Спаси меня

Глава 7 Плакса

Терапия – это бред, даже если я провожу время с любимым человеком. С тех пор, как покинул службу из-за травмы, я постоянно посещал врачей и лечебные центры. И, конечно же, нельзя забыть о встречах с психиатром и его психологической оценке.

Мое время в Афганистане – это бесконечное напоминание о том, насколько хрупкой является жизнь. Поднимаясь по ступенькам Центра физического лечения, единственное, о чем я могу думать – это светлые волосы Лиззи, развевающиеся на ветру в тот день на пляже. Когда ее волосы стали моей навязчивой идеей? До недавнего времени я не считал взлохмаченные ветром волосы, сексуальными.

Так много раз мне хотелось наклониться и поцеловать ее. Сжать в кулаке длинные пряди Лиззи и потянуть за них. Черт, я был счастлив, когда просто убрал прядь с ее лица, пока мы стояли на старой разбитой дорожке у океана.

Вероятно, находиться в ее соблазнительном присутствии далее – не очень хорошая идея. Мое больное плечо стало намного лучше после глубокого массажа тканей Лиззи, и мне бы хотелось, наконец, завершить терапию.

Открываю стеклянную дверь и вхожу внутрь, прохладный воздух кондиционера охлаждает мою перегретую кожу.

Вот она, замечаю Лиззи у стойки регистрации. Она восхитительна в униформе нежно-голубого, как летнее небо, цвета.

Приемная гудит от бессмысленной болтовни пациентов, ожидающих своей очереди.

Я прохожу и сажусь.

Лиззи мне машет, а затем направляется вглубь помещения, и я теряю ее из вида.

Сегодня я не в настроении. У меня опять головная боль, и раздражительность из-за тупой боли – это то, с чем я не хочу иметь дела.

Я потираю виски, облегчая боль.

Лиззи называет мое имя, и я встаю, наклоняю голову в стороны, разминая шею, стараясь избавиться от головной боли, которая усугубляется с каждой секундой.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она, как только мы скрываемся за дверью ее маленького кабинета.

– Хорошо. Наверное.

Она морщит нос и сужает глаза.

– Ты напряжен.

– Может быть.

Она смотрит в мою карту и делает заметки.

– Ложись. Начнем с массажа. А затем, может быть, сделаем несколько упражнений.

– Каких упражнений?

– Упражнений для разработки мышц. Не волнуйся, тебе будет лучше, когда мы закончим. Может быть сейчас, серфинг – не лучшая идея, – она закрывает карту, глядя на меня своими мягкими карими глазами.

– Серфинг – всегда хорошая идея, – я стягиваю футболку, швыряю ее на стул и забираюсь на стол. Звук мягкой музыки заполняет кабинет, и я закрываю глаза. В тот момент, когда ее руки касаются моей кожи, я стону. Блядь. Уверен, это не приветствуется, но то, как она меня трогает, кажется таким чертовски приятным.

Она продолжает, словно мой стон – совершенно нормальная вещь, и я расслабляюсь, пока ее руки прорабатывают больные мышцы моего плеча.

Музыка уносит меня в прошлое.

Когда пыль вокруг меня оседает, я всматриваюсь в пустоту пустыни. Солнце жарит так сильно, что невозможно четко мыслить. Громкий свист звучит в воздухе. РПГ[3]. Блядь.

Мой командир кричит, и издалека раздается гул удара.

– Вниз, Вагнер, – кричит он.

Моя голова, словно в тумане, а в воздухе чувствуется сильная вонь, вызывающая тошноту.

Мой приятель, Дэвис, появляется со спины и бросается на меня, валя на землю, когда ударяет еще один снаряд. На этот раз он попадает в стоящий рядом «хаммер». Дерьмо. Я поднимаю голову. Песок в глазах мешает видеть. Рука Дэвиса сильно вдавливает мою голову обратно в песок.

Сегодня утром мы отправились в обычную поездку в соседний лагерь. Когда у нашего «хаммера» взорвалась покрышка, взводу пришлось остановиться.

