Жорж Сименон «Стан-убийца»

1

Заложив руки за спину и попыхивая трубкой, Мегрэ медленно шел, с трудом продвигая свое грузное тело в сутолоке улицы Сент-Антуан, которая жила своей обычной утренней жизнью: солнце заливало потоками света, струящегося с ясного неба, нагруженные фруктами и овощами тележки и заполонившие чуть ли не весь тротуар лотки.

Это было время домашних хозяек, артишоков, которые они взвешивают на руке, вишен, которые пробуют, эскалопов и антрекотов, сменяющих друг друга на тарелках весов.

— Вот прекрасная спаржа по пять франков за большой пучок!..

— Свежие мерланы!.. Торопитесь, их только что привезли!..

Продавцы в белых фартуках, мясники в спецовках из ткани в мелкую клетку, запах сыров у молочной лавки, а дальше — аромат свежеподжаренного кофе; эта улица — оживленный рынок продуктов для стола, по ней движется бесконечный поток недоверчивых домашних хозяек, слышатся звон кассовых аппаратов и пыхтение автобусов…

Никто не подозревал, что в толпе тяжело шагает комиссар Мегрэ и что он занят одним из самых мучительных дел, какое можно себе представить.

Почти напротив улицы Бираг располагалось маленькое кафе «Тоннеле-Бургиньон» с крохотной террасой всего на три столика. За один из них и уселся Мегрэ с видом усталого гуляющего. Он даже не взглянул на длинного тощего официанта, который подошел к нему и остановился в ожидании заказа.

— Маленький стаканчик белого вина… — буркнул комиссар.

Кто бы мог подумать, что неловкий официант «Тоннеле-Бургиньона» не кто иной, как инспектор Жанвье?

Он вернулся, неся на подносе стакан вина в состоянии неустойчивого равновесия. Салфеткой сомнительной чистоты он вытер стол, уронив при этом на пол клочок бумаги, который Мегрэ подобрал немного погодя.


«Женщина вышла за покупками. Одноглазого не видел. Бородач ушел рано утром. Трое остальных должны быть в гостинице».


В десять утра толкотня усилилась. Рядом с кафе бакалейная лавка проводила рекламную распродажу, и зазывалы останавливали прохожих, предлагая им на пробу печенье по два франка за большую коробку.

Как раз на углу улицы Бираг виднелась вывеска захудалой гостиницы, одной из тех, где можно снять комнату «на месяц, на неделю или на один день», заплатив вперед. Для этой гостиницы, наверное, в насмешку, выбрали название «Босежур»[1].

Мегрэ смаковал свое сухое вино, и его взгляд вроде бы не искал ничего особенного в пестрой толпе, кишащей под весенним солнцем. Однако вскоре его глаза задержались на окне во втором этаже одного дома на улице Бираг, расположенного напротив гостиницы. У этого окна сидел старичок перед клеткой канарейки, и казалось, нет у него других забот, как греться на солнышке, пока Господь дарует ему жизнь.

Это был Люка, сержант Люка, ловко состарившийся лет на двадцать, который, хоть и засек Мегрэ на террасе кафе, не подал виду.

Все это составляло то, что на языке полицейских принято называть «засадой». Она продолжалась уже шесть дней, и комиссар не менее двух раз в день приходил сюда за новостями. А по ночам его людей сменяли сержант охраны порядка, на самом деле бывший инспектором полиции, и «ночная бабочка», слонявшаяся в окрестностях гостиницы, избегая встреч с настырными клиентами.

Новости от Люка Мегрэ должен был узнать вскорости, когда его позовут к телефону в кафе. Скорее всего, они будут не более сенсационными, чем новости от Жанвье.

Людской поток двигался так близко от крохотной террасы, что комиссару то и дело приходилось убирать ноги под стул.

И вдруг, как гром среди ясного неба, к столику Мегрэ подсел тщедушный рыжеволосый субъект со скорбным лицом циркового клоуна.

