Глава седьмая. О любви к цветной капусте

У тёти Лены есть бесценное качество: она никогда не воспитывает чужих детей. Знаете, бывают взрослые, которые так и норовят тебя пристыдить, если носишься, шлёпаешь по лужам или громко хохочешь. Им не по вкусу, когда другие радуются жизни. А тётя Лена не то что слова — взгляда косого не бросит. Это её свойство как нельзя кстати пришлось сегодня, когда она открыла дверь на террасу и очутилась лицом к липу с Ником. Что касается его лица — оно было чёрным, как дяди-Костины парадные ботинки, блестевшие на тумбочке под вешалкой; и выглядел он, честно говоря, так, будто только что совершил экскурсию в преисподнюю. Лицо же тёти Лены выражало райское спокойствие, словно она каждый день встречает у себя на террасе личностей, смахивающих на выходцев из Тартара. С полминуты тётя Лена безмятежно созерцала Ника, потом вопросительно обернулась к Соне с Сеней, которые успели отмыться от лечебной грязи.

— Это… ну… — начал Сеня, одной рукой потирая ухо, другой — нос. — Ну, он, это самое, подарил нам Клима, и… Ник неожиданно пришёл на помощь.

— Витя, — скромно представился он.

Очень приятно, — сказала тётя Лена. — Ты пообедаешь с нами, Витя?

Такой уж тётя Лена человек — не может не пригласить к столу другого человека, если тот нечаянно явился в дом, когда готов обед.

Соня с Сеней пламенно надеялись, что Ник проявит вежливость и откажется. Но он согласился, хотя и вправду очень вежливо:

— С большим удовольствием!

А на террасу с улицы зашёл дядя Костя.

— Ой, — только и сказал он.

— Это Витя, — объяснила ему тётя Лена. — Он будет с нами обедать.

И стала накрывать на стол.

— Э-э-э… Витя, — обратился к Нику дядя Костя. — А ты не хочешь перед едой помыть, м-м-м… руки?

— А я их уже помыл, — ответил Ник, страшно довольный то ли предстоящим обедом, то ли своим новым именем. — У моей тёти такое правило, чтобы я, как вошёл в дом, первым делом мыл руки. На три раза. Если у меня немытые руки, она не даст мне куска проглотить и даже слова сказать! — И он плюхнулся на табуретку.

Дядя Костя бурно закашлялся. А тётя Лена стала разливать по тарелкам суп. Лицо её было непроницаемым, как танковая броня. Какие мысли кроются за этой бронёй, нипочём не отгадаешь. Хотя, возможно, думала она вот что: «Оказывается, в мире есть люди, которые перед обедом моют руки на три раза, но при этом мажут себе лица чёрной грязью. Такие у них оригинальные правила. А нас это не касается. Интеллигентные люди не лезут со своим уставом в чужой монастырь!»

Тётя Лена ещё и потому молодец, что никогда не задаёт этих нелепых вопросов: сколько тебе лет, хорошо ли ты учишься и кем собираешься стать после школы. Но всё-таки Соня с Сеней ёрзали, будто их кусали муравьи. Ник и без всяких вопросов ка-ак ляпнет что-нибудь несусветное!

Вместе с супом тётя Лена подала к обеду маленькие пирожки — второе и последнее исключение из её варёного меню. Каждому досталось по четыре штуки.

А дядя Костя, вынужденный из-за своей интеллигентности мириться с тем, что с ним за одним столом обедает кто-то с чумазым лицом, всё кашлял и кашлял.

— Ты не захворал? — обеспокоенно спросила тётя Лена. — Ты определённо простыл! Всё утро пробыл в сарае, в холоде… Нужно немедленно лечиться! — и она шагнула к шкафчику-аптечке.

От такого опасного разговора Соня с Сеней сами чуть не закашлялись и быстро сунули Нику по пирожку, чтобы он не вздумал поведать о безотказном способе, как справиться с любой хворью. Ник только что сжевал свои четыре пирожка, а неожиданной добавке удивился и обрадовался.

Дядя Костя кашлянул в последний раз с такой силой, что в сушилке зазвенели тарелки, и перевёл дыхание.

— Дело вовсе не в простуде! — заявил он мрачно. — А в том, что кто-то брал мои инструменты. Они оказались не на своих местах! Кому они, интересно, могли понадобиться, и зачем? — и он покосился на Сеню.

Чтобы Ник не успел рассказать, кто и с какой целью брал дяди-Костины инструменты, а главное — как ими воспользовался, Соня с Сеней сунули ему ещё по пирожку. И Ник снова набил рот.

Тётя Лена уже накладывала на тарелки второе: паровые котлеты с цветной капустой.

— Витя, ты любишь цветную капусту? — спросила она.

— Люблю, — ответил Ник, проглотив очередной пирожок.

На всякий случай, Соня с Сеней в третий раз всучили ему по пирожку. Пусть себе жуёт и не вступает в разговоры.

А тётя Лена взглянула на него с уважением. Ведь цветная капуста для тёти Лены — главный овощ. На огороде ей отведено самое почётное место. Каждое утро тётя Лена ползает на коленках вдоль грядок и проверяет, не завелись ли на листьях гусеницы.

Покончив с пирожками и со вторым, Ник сказал спасибо, поставил тарелку в раковину и предложил вымыть посуду. Тётя Лена посмотрела на него с ещё большим уважением:

— Что ты, Витя! Гостям не положено мыть посуду.

— Ну, тогда до свидания, — сказал Ник и слегка поклонился. Тут и дядя Костя учтиво встал с места и сказал: — Всего хорошего.

«Обошлось», — подумала Соня и откусила от единственного пирожка, который достался на её долю. Сеня шумно выдохнул: «Пф-ф-ф», — как будто проплыл под водой не меньше километра — и тоже сунул в рот пирожок. А Ник открыл дверь на улицу.

— Молодец, что любишь цветную капусту, — напоследок похвалила его тётя Лена.

Ник уже ступил на крыльцо, но при этих словах обернулся:

— Вообще-то, я её сам выращиваю. Поливаю, удобряю и всё такое. Недосыпаю по утрам, чтобы успеть её опрыскать, пока не взошло солнце, и без конца рыхлю грядки…

Тётя Лена слушала его как зачарованная. И на лице у неё большими буквами было написано: «Оказывается, в мире есть дети, которые не воротят нос от цветной капусты! И не корчат кислые мины при одном её упоминании! И даже недосыпают по утрам, чтобы…»

— …но ещё больше я люблю крапиву, — продолжал Ник.

— Крапиву? — переспросила тётя Лена.

— Ага, — кивнул Ник. — На крапиве выводятся крапивницы и павлиньи глазы, а на цветной капусте — только капустницы! И всего два раза за лето. Потом уже все листья объедены, и как эту капусту ни поливай, чем ни удобряй, капустницы всё равно не прилетят, чтобы вывести гусениц… А больше всего я люблю гнилые груши. Потому что ими питаются самые большие бабочки — траурницы!

Загрузка...