И вот мы, пятнадцать человек, застряли на обочине, окруженные падающими и взрывающимися снарядами.

Я снова поднимаю голову.

Мои сослуживцы повсюду: кричат, бегут.

– Чувак, нам нужно добраться до машины, – говорит Дэвис.

Мне не нужно говорить дважды.

Мы быстро движемся, пока вдалеке звучат выстрелы.

– К машинам, – кричит сержант Хейнс.

Честно говоря, не уверен, что машины – хорошая идея. Один «хаммер» сломался, у другого пробито колесо.

Но я подчиняюсь приказам, независимо от того, согласен или нет.

Мы с Дэвисом бежим. Один неверный шаг, и нас убьют. Только не сегодня. Не в мою последнюю неделю здесь.

Мой тур в Афганистане, заканчивается. Теперь главная цель – вернуть мою задницу в Штаты.

Дэвис открывает дверь, и я ударяюсь о стальной пол.

– Райан? – голос Лиззи эхом раздается издалека.

Я трясу затуманенной головой, зрение слегка размыто.

– Я уснул?

Она улыбается, тепло и дружелюбно.

– Да. Наверное, ты действительно устал.

– Наверное. Хотя, чувствую себя лучше. Головная боль практически прошла.

– Хорошо. Нужно перейти в другой кабинет, чтобы сделать несколько упражнений.

Я слезаю со стола, надеваю футболку, и следую за ней.

Спустя некоторое время, уже находясь дома, я размышляю, рассказать ли кому-нибудь о сегодняшней головной боли. Скорее всего, все дело в летней жаре, добравшейся до меня.

Телефон гудит, оповещая о входящем смс-сообщении от Девин:

«Милый мальчик, мама сказала, что бы ты тащил сюда свою задницу, если хочешь есть»

Зная, что мама появится у меня на пороге, если я не приду, направляюсь в дом родителей.

Когда вошел в дом моего детства, на меня нахлынули воспоминания о том, как я чудил с братьями, как вечерами всей семьей играли за журнальным столиком в настольные игры. Все изменилось. Вместо гигантской кружевной салфетки, покрывающей журнальный столик, лежат журналы по серфингу и пульт от телевизора. Когда-то мама содрогалась при виде журналов, валявшихся повсюду в доме. Теперь, она, наконец-то, привыкла к безумной жизни в доме, полном мужчин.

Мой нос улавливает аромат соуса для пасты. Глубоко вдыхаю, улавливая любимый секретный ингредиент, который мама использует, чтобы сделать лучший соус, что я пробовал. Он определенно превосходит любую еду, которую я когда-либо ел в столовой, когда служил.

Я целую мать в щеку и достаю пиво из холодильника. В последние годы многое поменялось. На кухне появилось оборудование из нержавеющей стали, исчезли желтые шторы, висевшие над окном на задний двор. На их месте белые жалюзи, которые сейчас закрыты.

Братья болтают за большим дубовым столом в конце кухни.

Я усаживаюсь напротив них.

– Эта волна была астрономического размера, чувак, – говорит Лэнс Девину, и я отключаюсь.

Мои мысли уплывают к Лиззи. Интересно, что она делает? Перебрал ее причудливые привычки. Например, она может съесть только три желейных боба за раз. О, и все они должны быть красными. Как она напевает переиначенные тексты песен. Ее безграничная страсть ко всему, что касается небесных тел в космосе.

Многие годы я сидел с ней на заднем дворе, глядя в телескоп на кучку крошечных белых точек на ночном небе. Она все рассказывала и рассказывала о созвездиях, и даже знала название каждого крошечного пятнышка.

Кто-нибудь еще знает все эти вещи? Кто-нибудь знает, что когда Лиззи спит, она должна быть покрыта одеялом с головы до ног? Или что она накалывает на вилку только один кусочек еды за раз со своей тарелки?

Я – все это знаю, но одновременно не узнаю ее теперь. Может быть, она больше не ест только красные желейные бобы и перешла на другие цвета.

