Глава 2 Должник Мамзелькиной

Первый шаг к свету – оставить свою помойку при себе и не делиться ею с другими. Второй – хотя бы вчерне разгрести ее.

Неформальные разговоры златокрылых

– Расскажи мне сказку! – надув губы, потребовала Ирка.

Сегодня она болела и имела право на капризы.

– А самой почитать? – вздохнул Багров и слетел со стула, контуженный брошенной подушкой.

Валькирии не мажут, даже если у них смертельная температура «тридцать семь и два» и за вечер они чихнули целых четыре раза.

– Рассказывай! Не сачкуй!

Матвей встал и потянулся, коснувшись пальцами низкого потолка «Приюта валькирий».

– Ну хорошо! Сказку так сказку! – сдался он. – Жили-были двое домовят: Штонибудька и Ктонибудька. Ктонибудька была женского пола, а Штонибудька – парень. Ктонибудька выглядела примерно так… э-э…

Взгляд Багрова остановился на Иркином лице.

– У нее были… м-м-м… полукруглые брови, нос такой средний. Подбородок тоже… не большой и не маленький. Справа у носа, если смотреть со стороны самой обладательницы носа – две или три веснушки. Вид бодрый, но под глазами небольшие синие круги от запойного чтения. Губы покусанные, но тоже вполне симпатичные. Уши… повернись ухом! Мне не видно!

Поворачиваться ухом Ирка не стала.

– Домовых женского пола не бывает! – сказала она.

– Бывают!

– Не бывает! У Антигона спроси!

Багров высунулся и окликнул Антигона. Кикимор вскарабкался по канату. Он был снаружи, играл с Зигей.

– Понимаете, гадская хозяйка! Тут такая штука… Девушек-домовушек действительно нету, но численность-то поддерживать надо. Вот мы и женимся на кикиморах! – занудно сообщил Антигон.

– Вот-вот! Оговорочка принимается! Значит, Ктонибудька была кикимора! – охотно согласился Багров.

Ирке захотелось швырнуть в него еще одной подушкой, предварительно зашив в нее кирпич.

– Штонибудька и Ктонибудька любили друг друга так, как на это способны только домовые, – сильно, пламенно, верно. Вечерами они залезали на трубу, из которой вылетали искры, и, ощущая, как жар греет им спины, мечтали о будущем, – продолжал Багров.

– Перемотай запись немного вперед! – попросила Ирка.

Матвей вздохнул.

– Ну хорошо. Однажды Штонибудька отлучился, а в его отсутствие пришли гномы. Их было много. Король гномов собирался жениться на Ктонибудьке.

– Но она, конечно, любила Кактотамку! – подсказала Ирка.

– Сама ты Кактотамка! Штонибудьку! – сурово поправил Багров. – Разумеется, любила. Ктонибудька отстреливалась, пока у нее оставались патроны. Била по гномам наверняка, короткими очередями. Когда патроны закончились, она отшвырнула автомат «Вал» с интегрированным ПБС[1]. Теперь он был бесполезен. Руки у нее дрожали. Ктонибудька подняла горячую гильзу и понюхала ее. Потом достала нож и уколола себе руку. «Я люблю тебя, Штонибудька! Прощай!» – написала она своей кровью на стене и, прислонившись к ней спиной, стала ждать. К ней подошел король гномов, мерзкий урод с треугольными зубами. «Ты убила восемнадцать моих гномов, Ктонибудька! Согласна ли ты стать моей женой?» – спросил он.

– «Да, согласна! Протяни палец! Вот тебе обручальное кольцо!» – сказала Штонибудька королю гномов и надела ему на палец кольцо от гранаты, – предположила Ирка.

В последних сказках Багров все чаще вооружал своих гномиков огнестрельным оружием, хотя начинал скромно: с пик, шестоперов и боевых топоров.

– Не влезай в мою сказку! – возмутился Матвей.

– Так нет?

– Нет! Все было не так!

– Хочешь сказать: она согласилась?

– Не согласилась, но патроны у нее тоже закончились. «Ни за что! – воскликнула Ктонибудька. – Я не стану твоей женой! Я буду любить одного Штонибудьку, даже если он меня забудет!» «Считай, что он тебя уже забыл!» – сказал король гномов. Он вырвал у одного из своих солдат штурмовую винтовку «Хеклер унд Кох» и выстрелил в Ктонибудьку. Один выстрел. В грудь. «Штонибудька отомстит за меня!» – прохрипела Ктонибудька, и изо рта у нее пошла кровь. Она умерла. А потом вернулся Штонибудька… – с волнением произнес Багров.

