Совокупность лжи

Глава 7

Амман

Феррис заехал за Алисой Мелвилл прямо к ней домой. Ее квартира находилась в старом квартале, рядом с амфитеатром, построенным еще римлянами. Феррис не знал, живет ли здесь еще хоть один американец. Светловолосая Алиса оделась в открытое платье и сандалии, перекинув через плечо свитер. Казалось, ее волосы просто плывут в воздухе.

— Эгей, привет, — сказала она, усевшись на переднее сиденье и пристегиваясь. В следующее мгновение она протянула руку и переключила магнитолу на другую радиостанцию. Боже, как она прекрасна, подумал Феррис.

Он повез ее ужинать в итальянский ресторан отеля «Хайат». Это было самое романтичное место, какое ему пришло в голову. Они сидели под открытым небом, при свете звезд. Рядом стоял газовый обогреватель, отгонявший вечернюю прохладу. Он светился желтыми и синими огоньками, словно угли камина. Феррис заказал бутылку вина, а когда они допили ее, заказал еще одну. Вино сделало Алису разговорчивой, хотя Феррис сомневался в том, что это было бы проблемой, даже если бы она была трезвой как стеклышко. Она рассказывала о своей работе с палестинскими беженцами. В неправительственной организации, которая оказывала помощь лагерям беженцев, наполненным людьми с малым достатком. Феррис называл организацию «Детской службой спасения», хотя на самом деле ее название звучало, как «Совет по урегулированию на Ближнем Востоке».

— У беженцев не осталось надежды, Роджер, — прошептала она, словно это было секретом хоть для кого-нибудь. — В этой жизни их удерживает лишь гнев. Они внимают шейхам из «Хамаза» и «Исламского джихада». Они покупают кассеты с записями речей бен Ладена. Думаю, когда они ложатся спать, им снятся сны о том, как они убивают израильтян и американцев. А теперь, спаси Господи, еще и итальянцев.

— Но не тебя, — сказал Феррис. — Они не хотят убить тебя.

Она говорила совершенно серьезно, но все, что он мог делать, — это просто смотреть на нее. Свет горящего газа придавал ее волосам рыжий оттенок. Он наклонился к ней через стол, будто бы чтобы лучше слышать ее. Когда она говорила, он глядел, как в вырезе платья вздымается и опадает ее грудь.

— Нет, не меня. Они меня уважают… потому, что я слушаю их. А ты их слушаешь, Роджер? Американское правительство слушает их? Или мы просто хотим перестрелять их всех?

Ранее Феррис сказал ей, что работает в политическом отделе посольства. Это было его прикрытие.

— Конечно, я их слушаю. И посол их слушает. Мы все их слушаем. А я даже могу говорить с ними.

Он скороговоркой произнес пару изящных фраз на арабском, о том, как прекрасна она в этом свете луны и что он надеется увидеть ее у себя дома этой ночью.

К его удивлению, она ответила ему на достаточно приличном арабском. Сказала, что он красив, но судьба его в руках Аллаха.

— Не пытайся улестить меня, Али-баба, — добавила она на английском. — За мной пытались приударить многие, не только…

Она задумалась.

— …Курт Шиллинг. И у них ничего не вышло.

— Этот фанат «Ред сокс»?

— Ну да.

— Я не пытаюсь улестить тебя. Просто меня неодолимо влечет к блондинкам, говорящим по-арабски.

Алиса закатила глаза, а потом обвела взглядом мужчин-арабов, сидевших в ресторане.

— Добро пожаловать в большой клуб. На самом деле, Роджер, я серьезно. Что посольские говорят людям? Вы говорите им о том, что сожалеете, что Америка убивает мусульман? Вы говорите им о том, что сожалеете, что их дома сносят бульдозерами, а их детей убивают? Вы говорите им о том, что мы только на первый взгляд являемся союзниками этих правых экстремистов в Израиле? Вы говорите им о том, что мы сделали ошибку, вторгнувшись в Ирак и разметав его на миллион частей? Что вы им вообще говорите? Хотелось бы мне знать.

