Список жильцов

След ведет на Черхатскую

— Итак, что же вас беспокоит, мой молодой друг? — спросил Салаи, когда они сели за кофе. — Дело Добровича? Помню-помню. Женщина была заколота ножом, и подозрение пало на ее мужа.

— Да. Муж угрожал ей, почему, собственно, милиция и арестовала его. Сначала он отрицал свою вину, потом во всем признался, а на суде снова отрицал.

— Полагаю, вам известно, что это не какой–то исключительный поворот событий, — заметил доктор. — Такое нередко бывает.

— Я считаю, что Добрович не убивал.

— Тогда зачем признавался в убийстве? Вас интересует мое мнение как врача. Но это ведь выходит за рамки медицины...

— Я не верю в его виновность. Но не могу пока подтвердить это доказательствами.

— Если он и впрямь невиновен, как вы говорите, то сами это докажете.

— Премного благодарен за столь высокую оценку моих способностей, но пока я не нащупал никакого следа.

— Видите ли, след — это весьма странная и капризная штука. Зачастую мы даже не предполагаем, что след жулика уже в наших руках. Знаете, что говаривал один мой давний приятель, инспектор, служивший еще в старой полиции? Всякое сложное дело, по сути, до бесконечности просто. Более того, сложных дел вообще не существует, но это выясняется лишь тогда, когда дело уже распутано.

Доктор проводил Бартоша до дверей. Покусывая губы, младший лейтенант сбежал с лестницы. Не следовало бы сюда приходить. Сплошная философия. Но тут мысли его неожиданно приняли совсем другой оборот. И он поехал на улицу Сердца. Двери мастерской «Кордона» были открыты; в привратницкой сидел и клевал носом пожилой мужчина. Бартош постучал в окошко и со всей естественностью, на какую был способен, спросил:

— А что, Кондор еще не ушел? Он звонил мне.

— Кондор? — улыбнулся привратник. — Уже ушел.

— А вы не подскажете, где мне отыскать его? — стараясь владеть собой, спросил младший лейтенант. — Он нужен мне по важному делу... По очень важному... — В горле у Бартоша пересохло.

— Почему же нет, конечно, подскажу! Дело простое, — благодушно ответил старик и достал из конторки адресную книжку. — Сейчас посмотрим... Та-ак... товарищ Карой Лендваи... Вот, пожалуйста: улица Черхатская, дом двадцать один.

— А телефона у него нет?

— И телефон есть: 272-428.

— А скажите, папаша, — изо всех сил стараясь оставаться спокойным, продолжал расспрашивать Бартош, — почему, собственно, товарища Лендваи называют Кондором?

— Видите ли, в чем дело. Лендваи очень добросовестный, все знает и все видит. Кто–то сказал однажды, что у него такой зоркий глаз, как у горного орла, у кондора. С тех пор к нему и прилипло это прозвище: Кондор.

Улица Черхатская, 21. Темное парадное. Бартош достал карманный фонарь и осветил им список жильцов. На первом этаже проживают сотрудник почтового ведомства и врач; на втором — преподаватель музыки, инженер-лесовод и офицер; на третьем этаже — под фамилией Чихас Яношне — искомое: Карой Лендваи. Из этого явствовало, что Лендваи либо снимает у гражданки Чихас комнату, либо это коммунальная квартира на две семьи.

Дверь открылась, на пороге перед Бартошем стоял стройный, слегка лысеющий мужчина в домашней куртке. Выражение лица решительное, а взгляд действительно орлиный. На вид мужчине лет сорок пять.

— Что вам угодно?

— Я из милиции.

Лендваи включил в передней свет и пропустил Бартоша.

— Если позволите, я вас проведу в свою комнату.

Из передней дверь вела в холл. Лендваи и там зажег свет. Старая мебель, на обшарпанной тумбочке — телефон с длинным шнуром; рядом с аппаратом — настольная лампа, сделанная из бутылки из–под виски. Две двери ведут в комнаты. Лендваи открыл правую дверь:

— Прошу!