— Опять вы? — буркнул сквозь зубы комиссар.

— Прошу прощения, господин Мегрэт, но я верю, что в конце концов вы меня поймете и дадите согласие на то, что я предлагаю… — Потом к Жанвье, приближавшемуся к ним аллюром бывалого официанта: — Мне то же, что и моему другу…

Он говорил с заметным польским акцентом. Наверное, у него было слабое горло, так как он не выпускал изо рта эрзац-сигару, что придавало ему еще более шутовской вид.

— Вы начинаете мне докучать! — раздраженно сказал комиссар. — Может, скажете, как вы узнали, что сегодня утром я буду здесь?

— Я этого не знал.

— Тогда как вы здесь оказались? Не станете же вы уверять, что увидели меня случайно?

— Нет!

Его реакции были замедленными, как у гимнастов мюзик-холла, именующих себя акробатами-флегматиками. Он смотрел прямо перед собой своими желтыми глазами так, как смотрят в пустоту. И говорил монотонным печальным голосом, словно произнося бесконечные слова соболезнования:

— Вы злитесь на меня, господин Мегрэт…

— Это не ответ на мой вопрос. Как это получилось, что вы оказались сейчас здесь?

— Я шел за вами следом!

— От самой уголовной полиции?

— Нет, еще раньше… От самого вашего дома…

— Значит, вы сознаетесь в том, что шпионите за мной?

— Я не шпионю, господин Мегрэт. Я слишком вас уважаю и даже восхищаюсь вами! Я же сказал вам однажды, что буду вашим сотрудником…

И он тоскливо вздохнул, рассматривая свою эрзацсигару, раскрашенную на конце под пепел.

Газеты не писали об этом деле, за исключением одной, которая, получив информацию Бог весть откуда, чрезвычайно осложняла задачу комиссара.


«У полиции есть все основания полагать, что польские бандиты, включая Стана-убийцу, находятся сейчас в Париже».


Так оно и было, но лучше бы об этом молчали. Некая польская банда, о которой почти ничего не было известно, за четыре года совершила пять разбойных нападений на фермы на севере страны, причем действовала она всегда одинаково.

Прежде всего всякий раз речь шла об удаленных фермах, принадлежавших старикам. Кроме того, нападения неизменно совершались в один из вечеров во время ярмарки, когда у фермеров была кругленькая сумма наличных денег после продажи скота.

Ничего «научного» не было в этом методе. Просто зверское нападение, какие бывали во времена бандитов с большой дороги. И совершенное презрение к человеческой жизни.

Поляки убивали! Убивали всех, кого находили на фермах, даже детей, зная, что только так им удастся остаться неопознанными.

Сколько их было — двое, пятеро или восьмеро?

Во всех случаях люди замечали грузовичок. А один мальчуган двенадцати лет клялся, что видел среди них одноглазого мужчину.

Кое-кто утверждал, что на лицах у бандитов были черные маски.

Одно было очевидно: фермеров убивали ножами, точнее, им перерезали горло.



Это дело не касалось Парижа. Им занималось множество мобильных бригад.

В течение двух лет тайна оставалась нераскрытой, и это волновало жителей сельской местности.

И вот из окрестностей Лилля, где поселки — настоящие польские анклавы на французской земле, поступило неопределенное сообщение, источник которого не удалось установить.

— Поляки утверждают, что это банда Стана-убийцы…

Но когда стали допрашивать по одному жителей поселков, большинство которых не говорило по-французски, они либо ничего не знали, либо бормотали:

— Мне так сказали…

— Кто сказал?

— Не знаю… Забыл…

И вот во время совершения одного из преступлений недалеко от Реймса удалось спастись одной служанке, спавшей на антресолях, о которой бандиты ничего не знали. Она слышала, что убийцы говорили на каком-то языке, похожем на польский. И заметила еще, что на лицах у всех маски из черной ткани, что один мужчина кривой, а у другого, гиганта почти двухметрового роста, все лицо заросло бородой.

