Стихи

Ветер уносит время

и наши слова о нем.

Утро стучится в темя

новым голодным днем.

И мир рождается снова

в боли и пустоте.

Но свет предвечного Слова

сияет в его высоте.

А значит и нам рождаться,

и нежностью вновь дышать,

пока пустое пространство

собой не заполнит душа.

я думал, что мир — это звук

я думал, что жизнь — это нежность рук

я думал, что смерть — это тишина перед хором

я думал, что время — это двух стрелок ссора

но оказалось, что мир — это усталость ветра

но оказалось, что жизнь — ожиданье рассвета

что стрелки ссорятся только с вечностью

и что мы обесцвечены нашей беспечностью

А хор небесный звучит постоянно,

но мы не слышим его, вот как странно…

Молчанье длилось и росло,

как снежный ком, как день без смысла.

А я не знал, что все прошло,

и что вокруг простые числа.

Что жизнь не делится на два,

и на себя, конечно, тоже.

И бесполезны все слова,

и мир безжалостно тревожен.

Когда иллюзии уходят

и оставляют адрес свой,

мы вспоминаем о свободе

и жизни тихой и простой…

И мир вдруг делается легким,

прозрачным, нежным и пустым.

И долгим выдохом из легких

уходит прошлое, как дым.

Приступ ужаса нахлынул,

сбив меня, как ветер, с ног.

А потом схватил и кинул

в бесконечность, как снежок.

И лечу в пространстве черном,

страшном, ледяном, пустом…

Ах, зачем ходил я гордым,

бытие считая сном?..

Как безмерно одиноко

в черном космосе лететь!..

И в дыханьи теплом Бога

душу маленькую греть.

Был день как день и тихий вечер

спокойно в комнаты входил.

Он не был радостью отмечен,

но грустным тоже вряд ли был.

Но что-то было в нем иное…

Как будто вечности укол.

И в ранних сумерках с тобою

мы сели ужинать за стол.

И я не мог понять источник

своей неведомой тоски.

И целовал устало ночью

твои прозрачные виски.

Достать из шкафа камертон

и струны подтянуть как надо.

И вновь давно забытый сон

сыграть по нотам листопада.

И дирижировать дождем,

уча его стучать по крыше,

как вечность в твой стучится дом,

когда ты прогуляться вышел.

Гордость взяла свое… и ушла домой.

И радость взяла свое и ушла домой.

И нежность взяла то, что хотела, и уснула спокойно.

И даже боль забрала свое барахло и бесшумно удалилась в темноту.

И вот сижу я за столом, опустошенный, раздавший себя по кусочкам.

И никому больше ничего больше от меня не надо.

Ну и слава Богу!..

Я весь вечер провел в ожидании.

В ожидании гостя из Дании.

Одинокого и единичного,

что прославил величие личного.

Я сидел над великою книгою,

Я читал, как он вечностью двигает.

И не мог я уснуть в ожидании,

в ожидании гостя из Дании.

И прочел я про опыт отчаянья…

И созрело мое ожидание.

И узнал я, что опыт познания —

Лишь Вселенной незримой сияние.

А рассвет одарил меня нежностью.

И повеял небесною свежестью.

И сидел, словно ангел, на здании

грустный гений из маленькой Дании.

на линии дождя опять обрывы.

пунктир осенних капель исчезает.

и листья для последнего полета

готовят всю накопленную нежность,

которую узнает, может быть,

простое одиночество того,

кто только что пометил ожиданьем

остаток жизни,

и кто теперь свободен и прозрачен,

как небо в паутине голых веток.

Пустота — это место, где живет много маленьких злых минут…

Душа — это место, где живет много светлых радостных

воспоминаний…

Сознание — это место, где пустота воюет с душой…

А подсознание — это место под созанием,

где хоронят погибших в этом бою…

— Я не люблю, когда приходит осень, —

на улицу взглянув, ты мне сказала.

В уютном, чистом, маленьком кафе

мы пили с тобой кофе и смотрели,

как ветер обрывает с веток листья

и кружит их в каком-то рваном ритме.

— В ней все напоминает о пределах…

Пределах наших чувств и всей природы,

которая диктует настроенье.

Я промолчал, не зная, что ответить.

Ты кофе отпила и закурила…

И как-то отрешенно посмотрела.

