Соискупитель

Мы постояли у последней двери, ангел помолчал немного, а потом спросил: «Ну что, родимый, выбрал себе место, али ещё нет?» «А разве мы не пойдём в тот чудесный град?» – удивился я. «Нельзя, мой хороший, там тебе будет очень страшно и плохо. Святой Дух будет жечь тебя днём и ночью посильнее, чем любая сковорода, а любовь Божия разрезать твою душу на мелкие лоскуты пострашнее геенского огня. У нас тебе будет гораздо легче». Тут я закричал и проснулся.

Когда я рассказал своему духовному отцу сие чудесное видение, которого сподобился, он прослезился от радости, однако посоветовал никому больше не рассказывать. Но я боялся, что сия драгоценная жемчужина будет утеряна и не останется в назидание грядущим поколениям христиан. Поэтому я пошёл к другому отцу. Он тоже прослезился, но когда я попросил записать всё, увиденное мной, наотрез отказался. Так я и ходил от отца к отцу, пока один из них не внял моей просьбе. Вот такие препятствия на пути чинят бесы человеку, имеющему доброе намерение! Многие скорби праведным, но от всех избавит их Господь!»

Сим заканчивается повествование этого доброго моего брата, пожелавшего остаться неизвестным. От всего своего смирения скажу, что это я утвердил его в последнем намерении ради борьбы с тщеславием. Я и являюсь тем отцом, который внял просьбе этого великого подвижника благочестия и записал сие чудесное повествование. А чтобы вы, братья и сестры, не подумали, что он находился в прелести, добавлю, что всё, виденное им в тонком сне, есть чистейшая правда! Можете сами проверить.

С любовью, отец Борис

Конец

ИСПОВЕДЬ ГРЕШНИКА

(рассказ сельского священника)

Дети мои! Хочу рассказать вам прискорбную правду о себе самом. Я – православный священник, настоятель сельского храма. Я – очень грешный человек. Я уже не молод, но сколько мне лет, я вам не скажу. Жизнь не раз била меня по больному месту, и я тяжко страдал, но, тем не менее, жив до сих пор. Видно, Господь помогает.

Житие моё весьма скучно и однообразно – постоянные службы, требы, посты, реставрация храма, причт наседает. К тому же я до смерти боюсь благочинного протоиерея, мне кажется, он подозревает меня в самых страшных грехах. Вот и решил взяться за перо, молодым в научение. Не буду отговаривать вас от священнического креста, но крест этот тяжек, хотя и отраден по-своему. Одно утешение – Царство Божие.

Дети мои выросли, но, к своему стыду, я не сумел их воспитать в благоговейном страхе Божием – матушка помешала. Женщина она благочестивая – на иной я бы и не женился, – но своей излишней опёкой довела она обоих наших сынков до мирской жизни. Хоть бы один принял сан, нет! Оба сбежали из дому: первый стал бизнесменом, купил квартиру, второй подался в военные, выучился на младшего офицера. Лиха беда – начало! Оба живут в невенчанном браке, а старший ещё и не расписан, и тут, конечно, моя вина. Когда были маленькие, как любили стоять в храме! Бегали, правда, бывало, святые иконы маленько сшибали, но ведь я их за это воспитывал! А подросли – всю благоговейность как отрезало! Тащишь за руки в святой храм, дверь изнутри на ключ запираешь, ничего не помогает! Только уйдёшь в алтарь, выходишь, а их и след простыл. Я думал, это чудо какое, сквозь стены они, что ли, научились проходить? Повели их к старцу. Он пару минут с ними побеседовал, выходит и выносит дубликат ключа, а Мишка с Вовкой плачут идут. А матушка моя потом роптала: «Видишь, – говорит, – твой старец до слёз детей довёл!» Но её, конечно, можно понять: сидит она целый день дома, сериалы смотрит; книжек хороших у нас нет, только богослужебные, – вот и избаловала. А они потом целый месяц как шёлковые были! А потом опять испортились, такие хулиганства стали творить, что я со временем вообще в храм их пускать перестал. Поймаю при выходе из туалета (стыдно сказать!), голову епитрахилью накрою и разрешительную молитву скороговоркой, пока не сбежали. А они вырываются, визжат! А причащаю как тяжко болящих, на дому – это они с удовольствием. А потом стали просить лжицу побольше купить, потому что «не вставляет»! Беда с этими детьми! Даже не знаю, когда я их упустил, вот теперь отмаливаю. Так что повторяю вам, дети мои, вслед за святыми отцами: воспитывайте детей в страхе Божием, а то из них невесть что может получиться!

Но если детей избаловала матушка, то причт, каюсь, избаловал я сам. Было дело – взял я регентом старую ведьму. Нет, в Бога-то она верила, но совместно с этим ворожила и шептала, особенно в сочельник. Мне праздничную Всенощную служить, а она ходит по домам и камлает на тарелке! Сколько раз ей говорил: «Покайся, Матрёна, за своё злодейство!» А она шепелявит: «Да только вчера исповедовалась, батюшка! Неужто не помнишь?» И идёт сглаз снимать! А где я другого регента в деревне найду? Мне бы рявкнуть на неё, а я не могу – сердце больно доброе. Другая певчая, помоложе, блудницей на всю округу прославилась. Бежит на службу прямо со срамного дела, опаздывает всё время, а из пальто у неё всякие срамные вещи сыплются. Мои-то мальчишки подобрали как-то раз пачку срамных вещей, спрятались за свечной ящик, наделали воздушных шариков и пустили по храму летать. Я иду на Великий вход, со святой чашей и святым дискосом, а они сзади подкрались и как лопнут один у меня над ухом! Но я не оплошал, вцепился в святыню изо всех сил и не выпустил из рук святые дары. Мне бы их выпороть, но чувствую – это не по-христиански, да и что они со мной потом сделают – страшно подумать. А когда Мишка с Вовкой стали деньги из ящичка «На реставрацию храма» воровать, тут я уж не выдержал, проявил решимость и запретил им даже ногой ступать во святой храм! Думаю: если так дело дальше пойдёт, скоро они святые иконы начнут выносить! Повторяю ещё раз – воспитывайте детей в страхе Божием! Я-то своих отмолил, ни один в тюрьму не сел, образумились, но можно представить, что станет с человеком, если не дать ему должное христианское воспитание!

Итак, клирос я немного избаловал. Говорю я Катюхе на исповеди: «Зачем тебе лазить к чужим мужикам в постель? Лучше помолись как следует перед сном, вот и будешь спать хорошо! Или заведи своего, а я вас чин по чину обвенчаю, нарожаете детей…» А она вся слезами заливается, а сделать ничего с собой не может, идёт опять блудить. Уж и на проповеди перед всеми её отчитывал, думал – устыдится. Нет, ничего не помогает: рыдает и блудит! Вижу, что душа у неё добрая, а почему блудит, хоть убей, не пойму! Вот бы мне чудотворную силу древних святых отцов, тогда бы я всех сделал праведниками!

А с алтарниками тоже беда. Своих-то сынков я пускать в алтарь не стал, боялся, что семисвечник опрокинут. Пришлось взять двух чужих, а отец у них – пьяница. И вот только я отвернусь, они разом к бутылке с кагором прикладываются. Правда, надо отдать им должное, к святым дарам они относились с благоговением, не то, что мои. К святому престолу и святому жертвеннику тоже ни разу не прикасались. Я ведь сразу, как этих бесят в алтарь запустил, сделал страшные глаза, принял самый грозный вид, на который способен, и сказал: «Кто хоть раз прикоснётся к святому престолу или жертвеннику, того Господь Бог сию секунду поразит насмерть электричеством и останется от него только груда пепла!» И отлично подействовало! Правда, они думали, что туда подведён ток высокого напряжения, но это суть дела не меняет… И вот куда я только не прятал бутылку с кагором, всё равно находят! Нюх у них, что ли, на спиртное? Под престол спрятал, в самую глубину задвинул – и оттуда чуть не вытащили, а святого престола не коснулись. Руки-то у них коротки, потому они её ногами стали доставать. Захожу я в алтарь, Петька лежит на животе, а Васька его за переднюю часть из-под престола вытягивает, а в ногах у Петьки бутылка зажата! Я уже тогда советовал им в цирк идти работать. Одно кадило чего стоит! Сказал им какой-то злоумышленник, что его можно «солнышком» разжигать, чтоб быстрее было. Они идут, встанут посреди храма и давай вместе с ним по кругу вертеться! А потом голова у них закружится, координация нарушается, кадило об аналой со святой иконой задевает, горящие угли во все стороны летят, прихожане разбегаются! А я не могу за всем сразу уследить!