– Земля вызывает Плаксу – говорит Лэнс.

– Не называй меня так, – отозвался я.

– Ты придешь послушать, как я играю завтра вечером? – спрашивает Девин.

– Да, конечно. Приду.

Только на следующий вечер я не иду смотреть на его игру. Я лежу в постели с головной болью, которая может сдвигать горы.

Меня убивает мигрень всех мигреней, и я закрываю глаза, желая, чтобы боль отступила.

Спустя время, решаю, если что-то и может успокоить эту боль, то только сексуальный голос Лиззи. Я звоню и жду, когда она возьмет трубку.

– Привет, солдат, – нежно говорит она.

И вот – головная боль отступает.

– Привет, – я вспоминаю ее маленькое розовое бикини и ложусь на кровать. – Чем занимаешься?

– Только что легла в постель. У меня завтра трудный день.

– О, да? – мой член дергается, от картинки, которая вырисовывается в голове – полуголая Лиззи лежит в постели. – Ну, очевидно, я должен спросить, что сейчас на тебе надето, – дразню я ее. Но я чертовски, серьезен.

Она смеется.

– Розовая майка и шорты со звездами.

Мой пульс учащается. Блядь. Зачем я спросил? Это, должно быть, сексуальнее, чем бикини.

Я меняю тему:

– Прости, что звоню так поздно.

– Все нормально. Ты в порядке? – спрашивает она.

Я присаживаюсь, снимаю футболку и откидываюсь назад, теперь на мне лишь боксеры.

– Да. Просто хотел услышать твой голос.

– Ну, я рада, что ты позвонил. Я весь день думала о тебе.

Я навострил уши, словно собака в период течки (мое тело реагирует таким же образом!).

– О, да? Почему это?

– Я думала о том вечере, о тех парнях. О том, каким ты был крутым.

Я улыбаюсь.

– Ничего особенного. В армии и не такому учили.

– Ты там когда-нибудь боялся? – ее голос понижается, и я представляю себе, как она лежит на кровати, ее непослушные волосы, рассыпавшиеся по подушке.

– Иногда. Однажды мы попали под удар, я действительно думал, что никогда не вернусь домой.

– Я так рада, что ты вернулся, – мягко говорит она. – Я бы сильно по тебе скучала.

Она меня возбуждает. Дело даже не в разговоре, а в ее сексуальном дыхании и голосе, именно они на меня так действуют.

– Почему? – я хочу подвести ее к тому, что она меня хочет, даже если знаю, что это не так. С ней – на другом конце провода, безопасно.

Храбрость – это то, что мне никогда не приходилось ставить под сомнение. Я без проблем мог ворваться во вражеский лагерь или влиться в сражение. Но сейчас я чувствую себя трусом, ждущим затаив дыхание; надеющимся, что Лиззи что-то скажет, что угодно, чтобы показать, что она меня хочет.

– Я скучаю по тому, как весело нам было вместе. Мне не хватало разговоров с тобой.

– Я уверен, что Большой Рыжик составлял тебе кампанию, – ревность ударяет меня под дых.

– О, пожалуйста. Это не так, – смеется она, и это самый сладкий звук, который я когда-либо слышал.

– Да, это верно. Только я помню, что тебя заводит, – я закрываю глаза вспоминая. – «В твоих губах волшебная сила», – цитирую Шекспира.

Она резко вдыхает.

– Я люблю Шекспира. И ты прав. Это меня заводит.

Мой член подпрыгивает, твердеет при ее словах.

– О, да? Ты сейчас заведена?

Она колеблется, прежде чем ответить:

– Я не могу сказать тебе этого.

Блядь. Так и есть, она возбуждена.

– Скажи мне. Просто двое друзей разговаривают о том, что их заводит.

– Ну, хорошо, твоя очередь. Что тебя заводит? Что разгорячает твою кровь? – спрашивает она.

Я провожу рукой по члену.