Тогда в полицейской среде их стали именовать по кличкам: Стан-убийца… Бородач… Одноглазый…

Шли месяцы, никаких новостей не было до того дня, как один инспектор сделал открытие. В его ведении был квартал Сент-Антуан, кишащий поляками.

Он обратил внимание в гостинице на улице Бираг на подозрительную группу, в которой были и одноглазый мужчина, и гигант с лицом, до глаз заросшим волосами.

По виду это были бедные люди. Бородатый гигант с женой снимал комнату понедельно и почти каждую ночь он давал приют нескольким соотечественникам — когда двоим, а когда пятерым. Зачастую другие поляки снимали соседний номер.

— Не заняться ли вам этим делом, Мегрэ? — предложил директор уголовной полиции.

А назавтра, когда дело держалось еще в тайне, газета опубликовала сообщение!

Через день Мегрэ обнаружил в своей почте коряво написанное почти детским почерком и со множеством ошибок письмо на скверной бумаге, какую продают в бакалейных лавках.


«Стан так просто не сдастся. Будьте осторожны.


Пока вы его обезвредите, он успеет убить несколько человек».

Разумеется, тогда еще не знали, кто такой Стан-убийца, но были все основания полагать, что информация об улице Бираг была правильной, поскольку убийца потрудился прислать письмо с угрозами.

И это письмо не было шуткой, Мегрэ был уверен. А он, как сам говорил, «чуял» правду: у нее особый привкус мерзости.

— Будьте осторожны, старина! — посоветовал ему шеф. — Избегайте поспешных задержаний. Человек, перерезавший горло шестнадцати себе подобным, не раздумывая разрядит барабан своего револьвера в тех, кто будет рядом, когда его загонят в угол.

Вот почему Жанвье пришлось стать официантом в кафе напротив гостиницы «Босежур», а Люка превратился в немощного старика, дни напролет греющегося на солнышке у окна.

В квартале, как обычно, бурлила жизнь, и никто не подозревал, что в любую минуту затравленный полицией человек мог открыть пальбу вокруг себя.

— Господин Мегрэт, я пришел сказать вам…

И перед ним возник Мишель Озеп…



Его первая встреча с Мегрэ состоялась четыре дня назад. Он пришел в уголовную полицию и настаивал на том, чтобы комиссар лично принял его. Мегрэ продержал его в приемной более двух часов, но того это нисколько не смутило.

Войдя в кабинет, он щелкнул каблучками и согнулся в поклоне, протягивая комиссару руку.

— Мишель Озеп, бывший польский офицер, сейчас преподаватель гимнастики в Париже…

— Садитесь, я вас слушаю.

Поляк говорил с сильным акцентом и такой скороговоркой, что порой было трудно уследить за ходом его мыслей. Он объяснял, что родом он из очень хорошей семьи, что уехал из Польши по причине интимного характера — намекая на то, что был любовником жены своего полковника! — и что пребывает в отчаянии, так как не может привыкнуть к полунищенской жизни.

— Вы меня понимаете, господин Мегрэт (он так и произносил — Мегрэт)… Я дворянин… А здесь я даю уроки гимнастики некультурным и невоспитанным людям… Я беден… И я решил покончить с собой…

Сначала Мегрэ подумал: «Сумасшедший!»

Ведь на набережной Орфевр привыкли к посетителям такого рода: немало свихнувшихся испытывает потребность приходить сюда поведать свою тайну.

— Три недели назад я было попытался… Я бросился в Сену с Аустерлицкого моста, но агенты речной полиции меня заметили и вытащили из воды…

Под каким-то предлогом Мегрэ отлучился в соседнюю комнату, позвонил в речную полицию и удостоверился, что это правда.

— Потом неделю спустя я решил отравиться осветительным газом, но пришел почтальон с письмом и открыл дверь…

Еще звонок в комиссариат по месту жительства. И это оказалось правдой!