Феррис застонал. Он же офицер разведки, а не дипломат.

— Нам обязательно сейчас обсуждать именно это?

— Нет. Можешь сказать, что это не мое дело, и я спокойно пойду домой.

Мысль о том, что она покинет его, испугала Ферриса.

— О'кей. Дай подумать. Когда люди высказывают жалобы, я говорю им, что понимаю их точку зрения, но я не тот человек, который определяет государственную политику США. Иногда я говорю им, что включу их высказывания в очередной отчет. Как, а? Я включу в отчет твою точку зрения, — попытался пошутить он, но неудачно.

— Ты действительно ничего не понял! Ты целыми днями сидишь в посольстве, а я — снаружи, на линии фронта. Серьезно, Роджер. Я каждый день выслушиваю то, о чем кричат эти люди. Ты знаешь, что они в этих лагерях радовались, когда на этой неделе узнали о взрыве заминированного автомобиля в Милане? Радовались. Пришлось прийти моим друзьям, чтобы защитить меня. Они хотят убивать нас. Ты понимаешь это?

От возбуждения кровь прилила к ее щекам, и они тоже стали светиться красным в свете газового камина. Он знал, что может ответить ей куда лучше, но политические споры были его слабым местом. Они напоминали ему обо всем том, что он возненавидел, еще работая журналистом. Политические споры — для служащих Госдепартамента, редакторов газетных полос и таких людей, как эта загадочная Алиса, которая работает в лагере беженцев и при этом может прийти на ужин в открытом платье. Но он должен что-то сказать, иначе она на него совсем рукой махнет.

— Я все это знаю, Алиса. Много больше, чем ты думаешь. Я тоже на линии фронта. Как и все мы. Такая теперь у нас жизнь.

Она посмотрела ему в глаза, пытаясь понять его. Может, она знает, чем на самом деле он занимается? Или догадывается? От этой мысли ему стало не по себе. Извинившись, он отправился в туалет. Идя туда и обратно, он старался скрыть хромоту, но в ночной прохладе нога снова напомнила о себе, и его попытки оказались тщетны. Она заметила.

— Что у тебя с ногой? — спросила она, когда он сел обратно за стол. — Ты ранен?

— Был. Некоторое время назад. Сейчас все нормально.

— Что случилось? Если, конечно, ты не против ответить.

Феррис задумался. Конечно, ему не хотелось отвечать. Но если их отношениям суждено хоть как-то развиваться, ему придется рассказать о себе побольше.

— Меня ранили в Ираке. Это было мое предыдущее задание, перед нынешним. Я ехал в машине, и по нам выстрелили из гранатомета. Ногу основательно посекло осколками. Сейчас я в порядке, только иногда хромаю. Зато это помогает мне в постели.

Она не рассмеялась его шутке, все еще изучающе глядя на него.

— Что ты делал в Ираке?

— Работал в посольстве. Должен был проработать год, но, когда меня ранили, они решили отправить меня сюда, и я встретился с тобой. Понимаешь, как мне повезло?

— Но ты не был в посольстве, когда тебя ранили.

— Нет. Я был за пределами «зеленой зоны». На дороге, к северу от Багдада.

Она взяла его за руку, подержала, глядя на нее в полумраке, а затем отпустила.

— Ты же не работаешь в ЦРУ, а?

— Конечно нет. Не говори нелепостей. Перед тем как пойти на работу в Министерство иностранных дел, я работал в «Тайм». Можешь посмотреть в «Нексисе». Они бы никогда не взяли в ЦРУ бывшего журналиста.

— Хорошо, — ответила она. — Иначе у нас были бы проблемы.

Феррис почувствовал зуд в руках, мурашки пошли по коже. Обычно он не смущался, когда приходилось лгать насчет его связи с Управлением, но сейчас было по-другому.