– Розовые бикини, – я делаю глубокий вдох. – «В моей душе как будто шла борьба, мешавшая мне спать», – цитирую еще одну строчку сонета Шекспира.

– Вот черт. Великолепная строка, – тишина заполняет линию, а затем: – Это правда? Ты с чем-то борешься?

Я раздумываю над тем, что сказал. В голове идет борьба. В сердце идет борьба. И в душе нет мира. Из-за желания, которое я испытываю к Лиззи, из-за каждодневного ада внутри головы, уменьшающимися надеждами на счастливую жизнь… да, я нахожусь в состоянии войны.

– Нет, я в порядке, – отвечаю я. Мое настроение ухудшается, головная боль возвращается. – Слушай, знаю, что ты завтра работаешь. Я должен тебя отпустить.

– О, хорошо.

– Скоро увидимся, – после того, как она прощается, я вешаю трубку, закрываю глаза и пытаюсь заснуть.

В субботу я прекрасно себя чувствую. Лиззи звонит и говорит, что бы я был готов к веселому вечеру, но я знаю, что веселого будет мало.

Всякий раз, когда она предлагает веселое времяпрепровождение, я знаю, что планируется то, что, скорее всего, для меня будет пыткой.

Как мы и договорились, я забираю ее в восемь.

Она выходит в светло-голубом платье, которое колышется вокруг ее ног. Ноги, на которые я не могу перестать пялиться. Но короткая длина платья – не самая лучшая часть. А вот лиф платья, удерживает ее груди близко друг к другу, создавая идеальную ложбинку по которой мог бы пробежаться мой язык.

В ее руках – телескоп. Тот, которого я не видел с детства.

– Готов ехать? – она улыбается. Боже, ее гребаная улыбка – это то, о чем каждый мужчина, скорее всего, мечтает ночью. Я, точно о ней мечтаю.

– Да, – хриплю я, мне уже тяжело выталкивать из головы ее сексуальные мысли о ней.

– Поезжай на пирс, – командует она, когда я выруливаю с ее подъездной дорожки.

– Конечно, – я вращаю руль в направлении пляжа. – Давай сначала возьмем что-нибудь поесть.

Несколькими часами позже, на большом шелковистом покрывале, с рядом стоящим телескопом, мы сидим на теплом песке, под одеялом из звезд, болтая о старых деньках.

– Мне этого не хватало, – говорит Лиззи, поправляя телескоп.

Так хорошо сидеть на покрывале, с вытянутыми ногами, наблюдая за тем, как она смотрит на небо над нами.

– Мне тоже, – говорю я ей. – Я все пропустил.

Она поднимает голову от окуляра.

– Иди сюда.

Я подчиняюсь, поднимаюсь на ноги и приближаюсь к ней.

– Что мне искать?

Она указывает на телескоп.

– Просто смотри.

Я никогда не мог видеть того, что видит она, смотря на небо, но наклоняю голову, смотря в окуляр. Опять же, все, что я вижу – это кучка крошечных светящихся пятнышек, находящихся недалеко друг от друга. Она поднимает мою руку, помещает ее на ручку, осторожно направляя, чтобы картинка стала четче.

– Ох, ладно, – говорю я, не понимая, что должен видеть.

– Великолепно, не так ли?

Я поднимаю голову.

– Да, – бормочу я, глядя на нее.

Воздух вокруг нас разряжается и шипит из-за странной необычности момента. Я понимаю, что хочу провести с ней как можно больше таких моментов.

В принципе мы этим и занимались, когда были детьми, но это – нечто большее.

Каждое утро я просыпаюсь с мыслями о ней, а когда закрываю глаза ночью, то вижу только ее.

Я отхожу от Лиззи, возвращаюсь на покрывало и сажусь под бледным лунным светом. Уединенный пляж тихий поздней ночью, и я пользуюсь возможностью, чтобы смотреть на Лиззи с вожделением, пока она продолжает смотреть в телескоп.

– Ищешь Плачущую Ящерку?