– … и началось крошево. Сразу колись: Штонибудьку в конце грохнули? Ну когда он уже прикончил короля гномов? – спросила Ирка внешне равнодушно.

– Да-а-а… Он вшил себе в желудок пластиковую взрывчатку с особым детонатором, который срабатывает от воды. Прорвался в замок короля гномов, многих убил, но был схвачен. Когда король гномов приблизился к нему, чтобы его прикончить, Штонибудька попросил фляжку напиться и рванул всех, кто был рядом! – разочарованно протянул Багров.

Как всякому сочинителю, ему было досадно, что пришлось досказывать в спешке. Ирка повертела головой. Шарф, намотанный на шею, чтобы болеть долго и со вкусом, кололся и портил все удовольствие. Приходилось или признать, что с горлом у нее все в порядке, и снять его, или терпеть дальше.

– Восемь-шестнадцать! – сказала валькирия-одиночка. У нее была хорошая память, цепкая на подробности.

– Что восемь-шестнадцать? – не понял Багров.

– Восемь сказок – шестнадцать трупов, не считая убитых врагов. За последние две недели ты рассказал мне восемь сказок. В каждой было не менее одной пары героев, любивших друг друга больше жизни. Девушка всякий раз (Ирка погладила себя по голове) была само совершенство, а парень – жмот и авантюрист.

– Почему жмот и авантюрист? – возмутился Багров.

– С девушкой своей не сидел и бродил непонятно где, хотя знал, что вокруг – толпы гнусных гномов. А жмот потому, что патронов всегда оставлял в обрез, на два с половиной бабаха. И все оружие с собой утаскивал, кроме кривой вилки. На самом деле он хотел, чтобы ее прихлопнули, а ему было бы за кого мстить и самому погибнуть. И разумеется, что хочешь, то и получишь. Только получишь не то, чего ЯКОБЫ ХОЧЕШЬ, а то ЧЕГО ХОЧЕШЬ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ, – сказала Ирка.

Матвей задумался.

– Ну почему всех ухлопали? Один в живых остался. Из первой сказки, – припомнил он, защищаясь.

– Угу. Только получил девять разрывных пуль в живот и метательный нож в спину!

– Ты уверена, что девять? – огорчился Багров. – Хм… Ну, может, они были на излете и броник выдержал?

– А нож в спину?

– Скользнул по лопатке. Да и вообще парень-то был упырь. Ему это как слону дробина.

– Нет, – сказала Ирка. – Не нравятся мне твои сказки! Воображаю, что бы ты сделал из Андерсена. Герда берет пистолет «ЗИГ-Зауэр» и идет глушить Снежную королеву.

– Пистолет? Так она тебя и подпустит с пистолетом! Тут снайперку надо брать! – запротестовал Багров.

Ирка поморщилась.

– В жизни так не бывает, – сказала она.

– Бывает, – не согласился Багров.

– Может, и бывает, но редко. В одном случае из миллиона. В жизни никакой король гномов не нужен. Ктонибудька и Штонибудька скорее всего придумают себе несуществующее чувство, хотя до этого даже и друзьями не были. Тупо и нездорово любить того, кто тебе даже и не друг, кому ты элементарно по-человечески не доверяешь – ты не находишь? Или расстанутся из-за такой ерунды, что через два года самим смешно будет. Правда, за эти два года каждый наваляет столько глупостей, что потом уже никогда не срастется. Ссора и спешка – самые тупые лекарства.

Багров слушал Ирку рассеянно. Он, видимо, все еще строил планы ликвидации Снежной королевы, которую охраняли дивизии снеговиков.

– В общем, мысля такая, – подытожила Ирка. – Есть любовь и есть «любо-у-ффь». А у твоих домовых где-то посередке.

– И что же им тогда делать?

– Терпеть друг друга, чего бы это ни стоило. И вообще поменьше торопиться. Короче: чем больше хочется пороть горячку – тем больше надо ее отпарывать!

Багров воспринял слова Ирки слишком по-своему и внезапно, почти без повода, разозлился. Ирка давно заметила: каждый слышит лишь то, что может, а совсем не то, что ему говорят. Скажи трем разным людям: «Я не могу пойти в кино!» Первый услышит, что ты не хочешь пойти именно с ним и с горя наглотается канцелярских скрепок. Другой решит, что у тебя болит голова и ты готовишься к экзамену. И лишь третий верно угадает, что кино для тебя слишком интеллектуально, и отведет тебя на футбол.