Был у меня и другой случай в алтаре: прям перед причастием залезла муха в святую чашу с кровью Господа нашего. Вот вам свидетельство того, что всякая тварь тянется к Богу и желает причаститься! Да только не положено ей. А надобно в таких случаях муху выловить, сжечь и зарыть останки под престолом, дабы они не осквернились. Я-то думал, что она захлебнулась, вынул её, облизал, как полагается, чтобы кровь Господа куда не капнула, положил на газетку и стал причащаться. А она очухалась и полетела. Я давай её ловить, а народ уже скандирует, требует, чтобы его причастили. «Ну, – думаю, – мой выход! Муху потом поймаю, никуда она от меня не уйдёт!» Возвращаюсь в алтарь, мухи и след простыл! Видно, она в какую дырку пролезла аль в Царские врата вылетела, пока я народ причащал! Я схватился за сердце, говорю Петьке с Васькой: «Ловите всех мух, каких найдёте в храме, потом награжу!» Они проявили рвение, десятка два наловили, приходят гордые и на бутылку с кагором поглядывают. Но тут я опять за сердце схватился: мухи на лицо все одинаковые, как освящённую муху от прочих отличить? Думал, по траектории движения – не получилось: моя муха, видно, успела протрезветь. Хотел сжечь всех скопом – нельзя: как я буду нечистые останки с освящёнными хоронить? Выход один! Окунул я их всех в святую чашу, а потом и порешил! Сжёг я их, закопал, на душе у меня стало спокойно, вот и возгордился: рассказал о своём успехе благочинному – похвалиться. А он рассердился сильно и меня дураком обозвал. А что мне было делать с этими мухами?

Дети мои! Если вы служите, будьте внимательны, не зевайте по сторонам, следите за мухами! Иначе одна из них непременно угодит вам в чашу!

В общем, Петька с Васькой – ребята расторопные были, хотя и матерщинники отпетые. Я сам чуть было с ними материться не начал, до того они меня довели! Один раз такое происшествие было – меня чуть в служении не запретили. Залезла кошка на иконостас, на самую верхнюю икону с Троицей. Вернее, не сама залезла, а Мишка с Вовкой её туда загнали, я тогда их ещё в храм пускал. Я думал, она оттуда сама спрыгнет – не тут-то было! Сидит она там и орёт. День орёт, другой орёт, а на третий мне Литургию служить. А Матрёна в тот день в ударе была, распелась. Голос у неё сиплый, дребезжащий, но громкий. И, как на беду, как раз у этой кошки отношения с Матрёной были плохие! Глупое животное, как Матрёнин голос услышало, совсем запаниковало и орёт во всю мочь так, что и меня и хор заглушает. К тому же на неё торжественность Литургии подействовала. А тут заходит в храм наш благочинный с ревизией. Он кошачьи вопли ещё в притворе услыхал. Я иду со святым Евангелием на Малый вход, а вместо блаженств раздаётся дикий кошачий мяв – на клиросе как увидели благочинного, со страху петь перестали. Встречаюсь взглядом с глазами отца Петра, а они у него выкатились и смотрят на меня, как на преступника. Захожу в алтарь и шиплю Петьке с Васькой: «Снимайте кошку сию минуту!» Петька стал кошку шваброй спихивать, а Васька за стремянкой побежал. Отец Пётр заходит в алтарь, глазами сверкает, но виду, что злится, не показывает. «Алтарники, – говорит, – у тебя заняты, давай я сам Апостола почитаю!» И идёт читать Апостола. Тут Васька на стремянку полез, а Петька удержаться не смог и вместо того, чтобы стремянку держать, тоже за ним полез. Кошка, как увидела, что к ней двое лезут, совсем отчаялась, прыгнула прямо на благочинного и вцепилась ему в бороду. А тут стремянка заваливаться стала, Петька отпрыгнул, а Васька на иконостасе повис, ногами дрыгает и орёт как сумасшедший! А стремянка, когда падала, аналой с Апостолом опрокинула, хорошо благочинный увернулся. В общем, службу прервали, Ваську сняли, а мне выговор объявили и последнее предупреждение. Но ме́ста я, милостью Божьей, не потерял. Вот так меня мои собственные алтарники подвели! Говорю вам, дети мои, на личном опыте убедившись, держите свой причт в страхе Божием!

А один раз по вине причта у нас в храме начался пожар! Была у нас баба Шура на подсвечниках. Лет ей было уж за девяносто, а весила она килограммов не меньше ста. Обычно-то за ней следили. Но на Всенощную, как известно, народ ходить не любит, хорошо, если один-два человека зайдут. И вот случилось, что на Всенощную никто не пришёл. На клиросе Матрёна с Катюхой с сонными голосами, да Васька с кадилом играется. Свечек почти нет, бабе Шуре скучно стало, ходит она по храму и думает, чем бы заняться. Иконы я ей запретил протирать, потому как она их половой тряпкой всё время норовила протереть. Не по злобе, конечно, а из-за маразма. И вот углядела баба Шура, что над Царскими вратами лампадка погасла. Сбегала за табуреткой, поставила на амвон, забралась. Я открываю Царские врата и вижу её внушительный торс на фоне пустого храма. Бес попутал, не удержался и выглянул посмотреть, что она там делает. И вдруг чувствую, как что-то липкое попадает мне на плешь и стекает по бороде прямо на рясу. То было лампадное масло, которое баба Шура пыталась налить в лампаду. Ну а пока я бегал переодеваться, начался пожар: баба Шура горящую свечку в лужицу с маслом уронила. Я думаю: что спасать? Что в храме самое ценное? Антиминс, дарохранительница или Казанская икона Божией матери? Стою и не могу решить. И тут, каюсь, тяжко согрешил: решил, что себя надо спасать, потому как двое детей могут остаться сиротами и одна матушка – вдовой. А в это время Васька прибежал с огнетушителем и мигом огонь потушил. Только плешь прожжённая на ковре осталась, прям перед Царскими вратами. Вот так, Божьей помощью, и спаслись!

А на кухню я взял себе работать тётю Свету, старую деву. Я ей сразу сказал: «Почти двести дней в году у нас постные. В пост у нас особый режим питания: на десять человек причта два литра подсолнечного масла в день, да на меня пол-литра накинь!» Это я для того, чтобы не потерять авторитет, а то в лице батюшки вся Церковь может опозориться. Был у меня один знакомый батюшка, так он масло постное не употреблял. И его к середине поста принимали за дьякона, а к концу поста – за алтарника. Выходит он исповедовать, а его спрашивают, когда священник выйдет. Он говорит: «Я – священник!» А народ смеётся и недоверчиво на него поглядывает, как на самозванца. Насилу потом, когда пост закончится, салом отъедался до нормальных кондиций. Так что знайте: для священника в пост спасение исключительно в подсолнечном масле! Потому что картошки и макарон желудок не может вместить больше, чем он может вместить. А питаться по семь раз в день для священника стыдно! А лицо священника есть не его лицо, но лицо Церкви Божией, и если оно худое, как у лошади, то и вся Церковь Божия в его лице посрамляется!

Тётя Света была женщина верующая, но постов не признавала. Меня расстраивать она тоже не хотела, поэтому подмешивала скоромные продукты в пищу тайно и незаметно. То и дело я вылавливал в супе подозрительные вещи, похожие на мелко изрубленные яйца или творог. Кончилось тем, что мне лично пришлось регулярно присутствовать на процессе приготовления пищи, потому что все остальные боялись тёти Светы. В итоге я так растолстел, что возникли затруднения при служении: например, я с трудом стал протискиваться через Малые врата. Пришлось сесть на диету и оставить контроль за тётей Светой, а она немедленно возобновила свои языческие безобразия. Как же тут не сказать вам, дети мои: держите причт в страхе Божием, управляйте железной рукой! Мы – пастыри, и мы не должны распускать овец, вверенных нам Господом Богом! Иначе их немедленно пожрут алчные волки, рыщущие вокруг!

Ещё хочу сказать про скотину. Если у вас сельский приход, никогда ни при каких обстоятельствах не держите козу. Коза – животное далёкое от Бога и лишённое какого бы то ни было представления о нравственности. Будут искушения: люди будут предлагать коз бесплатно. В этом случае нужно побороть экономность, свойственную каждому из нас, священников, и решительно сказать «нет»! Взял я однажды козу. Положительно относилось сие животное только к мужчинам, а когда моя матушка или другая женщина из причта пыталась подоить его, лягалось копытом и бодалось. Сколько я не вразумлял эту тварь, сколь подолгу не беседовал с ней, ничего не помогало. Пришлось самому взяться за соски! А когда пришло время её крыть, начались настоящие искушения. Я целый месяц искал козла. Кто бы мог подумать, что козёл в России – такая большая редкость! Вёз его тридцать километров в собственной машине, терпел запах (ведь козлы почти никогда не моются), а когда привёз, моя коза даже близко его к себе не подпустила! Может, козёл попался робкий, а может, время было неподходящее, однако осталась моя коза непокрытой и молоко давать перестала. Но при этом стала кушать комбикорма ещё больше, чем раньше, и превратилась в животное не только вредное по характеру, но и убыточное. Пристроить её опять же никому не удавалось, и я уж было решил взять грех на душу её зарезать, как мне предложили бесплатно взять того самого козла. Профессиональная экономность во мне опять взяла верх над благоразумием, и я согласился. Со временем козёл умаслил мою козу, справился-таки со своими обязанностями, и началась «козлиная» эпоха в истории нашего храма…

Я нисколько не приукрашиваю, все вышеописанные беды действительно имели место в нашем приходе. И вот недавно к ним добавилась ещё одна, самая страшная. Цель данного повествования – обратиться к доброте ваших христианских сердец и попросить помощи в восстановлении нашего храма после реставрации (банковские реквизиты прилагаю в конце). Дело в том, что реставрация есть весьма дорогостоящая процедура. И больше всего денег идёт не на краску и строительные материалы, а на зарплату рабочим. Храм наш в эпоху гонений не пострадал, но я счёл нужным провести реставрацию с учётом последних достижений. И вот тут меня бесы попутали, и я взял себе рабочих из Узбекистана, да ещё и с уголовным прошлым, но зато за полцены. Сначала всё шло хорошо. Но потом оказалось, что из-за узости глаз у представителей узбекской национальности есть определённые проблемы со зрением (это мне их бригадир объяснил). Стены у них после штукатурки получились кривые, что заметно даже невооружённым глазом, а пол – неровный, это ощущается даже через обувь. А когда стали пропадать в большом количестве стройматериалы, выяснилось, что у моих рабочих вообще другая квалификация. Но тут я проявил характер, переговорил с бригадиром, вразумил его по-христиански, и ремонт мне удалось закончить. Настало время обновлять роспись на стенах и потолке. И вот тут-то случилась настоящая беда. Те же самые рабочие предложили мне свои услуги фактически за бесценок (перед этим художник-реставратор запросил денег в несколько раз больше). Сначала я сомневался в их способностях, но бригадир говорил так убедительно, и к тому же показал диплом искусствоведа, что я не выдержал и прельстился. Теперь со стен и потолка нашего храма на прихожан смотрят такие гнусные лики, не имеющие даже отдалённого сходства со святыми, что наш храм нуждается в срочном восстановлении. Я до сих пор не могу понять, что явилось причиной этого безобразия – дефект зрения или злонамеренность?