Комната, в которой они очутились, показалась Бартошу уютной и достаточно светлой, большое окно выходило на улицу. Дверца, оклеенная обоями, вела в ванную комнату.

— Вам принадлежит половина квартиры? — спросил Бартош, сев в скрипучее кожаное кресло.

— Нет, я здесь только съемщик. Уже несколько лет.

Поймав удивленный взгляд младшего лейтенанта, Лендваи с готовностью принялся объяснять:

— Дело было так: я работал в Сольноке, но потом уволился, потому что жена пожелала переехать в Будапешт. Из–за ребенка. Я устроился на работу в «Кордоне»; здесь мне пообещали дать квартиру, однако до сих пор это остается обещанием. Тогда я снял комнату в этом доме, имея в виду, что, как только получу или подыщу другую квартиру, привезу сюда семью.

— Но пока не подыскали, не так ли? — резко спросил Бартош. — А если говорить начистоту, вы и не очень–то ее искали.

— Простите, но я думаю, вы знаете, что в Будапеште не так просто найти квартиру. Я делал все...

— Вначале. А потом вы познакомились с женой Добровича и посчитали за лучшее оставить все так, как есть: семья — в Сольноке, а вы здесь, в комнате, которую снимаете... Но, постойте, где я вас видел?! Вспомнил! — с невольной живостью воскликнул младший лейтенант и достал фотографию, взятую им на квартире Добровичей. На групповом снимке стояли рядом Лендваи и Маргит, их плечи соприкасались. — Взгляните, это ведь вы?

— Да, я. Это мы на экскурсии, которую устраивал два года назад наш профком. Только я тогда носил усы.

— Сколько времени вы были знакомы с Маргит Добрович?

— Сколько времени?.. Да, наверное, три года.

— А более близко?

— Что вы имеете в виду?

— Она ведь была вашей любовницей?

— Видите ли... Уж не сердитесь, но это такой вопрос, на который я не склонен отвечать.

— Словом, вы отказываетесь давать показания?

— Это допрос?

— Пока еще нет. Просто я хотел бы уточнить несколько моментов. Мне это необходимо для того, чтобы правильно оценить обстановку. Вы намерены говорить? — При последних словах Бартош встал и сделал несколько шагов к двери. Потом вернулся. Быстро подошел к книжной полке и снял с нее книгу «Мотылек». На обрат ной стороне переплета четко просматривался круглый след от чашки.

— Я не уклоняюсь от показаний. Мне нечего скрывать. Я любил Маргит! — голос у Лендваи сорвался от волнения, и Бартош почувствовал, что тот говорит искренне. — Два года назад, как раз на той самой экскурсии, я признался ей в любви. Она рассмеялась. Сказала, что все это ни к чему. У меня, мол, семья. Я пообещал ей, что разведусь. Вскоре мне как раз предложили квартиру; но я отказался, иначе пришлось бы забирать сюда из Сольнока семью. Но мне нужна была только Маргит. Спустя несколько месяцев ее муж, видимо, начал что–то замечать. Раз он даже избил ее. И неоднократно грозил что убьет. В тот день она пришла ко мне и с рыданиями просила защитить ее.

— В тот день, когда ее убили?

— Да.

— Утром Маргит Добрович была в отделе выдачи виз. Не так ли?

— Да, так. Мы вместе собирались поехать в Дубровник. И не скрывали этого.

— Словом, утром Маргит ушла из конторы? А когда она вернулась?

— Наверное, около полудня она позвонила мне по телефону.

— По телефону?

— Видите ли, когда Маргит звонила мне, то после первого же гудка вешала трубку. Это был у нас условный сигнал. В таких случаях я тотчас же набирал в ответ ее номер. И в тот день я хотел сразу позвонить ей, но это было невозможно, так как ко мне на работу явились нежданные гости: жена и дочка.

— Продолжайте.

