ГЛАВА 14

Касл-рокский «Супераптечный магазин Ла Вердье» никак не укладывался в категорию аптечных магазинов. Иначе говоря, аптечным он был в последнюю очередь. Словно кто-то перед самым открытием вспомнил, что в названии есть-таки слово «аптечный». Видимо, менеджеры компании, открывая очередной магазин «Ла Вердье», просто поленились чуть изменить вывеску, чтобы она более точно соответствовала предлагаемому набору товаров и звучала как «Супермагазин Ла Вердье». А потом кто-то из ответственных лиц отложил открытие на день или два, чтобы установить в магазине рецептурный прилавок размером с телефонную будку, найдя ему место в самом дальнем и темном углу, до которого добредет лишь самый любопытный из покупателей.

Так что «Супераптечный магазин Ла Вердье» больше смахивал на обычную «центовку»[6]. В Касл-Роке последней настоящей «центовкой» был «Магазин Бена Франклина», длинный зал с паркетным полом и свисающими с потолка шарами-люстрами. Он закрылся в 1978 году, уступив место салону видеоигр и видеофильмов, в котором по вторникам проводился «День взрослых», когда в один из залов не допускались покупатели моложе двадцати лет.

В «Ла Вердье» продавалось все то же, что и в прежнем «Бене Франклине», только товары купались в ярком свете флуоресцентных ламп, отражая его своими сверкающими обертками. «Купи меня! — казалось, кричал каждый товар. — Купи меня, или ты можешь умереть! Или может умереть твоя жена! Или твои дети! Или твой лучший друг! Возможно, все сразу! Почему? Откуда мне знать? Я — безмозглый товар, лежащий на полке „Ла Вердье“! Но ты чувствуешь, что это так? Ты знаешь, что так и будет! Поэтому купи меня, и все будет в порядке. Так ПОКУПАЙ! НЕМЕДЛЕННО!»

В одной секции продавалась галантерея, в двух — средства первой помощи и патентованные лекарства, не требующие рецепта врача, еще в одной — видео- и аудиокассеты, как пустые, так и с записями. На длинной полке стояли журналы и книги в мягкой обложке. У одного кассового аппарата покупателя ждал прилавок с зажигалками, у второго — с часами. Третий прилавок прятался в темном углу, где скучал фармацевт. Сладости и игрушки продавались в отдельной секции, за исключением периода от Дня всех святых[7] до Рождества, когда и первые, и вторые отвоевывали у остальных товаров еще два отдела. А в эту осень прямо перед входной дверью, можно сказать, на самом видном месте, в «Супераптечном магазине Ла Вердье» появился еще один красочно украшенный прилавок с ярким, привлекающим взгляды названием «ОСЕННИЙ ФОТОФЕСТИВАЛЬ». Возможно, появление этой секции указывало на наличие «иного мира», о существовании которого Кевин Дэлевен даже не догадывался, а Попа Меррилла мир этот интересовал только в одном аспекте: можно на нем заработать деньги или нет.

Стенд украшали осенние листья, а среди них в ярком свете купались фотоаппараты «Кодак» и полароидные камеры, в том числе и «Солнце-660». Нашлось место и для сопутствующих товаров: чехлов, альбомов, пленок, автономных электрических вспышек. Венчала это все старомодная тренога, напоминающая смертоносные машины марсиан из классического романа «Война миров» Герберта Уэллса. На треноге висела табличка с приятной вестью для покупателей: на этой неделе все полароидные камеры и сопутствующие им товары продаются со значительной скидкой.

В половине девятого утра, через полчаса после открытия «Ла Вердье», единственным покупателем в магазине был Поп Меррилл. Таблички о скидке он даже не заметил, а прямиком прошествовал к единственному открытому прилавку, на который Молли Дархэм как раз выкладывала часы.

«Ага, вот и Старина Глазастик пожаловал», — подумала она и скорчила гримаску. Попу удавалось устраивать целое представление из покупки трубочного табака «Принц Альберт». Старик всегда подходил к ее кассе, даже если приходилось выстоять очередь. Молли думала, что это очень даже его устраивало. Обычно оплата одной покупки занимала максимум тридцать секунд, но когда дело касалось Глазастика, Молли радовалась, если он отходил от кассы через три минуты.