— Я в самом деле не хочу жить, понимаете? Мое существование теперь бессмысленно. Дворянин не может смириться с полуголодным существованием. Вот я и подумал, что, возможно, пригожусь вам…

— Для какой цели?

— Помочь вам арестовать Стана-убийцу.

Мегрэ нахмурил брови.

— Вы его знаете?

— Нет… Я только слышал о нем… Как поляк, я возмущен тем, что мой соотечественник так попирает законы гостеприимства… Я хочу, чтобы Стан и его банда были арестованы… Мне известно, что он решил яростно защищаться. Значит, кто-то из людей, которые будут его брать, наверняка погибнет. Так лучше пусть это буду я, все равно я хочу умереть… Скажите мне, где Стан, я пойду к нему и разоружу его… Если надо, я раню его, чтобы обезопасить…

Мегрэ ответил традиционной формулой:

— Оставьте свой адрес… Я вам напишу…

Мишель Озеп жил в меблированных комнатах на улице Турнель, как раз недалеко от улицы Бираг. Один из инспекторов занялся наведением справок, и его ответ был в пользу Озепа. В самом деле он был подпоручиком польской армии со времени ее создания. Потом его след терялся и вновь появлялся уже в Париже, где он пытался давать уроки гимнастики детям мелких торговцев.

Его попытки покончить с собой не были выдумкой.

Несмотря на это, Мегрэ по согласованию с шефом направил Озепу официальное письмо, которое заканчивалось так:


«…к большому сожалению, я не могу воспользоваться Вашим великодушным предложением, за которое я Вам благодарен…»


С тех пор Озеп дважды приходил на набережную Орфевр и настаивал на встрече с комиссаром. Во второй раз он отказался уходить, заявив, что будет ждать столько, сколько потребуется, и несколько часов просидел в зеленом бархатном кресле в приемной.

И вот сейчас Озеп сидел за одним столиком с Мегрэ на террасе кафе «Тоннеле-Бургиньон».

— Я хочу доказать вам, господин Мегрэт, что на что-то гожусь и что вы можете на меня рассчитывать. Уже три дня я хожу за вами следом и могу рассказать все, что вы в это время делали. Я знаю и то, что официант, который меня только что обслужил, — один из ваших инспекторов, а другой сотрудник сидит напротив нас у окна перед клеткой с канарейкой…

Мегрэ яростно кусал чубук трубки, стараясь не смотреть на собеседника, который не переставал говорить монотонным голосом:

— Я понимаю: когда незнакомый человек говорит вам: «Я бывший офицер польской армии и хочу свести счеты с жизнью…», вы думаете: «Этого не может быть…» Но вы же проверяли то, что я вам сказал… И теперь знаете, что я не опускался до вранья…

Он говорил как заведенный, быстро, сбивчиво и утомительно для слуха, тем более что из-за акцента слова искажались настолько, что нужно было напрягать внимание, чтобы понять смысл.

— Вы не поляк, господин Мегрэт и не понимаете наш образ мыслей… Вы не говорите на нашем языке… А я действительно хочу вам помочь, потому что не могу допустить, чтобы ходила дурная слава о моей стране…

Комиссар уже задыхался от ярости. А его собеседник, который должен был это заметить, все не унимался:

— Если вы попытаетесь схватить Стана, что он будет делать? У него в карманах, может, два, а то и три револьвера… Он станет стрелять во всех… И кто знает, при этом могут пострадать дети и женщины… Тогда люди станут говорить, что полиция…

— Может, вы замолчите?

— А я хочу умереть… Никто не будет оплакивать бедного Озепа… Скажите мне: «Стан там!» И я пойду за ним следом, как ходил за вами… Я выжду удобный момент, когда вокруг никого не будет, и скажу ему: «Ты Стан-убийца!» Тогда он выстрелит в меня, а я выстрелю ему по ногам… Когда он выстрелит в меня, вы поймете, что это Стан, и не наделаете глупостей… А поскольку он будет ранен…

Никакая сила не могла его остановить! Он был готов говорить и говорить наперекор всему белу свету.