— Я сказал им, что отлучусь на минуту по делу, вышел в соседнюю комнату и оттуда позвонил Маргит. Я объяснил ей, что не могу пока с ней встретиться, по попросил позвонить мне вечером. Если я не отвечу, то пусть не волнуется и ждет меня. «Если смогу, — добавил я, — то попозже выскочу в кафе на углу». На это она сказала, что встретилась с мужем и очень напугана, так как Добрович грозил убить ее. Я подбодрил Маргит, заверил, что уже недолго ждать — скоро я окончательно порываю с женой... Потом я вернулся к себе и через несколько минут вместе с женой и дочерью ушел из конторы. Мы зашли в магазин «Домашний уют» и купили Розалии кое-какие пустячки, затем отправились на Восточный вокзал, чтобы поужинать там в ресторане — до отхода поезда на Сольнок у них еще оставалось достаточно времени. Признаюсь, я, правда, смалодушничал и не мог объявить о своем решении жене.

— Когда они уехали в Сольнок?

— В двадцать два десять. Было четверть одиннадцатого, когда я поехал домой. По дороге я на минутку остановил машину у нашего кафе, в надежде, что Маргит еще там.

— В котором это было часу?

— Наверное, в тридцать пять, тридцать шесть минут одиннадцатого. Потом вернулся домой. А утром узнал об этой трагедии.

— Хозяйка квартиры была дома?

— Нет, она уже давно лежит в больнице. А что, мой рассказ вызывает у вас недоверие?

— Я этого не сказал. — Бартош достал свой блокнот и записал: «Сольнокский поезд». — Вы не скажете, по какому адресу ваша жена проживает в Сольноке?

— Пештское шоссе, двадцать пять.

— Спасибо. А в какое кафе вы имели обыкновение заходить с Маргит? Случайно не на углу Черхатской улицы и площади Гараи?

— Да, да.

Уходя, Бартош предупредил:

— Хотя наш разговор и не был официальным допросом, тем не менее прошу вас никому о нем не говорить.

Сбегая вниз по лестнице, Бартош вдруг спохватился: еще поднимаясь к Лендваи, он хотел что–то записать в блокноте, но не мог вспомнить, что именно.

Он легко отыскал маленькое кафе на площади Гараи. Зашел, осмотрелся, повернулся и вышел. Потом миновал еще две улочки и заглянул в другое, уже известное ему кафе. Женщина у кофеварки узнала его, подошла и поинтересовалась:

— Удалось вам напасть на след?

— Пока нет, — ответил Бартош и показал ей фото с Лендваи и Маргит. — Вам знаком этот мужчина? — спросил он, ткнув пальцем в Лендваи. — Если, допустим, представить себе его без усов?

Женщина, прищурив глаза, внимательно всматривалась в фотокарточку. Потом пожала плечами.

— Я не могу точно утверждать, но мне почему–то кажется, что тот, с кем я ее видела, непохож на этого.

Младший лейтенант сидел, понурив голову, за столиком и машинально отхлебывал кофе.

«Может быть, существует еще кто–то, неизвестный третий? — думал Бартош. — И он–то и есть убийца? Но что же я все–таки хотел записать в блокнот?»

Бартош продолжал сидеть за столиком и, казалось, уснул. Женщина у кофеварки иногда с сожалением поглядывала на него. Кафе было на бойком месте, люди то и дело заходили и уходили. «Наверное, это все завсегдатаи, — решил Бартош. — Недаром же они так свободно, по-домашнему себя здесь чувствуют, обращаются к Илонке на «ты»...» Теперь и Бартош знал, что женщину у стойки зовут Илонкой. «Пожалуй, занесем и ее в блокнот. Но что же я все–таки хотел в него записать?!» — ломал голову младший лейтенант, еще раз просматривая свои записи: «Бакош. Рояль. «Элизе» Бетховена. Постукивание молотка. Детский плач. «Мотылек». След чашки на книге. «Кондор»...» — Тут Бартош остановился, уже выяснилось, когда и почему Лендваи прозвали в конторе Кондором. Бартош снова стал читать записи: «Сольнокский поезд. Адрес жены Лендваи в Сольноке: Пештское шоссе, 25...»