— Я восхищена твоей отвагой, Роджер. Вот бы эту отвагу да на какое-нибудь другое дело. У меня такое ощущение, что эта война уничтожит Америку. Люди и хотели бы любить Америку, но они видят, какие ужасные вещи мы творим, и задумываются о том, не превратились ли мы в чудовищ. Я боюсь грядущего.

— Меня тоже это беспокоит, — сказал Феррис, вставая из-за стола и беря ее за руку. — Плохие времена.

Он мягко притянул ее к себе. Всего мгновение, казавшееся бесконечным, она была в его объятиях.

Феррис вез ее по улице Принца Мохаммада, к дому в старом квартале города. В машине она сидела молча, глядя в окно. Феррис уже забеспокоился, не зла ли она на него.

— Сверни налево, — внезапно сказала она. — Я покажу тебе место, в котором ты никогда не бывал.

Затем она быстро заговорила, указывая направления то туда, то сюда. Они запетляли по узким улочкам города и через пару минут оказались в нескольких километрах от центра, в районах, лишенных привычного столичного блеска, к которому привыкли посещающие город иностранцы. Промозглые, плохо освещенные улицы, вдоль тротуаров стоят полуразвалившиеся машины. Дома увешаны палестинскими флагами, потрепанными портретами Ясира Арафата и разрисованы небрежным граффити с антиамериканскими лозунгами.

— Остановись, — сказала она, когда машина въехала на вершину холма.

Впереди была узкая, чуть шире коридора, дорога, ведущая к кварталу плохо оштукатуренных домов из шлакоблоков. Феррис опасливо осмотрелся. Это был лагерь палестинских беженцев, один из самых старых, где жили люди, бежавшие сюда еще во время войн 1948 и 1967 годов. Феррис видел его фотографии на инструктаже по безопасности. Это было одно из тех мест, в которых сотрудникам посольства категорически не рекомендовалось появляться, как сказал шеф службы безопасности.

— Здесь я работаю, — сказала Алиса, открывая дверь машины. — В смысле, это одно из мест моей работы. Я хочу, чтобы ты увидел его. Может, тогда ты лучше поймешь меня. Станешь ближе, что-то вроде, да?

Она что, подшучивает над ним?

Алиса решительно пошла вперед, ко входу в лагерь. Феррис поглядел на запыленную дорогу. На беспорядочно стоящих фонарных столбах, мигая, горели лампочки. Как рождественские украшения. У ворот в стене располагалось кафе, чуть подальше — пара магазинов. В кафе сидели несколько мужчин. Они курили кальян, передавая друг другу мундштук и выпуская клубы дыма. Они о чем-то разговаривали, но замолчали, увидев громадный джип Ферриса. Феррис занервничал. Здравый смысл говорил ему, что им не следует находиться здесь поздно ночью.

— Пошли, — сказала Алиса, направляясь к кафе. — Может, здесь есть кто-то из моих друзей.

Но Феррис медлил. Это как в колледже, когда приятель напился и хочет сесть за руль. Тебе приходится решать, станешь ты врединой, сказав «нет», или согласишься.

— Пошли, глупый. Здесь я тебя защищаю, — сказала Алиса, схватив Ферриса за руку и затаскивая его в кафе.

Они сели на бетонной террасе на пластиковые стулья, стоявшие под деревянным навесом, закрывавшим террасу от солнечного света днем. Мужчины осторожно посмотрели на Ферриса и возобновили свой разговор. Он увидел, как один из них сделал жест в его сторону.

— Что это за еврей? — спросил он по-арабски.

Спустя минуту к ним вышел хозяин кафе. Алиса поздоровалась с ним, и он тепло приветствовал ее. Она спросила его по-арабски, был ли сегодня вечером Хамид. Тот ответил, что нет, он поехал в Рамаллу навестить свою мать, слава Аллаху.

— Скверно, — сказала Алиса, поворачиваясь к Феррису. — Я хотела, чтобы ты встретился с Хамидом. Он один из главных моих связных в лагере. И один из умнейших людей из всех, кого я знаю. Он тебе понравится.