Дети мои, учитесь на моих ошибках, не доверяйте узкоглазому Востоку! Языческий мир обманчив и непостоянен! Берегитесь его, как огня! И, если можете, помогите нашему многострадальному храму, тогда и вам поможет Господь!

Священник с. Козлятниково о. Димитрий

Конец

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО МОНАСТЫРЯМ СВЯТОЙ МОНГОЛИИ

(заметки игумена Л.)

Мало кто знает о святой Монголии, возлюбленные во Христе братья и сестры. Православному русскому человеку слово «Монголия» напоминает о татаро-монгольском нашествии или о монгольской почте – «Монгол Шуудан». Однако и бесконечных пустынных степей этого дикого края достигло Благовестие Христово, прежде чем его захватили проклятые агаряне – потомки нечестивой служанки Авраама. И здесь подвизались безвестные гиганты духа, скрытые в толще пород от обезумевших кочевников. И вот сюда, в эти подземные сокровищницы благочестия, обратил свой духовный взор я, грешный, – современный русский подвижник игумен Л. Я оставил свой монастырь и братию на произвол судьбы и попечение Пресвятой Богородицы, и пустился в далёкое странствие самолётом, поездом, автомобилем и даже ногами, дабы просветить светом истины сидящих во тьме соотечественников моих.

Между маковым и конопляным полями, из которых поганые язычники получают бесовскую отраву, чтобы травить ей христианские народы, затерялся вход в подземный монастырь. Редко какой кочевник забредёт в эту дыру, но если и забредёт, то по причине темноты не разглядит в глубине древнюю святыню, а использует тёмный провал как отхожее место и удалится восвояси творить нечестивую жертву своим идолам.

Но если миновать пространство длиною в 17 метров и 30 сантиметров (я самолично измерил рулеткой), двигаясь ощупью во тьме, вдали можно разглядеть свет множества свечей, а под ногами – коврик, о который можно вытереть ботинки. Далее начинаются широкие каменные ступени, ведущие вниз и вниз, в священную бездну, где укрылась от развращённого мира катакомбная православная обитель. Я насчитал и измерил двадцать семь ступеней шириной 128-132 см. и длиной 153-161 см. Страшно подумать, какие великаны смирения ступали по этим невзрачным ступеням! Я прослезился и облобызал одну ступеньку, потрескавшуюся под их духовным весом. Тут меня и скрутил радикулит. Дело в том, что в Монголии было жарко, и я оставил шерстяное облачение в гостинице. А в катакомбах было холодно, и приступ радикулита застал меня врасплох. Так я сидел на четвереньках и ждал, впадший в руки к бесу немощи, как человек из Евангельской притчи, впадший в руки разбойников, когда какой-нибудь самарянин, проходя мимо, поможет мне подняться. Тут я разглядел фашистскую свастику, вырезанную на стене. Сердце моё сжалось от боли и ужаса. «Негодяи! – воскликнул я. – Даже в этом святом месте вы посмели изобразить сей нечестивый символ!» На мой крик снизу прибежал один из монахов, помог мне подняться и объяснил, что этой свастике почти две тысячи лет, и оставили её христиане, загнанные варварами в эту дыру и умирающие от голода. Я посочувствовал и сказал, что тогда в их положение можно войти: хотя христиане и должны любить врагов, но при таких обстоятельствах… Тогда монах объяснил, что они совсем не то имели в виду, что крест с загнутыми краями – раннехристианский символ вечной жизни, и у меня прямо камень с души упал.

Когда мы спустились вниз, глазам моим предстал широкий двор, вырубленный в скале. Куры, индюки и бараны свободно паслись на нём, выковыривая из стен коренья, насекомых и червей. Казалось, солнечный свет не был нужен им совсем – так положительно влияло на них сие благодатное место. Но монах объяснил, что сейчас вечер, а днём их выгоняют пастись на маковое и конопляное поля, оттого и ведут они себя несколько странно. Тут один баран подбежал ко мне, посмотрел на меня весьма задорно, встал на задние ноги и слегка лягнул передним копытом в бок. Я согнулся пополам, но монах помог мне распрямиться. Баран всё ещё стоял передо мной, жуя жвачку, из его рта свисали хвосты дождевых червей. Мне показалось даже, что он мне подмигивает. «Брысь отсюда!» – прикрикнул на него монах, и баран унёсся в неизвестном направлении. «Играется!» – объяснил он мне и улыбнулся.

Тут я вспомнил о цели своего странствия, выхватил из кармана рулетку и бросился измерять размеры двора. Когда с этим делом было покончено, брат Александр (так звали монаха) помог мне разогнуться, я поднял глаза и увидел невдалеке великолепный собор, переливающийся всеми красками в свете факелов. Я попросил у монаха тряпочку, отёр с мантии бараний и птичий помёт, отряхнул клобук от сена и комбикорма и пошёл поклониться этой чудесной святыне, так неожиданно представшей моему взору.

В соборе шла служба. Я посчитал братию – отдельно схимников, отдельно монахов и иноков, отдельно послушников, и составил их список. В своём списке напротив священников я поставил крестик, а напротив игумена нарисовал большой восьмиконечный трёхмерный крест. Поскольку я не знал, кого как зовут, то сделал наброски лиц. Затем я огляделся вокруг, и моё сердце замерло от благоговения. Ужасно представить, какие монстры молитвы молились в этих древних стенах!

Я стал измерять размеры притвора и боковых алтарей, дабы благочестивый читатель моего повествования мог составить представление об этой намоленной обители. Чтобы братья не раздражались на то, что я отвлекаю их от молитвы, я последовательно облобызался со всеми и объяснил необходимость моих измерений. Я посчитал и записал все иконы (списки, таблицы и чертежи будут приведены в конце), церковную утварь, мебель и прочие вещи, а потом принялся за центральный алтарь – благо, к тому времени служба уже закончилась.

В два часа ночи я принялся осматривать и мерить келии, вырубленные прямо в скале. Невозможно вообразить, какие исполины аскезы подвизались в этих пещерах!

Братия почти не роптала: за последнее десятилетие она привыкла к нам, русским игуменам. Только один брат отказался пустить меня к себе, сославшись на молитву. Но я так долго орошал слезами порог его келии, умоляя его, как евангельская вдова неправедного судию, пустить меня к себе и кладя земные поклоны с немалым стуком, что брат не выдержал и открыл. Впоследствии оказалось, что это была келия настоятеля, а брат был не кем иным, как самим игуменом отцом Антонием.

Рано утром, так и не дождавшись Литургии, я попрощался с братией и покинул это неземное место, исполненное благодати. Вскоре я добрался до взятого мною напрокат автомобиля – джипа с открытым верхом, который я спрятал от угонщиков посреди гигантских маков. Машина сразу же завелась, и я уже подъезжал к городку, в котором остановился, когда прямо у меня над ухом раздалось торжествующее блеяние. Я резко затормозил, обернулся и увидел на заднем сидении давешнего барана. Он был вне себя от счастья. К его ошейнику была привязана записка: «Горячо полюбившийся игумен Л.! Братия монастыря св. Георгия приносит в дар вашему монастырю сие необыкновенное животное, соименитое святителю Василию Великому (можно звать просто Васькой), и берёт на себя все расходы по транспортировке. Умоляем вас принять этот дар и не отвергнуть нашего смирения!»

Увидев, что я прочитал записку, баран заблеял ещё радостней. Видно было, что путешествовать ему не впервой. Конечно, я не смог отказать братии, столь дружелюбно принимавшей меня у себя. Но поскольку по графику у меня было запланировано посещение ещё нескольких монастырей, пришлось подыскать Василию в городке хороший хлев со всеми удобствами.

Следующим я хотел посетить женский монастырь великомученицы Варвары.