– Слушай: вам, светлым, как-то очень многого нельзя! Прям не жизнь, а тюрьма! – сказал Багров, потирая распухшую переносицу.

Рентген показал, что трещины нет, но все равно под правым глазом был насыщенного цвета фонарь, а под левым – фиолетовая смазанная тень. Позавчера Матвей зачем-то поспорил с Иркой, что подойдет к Таамаг и поцелует ее в щечку. Спор-то он, конечно, выиграл, но переносица при этом пострадала.

Багров во многом был противоречивый персонаж. Когда у него все было плохо и он без пищи и сна бежал по лесу с волчицей на поводке, падая где придется от усталости, он задумывался, страдал и просветлялся. Когда же все было благополучно, и Ирка рядом, и близкой опасности лишиться ее не наблюдалось, – темнел, становился жестким и циничным. Казалось, чтобы Багров оставался хорошим, его надо постоянно, день и ночь, стучать по лбу и ломать об него палки. Чтобы пластилин оставался мягким, его надо непрерывно разминать. Оставленный же в покое, он моментально станет жестким, как бревно.

Ирка пожала плечами. Фраза «вам, светлым» ей не понравилась. Она как минимум подразумевала, что «нам-то, темным, можно все».

– А тебе какое «зя» нужно? «Сердечная лавочка закрыта в связи с тотальной переоценкой ценностей!» – напомнила Ирка.

Это фраза ей ужасно нравилась. Она даже собиралась вывести ее на принтере и повесить на дверь.

– Все равно тюрьма! Тюряга! – повторил Багров с вызовом.

– Кому как, – заметила Ирка. – Тебя послушать, так самая полная свобода – в Нижнем Тартаре. Убивай, кради, друзей предавай…

– Это не свобода. Свобода – это когда в любой ситуации ты можешь сказать как «да», так и «нет», – заспорил Багров. – А если того нельзя, сего нельзя – это не свобода. Мне так не нравится, когда тебе все заранее навязывается.

– Ничего тебе не навязывается. Выбор-то всегда за тобой. Просто тебя честно предупреждают: выпьешь воды из лужи – козленочком станешь. Если ты, конечно, заранее не овцебык. Я уже повыла на луну – мне хватило. И вообще, если ты такой свободный и делаешь все, что хочешь, – иди разбей часы на Спасской башне!

– Да запросто! – сказал Багров, вставая. – Стрелку с собой минутную притащить, чтоб ты поверила? Хотя она небось окажется метра три.

– Прр! Отбой! – притормозила его Ирка. – Я забыла, что ты случай особый. Для тебя часики распатронить – не геройство.

– Почему это не геройство?

– Потому что ты некромаг и ничем не рискуешь!.. Вот ты говоришь: «да»-«нет»! Как бы не так! Легко психу сказать себе «не психуй!», обжоре – «не ешь!», а трусу – «не убеги»? Поэтому в варианте «да» и «нет» – будет всегда «да-да-да-да-да-да».

Матвей провел пальцем по переносице и поморщился.

– Вроде в челюсть не били, а улыбаться все равно больно, – сказал он задумчиво. – При чем тут все это? Ты не понимаешь! Я тебя просто люблю! – беспомощно сказал Матвей.

– Вот именно. Просто. Ты меня просто, а я тебя сложно! – неосторожно ляпнула валькирия-одиночка и, покраснев, отвернулась.

С ней вечно так случалось: погонится за красным словцом и случайно брякнет правду.

* * *

Ирка поболела часов до четырех, после чего осознала, что болеть ей дольше не хочется, и позволила себе выздороветь. Привычно ловя руками узлы, она спустилась по канату и отправилась сменить Антигона, выпасавшего Зигю.

Зигя сидел в песочнице и, сопя, насыпал песок в четыре трофейных ведра и одну красную грузовую машину. Ведра и машина достались ему как трофей после других детей, которых при приближении Зиги в панике растащили их мамы. Одиночество угнетало гиганта. Он грустил, что с ним никому не разрешают играть. Вроде как и шорты на нем новые, и пляжные тапочки восхитительно шлепают при ходьбе, а вот сидит себе в песочнице один, и все тут. Даже лопаткой треснуть некого.

Майки он носить отказывался – любая майка резала ему под мышками. Мощные мышцы торса раздувались так, что, казалось, кожа рискует лопнуть. Руки провисали до колен. Заросшую ржавой шерстью грудь рассекали четыре грубо зашитых шрама, не считая пулевых, которые заросли сами. На правом плече клеймо:

«Собственность мрака – инв. № 8775-913

Внимание! В случае гибели не подходить ближе 10 метров – самоуничтожение!»