— Думаешь? — спросил Феррис. — Почему же?

— Потому что ты ему понравишься. Он бывалый человек, крутой. Его здесь уважают. Думаю, он мог бы многое объяснить тебе лучше меня.

— Знаешь, Алиса, я не уверен, что твой друг Хамид хотел бы встречаться с человеком из посольства США. Мы здесь, знаешь ли, не слишком популярны.

— Все нормально. Ты со мной. А я здесь популярна. И буду защищать тебя.

В ее глазах читалась уверенность. Да, это ее место.

— Да, но ему могут прийти в голову плохие мысли. Или другим людям.

— Какие? — спросила Алиса Он с трудом видел ее лицо в темноте. Знает ли она, чем он на самом деле занимается? Не это ли она имела в виду?

— Забудь.

Феррис оставался в напряжении. Оглядевшись, он поискал признаки опасности, но все было тихо. Возможно, беспечность Алисы, ее нежелание признать возможность того, что сидеть среди ночи в лагере палестинских беженцев может быть опасно, была ее главной защитой. Или что-то еще. Возможно, она действительно была здесь своей — здесь и в других местах, закрытых для Ферриса.

Владелец кафе вернулся, принеся им сваренный по-турецки кофе, сладкий и горький одновременно, как плитка черного шоколада. Они принялись медленно пить его. Феррис позволил себе немного расслабиться.

— Как получилось, что у тебя нет приятеля? — спросил он. — У такой хорошенькой девушки, как ты, не должно быть отбоя от предложений.

Она ответила не сразу. Выпив последний глоток кофе, она перевернула чашку, давая гуще стечь на край. Потом она повернула чашку к свету, глядя на гущу, как предсказательница.

— Удача? — спросил Феррис.

— Быть может. Если поверить, что удачу можно найти в кофейной гуще. Мой бывший приятель верил в это, а также в кучу прочих глупостей.

— Значит, у тебя был приятель.

Она посмотрела в сторону, в тени узкого переулка, и повернулась обратно секунд через десять, тянувшихся бесконечно долго.

— Я любила его, — сказала она. — Он был палестинцем. Очень гордым и очень вспыльчивым. Я любила его, но он предал меня.

Феррис протянул к ней руку, но она сидела слишком далеко от него.

— Как же он предал тебя?

— Всеми способами, какие ты только можешь себе представить, и еще кучей других.

— Боже мой. Я представить себе не могу, чтобы тебе хоть кто-то причинил вред.

— Он не справился с собой. Он был слишком вспыльчив. Я тут ни при чем. Просто все так сложилось. Именно об этом я и пыталась тебе сказать. Люди действительно очень злы на нас. Мы думаем, что можем лгать им, отнимать у них их земли, обращаться с ними как с грязью, а они возьмут да и забудут об этом. Никогда.

— Почему же ты не уехала из Иордании? Я имею в виду, как ты могла остаться здесь, после того как он плохо обращался с тобой?

— Я упертая, Роджер. Возможно, это нечто общее в нас с тобой. Чем больше я думала о нем, о его злобе, тем чаще я говорила себе: «Нет! Не убегай! Это то, чего он ждет, он и все остальные арабы». Того, что мы делаем вид, что заботимся о них, но, получив от реальной жизни болезненный пинок, убегаем. Поэтому я осталась. Так я преодолела это. Я сохранила любовь к людям, причинившим мне боль. Я не могла сбежать. Не должна была.

Феррис с удивлением почувствовал, что плачет. Потерев глаза, он попытался скрыть слезы, но она взяла его за руку и улыбнулась ему так, как не улыбалась еще ни разу. Он поцеловал ее в щеку. Его щеки были еще влажными от слез.

Оба они не хотели бросать начатое. Феррис спросил Алису о ее работе в лагерях, и она принялась объяснять. Помочь этим людям — элементарная задача снабжения. Закупать школьные учебники и лекарства, финансировать доставку воды и обустройство зубоврачебных кабинетов, организовывать учебу в американских колледжах. Работа, которую она делала хорошо. Но ее тон и мимика говорили о том, что она занимается здесь делом своей жизни.