Я полагаю, возлюбленные во Христе братья и сестры, что все вы не раз бывали в языческих храмах. Иногда полезно сравнить ощущения, чтобы убедиться в истинности православия. Вот я, к примеру, неоднократно посещал идольские капища многобожников, мечети нечестивых шиитов и суннитов, синагоги богомерзких сионистов и даже египетские пирамиды. Каким древним, концентрированным злом веет от этих мест ужаса и нечестия! А этот оскал разбинтованного фараона, умершего тысячелетия назад! Видя этот оскал, нельзя не вспомнить милостивого Господа Иисуса Христа, распятого на кресте за грехи наши. Поверьте мне, братья и сестры, ничто так сильно не стимулирует к памятованию о смерти и Иисусовой молитве, как идольские капища и эта зловонная мумия! Не зря ведь великие египетские подвижники, вроде Макария Великого, селились в этих гробницах и даже спали на одной постели с мумией. Проснёшься утром, увидишь этот оскал в пяти сантиметрах от своего лица и сразу вспомнишь о смерти… Нам же, грешным, приходится насильно заставлять себя думать о смерти, что гораздо сложнее, если не спишь с мумией.

Вот и на этот раз мне встретился на пути буддийский храм, и я не преминул своим долгом посетить его, чтобы сравнить ощущения. После завершения измерений я встал на колени и горячо помолился Богу, надеясь, что, как только я выйду, Господь сокрушит по моей молитве это нечестивое капище. Но, к несчастью, этому храму ещё не успели сделать крышу. Солнце стояло в зените, и не прошло и пятнадцати минут, как со мной случился солнечный удар. Беспрестанные посты и смирение тела сильно ослабили мой организм. Но, несмотря на многочисленные болезни – мигрени, язвы, гайморит, радикулит, плоскостопие, – я продолжаю свой тяжкий труд на пользу вам, мои дорогие соотечественники!

Очнулся я в каком-то тёмном месте и сразу увидел красную мантию ламы, который готовился совершить надо мной какой-то ритуал. В моём мозгу сразу вспыхнула мысль о Карфагене, приносившем в жертву Молоху собственных детей. И вот я лежу совершенно один в этой языческой стране, беспомощный, как карфагенский младенец, а идольский жрец подготавливает меня к жертвоприношению! Такое может даже самого сильного человека вывести из равновесия! И спас меня, как всегда, крест Господень. Я снял его с шеи и с отчаянным криком замахнулся на жреца – никакого другого предмета не было под рукой. Он, конечно, сразу убежал, а я бросился к своей машине и благополучно добрался до обители св. Варвары. Сёстры сказали мне, что, скорее всего, буддист оказывал мне первую помощь. Может, так оно и было. Но кто их разберёт, этих язычников?

Игуменья Екатерина принимала меня со всем радушием, на которое только была способна. Мне не пришлось делать замеры: на случай приезда русских игуменов в монастыре было заготовлено много соответствующих распечаток. После всенощной мы отправились к старице-затворнице, много лет не пускавшей к себе сестёр. Узнав, что приехал русский игумен, она милостиво согласилась принять меня у себя и дать наставления. Я так растрогался, что через несколько минут вышел из её келии, не в силах более выдерживать строгие и справедливые обличения в свой адрес. Затем мы приступили к осмотру нежилых келий (жилые обещали показать, когда сёстры будут на Литургии). Невозможно даже вообразить, какие чудовищные постницы постились в этих кельях! Просто дух захватывает! У меня даже случился приступ астмы, и сёстры целый месяц выхаживали меня в корпусе для болящих. Возможно, приступ случился из-за пыли, царившей в этих древних святых кельях, но я всё равно не жалею, что взглянул на эти памятники смиренномудрия.

Я люблю лечиться в женских монастырях. Свежий воздух, милые, сострадательные лица монашек, диетическое питание… К счастью, время моей болезни не совпало со временем больших постов, как уже бывало ранее.

Неподалёку от обители был заповедник, а при нём – зоопарк, куда я ходил прогуливаться в сопровождении игуменьи и других сестёр.

И вот до меня дошли дурные вести о моём родном монастыре. Я собрался с духом и написал поучительное письмо своим духовным чадам, которое и привожу здесь целиком:

«Дети мои! Слышал я, вы живёте, как кошка с собакой! Слёзно молю вас, не грызитесь, как волки, имейте мир между собою! Где-то в Писании сказано: «не угрызай брата твоего, яко дикий вепрь». Обращаюсь к вам со скорбью и жалостью: только бараны бессловесные и другая тварь может задирать друг друга без зазрения совести. Человеку же это неприлично и стыдно! Вы уже взрослые монахи, при обетах и мантиях, а не новорожденные щенки, у которых зубки чешутся! Зачем вам рваться в бой, как петухи? Образумьтесь, посмотрите в зеркало! Вы – здоровые мужчины с длинными бородами, а не дикие козлы! Уже которое послание пишу я вам, но не слушаете вы своего духовного отца, словно жирафы тугодумные! Вот и Апостол говорит: «кто не имеет мир между собою, тот словно свинья в калу»! Сказано: «дети, любите друг друга», – а не «змеи, душите друг друга»! Даже мерзкие крокодилы не трогают своих соплеменников, но щадят, а набрасываются лишь на иноплеменных. Вы должны быть солидарны, как пчёлы или муравьи – всё тащить в родной монастырь. Вы же, как удавы, думаете, кого бы из братьев заглотить! Я прошу вас, одумайтесь! Не будьте упрямы, яко ослы! Хоть осёл – животное трудолюбивое, но глупое и упрямое до крайности. Уж не знаю, с кем ещё вас сравнить? Разве что со стервятниками! Словно хищные птицы с безобразным клювом, словно во́роны, вы набрасываетесь на добычу! И кто – добыча? Брат ваш, соратник единоверный! Вы бежите, как страусы, от исповеди, и, как псы на помойку, собираетесь на чаепитие с мыслью кого-нибудь осудить! Что там псы, дикие шакалы вы, а не ангельский образ! Толстокожие бегемоты, которые сидят в своём болоте и придаются нечистоте! Черепахи в делании добродетелей и гепарды в раздражении и злобе! Вы, как рыбы безгласные, на молитве, и коршуны за трапезой! Прячетесь по углам, как пауки, от послушаний и жужжите за работой, точно мухи! Червь и вошь пред Богом, но павлин перед паломничающим женским полом, к тому же гордый, как индюк! Справедливо говорят в народе: «в тихом омуте черти водятся»! Наш монастырь и стал этим омутом за время моего отсутствия! Вот приеду с Монголии через месяц-другой, всех разнесу по полкам, словно комаров!

Ваш духовный отец игумен Л.»

Может, вы подумаете, что я слишком строг по отношению к своим подопечным? Спешу вас уверить, возлюбленные во Христе братья и сестры, что сердце у меня доброе, а характер мягкий, христианский. Я с детства любил всяких зверушек и мечтал пасти бессловесное стадо. Вот теперь моё желание сбылось: у меня под началом восемнадцать братьев. Кроме того, я окормляю своими книгами весь русский народ, который, по большей части, тоже бессловесен.

Сёстры поставили меня на ноги, я наконец осмотрел жилые кельи и хозяйственные помещения и собрался уезжать. От подарков в виде различной скотины я категорически отказался, хотя и видел в глазах игуменьи страстное желание одарить меня каким-нибудь копытным. Лицам, развитым духовно, с первого взгляда бросается в глаза моя любовь к животным, хотя я и разговариваю со зверями вполголоса, стараясь скрыть свою слабость.

Я покинул монастырь в полном здравии и отличном расположении духа. Но, к несчастью, я сильно издержался на барана и не мог далее продолжать своё странствие. Моя братия не смогла сделать мне денежный перевод, потому что недавно закупила крупную партию форели к Рождественскому посту, истратив на неё все наличные средства, и даже взяла заём в соседнем монастыре.

Я пообещал Богу, что когда-нибудь непременно вернусь в сей благословенный край, чтобы закончить свою паломническую программу, и собрался возвращаться на Родину. К этому времени баран Василий так отъелся, что авиакомпании отказались его транспортировать, и нам пришлось ехать на поезде. В багажное отделение Василия также не взяли. Выход остался один: я одел его в мантию, выдал за брата и купил на него взрослый билет.

В одном купе с нами ехал чернокожий негр. Кто знает, что привело его в эту дикую страну и гнало ещё дальше на север? Оказалось, что он крещёный, неплохо говорит по-русски и всю жизнь мечтал стать монахом. Не теряя времени даром, я наставил его в монашеских добродетелях и постриг в рясофор на второй день пути. Я хотел удивить своих иноков: уезжал в странствие один, а вернулся с двумя братьями! Но на каком-то полустанке негр исчез вместе с одним из моих чемоданов. К несчастью, в этом чемодане оказалась бо́льшая часть моих заметок и самое ценное, что мне удалось добыть – эскиз кельи святой старицы-затворницы (я нарисовал его по памяти сразу, как только вышел от неё). При составлении моей брошюры пришлось довольствоваться оставшимися записями.

Пользуясь случаем, обращаюсь к тебе, чадо и брат мой чернокожий Серафим! Если ты не хочешь жить в монастыре под моим началом, иди в другой! Но верни мне мои записи и бельё с брендами известных кутюрье (остальные вещи можешь оставить себе)! Вспомни обеты, данные Богу при постриге, и покайся за своё беззаконие!

На сей просительной ноте я, Игумен Л., настоятель монастыря св. Лаврентия в богоспасаемом N-ске, завершаю своё повествование и желаю остаться неизвестным по великому смирению своему, как сказано в Писании: «возлюбите нищету духовную, и воздастся вам и в сем веке, и в будущем!» Аминь.

Конец

МИР РУШИТСЯ

Мир рушится. Границы пересечены.

С линии фронта – цинковые гробы.

Враг напал внезапно, напал из-за спины,

И виселицами стали телеграфные столбы.