Деньги он хранил в потертом кожаном кошельке, закрепленном на поясе цепочкой. Доставал кошелек, не отрывая взгляда от Молли, можно сказать, разогреваясь, потом открывал его. Наверху у него лежали бумажные деньги, купюры грязные, затертые, такие в руки брать не хотелось, под ними позвякивала мелочь. Поп вытаскивал один доллар, потом толстыми пальцами прижимал остальные бумажки к стенке кошелька (он никогда не доставал два доллара, зачем лишать себя удовольствия?) и начинал выуживать из глубины монеты. В кошелек он даже не смотрел, предоставляя отбор монет пальцам.

Глаза занимались другим делом. Они ползали по ее буферам, животу, бедрам, вновь возвращались к буферам. Никогда не поднимались до лица, даже до рта, хотя именно рот чаще всего привлекает мужчин. Попа Меррилла привлекало другое: ее тело. Когда же он наконец набирал нужную сумму (Молли казалось, что на это уходила целая вечность) и покидал магазин, у нее возникало неодолимое желание принять душ.

Вот и теперь, увидев Попа Меррилла, она вся подобралась, готовясь к очередной экзекуции. «Ничего страшного, — успокаивала себя Молли, — он всего лишь смотрит на меня. Пора бы к этому привыкнуть. На меня все время таращатся». Все так, но не совсем. Потому что Поп Меррилл очень уж отличался от мужчин, которые не отказывали себе в удовольствии полюбоваться ее роскошными формами. И не только тем, что Поп был стариком. Его взгляд, казалось, имел вес. Он давил, а глаза Попа буквально ощупывали ее тело, каждую выпуклость, каждую ложбинку. При встрече с Глазастиком Молли сожалела, что не ходит на работу в монашеском одеянии. Или в броне.

Но она помнила любимую фразу матери: «Чего нельзя избежать, то приходится терпеть, милая Молли». Так что, пока кто-то не придумал способа взвешивать взгляды, чтобы запретить наиболее похотливые, и пока Поп Меррилл не сдох, чем доставил бы немалое удовольствие многим жителям Касл-Рока, Молли не оставалось ничего другого, как мириться с неизбежным.

Правда, в тот день ее ждал приятный сюрприз. Во взгляде Попа она не увидела никаких чувств. Собственно, он смотрел не на Молли, а сквозь нее. Молли показалось, что Поп весь в своих мыслях и ему сейчас ни до чего. А мысли эти были далеко-далеко.

— Могу я вам чем-нибудь помочь, мистер Меррилл? — спросила Молли, а ноги уже несли ее к полке с табаком.

С Мерриллом все следовало делать быстро, потому что, поворачиваясь к нему спиной, девушка чувствовала, как липкий взгляд торопливо ощупывает ее ягодицы, потом пробегает по ногам и вновь принимается за прежнее занятие, чтобы все успеть до того, как Молли повернется к нему лицом.

— Да, — ровным, бесстрастным голосом ответил он, словно обращался к банкомату; сегодня девушка не вызывала у него ни малейшего интереса, и Молли это более чем устраивало. — Я бы хотел… — Тут он произнес слово, которое Молли не поняла.

Слово, которое она никогда не слышала. Какой-то невообразимый набор звуков. Вроде бы он сказал «тойфилмакко». Такого товара у них точно не было. Может, он назвал какое-то новое лекарство?

— Простите, мистер Меррилл?

— Пленку, — ясно и отчетливо произнес он.

Тут Молли решила, что он и в первый раз произнес именно это слово, просто ее уши услышали не пойми что.

— Какую пленку желаете?

— Для полароидной камеры, — ответил Поп. — Две кассеты.

Продавщица, конечно, не могла знать, что происходит, но у нее не осталось ни малейшего сомнения, что старичок, у которого самые грязные мысли во всем Касл-Роке, сегодня явно не в себе. Взгляд его плавал, а голос… почему-то голос напомнил Молли ее пятилетнюю племянницу Эллен, но она никак не могла уловить связи.

