Глава 9 Прошлое

Вина оставалось на донышке, солнце неумолимо жгло голову, отчего опьянение чувствовалось гораздо сильнее, но Кьяра все равно откинулась назад, на зеленую траву, подставляя лучам лицо.

Почему Равенна вернулась сейчас? Что это могло значить? Что Боги не хотят, чтобы у нее получилось с Аделью? Или это испытание ее любви к Равенне? Или что это вообще? И что ей делать?

Равенна вызывала боль, ноющее чувство тоски, поднимавшееся из самого нутра. Адель вызывала жар и еще большую боль своей недоступностью и невозможностью. И кого из них выбрать? Почему-то Кьяре казалось, что она уже выбрала, но просто не хочет в это верить. У нас ничего не получится. И никогда не могло ничего получиться. Но это вовсе не значит, что я вернусь к Равенне.

На внутренней стороне век плясали светлые пятна, глаза слезились, но она упрямо лежала лицом к солнцу. Равенна набила себе на спине этого огромного змея, сказав, что у него глаза Кьяры. В горячем сладком бреду, она шептала, что Кьяра теперь всегда с ней. О том, как невыносима разлука, как она скучает, как тяжело одной. Кьяра не стала предлагать остаться, да пиратка бы и не согласилась. А с утра первым делом принялась обхаживать Адель. От этого в груди поднялось сильнейшее желание убивать. Молодая глупая девочка не должна была попасть в сети Равенны. Я не отдам ее! Не отдам ни тебе, ни кому другому!.. Интересно, как ты собираешься это сделать?

Какая-то тень заслонила солнце, и Кьяра открыла глаза. После долгого воздействия солнечных лучей, все краски мира казались выцветшими, но она прекрасно увидела стоявшую над ней дворянку. Будь что будет. Адель открыла рот, чтобы что-то сказать, но Кьяра ее опередила.

— Хочешь знать, кто заказал тебя?

— Да, — после недолгой паузы ответила девочка.

— Дворянин. Назвался Эламом, лет двадцати, холодные глаза, темные волосы. Мы договорились так. Я говорю тебе, что тебя украли как заложницу для написания завещания, а потом везу на встречу с заказчиком. А он по дороге нападет на меня и отбивает тебя. Ты влюбляешься в героя, освободившего тебя от ужасной участи. Он женится на тебе, и получает все твое наследство. — Оказывается, сложно было только начать говорить. Потом слова полились потоком.

Адель помедлила.

— Кажется, я знаю, о ком ты говоришь, — задумчиво произнесла Адель. — Его зовут Элайям Шарух, не слишком знатный, но богатый дом. — Она помолчала, потом решительно уселась на траву рядом с Кьярой и откинулась на спину.

Теперь их лица были на одном уровне. Глаза дворянки были внимательными и пытливыми. Слабый ветерок раскачивал травы, и крохотный голубой цветочек качался прямо возле ее лица, отбрасывая на него маленькую тень. Кьяра улыбнулась.

— Лежа на траве, ты можешь испортить платье.

— А ты — схватить солнечный удар, — парировала та.

Кьяре хотелось смотреть в эти глаза вечно, и именно поэтому она отвернулась и уставилась в глубокое синее небо. Солнце все же прижгло роговицы, поэтому все цвета были расплывчатыми и странными. Несколько минут они лежали в молчании, потом Адель тихо проговорила:

— Расскажи мне о себе.

— Что бы тебе хотелось услышать? — сказала небу Кьяра. Мысли путались из-за выпитого вина.

— Все, — просто ответила девушка.

Все. Наемница закрыла глаза, погружаясь в воспоминания. А, впрочем, почему бы и нет? Мы скоро навсегда простимся, она все равно не сможет воспользоваться этой информацией против меня.

— Моя мать была портовой шлюхой в Мересе, — начала наемница, чувствуя, как распускаются внутри напряженные узлы. — А отец — северянином, моряком, приплывшим сюда торговать. Он наградил ее мной и сгинул где-то в южных краях. А возможно вернулся домой, к своей семье, забыв про нас. Судя по всему, матери он глянулся, потому что ребенка она решила оставить. Я росла в «Соленой плясунье», это бордель в юго-западной части города. Когда мне было восемь лет, пьяные моряки убили мою мать в какой-то потасовке.


Сырой морской ветер насквозь продувает зимний город, бросая в лицо холодные, острые капли дождя. Я бегу по мостовой во весь дух, размазывая по грязному лицу слезы. Внутри жжет, жжет в глазах, в груди. Мне страшно… Кьяра отбросила эту картину.