Мир рушится. Мы терпим огромные потери. Я – главнокомандующий восточной линией фронта. На нас пришёлся основной удар.

Мир рушится. Под моим началом всё меньше бойцов: некоторые, вероятно, сдались неприятелю и проданы в рабство, другие болтаются на телеграфных столбах. Иногда они приходят в себя, хватаются за столб и начинают бессмысленно карабкаться по нему вверх, потом снова безжизненно повисают на своих верёвках. Ужасное зрелище!

Но ещё страшнее те, кого присылают в цинковых гробах. Они тоже живы, но парализованы. В глазах их застыл неописуемый ужас, как будто они столкнулись с самыми глубинами неизвестного, и оно вытянуло из них всю жизненную силу.

Все разведчики бесследно исчезают. Никто не может сказать, как выглядит враг, даже те, кто непосредственно участвовал в бою. Тех, кто ещё может говорить (а их немного), при воспоминании о сражении сковывает страх и они теряют дар речи. Невозможно выработать никакую стратегию защиты, чтобы сохранить хотя бы то, что осталось. Мир рушится.

Враг наступает медленно, но неотступно. Мы теряем оплот за оплотом, никто не может сказать, что по другую сторону линии фронта. Территория государства уменьшилась вдвое. Неизвестно, где будет нанесён следующий удар.

Бойцы отказываются сражаться и требуют перемирия, но перемирие заключать не с кем. Враг не выдвигает никаких требований, он просто уничтожает нашу страну.

Вероломное нападение с востока ослабило нашу экономику. Никакие ценности сохранить не удаётся, речь идёт только о выживании. Пока у нас ещё остаётся небольшой шанс на спасение, но надежда тает на глазах. Перед лицом неизвестного врага все соседние государства отказались нам помогать, хотя мы предлагали любые условия. Они не стали присылать помощь и закрыли свои границы. Отступать теперь некуда.

Враг использует неизвестное химическое оружие. В воздухе стоит специфический запах, похожий на запах кошачьей мочи. Ум отказывается работать из-за этого запаха.

Все радиоволны захвачены неприятелем. Он транслирует странные передачи, которые отрицательно влияют на психику бойцов, наводят на них отчаяние, меланхолию и страх. Гигантские динамики оживают несколько раз в день, и нет никакой возможности отбить у врага оборудование, передачи слышно даже под землёй. В остальное время из динамиков раздаётся ужасающее загробное пение. Вещание идёт на странном языке, сильно похожем на наш, гипнотическим голосом, отрицательно влияющим на мышление. По всей видимости, в трансляциях содержится подсознательный призыв к самоубийству.

Стало невозможно действовать привычным образом, враг проник в самое сердце нашей страны. Надо из кожи вон лезть, чтобы сохранить то, что имеем. Бойцы отощали от голода и постоянного страха.

Враг намеренно не уничтожает наших бойцов, а только нейтрализует, хотя у всех сложилось мнение, что он может уничтожить нашу страну в самое короткое время; отсюда мысль о рабстве.

Мир рушится. Повсюду чувствуется дыхание приближающейся смерти, живые завидуют мёртвым. В маленький промежуток времени наша страна из счастливой процветающей державы превратилась в обитель страха, в склеп. И все без тени сомнения знают, что будут похоронены в этом склепе навеки.

Дети не рождаются, а только в них мы могли бы видеть надежду на спасение. Нас становится всё меньше, мы заживо похоронены.

Бойцы пытаются развлекаться, как раньше, но тоска и страх, растворённые в воздухе, лишили нас самого главного – чувства успокоенности и благополучия. Теперь привычные вещи (такие как приём пищи, выпивка, секс, разговоры, анекдоты) перестали приносить бойцам удовольствие, они делают всё это скорее по инерции, чтобы отвлечься хоть на время от царящего вокруг ужаса.

В Центральном Штабе Обороны паника и неразбериха. Все боятся принимать на себя ответственность, приказы не поступают. Всё, что мы ни делаем, неприятель использует против нас. Снаряды, которые мы посылаем в сторону вражеских позиций, разворачиваются на 180 градусов и летят в нас.

Системы сообщения нарушены, мы оторваны от мира. Дома горят, семьи рушатся, имущество исчезает. Бойцы сходят с ума. Многие начали видеть стену тумана. Никто не знает, чтó это за стена, но все говорят, что за ней только ужас и мрак.

Есть слухи, что никакого врага нет, а есть эпидемия неизвестной вирусной болезни, поражающей нервные центры. Но учёные пострадали в первую очередь, и заняться её исследованием некому.

Здравомыслящих остаётся всё меньше. Говорят, что сам Бог спустился, чтобы покарать нас за грехи. Но какое дело Богу до нашей страны?

Другие говорят, что приходит конец света, что наружу вырвалось то, что тщательно скрывалось от всех в потаённых недрах с самого момента основания нашего государства.

Кажется, я тоже заразился этой странной болезнью. Всё реже моменты, когда я полностью осознаю себя, всё меньше времени я могу здраво мыслить и действовать так, как привык. Что-то чужеродное воздействует на меня. Оно приходит извне, и я исчезаю, перестаю быть. А когда появляюсь вновь, становлюсь ещё слабее и беспомощнее, чем был.

Но я говорю от имени всех: мы будем сражаться до последнего, как крыса, загнанная в угол! Ничего другого нам не остаётся! Терять нам уже нечего, отступать некуда, мы проиграли, но мы ещё поборемся! Мы – бесы, и мы не сдаёмся!

Конец

ЛЮБОВНЫЙ РОМАН

Я – высокая стройная блондинка с небольшой, но аккуратной грудью, худыми ногами, аккуратным носиком и миловидным лицом. Правда, я крашусь под брюнетку назло всем моим бывшим ухажёрам. Мне с детства не везло в любви. Я даже беременела несколько раз…

Я встретила его в косметическом салоне. Его мать хотела назвать его Александром или Эммануилом и сразу по выходе из роддома сделать ему на предплечье татуировку с его именем, чтобы он никогда его не забывал. Но татуировщик сказал, что поместится только четыре буквы – мой любимый родился недоношенным. Тогда мать решила назвать его просто Глебом…

Всё это он рассказал и показал много позже, а тогда наши отношения только начинались. И начались они со скандала…

Я работала в салоне красоты. Всем известно, что в салоны красоты ходят либо женщины, либо гомики, и я не могла рассчитывать на такую удачу. До этого я подыскивала своих любимых в дискотеках и ночных клубах…

Он вошёл к нам в салон в расстёгнутой рубахе и стал пристально смотреть по сторонам, как будто выискивая что-то и гордо вращая своей маленькой головой из стороны в сторону. Я только что закончила мыть пол в вестибюле и подумала, что он ошибся дверью. Его охотничьи сапоги оставляли на кафеле грязные глинистые следы тридцать шестого размера. Я подошла и нависла над ним, не выпуская швабру из рук и молчаливо требуя ответа. Несмотря на свой возраст, я в отличной форме и резва, как тридцатилетняя девушка. Он посмотрел на меня снизу вверх и засмеялся. Я не знала, над чем он смеётся, но подумала, что над бородавкой на моём подбородке. Этого я вынести не могла и залепила ему пощёчину. Но он продолжал смеяться, всё громче и громче. Я подумала, что он навеселе и вытолкала его за дверь. Затем я развернулась и пошла замывать его следы. Но не прошло и нескольких секунд, как он вернулся. Он влетел, как ошпаренный, и стал злобно вращать своими маленькими серыми глазами с красноватым оттенком. «Психически неуравновешенная личность», – подумала я и пошла сообщить о нём управляющей. Мне страстно хотелось знать, чтó его так развеселило, а затем разозлило. Я ведь всегда увлекалась психологией. Управляющая нашла с ним общий язык, и вскоре они уже пили кофе в зале. Оказалось, что он не ошибся дверью и не был гомиком, он просто хотел подстричь свою бороду и усы. (Денег у него оказалось предостаточно.) А когда он увидел моё левое ухо, выбившееся из-под косынки, то не смог удержаться от смеха. Дело в том, что я отлежала его в детстве, и оно у меня пельмениной. Когда я вышвыривала его за дверь, он споткнулся о порожек, пролетел метров пять и ударился о фонарный столб, оттого и разозлился. Но управляющая быстро успокоила его, угостила печеньем и представила нас друг другу. Она рекомендовала меня, как человека порядочного, ответственного, чистоплотного, с большим стажем работы уборщицей, и он тотчас простил мне свою обиду и дал визитную карточку. Я сильно засмущалась и, чтобы скрыть смущение, спросила, зачем он хочет подстричь такую длинную, густую и красивую бороду, спадающую ниже пояса. На самом деле борода была весьма жалкого вида, росла двумя отдельными прядями и едва ли доходила до пупка, но мне очень хотелось сказать ему что-нибудь приятное, чтобы исправить недоразумение. В ответ он тоже сделал мне комплимент – сказал, что восхищён моей силой, мужеством и ростом. Я покраснела и хотела уйти, но неожиданно он схватил меня за таз и усадил к себе на колени. Он сказал, что влюбился в меня с первого взгляда и что именно о такой женщине всю жизнь мечтал. Он обещал, если я стану его возлюбленной, подарить мне рай и увезти на Ямайку. Управляющая куда-то удалилась, а я всё сидела у него на коленях и слушала ласковые слова, пока он не начал задыхаться. Я поняла, что при его комплекции трудно выдерживать мой вес, встала, убежала к себе в каморку и разрыдалась от счастья. Наконец-то я встретила достойного себя человека, который будет меня на руках носить! Когда я вышла, он уже ушёл, истощённый приливом чувств…

На следующий день у меня был выходной, я позвонила по телефону из визитки и попросила Глеба Ефремовича Буржуйкина. Грубый мужской голос сказал:

– Да я это! Ты кто такая и чё те надо?