Если добавить к этому мощные надбровные дуги, лысый череп и вмятину от палицы на лбу, то дальнейшее описание можно оставить.

Ирка стояла рядом, сдувая с глаз челку, читала книжку и ощущала себя не столько валькирией-одиночкой, сколько матерью-одиночкой. Зигю ей спихнули Эссиорх с Улитой, заявив, что кто доброе дело начал, тот его и доделывает. Принцип-то хороший, ничего не скажешь. Правда, новых добрых дел после него начинать уже не хотелось.

Август и начало сентября Ирка по внутреннему ощущению провела неплохо, только вот обострилась прежняя ее болезнь – многочитательность. Или точнее: чтопопалочитательность. В запойном чтении проходила большая часть дня. Читала она до одури, до физической тошноты, внутреннего опустошения и ряби в глазах. Нередко после книжки ей мерещилось, что автор попинал ее ногами, с чувством откашлялся, повернулся спиной и удалился, виляя сутулыми лопатками.

– Это оттого, что ты читаешь книги, чуждые тебе. Если чувствуешь, что с книгой что-то не так, фальшь, ложь, чужеродность – откладывай. И с фильмами то же самое! Не досматривай, если возникнет ощущение, что он какой-то не такой! А то так сам себе нагадишь – трактором не уберешь. По себе знаю, – как-то по-дружески заявила ей Бэтла.

Она переехала жить на красную ветку, на Большую Черкизовскую улицу, и заглядывала почти каждый день.

– Как же я могу не закончить книгу, когда я уже ее начала? – озадачилась Ирка.

Валькирия сонного копья улыбнулась.

– В том-то и проблема. Жадность губит фраера, а перфекционизм – вечную отличницу.

Любовь к чтению сближала Ирку с Матвеем. Правда, имелось существенное отличие. Ирка как идеалистка читала для того, чтобы честно жить по-прочитанному. Багров же потреблял литературу скорее как грамотный складыватель буковок, с позиции: «Ну-с, чем вы меня еще порадуете?»

К тому же Ирка читала ежедневно, без пауз, а Матвей запойно. Он мог прочитать три книги за два дня, а потом не читать, допустим, месяц. Новую порцию впечатлений и мыслей он заглатывал жадно и не разбирая, как крокодил добычу, после чего долго – несколько дней или недель – ее переваривал.

Недалеко от площадки стояли две девушки, связанные одними, честно разделенными наушниками. Одна все время повторяла «мой парень, мой парень…», при этом отчаянно завираясь. Другая молчала и тихо завидовала.

«А парень-то знает, что он твой? Может, ему до сих пор мерещится, что он свой собственный?» – рассеянно подумала Ирка.

Ей вспомнилось, как когда-то, такой же ранней осенью, они с Бабаней поехали в парк на Таганке, где Ирка крутила колеса коляски и смотрела на листья, испытывая такое же внезапное, ничем не обусловленное счастье. А теперь вот у нее есть и ноги, и копье света. Желать чего-то еще глупо – три мяча для большого тенниса в одной руке не удержишь. Пожалуй, даже лучше, когда к радости примешивается легкая печаль. Она предохраняет радость от того, чтобы та завалилась в дурацкое ржание.

Наконец врущая девушка перестала врать и изумленно уставилась на Зигю, который пытался нахлобучить на свою лысую голову ведро с песком.

– Спросить можно? Он тебе кто? – не удержавшись, спросила она у Ирки.

– Ты о ком? – не поняла Ирка.

– Ну вот этот! – палец с длинным ногтем указал на Зигю.

– Мой парень! – сказала валькирия.

Сотрясая землю, к ним подошла плачущая собственность мрака инв. № 8775-913.

– Мамуль, у меня песок в глаза попал! – пожаловалась она.

* * *

Багров еще некоторое время потоптался в «Приюте валькирий», толком не зная, чем ему заняться. Он скучал. Когда время течет слишком медленно, хочется выть на луну и подпрыгивать. Когда слишком быстро – поджимать колени, хвататься руками за стены и тормозить. Эх, взять бы и раз и навсегда уяснить, что происходит именно то, что должно происходить!

К Ирке и Зиге Матвей не пошел, потому что гигант вчера утром ткнул его пальцем в грудь и предупредил: «Ты жлой и противный! Ты вчера лук резал, и мама Ира плакала! Я тебе голову отолву!»

