Магаданской правде» все узнали, что это какой-то наш новый, сверхмощный ледокол. Прямо по льду подъезжали к нему грузовики… Я улетел по своим делам на Чукотку, а когда спустя месяц вернулся и отправился, по обыкновению, прогуляться к бухте, корабля там уже не было. Я спустился на лед, пошел по наезженной машинами дороге и дошел до того места, где она обрывалась, упираясь в кромку льда. Корабль ушел, видимо, недавно, место, где он стоял, едва затянулось тонким, чистым, дышащим льдом. Я долго стоял там, где закончилась дорога, смутно чувствуя, что вот эта кромка, эта граница о чем-то мне говорит, только не понимая пока о чем. И лишь когда снова поднялся на высокий берег и оглянулся на прощание на давно знакомую бухту, белую, в окружении черных сопок, и увидел опять внизу эту потемневшую, подожженную мартовским солнцем дорогу, а сразу от нее и дальше — широкую, ровную голубоватую полосу, уводящую к горизонту, то понял, что передо мной наглядное воплощение старой истины: никакая человеческая дорога не кончается, она обязательно переходит в иную, новую, просто мы не всегда это сразу осознаем. На этой обнадеживающей нас мысли и расстанемся, читатель.


Март 1986 года

Загрузка...