Я гордо ответила:

– Я та, кому вы так долго вчера признавались в любви!

– Ну, выпил лишнего, – ответил мой избранник. – В общем-то я, конечно, не против, приходи вечером ко мне домой, да чего-нибудь пожрать захвати. – Он назвал адрес. – Но вот по поводу Ямайки, это ты забудь! Это я для красного словца сказал…

– Да не нужна мне никакая Ямайка! – воскликнула я. – Лишь бы ты любил меня так, как обещал!

– Это – пожалуйста! – крикнул он радостно и повесил трубку.

Я была на седьмом небе от счастья. Неужели судьба повернулась ко мне лицом? Неужели я наконец встретила того единственного, которого ждала всю жизнь? Мне не верилось, что это случилось со мной, но в руках я держала его визитку, а на бумажке был записан его адрес…

Я даже дала себе слово сделать наконец пластическую операцию со своим ухом…

Когда я вошла в его квартиру с пакетиком продуктов в руках, он схватил меня за руку и повёл в гостиную. В углу я заметила иконы, и нехорошее подозрение закралось ко мне в душу. Но вскоре оно было вытеснено мечтами о вечной любви, нежных прикосновениях губ и прочей лирикой. Квартира оказалась чистой и прибранной. Едва я выложила продукты на стол, Глеб Ефремыч жадно накинулся на них и почти всё скушал. В первую очередь он съел сало, причём без помощи столового прибора. Он держал его в правой руке и закусывал батоном хлеба, который держал в левой. Достав из пакета бутылку водки, он гневно взглянул на меня и выбросил её в мусорное ведро. «После вчерашнего ещё не отошёл», – ласково подумала я. В самый разгар ужина я набралась храбрости и сказала:

– Глеб Ефремыч, разреши звать тебя просто Глебушкой…

– Зови лучше отцом! – сказал он и засмеялся. Я подумала, что мы с ним ровесники. Но я читала в одном журнале, что некоторые мужчины хотят видеть в любимой женщине мать, другие – дочь, третьи – вообще внучку или постороннего человека… Конечно же, я согласилась.

Когда Глеб Ефремыч наелся, он отправился в спальню и, как был с сальными руками и в сапогах, так и завалился в постель. Я побежала в ванну, чтобы оправдать характеристику, данную моей начальницей. Но когда я вошла в спальню в одних трусиках, Глеб Ефремыч уже храпел ровным сном. Я попыталась растолкать его, но он лишь сказал сквозь сон громовым басом: «Ляжешь на коврике под дверью», – и продолжил храпеть. Я легла на диване в гостиной, а когда проснулась, Глеба Ефремыча уже не было. Я тоже отправилась на работу.

Там меня ждал неприятный сюрприз. Оказывается, «моё безобразное поведение видели клиенты», и Людмила Петровна «больше не может выносить такого безответственного и безнравственного человека», как я. Она сказала, что выставила бы взашей нас обоих с Глебом Ефремычем, если бы он не дал ей при входе крупную банкноту в качестве чаевых. В общем, я получила увольнение…

Я целый день шаталась по городу, порой начиная всхлипывать о своей несчастной судьбе, пока не очутилась рядом с домом Глеба Ефремыча. Я ещё только поднималась по лестнице, когда услышала сверху его радостный голос:

– Марфа! Где ты шляешься? Заждался уже тебя!

Когда мы вошли в комнату, я упала к нему на грудь, разревелась и поведала о своём несчастье. Я даже обвинила его в том, что меня уволили.

– Точно, точно, это из-за меня! – сказал он и лукаво подмигнул.

Я спросила, что мне теперь делать.

– Как что, иди к нам в монастырь работать! – сказал Глеб Ефремыч. – Такие уборщицы, они везде нужны! Знаешь, сколько грязи у нас? За десять лет не разгребёшь! Будешь мне помогать.

Тут я вспомнила, в визитке было написано, что Глеб Ефремыч работает монастырским сторожем.

– В монастыре платят мало, – сказала я обиженно. – Да и кто меня возьмёт в монастырь?

– Как кто, я возьму! – заорал Глеб Ефремыч во всё горло. – Я ж не только сторож, но ещё и завхоз!

Тут у меня в душе поднялась буря самых разнообразных чувств. Мне страстно хотелось работать под началом Глеба Ефремыча, но мне почему-то было стыдно показываться на глаза монашкам, а тем более – священнику.

– Это дело поправимое, – сказал Глеб Ефремыч и опять хитро подмигнул. – Ты же ведь крещёная. Исповедаешься, причастишься, и дело – в шляпе! С комплексами надо бороться!

Я усомнилась, поможет ли такая простая мера в борьбе с моей стеснительностью.

– Поможет, поможет, – заверил меня Глеб Ефремыч. – Если как следует подойти к делу, обязательно поможет! Давай прям щас и начнём. Я ведь сам в некотором роде священник…

Тут я маленько испугалась, но глядя на его доброе лицо, на его мозолистые руки и сияющие глаза, решила, что бояться нечего.

– Ну давай, исповедывайся, – сказал он. Но я ничего не могла из себя выдавить, кроме вздохов и слёз.

– Да, запущенный случай! – сказал Глеб Ефремыч. – Ну, давай я за тебя исповедаюсь…

И он начал перечислять все мои основные грехи, называя даты и имена, и что удивительно – ни разу не ошибся! Я подумала, что он нанял частного детектива, и тот всё разузнал обо мне. Но когда Глеб Ефремыч стал перечислять те дела и мысли, про которые никто, кроме меня, не знал, я потеряла сознание.

– А как же ты говорил про любовь с первого взгляда и что именно такую женщину, как я, всю жизнь искал? – спросила я, когда очнулась.

– Это всё – чистейшая правда! – сказал отец Глеб. – И про рай тоже. А вот про Ямайку – это я в переносном смысле. Юродствую помаленьку!

– А может, ты и не сторож, а начальник монастыря? – спросила я подозрительно.

– Да что ты! – замахал он руками. – Начальники у нас – игумен Ермоген и игуменья Арсения. А я – всего-навсего старец. Видишь, какая борода?

А бороду он так и не подстриг.

Эту ночь я опять спала на диванчике. На следующее утро мы с отцом Глебом пошли в монастырь, и я устроилась по специальности. В свою квартиру он меня больше не приглашал. Сказал, что в следующий раз позовёт только тогда, когда я научусь спать на коврике. А я ужасно боюсь схватить насморк.

Зато я каждый день захожу к нему в сторожку, чтобы узнать, не обманул ли он меня по поводу своей любви ко мне. И я всё больше убеждаюсь: нет, не обманул!

Конец

ЦАРЬ

Иванушка встретил Бога в самом что ни на есть неприглядном месте. Бог дал ему свою визитную карточку, где были указаны способы, как с Ним можно связаться.

Когда Иванушка пришёл домой, он сказал актрисе, играющей роль его жены:

– Знаешь, я сегодня видел Бога.

– Что ты говоришь?! Не может быть! – демонстративно воскликнула Актриса, как ей и полагалось, и продолжила мазать бутерброд.

– Он дал мне свою визитку.

– Вот это да! Можно посмотреть?

Иванушка стал судорожно рыться в карманах, но визитки не было – видно, она выпала, когда он доставал носовой платок.

– Какая досада! – вскрикнула Актриса. – Ты потерял Бога!

– Только Его визитку…

– Это одно и то же. Что там хоть было написано?

– Да всё, как обычно. Зовут Иисусом, фамилия – Христос. Или это прозвище? Должность – Вседержитель. А дальше… Наверное, телефон, факс, мобильный телефон. Не помню точно…

– Теперь из-за твоей рассеянности мы будем вечно жить в этой халупе! Но ты хотя бы представился?

– По-моему, нет. Но Он, если захочет, то обязательно меня найдёт. Он же – Бог!

– Делать Ему больше нечего! У Него таких, как ты, миллиарды! Такая удача бывает раз в жизни! Где ты Его встретил?

– Ни за что не поверишь! В общественном туалете!

– В синем биотуалете у станции?

– Нет, где бы Он там поместился? По дороге на работу есть кусты, примыкающие к забору. Мы называем их в шутку «общественный туалет». Ступать надо осторожно, потому что всё пространство загажено…

– И тебе припёрло по-большому?

– Нет, я проходил мимо и услышал, как кто-то скулит. Я подумал, что там щенок умирает. Ты же знаешь, как я люблю животных. А это был не щенок…

– Это был старый трухлявый кобель?

– Нет, это был человек, бомж. Ему было плохо. Мне стало его жалко, я взял его за руку…

– Фу! Сейчас же иди мыть руки!

– Я уже мыл. Так вот, я взял его за руку и сказал какие-то слова утешения. Он говорит: «У меня нет дома. Никто меня не пускает к себе». Я спрашиваю: «У тебя не осталось никого из родственников?» Он говорит: «Они все умерли. А тем, которые остались, я не нужен». Я говорю: «Потому что ты грязный и не хочешь работать». А он говорит, что был рождён царём…

– Они все так говорят!