— Тетушка Доротея, подруга матери, взяла меня на воспитание. Своих детей у нее быть не могло, и она отдала всю свою любовь мне. Тогда она сама была шлюхой, мечтала скопить денег и открыть свое заведение, а потому каждый медяк был на счету. Но она вырастила меня, одела и накормила.


По ночам, когда зимний ветер свистит в щелях в полу, теплые руки обнимают и утешают. Я прижимаясь лбом к ладоням и успокаиваюсь. Когда-то так же обнимала мама. Только мама пахла ландышами, а от тетушки пахнет острыми южными специями. Она рассказывает на ночь сказки про сильных людей, которые ничего не боятся и побеждают зло.


— Когда мне было четырнадцать, и меня вовсю готовили к тому, чтобы начать торговать телом, в Мерес пришел корабль с севера. У них на борту среди матросов была молодая девчонка, отчаянно мечтавшая стать капитаном. Мы познакомились на набережной, когда я удила рыбу, удрав от тетушки, а она пускала по воде гальку.


Камень шлепает по воде, делает четыре скачка и тонет. Я поворачиваю голову и вижу ее. Грязные матросские штаны и блузка, кривой нож за кушаком. Длинные рыжие волосы развевает ветер, выбивая их из-под черного платка. Она, как ребенок закусив губу, хмурится, примеряясь к броску. В руке — голыш, совсем плоский, небольшой. Она размахивается и кидает его вперед. Голыш прыгает по воде и тонет после четвертого скачка. Брови хмурятся. Ей не нравится, что он упал так близко.

— Эй, ты мне всю рыбу распугаешь! — обиженно кричу я. У меня всего час свободного времени и удочка из тонкой хворостины. Я могу наловить краснобрюхов на ужин, штук шесть до того, как тетушка найдет меня здесь. У нее сегодня день рожденья, и мне хочется сделать ей вкусный ужин.

Рыжеволосая поворачивается и хмуро смотрит на меня. Потом лицо у нее вытягивается, она удивленно моргает и подходит ко мне, улыбаясь растрогано и нежно.

— Ты северянка?

— Мой отец — северянин, — я выпячиваю грудь. Мать всегда говорила, что нужно гордиться своим отцом, ведь он был великим воином.

— Тебе говорили, что у тебя глаза как янтарь? — она взъерошивает мне волосы, я отдергиваюсь, и она смеется. Потом тянет мне руку: — Меня зовут Равенна.

— А меня — Кьяра, — отвечаю я, пожимая мозолистую, шершавую, теплую ладонь.

— Я буду звать тебя Кира. Это северное имя, — серьезно кивает она.

Я смотрю в ее глаза и улыбаюсь. Они у нее кошачьи, зеленые во все лицо. И необыкновенно красивые. Я больше не злюсь, что она распугала краснобрюхов.


— Равенна не хотела, чтобы я становилась шлюхой. Она предложила мне заключить контракт с ее капитаном и наняться помощником кока на корабль. Мы плавали вместе около года, пока капитан не захватил корабль с торговцами и не сжег его, предав огню и мечу.


Я плачу, пытаясь убежать, выпрыгнуть за борт, деться куда угодно, лишь бы не видеть этого. Озверевшие от крови и похоти матросы насилуют женщин на палубе небольшого корабля, прикрепленного крючьями к нашему. Другие дорезают торговцев, умоляющих пощадить их, заклинающих всеми богами. Равенна изо всех сил сжимает меня, мертвой хваткой прижав мое лицо к своей груди, чтобы я не слышала воплей и отвратительных звуков стали, пронзающей плоть.

— Тихо, моя девочка, тихо. Они сейчас напьются крови и успокоятся.

— Я не хочу здесь быть! — кричу я, но голос звучит глухо и хрипло.

— Не будешь. Мы скоро поплывем домой. Не бойся! — она еще сильнее сжимает меня, и мне становится спокойнее. — Ничего не бойся. Я с тобой.


— Когда мы вернулись в Мерес, Равенна задействовала все свои связи, чтобы устроить меня к наемникам. В итоге согласились только Южные Танцоры. Они научили меня всему, а Равенна закончила мое образование, натаскав в грамоте. К твоему возрасту я уже смогла купить себе клочок земли и построить этот дом. Вот, собственно, и все.