Мне показалось вдруг, что ты не здесь,

а бродишь в ненадежном своем прошлом,

куда мне не проникнуть никогда.

Молчанье тяжелело, словно туча,

И я тогда ответил наугад:

— Но осень — это только время года,

Часть круга, только часть, ты понимаешь?

— Да, да, конечно, часть… всего лишь часть…

Я видел, что ответ твой машинален…

И ты меня не слышишь… На часах

сливались стрелки, новый час рождая.

И я смотрел, как капельки дождя

упали на мощеный тротуар.

Одна, вторая… Зонтики раскрылись

и улица как будто стала уже,

заполненная пятнами цветными.

— Хороший кофе…

Голос твой был нежен,

но в нем была как будто бы усталость.

— Пределы чувств… Но разве это плохо?

Спросил я, ощущая, как досада

Меня кольнула в самой глубине.

— Да нет, конечно, нет… Без них — нам крышка.

А с ними — просто маленькая жизнь…

Ты улыбнулась, кофе отпила.

— А впрочем, все схоластика сплошная.

— Вот именно! Зато я знаю точно,

Что в эти дни ты слишком много куришь.

И слишком часто в прошлое уходишь.

Туда, где нет меня.

— А ты ревнуешь?

— Не знаю… Нет… Конечно, да! Ревную!

Меня там нет.

— Ты прав, тебя там нет.

Но в данном случае причина не в тебе.

— А в чем же? В том, что там живет другой?

— Скорее в том, что там живет другая.

Другая я…

— Другая ты?

— Другая…

И главное, другое наполненье

пространства внешнего

и внутреннего тоже.

— Прости, но я тебя не понимаю…

Ты снова замолчала, а потом

вдруг резко сигрету потушила,

встряхнула головою и сказала:

— Да ладно нам грустить! Давай пройдемся.

Мне хочется под дождь,

под дождь,

под дождь!..

Душа запуталась в дожде,

как птица в проводах.

И снова листья на воде,

И капли на ветвях.

На мокрый след чужой любви

так страшно наступить.

Плыви, мой светлый день, плыви…

Я снова буду жить.

И буду слушать этот дождь,

от осени чуть пьян.

А ты в забвенье уплывешь,

как лодка в океан.

Никаких различий

Больше на пути.

Только возглас птичий

"Господи, прости…"

Да наркоз привычки —

Утро, вечер, ночь.

И сгоревшей спичкой

снова сутки прочь.

В глубине колодца

Черная вода.

И с небес сорвется

Вечность, как звезда.

1.

Галактики встретились и взорвались в глубинах вселенной.

от их взрыва качнулась вечность,

и ты вздрогнула в своем глубоком сне.

А утром убежал кофе, и наша собака не вернулась домой.

И ветер сорвал со стены объявление о ремонте холодильников.

…Так начинался первый день нового мира.

2.

Галактики встретились в небе ночном.

И мертвый, проснувшись, запел о живом.

И небо свернулось как свиток,

И кончился жизни избыток.

Казалось, вселенная сходит с ума.

И кончилось время в уютных домах.

И души поплыли к истокам,

Как память по огненным строкам…

Но вот наступила великая тишь.

Лишь дни, как сосульки, все капали с крыш.

И замерли звери и люди,

И солнце мерцало в сосуде.

И красная в небе парила луна.

И омут веков стал прозрачным до дна.

И все возвращалось к началу,

Как старый корабль — к причалу.

И сжалось пространство, как жизни шагрень.

И кажется, был бесконечным тот день.

И сумерки были свинцовы.

И ангелы были суровы.

Отравлены реки, и воздух так густ,

Что кажется каменным розовый куст.

И вечность свой образ итожит,

И суд начинается Божий.

бестелесное…

лестницей быта спустишься в бездну…

неизвестное…

уравненье решать каждый день…

каждый день кричать "я воскресну!"…

мыть временем стену своего отчаяния…

вжиматься в нишу невидимого непослушания…

сбрасывать на ночь, как одежду, знания…

и давить, как комаров, зудящие обещания…

говорить о небесном, поднимая к небу лицо,

чтобы глотнуть из бутылки…

смотреть как на стенах тени слов колышутся…

и опускать ржавые бесценные дни в копилку

той самой вечности,

которая произносится так же, как и пишется,

без всякого понимания, почтения или трепета

тупым карандашом вечера за легким ужином,

пока на грани ручного безумия и его легкого лепета

ты бродишь по прошлому лабиринтом полуразрушенным…

Не уходи в свой мир молчания…

Не уходи в свой темный сон.