– …но люди отвергли его. Они не любят над собой всяческих царей. И я, Иванушка, в первую очередь отверг. Оттого он и сделался таким…

– Я всё поняла! И тут он достаёт визитку и говорит, что он – Бог! Прикол вполне в Божьем духе!

– Да нет, бомж был последним из династии Романовых, который не эмигрировал из России. Потомок четвероюродного брата Николая Второго. Российский трон по праву принадлежит ему… Так мы и сидели с ним на корточках посреди дерьма, держась за руки. А люди думали, что у нас групповое испражнение, и не беспокоили. А потом явился Иисус Христос…

– Ты попросил у Него хоть что-нибудь?!

– Я как-то растерялся… Христос-то явился за царской душой… А я держу царя за руку и не отпускаю. Христос улыбнулся, дал мне свою визитку, которую я потерял, и говорит: «Если тебе с ним будет трудно, обязательно звони!»

– С кем? – похолодела от ужаса Актриса.

– С Георгием Николаевичем! Я понимаю, что у нас однокомнатная квартира, и втроём жить в ней будет тесно, но Георгий Николаевич – всё-таки царь!

Актриса вылетела в прихожую и увидела царя, который стоял, сложив руки крестом на груди, и виновато улыбался.

– Я немедленно ухожу от тебя! – воскликнула Актриса, вытряхивая из шкафа свои вещи. – Царей только мне не хватало!

Когда за ней захлопнулась дверь, Георгий Николаевич протянул Иванушке картонный прямоугольник.

– Вот, Вань, Божья визитка. Ты на лестнице обронил, а я поднял… Она вернётся?

– Даже подумать об этом страшно! – ответил Иванушка. – Но если, не дай Бог, такое случится, у нас всегда есть телефон Христа!

И он бережно убрал визитку в секретер.

Конец

КАК Я СТАЛ ХРИСТИАНИНОМ

Он сидел и увлечённо наблюдал, как дерутся монастырские петухи. На самом деле он молился, только никто этого не знал. Он это был я.

Я наблюдал за ним с высоты птичьего полёта. Вероятно, я был ласточкой. Я знал про него всё.

Вам, наверное, интересно, почему он – это я? И почему он принял иноческий образ, когда всё ещё состоял в браке? И почему настоятель не потребовал от его второй половины разрешения отпустить его в монастырь? И почему в своё время православный священник отказался их венчать, хотя они показали свои паспорта, где стояла печать о первом браке? И почему этот стройный монах иногда оговаривается и вместо «я был» говорит «я была»? И как Промысел Божий привёл его в монастырь?

Я знаю ответы на все эти вопросы, потому что я и есть он. Но сможете ли вы принять их или будете его осуждать? Сможете ли понять, что между мужчинами бывает настоящая мужская любовь, которую даже смерть не сможет разрушить? Сможете ли вместить, что даже мерзость и грязь могут стать ступенькой на пути к Царствию Небесному? Призна́юсь, что меня это не сильно заботит. Сражайтесь за своё спасение, а он будет сражаться за своё. Но если вы хоть что-нибудь почувствуете, если хоть одно движение любви шевельнётся в глубине вашего сердца, значит я пишу не зря.

* * *

Сначала его звали Васей, потом стали звать Василисой. Василиса никого не любила – ни мать, ни сестру, ни брата. Она любила ходить в клубы, пить коктейли, танцевать. Она загуляла.

Мать отреклась от него, когда узнала. Потом простила и умерла. Брат не называл его иначе как «этот вонючий пидор». В сестре ещё осталась капля сострадания, но её всю передёргивало, когда Василиса прикасалась губами к её щеке. Сестра знала, чтó делают эти губы в другое время.

Василиса всё время одалживала у своей сестры вещи. Сестра не могла отказать, но одевать их тоже потом не могла, даже после стирки. Приходилось выбрасывать. Потом сестра выбросила весь свой гардероб и уехала жить в другой город.

Василиса была одна в целом мире, но не замечала этого. Ей нравилось блудить. Двое её знакомых заразились СПИДом. Но Василиса всегда хорошо предохранялась.

А потом что-то начало меняться – вот новый поворот (событий), и мотор ревёт (надрывно). Да, она влюбилась! Всё было решено: либо она будет жить с ним до старости, и они умрут в один день, либо… Она дала обет, что в тот день, когда он её разлюбит, она покончит с собой. Но сначала нужно было, чтобы он полюбил её. Степан был таким же эгоистом, как и она.

Но ей повезло: какие-то энергии связали их воедино. Они перестали ходить в клубы, стали жить вдвоём. Влюблённость не проходила. Они всё делали вместе и даже поклялись друг другу быть верными до гроба.

Это была любовь и ничто больше! Та самая любовь, которая приходит от Бога. Плоть отступила на второй план. Теперь у каждого был хотя бы один человек, которого он глубоко и искренне любил. А тут как раз приняли закон, разрешающий гомосексуальные браки. Конечно, они поженились!

Но они не знали, что Господь хочет научить их любить много большее число людей. Всё-таки один – это очень мало.

Они хотели обвенчаться в родной Православной Церкви, даже не подозревая, насколько их брак противоречит Евангелию и православию… Им объяснили.

Одна протестантская община согласилась их обвенчать, но у этих двух людей была православная душа. «Я хочу ходить в храм, а не в кинотеатр, и я хочу слушать песнопения, а не вопли религиозного фанатика!» – сокрушался Степан, а Василиса утешала его. Но им не было места в храме. Что-то выгоняло их оттуда.

Что произошло дальше, никто не знает. Христос коснулся их сердец. Перед ними встал ужасающий выбор – либо их любовь, либо Господь. Много веков христиане говорят об одном: Бога вочеловечившегося, претерпевшего оплевания, поругания, избиение, унижение, крестную смерть ради нас, надо любить больше, чем ближних. Больше, чем сына, больше, чем дочь, больше, чем отца, больше, чем мать, больше, чем любимого супруга.

Они расстались. Они хотели проверить свою любовь. Они целый год не созванивались и не видели друг друга. Василиса стала опять Василием. Степан не смог больше писать картины и пошёл работать в офис…

Их любовь не умерла!

Теперь они знают, что в Царстве Небесном не будет секса, не будет жён и мужей. Даже те супруги, которые всю жизнь прожили в непорочном честном браке, перестанут быть супругами. Они станут друзьями во Христе, может быть, самыми близкими, но друзьями, не супругами.

Царство Божие внутри нас. И когда оно наконец выходит на поверхность, оно убивает плотскую похоть. Особенно незаконную связь. А их брак, оформленный государством, был незаконен с точки зрения Закона Евангельского. Но он свидетельствовал об их любви друг к другу. Поэтому они не стали расторгать его, когда Василий решил стать послушником.

Любовь к Степану научила его любить Бога и других людей. Поэтому, принимая малую схиму, он сделался Стефаном. В честь своего возлюбленного…

* * *

На все ли вопросы ответил я своим коротким повествованием? Ах да, наверное, до сих пор непонятно, почему брат Стефан – это я? Не думаю, что имеет место какое-то особое раздвоение личности. Личность каждого человека, живущего на Земле, раздвоена. Одна часть хочет исполнять волю Божию, а вторая – бесовскую. Мы по очереди становимся то родными Богу, то родными сатане. Весь вопрос в том, кто из двух людей, живущих в каждом из нас, возьмёт верх в день Страшного Суда. Тот, кто любит Бога, или тот, кто любит дьявола?

Сознание большинства людей сглаживает неровности перепада из одной личности в другую, им кажется, что они целостны. Я же осознал свои две личности чуть более ясно.

И вот я летаю. Мой духовник говорит, что я быстро развиваюсь духовно потому, что был педерастом. Что чем глубже человек пал, тем быстрее он восстаёт, если искренне уверует. Что так было с преподобным Моисеем Мурином и со многими другими.

Он не понимает. Развиваюсь не я, развивается брат Стефан. Это он видит людей насквозь, молится за весь мир, изгоняет бесов силою Божьей. А я – мерзостный, злобный и гадкий ублюдок, постоянно оскорбляющий Христа. Я не совершил ничего доброго в своей жизни. Я достоин ада. И я попаду в ад.

Конец

СКАЗКА ОБ ЭНОСЕ

Его зовут Мужик, просто Мужик. Он – мужик что надо, хотя и свинья порядочная.

Жил он, никого не трогал, бегал за женщинами, как кобель, а они его динамили. Что бы Мужик ни делал – работал, учился, выпивал – всё у него выходило из рук вон плохо. Это потому, что Мужик наш родился управляющим. Некоторые люди от рождения созданы управляющими, но они этого сами не знают, а те, кто их окружает, и подавно. И вот встретил Мужик неорганическое существо. Да-да, не удивляйтесь, есть такие существа, которых нельзя увидеть глазами. Вы спросите, чем же тогда увидел его Мужик? Это – вопрос к философам. Мы знаем только то, что Мужик на него наткнулся. Хотя можно сказать и по-другому: неорганическое существо нашло себе подходящего мужика. Чтобы не спугнуть свою добычу, неорганическое существо (будем называть его просто эНэС) действовало очень осторожно. Оно, вернее он, потому что это был именно «он», решил заманить Мужика к себе хитростью. Но Мужик-то думал наоборот, что это он, Мужик, приманивает Эноса (придётся заменить в его имени букву «э» на «о», чтобы лучше звучало). Впрочем, можно сказать, что они приманивали друг друга, потому что нуждались друг в друге. Со временем они даже полюбили друг друга, но отношения их складывались очень и очень непросто.