Матвей не то чтобы испугался, но принял это к сведению. Он давно понял, что у Зиги переносных смыслов не бывает.

Спустившись по канату, Багров отправился гулять. По аллее навстречу ему прошли двое с новой коляской, в которой лежал новенький младенец. Родители ссорились, споря, кто будет везти коляску.

– Это я с тобой мучаюсь! – говорила юная мать.

– Нет, я с тобой! – отвечал юный отец.

– Я – больше!

– Ты??? Ты даже мучиться не умеешь!

– Я не умею??? Это ты не умеешь!

«Идеальная и счастливая пара! Прямо как мы с валькирией!» – подумал Багров.

Вскоре он набрел на свежеокрашенную скамейку, где сидела маленькая девочка с упрямым ртом, у которой было полторы косички. Куда делась еще половина косички, Матвей так и не понял. Возможно, ее отстрелил пулей злобный король гномов.

– У тебя теперь юбка полосатая! – сказал Багров.

– Не полосатая! – возразила упрямая девочка.

Матвей увидел, что она сидит на объявлении «Осторожно! Окрашено!». Он потрогал скамейку пальцем и, убедившись, что она высохла, тоже сел.

Некоторое время они молчали.

– А мама где? – спросил Багров, знавший, что все маленькие дети должны гулять в комплекте с родственниками.

Упрямая девочка обвела пальцем вокруг себя, из чего Матвей заключил, что мама девочки или размазалась по всем Сокольникам, или бегает по круговой дорожке.

– А у тебя дети есть? – спросила девочка у Матвея.

– Нету.

Девочка удивилась.

– Нисколько нету?

– Нисколько.

– Ни одной даже штучки?

– Ни одной.

Некоторое время девочка осмысливала этот факт, но, видимо, так и не осмыслила. С ее точки зрения, Матвей был взрослый. А как это – взрослый и без детей?

– Мама говорит: у солдатов детей нет! Ты солдат, да? – спросила она.

– Получается, что солдат, – согласился Багров, мысленно переводя ее из упрямых девочек в говорливые.

Девочка обрадовалась. Ей давно хотелось поговорить с настоящим солдатом.

– Ух ты! А враги договариваются, когда напасть? – выпалила она.

– Ага. Они посылают парламентера спросить: на вас когда напасть – до обеда или после обеда? – улыбнулся Матвей, почему-то назойливо вспоминая «Кондуит и Швамбранию».

– И что наши солдаты отвечают?

– Наши отвечают, что лучше после.

– А враги тогда назло им нападают до обеда! – догадалась девочка.

– Но наши это знают и обедают еще раньше, – успокоил ее Багров.

Девчушка успокоилась, но ненадолго.

– А еще раньше враги не могут напасть? – озабоченно спросила она.

– Не могут. Тогда враги сами не успеют позавтракать, – заметил Матвей.

Ответ был исчерпывающий, и девочка успокоилась окончательно. Теперь ее интересовало иное.

– А повара воюют?

– Тоже воюют. Но повара бьются с поварами, а то будет нечестно, – сказал Багров.

Девочка задумалась.

– А как они узнают, кто повар? По колпаку?

– По колпаку и по поварешке… И вообще, кто чем вооружен, тот тем и воюет! Если у меня ружье, я кричу: «Идите ко мне – у кого ружье! Воевать будем!» А если пушка, кричу: «Идите ко мне, у кого пушка!»

– А если солдат свое ружье дома забыл?

– Тогда кричит: «Идите ко мне те, у кого совсем ничего нету! Просто так подеремся!»

– А мне что кричать? Идите ко мне, у кого коса? – внезапно прозвучал въедливый голосок над левым плечом Матвея.

Багров обернулся. За его спиной, буквально на расстоянии вытянутой руки, стояла Аида Плаховна Мамзелькина. Старушка была босиком. Кроссовки висели у нее через плечо, связанные между собой за шнурки. Красненькие глазки лукаво разглядывали Матвея.

– Девочка, иди к маме! – приказал Багров.

Полторы косички недоумевающе воззрились на него:

– Зачем?!

– К маме иди! – повторил Матвей и даже в ладоши хлопнул, надеясь так ее испугать.

Девочка обиженно заморгала. Она не понимала: только что дружили и вдруг гонят.

– Не пойду! Мама сказала: тут сидеть!

– Давай я попробую! – предложила Мамзелькина, шустро огибая скамейку и присаживаясь рядом на корточки. – Деточка, хочешь посмотреть, что у бабушки Адочки в рюкзачке?