«Возможно, впрочем, — рассуждал он, — эти данные никогда и не понадобятся... Алиби стопроцентное: поезд действительно отбывает из Будапешта в двадцать два десять...»

Младший лейтенант достал карандаш и приписал: «Хозяйка квартиры Чихас — в больнице...» Его продолжала преследовать мысль, что он собирался сделать еще какую–то пометку в блокноте и забыл. «Наверное, что–то пустячное, раз никак не могу вспомнить... А когда мне пришло в голову записать?.. Когда я был у Лендваи. Что же это все–таки может быть?..»

Бартош сунул блокнот в карман, расплатился и вышел на ночную улицу. Снова вернулся на Черхатскую. Окна на этаже, где жил Лендваи, были темны. «Наверное, лег уже спать. Или просто выключил свет и сейчас стоит у окна и смотрит на улицу? Может быть, даже видит меня. Смешно!.. Итак, Лендваи любил Маргит. Значит, у него не было оснований убивать ее. К тому же он труслив и вряд ли решится на такое. Не отважился даже сказать жене, что собирается разводиться с ней...»

Но тут Бартош вдруг поймал себя на мысли, что все эти рассуждения как–то хромают. И тотчас же мозг услужливо подсказал ему, что нет никакого смысла продолжать заниматься этим делом. К тому же и отпуску конец и завтра он должен явиться к майору.

— Ну, какие новости? — встретил его вопросом майор.

— Никаких, — тихо ответил младший лейтенант.

— Значит, супруг будет отвечать по всей строгости закона.

Бартошу было не до эмоций: без него тут скопилось много, дел. И вправду его тотчас же направили на Восточный вокзал: там попал под поезд крестьянин. Выяснилось, что тот был в нетрезвом состоянии. Словом, обыкновенный несчастный случай.

Когда они с судебно-медицинским экспертом садились в машину, ожидавшую их у вокзала, Бартош сказал, что хотел бы проделать небольшой эксперимент: установить, за сколько минут можно доехать от вокзала до улицы Крепостных.

— Вам все еще не дает покоя то дело? — улыбнулся Салаи. — Словом, мы едем на угол улицы Крепостных, туда, где нашли убитую женщину... Как же ее звали?

— Маргит Добрович.

Бартош посмотрел на часы и засек время. Ровно через две минуты машина затормозила на углу улицы Крепостных. «Но зачем, собственно, мне это?» — тут же подумал Бартош.

— Вы, доктор, как–то говорили об одной интересной мысли, высказанной профессором Ковачем. Вы упомянули об этом, когда мы говорили по телефону. Меня заело любопытство.

Доктор громко рассмеялся.

— То, что часто твердил профессор Ковач, вроде бы как азбучная истина для следователя. Профессор утверждал, что наиболее подозрителен обычно тот человек, у которого наиболее надежное алиби. Потому что по-настоящему стопроцентное алиби можно только специально подстроить. Понятно? Старик Ковач вообще изрекал немало золотых мыслей. Вот, например, одна из них: «Самая опасная штука — это апельсиновая корка...»

— Апельсиновая корка? — удивленно переспросил Бартош.

— Совершенно точно! Она опаснее даже ножа, оставленного в теле убитого. На ней–то, на мелочи, и поскальзываются. Как утверждал профессор Ковач, задача хорошего следователя — найти эту пресловутую «апельсиновую корку» и не доверять слепо «надежному» алиби. В этом секрет успеха.

— А кто такой профессор Ковач? Что–то я никогда не слыхал о нем.

— Это легендарная фигура! Лично мне кажется, что такого вообще не существовало. Просто в его уста вкладывают всякие премудрости, которые могут пойти на пользу молодежи.

— Благодарю, — буркнул слегка разочарованный Бартош; ему не очень понравились поучения старого доки. «Можно подумать, я сам не знаю, чем мне надлежит заниматься», — подумал он. Когда машина остановилась на углу улицы Петефи, Бартош без особого тепла простился с врачом и пешком зашагал по улице Вереш Палне. Зайдя в кафе, он заказал себе порцию мороженого.