В течение первого года общения Энос предъявил на Мужика права, и, кстати сказать, вполне законные права. Надо иметь в виду, что именно этому Эносу принадлежали (да и по сей день принадлежат) права на всех людей, живущих на Земле, и не только на Земле (но это нас не интересует, потому что наш Мужик жил именно на Земле). Однако Энос, будучи высоконравственным существом, не любил навязывать своё общение тем, кто не изъявлял на это желания. Рано или поздно он всё равно получал то, что ему причитается. Спрашивается, зачем Эносу было охотиться на Мужика, если тот неминуемо должен был попасть к нему в лапы? Всё дело тут в добровольности. Если вам на ужин принесут связанного оленя, угодившего в западню, это – совсем не так интересно, как если тот же олень, поддавшись вашим уговорам, сам соизволит прийти к вам на сковороду! Более того, сказать по секрету, это будет уже совсем другой олень, в его крови отсутствует гормон страха, который делает мясо жёстким и неудобоваримым.

Итак, Энос пообещал Мужику то, что ему было нужно – власть и славу. До встречи с неорганическим существом Мужик даже не подозревал, что является природным лидером, но мечты о славе порою терзали его. Теперь же Мужик явственно осознал, в чём он нуждается – в том, чтобы кем-то руководить. И тут в его жизни появился новый человек – идеальный исполнитель по природе. Это была женщина. Но мы будем звать её просто Свиньёй, потому что она сама себя так называла. Помимо функций лидера, наш Мужик стал выполнять и функции мужа по отношению к Свинье, поэтому частенько стал называть себя Хряком. Но мы будем звать его просто Мужиком.

С того времени, как Энос подложил Мужику Свинью в постель, в жизни Мужика наступила новая эпоха – эпоха построения храма. Надеюсь, вам понятно, кто собирался стать его настоятелем? Этот храм должен был удовлетворить не только Мужицкую потребность властвовать, но и потребность в прославлении себя. Но в скором времени Энос открыл Мужику ужасную истину: храм не может быть построен из собственного сырья, но только из Эносовских материалов. И за эти материалы нужно платить! К тому времени Мужик уже прочно сидел на крючке у Эноса, и он согласился платить чем угодно, лишь бы достроить храм. Понятно, что с той поры наш Мужик стал терпеть серьёзные лишения. Но он твёрдо решил ни перед чем не останавливаться и стал расплачиваться всем подряд, в первую очередь личным временем. Тут-то у Эноса и был козырной ход. Он провёл с Мужиком множество бесед и убедил его в таких вещах, которые раньше наш Мужик не представлял даже в самом страшном сне. А когда храм стал потихоньку вырастать над Землёй, он оказался совсем не таким, каким его представлял себе Мужик, ведь строился-то он из материалов Эноса! Но Мужик был одержим одной идеей – достроить храм, и ничто не могло поколебать его решимость. И в один прекрасный день Энос открыл Мужику своё настоящее имя. Я думаю, вы его и так хорошо знаете, поэтому не буду приводить в нашем повествовании, но для Мужика это было настоящим откровением. «Неужели это – Ты», – повторял без конца Мужик, вспоминая, как издевался и потешался над его именем раньше. Но Энос объяснил Мужику, что «это» – не Он, а лишь Его имя, а Он – это тот, кто помогает строить храм.

Надо сказать, что со временем Мужику понравилась возникающая постройка, хотя её образ и сильно расходился с его первоначальными представлениями. Это случилось потому, что в результате общения с Эносом Мужик сильно изменился и сделался похож на своего наставника. И ему начало нравиться всё, что нравится Эносу, хотя раньше нравилось прямо противоположное. Он понял, что с самого рождения мечтал о храме и искал того, кто поможет ему в строительстве. Поэтому теперь ему не остаётся ничего, как играть по правилам Эноса, потому что осуществление мечты всей его жизни зависит от этого. К тому же слушаться своего наставника Мужику не составляло особого труда и даже нравилось, хотя порою он тяжко страдал, чувствуя себя рабом.

И вот настал день, когда дальнейшее возведение храма стало невозможным, хотя не была построена даже половина. Энос попросту исчез, и материалы перестали поставляться. Перед уходом Он кое-что сказал, говорил Он это и раньше, но Мужик упрямо не хотел слушать и пропускал эту вещь мимо ушей. И вот теперь ему пришлось сесть и поразмыслить. Энос говорил о том, что является не только невидимым, но и мертвецом. И поэтому, чтобы увидеть Его в истинном свете, а для дальнейшего общения и завершения постройки храма это абсолютно необходимо, так вот, для этого Мужику надо самому умереть, ни больше, ни меньше. А Мужику, как на беду, ни капли не хотелось умирать. Оснований для того, чтобы не верить Эносу, у Мужика не было – Энос ни разу не солгал. Кроме того, Энос сказал, что поскольку сам Он не только умер, но и воскрес, Ему и Мужика ничего не стоит воскресить. Хотя это, конечно, будет уже совсем не тот мужик, а, возможно, и вовсе не мужик – гарантий никаких нет. Вот это-то и было самое неприятное. Конечно, для построения храма Мужик готов был пожертвовать чем угодно, но кто же будет в этом храме служить, если он будет не он? Ему придётся жертвовать не только жизнью, но самым главным, тем, что с самого начала теплилось в отдалённом уголке его Мужицкого сердца, составляя единственную и тайную надежду – пожертвовать исполнением своего предназначения! Он должен был остаться абсолютно голым и провозгласить своё последнее желание, а вернее завещание: храм во имя храма!

О, если бы в его храме мог служить кто-то другой! Но храм строился индивидуальный, специально для Мужика, и никто другой служить в нём не мог. В его уме возник неразрешимый парадокс: он мог исполнить своё предназначение, только пожертвовав им. Если бы Мужик пригляделся повнимательней, то заметил бы, что мир его наставника с самого начала был полон парадоксов. Его наставник мертвец, и в то же время Он – живой, Его нельзя увидеть, и в то же время можно… Но тут Мужику надо было сделать выбор, не имеющий ничего общего с личной выгодой. Он уже давно смирился с тем, что власть и слава, даруемые Эносом, не имеют ничего общего с тем, что он раньше понимал под этими словами. Но теперь ему надо было признать, что сам он – ничто, пустое место, а у пустого места никакого предназначения быть не может. То есть, попросту говоря, его предназначение – быть зажаренным на сковороде, в то время как сам он думал, что его предназначение – служить в храме…

Быть зажаренным, но и воскреснуть! Придти обновлённым и чистым в новенькую церковь, отданную во владение тебе одному в бесконечные веки! Вот это искушение!

Своим благодетелям надо доверять. Но кто такой Энос – благодетель или злодетель? Стопроцентное добро или стопроцентное зло? Чистая истина или чистая ложь? Пан или пропал – всё или ничего?

Если кто-то говорит, что он – свет и добро, то злом и тьмой будет являться всё, что противоположно ему. А если у противоположного тоже есть имя и личность? И это противоположное утверждает, что оно добро и свет, а то – зло? Энос ловил Мужика на крючок, а противоположный – не ловил. Энос обманывал Мужика, хотя всегда говорил правду, а противоположный – не обманывал, хотя всегда лгал. Противоположный тоже неорганическое существо. При этом оба говорят, что любят Мужика бесконечной любовью.

Но Мужик узнал, как отличить благодетеля от злодетеля. Благодетеля можно полюбить. Той любовью, которая долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит и никогда не перестаёт. А к злодетелю человек может только привязаться.

Но единственным существом, которого хоть немного любил Мужик, была Свинья…

И тут Мужик вспоминает, что его Энос тоже был органическим существом. Значит, надо спроецировать на Эноса ту любовь, которая направлена на Свинью. Дело – проще пареной репы! Если любовь Мужика не умрёт, а начнёт умножаться, значит Энос – его друг.

Но тут перед Мужиком встаёт другая проблема: его любовь гетеросексуальная, а Энос тоже мужик…

* * *

Энос был среднего роста, обычного телосложения. Маленькая бородка и огромные голубые глаза. Он привёл за руку женщину и молча растворился в темноте.

– Я – Его мать. И дочь. – Она засмеялась беззвучным смехом. – Ты начал понимать, что такое брак. Если хочешь, можешь любить меня!

Конец

[1] В. Цой «Спокойная ночь»

[2] говорение язы́ками (глоссолáлия) – в посланиях апостола Павла – экстатическая, вне-словесная форма выражения религиозности. Глоссолалия была распространена в первых общинах христиан.

[3] меллорн – дерево из романа Дж. Толкиена «Властелин колец»

[4] Малельдил – марсианское имя Бога в романе К. Льюиса «За пределы Безмолвной планеты»

[5] хнакра – чудовище из того же романа

[6] с маленькой буквы

[7] творения Исаака Сирина отличаются от трудов Ефрема Сирина меньшей поэтичностью и большей вероучительной точностью

[8] ми́ро – благовонное масло, истекающее от мощей и икон

[9] персонаж из романа Ф. М. Достоевского «Бесы»

[10] персонаж из романа братьев Стругацких «Пикник на обочине»

[11] персонаж Олега Янковского из фильма Андрея Тарковского «Ностальгия»

[12] лжи́ца – ложечка для причащения