— Для какой модели, мистер Меррилл?

Пожалуй, спросила она резковато, но Поп Меррилл ничего не замечал. Поп Меррилл потерялся в далеком далеке. Смотрел не на нее, а на полку с сигаретами за левым плечом Молли. Наконец последовал ответ. Слова он будто выплевывал:

— Для полароидной камеры «Солнце». Модель 660.

Тут до нее дошло, откуда эти мысли об Эллен. В тот самый момент, когда Молли сказала ему, что должна взять кассеты с выставочного стенда. У племянницы был большой мягкий плюшевый медведь-панда, которого она, по причинам, ведомым только ей или какой-либо другой маленькой девочке, назвала Полетт. Где-то внутри Полетт стояло электронное устройство с чипом памяти, в котором хранились четыре сотни коротких простых предложений вроде «Мне нравится обниматься, а тебе?» или «Хочу, чтобы ты никогда не уходила». Стоило надавить Полетт повыше пушистого пупка, как после паузы раздавалась одна из этих коротких фраз; слова произносились отрывисто, будто выплевывались, отстраненным, лишенным эмоций голосом, тон которого резко контрастировал со смыслом произносимого.

Молли постоянно ждала от Полетт какого-то подвоха. Всякий раз, когда Эллен надавливала кулачком на мягкий живот медведя, ей казалось, что сейчас медвежонок удивит всех (за исключением тети Молли из Касл-Рока), сказав, что он действительно думает, например: «Этой ночью, после того, как вы уснете, я вас задушу», — или что-нибудь попроще, вроде: «У меня есть нож».

В то утро Меррилл говорил как плюшевый медведь. И пустым взглядом ничем не отличался от него. Молли всегда думала, что хуже похотливого взгляда этого старика ничего быть не могло. Как выяснилось, могло.

Молли направилась к выставочному стенду, впервые не ощущая ягодицами липкого, ощупывающего взгляда, и постаралась как можно быстрее найти то, о чем просил Поп Меррилл. Она нисколько не сомневалась, что смотрит старик куда угодно, только не на нее. Тут Молли не ошиблась. Когда она взяла кассеты (скинув пару листьев с одной из них) и пошла к прилавку, Поп по-прежнему смотрел на стойку с сигаретами, вроде бы внимательно изучая ассортимент. Но через секунду или две Молли поняла, что он смотрит, но ничего не видит. Глаза его наполняла божественная пустота.

«Пожалуйста, скорее уйди отсюда, — мысленно взмолилась Молли, пожалуйста, возьми эти кассеты и уйди. Пожалуйста».

Если бы Поп прикоснулся к ней с такой пустотой в глазах, Молли бы закричала. Точно бы закричала. И почему магазин так пуст? Почему нет других покупателей? Она бы предпочла шерифа Пэнгборна, но, раз он вроде бы обручился, сошел бы и кто угодно. Молли предполагала, что мистер Константин, фармацевт, где-то в магазине, но рецептурный прилавок находился в доброй четверти мили от нее. Она знала, что рецептурный прилавок не может находиться так далеко, тут она сильно загнула, но мистер Константин ничем не смог бы ей помочь, пожелай старик Поп Меррилл прикоснуться к ней. А если мистер Константин пошел в кафетерий «Нэн» выпить чашечку кофе с мистером Китоном, помощником члена городского управления? Если случается что-то из ряда вон выходящее, почему оно должно случиться в тот самый момент, когда ты одна?

«У него не все в порядке с головой», — подумала Молли и тут же услышала свой наигранно-веселый голос:

— Вот ваши кассеты, мистер Меррилл.

Она положила кассеты на прилавок и невольно подалась налево, под защиту кассового аппарата; ей стало чуть легче.

Из брючного кармана Поп Меррилл выудил свой затертый, многое повидавший кошелек, и ее негнущиеся пальцы отбили на кассовом аппарате совсем не ту сумму, которую следовало получить. Правда, со второго раза удалось пробить правильно.