Феррис посмотрел на обветшалые потемневшие дома, укромные места, в которые чужаку заходить не стоит. Хотелось бы ему разделить веру Алисы в то, что достойные люди одержат верх, если у них будут школьные учебники и зубоврачебные кабинеты. Но он слишком много знал для этого.

Это мир, наполненный ненавистью. Его улыбки лживы, а правдой является лишь жажда мести. Эти люди искалечены американцами, израильтянами и даже собратьями-арабами. Это крысы в клетке. Алиса, как бы отважна она ни была, просто не знает тех ужасов, которые рождаются в таких местах. Она не знает, что эти люди хотят убить ее. Да, ее. Это не простое недопонимание, которое можно разрешить, вложив свою любовь. Это ненависть. И такие люди, как Феррис, знают все это и буднично работают, чтобы разрушать ячейки, сети, уничтожать логово убийц, для того чтобы другие люди, подобные Алисе, оставались в живых.

— Не делай такую серьезную мину, — сказала Алиса. — Испортишь вечеринку.

Феррис попытался улыбнуться:

— Будь осторожна, милая. Вот и все. Будь осторожна. Мир не столь прекрасен, как ты.

— Я знаю, что делаю, Роджер. Ты меня недооцениваешь. Я знаю границы. А проблемы-то у тебя самого. Это тебе чуть не отстрелили ногу, не мне. Это тебе надо быть осторожным.

Феррис снова взял ее за руку.

— Я хочу обнять тебя, но не здесь, — прошептал он ей на ухо. — Поехали к тебе.

Она улыбнулась, вставая из-за столика. Что-то в ней изменилось.

Они поехали обратно, мимо римского амфитеатра и рынка золотых изделий, а потом вверх по холму, пару кварталов, к дому Алисы. Что-то подсказывало Феррису, что ему и сегодня не следует испытывать судьбу, но он просто не хотел отпускать ее. Проводив ее до двери, он спросил, можно ли ему зайти.

— Не сейчас, но, может, в другой раз, — сказала она. — Сегодня особенный вечер. Я очень долгое время не общалась ни с кем так, как сегодня. Я просто хочу понять, готова ли я сама на самом деле.

— Ты мне очень нравишься, — сказал Феррис. Он хотел сказать «Люблю тебя», но подумал, что это прозвучит совершенно безумно. Ведь он знаком с ней всего пару недель.

— Ты мне тоже нравишься, Роджер. Я рада, что ты этим вечером отправился со мной в лагерь. Теперь ты знаешь, кто я такая. До некоторой степени.

Они вошли в полутьму коридора, подальше от света улиц. Он поцеловал ее в губы, она приняла его поцелуй, раздвинув губы, сначала немного, а потом и шире. Он обнял ее и прижал к себе. Пока они целовались, он чувствовал, как ее тело становится мягче.

— Я хочу тебя, — сказала она тихим, наполненным желанием голосом.

— Бери меня.

— Не сейчас, — сказала она, отходя на шаг, чтобы взглянуть на него. — Ты крепкий человек, но, думаю, одновременно и мягкий. Здесь, — добавила она, прикоснувшись к его груди слева, около сердца. — Ведь так? У тебя мягкое сердце, да?

Он не знал, что ответить, поэтому просто кивнул. Она поцеловала его в щеку, жадно прижавшись губами к его коже, а потом развернулась и пошла вверх по лестнице. Стоя на улице, он смотрел в окна ее квартиры и увидел, как там загорелся свет, а потом увидел в окне ее лицо. Он пошел к машине, ошарашенный. Отчасти это было результатом волны чувств по отношению к ней, охватившей его, отчасти — от ее последних слов. Он никогда не думал о себе как о человеке с мягким сердцем. Интересно, насколько она права в этом.