Бартош медленно, с удовольствием ел мороженое и невольно раздумывал над тем, что приписывалось премудрости профессора Ковача.

«Итак, важна каждая мелочь. Каждая самая незначительная подробность... И не надо бояться труда вновь и вновь исследовать любой, даже незначительный след... Но у меня уже нет ни времени, ни сил начинать все сначала... Впрочем, следовало бы снова взяться за Бакоша. Побывать у него в доме, на шоссе Конкой-Теге... У Добровича нет алиби. Значит, если следовать тезису профессора Ковача, он не виновен в убийстве. И тем не менее ему может быть вынесен смертный приговор. А почему, собственно, у него нет алиби? Потому, что Бакош не слышал, когда Добрович вернулся домой. Добрович же утверждает, что ранним вечером, то есть по времени раньше, чем была убита Маргит. Если Бакош не слышал, как Добрович возвращался (а тот должен был проходить мимо окон старика), значит, самого Бакоша наверняка не было дома...»

Тут младший лейтенант вспомнил, что, когда он ушел из дома на шоссе Конкой-Теге, а потом сразу вернулся туда, Бакош уже куда–то исчез. Куда? Этот вопрос давно уже не давал покоя Бартошу. Куда, к кому мог отправиться старик сразу после обыска в доме?

«Надо бы проверить, снова понаблюдать». Не успела эта идея как следует созреть в голове Бартоша, как он поспешно расплатился за мороженое и выбежал на улицу.

Когда автобус остановился на шоссе Конкой-Теге, уже стемнело.

— Добрый вечер! — приветствовал его, когда он вошел в калитку, Бакош. Старик, видимо, что–то делал в саду. — Итак, мы снова что–то вынюхиваем?

— Можете называть это как вам угодно. Но сейчас я пришел исключительно затем, чтобы побеседовать с вами.

— Я уже говорил вам, что ничего не знаю.

Бартош подошел к окну квартиры Добровича, нажал на раму, та поддалась и открылась. Младший лейтенант подтянулся и через мгновение был уже в комнате.

— Так проще, не правда ли? И вы ведь так входили сюда?

— Я?!

— Не станете же вы отрицать, что были здесь? Не советую. Я нашел отпечатки ваших пальцев. Вы оставили их на многих предметах, старина. Поэтому лучше не запирайтесь, а расскажите мне честь по чести: зачем вы приходили сюда, что искали, что взяли?

— Послушайте, не делайте из меня какого–то взломщика. Не оскорбляйте мои седины.

— Ладно, оставим игру в громкие слова. Факт остается фактом: вы, как вор, пробрались через окно и что–то искали здесь. Напрасно только упорствуете. Тот, кто дал вам это задание...

Старик окончательно смутился.

— А чего, собственно, вы допрашиваете меня?

— Ну хорошо, не хотите добром, тогда мы с вами отправимся сейчас в милицию, и там вы дадите показания официально. Я не хотел доводить до этого... Ну, так как же?

Старик уверенным движением перемахнул через подоконник и тоже оказался в комнате. Бартош включил свет; сев на стул, пригласил сесть и старика.

— Ну рассказывайте.

— Мне нечего рассказывать.

— Отвечайте, зачем вы приходили сюда, что искали и что унесли отсюда? В интересах следствия мне очень важно это знать. И немедленно, так как у меня нет времени. Предупреждаю, если вы и дальше будете отрицать и запираться, то этим повредите только себе.

— Спрашивайте.

— Первое: когда, в котором часу вернулся домой в день убийства Добрович?

— Я уже говорил вам: не знаю. Я не слышал. Меня это не интересовало.

— Словом, вас не было дома?

— Возможно.

— Где вы были?

— Не помню.

— Будем надеяться, что вы еще вспомните. Тем более что возможен и такой вариант, что на вас падут подозрения в убийстве жены Добровича. Что вы на это скажете?

Старик вскочил с места.