Кьяра замолчала. Над головой качались травы, медленно ползли по синему небу обрывки белых облаков, застревая на горных пиках чуть дальше от нее. Хмель в голове шумел и бухал в висках, мысли ворочались медленно. Но она почувствовала себя гораздо лучше, чем раньше. Возможно, ей действительно нужно было все это кому-то рассказать.

Теплая рука дворянки накрыла ее ладонь, переплетая пальцы. Кьяра не отдернула руку. Она настолько устала бегать, настолько устала прятаться и сражаться с самой собой, что больше просто не могла. Больше Адель не сделала ничего, и Кьяра была ей за это благодарна.

— Ну а ты? — тихо спросила она.

— Я? — дворянка задумалась. — Да обо мне и рассказывать-то особо нечего. Мать умерла, когда я была совсем маленькой, отец завел себе любовниц и не слишком много внимания уделял своей законной дочери. — Она помолчала, потом едко проговорила: — Нет, он, конечно, любил приходить ко мне, когда бывал в настроении, и рассказывать о нашем роде, о наших предках. Он очень пекся о своем добром имени. Сделал громадное состояние. И завещал все это мне в полное владение после двадцатипятилетия. И теперь всякие отбросы вроде Элайяма или моих тетушек надеются его отобрать.

— Элам вроде бы говорил, что ты ему благоволишь, — заметила Кьяра. И поняла, что замерла, ожидая ответа. Внутри проснулась невероятная жалость к самой себе. До чего я дошла?

Адель помедлила.

— Из всех остальных, сватавшихся ко мне, он — самый молодой и симпатичный. И, возможно, при любых других обстоятельствах я бы купилась на всю эту историю с похищением. Но теперь я все знаю. — Она пожала плечами. Потом повернула голову и посмотрела на наемницу: — Правда за правду. Ты любишь Равенну?

Кьяра поняла, что пропала. Она для себя-то еще не разобралась в этом вопросе, а эта девочка требует ответа. Не просто требует. Краем глаза Кьяра видела, как гордо вздернулся подбородок дворянки. И что это за дурацкая привычка задирать нос по любому поводу? Благородные были слишком… Слишком. И она тоже благородная. У нее невероятное состояние, лучшие шелка, деликатесы, от которых ломится стол. Собственный садовник. А у меня? Сараюжка в горах, три грядки с зеленью и мороженая баранина. Ей снова вспомнились хищные зеленые глаза Равенны, ее губы, шепчущие: «Мы с тобой — одно». Это была неправда, как и все в ее проклятой жизни. Боги, вы слишком жестоки, когда дарите одним все, а другим — желание получить все.

— Да, — внутри что-то оборвалось. Кьяра почувствовала, как дрогнуло тонкое запястье дворянки в ее руке, и мысленно прокляла себя. — Я люблю Равенну. Она — вся моя жизнь.

Сложная, запутанная, тяжелая, больше похожая на выживание. И при этом такая яркая, такая быстрая, порывистая и немыслимо прекрасная. Как Равенна. Кьяра грустно улыбнулась и высвободила руку.

— Хватит уже валяться тут. Действительно можно солнечный удар схватить.

Она поднялась, отряхивая одежду и не решаясь встречаться глазами с дворянкой. Та молчала и не двигалась. Кьяра подобрала с земли бутылку и допила теплые, выдохшиеся остатки вина. И пока пила, осторожно взглянула на Адель. Та смотрела в синее небо, лицо у нее было сосредоточенным.

— Мне кажется, ты врешь, — тихо сказала она. Кьяра опустила бутылку и проговорила как можно более зло:

— Что может знать об этом девочка из золотой клетки?

Развернувшись, она зашагала к дому.

В погребе стоял бренди, пыльная пузатая бутылка мутно-коричневой жидкости. Равенна давным-давно привезла ее откуда-то с севера и подарила ей, со смехов заявив, что Кьяра должна распить ее тогда, когда она будет далеко в море.


Когда завоют холодные ветра, и ни одна шлюха не сможет утолить твой голод. Когда волны будут с ревом грызть причал, взметая в свинцовое небо белые хлопья пены. Когда тебе покажется, что я уже никогда не вернусь, и тебе незачем больше меня ждать. Обещай, что нажрешься этим бренди, а потом будешь плясать пьяной на столе и смеяться громче всех, кто есть вокруг. И в тот же вечер мой корабль войдет в гавань, клянусь тебе всеми морскими бесами.