Голос у нее звучал ласково и доброжелательно, но по непонятной Матвею причине полторы косички испугались до дрожи. Девочка замотала головой, вскочила и с визгом умчалась.

– Никто не хочет! Не было случая, чтобы хоть один согласился, – сказала Плаховна, поправляя рюкзачок.

– А почему, интересно? Рюкзак, казалось бы, и рюкзак. Что их настораживает? – спросил Багров.

Мамзелькина склонила головку набок.

– А ты что, ничего не чувствуешь? – спросила она вкрадчиво.

Матвей попытался почувствовать.

– Ну, может, постирать его надо…

Старушка усмехнулась.

– Вот она, некромагия, когда вылезла. Что другим тухлятина, то вам свежая колбаса. Кстати, я потому к тебе и пришла. За тобой должок!

Багрову стало жутко.

– Не помню, чтобы я что-нибудь у вас занимал, – быстро сказал он.

Аида Плаховна села рядом, бросив рюкзачок между собой и Багровым и для верности примяв его локтем, чтобы не свалился.

– Не напрягайся! Ты не брал – другой брал. Мировуда помнишь?

Матвей вздрогнул.

– Вижу, что помнишь. Ты был его учеником, не так ли? Правда, он не так много успел передать тебе, но главное все же передал – Камень Пути. Не будь в тебе Камня Пути, ты давно бы уже рухнул. Чем сильнее сгущается мрак – тем ярче он пульсирует. Камень Пути в тебе борется с извечной ненавистью всех некромагов.

– Мировуд не был некромагом! – сказал Багров.

– Я тебя умоляю! – поморщилась Мамзелькина. – Человек – то, чем он реально занимается, а не то, чем себя считает. Нельзя срезать кошельки на городской площади и при этом мнить себя великим композитором. А ведь целая куча народу именно этим и занимается!

– Мировуд был «белый волхв» и практиковал всеначалие! Ясно вам: всеначалие! – упрямо возразил Багров.

– Угу! То есть, проще говоря, служил тому, кто больше даст, – упростила Мамзелькина. – Вот только беда, свет-то ему, болявому, ничего не давал, потому что он с двойными агентами дел не имеет, а вот Лигул – тот за милую душу. Чуть какая уступка себе – он тут как тут! Так дядечка и прообманывал себя всю жизнь. Даже в рюкзачке у меня обманывался, что эйдос его свету пойдет. Ерепенился!

Мамзелькина боевито встряхнула рюкзачок и растянула горловину.

– Что вам надо? – решительно спросил Багров.

– Должок! – повторила Плаховна. – С Мировуда взять нечего – с тебя возьму! Срок истек месяц назад, да я подождала чуток.

– Расписка какая-нибудь есть? Вексель? – недоверчиво спросил Багров.

Он понятия не имел, что Аида Плаховна у него попросит, но заранее не ожидал ничего хорошего. Едва ли Мировуд занимал у Мамзелькиной сто рублей до получки.

Плаховна прыснула в кулачок.

– Расписка? Я бумажек не храню! Ни к чему нам это. У меня получше заклад имеется! – сказала она.

Она сунула руку в рюкзак, порылась и достала пузатую стеклянную банку непривычной для современного, замыленного стандартами взгляда, формы. Банка была очень пыльной. С чувством поплевав на палец, Мамзелькина протерла окошко.

– Ну и грязь! – скривился Багров.

– И не говори, милок! Да ты не боись! Внутри-то все закупорено! Чище, чем в аптеке!.. – успокоила его Аида.

– А мне-то какая разница?

– Ну пока что нету разницы, а там, глядишь, и появится, – заверила Мамзелькина и, вытянув сухонькую ручку, поднесла банку к его глазам.

Матвей увидел нечто красно-синее, неопределимое.

– Говядина какая-то! И зачем вы ее таскаете? – спросил он брезгливо.

– Ох, милок! И не говори: все таскаю и таскаю! И так уж руки до колен отвисли! – с жалостью к себе сказала Аида Плаховна. – Да только вообще-то это не говядина!

– А что? – спросил Багров.

– Да тебе виднее, солнышко ты мое закатное. Свининка ли, говядинка – сам вспоминай!

– Почему? – озадачился Багров.

– Да потому, что это твое сердце. Мировуд отдал его мне за то, что я помогла вставить тебе в грудь Камень Пути, – ободряюще коснувшись ручкой его коленки, сказала Мамзелькина.

Загрузка...