Пускай тревога и отчаянье

к тебе подходят с двух сторон.

Ты ускользни, взлети над будничным.

Забудь про ударенье дней.

И слейся с ровным шумом уличным

в потоке медленных огней…

Мне не понять твоих желаний.

Твоих изменчивых минут.

И пульс невольных оправданий

мне чужд, как бесполезный труд.

Но как узнать твое мне имя?

Как удержать тот хрупкий свет,

который исчезает в дыме

твоих усталых сигарет?..

забвение

пробелы в тексте.

медленное движение сквозь пустоту

к начертанию нового имени.

ощущение спирального времени.

и нежное — в тишину — любишь ли ты меня?

забвение.

ощущение чистой белой бумаги.

и красоты молчания.

И возвращение

тонкой радости узнавания,

когда, как бабочка на острие шпаги,

душа замерла, отдыхая от прошлого знания.

И вечность дует на прозрачные крылышки

и шепчет ей нежно "до свидания, душа, до свидания…"

Целовать тебя до дрожи —

Шею, плечи, грудь, виски.

Каждый сантиметр кожи,

каждый миллиметр тоски.

Целовать тебя до боли,

до слепого забытья.

Крепкой дозой алкоголя

ты во мне, любовь моя.

Не наступит отрезвленье

и похмелье никогда.

Только наших тел биенье,

только наши города…

И в иллюзиий прекрасной

исчезают имена.

Лишь луна сияет ясно

в черной пропасти окна.

Вечер… Медленное движенье.

Завораживающая темнота.

Смутный образ другого рожденья,

где еще не поблекли цвета.

Где устам предстоит разомкнуться

и о нежности вечной петь.

И любви забытой проснуться,

чтобы сердце снова согреть.

Смутный образ, такой тревожный.

Созерцание смерти дня.

И спокойная невозможность

на волнах качает меня.

Никто, никто не скажет,

Что он хотел сказать…

И узел не развяжет —

Его не развязать…

Но в строчках непонятных

Пульсирует тоска.

И, пустотой объятый,

Он делит жизнь песка…

Точней, сказать песчинки

В прозрачных куполах.

И времени слезинки

У вечности в глазах.

Я выходил, и я вернулся

в простое множество имен.

И день опять перевернулся,

и легким сделался как сон.

Дыханьем вечности согретый,

он тяжесть времени терял.

И новой красоты приметы

Он незаметно обретал.

А за окном сгорает осень

спокойным медленным огнем.

И мы вдруг слово произносим,

Совсем не думая о нем.

Но кто-то в нас, живой и сирый,

все тщится этот мир понять,

чтоб нежный свет иного мира

с прозрачной мудростью принять.

вдруг объявилась грусть

и сделала день черно-белым.

выбрала себе самую маленькую комнату.

сидит, смотрит на нас в окно.

и никого не видит.

потому что она слепа от рождения.

а мы приносим ей чай на подносе

и скудные крохи своих воспоминаний…

Каким веселым бредом

ворвался ты в мой мир?

Ты учишься победам,

гуляка и кумир.

А я учусь смеяться

и падать в пустоту.

Сюжетом повторяться,

И горечью во рту.

Топор — твоя работа.

Моя — тончайший стиль.

Тебе — до поворота,

мне до конца, сквозь пыль.

Через пустыню боли

в мой город-изумруд,

где не играют роли

и никогда не врут.

Уйти навсегда и вернуться.

На голос идти как свет.

В плечо, словно в пристань, уткнуться,

Забыть нищету своих лет…

И нежное нежным измерить,

И светлому свет подарить.

И снова в родное поверить.

И вновь после смерти ожить…

Давай с тобой писать про дождь…

Он словно символ ожиданья.

Когда чего-то долго ждешь,

приходит вдруг иное знанье…

Так ожиданье новых слов

к нулю низводит их значенье.

Дождь утешает стариков

и говорит им о забвенье.

Свобода ничего не ждать.

Свобода жить воспоминаньем…

Свобода мир не понимать,

даря дождю свои желанья.