— А что, если я посажу вас за решетку?

— Но почему?

— Чтобы вы оставили меня в покое!

— А как вы это объясните? Что сделал бедный Озеп в нарушение французских законов, которые он, напротив, хочет защитить и ради этого готов пожертвовать собственной жизнью?

— Заткнитесь!

— Что вы сказали? Вы согласны?

— Ни в коем случае!

В этот момент мимо прошла белокурая бледнолицая женщина, увидев которую любой житель квартала сказал бы, что это иностранка. Она несла хозяйственную сумку и направлялась в мясной магазин.

Мегрэ, провожавший ее взглядом, обратил внимание, что его собеседнику вдруг понадобилось высморкаться и он закрыл почти все лицо носовым платком.

— Это любовница Стана, правда? — сказал он, когда женщина скрылась из виду.

— Вы меня оставите наконец в покое?

— Вы уверены, что это любовница Стана, но вы не знаете, кто из них Стан!.. Вы думаете, что это бородач… А бородача зовут Борис… А одноглазого — Саша… И он не поляк, а русский… Если расследование будете вести вы, то ничего не узнаете, потому что в гостинице живут одни поляки, а они не будут отвечать на ваши вопросы или будут врать… А если я…

Ни одной домашней хозяйке в сутолоке улицы Сент-Антуан не могло прийти в голову, о чем идет разговор на маленькой террасе кафе «Тоннеле-Бургиньон». Бледнолицая женщина с белокурыми волосами торговалась с мясником, покупая у него отбивные котлеты, и у нее во взгляде была такая же тоска, как у Мишеля Озепа.

— Вы, наверное, боитесь, что от вас потребуют объяснений, если меня убьют? Но, во-первых, у меня нет семьи… А кроме того, я написал письмо, в котором заявляю, что я сам, без всякого принуждения, искал смерти…

На пороге маялся бедняга Жанвье, не зная, как дать понять Мегрэ, что для него получено сообщение по телефону. Мегрэ заметил старания Жанвье, но не сводил глаз с поляка, попыхивая трубкой.

— Послушайте, Озеп…

— Да, господин Мегрэт…

— Если вас заметят вблизи улицы Сент-Антуан, я засажу вас за решетку!

— Но я живу…

— Придется жить в другом месте!

— Значит, вы отвергаете мое предложение…

— Убирайтесь!

— Но…

— Убирайтесь или я вас арестую!

Поляк встал, на прощанье щелкнул каблуками, отвесил поклон и с достоинством удалился. Мегрэ подозвал одного из своих инспекторов, оказавшегося поблизости, и велел ему идти следом за чудаковатым преподавателем гимнастики.

Жанвье смог наконец подойти к нему.

— Только что звонил Люка… Он заметил оружие в той комнате, а пятеро поляков ночевали в соседней комнате, некоторые спали на полу, дверь между комнатами оставалась всю ночь приоткрытой… А что это был за тип?

— Ничего… Сколько с меня?

Жанвье вернулся к своей роли и показал на стакан Озепа.

— Вы заплатите за то, что выпил тот господин? Тогда два раза по одному франку двадцать, всего два сорок.

Мегрэ отправился в уголовную полицию на такси.

У двери своего кабинета он встретил инспектора, которому поручил следить за Озепом.

— Ты его упустил? — буркнул он. — И тебе не стыдно? Я дал тебе детское задание, а…

— Я его не упустил, — виновато пробормотал инспектор, который был новичком.

— Где же он?

— Здесь.

— Ты его сюда привел?

— Нет, он сам.

В самом деле, Озеп отправился прямиком в уголовную полицию и, как ни в чем не бывало, устроился в кресле с сандвичем в руке, заявив сначала, что у него встреча с комиссаром Мегрэтом.

Загрузка...