– Может быть, – говорит Лиззи. А затем, словно я и так не достаточно измучен, ветер задирает ее юбку, дразнит меня видом на округлую попку в голубых трусиках, в тон сарафану.

Блядь. Мой член дергается, возвращаясь к жизни. Я пробегаю пальцами по песку, ложусь на бок, надеясь еще раз уловить такой момент.

Лиззи поворачивается ко мне, убивая любые шансы на это.

– Можно я кое о чем тебя спрошу?

– Конечно, – я присаживаюсь, ожидая ее следующих слов.

– Когда ты служил в армии, ты должен был выполнять любые приказы?

Я выдавливаю улыбку.

– Да.

– Я бы хотела иметь такую работу, – она отходит от телескопа и садится рядом со мной, скрещивая лодыжки.

– Какую? Приказывать людям?

Ее взгляд встречается с моим.

– Нет, просто приказывать тебе.

Я смеюсь.

– Правда? Ну, давай. Что именно ты хочешь, что бы я сделал?

– Ох, правда? Ты позволишь мне быть твоим командиром? – воодушевленно говорит она, вставая на колени.

– Конечно, почему бы и нет? – я встаю, потому что, если этого не сделаю, то притяну ее к себе на колени и буду разорять ее рот своим языком. Буду потирать ее киску, пока она не попросит меня трахнуть ее.

Она сжимает губы в раздумье, поднося к ним палец.

– Давайте посмотрим, рядовой Вагнер. Почему бы тебе не снять туфли, и не намочить ноги.

Я выгнул бровь.

– Правда? – я надеялся на что-то более сексуальное.

– Да, – она широко улыбается. Словно ребенок в кондитерской, взволнованный тем, что скоро получит свою награду.

Я делаю, как она говорит, бегу к краю воды и мочу ноги в холодном океане.

– О, черт, холодно.

Она смеется, находясь в комфорте на берегу.

Я окунаю руки в воду, набираю немного в ладони, бегу обратно, и выливаю воду на ее шею.

– Дерьмо, Райан, – она в мгновение ока вскакивает на ноги, и я ее щекочу, из-за чего она снова оказывается на песке. Я нависаю над ней, лежащей на спине, моя улыбка исчезает. Я так чертовски, сильно ее хочу.

– Ты должен был делать то, что я говорю, – шепчет она.

Наши глаза впиваются друг в друга, и мое сердце бьется в невероятном ритме.

– Отдай мне другой приказ, – мой голос низкий, мягкий, и я молюсь, чтобы она не попросила слезть с нее.

– Поцелуй меня, Райан.

И я это делаю, черт подери. К черту, дружбу.

Наши губы встречаются, мои руки погружаются в ее волосы, она цепляется за мою спину. Я целую ее крепко и глубоко, заявляя права на каждый дюйм ее идеального рта.

Она стонет, когда я прикусываю ее нижнюю губу. Рукой скольжу по ее ноге, закидывая ее на мое бедро и тоже стону.

Я прижимаюсь своим увеличенным членом к ее центру, позволяя ей тереться об меня.

Грохот волны – саундтрек к нашему поцелую, поставленный на повтор. Я иду дальше: стягиваю вниз верхнюю часть ее платья, чтобы поцеловать ее набухши груди и, наконец, пробежаться языком по ложбинке между ними. Она явно не хочет, чтобы я останавливался, подталкивая меня, зарываясь пальцами в мои волосы.

Но что я делаю?

Лиззи – мой лучший друг. Я не должен быть здесь с ней. Я не должен думать обо всех грязных вещах, которые хочу с ней сделать прямо сейчас. Не должен представлять, как она выглядит… Как она выглядит, когда кончает.

Я разрываю поцелуй, садясь.

– Прости, Лиззи, – тяну себя за волосы. Она молча лежит. Я эгоист.

У нее была своя жизнь, пока я не вмешался в нее. Вместо восстановления прежней дружбы, я могу навсегда ее уничтожить.

Она никогда не полюбит такого, как я. Раненого солдата.

Она заслуживает кого-то лучше.