В осенний вечер дальше жить.

В забвенье, в пустоте, в разлуке.

За все судьбу благодарить,

особенно за боль и муки…

Дождь как лекарство от тоски,

когда тоску тоскою лечат…

И спят как дети старики,

И души их горят как свечи.

Как странно, что слова идут вразброд…

У каждого свой угол отчужденья.

Но каждое о нежности поет

в мучительной попытке воплощенья.

В стремительном потоке бытия

мелькают листья, образы, недели.

А мы с тобой опять, любовь моя,

наш вечер на любовь и память делим…

На простом бумажном пароходе

уплывет неведомо куда

вечное стремление к свободе,

что давно погасло, как звезда.

Но покуда жив последний лучик

и надежды слабый ветерок,

я плыву по компасу созвучий,

чтоб найти заветный островок…

Там, где есть свобода от свободы.

И любовь прозрачна и чиста.

И исчезнут горести и годы,

как слова с кораблика-листа.

Ты от предательства становишься сильнее…

Но тем быстрее уменьшается душа.

Так фотография от времени темнеет,

И время замирает, не дыша,

Чтоб удержать тот облик уходящий,

Тот первозданный образ чистоты,

Когда ты был собой и настоящий,

Когда еще себя не предал ты…

Когда, любя сильнее всех на свете,

Ты был дыханием и взглядом каждым жив.

И в нежной неуверенности — светел,

И в робком ожидании — стыдлив.

Во мне настала ранняя зима.

На дне мерцала первая звезда.

И сумерки ходили по домам,

и город захватили без труда.

В заснеженном пространстве вдруг повис

вопрос о бесконечной белизне.

И медленно звезда летела вниз,

чтоб оказаться навсегда на дне.

Взглянув на отраженье отраженья,

Я вдруг увидел трещину в мирах…

И образ твой мелькнул неясной тенью,

И снова растворился в зеркалах.

Какой щемящей нежностью пугливой,

тебя влечет к опасным зеркалам?

И к высоте прекрасно-молчаливой,

И к одиночества мерцающим мирам.

Тебе бродить в неведомых пространствах,

Где облик твой запомнит тишина.

А мне — пустое бремя постоянства,

Орфея взгляд, и память, и вина…

Мне бы узнать свое имя… Или хотя бы ответ…

Мне бы услышать голоса своих друзей…

Я сижу здесь пятьсот семьдесят восемь лет.

И мир становится все темней и темней…

И слов запас иссякает с быстротою, завидной для многих.

И я учусь наивысшему искусству — молчать.

Но когда дикая мысль возникнет опять на пороге,

Я знаю, как ее достойно и мирно принять.

А врачи — они носятся как белые кролики,

То с кипой бумаг, то с глазами, полными дней.

Они садятся за свои бесконечные столики,

Чтобы сделать вид, что стали чуть-чуть сильней…

Они делают вид, что от них зависит так много…

Но они лучше всех знают, что это не так.

И по ночам они пытаются спросить у Бога,

Как им дальше лечить нас, и себя им вылечить как…

Они борются за наш разум, и препарируют душу.

Они говорят, что страхи наши пусты.

А я вижу, как душа их рвется наружу,

И халаты их белые просто смертельно чисты.

И каждый раз, принимая таблетку от вечности,

Я говорю "спасибо" и улыбаюсь сестре.

Я теперь другим пример спокойствия и беспечности,

Я живу, как зверек, в своей неприступной норе.

И мой разум светлеет, и с каждым днем он яснее.

И радость переполняет меня, и выливается через край.

А мир становится все непроницаемее и темнее,

И все дальше и дальше когда-то утерянный рай…

На пальцах свежие порезы.

На сердце — старые рубцы.

Мороз соединил железом

мои начала и концы.

Глотать холодный рваный воздух,

Скользя по краю пустоты,

Где как иголки, колют звезды,

И где меня не помнишь ты…

Наш мир как будто наклонился,

чтоб капли прошлого стряхнуть.

Я безнадежно изменился.

Но я вернусь когда-нибудь…

Когда забудешь навсегда ты

Слова, не сказанные мной.

И взгляд мой грустно-виноватый,

И мир мой, грустный и пустой…

Когда родится образ новый

И звук достигнет цели вдруг.

Когда трепещущее слово,

Как птица, вылетит из рук.