— Чепуха! Глупости! — Ему не хватало воздуха. — Так знайте же, что в тот вечер я сидел в кафе «Нормафа». Выпил пятьдесят грамм... или сто. Потом вернулся домой и завалился спать. Мне тогда было совершенно наплевать на жильцов. Да я вообще никогда не интересовался ими... И чего ради мне убивать эту женщину?

— А кому же тогда понадобилось ее убить?

— Мужу. Только ему.

Бартош вскочил, взял старика за плечо, помог выбраться из комнаты и так же настойчиво повел через двор к его собственной квартире.

— Ну, идите, идите вперед! Приглашайте к себе в гости и потрудитесь показать то, за чем вы наведывались в квартиру Добровича.

Бакош, сопровождаемый младшим лейтенантом, ни слова не говоря, прошел к себе, открыл дверцу платяного шкафа и достал спрятанный в белье небольшой сверточек, перевязанный шпагатом. В нем оказалось три письма, написанных бисерным почерком на розовой почтовой бумаге.

Все они начинались: «Жизнь ты моя, дорогая!», и все содержали признания в любви. «Я не могу жить без тебя. Ты нужна мне как воздух; если тебя нет рядом со мной, я задыхаюсь. Когда я увижу тебя? Почему ты не пришла вчера?» — писал в одном из писем влюбленный. Подписи не было, адресат на конверте тоже не был указан, но наверняка письма были написаны Кароем Лендваи. И после смерти Маргит он постарался получить их обратно.

Что ж, естественное желание: Лендваи не хотел, чтобы посмертно была скомпрометирована любимая женщина. Зная, что женщины существа легкомысленные и не уничтожают подобных писем, а прячут где–нибудь, он попросил Бакоша найти их.

— Как зовут этого человека? — спросил он у старика, но тот ничего не ответил. — Меня интересуют имя и фамилия человека, поручившего вам выкрасть письма! — сердито повторил свой вопрос Бартош.

— Не знаю. Знаю только, что он приезжал на серой машине, о которой я как–то упоминал уже. Останавливалась она неподалеку от дома. Приехал он, значит, и сказал, что даст двести форинтов, если я найду ему... Ну я решил посмотреть. Тем более что они, эти письма, ни для кого уже не ценность.

— А почему вы не отдали их ему?

— Он сказал; что как–нибудь заедет за ними.

— Письма я у вас заберу, — решительно сказал Бартош и сухо кивнул старику на прощание.

Он пешком прошел к Пионерской железной дороге, потом остановился под деревом — отсюда хорошо просматривалась окрестность. Вот подкатил к остановке автобус. Старик, наверное, специально дожидается, пока не тронется автобус, полагая, что с ним уедет и следователь.

И действительно, через несколько минут из мрака показалась знакомая фигура. Бартош неслышно двинулся за стариком, а тот пошел прямиком к кафе «Нормафа». Боязливо оглядываясь, Бакош подошел к телефону. Младший лейтенант подкрался поближе и из–за спины старика увидел, какой номер тот набирает. Это был телефон Лендваи.

— Алло! Говорит Бакош... У меня были из милиции и забрали ваши письма...

Бартош быстро подошел и вырвал у старика из рук трубку:

— Алло! Вы слушаете?

Но телефон молчал, хотя Бартош слышал тяжелое дыхание Лендваи.

— Это для вас поступило? — спросил утром майор Жаги, протягивая Бартошу лист бумаги.

Младший лейтенант с нетерпением ожидал ответа из сольнокской милиции на сделанный им накануне запрос.

— Да. Мне нужно это для подтверждения алиби. Жена и дочь Лендваи дали одинаковые показания: из Будапешта они выехали поездом двадцать два десять. Сам Лендваи провожал их до вагона, а сначала они втроем поужинали в ресторане вокзала...

Итак, алиби стопроцентное и неопровержимое. Лендваи не мог убить любовницу, потому что в момент, когда было совершено убийство, он ужинал вместе с семьей в ресторане и пробыл на Восточном вокзале вплоть до двадцати двух часов десяти минут.

«И все же что–то в этом деле не дает мне покоя... — рассуждал сам с собою Бартош. — Но что же, что именно? Тезис профессора Ковача?»