Поп Меррилл уже протягивал ей две десятки. Она говорила себе, что десятки эти просто помялись и истерлись, что они, возможно, не такие старые, хотя и выглядели старыми. На том, правда, бег ее мыслей не остановился. Внутренний голос забубнил, что десятки не просто мятые, они мятые и склизкие. И старыми их назвать нельзя, эпитет «старые» к ним совсем не подходит. Для этих денежных знаков не годился даже термин «древние». Это были доисторические десятки, отпечатанные до того, как родился Христос, до того, как построили Стоунхедж, до того, как первый низколобый, без шеи, неандерталец вылез из пещеры. Десятки эти принадлежали к тому времени, когда Господь Бог еще был ребенком.

Молли не хотела прикасаться к ним.

Но ей не оставалось ничего другого, как прикоснуться.

Покупатель ждал сдачи.

Невероятным усилием воли она заставила себя взять купюры, как можно быстрее затолкала их в ящичек выдвижной панели кассового аппарата, зацепилась ногтем, но даже не заметила пронзительной боли: ей было не до того. «Правда, вести себя как девочка-подросток перед первой менструацией тоже непростительно», — сказала себе Молли.

Теперь она стремилась как можно быстрее набрать сдачу, но, даже вытаскивая другие купюры, она не могла забыть, какие ощущения вызвали у нее две десятки этого Меррилла. Они буквально кишели микробами, которые, казалось, шевелились под подушечками его пальцев. Миллиардами микробов, огромных микробов, видимых невооруженным глазом, и все они хотели переползти на ее кожу, заразить ее неведомыми миру болезнями.

Но покупатель ждал сдачи.

Молли попыталась сконцентрироваться на сдаче, сжала губы так, что они побелели. Четыре долларовые бумажки не хотели, просто не желали вылезать из-под валика, который удерживал их в ящичке. Теперь надо добавить к ним десятицентовик, но… Господи, в кассе ни одного десятицентовика! Да что же это такое происходит, черт побери! Почему она так долго обслуживает этого странного старика, и именно в то утро, когда он, впервые в истории, хочет побыстрее уйти из магазина?

Наконец Молли выудила пятицентовую монету, всем своим существом чувствуя его молчаливое присутствие (она опасалась, что, подняв голову, увидит Меррилла совсем рядом с собой, перегнувшегося через прилавок), потом три по центу, четыре, пять… но последняя выскользнула из ее пальцев и упала в ящичек к четвертакам, и Молли пришлось вновь охотиться за ней похолодевшими, онемевшими пальцами. Пятый цент тоже едва не выпал из дрожащих пальцев, она почувствовала пот на шее и на узкой полоске кожи между носом и верхней губой. И вот, крепко сжимая монеты в кулаке и надеясь на то, что старик не протянет руку, что ей не придется прикасаться к его сухой, чешуйчатой коже, но предчувствуя, что протянет, Молли подняла глаза и натянула на лицо радостную «лавердьевскую» улыбку, от которой едва не лопнули окаменевшие мышцы. Девушка старалась убедить себя, что ничего страшного все равно не произойдет: Поп возьмет сдачу и уйдет. Но внутренний голос твердил другое, и мысленным взором она внезапно увидела, как эта сухая рука, скорее похожая на лапу птицы, хватает не сдачу, а ее руку. Молли гнала от себя эти образы, не желала их видеть, но…

Когда она наконец подняла голову, улыбка исчезла со скоростью курьерского поезда.

В магазине, кроме нее, никого не было.

Поп ушел.

Ушел, пока она уговаривала себя и набирала сдачу.

Молли начала бить мелкая дрожь. Если и требовалось доказательство того, что старик не в себе, то более убедительного она и представить себе не могла. Такое не оставило бы сомнений даже у самого закоренелого скептика. Впервые на ее памяти (и на памяти всего городка, она могла бы на это поспорить и наверняка выиграла бы) Поп Меррилл, который отказывался дать официанту чаевые даже в тех редких случаях, когда обедал в ресторане, ушел с покупкой, не дождавшись сдачи.

Пальцы Молли разжались, четыре долларовые купюры, пятицентовик и пять монет по одному центу упали на стеклянный прилавок. Молли не хотела прикасаться к этим деньгам.

Но более всего не хотела вновь увидеть Попа Меррилла.

Загрузка...