Сквозь мое молчание светится вина…

Сквозь твое молчание — полная луна…

За моею нежностью — горький привкус дня…

За твоей нежностью — поиски меня…

За моими строчками — будущего взгляд…

За твоими точками — прошлый листопад…

Под моими пальцами — хрупкое стекло…

Под твоими пальцами — все, что не прошло…

У тебя — надеждами занесло окно…

У меня — по-прежнему тихо и темно…

За моим молчанием — вечное "прости…"

За твоим молчанием — чистота пути…

Замер в ожидании снежный мир в лесу…

Красоту молчания я тебе несу…

Легкую, бескрайную, вечную без слов…

Как надежду тайную, книгу светлых снов…

Хрупкая и нежная — нам не донести…

Мир застыл заснеженный… Вечное "Прости…"

Безмятежно, легко и красиво

Ты оставишь свои небеса,

Чтобы стать безнадежно счастливым,

И увидеть родные глаза.

Чтобы вспомнить иное рожденье

И услышать, как сердце стучит.

И принять благодарно сомненье,

И узнать, как надежда молчит.

В плотном воздухе лица и судьбы.

Голосов бесконечная вязь.

Наши ангелы нас не осудят

И заступятся позже за нас.

То, что было послезавтра

к нам вернется во вчера.

И опишет новый Кафка

наши дни и вечера.

Наши страхи и кошмары,

И блуждания во тьме.

Был и я когда-то старым,

жил у времени в тюрьме.

А потом оковы скинул

И проснулся молодым.

И безумный мир покинул

светлым, мудрым и пустым.

Тишина… Ожиданье свободы.

Ожидание снега и сна.

Чем прозрачнее образ природы,

Тем прекрасней ее тишина.

И в холодном присутствии ночи,

На краю опустевших миров,

Ты до боли увидеть захочешь

Как снимается с тайны покров…

Как привычка потерянно бродит,

на стекло ледяное дыша.

И, готовясь к последней свободе,

замирает в испуге душа.

Железная явь телефона —

навязчивый старый мотив.

Мерцает бельмом воспаленным

в сознании: я мыслю, я жив.

Я мыслю… Сиречь существую.

И, может быть, даже живу.

И профиль твой нежный рисую,

И в небо надежды плыву.

Грозя спокойным отчужденьем,

Пришла привычная зима.

Посеребрила ночи тени

и все уснувшие дома.

А в глубине пустых объятий

таилась призрачная боль.

И звезды сыпались на платье,

И не кончался алкоголь.

Холодным зеркалом привычка

твой нежный образ отразит,

как время отражает спичка,

когда в руке твоей горит.

Как отражает снег, летящий

с ночных невидимых небес,

наш день, простой и настоящий,

и серебристый зимний лес.

Тепло домашнего уюта

так мягко усыпляет грусть.

И, продолжая верить в чудо,

я вновь во сне к тебе прижмусь.

А вечер спичкой догоревшей

крошится в пальцах декабря.

И я, на сон свой постаревший,

Увижу вечности моря.

Увижу образ пониманья

И дальний свет души твоей.

И между нами расстоянье

Короче станет и страшней.

Когда мы встретим Рождество

Когда зажжем свечу простую,

Мы вспомним Жизни торжество

И мира ипостась иную.

В поющих небесах звезда

Укажет путь уставшим душам.

И сотворится вновь вода,

И воздух, и моря, и суша.

И ангел воспоет хвалу,

И чудо радости свершится.

И вечер позовет к столу,

Чтоб с ликованьем этим слиться.

Как свет играет в хрустале!..

И полнятся вином бокалы.

И Бог родился на Земле,

И как звезда, она сверкала.

Полнолунье… Серебряно, сырно…

И летают над городом сны.

И в домах, безнадежно квартирных,

Кто-то бредит отравой луны…

Кто-то жжет свою жизнь, как бумагу.

Кто-то пишет письмо пустоте.

Кто-то верит случайному знаку

И рисует судьбу на холсте.

Кто-то ждет в бесконечной надежде

и все тщится постичь этот мир.

Кто-то знает, все будет как прежде,

В этих сотах уснувших квартир.

Кто-то выключит свет свой усталый

и, укрывшись забвеньем, уснет.

И звезда на его одеяло

Как слеза с высоты упадет.