Кьяра взвесила бутылку на руке. Это было десять лет назад. Тогда Равенны не было в порту около восьми месяцев, и Кьяра чуть ума не лишилась от тревоги. И потом пиратка приплыла и подарила этот бренди. Наемница берегла его как зеницу ока. Во время одной из разборок между Южными Танцорами и Красными Псами, ее выследили до дома и подожгли его, когда ее там, по счастливой случайности не было. Она помнила, как вбежала в горящее инферно, облившись ведром ледяной воды, и едва не погибла, лишь бы достать это своеобразное доказательство любви Равенны.

Забрав бутылку, Кьяра вышла из дома и направилась на другую сторону долины, сквозь сосновый бор, через холодный ручеек, еще дальше, к расселине в скале, ведущей к открытому всем ветрам уступу. Она долго карабкалась по отвесным скалам, засунув бутылку за ремень штанов, но вскоре добралась до открытого всем ветрам плато. На горизонте, далеко-далеко впереди виднелась едва заметная полоска синего моря, сливавшаяся с небом. Воздух здесь был разреженный и холодный, ветер со всей силы драл ее одежду, грозился столкнуть ее вниз. Она подошла к самому краю и взглянула в бездну. Горный склон порос пушистым зеленым лесом. Отсюда было видно и ее крохотный домик в долине, казавшийся на таком расстоянии игрушечным, и бурелом возле выхода из долины, и даже крохотные крыши Травного Холма вдалеке. Но Кьяра, как и всегда, повернулась к морю. Равенны там уже не было, Равенна вернулась, но море манило так же, как и раньше.

Наемница уселась на камень, скрестив ноги, и выдрала зубами пробку из бутылки. В нос ударил запах крепкого бренди, легкий аромат яблок и соли. Ветер играл с ее совсем короткими волосами, когда она сделала первый глоток. Напиток обжег горло, но развернулся во рту диковинным терпким цветком. Прямо как ты, моя любимая. Такая жестокая и такая сладкая. Кьяра оперлась руками на колени и уставилась на море. Эти волны, вечные, медленные, накатывающие на берег с невыносимо равнодушным шумом. Они дали ей Равенну и отнимали ее каждый раз, когда та слышала что-то в их странной песне и начинала тосковать. В такие моменты она была похожа на волчицу, прислушивающуюся к чему-то, слышимому только ей, которая мечется по краю леса, не решаясь войти туда, а потом резко срывается, сломя голову бежит, уступая непреодолимому зову крови. Бежит, чтобы отдаться самому сильному самцу в стае, чтобы через время крохотные серые комочки открыли глаза и сощурились от яркого солнца, продолжая бесконечную песню жизни.

Когда Равенна слишком долго была на берегу, глаза ее темнели, наполнялись каким-то нетерпеливым огнем. Она переставала петь, переставала пить и плясать, становилась рассеянной и беспокойной. А потом в один прекрасный вечер, одарив Кьяру только торопливым сухим поцелуем на прощанье, она растворялась среди зеленых волн в попытке обогнать ветер. Или даже само время.

Она была прекрасна.

За тебя, моя любимая, подумала Кьяра, делая большой глоток бренди. За тебя и за то, чего у нас с тобой никогда не будет.

Наемница вернулась домой поздно, когда жаркое солнце уже давным-давно закатилось за горы, окрасив небо в бирюзу и морскую воду. Ноги заплетались, а в голове была абсолютная легкость. Все ее мечты раскололись, выброшенные твердой рукой в сторону моря вместе с допитой бутылкой северного бренди, на тысячи осколков.

В доме было тихо, но дворянка почему-то не ушла. Наемница надеялась, что теперь-то уж девчонка точно сбежит домой. Но вещи ее до сих пор были внизу, плащ и одежда висели на крюках, а Орех похрапывал в стойле. Уходи, устало подумала Кьяра. Я больше не могу. Просто оставь меня одну.

* * *

Адель плакала в подушку, пока не иссякли слезы. А потом еще столько же. Сердце разрывалось. За что ты так со мной? Зачем нужно было так долго играть? Зачем нужно было спасать меня? Из-за денег? И почему я до сих пор здесь? На что я надеюсь? А с другой стороны, куда мне идти? Ее прошлая жизнь теперь казалась серым безрадостным существованием, в котором было лишь однообразие и пустота. За неделю хмурая наемница смогла перевернуть весь ее мир, и эти чувства захлестывали Адель, топили, не давая возможности вздохнуть.

Прохладная ночь не отвечала ей. Она так и не смогла сомкнуть глаз до самого рассвета. А утром пошел дождь.

Загрузка...